Деревня

      Московский поезд, на котором я приехал из Крыма остановился на родной и так хорошо знакомой станции Свияжск. Я сошел на перрон. Закончился мой круиз к Черному морю, в далекую Ялту, которая стала отныне моим любимым городом. Прошел ровно один год и вот я опять иду со станции в сторону своей любимой деревни. Вон она совсем близко, только поле перейти. Как много раз ходил я по этой дороге через поле и зимой и летом, весной и осенью. Мне кажется каждый камешек и каждую выбоину знаю я на этом пути. Но я за прошедший год стал другим, я повзрослел, а ты все стоишь на прежнем месте и даже не ждешь меня, кажется. А может быть, все таки ждешь?  Соскучился я по тебе моя любимая деревенька. Ведь это я босой и счастливый бегал по твоим улицам, с детской каталкой, сделанной из колеса от сеялки и обычной проволоки. Ведь это я со своими друзьями купался в твоей речке, рыбачил в твоих окрестностях. Теперь вот я иду полем к тебе.
     Захожу в улицу, вон там, в середине проезжей улицы, слева по порядку стоит мой дом, где я вырос. Именно с ним связано мое первое детское воспоминание. В памяти, как в тумане, возникает видение: утро, я просыпаюсь и, встав с постели, выхожу на крыльцо. Мне хочется писать и я делаю это прямо с площадки крыльца на землю во дворе. И так мне легко и хорошо, потому что светит солнышко, впереди теплый летний день и целая жизнь, а главное, рядом мама. Мама там, в доме. Она что то делает в чулане. Я не знаю что, но знаю точно: сейчас она позовет меня в дом и будет заставлять есть манную кашу. Признайтесь, каждому из нас ведь знакомо это чувство детской радости, счастья жизни. Главное, мама рядом и весь мир принадлежит тебе.
      Деревня моя называется Протопоповка. Кто и почему дал ей  такое название, не знаю, ведь даже церкви в деревне не было. Луга, разливы Волги, лес, около сотни домов, местная речка Секерка, неподалеку железнодорожная станция, вот и все, что собой представляет моя малая родина. Здесь я счастливо прожил первые четырнадцать лет своей жизни. Счастливые, несмотря на трудности и лишения послевоенной поры. В памяти остались лишь слабые воспоминания об этой поре. Но один эпизод сильнее других врезался в память. Было это в 1952 году, ранней весной мы с мамой провожаем на поезд тетю Надю и двух ее дочек, моих кузин, в немыслимо далекие края, в Крым. Они уезжают навсегда к своему папе, в какую то Ялту. Проводили, помахали платочком вслед уходящему поезду и вернулись домой. И только здесь я почувствовал одиночество, наш дом как будто осиротел. Остались мы с мамой одни – одинешеньки, а мама плакала. Девять лет минуло с той поры.
     И вот ныне, в 1961 году я возвращаюсь в наш старый дом. Целый год я провел в той самой Ялте, которая стала теперь моим любимым городом. Я закончил там девятый класс, вырос аж на десять сантиметров, стал практически городским. Вот сейчас иду, а встречные односельчане с любопытством и удивлением смотрят на меня и, отвечая на мое приветствие, некоторые переспрашивают: «Это ты, Юра?  Смотри ка ты, как вырос, совсем большой стал» и, качая головой, идут дальше по своим делам.
