Несут нас крылья. Часть 1

                «Несут нас крылья, как судьбой повелено…»



«А жизнь идёт. Одно крыло – прострелено.
А впереди над пропастью карниз.
Несут нас крылья, как судьбой повелено:
Одно – вперёд, другое – тянет вниз».
/Виктор  Куценко/



                Пролог

   Один… два…четыре… Упал. Надо подняться  и идти. Встал. Пошёл. Сколько шагов до полюса? Сколько раз надо подняться? Разве может быть сразу и жарко и холодно?..

    Жарко  было там, у виноградной сушилки, которая и стала для них укрытием.

    Впереди, за арыком, разрушенный дувал, откуда то враз, то по одному поливали два пулемёта. Справа, из сухого русла, бил гранатомётчик; всё метил в сушилку, но, - видно, судьба им ещё улыбалась – с большим превышением мазал. Лишь последней гранатой угодил прямым попаданием в дерево у входа и смолк. Дерево скрипуче вздохнуло и рухнуло поперёк двери, ограничив обзор, а значит, и корректировку огня.

    Вертолётчики заходили на второй круг. Первый их удар обозначился серо-грязными снопами взрывов за арыком.  А «духи» были совсем близко. Сползались с двух сторон к сушилке, ещё не решаясь на открытый рывок.

    Приподнявшись, капитан Позолотин метнул в их сторону дымовую шашку, и рваная оранжевая  лента потекла по ветру. Сипло и отрывисто передал вертолётчикам по рации:
-Работайте – вокруг 100!..

    Вот  тогда было жарко. Солоно и жарко… Здесь же – озноб и цепкий холод от немереных  шагов по ледяным торосам.  И надо считать шаги, надо двигаться вперёд, как двигался когда-то этот… Как же его? Ну, великий скандинавский полярник…

    Он пытался вспомнить его фамилию, хотя раньше всегда помнил, с тех пор как прочитал в детстве о нём книгу. Сейчас мешали следы на снегу, тяжесть в голове и безлюдье…

   А в тот день  его рота лежала один к одному и вела редкий огонь. Он приказал патроны экономить и не лупить в белый свет, потому что неизвестно,  когда подойдёт обещанное подкрепление. Приказ был  держать оборону.

-…Вокруг 100! – кричал он вертолётчикам, просунув повыше сквозь ветки оранжево дымящую шашку. – По дымам работайте!

     Дмитрий понимал, что «вокруг 100» - это ничтожно мало для них, это соло на скрипке, когда нельзя сфальшивить: любое неточное движение пилотов – и по своим.  Но деваться некуда и думать о себе некогда. Лишь  сын Коля и дочка Вера, да образ покойной жены Варвары на самый маленький миг мелькнули в его мыслях, как видение. И ещё запомнилось белое лицо сержанта Валерия Хуторного, когда  тот, запрокинув вверх темноволосую голову, тоже заорал в небо, словно надеялся, что его услышат:

- Работайте-е-е!..

   В той жизни всё было ясно: свои и чужие. Вот только время было таким же густым, и не поймёшь, летело оно или ползло. В той жизни часы вообще меняли ритм: то вскачь, то, как арба по кочкам, или совсем замирали, когда молитва муллы возвещала приход нового дня:

    «Алла-ах – а-акба-ар!..»
-Алла-ах – а-акба-ар!

    Позолотин  прислушался. Слова молитвы едва доносились, но звучали въяве. Наверное, где-то рядом была мечеть… Значит, та жизнь продолжается?.. Ни шагов, ни полюса…  Значит, опять сон, и пора просыпаться?..

-Скоро проснётся, - услышал он чей-то голос, похожий на голос жены. Но ведь она умерла около трёх лет назад – больное сердце однажды просто остановилось.  Но нет, это не её голос, просто похожий, как уже чудилось в эти дни не раз.

   Дмитрий  открыл глаза.

    Увидел  сначала белый потолок, потом размытое в синеву окно и уже после смутно – троих в белых халатах. Подумал с облегчением: «Значит, в госпитале».

    Окно стало ярче, он даже заметил чёрные провода за стеклом. Скосил глаза и обнаружил капельницу. Левая рука была перехвачена белым пластырем, прижавшим иглу.

