Арт-сон

    АРТ-СОН

    – Мама, мама! А где можно найти любую-любую книжку? – спросил мальчик, закрыв «Приключения Буратино».
    – В Российской государственной библиотеке! – ответила красивая женщина, похожая на учительницу. И отложила в сторону томик Паустовского.
    – А где играют самые лучшие музыканты?
    – Я думаю, в консерватории… А где же ещё?
    – Мам, а где показывают свои картины самые лучшие художники?
    – Ой, сынок, не знаю… В третьяковке? Нет…  Там, вроде, художники прошлых веков… Давай-ка посмотрим в Интернете… А! ну, конечно же... В Центральном доме художника!
    – Мам, хочу туда! А он в самом деле самый-самый центральный?
    – Ну а как же? Конечно, самый центральный! Там самые лучшие художники и выставляются!
    В воскресенье мама и сын пошли в Центральный дом художника. Крупный рекламный плакат сообщал: «Арт-Москва. Номинанты премии…»
    Терпеливо отстояв длинную очередь, мама с сыном попали в калейдоскоп самого невероятного, что только могло поместиться в просторных залах – ни на какой помойке не найти таких чудес! Например, они увидели подвешенный к потолку огромный пёстрый шар из пластиковых бутылок, памятник Ленину, склеенный из яичной скорлупы, привёрнутые шурупами к водосточной трубе дырявые носки, картонные упаковки для сока, заглянув в дырочки которых, можно увидеть голых людей… Мама то и дело дёргала сына за руку: «Пошли, пошли дальше! Нечего здесь делать! Вон, смотри, какая красочная картина!» Но подведя ребёнка к картине, мама понимала, что проглядела главное, и, спохватившись, прикрывала сыну глаза.
    Когда, досыта вкусив прелестей современного искусства, наши герои решили уходить домой, неугомонный сынок радостно воскликнул:
    – Мам, смотри, там Пушкин! И ещё какие-то дяди!
    Как раз недавно мама читала сыну вслух «Сказку о царе Салтане».
    – Мама, мама, а почему у Пушкина такие большие усы?
    Мама остановилась, как вкопанная – она не верила своим глазам. Огромный стенд был оклеен множеством репродукций с портретов русских классиков – писателей и поэтов. Но почему-то все они были разрисованы разноцветными фломастерами. Вот Крылов с зубами вампира. Рядом – Гоголь с длиннющим носом, как у Буратино. Над ними – Карамзин в шутовском колпаке и Державин в треухе. Перед стендом толпились зрители и спорили: «Это Пастернак! – Да нет, откуда он тут может быть! – А кто же это тогда? – Это Есенин! – Сам ты Есенин! Точно тебе говорю, Пастернак! – А вот этот – Добролюбов! А вон, в каске – Тургенев!»
    – Да, умом Россию не понять… – пробормотала мама, увидев размалеванный портрет Тютчева.
    – Мама, а кто эти люди?
    – Это лучшие люди России…
    – А почему здесь нашего президента нет?
    – Ну, как бы тебе сказать… Ведь он же живой, а эти люди – нет, и они уже не смогут постоять за себя…
    – Мам, а кто такое придумал? Кто придумал так посмеяться над дядями?
    – Сатана здесь правит бал… – вздохнула мама, увидев Булгакова с пририсованной кровоточащей раной на лбу и синяком под глазом. –  Пойдём, сынок! Пойдём отсюда…