     Сарафанное радио быстро разнесло весть о моем появлении и через короткое время, мои деревенские друзья сидели в нашем доме. Все они подросли, конечно, но особых изменений не произошло. Они наперебой стали рассказывать о своих ребячьих делах, о рыбалке, футболе и других забавах. Круг их интересов за прошедший год почти не изменился, они жили в своем деревенском мире, отделенным глухой стеной от того в котором жил я теперь.  Мои рассказы о том, где я был, что я видел они просто не понимали и мне стало с ними не интересно. Но все-таки это друзья моего детства и я хотел их увидеть, рассказать и показать им, что сам увидел, что узнал, поэтому с гордостью вынул из дорожной сумки, главное сокровище: ласты, маску и трубку. Естественно, ничего такого они до сих пор не видели. Всей гурьбой мы отправились на речку, купаться. Но, лучше бы я туда не ходил. Наша речка, моя милая реченька, оказывается, она имеет такой жалкий вид. Язык не поворачивался назвать ее лужей, но, простите, что же это такое?  Максимальная глубина около двух-трех метров, ширина не более пяти-шести.  А я ведь научился ловить ракушек-рапанов с глубины десять – двенадцать метров, даже без маски и трубки и что здесь делать в снаряжении, которое привез с собой? Вода мутная, простора нет. Не помню, но надеюсь, что хватило ума, не очень показать свое глубокое разочарование. Песчаным берегом пошел к воде, под ногами началось илистое дно, оказывается галька то на морском берегу, лучше этой каши, Окунулся в воду, а она не соленая, противная такая. Окончательно расстроившись, отдал я ребятам свое морское снаряжение, зачем оно мне, купаться здесь, все равно не смогу.
      Разочарованию моему не было предела. Год, проведенный в Ялте, не прошел бесследно. Вырос я из своей деревни. Я теперь уже не мог предаваться деревенским забавам, мне это было неинтересно. Оставалось последнее и единственное, что теперь интересовало меня, это наши деревенские девчонки. Мне было  очень любопытно, какими они стали, как выросли и как они встретят меня. Наконец, наступил вечер. Как и год назад, вечерами вся компания по - прежнему, собиралась на бревнах. Девчонки подросли и выглядели очень привлекательно. У одной из девочек имелся даже кавалер, какой то парень, изредка приезжающий в нашу деревню из Казани. Он был татарин, что для нашей чисто русской деревни было нонсенсом. Но это я так считал, а за год в деревне произошли изменения, из разных мест приехали и поселились несколько семей, были среди них и татары. Девочка была самой красивой в нашей деревне и меня очень возмутило, что она привечает какого то чужака, да еще татарина. Преодолевая свою нерешительность, я изо всех сил постарался отвлечь ее внимание от городского ухажера. И мне это удалось! В ближайщий выходной этот парень приехал и вечером я нашел их сидящими на скамеечке вдвоем. Подходя услышал, как он высказывает ей с обидой: «ну что ты, как не ротная !», именно так с акцентом: «не ротная». Я передразнил его и позвал девушку присоединится к нам в общую компанию, что она и сделала. Инцидент был исчерпан, ухажер исчез. Звали эту девочку Рая Шмелева, она моя однофамилица. В Протопоповке было много Шмелевых. С Раей мы так и не стали «дружить», т.е. она не стала моей девушкой, навечно оставшись моей  первой, но тайной любовью. Видимо не дорос я еще до сердечных дел, хотя с первого же вечера стал вести себя, как светский лев, на девочек смотрел через призму полученного опыта. Но, то ли опыт был маловат, то ли девчонки не те,  не склеивалось у меня ни чего, на любовном фронте. Девчонки не противились, когда я их ласково обнимал и прижимался, как можно теснее к их телам. Смелости на большее катастрофически не хватало. Видимо интуитивно понимал, что это не курортницы, а обычные девчонки, которые ни какого ухарства и наглости не допустят. Они все девственно чисты, в отличии от тех похотливых барышень, которых я видел там, в Ялте и по ошибке чуть не посчитал, что все такие. Оказывается далеко не так, наши деревенские простушки дадут фору этим фифам, с курортных пляжей, в части порядочности и чистоты отношений.
