Туда, откуда я пришёл

Туда, откуда я пришёл.
(опус на день рождения)

Наташе, посвящаю ей эту историю
самого тихого уголка Вселенной.


13 сентября 1993 года.
На свет появилась Наташа. Очаровательный младенец с лучезарными, открытыми всем мирским чудесам голубыми глазками. Мама держала её, никому не отдавая. Её ребёнок. Её первенец. День стоял необычайно пасмурный, даже для начала сентября. Небо обещало дождь, ветер набегал волнами, то густой, то еле-еле колыхал листья и газеты сидящих в парке новоявленных папаш.
Одним из них был Николай Андреевич Б***. Он пришёл рано утром, весь в горячем волнении, как никогда раньше. В газете, помимо городских известий, занимающих первые полосы, писали о чудовищном убийстве. Николай Андреевич читал, что два дня назад грибники наткнулись на труп некоего Ефима Щедрина. Красочное  описание того, как его, без глаз и с разорванным ртом, из которого торчало сено, подвесили на двух, вспоровших живот крючьях, почти испугало Николая. Но стоило подумать о том, что его любимая жена вскоре родит, - и страх уходил. В конце концов, жили они в полусотне километрах от Крановска; туда убийца не доберётся. Вздохнув, Николай Андреевич выбросил газету, схватил букет роз и пошёл по тропинке к роддому, не обременяя себя ничем, кроме предстоящего счастья отцовства.
Крики новорожденной огласили роддом в половину седьмого вечера. Девочка. «Наташа», - в один голос, благоговея, прошептали родители. Они плакали.

21 сентября 1993 года.
В машине звучал восьмой «Славянский Танец» Дворжака – музыка его, Николая Андреевича, души. Он остановился напротив выхода, покинул автомобиль и поднялся по лестнице.
Что-то сверкнуло. Фотоаппарат, снимают счастливое семейство, подумал Николай. Теперь застучали каблуки – громче и громче. Размерен был поток приезжающих и отъезжающих автомобилей.
-СТОЙТЕ!!! – от страха и отчаяния, пронизывающих этот вопль, вдоль позвоночника пополз мороз. Но больше – от того, что кричали именно ему. Ни кому-нибудь из вереницы народа. Ему. СТОЙТЕ. Николай.
Что это?
-Николай Андреевич, подождите! – похоже, что девушка, для пущего удобства, сняла туфли. – Это касается вашей дочери!
Внутри всё оборвалось, воцарилась чёрная пустота. Он, будто едва проснувшись, медленно обернулся на голос. Девушка в платье протягивает ему окровавленные руки, босые ноги шлёпают по камню ступеней. Николай Андреевич бросился к дверям и ввалился в здание. «Моей девочке восемь дней всего! – думал, бледнея и выпрямляясь перед уставившимися на него медсёстрами, он. – Лишь близкие знают о ней!»
Двери распахнулись. Разбуженные, охранники засуетились. Николай припустил к лестнице на второй этаж, не смея (не сметь!!!) повернуться назад. Девушка настигала его.
-Николай Андреевич, вы… - она вырывалась, стягивая железные путы только сильнее. Выпавшие из рук туфли были отпихнуты в угол, - Однажды в вашей деревне появится…
Николай так и не посмотрел в том направлении. Дрожа, он увидел возвращающихся охранников – они оправляли форму и пересмеивались.
-Как ты, папаш? – заботливо поучавствовал один из них, маленький, с ежиком рыжих волос.
-Я… - Николай кашлянул, тягучий сгусток слюны исчез в горле. – Спасибо, я пойду.
Отец поспешил на второй этаж.

1. Найдёныш

Его прибило течением к берегу; застрял он в склизкой тине.
Случилась сама находка после восемнадцатого дня рождения Наташи: отмечали с размахом на всю деревню. Пир на весь мир – что и говорить! Знакомый семьи Наташи был невольно связан с Крановском и накануне запасся кинопроектором и очень весёлой комедией. Празднество удалось, и последствия сказывались. Деревня держалась на плаву благодаря водящейся в лесу живности, плодородным почвам в самой деревне и вокруг неё, и рыбалке. Ежедневно бодрый десяток рыболовов с удочками через плечо маршировали к берегу реки Изьма.
Четырнадцатое сентября вывесило солнце над собой, которое осветило одинокую, не сказать – оборванную фигурку Козьмы. Прозрачная тень ехала за ним плавно, словно на колёсиках. Он, казалось, единственный, кто устоял после вчерашнего.
Однако, расставив пару удочек и вставив в течение невод, и вознамерившись под птичьи трели осилить пяток рассказов Брэдбери, рыбак услышал протяжный вой из прибрежной тины. Тропинки, по какой шёл он, насвистывая, этот участок не просматривался, и Козьма был слегка удивлён. Позади густо шумел лес, будто большая ребристая мочалка. Мало ли, ветка, натужно пискнув, обломилась, подумал Козьма. Маленькая перемена в вечно недвижимой обстановке позволила обнаружить неудобство в том, как сидел Козьма на раскладном стуле, и сменить позу. Отдалённость от крупных мегаполисов, а главное – бессмертная самобытность служили ситом, с очень мелкими дырочками, для чего-то страшно нового. «Достижениям» цивилизации говорили яростное «нет», поскольку считали (верили), что они, внедряясь, ломают привычную жизнь, разъедают её. Оставаясь с виду неизменной красавицей, жизнь становится каргой с пультом дистанционного управления в руке.
Козьма с упоением дочитывал рассказ о парне, который вывез бесплатную землю с кладбища, когда внезапно одна из удочек впилась в воду, соскочив с удерживающей рогатки, и исчезла. Ахнув, Козьма бросил книжку и плюхнулся вдогонку. «Какая рыбина!» - подумалось ему. В миг промокшая, одежда потянула ко дну. Удочки уже не было видно. Не потеря потерь, но жалко. Козьма понадеялся, что невод оправдает своё назначение и накормит семью хозяина, и поплыл назад. Отсюда удочки напоминали комариные носики, стул словно ожидал Высшее Божество.
Тут перед носом Козьмы проплыл труп. Белая рубашка без рукавов, спутавшиеся волосы, мягкий профиль – рыбак закричал, взбрыкнул ногами и въелся  в вязкий ил, вспорхнувший к поверхности. Тело скользило подобно мутировавшей и сохранившей способность двигаться таким способом водомерке. Между вздыбленных складок рубаки натекали лужицы. Покорность течению была безоговорочная, парень не изобличал признаков жизни. С его появлением полуденную расслабленность сняло окончательно. Козьма утвердился на дне, подхватил беднягу и, пока уровень воды был достаточно высок, не ощущал его веса. Затем голова откинулась, свесились руки и ноги.
Коснувшись земли, мертвец – каковым он, разумеется, не являлся ни секунды – распахнул веки.

