Пруст, аристораты духа, сущел перекати-поле

Человек перекати-поле - это тот идеал, который навязывает миру глобализм. Плюс к этому прогрессирующая неспособность рожать в цивилизованном мире (как следствие использования контрацептиков) и сексуальная индиффирентность особи (женский и мужской пол ныне не дар природы, а всего лишь аксессуар, который можно приобрести за деньги). И вот этот сущел, бессмысленный и беспощадный, будет топтать землю уже в ближайшие десятилетия, побрякивая стальными конечностями и на ходу подзаряжая от альтернативных источников севшую батарйку своего искусственного сердца...

Худшие предсказания авторов антиутопий становятся страшной былью. Но вот читаю Пруста ("В поисках утраченного времени"), события конца 19-го века. И проблема уже обозначена. Впрочем это уже есть и у Аристотеля. Но не внемлют люди советам и предупреждениям мудрых.

Вот мой любимый афоризм Марселя Пруста:
"Несчастная любовь к аристократии - обратная сторона французского национального характера".

Сначала я удивилась - как это, но потом поняла. И это так! Аристократия с древними корнями сохраняла до последнего память прошлого, в своём особом языке, в манере одеваться,  вообще стиле жить...

Начиная с конца 18 века, всё это стало планомерно и методично уничтожаться - наступающий капитализм интересовали совсем иные ценности. Менялся язык, уплощалось мышление, простые формы побеждали цветущую сложность. В жизни стало больше предметов, но меньше смысла.
***
Чем дольше изучаю проблему взаимосвязи французов и русских, тем больше нахзожу подтверждений тому, что французский имеет в своё основе русский - главным образом, через белорусов, потомки которых были, конечно же, в числе "отцов-основателей" этой нации Доказательство №1 - язык, он ведь не документ, написанный на бумаге, которую можно подделать. Французский язык несет в себе много напоминаний о русском, особенно язык провинции, той его части, где Русанвиль, особенно. Ну и внешние признаки, конечно. Вот свидетельства Пруста ( в его романе "В поисках утраченного времени"):все потомки древней, Меровинговской аристокатии - блондины с голубыми глазами; где в современной Франции вы вообще найдёте блондинов, кроме семьи Лепен? или Пьера Ришара? А тогда этот тип доминировал. А язык? в провинциальной речи полно оборотов, которые будто под копирку сняты с русских народных выражений или белорусских, что ещё чаще. Или старая ("невежественная") манера произносит слова вопреки современным правилам: "колидор" вместо "коридор", но именно так говорят во всех белорусских деревнях.

  Вот соответствующая цитата из Пруста, часть "В сторону Свана": "...la femme etait toujours ivre et le mari si ignorant qu`il disait COLLIDOR pour CORRIDOR.

  Надо сказать, что белорусы активно отметились также и на территории современной Германии, оставив в языке сотни слов, относящихся к основополагающим (те же "гурки" (огурцы) хотя бы).

Мольер, живший в 17 веке, все свои пьесы сначала читал кухарке, её поправки вносил в текст немедленно и без обсуждений. И это касалось не только просторечий, она правила весь текст пьесы! В чем тут дело? Ответ нахожу у Пруста, в выше упомянутом многотомном романе.


В книге "Пленница" Пруст пишет о герцогине Германтской, которой он восхищался с самого раннего детства, едва познакомившись с ней. Она была для него эталоном вкуса во всем. Когда речь шла о нарядах для его любовницы, он шел советоваться к герцогине Германской, потому что она единственная могла безупречно точно подсказать, что и как должно носиться, прекрасно зная школу переодевания, которая отрабатывалась в аристократических кругах веками. Значение имело всё - и время суток, и для кого этот наряд, и в каком настроении его надо надевать. Каждая вещь могла тогда иметь собственное имя, характер и профессию даже. По тому, как и во что одет человек, можно было прямо читать новеллу его жизни. Надеть чужое платье, т.е. чухого покроя, было такой же нелепостью, как для нас жить по чужому паспорту.

В эпоху ПРЕТ-А-ПОРТЕ,когда все стали носить одинаковое, понимание окровенного смысла одежды ушло, а вместе с этим как-то незаметно стали сглаживаться и более существенные различия - люди унифицировались, и это считалось прогрессом. Более того, совсем было заьыто библейское предупреждение - о совлечении покровов, как развлечении дураков.