     Остаток лета быстро подходил к концу, скоро сентябрь и мне исполнится шестнадцать лет. С мамой решили, что я пойду работать, мама уже не в силах содержать меня. Оставшийся до работы месяц, я пытаюсь вести взрослую жизнь. В конце августа день рождения у одного из ребят и мы впервые пробуем спиртное. Выпив водки, прихожу домой пьяным. Мама в шоке. Ты что, хочешь стать пьяницей? Мне стыдно, не знаю что сказать, мама укладывает меня в постель. Утром слушал лекцию о вреде алкоголя. Наконец, наступает мой день рождения, естественно, никакой гулянки,  на следующий день иду в райисполком, это в Кайбицах, пятнадцать километров примерно. Пошел туда пешком. Сдаю метрику фото и еще что то, а через неделю получаю на руки взрослый документ. Сразу же едем с мамой в Зеленодольск устраиваться на работу. Решили, что буду столяром. Профессиональная подготовка в те годы была на высоте, в том же Зеленодольске работали два ремесленных училища, школы ФЗО, они готовили прекрасных молодых специалистов рабочих профессий. Но я не хотел там учиться, мечтал закончить десять классов и поступить в институт. На заводе я мог получить такую же профессию, работая, и получая при этом деньги. Они очень мне были нужны. С юга я привез мечту о черных брюках, белой батистовой рубашке и черных остроносых корочках. Это была моя голубая  мечта, привезенная из курортной Ялты.
     Опять же с подачи мамы, подал заявление на Поволжский фанерно-мебельный комбинат учеником столяра в мебельный цех. Завод был не престижным, ведь рядом работали военные заводы, в одном из которых мама когда то точила снаряды. А этот комбинат  в просторечии называли Дуней. В лущильных цехах трудились молодые женщины, в основном из близлежащих деревень. Отсюда и ласково насмешливое имя. Меня приняли учеником столяра в мебельный цех № 2. С первого октября 1961 года началась трудовая жизнь. При комбинате имелось общежитие для рабочих. За полгода до моего трудоустройства, мама поступила в это общежитие на работу в качестве истопника. Ей не хватало трудового стажа для пенсии. Таким образом, мы оказались работниками одного предприятия. Появилась возможность поселится нам обоим в общежитии и уехать из деревни, тем более я категорически не хотел там жить. Мы продали дом и поселились в общежитии, правда, в разных комнатах, она в женской части, я в мужской. Таким образом, мы простились с деревней и записались с мамой в городские жители.
     Прошло около пятидесяти лет. Погожим утром, я, пенсионер и благополучный житель Казани, в современной электричке поехал на станцию Свияжск. Когда работал было как то не до этого. Все дела, дела, суета какая то. И вот пришло время и о душе позаботится. На электричке мне предстояло проделать путь, обратный тому, которым, когда то давным-давно, еще мальчишкой, ехал  с классом в цирк. Поехал в надежде, что удастся окунутся в свое детство. Решил, что увижу свою милую деревню, хотя еще древние говорили, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Но я не утерпел, поехал, попытался. Сердце мое билось и неравномерно прыгало внутри, хоть внешне я старался быть спокойным. Наше поколение, это почти поголовно атеисты (нельзя же считать верующими людей, в угоду моде крестящих свои лбы), мы в массе своей воспитаны в духе атеизма. Но, слава богу, это не означает, что все мы ныне закоренелые безбожники. Просто мы не умеем верить, нас не научили, но в душе у каждого, есть место Ему. Вот и сейчас, едучи в детство, я, как умел, молил сам про себя Бога, что бы  почувствовать прошлое и по возможности увидеть его. Электричка очень быстро доехала до моей станции. Пригородный поезд раньше шел куда как дольше. Вот и пункт назначения, поезд остановился и я вышел на перрон. И первая нестыковка: раньше поезда встречал и провожал дежурный по станции, в красивой форме, красной фуражке с желтым флажком в руке. Нашу электричку не встречал ни кто. Люди деловито, даже как то слишком быстро вышли из вагонов и не оглядываясь разошлись по разным направлениям. Перрон, как мне показалось, опустел в мгновение ока и я остался один. Огляделся. Вместо старого, деревянного стоит новенький вокзал, построенный к какому то республиканскому юбилею хорошим человеком, моей знакомой, бизнес-леди, Анной Николаевной. Она занималась строительством, трудным и чисто мужским бизнесом. Он то и сгубил ее, этот бизнес, от «сладкой, буржуйской жизни» она ушла, раньше времени, в мир иной. Пусть земля тебе будет пухом, дорогая Аннушка, а памятником, этот  вокзал и жилые многоэтажки, построенные твоей фирмой в Зеленодольске и Казани.