-Угораздило же тебя, Наташ!
-Ну, мам. Ай, больно!
-Не вертись, - мама отбросила волосы со лба и, снова приноровившись, обмазывала Наташину ранку, - Что ты полезла туда? Как там твой Бах поживает? Лучше бы его играла, чем шататься там со всякими.
-«Как там твой Бах поживает?» - передразнила, хихикая, Наташа, за что удостоилась укоряющего взгляда от Кристины Михайловны, - С ним всё хорошо, даже супер. Просто…
-Наташенька, - мама опустилась на табуретку, где она сидела, присматривая за булькающей кастрюлей с ужином, пока обволакиваемая вечером улица не втолкнула Наташу, прямиком с прогулки. – Что на сей раз? Кошка необычного цвета? Пятиногая собака?
Свежую рану пощипывало. Смоченная йодом ватка лежала гротескным образом возле нарезанных огурцов. Сквозь шторы лучи уменьшающегося дня просеивался двумя пластинами. По мановению ветра, Всесильного Батюшки, они шевелились. Наташа, не отвечая, взглядывала в их сторону. Думала она об Алёше, который столь умело ходил на ходулях и шутил с ней. Поужинать, помочь маме – и вперёд. Осень нещадно отщёлкивала большую часть светового дня. И от этого непродолжительные встречи и игры ребят приобретали ценности, как экспонаты в Лувре.
-Наташа, - мама потрепала дочь по коленке. Улыбка её могла смело конкурировать с солнышком за окном, появившись, - Ты слишком любопытна ко всякому, всё бегаешь да скачешь. Посидела бы за пианино, разучила бы парочку этюдов. Всё одно – польза, - Кристина Михайловна помешала в кастрюле.
-Я и так за ним всё утро, - пейзаж, замиравший после ужина и за несколько времени до него: фасады исполинских изб, перекрестие тропинок, трава, - на секунду колыхнулся и, как разбуженный сотней поворотов ключа в зажигании двигатель, ожил, - Кстати, где папа?
-Они в лес отправились, - маму также привлекло движение за окном: теперь различался чей-то суетливый бег, процесс манил зевак. Жила семья Наташи на южной окраине деревни, она начиналась воротами. Их опушила собравшаяся компания. Наташа видела, как позади, низенький, прыгает мальчик, - Глянь, не наши ли?
-Странная встреча, - вставая, заметила Наташа. Единым духом они с мамой подошли к лучащемуся стеклу, раздвинули – каждая по ближней половине – шторы и, едва слыша звуки происходящего (безусловно, кого-то встречают), уставились вперёд себя.
Козьме понадобились помощники: хоть утопленник и пришёл в себя, но перебирал ногами еле-еле.
-Расступитесь, дайте дорогу! – крики подожгли фитиль, и, ранее удерживаемые лишь расстоянием, жители ринулись к Козьме и его помощникам, - Приведите Ивана Григорьевича!
Особо ретивые побежали за лекарем, единственным на деревню. Иван Григорьевич слыл Богом, утвердили это звание пять лет медицинского университета. Ходили слухи, будто он потому здесь, что когда-то натворил непоправимых дел в столице и был взят на крючок.
-Мама, Козьма Игнатьевич привёл кого-то! – глаза вспыхнули тем мечтательно-отважным пламенем, которое влечёт надежным гидом в непроглядную вечную ночь таинственных открытий. Наташа сорвалась с места, только шторы исходили волнами.
-А как же… - Кристина Михайловна беспомощно обернулась на кастрюлю. – …ужин?
Толпа, как разноцветная сороконожка, сместилась севернее. Иван Григорьевич водрузил тело на носилки, Козьма подсобил.
-Сюда его, - скомандовал лекарь. Тяжёлые створки сарая были открыты настежь, словно ожидали их. Пол был устлан хрустящим сеном, заставлен ящиками с инструментами: личные сотки были всегда в отличном порядке, - Пусть тут побудет, я сейчас.
И лекарь скрылся в доме.
Наташу, вместе с остальными, прогнали со двора. Иван Григорьевич вынес раскладную кровать. Никто ничего нового не узнал; назавтра поймали Козьму и расспросили. «Он едва не утонул, - излагал рыбак, уже пожалевший, что в одиночку отправился на обсиженный берег Изьмы. И всё – ради десятка карасей в неводе! – Григорич не ровён час объявит всё сам»
Этого не случится, поскольку интереса к Обитателю Сарая никто, кроме двух человек, не проявит.
Наташа с горечью поняла, что день кончился. Обычай настаивал на очередном проявлении – под приоткрытым окошком, кажущимся слоёным из-за отражаемого света. Временами, когда сон вообще не шёл, Наташа мечтательным призраком вставала с кровати и мягкой поступью босых ножек приближалась к посту ночного наблюдателя. Вид представал просто зачаровывающий: с утра расписанный акварелью новизны, пейзаж теперь одевался в тайну, которую разгадывать было бы чересчур зябко. Наташа раскрыла дневник с расставленными вчера заглавиями  и приступила к заполнению. В графе «Мой день» она перечислила события, а в «Моих достижениях» покоились: фа-минорные прелюдия и фуга из второго тома ХТК Баха; и попытка – под бдительным присмотром Алёши – подчинить падающие ходули и «почти триумф по этому делу». Отложив дневник, Наташа выглянула на улицу. Ночь присутствовала везде – исключая медово-жёлтый глаз упрямо горящего окна. Эта часть деревни, и после неё – вся она целиком, была подобна сонной твари, медленно и неохотно хлопающей веками.
Наташа вернулась в постель и по пути схватила «Обвинение в убийстве», замечательный роман Грегга Гервица. Добровольный разбор книжной полки принёс плоды. Военный, на болотно-зелёной обложке, держал Наташу под прицелом на протяжении праздного дня, до наступления темноты. Сон сморил девочку на моменте, когда Тим Рэкли, главный герой романа, вломился к убийце.
Окно напротив погасло, словно его отсекли шторкой, десять минут спустя.

