Обитель язычества. Глава 2. Отшельник

Уже совсем стемнело, но Иеровоам не обращал на это внимания. Он снова находился один, как какое-то время назад, еще до встречи с Ахией, но теперь это было совсем другое одиночество. Произошел крутой поворот. Жизнь приобрела смысл. Зажегся уже почти потухший и столь необходимый ему огонь в душе. Он попрежнему не знал, что ему делать дальше, зато видел перед собой цель, сияющую ярче солнца, и готов был идти к ней, чего бы это ему ни стоило.

Так он бродил впотьмах довольно долго, будучи счастлив сам в себе, пока не заметил впереди нечто. Это был огонь. По всей вероятности, костер. Он горел так, будто был центром мироздания. Земля и небо слились воедино в ночной черноте, изчез горизонт, и весело развевающееся пламя будто парило в воздухе. До костра было довольно далеко. Заинтригованный, Иеровоам пошел вперед.

Вскоре он уже мог разглядеть, что костер был разложен перед входом в пещеру. Рядом с костром никого не было, во всяком случае, он никого не видел.

Когда Иеровоам подошел совсем близко, то ситуация показалась ему весьма странной и даже угрожающей. Это было жилище отшельника, возможно, полоумного или одержимого бесами. Проказа тоже не исключалась. Хотя прокаженные в основном селились группами, а это убежище (судя по входу) выглядело одиноким, хотя и обжитым. Оранжевые языки пламени цвели на тщательно подобранных тонких и сухих веточках, нетерпеливое потрескивание которых звучало в ночной тишине, как приглашение к ужину.

– Что это за вид! – неожиданно раздался скрипучий голос. – Лоскутья, лоскутья... Голова и все тело ими обмотано... Ты откуда такой взялся?

Иеровоам вгляделся в отверстие пещеры. Оттуда на него внимательно смотрели два глаза. Он их практически не видел, а лишь угадывал по отблескам пламени, отражающимся в черных зрачках.

– Ты кто? – спросил Иеровоам.

– А ты кто? – полудерзко-полувраждебно спросил все еще прячущийся внутри человек.

– Я не буду отвечать, пока ты не покажешься наружу!

Молчание... Иеровоам чувствовал, что его сосредоточенно изучают. Два отблеска пламени в темном проеме пещеры говорили об этом лучше всяких слов. К счастью, ему не пришлось ждать слишком долго, и загадочная личность показалась наружу.

Ни безумный, ни тем более прокаженный. Это был отшельник, который предпочел костер в ночной тиши суетливому солнечному свету. Пытливый взгляд полуприщуренных серых глаз под густыми бровями отражал тщательно скрытое глубокое разочарование в жизни. Тонкие сухие губы были плотно поджаты. Впалые щеки обнажали выступающие скулы. Нос был аккуратным и слегка вздернутым, но при чрезмерной худобе лица даже такой нос казался крупным. Каштановые пряди волос спадали, как им заблагорассудится, и завивались по плечам.  Упругое и энергичное тело давно привыкло к суровой борьбе за выживание, несмотря на кажущуюся хрупкость и утонченность. Это был одинокий волк, находивший в своем одиночестве отраду и спасение. Весьма странный человек.

К такому выводу пришел Иеровоам при виде незнакомца, совсем позабыв о том, что его собственный вид был не менее странным.

– Откуда ты явился такой? – недружелюбно спросил отшельник.

– Из Иерусалима, – ответил Иеровоам ровным голосом.

– Что, там теперь так носят? – указывая на лоскуья, которыми были обмотаны голова и тело Иеровоама, уже менее враждебно спросил незнакомец.

– Нет, это совсем другое. Не то, что ты думаешь... Можно мне присесть у твоего костра?

Миролюбивый тон Иеровоама действовал умиротворяюще. Несмотря на это отшельник повел себя непредсказуемо.

– Вообще-то я тебя к нему не приглашал... – скривил он тонкие губы. – Мне здесь и без тебя хорошо, – и он метнул надменный взгляд на Иеровоама, как бы бросая ему вызов.

Иеровоам отодвинул упавший на глаза лоскут и спокойно, но решительно, ответил:

– В таком случае я не собираюсь тебе навязываться. Тебе нравится отшельничество? Ну, так и оставайся в нем.

Но, тем не менее нечто не пускало его, не давало повернуть свои шаги назад.

На самом деле будущему царю Израиля очень хотелось задержаться в этом, таком первобытном, как будто вышедшем из рук Творца, месте. Первозданный покой исходил от этого жаркого пламени, с каждым мгновением разгорающегося все сильнее, от этой таинственной пещеры и от странного незнакомца, который, владея всем этим несметным богатством, упорно хотел наслаждаться им в одиночестве. Он, этот одиночка, исподтишка разглядывал Иеровоама, намеренно хмуря брови, в то время как тот оставался на месте, как завороженный, не решаясь пошевелиться, чтобы не нарушить целостности восприятия столь нового для него мира, такого же девственного, как и его вновь родившаяся душа.