       Постояв некоторое время на опустевшем перроне, я попытался вспомнить, как выглядела привокзальная территория раньше. К сожалению, неизменными остались только рельсовые пути, все остальное поменялось. Вот здесь был буфет, где продавали пиво, я хорошо помню время, когда он работал. Там всегда был народ, люди пили пиво, сдувая пену и посыпая край кружки солью. Когда пиво кончалось, буфетчица приглашала из очереди мужчину. Он молотком выбивал пробку в  деревянной бочке, вставлял насос и свежее пиво шло на продажу, причем первая кружка доставалась этому помощнику. За прилавком на стене надпись: «Ждите отстоя, требуйте долива», на противоположной стороне висела большая картина Айвазовского « Девятый вал». В зале стояли столики и стулья, было грязно и дымно от курева.  Что я там делал, в этом буфете не помню, а вот обстановку и атмосферу питейного заведения запомнил. Вон там, метрах в пятидесяти от буфета, на краю перрона стоял большой, деревянный туалет. А если пойти еще дальше, то между туалетом и клубом был небольшой сквер, в центре которого стояла небольшая летняя веранда. По выходным и праздникам там играл духовой оркестр, а на земляной площадке перед ней танцевали красивые женщины с мужчинами. Прямо за сквером, вглубь от железнодорожных путей рынок и чайная. Чистенькие, приветливые татарочки и чувашки продавали очень вкусный катык, простоквашу, молоко и сметану. Они были одеты в белые передники и платки, причем у чувашек все это украшено было нарядной вышивкой и лентами. Продавали также удивительно вкусные ливерные пирожки. Их пекли в чайной, которая стояла тут же около рынка. Продавали всегда горячими. В самой чайной взрослые обедали и могли выпить водки на разлив. Обслуживали официантки. Наконец, сам клуб, традиционный очаг культуры. В помещении клуба располагались кинозал и большое фойе, в котором проводились выборы. Выборы мне запомнились по простой причине: в этот день бесплатно показывали кино. Семь раз подряд однажды я смотрел здесь Чапаева. Теперь это только воспоминания, все меняется и нынешнему молодому человеку на ум даже не придет посмотреть его хоть раз. И не нужны им прежние рынки и чайные, у них есть все, они: «поколение пепси». Ничего не осталось от прежней станции, все порушено, все стало по - другому. Жизнь есть жизнь, действительно все меняется. А вот школа моя цела, стоит на прежнем месте, только не белая, а желтенькая какая то, ну да ладно. Вокруг школы заборчик симпатичный, пристрой сделали, не плохо даже смотрится. Удивительно, открыт центральный вход, мы то раньше ходили через боковой. Захожу в здание, здороваюсь с женщиной, сидящей у входа, в ответ: «Здравствуйте, Вы куда? Нельзя. Антитеррористическая акция, вход посторонним воспрещен». Да я, да...! « Извините, нельзя»!
     Не пустила строгая тетя меня в здание моей школы, не довелось мне прогуляться по знакомым коридорам, такие времена наступили. Повернулся я и пошел знакомой дорожкой в сторону своей деревни. Думаю, вы поверите, но это действительно так: делать первые шаги от школы мне мешали слезы на глазах. С досады в голове шальная мысль: ну хоть дорогу то, по которой ходил в школу, надеюсь, еще не взорвали. Смотрю, слава богу, действительно, еще не взорвали. Решил идти по дальней, которая вдоль железнодорожной линии проходит, что бы по всей деревне пройтись.