2. «Меня зовут…»

«Я вам обязан. Благодарю»
Ивана Григорьевича вздёрнуло, как от укола исподтишка. Ни прикроватного столика с древними газетами, ни разлинованных полос обоев – ничего из лихорадочно, но по мере созревания воспоминаний более трезво и состоятельно отыскиваемого вокруг не было. Тихое помешательство в связи с отсутствием знакомых ориентиров заставило деревенского лекаря вооружить зрение дополнительным оборудованием – и тут же оно напоролось на пару больших, будто блюдца, глаз.
«Что такое? Вы и другой молодой человек спасли мне жизнь»
Иван Григорьевич зевнул, чем придавил странного происхождения испуг. Ведь эти слова были первыми. Связь с улетучивающимся сновидением прослеживалась. В нём человек, прикованный к кровати, встал на ноги.
Николай Андреевич проснулся с первыми петухами. Позавтракал, поцеловал сопящих жену и дочурку и пошагал к реке. Природа сбрасывала слой за слоем тягучий, как мёд, сон, и рыбак был тому свидетель. Новость о найденыше прогремела свой апогей и к вечеру ссохлась до слов, переданных Николаю женой: «Козьма наш какого-то мужика выловил. Видать, городской» Хотя трудно было представить более полную информацию на тот момент.К восьми часам утра берег был занят. Козьма остался  в деревне, довольствуясь вчерашней добычей.
Время за фортепиано было сполна окуплено преувеличенными в своей энергии аплодисментами гостей. Семейная чета Земляных, наглотавшись Баха, передвинулась на кухню. Наташа закрыла крышку фортепиано и посмотрела на часы. Они с ребятами собирались в час. Сейчас был полдень, и она решила сходить к Ивану Григорьевичу, разузнать о найдёныше. Расшевеленная Гервицом, мысль раздвоилась: одна половинка обратилась к Алёше, другая к пришельцу. Наташа нарисовала ему загадочную ауру, он прибыл на Землю «с мирной миссией», однако корабль потерпел крушение – и Макс отправлен сюда разведчиком.
Иван Григорьевич как раз сдвигал створки сарая, когда явилась Наташа. Лекарь подошёл к ней и поцеловал её руку.
-Как тебе мой подарок? – шикарное платье было вручено самым первым, - Восемнадцать лет – дело нехитрое, - он лукаво усмехнулся.
-Оно великолепно. Спасибо ещё много-много раз вам, Иван Григорьевич.
-Да что ты, брось, - он дёрнул головой, откидывая волосы со лба, затем как бы оценивающе поглядел на Наташу. – Ты как здесь?
-Я бы, с вашего позволения, познакомилась с этим, который в сарае. Козьма Игнатьевич с реки его?
-Рыбы принёс – с гулькин нос, а  чудака приволок, - Иван Григорьевич будто не слышал Наташи, - Воды наглотался, аж фонтаном хлестала. Но и мы-то, - лекарь демонстративно напряг мышцы, - не лыком шиты. Парню ничего не угрожало, а Козьма молодца, будут теперь и средь городских завязки, - его переклинило, - Ты к нему?
-Да, - Наташа крепилась, дабы не убежать без разрешения. – Можно?
-А почему нельзя? Только недолго, есть кой-какие опасения в его адрес, - Иван Григорьевич закурил самокрутку, - Если бросится в благодарности, просто чмокни, - он подмигнул, - Адьё, красавица! Маме привет.
-Обязательно, - смеясь, пообещала Наташа. Известны были его похождения за Кристиной Михайловной в былые года.
Он, прикрыв глаза, лежал на раскладушке, поперёк прохода. Освежающий поток солнечного света будто пригвоздил его – с мальчишеским интересом обернувшегося на шуршание под Наташиными ногами. Шуршало сено, к тому же придающее сараю твёрдый аромат.
-Добрые вы, ребята, - отбросив краешек чистой, кое-как хранившей простыни, Макс попытался подняться, - Зря мы про вас худое думаем, - на нём была майка и пузырящиеся шорты.
-А ты из каких мест? Из Крановска?
-Я питерский, тут проездом, - он, подходя к Наташе, словно вырастал, - Меня Макс зовут. А тебя?.. Хотя… - он заговорщицки улыбнулся, - Наташа, верно?
-Верно, - девочка внезапно почувствовала, что готова – и вправе, ведь она сама себе госпожа! – выложить все тайны сердца на хирургический стол Макса, - Григорич наболтал?
-Иван Григорьевич – золотой человек, мы во многом схожи, - Макс замялся. Глазки котёнка, на мгновенье спрятавшиеся под веками, заслезились и как бы задрожали, - Ты очень красивая.
Наташа смешалась, а лицо залил румянец. Не успели она ни слова вымолвить, как Макс бесцеремонно завладел её рукой, распрямил пальцы, освободив ладошку, и оставил что-то на ней. Оно нежно трепыхалось, всеми силами желая упорхнуть.
-Секунду назад она была мертва, - как сквозь сто тысяч световых лет услышала Наташа, с изумлением глядя на бирюзовую волшебницу-бабочку: она расправила крылышки и улетела. Точечки пыльцы остались на ладони, - Нашёл под раскладной кроватью. С днём рождения.
-Спасибо, - Наташа была поражена. Не врёт ли он? Таких бабочек не водилось в их деревне. Наверно. Вдруг Макс быстро подступил к ней, их лица сблизились, и он поцеловал Наташу в щёку. «АЛЁША» - так резко, так красочно врубилось в её голове, что она отшатнулась (он меня поцеловал), исказив слишком добрый взгляд Макса тревогой. Добрый? Теперь он заплыл, как у человека, увидевшего пустой сундук из-под сокровищ.