    Аря Струевич Зоахимбубело лёг спать сразу, даже не поужинав. Весь день он суетился на выставке. Арт-директор отвечал на вопросы назойливых журналистов, фотографировался со всеми желающими на фоне своих арт-проектов, знакомился с директорами галерей. Горло охрипло повторять одно и то же, визитки закончились, аккумулятор фотоаппарата сдох, а зарядку, как назло, он забыл дома. День был тяжёлым. Очень тяжёлым…
    Проснулся Зоахимбубело не столько от сильного толчка в бок, сколько от резкого тошнотворного ацетоноподобного запаха. Одутловатая спросонья жена, дыхнув ему в лицо, шепнула: «Аря, смотри, чо деется-то!» На её лбу, в свете полной луны, выступали жемчужины мутного пота. Куда-то пропала внешняя стена спальни. Супруги лежали вроде как на сцене, где зрительные ряды заменял дом напротив. Жена встала и вышла на балкон, перила которого тоже куда-то исчезли. «Аря, прыгай за мной!» – она помахала рукой и шагнула с восьмого этажа в пустоту. Истошного крика не последовало…
     Зоахимбубело в ужасе скинул одеяло и вскочил. Трясясь всем телом, он осторожно подошел к краю балкона. Когда Аря посмотрел вниз, остатки волос на голове встали дыбом. Дом вырос, как в сказке про Алису: Аря стоял на краю верхнего этажа огромной башни. Несчастный арт-директор вмиг очутился на карачках и потянулся к кровати, но коленки проскальзывали, продавливали пол, словно мягкую мокрую глину – это было невообразимым и тягучим как жвачка мучением. Наконец, он дополз до кровати и залез под одеяло. Когда к стуку его зубов добавился подозрительно тихий звук вертолётного пропеллера, Аря высунул нос из-под одеяла. Он увидел, как прямо на балкон приземляется красная «Феррари», на крыше которой вращается розовый пропеллер Карлсона. Сам шалун показывал свой язык через лобовое стекло. Машина въехала в комнату, одновременно все её двери открылись и три длинноногие гламуретки в не по-сезону лёгких одеяниях продефилировали к Зоахимбубело. Светясь зубастыми улыбками, они несли Карлсона, который, в свою очередь, держал в руках огромную грамоту: «Лауреату премии Кандинского». Аря не успел рта открыть от удивления, как фотомодельки очутились в его большой кровати. И началось такое… Нет, описать это невозможно… Аря, уже забывший о своей пропавшей жене, был на пике блаженства. Трудно сказать, чем было вызвано это блаженство: престижной премией, ласками красавиц или исчезновением жены…
    Внезапно идиллия прервалась. Мощная ручища резким движением сдёрнула одеяло, обнажив конвульсирующее переплетение тел. Красавицы одна за другой полопались, как мыльные пузыри. Зоахимбубело лежал на спине в свете ярких прожекторов. Над ним склонилась огромная фигура воскресшего Маяковского. На голове поэта красовались оленьи рога, а вместо носа подёргивался свинячий пятачок. «Хватит жить по законам, данным Адамом и Евой!!!» – прогрохотало знакомое со школы. Аря почувствовал, как мышцы мочевого пузыря расслабляются. И он сам весь как-то обмяк и расслабился… За спиной Маяковского молча стояли суровые Достоевский и Чернышевский. Голову первого украшала пиратская косынка с черепом, Николай Гаврилович сверкал лазерным лучом сквозь чёрные очки. «Дурак, сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак» – сказал Фёдор Михайлович. «Я ду… ду…ра…» – заикался арт-директор, когда откуда-то сверху спрыгнул Чехов. Антон Павлович тихо молвил, поигрывая хирургическим скальпелем и шевеля большими лохматыми ушами: «Жизнь человеческая подобна цветку, пышно произрастающему в поле: пришел козёл, съел и – нет цветка!» Бедный Аря начал лишаться чувств, постепенно превращаясь в полужидкую массу… Но тут, неизвестно откуда появившийся Ломоносов, сорвав со своей богатырской головы разноцветный парик, швырнул его в посеревшее лицо арт-директора и вскричал басом: «Ничто не происходит без достаточного основания! Драть его, ребята!!!»

   
    Арт-директор широко открыл глаза и захлопал липкими ресницами. Он был весь мокрый. От пота и от чего-то ещё…
    – Ты что твори-и-ишь, дура-а-ак!!! – вопила его жена, тряся директора за плечи. – Кто теперь будет диван отмывать?!
    – Господи! Я живой… Живой… – стонал бедняга, – Это сон… Сон… Арт-сон… Перфор… манс… манс… пер…

    
    Илья Исаев, 2011 г.