Напускная суровость отшельника все больше отступала перед возрастающим любопытством по отношению к незваному гостю. К тому же дни, проведенные им вдали от людей, вероятно, были не так уж кратки. Однако и ему что-то мешало в простоте переменить свое расположение духа. Возможно, привычка к одиночеству. Он не знал, что человек, обмотанный лоскутьями, был не менее одинок и неприкаян в этом сумасшедшем мире, полном нечестия и несправедливости, как и он сам. Но о чем-то таком он начинал догадываться... Потому что...

– Ты... отверженный?... – хрипловато спросил он.

Иеровоам был озадачен такой «прямотой». В нем увидели отверженного? С чего бы это? Да, его вид был весьма подозрительным для несведущего человека... И только! Нет, не только. Зачем обманывать себя? Дорога в Иерусалим ему закрыта. Соломон был как никогда разгневан в их последней беседе. Это означало, что в любой момент Иеровоам мог оказаться в руках обезумевшего деспота. Итак, возвращение было слишком рискованно. А новое царство, где он будет царем, пока можно было увидеть лишь взором веры.

– Да, я отвергнут царем Соломоном, которому исправно служил много лет, – нехотя ответил Иеровоам и повторил свою недавнюю просьбу: – Так мне можно присесть у твоего костра?

– Можно, конечно, – почесал бороду отшельник. – Давненько ко мне никто из людей не захаживал...

– Мне так хорошо сейчас, – садясь возле костра, промолвил Иеровоам. – Этот огонь – как своеобразное довершение сегодняшнего дня. Благословенного дня. Благодарю тебя за гостеприимство.

– Я повел себя не совсем вежливо вначале...

– Я тоже пришел без приглашения.

Отшельник привычно уселся по другую сторону костра, как раз перед входом в пещеру.

– Наверное, я уже скоро врасту в это место... – заговорил он, давая понять, что теперь расположен к беседе. Было очевидно, что этот одинокий волк изголодался по человеческому обществу...



В то время как вход в уединенную пещеру, освещаемый трепетными оранжевыми всполохами, окутывался ореолом мирной беседы, мощные дворцовые стены в Иерусалиме содрогались от царского гнева. Соломон был вне себя от ярости, поскольку Иеровоам не вернулся во дворец ночевать, и слуги нигде не могли его найти. По мнению Соломона это могло означать только одно: предательство.

Зная сильный и непреклонный характер своего слуги, а также его верность Иегове, Соломон предполагал, что возможен самый крутой поворот. Ему мерещился бунт.

Как жалок был в своем слепом гневе этот, некогда прекрасный, премудрый и милосердный правитель, благословенная жизнь которого обещала быть залогом мира и процветания в Израиле. Как смешон он был, выкрикивая проклятия в открытое окно своей спальни! Как мелочен.

Постепенно гнев утомил его. Его сменила жажда мести, такая же сильная и безрассудная, как и гнев. Суетливые движения Соломона выдавали его крайнюю озабоченность. В голове прокручивалось множество всевозможных вариантов, и его седеющие всклокоченные космы были тому наилучшей иллюстрацией. К сожалению его разум, омраченный роскошью и чрезмерными развлечениями, уже не был так ясен, как в прежние годы. Он разучился четко мыслить, и это немало раздражало его, в особенности тогда, когда ему предстояло принять какое-то решение. Чтобы как-то взять себя в руки, царь стиснул зубы, неистово сжал кулаки и принялся быстро расхаживать по комнате взад и вперед, так что его одряхлевшее тело повиновалось ему с трудом.

В эту ночь царю Соломону не удалось заснуть, хотя он и не пытался это сделать. Взбудораженный и смертельно истомленный, он распластался на ковре и на короткое время впал в забытье.



Одновременно с беспорядочными метаниями царя, который мучился в своей спальне, как в клетке, среди вековых скал протекала задушевная беседа.

– Иавис, мы с тобой так во многом похожи! – то и дело восклицал Иеровоам, эмоциональный уровень которого достиг своего апогея.

Иавис (так звали отшельника) тоже был порядком растроган. В незнакомце, появившемся так неожиданно, он угадывал родственную душу.