-Мне пора, - сказав это, Наташа улизнула из сарая. Створки сошлись, и она, навалившись на одну, скатилась к земле. Словно пульсирующий шар с водой, колотилось сердце. «Всё будет хорошо», - прошептала она, стала на ноги и пошла к дому. По пути повстречав почтальона, который уже сделал свою работу, - поздоровалась.
Макс наблюдал за ней.
А тем временем к деревне, разбрызгивая грязь, подбредала машина. Наташа проходила мимо играющей ребятни: воздух, как будто кривые ножницы, взрезали ходули. Они же исторгали золотистый смех. Кто-то падал, рядом с деревянным стуком шлёпались палки ходулей. Алёшу – он подбадривал новичков дружескими покрикиваниями – Наташа углядела сразу. И тут что-то промелькнуло в поле зрения. Молниеносно (Наташа не подозревала никогда такой скорости) мир перевернулся – Макс напомнил о себе, прислав бирюзовую бабочку.
Сзади взревел двигатель. Потом возникли дробные звуки шагов, скрип открываемых и хлопанье закрываемых дверей и шёпот. «Во привалило! И что делать станем? Не выбрасывать же!»; тени сновали по земле и подрезали под Наташей. Побежали. Наташа обернулась.
Мама превзошла саму себя – курица, прожаренная и обложенная половинками картофеля под острым соусом, насыщала уже своей золотистой корочкой. Это был подарок Елены Викторовны Земляной, благодарной слушательницы. Рецепт – от неё же.
Мощная фигура отца излагала о событии, потрясшее его и остальных рыбаков.
-Такого улова никогда не было, - измочаленные кусочки курицы исчезали в его рту, - едва ли не тонну словил наш невод. Пришлось даже машину брать, чтоб дотащить её. А у вас как дела?
На ответ первая вызвалась Наташа, по праву самого младшего члена семьи. Затем отчиталась Кристина Михайловна. Казалось, солнце оставляло свою подопечную, Землю, в радостном, если не в возбуждённом состоянии (намечалось празднество в честь Невиданного Улова); но, когда отец отправился играть к соседу в карты, а мать стирала со стола и громоздила тарелки в раковину, кто-то постучал. Открыв дверь, Наташа с трудом – из-за бьющего в спину гостя света: фигура становилась чернильно-чёрной и обезличенной – узнала Ивана Григорьевича.
-Наташа, ты не занята? – ритм дыхания спортсмена-бегуна с presto делался morendo.
-Здравствуйте, да нет, но хотелось бы маме помочь.
-Отойдём на пару минут? – лекарь жестом пригласил девушку присесть на стул около столика, где жаркими летними вечерами пили холодный чай. Они уселись. Иван Григорьевич спросил:
-Помнишь Лёву «Кольценосца»? Такой ещё старичок, всё сутулился и который лет пять назад пережил инсульт?
-Вам лучше с отцом поговорить, он его лучше знал. А что с ним? У него вроде как парализовало нижнюю часть тела.
-Бедняга провёл в кровати эти  пять лет, не слезая. А сегодня почтальон приносит письмо от него, и там написано, что Лёва снова ходит и приглашает меня в Крановск – отпраздновать это дело.
-Ничего себе, - глаза Наташи округлились. – Мне отец говорил, он до конца жизни не сможет ходить. Операция?
-Врачи тоже качали головами, обрекая Лёву на мучения. Но это письмо… - Иван Григорьевич почесал подбородок. – Заставило кое о чём поразмыслить. Уж так получилось, что о Лёве я не вспоминал с того самого момента, когда его увезли на «скорой». С Максимом мы разговорились, и после мне приснился Лёва, который встал и пошёл. И на утро – радостная весть. Сон сбылся. Чудо?
-Вы хотите сказать, что… - выражение лица Ивана Григорьевича, лукаво-детское, предполагало интересное продолжение, и Наташа замерла на полуслове.
-Он, по ходу, мысли читает или что-то в этом роде, - внезапно лицо лекаря подёрнулось дымкой. – Лёша Хмельницкий при смерти.
Наташу обдало ледяным холодом.
-Шастанье по развалинам доброго не сулит. Его проткнуло арматурой, аккурат под сердцем. Увезли в город. Будем молиться, - помолчав, Иван Григорьевич (не тот любимый Наташей старичок-доктор с советом наготове, но другой – прибавивший в годах, посуровевший и бледный) добавил, - А теперь скажи: была ли хоть мысль об Алексее, пока ты общалась с Максом?
«Лёша при смерти… - тело, сорвавшись с обломанной крыши, напарывается на лом и брызжет кровью, которая, выплёскиваясь, раздваивается, - Как? Я его только что видела!»
-Я…я… - губы Макса, тёплые и мягкие, касаются её щеки. Она всхлипнула, нос заложило. Появились слёзы. «Лёша…едва не погиб, а я ничего не сказала. Он должен ЗНАТЬ!», - Как-то само, знаете, возникло… Он поцеловал меня.
Иван Григорьевич сжал кулаки.
-Его будут искать. К нему не ходить, стараться думать о том, что не имеет никакого отношения к нашим близким и к нашей жизни в общем, - его трансформация в глазах Наташи закончилась. Слова походили на молот, ударяющий в кирпичную стену, - Мы можем завтра побеседовать о нём немножко?
Иван Григорьевич взял Наташину руку в свою. Словно в густую тьму вонзился кинжал спасительного света.
-Хорошо, - сдерживая дрожь, Наташа утёрлась воротником, - Спасибо вам.
-Я лично прослежу, чтобы с Лёшей всё отлично было. Есть завязки в больнице, мне будут докладывать. Не раскисай. Слышишь?
Наташа слышала. Прекрасно слышала.