-Как  чувствуешь себя, капитан? – крупное лицо в очках приблизилось вплотную.

-Нормально, - ответил он и услышал свой шёпот,  будто со стороны.

-Молодцом!  Скоро на поправку пойдём…

    Подошла сестра, протянула на узкой ладошке несколько таблеток, поднесла к губам стакан с водой.

-Выпей, усатенький.

   Они  ушли. А он, успокоенный и уже припоминающий, что было до госпиталя, попытался выстроить все события по времени.

    Тот бой у сушилки был летом. А сейчас декабрь или январь? Январь, кажется. Тогда, летом,  некуда  было деваться, даже с детьми и покойной женой успел мысленно попрощаться. И ведь пронесло. Вертолётчики сработали, как ювелиры. И подкрепление подошло вовремя.
 
   А жизнь, она вон как располагает. Неизвестно, где уронит и когда. Там, где шансов было мало, обошлось… А через несколько месяцев на укатанном месте, почти у ворот военного городка, после того как по мосту прошли больше десятка машин, наехал  на своей командирской БМД (боевая машина десанта) на качковую мину.  Сначала он ничего не понял, даже не услышал взрыва. Его выкинуло через командирский люк, перебросило через башню. Потом тряхнуло ещё раз…

   Первый раз очнулся через несколько дней в госпитале.  Врачи пытались сохранить обе переломанные ноги, но из-за начавшейся гангрены их пришлось ампутировать. Совсем…

    Обидно, если бы получил ранение в бою. А так… Нет слов, как обидно.



                1

   Мы с Колькой Позолотиным  большие друзья.  Целые дни проводим вместе: то он ко мне в гости приходит, то я к нему, а потом вместе играем на улице.  Живём-то мы рядом – соседи по огородам.  Вот пройдёт это лето, и мы с ним пойдём в школу. Конечно, в один и тот же первый класс. В один день ходили записываться на учёбу. Меня мамка водила,  а Кольку – его бабушка Оля.  Нет, его мать не могла сходить. Она умерла ещё три года тому, говорят, сердце у неё было больное. Батя у него есть, только он сейчас далеко.  Дядя Митя воюет где-то за границей. Страна есть такая… Вспомнил, Афган называется.  Он сразу стал проситься на войну, как схоронил мать Кольки.  У Кольки ещё есть сестренка Верка. Она помладше его, в школу пойдет только через год.  Вот своих детей дядя Митя привёз сюда в поселок наш, у своей матери, бабушки Оли,  оставил.

    В прошлом годе он приезжал оттуда в отпуск. Красивый такой. В голубом берете. Он работает офицером. Учит солдат по горам лазить и каких-то «духов» ловить. Колька с Веркой  целыми днями  не отходили от него ни на шаг.  Мы все, пацаны с нашей улицы, завидовали им.  Ещё бы, Колька ведь  выходил гулять в этом голубом берете.  Даже заважничал ужасно. Ясное дело, это он перед нами модничал. Мы даже как-то хотели ему накостылять, но не решились – ещё бате пожалуется своему. Тот нам живо уши надерёт.  А потом дядя Митя снова уехал в свой Афган.  И мы приняли Кольку опять в нашу уличную компанию, а мы с ним опять стали лучшими друзьями.

   А сегодня,  в воскресенье,  отец Кольки Позолотина вернулся из Афгана. И вернулся он не в полном составе. То есть без ног.  Баба Оля, когда увидела своего сына обрубком, завыла в голос. Этот крик и я услышал – мы как раз обедали всей семьёй за столом. Так бросили есть и  гурьбой выбежали на улицу. Как раз разворачивалась машина «с шашечками», на которой привезли дядю Митю. Она погудела на прощание и быстро  уехала.
 
   Возле бабы Оли уже хлопотали моя мамка и батя, другие соседи сбежались, а она  всё голосила – да так, что страшно делалось: не тронулась бы рассудком.

   Сам дядя Митя – лицом красавец, в голубом берете набочок, с двумя медалями на груди,  стоял посреди поросшего травой двора, как памятник, вкопанный наполовину в землю.  Колька  и его сеструха Верка прятались за спиной у бабушки, к отцу не подходили – не узнали его, что ли? А ведь он лицом совсем не изменился. Я вот его сразу узнал.