Одежда, речь герцогини, манеры - всё это было уникальным, в Париже она уже одна такая осталась в то время - аристократка из древности. Так чем же так интересно это древнее происхождение? В аристократы ( лучшие люди) в былые времена выходили из народных масс за боевые заслуги перед Родиной. Благородство, смелость, отвага, ум приносили этим людям чины, звания и богатство. Их потомки по мере сил старались не быть хуже своих предков. Но вот пробил час буржуазии, в дамки стали выходить те, кто любыми способами ухитрился быстро разбогатеть. И люди, что называется, быстро почувствовали разницу - между нуворишами, нагло пожинавшими плоды Великой Французской революции, и уничтоженным почти под корень дворянством. Началась эпоха реставраций и затем новых революций.

Вот как пишет Пруст о том, что так пленяло его в старой аристократке:
"Я солгал бы, если бы сказал, что герцогиня не осознавала сохранившегося у неё почвенного  и как бы крестьянского элемента и не выставляла его напоказ с некоторой рисовкой. Но с её стороны это были не столько напускная простота знатной дамы, разыгрывающей роль пейзаночки, не столько надменность герцогини, насмехающейся над нуворишами, которые презирают крестьян, совсем не зная их, сколько художественный вкус женщины, сознающей прелесть своих природных качеств, и не желающей портить их современной дешевкой....
.... Ум мой был достаточно свободен, чтобы наслаждаться в её речах тем чисто французским изяществом, которого не найти больше ни в современном разговоре, ни в современной литературе. Слушая герцогиню, я словно читал книгу на старинном языке. Я слушал её речи как милую народную песенку, насквозь французскую... Словарь её был восхитительно чист."

   Точно также Пруст восхищается речью старой служанки Франсуазы - её речь ещё более совершенна, чем речь герцогини, которая в конце жизни всё-таки усвоила "парижское остроумие", И ОТ НАРОДНОЙ РЕЧИ ОСТАЛОСЬ ЛИШЬ ПРОИЗНОШЕНИЕ.

   Представим себе, чтобы кто-то стал говорить сейчас так, как говорят те, кто ещё живет в сельской местности. Речь этих людей уже унифицирована телевизором, ещё больше, чем европейцев в 18-19 веках - газетами. Если раньше слово, стилистические обороты рождались в недрах жизни и проходили обкатку в живой речи,  то с 18 века слова и обороты приходят в речь людей из СМИ и книг самого разного уровня, без всякой обкатки. Более того, в массовую речь вливается лексикон мало образованных лиц, криминала, а теперь ещё и иммигрантов, безбожно коверкающих чужой непонятный язык. И вместе с изменением речи, её лексического корпуса, меняется и сам человек - понятно что не в лучшую сторону.

   Пруст восхищается, с оттенком печали по уходящей натуре, также и нормандским ресторатором, владельцем ресторана "Вильгельм-завоеватель", который сохранил ту же манеру, уже став нуворишем, в хорошем смысле: он удержался от соблазна внести в своё заведение современную роскошь. Уже став миллионером, он сохранял говор нормандского крестьянина, и речь его была чистой и правильной, ласкающей слух, как милая народная песенка, он продолжал носить простую крестьянскую блузу и пускал, как и прежде, своих гостей на кухню, где, как и в деревенской харчевне, он сам готовил еду, что нисколько не мешало его обеду быть бесконечно вкуснее и стоить много дороже, чем угощение на столах в самых больших дворцах.

И нормандский ресторатор (новый буржуа) , и герцогиня Германская (старая аристократка) сохраняют свою привлекательность для окружающих именно потому, что они не оторвались от  своих корней. За их спинами десятки и сотни поколений их предков. И они сохраняют эту память реально - в своей безупречной речи, в безупречном вкусе, с которым они делают всё, что предлагает им жизнь.

А что бы осталось от этих людей, если бы они вдруг перекатились, следуя модным тенденциям, туда, "где больше платят", стали бы слепо копировать модные тренды, и даже публично отреклись бы от своих отцов и дедов, если бы того вдруг потребовала текущая конъюнктура?!