3. Подполковник.

Трагедия в семье Хмельницких никак не отразилась на проведении запланированного празднества. Оно длилось до наступления следующего дня; какой-то самоделкин даже высек из пенька некое подобие рыбы. Николая Андреевича в числе других, удачно и лишь по воле случая «сходивших», чествовали на импровизированной сцене и посвящали им тосты.
А на пасмурное утро небо прочертил вертолёт. Поднимая на ноги только что уснувших, он летел так низко, что воздух из-под лопастей трепал и шлёпал транспарантом «Невиданный улов, 14 сентября». Через несколько часов во врата деревни шагнул человек в строгом чёрном костюме и тёмно-синем плаще. В руке аккуратным прямоугольником поместился кейс. Мужчина постучался в первый попавшийся на пути дом. Одним – презентабельным донельзя – видом приведенная в испуг, хозяйка быстро ответила на единственный вопрос; затем, удовлетворенный, мужчина развернулся и растворился в рассвете.
Наташа стояла в первом ряду бесконечного озера тех, кто пришёл проститься с Лёшей. Мама его оделась в бирюзовое, отец, наводя ужас, парил над землёй. Солнце погладило Наташу по её красным и мокрым от слёз щекам. В голове стучало, вскоре этот стук стал объясним: соседи возобновили починку крыши. Сон дал ему иную трактовку – Лёша был похоронен заживо и, когда могильщики опускали гроб в яму, отчаянно пытался сообщить о себе. Гроб раскачивался на поддерживающих его тросах. Но никто не видел… Всё-таки большая часть её внутреннего «я» не верила в худший исход. «Он как бы на границе – жив или нет», - осознала очевидную истину Наташа, заправляясь яичницей. При первом же случае она поедет в Крановск. Зайдёт к Лёше в палату и поговорит.
Силы сконцентрировались на уборке главной улицы. В иголки ёжика из стремянок обратилась она, разбирали сцену, складывали столы и стулья, сворачивали растяжки чтобы, стерев название нынешнего, попозже намалевать название нового празднества. Отовсюду неслись скрип, стук, разрозненный хор работников. Сегодня рыбачить ушли единично жители, упивавшиеся не результатом похода, но его романтикой.
Наташа взошла на крыльцо, напоминающее сказочный домик для гнома, и постучала. Сарая видно не было – оно и к лучшему. Иван Григорьевич впустил её и повёл по узкому коридору, видимо, на кухню. Спросив, как она себя чувствует, лекарь предложил Наташе стул, придвинул блюдце с бутербродами и стакан чаю. Вот с данного ракурса обиталище Макса просматривалось отлично. Наташа вздрогнула, но не подала вида тревоги.
-Скоро я буду готов доказать или опровергнуть нашу с тобой идиотскую догадку, - Иван Григорьевич отхлебнул из кружки, - Я пришёл к нему, соединив все мысли в одну, - об Алёше Хмельницком. Как всем его жалко и как бы нас обязал Господь, если бы спас беднягу. А сам спрашиваю, как, мол, делишки, не болит ли что. Лыбится, шельма, как пить дать, замышляет зло. К тому же, вчерашний улов – тоже моих мыслей дело.
-Да? – Наташа заинтересованно подалась вперёд.
-Этот чудик умеет как-то расположить к себе, что ли. Я поведал ему малясь о Козьме и его добыче. «Тебя припёр, а рыбы – кошка не наестся», помню, пролепетал я. По-моему, Макс изобразил сочувствие и выклянчил подробности вообще. Меня обуяло бешеное чувство домашнего уюта, как будто рядом врубили печь. И как на духу излил – жалобы, что река совсем жадная стала.
-Но ведь это не так! – вскрикнула Наташа, прекрасно осведомлённая о рыболовном фронте. – Зачем?
-Есть в человеке черта, что намеренно ухудшает жизни условия прямо в глаза собеседнику, - Иван Григорьевич взъерошил себе волосы, - не хотел я, просто…
-Слова сами сказались? – Наташа, трясясь, долгим взглядом смотрела на лекаря. Позади него страшно высился сарай. В стенах сарая отдыхал Макс. – Я бы ушла, даже бы убежала после его комплимента. Но меня прибило к месту. Понимаете? И он поцеловал.
-Понимаю! – глаза лекаря лезли из орбит. – ПОНИМАЮ! Чёрт побери! Какого он нам на башку-то хряпнулся?!
-Когда, по-вашему, его найдут? Или когда нам от него… - Наташа неуверенно добавила: - избавиться?
-Да хоть теперь! Пусть только попробует учудить что-нибудь! Попросить бы отца твоего отвезти его в город или для начала разведать на предмет «пропавших без вести» - так он сбросит машину в пропасть по дороге.