– В этом отшельничестве выражается мой протест, понимаешь? – взахлеб говорил он, возвращаясь к одной и той же теме в третий раз. – Протест против тиранства, которое сейчас господствует в Израиле. Бороться с Соломоном бесполезно, – я уже это понял. К тому же он помазанник Божий. Только вот в кого превратился... Народ стонет, вопияет к Богу! Я говорю о тех, которые окончательно к этим мерзким идолам Соломоновым не обратились. А сколько таких, которые пошли за ними вслед! И кадят им, и кадят... И бесчинствуют, и развратничают на каждом шагу! Ох, наболело у меня! Больно смотреть, как народ гибнет. А что делать – не знаю. Вот и подался в отшельничество, чтобы не видеть и не слышать ничего.

– Иавис, но ведь у тебя, кроме всего прочего, были и личные причины... – осторожно вставил Иеровоам. – Ты в самом начале упомянул об этом вскользь. Я не любопытен, но ведь по-правде говоря, наша борьба против язв общества часто начинается с наших личных проблем. Но если ты не хочешь, то можешь ничего мне не рассказывать. Сохрани свои воспоминания для себя.

– Да, ты прав, – Иавис обвел блуждающим взглядом костер, сразу сделавшись задумчивым и подавленным. – Ты прав. Все это личное. Сугубо личные проблемы и обиды... Выходит, я – эгоист. Да, большой эгист.

– Не отчаивайся. Общество – это не бесхребетная субстанция. Оно состоит из отдельных несовершенных личностей.

– Это меня немного утешает, – уже намного бодрее отреагировал Иавис, – потому что я к тому же еще и гордый. И мне нравится быть таким, – он приосанился.

– Это заметно.

После столь лаконичного ответа Иеровоама, который, похоже, не был намерен развивать тему таких «добродетелей», как гордость и эгоизм, Иавис не то, чтобы растерялся, но ощутил некую неловкость оттого, что рядом с ним находился человек, мыслящий иначе. Причем этот человек не старался его переубедить. Он даже соглашался с ним, но в этом согласии не было одобрения. Опасаясь, что разговор может пойти в нежелательном направлении, отшельник поведал:

– Я мечтал быть певцом, петь в храме. Хотя голос у меня не очень сильный и звонкий, но зато я пою душой. Я выучил все псалмы царя Давида наизусть. И другие тоже. Асафа, например. Ты любишь его псалмы?

– Да, люблю.

– Я даже сочинил несколько своих собственных. И стихи, и музыку... – голос Иависа вдруг сделался мягким и нежным. Он сочетал в себе множество разных оттенков, от хрипловатости со скрипучими нотками до глубокой и нежной проникновенности.

– Неужели? – Иеровоам восхищенно улыбнулся и подумал, что при таком многообразии тонов, которое присуще его голосу даже в обычной беседе, в пении он должен звучать бесподобно, неповторимо! Потом он с грустью добавил: – А у меня нет таланта петь.

– Наверное, есть другие.

– Наверное...

– Иеровоам, но несмотря на мой талант, мне не удалось стать певцом. Отец мой – гончар. Раньше я работал вместе с ним. Мне нравилось лепить, ваять. Одним словом, создавать. Каждый горшок у меня выходил, как произведение искусства. Дело наше процветало. Но любовь к музыке пересилила. Несмотря на это я ничего не смог добиться. И причина тому – она. Она любила музыку, любила танцевать...

Иавис замолчал и, как завороженный, стал смотреть на костер. Иеровоама объяла неизъяснимая печаль. Он тоже стал внимательно созерцать пламя. Там, в самом его центре, ему вдруг показалась пляшущая фигурка. Языки пламени обнимали ее извивающееся тело, искры зажигались в длинных волосах.

– Ты видишь ее? –взволнованно спросил Иавис. – Верно, если долго смотреть на пламя, то может померещиться то, о чем тоскуешь.

– Просто мне передалась твоя тоска, вот и все, – ответил Иеровоам.

Иавис перестал смотреть на огонь.

– Я любил ее. Она меня тоже. В этом все дело. Постепенно я забросил свои занятия пением, потому что она не сильно поощряла меня. Вернее, ей было все равно. По натуре я – ведомый, хотя часто восстаю, требуя своего. Но против нее восстать я не мог. Моя воля пошатнулась и рухнула под ее чарами. Моя жизнь растворилась в ней, и меня уже мало волновало, буду ли я до конца жизни продолжать лепить горшки. Я собирался жениться на ней, быть счастливым только вдвоем с ней, но не успел.

– Она... умерла?

– Нет.

– Изменила?

  – Нет.

– Тогда остается вмешательство...

– Ты близок к разгадке, Иеровоам. Но наши родители тут были ни при чем. Они были согласны. Тут дело посерьезнее... Пресловутый царь Соломон!! – прокричал Иавис в темноту. – Он забрал ее в свой гарем. Сделал своей наложницей. Больше мы с ней не виделись. А я после этого сделался противником царя Соломона и всех его беззаконий.