     Дядя Митя  выбросил обе руки вперёд,  наклонился и подтянул своё тулово к рукам. Потом ещё и ещё.  Так и подобрался к бабушке Оле, то есть  к мамке своей.  Она уже начала приходить в себя.  И оказалось: головой он ей ниже пояса.  Чтобы быть с ним вровень, она опустилась на колени, ткнулась головой ему в грудь и вновь зашлась от плача.

-Ладно, мама, будя, - недовольным голосом сказал дядя Митя. – Будя, говорю, убиваться. Детей вон напугала. – Он стал гладить её по голове. – Радоваться надо, что какой-никакой, а живой вернулся. Рассуди здраво: голова есть, руки есть, да и мужиком я, слава богу, остался, так что поживём ещё.  Ещё и женишь меня опять, детям ведь мать нужна. Поживём! Лучше помоги мне коляску собрать.

   Он показал на  сложенную тележку. Её раньше как-то никто не заметил – таксист достал из багажника и положил среди высокой травы. Мой батя с другими мужиками  тут же взялись разбираться с этим чудом техники. Смогли, собрали. Это было кресло на колесиках.  Туда и посадили дядю Митю. Он сразу начал руками крутить колеса и поехал к дому. Быстро так поехал.  Я даже позавидовал ему – будет теперь целыми днями кататься по посёлку, ещё и Кольке даст прокатиться, наверное.


                2

        Вечером у Позолотиных был пир.  Пришли соседи, дед Архип и Веня-немой, их и приглашать не надо, -  они всегда сами являются.  Так и ходят по посёлку вдвоём, как нитка и иголка.  И нас, Колькиных приятелей,  впустили.  На стол накрыли в большой комнате. Выставили варёную картошку, капусту,  огурцы и помидоры солёные, грибы тоже солёные,  хлеб.  Из буфета баба Оля достала графинчик и с лёгким стуком, привлекая внимание, водрузила его на стол. Видать, смогла талоны на водку отоварить. Сейчас с этим туго. Просто так не купишь. Мужики в посёлке всё больше самогонку глушат. Зинка-продавщица сама гонит её в сарае своём.  Все уж знают. Если надо на свадьбу или похороны,  то прямо к ней и идут под вечер, заказывают  заранее, чтобы забрать на следующий день. Она и приготовит, по бутылкам разольёт.

    Была ещё на столе тарелка с тонкими прямоугольниками сала, уложенными один на другой, как поваленное домино. Тарелку  долго двигали туда-сюда. Никто не хотел, чтобы она стояла перед ним. Только кто обнаружит её подле себя – сразу давай отпихивать с таким видом, будто его уже тошнит от этого сала.  Наконец, тарелка оказалась перед дядей Митей, и все сразу успокоились: пусть поест сытненького после  Афгана и госпиталей.

   Неизвестно, что там ему подставили снизу, -  табуретку или ящик какой, но сидел он за столом прочно, уверенно: не зная, и не догадаешься, что он без ног под самый корень.  Дядя Митя был весел. И чем больше сидели, тем больше он веселел и добрел. То и дело кивал детям, подзывая их.  Колька притулялся к отцу с одной стороны, Верка прилипала с другой, а он, как коршун, подгребал их к себе, горделиво поглядывал  на гостей: видали, какие у меня дети!

    Колька расцветал. Он уже щеголял в отцовском голубом берете, успев сообщить нам, что берет ему насовсем подарен.  Теперь он, наверное, и спать в нём будет.  Ещё месяц назад,  когда отец только написал из госпиталя, где, мол, лежит с «царапинами» и посулился скоро приехать, предупредив, что встречать его не надо:  из Москвы его оправят в Свердловск, где он пробудет не долго,  а там и рукой подать до посёлка нашего.  Ничего, не маленький, доберётся сам.  Бабушка Оля, было, засобиралась в областной центр,  но её  соседи отговорили.  Вот  все эти  последние недели Колька и  важничал: «Вот приедет папка и опять даст мне поносить десантный берет».  Дождался! Может, правда, он и  не  хочет сейчас особо выказывать перед нами своего счастья, а не получается – глаза выдают.  Ничего, мы тоже дождёмся – ведь даст он нам померить берет. Конечно, даст. Он же мой самый близкий друг.  Уверен, мне первому и даст поносить.