-Машина требуется едва ли не ежедневно, - горечь безысходности начиняла Наташины слова, - и папа вечно занят.
Снаружи возник всё приближающийся диалог, говорящие – сбивчиво, торопливо, разъясняя – уже стучали каблуками по доскам крыльца. Наташа и Иван Григорьевич обменялись испуганными взглядами.
-Нет, - тихо промолвил лекарь.
«Откройте! – возопил густой бас, в крови которого – повелевать и пресекать неповиновение, - Откройте!» Наташа покрылась мурашками, ладони обняли стакан, и губы коснулись остывшей жидкости. Можно сосредоточиться на деталях, отвлечься, размышляя о несущественном. Наташа была по уши влюблена в Алёшу. Макс, с его всемогуществом за плечами, влюбился в Наташу. Обычная неосмотрительность мысли привела к горю, отпразднованной накануне. Макс в курсе знакомства Наташи с Иваном Григорьевичем и, вероятно, с многозначительной улыбкой принимал своим телепатическим центром мольбы Всевышнему об Алексее Хмельницком. Поместив Наташино окошко в центр монитора, Макс загрузил полученную от лекаря мысль и сравнил их. Как бы не сделалось хуже…
Съежившись, Наташа наблюдала, как Иван Григорьевич выглядывает из дома на крыльцо.
-С кем имею честь?..
-Ефим Щедрин, - удостоверение вспыхнуло и погасло, как звезда, - Специальный отдел при Министерстве Обороны, подполковник. «Вторая корпорация». Есть пара вопросов, - он высунулся на улицу, секунду спустя по стене скользнула тень, - Будем жаться здесь или навестим ваши хоромы?
Давно померкший свет серых глаз Ефима не застопорился на Наташе. Полковника проводили в гостиную.
-Я о вас никогда не слышал, - осторожно заметил Иван Григорьевич, инстинктивно оценивая, что может унести этот грабитель, после того как вцепится ему в шею.
-В такой глухомани это не вызывает удивления, - парировал Ефим. На столике стояла куколка, её подполковник вертел в руках, - Мы занимаемся изучением следов внеземных гостей в пределах России.
-Иными словами, просиживаете штаны и пожираете деньги налогоплательщиков?
-Не надо так грубо. Я-то здесь, - усмехнулся Ефим, - И уж дыр на моих штанах, поверьте, чуть поменьше, чем у коллег.
-А, понятно. Вы как бы Одд Томас, но вместо призраков – «чужие»?
-Быть может. Даже ваша деревенька для меня – тот же корабль, застрявший в далёком каменном прошлом. Жить здесь – всё равно что умирать медленно и мучительно, - куколка с треском вернулась на стол, будто фигурка из игры «Джуманджи», - Извините.
-Ничего страшного, - процедил лекарь, - Пару вопросов?
Ефим запустил руку под плащ, покопался и бросил на стол перетянутый бело-зелёной резинкой кирпичик денег
-Нам не нужно, - поморщившись, Иван Григорьевич оттолкнул пачку.
-А дочурку свою как поднимать станешь? - подполковник ехидно прищурил глазки. Они копали глубоко, - Сколько тебе лет, дядя?
-Ты гонору-то приубавь, - запирая гнев, Иван Григорьевич швырнул деньгами в подполковника Ефима Щедрина. Они шлёпнули его по щеке, - И это забери. Поскольку я слишком хорошо догадываюсь, что за ветер тебя пригнал, то выдам его бесплатно. И мне глубоко наплевать на его дальнейшую участь, лишь бы подальше от моей деревни.
Буквально каждая пора лица Ефима сочилась гноем наглости и вседозволенности, продиктованными служебным положением. Должно быть, именно это и отмело некоторые сомнения в правдоподобности его слов.
-Сарай за домом, найдёшь, - Иван Григорьевич встал, - В следующий раз не грубите при моей дочери.
-Не учи меня, дядя, - протиснувшись между столиком и стулом, Ефим Щедрин, подполковник из «Второй Корпорации», направился к выходу, - Всего хорошего.
Лекарь прошёл к Наташе, сидевшей прекрасной восковой фигурой, как будто ожидая запоздавший поезд.
-Нельзя, чтобы Алёша умер, - монотонно выдохнула она. Какой-то холодок пронзил Ивана Григорьевича, - Я люблю его, сейчас я это поняла.
Он положил руку ей на плечо. Бедная девочка. Ивану Григорьевичу, к сожалению, было не представить себя на месте Наташи. У него была девушка, но она не падала на арматуру и не вопила, как тысяча бензопил.
Долбаный подполковник, надменно осмотревшись, шагнул в сарай. Вот бы узнать - что он думает?..