      Чуть больше получаса спокойной ходьбы и вот она, моя милая деревня. Подхожу к первому дому, у ворот мужчина ладит лопату. Здороваюсь, представляюсь и спрашиваю, как зовут и почему, я его не узнаю. В ответ: «А, я купил этот дом пять лет назад, приезжие мы». Прошел я тихим шагом всю деревню из конца в конец. Вот дом, около которого, мы сидели вечерами на бревнах, хоть и подряхлел, но держится, стоит. Бревен, конечно, нет. И вообще, улицы расположены по прежнему, а выглядят по другому, словно кто то невидимый, прошелся по всей деревне гигантской бороной или плугом. От этого некоторые дома пропали со своих мест, а там где был, к примеру, колхозный яблоневый сад, появились новые жилые хоромы. Яблони выкорчевали. Как и пятьдесят лет назад, дорог по улицам не было, лишь пыльная колея от автомобильных колес, да лужайка с обеих сторон. Мне показалось, что стало меньше зелени и садов, деревня стала какой то унылой. Но, главное, пропала прежняя атмосфера деревни, как общественного организма, где живут близкие друг другу люди, все знают всех и, извините, все про всех. Нынешняя деревня, это просто скопление самых разношерстных жилищ и людей. Грустно стало у меня на душе. Но, как говорится, надежда умирает последней, я все же надеюсь, ищу заповедные для моего сердца уголки. Людей на улице немного, но это и понятно, разгар рабочего дня. Старательно вглядываюсь в лица редких прохожих. Но нет, не вижу ни одного знакомого! Видимо, произошла, как говорил, некогда знаменитый Николай Озеров: «Смена состава, в ходе игры». То есть деревня осталась, но люди сменились, пришли новые, пришла новая жизнь. Они все делают по своему, как им удобнее, не интересуясь прошлым, оно им просто не нужно.
       Часть домов заброшена. Поворачиваю в улицу, по которой всегда вечерами пригоняли деревенское стадо. Все мальчишки к этому времени обязаны были быть по домам, нужно загонять скотину во двор. Ведь если коровы почти всегда спокойно шли домой, с телятами и овцами были проблемы. Их нужно было сопровождать до двора. Наша коза Катька была спокойной и всегда охотно шла к маме, которая ждала ее около дома с куском хлеба в руке. С краю этой улицы, на углу стоит дом в хорошем состоянии. Здесь жила Варвара с дочерью и мужем. Это была интеллигентная по деревенским меркам семья, но хозяйка была строгой и всегда сердитой, поэтому мы не любили их дом. Сейчас он стоит без хозяев, одиноко доживая отведенный ему срок. Дальше по той улице стоит еще один заброшенный дом, вернее скелет дома, нет ни окон, ни дверей, пустыми глазницами смотрит он на пыльную улицу и людей. А я помню давнюю зимнюю пору и  этот дом совсем другим. Он полон нарядными, веселыми гостями.  В доме гуляет широкая деревенская свадьба и мы, деревенская мелюзга, смотрим сквозь замершие стекла на гостей, заполнивших дом. Застолье в самом разгаре, все веселы, шумят, кричат «Горько!». Невеста не из наших, она из соседней деревни. Еще засветло на лошадях, запряженных в сани и кошевки, украшенные полотенцами и цветными лентами, приехали гости и привезли приданное невесты. Хозяева, жених с невестой и гости, разгоряченные выпитым, с плясками и песнями заходили в дом, который вместе со всеми тоже радовался и жил, ведь и построили его для  жизни. А теперь, только мертвые останки бывшего дома, пугают по вечерам прохожих.
       Дом, в котором мы с мамой жили все еще стоит и выглядит вполне прилично. Я побоялся подойти близко к нему, посмотрел издали.  Во дворе кто то копошится, значит, жизнь еще теплится, ну и дай Бог. Пошел к речке. Моя незабвенная  Секерка, чуть жива, но ручеек еще тихонечко журчит, что ж и на том спасибо и то, слава Богу. Больше идти было некуда, я понял, что деревня стала чужой, она отомстила мне за мой побег.  Пятьдесят лет назад я ее покинул и теперь я ей не нужен. Она мне говорит: «Свободен, можешь идти на все четыре стороны!»
       Она без меня проживет, но смогу ли я, без нее?