   Кому  в этот вечер было не очень весело, так это  бабе Оле. Пока хлопочет, потчует гостей, ещё ничего, а чуть присядет – и сама, наверное,  не заметит, как подопрёт рукой щёку и начинает печально смотреть на сына.  Этот её взгляд он уловил на себе раз, другой – и рассердился: «Сидишь, мать, как на похоронах…» - «Ой, правда, - вскочила она, - чего это я расселась? Чай надо ставить, а я сижу».  Потом она опять забывалась, подпирала рукой щёку… И дядя Митя уже не шутил, не смеялся, не подзывал к себе детей.

    Уловив перемену в настроении хозяина,  дед Архип, до этого всё больше молчавший, подал голос:

-Ты бы, Дмитрий, рассказал нам, как там в Афганистане…

-Особо рассказывать нечего. Интересного там мало. Война идёт. Но месяц назад, знаю,  начали наши войска выводить, до февраля обещают всех вернуть домой. Я вот раньше  всех изловчился.  Больше четырёх месяцев на белых простынях по госпиталям прохлаждался…

-А писал, что с царапинами лежишь… Ну, ладно, не будем ворошить.  А вот, к примеру, с наградами как?  - не отступал, заходил с другого конца дед. – Тебя, к примеру, за что двумя медалями «За отвагу» наградили?

-За что награды дали? – переспросил дядя Митя и усмехнулся. Налил себе ещё рюмочку, выпил. – Там, дед, за здорово живёшь награды не дают…

-Да это понятно.

-Потрудиться надо, попотеть, чтоб медаль заслужить. Я уже не говорю – орден! Потому что до ордена я, как видишь, не дотянул. Кишка тонка…

-Сынок…- укоризненно сказала баба Оля.

   Он повернул к ней красное лицо:

-Что – сынок? Что ты мне всё в рот заглядываешь? Выпивки жалко? Так ещё к Зинке за самогонкой пошлём. Всем хватит.

-Да я не о том. Людей пригласили, а ты куражишься – нехорошо.

-Я куражусь? – взревел он, будто его кольнули острым в больное место. – Это вы  все надо мной  куражитесь! Живьём схоронили! – и с такой силой грохнул кулаками-гирями по столу, что стол сдвинулся с места, а сам он, потеряв под локтями опору, свалился с табуретки, на которую был посажен…


                3

      Прошло уже три месяца, как вернулся дядя Митя.   Мы с Колькой уже школьники, сидим за одной партой.  Пока учиться интересно, заданий на дом не задают, знай гуляй-отдыхай,  пользуйся тёплыми осенними деньками.  И всё было бы ничего, но пил покалеченный офицер-десантник. Колька сник и в отцовском берете уже не показывался. Почти каждый день после школы ходил он к пивной забирать отца. Упрётся сзади ему в плечи и дворами, чтобы меньше видели, везёт коляску  домой.   Меня не звал, сильно стеснялся за отца.  Но я иногда за ним тайком ходил, всё видел.  Бывало, дядя Митя смеётся звонко: «Давай-ка, сынок, прокати своего родного папку с ветерком!» Это если он был сильно пьяный. А если ему было мало, то дело принимало совсем худой оборот для Кольки.  На крыльцо пивной он ещё как-то вытолкает отца, а дальше тот – ни в какую. Кинет перед собой грязную фуражку и - со слезинкой в голосе: «Братья и сёстры! Подайте, кто сколько может, офицеру – интернационалисту,  потерявшему ноги при защите южных рубежей нашей Родины.  Братья и сёстры…»

   Я хорошо запомнил, что отец Кольки в Афганистане был командиром солдат, целой большой группой их командовал, а он  в пивной всем рассказывал, что летал  штурманом на бомбардировщике. И будто  в одном из полётов их подбили. Лётчик, командир корабля, был тяжело ранен, но сумел посадить горящий самолёт прямо на дороге. Спасая лётчика, он, штурман Дмитрий Позолотин, и лишился обеих  ног.  Понятное дело, его сразу представили к боевому ордену, но получить заслуженную награду он не успел, потому как был отправлен в госпиталь.