4. Туда, откуда я пришёл.

Наташа котёнком свернулась на диване; Иван Григорьевич по-отцовски прикрыл её пледом и стоял рядышком, чувствуя толчки выдыхаемого воздуха. Никогда ещё чёрная зависть к Николаю Андреевичу не достигала ТАКИХ пределов. От природы бесплодный, поначалу лекарь тихонько боролся с собой, но вовремя остановился: положения не изменить, и точка. «Не груби при моей дочери».
Заглушить пронзительную боль Иван Григорьевич пошёл на кухню, убрал целёхонькие бутерброды и достал с полки бутылку водки. «Только по праздникам!» - остерегала самодельная этикетка. Звякнула вынимая из десятка таких же рюмка. «Плик-плик» жидкости. Над тостом колебаться не приходилось: подняв рюмку и преломив им пару-тройку солнечных лучей, Иван Григорьевич с жаром проговорил: «Дабы моей деревне жилось хорошо и через сто, и через тысячу лет! Она воспитала меня таким, какой я стал, и откровенно жалею, что не живу тут с рождения. А тебе, Максим из Петербурга, - восторженный взгляд, переплывая со стены на окно, сузился новой мрачностью; Ефим находился в сарае добрых сорок минут, - Я желаю сгинуть с нашей отцовской земли. Ты меня услышал» Затем он осушил рюмку.
Спрыгнув с крыльца, Иван Григорьевич подсветил самокрутку, до мозга костей затянулся и выдохнул дым. Отсюда был виден угол сарая - он высился, как бессмертная глыба. Допустим, в данный момент Макс поглощён ответами на вопросы подполковника, если все мыслительные процессы направлены на создание, обдумывание, принятие или отсеивание ответов, то нарисованная лекарем картина прошмыгнёт незамеченная, будто шпион, подрезавший колючую проволоку. Макс, хоть и чуть попозже, но обязательно увидит себя закованным в наручники и уныло поднимающимся на борт космического корабля. Всегда его система распространялась на присутствующее вне, а Иван Григорьевич попытался как бы замкнуть её на саму себя.
-ЭЭЙ! - детским пищащим голоском воззвал он и костяшкой пальца постучал по створке. Они не были сомкнуты, и щель (ветер управлял ей словно беззубым ртом) не пропускала света, - Как там ваши секретные переговоры?
Тишина. Жалобно мяукнув, из-за сарая чинно вышел серо-белый кот, было испугался, приметив напрягшегося Ивана Григорьевича, и скакнул в кусты.
-Ефим, уважаемый подполковник, - полупьяный смех разъедал его изнутри, - Вы скоро?
«Получил моё творение и добровольно сдался?» - решал Иван Григорьевич, раздвигая створки. Сено  между ними и полом шуршало, уезжая.
-Чёрт побери, а... - лекарь застыл недвижим. Челюсть отпала, он отупело глядел на пустую, но примятую раскладушку. Исчезли. Глаза метнулись к единственному окошку (сразу), куда бы и коробка от телевизора вряд ли пролезла, в надежде обнаружить под ним приставленную лестницу. Чем чёрт не шутит? Макс читал мысли, ловко вводя их в жизнь, - что же помешает ему провернуть побег? Спрятаться было негде: стена слева пропала под забитыми донельзя полками с инструментами. Звать и кликать обоих - бессмысленно.
Задыхаясь от ядовитого волнения, в котором, однако, процветали лилии надежды, Иван Григорьевич крутанулся вокруг себя - убранство сарая будто прокатилось на карусели. Уйти, так сказать, официально они не могли: Иван Григорьевич наблюдал за сараем всё время, кроме тех минут, когда отлучался к спящей Наташе.
Бельё на раскладушке было отлично заправлено, примятости выпрямлялись в ровную плоскость. Иван Григорьевич обратил особое внимание на блестящий предмет среди волокон сена. Небольшой, размером с кольцо. Присев, лекарь поднял гильзу. Сердце подскочило к горлу, лицо обратилось вверх по стене. Там зияла дырка. Пулевое отверстие в несколько миллиметров. И нет крови.
В любом случае, они пропали: грёбаный подполковник, купивший весь мир и Вселенную в придачу, и чудак с другой планеты, материализующий мысли. Сквозь землю ли, по частицам ли в окошко, результат один - ИХ НЕТ. Алёша будет прооперирован, они с Наташей крепко-крепко сдружатся. Бросив гильзу, Иван Григорьевич поднялся и убежал вон.
Вернулся в дом и, тревожно-ликующе склонившись над Наташей, разбудил девочку.
-Макс ушёл. Всё хорошо.
Наташа, зевая, стиснула кулаки и потянулась, став на мгновенье похожей на паука. Улыбка отразила солнце. На душе Ивана Григорьевича оттаял ледяной пласт.
-Наконец-то, - буркнула она, - А с кем вы разговаривали?
-Это за Максимом пришли, подполковник Ефим Щедрин, - лекарь усмехнулся, тряхнув плечами.
-Ефим Щедрин? - имя было пугающе знакомым. Откуда? Иван Григорьевич кивнул.
-Иди домой, - мягко сказал он, - Я сбираюсь в Крановск, проведаю Лёшу.
Наташа застыла.
-Можно я с вами?
-Лучше завтра или послезавтра, - лекарь говорил как будто с орехами во рту, - Я думаю, он не пришёл в сознание.