    Поначалу  ещё были такие, кто этим рассказам верил.  Но позднее даже ребята, лишь немногим постарше нас, собиравшиеся обычно на крыльце пивной, слушая его, перемигивались между собой и посмеивались.  Дядя Митя как-то заметил, что над ним потешаются, и рассвирепел.  Кинулся  однажды на коляске на взрослых парней и получил сдачи.  Колька поклялся, что дознается, кто это сделал, и отомстит за отца. Мы посчитали его угрозу за хвастовство: слабак он тягаться с теми ребятами. Но наш  товарищ, оказывается, всерьёз задумал поквитаться с обидчиком.

    В той компании, что собиралась возле пивной, верховодил Вован по кличке «Фараон», фамилии его никто не знал.  Он был не наш, не местный. Приехал прошлой зимой из Свердловска, говорят, скрывался от других таких же блатных.  Первую ночь переночевал в пекарне,  да так там в тепле, при хлебе и остался. Вроде одна тетёнька – пекарь его  позднее поселила у себя дома.  Ещё говорили, что в драке он зверь и всегда  носит с собой кастет. В общем,  получалось, что только такой урка, как Вовка «Фараон», мог ударить дядю Митю. Во всяком случае,  Колька был в этом уверен…

    Несчастье случилось поздней осенью, правда, стояла тёплая, бесснежная погода.  Мы строили балаган в саду за зданием конторы, и кто-то из взрослых, проходя мимо и увидев Кольку, отозвал его в сторону: «Там отец твой… готов уже, набрался. Заехал в яму и кричит: «Зарывайте!»

    Колька, не дослушав, кинулся к пивной.

     Он потом нам рассказывал, что возле ямы, в которой обычно брали глину, увидел Вована «Фараона». Тот, передвигаясь вприпрыжку по краю ямы, ногой сбивал вниз комья земли. Снизу доносился голос отца: «Давай, гад, давай – сыпь на славного офицера-десантника…»

-Что ты делаешь? – закричал Колька, подбегая.

   «Фараон» и ухом не повёл. Каблуком скособоченного ботинка колотил в наметившуюся трещину, намереваясь отвалить глыбу побольше.

-Перестань! – опять крикнул Колька и почувствовал  отвращение  к самому себе – так неуместно, просительно прозвучал его голос.

    Вовка отмахнулся лениво:

-Мотай отседова, шкет. Человек сам просит – сыпь, вот я и сыплю.

    Не помня себя от злости, Колька кинулся на «Фараона», целясь  головой ему в живот, но натолкнулся на выставленный кулак и отлетел назад. Из носа пошла кровь.

-Что, получил? – хохотнул Вован.- Успокойся, а то в другой раз ещё не так юшкой умоешься.

   Крови, что своей, что чужой, Колька всегда боялся. Увидит – сразу голова кружится, в ногах слабость. А тут, наоборот, он почувствовал себя смелым и сильным. Подождал, когда отвернётся Вовка, и снова бросился на него.  Он молотил кулаками, царапался, потом поймал руку хулигана и с такой силой впился в неё зубами, что показалось: в собственной голове его что-то не выдержало, хрустнуло… Это «Фараон» рубанул его кастетом.

    Удивительно, как дядя Митя сумел выбраться из ямы, но вначале вёз сына своего к поселковому  медпункту именно он. Одной рукой захватил  Колю под мышки, а другой отталкивался – крутил колеса коляски.  У  мальчика от правого виска и почти до макушки кожа была снесена, и на этом месте проступал бело-розовый череп с неглубокой вмятиной.

    В медпункте, сколько ни старалась наша фельдшерица, Колька  так и не пришёл в себя. К вечеру уже, когда нашли, наконец, машину, стали готовить его к отправке в наш районный центр Реж.  Пока брезентовые носилки с Колькой подвешивали, как гамак, в кузове «ЗИЛа», баба Оля не проронила ни слова, а только повторяла без конца невнятным, как у помешанной, голосом: «Порешили моего внучка, ненаглядного Коленьку, порешили…»  И слышать это было ещё невыносимее, чем её вопли в тот раз, когда она впервые увидела сына, приехавшего из госпиталя.

   Машина уехала, увезла Колю в больницу.

= окончание следует =

 http://www.proza.ru/2011/09/27/852 
***