Отец тоже отправился в город, для каких-то своих целей. Ситуация с Максом на пару световых лет вытеснила трагедию, произошедшую с Лёшей. Она, набравшись сил, бросилась на беззащитную Наташу из кратковременного заточения. Тёплые беседы за ужином сменились померанцевого оттенка улицами. С ребятами Наташа не встречалась давненько. Невзирая на отсутствие одного или нескольких членов компании, лапта, футбол, карты или войнушка всё равно начинались и останавливались громкими окриками чьих-нибудь родителей. Подаренное Иваном Григорьевичем платье Наташа почему-то вознамерилась примерить именно сегодня, хотя главный в списке «Хочу, чтоб увидели меня в новом наряде» сейчас лежал со вставленным в вену катетером. Коробка с туфлями была распакована лишь раз - посмотреть, полюбоваться ими.
Нарядившись и вздохнув полной грудью, Наташа сошла с крыльца, как королева. Невысокий каблук вонзился в землю и цокнул. Вот удивятся-то! Наташа ощущала в себе приятельские улыбки, посылала их сама и мечтала, что бы её узрел Алёша. Она корила себя, так как следовало бы напроситься в город.
-Привет.
Наташа, подпрыгнув от неожиданности, обернулась. Её словно придавило. Макс. «Ушедший», по словам Ивана Григорьевича. Страх и всеядное любопытство столкнулись упрямыми лбами и не уступали друг другу.
Наташа отступила и только поняла, что Макс... весь в крови... и трясётся так, будто по телу шмыгает электрический ток.
-Не испытывай страха перед нами, - прогудел Макс загробным голосом. Пятна крови на его рубашке проступали всё чётче, и на момент Наташе почудилось, что он ранен. - Ты хорошая...
Темнота сгустилась.

«Я вам обязан. Благодарю».
Сарай. Резкий щелчок - Ефим Щедрин нацеливается в Макса, однако в секунду дёргает стволом и как бы случайно промахивается. Воткнув пистолет в проступающую под плащом кобуру, подполковник стальной рукой обхватывает шею Макса. Похоже, у кого-то все воспоминания, связанные со временным обиталищем, слиплись в один тошнотворный ком.
-Ты же отправишь меня куда-нибудь в прошлое? - перекошенное дьяволом лицо моргает впереди, да и плюётся! - Сука, ты же можешь! Откуда ты?
А сам с ума сходит по ночам (прям с шестнадцатилетнего возраста): боится, что смерть свою найдёт проткнутым насквозь. Ужас - тягучий, как гной.
В опустевший сарай входит фигура - не разглядеть её. Ефима протыкают два раза, набивают паскудный рот пучком сена, попавшим в этот промежуток времени нечаянно, и вешают, словно рождественское украшение.
Наташа отшатнулась от экрана и упёрлась в спинку кресла. Оно качнулось. Невозможно. Невероятно! Полукруги компьютеров, беспрестанное похрустывание, зудящий писк. На табло одни цифры сменяют другие. 11, 10, 9. Только "200" неподвижна. 8, 7, 6. Наташа напряглась, вспоминая, что же было. 5, 4, 3.
Их деревню сожгли. Жителей, выключая из этого перечня Наташу, её отца и Ивана Григорьевича (мама...), - расстреляли. Потом стало темно - брюхо исполинского корабля закрыло небо. 3, 2, 1. 1999.
-Куда ты хочешь попасть? - ужасным металлическим голосом осведомился Макс, - Ты бесстрашная особь. Ваша раса ничто. Мы в этом убедились.
Наташа почувствовала дикую панику. С потолка слетела бирюзовая бабочка.
-Девяносто третий, - её озарило. Сейчас она вспомнила и Ефима Щедрина, и день, когда она, младенцем, впервые увидела свет Божий, - Двадцать первое сентября.
Мысль о том, что велика возможность предупредить Николая Андреевича за восемнадцать лет до появления Макса, бабахнула в сознании - и отскочила на его задворки. Будто оркестр на мгновенье врезал громким аккордом, а солист продолжал, один-одинёшенек, тянуть ноту. Этой нотой стал совершенно отличный от других образ. Он был призван оградить первую мысль, спасти её перед неминуемым нападением телепатии. Но его потопил видеоряд горящих домов, адских криков заживо сжигаемых, тела, напоровшегося на арматуру. Наташу обуял первобытный ужас, она содрогалась. Мама... Папа...
-Девяносто третий! - завопила она, вцепившись в подлокотники кресла, - ГОД МОЕГО РОЖДЕНИЯ!
Женщина с укутанным в простыни малышом. Над ними пишутся слова; дата - 21.09.1993. Мама смотрит на неё.
Вспышка.
Инопланетяне незримо находятся подле. Разучиться думать. Наташа, подгоняемая холодным ужасом, ринулась к лестнице. Отец был во всё той же любимой им куртке, предназначенной на осеннюю стужу. Кремово-коричневый, какао с молоком. «Папочка». Нет, стоп. «Пустыня, призраки песочных позёмок, согбенный старец». Хотя это бесполезно, ведь предстояло обратить на себя внимание.
-СТОЙТЕ!!! - она помедлила, - Иван Андреевич, подождите!!!
Отец задумчиво стал на месте и обернулся. Страх сменился лихорадочным состоянием. Услышал. УСЛЫШАЛ! Наташа, мокрая от слёз, сняла туфли. Так удобно бежать.
Вслед за прошлым, вот-вот вливающимся в настоящее, а там...