Евангелия для взрослых. Часть 3

11. Воссоединение.

Объединение Душ – есть великая, непобедимая сила.
Те же, кто уповают на порабощение тел
для Их объединения – питают себя тщетными надеждами
 
      В то раннее, доброе утро меня разбудил камешек, звонко отскочивший от моего окна. Я встала, потянулась, на цыпочках подошла к окну и  распахнула его:  передо мной стояли три мальчика с велосипедами, лет по восемь.  Они любопытно разглядывали меня, перешептываясь, и нескромно хихикали, переглядываясь друг на друга. Молва о чудном появлении городской жительницы в заброшенной украинской деревеньке гуляла полным ходом  по всей округе.
      - Чего вам?- прищурив один глаз, спросила я.
      - Теть, а теть, а вы внучка бабы Шуры?
      - Да.
      - Шуркина Леся, что ли?
      - Ага.
      - Теть, а вы теперь здесь жить будите?
      - Буду…наверно… когда-нибудь, – как-то непроизвольно ответила я и бросила им пакетик с конфетами, - ловите.
      - Спасибо, теть!  - хором крикнули они. – На тебе… Я другую хочу… Дай мне вон ту… Хватит тебе…. Ну дай еще…ха-а-а-а…
        Безжалостно опустошив пакет со сладостями, игриво дурачась, детвора исчезла из виду, унося с собой истинный, неподдельный смех радости.
      Солнце уже вовсю согревало своими бархатными лучами, нежно касаясь моей юной кожи. Я закрыла глаза и снова потянулась ввысь, стараясь достать хотя бы до кончика  лучика. Я все ближе и ближе была к свету, вот-вот касаясь его…
     Дикий рев глушака и  резкий звук тормозов оборвали мою идиллию. Не открывая глаз, продолжая тянуться ввысь, я слышала знакомый хлопок автомобильной дверью, знакомую походку, знакомое  голосовое рыканье, привлекающее к себе внимание. Какое-то время я оставалась безучастной.
     - Так вот, где мы прячемся. Привет, пропащая!
     - Явились, не запылились, -  совершенно спокойно, не открывая глаз, ответила я.
     - Молишься?  Или медитируешь? – грубовато хихикнул он, ухмыляясь.
       Я молчала.
     - Ну что, достала до Бога?
     - Почти.
     - Леся…
     - Тихо, – перебила я его, приложив указательный палец к своим губам. – Послушай!
      Минут пять мы стояли молча, познавая тишину, в которой можно было услышать движения планет. Громкие шумы настолько засорили наш огрубевший слух, что мы не в силах услышать друг друга, не говоря уже о чистейшей космической музыке. Мне кажется, в тишине, остановившись, хотя бы минут на пять, можно много нового увидеть и услышь,  а возможно и заново включить свои беспредельные органы созерцания…
       - Это что за балахон на тебе? – поедая меня глазами, спросил мой муж.
       - А ля мод! – засмеявшись, ответила я.
       На мне была старая, немодная бабушкина ночная сорочка, которая, к тому же, была великовата. Учитывая, что я очень небольшого роста (самая маленькая в семье) эта чудо-рубаха с чужого плеча волочилась по полу кружевной тесьмой, на которую я периодически наступала, оголяя поочередно то одно, то другое плечико. Немодная, но очень любимая, уютная и  приятная на ощупь рубашка ласкала меня сладкими воспоминаниями о безмятежных снах детства, напоминая о смутной, но все еще живой вере в  существование волшебства…
      Наступательно, не отступая от своего, впрочем, как всегда, мой муж продолжал:
       - Хозяйка, а, хозяйка, впусти в дом. Накорми, напои и спать у…
       - Обойдешься, – и я закрыла окно.
      Минут десять он  тарабанил в дверь, что-то шепча в замочную скважину. Я игнорировала и молча жарила яйца. Запах вкусного, сочного, приготовленного с любовью завтрака разносился повсюду, пробуждая аппетит. 
      - А мне дашь? Я тоже хочу. Умираю с голода, – сквозь закрытую дверь, придуряясь, жалобно, чуть ли не мяукая, сказал он.
      - Заходи, чудо мое! – наконец-то открыла я дверь, не выдержав весь этот цирк, понимая, что завтра об этом будет вся деревня судачить.
     Он зашел, не вымолвив ни единого слова. Стремительно направился к окну – открыл его. Обошел каждую комнату, осматриваясь по сторонам. Заглянул в каждый угол, залез под кровать, открыл холодильник…
      - Ты что-то ищешь?
      - Проверяю, все ли на месте, - задирая подол моей ночной рубашки, с чарующей ухмылкой ответил он.
      - Ты с ума сошел? Окно открыто, люди увидят. Это тебе не город. Завтра все про все будут знать, - прошептала я с улыбкой на лице, широко раскрыв глаза.
      - Мне все равно, ты же знаешь.
      - Да, уж, знаю.
      Мы сели за стол, перед открытым окном. Свежий, утренний августовский  воздух дурманил не только меня. Мой муж сделал глубокий вдох, закрыл глаза и с облегчением выдохнул:
     - Хорошо та как! Хорошо!
     - У тебя что-то случилось?
     - Случилось?  - грубовато спросил он, явно взбешенный моим спокойным цинизмом. –  Случилось со мной еще семь лет назад. Леся?..
     - Давай не сейчас, пожалуйста, мне так хорошо. Мы обязательно поговорим, но позже. Давай просто насладимся тишиной и покоем. Смотри, какая красота!..
      В дверь постучали.
     - А я смотрю, ты тут не скучаешь! Кто это?
     - Откуда я знаю?
      Молниеносно, опередив меня, он сам открыл дверь.
    - Здравствуйте, простите вы кто? – сказал дерзкий вяжущий голос по ту сторону порога.
    - Простите, а вы кто? – особо не церемонясь,  спросил мой муж.
    - А… я к Лесе, можно? Я… соседка.
    - Какая еще соседка?
    - Шинь, здравствуйте!  - выскочила я на порог, приветствуя мою странную знакомую, пока он ее совсем не напугал.
    - Милочка, у вас соли не найдется? Мне совсем немножко, вот сюда, - старуха протянула старыми трясущимися руками старый,  потертый, выцветший спичечный коробок (я таких не видела лет сто уже).
    - Конечно, найдется, проходите.
      Шинь стояла на пороге, не смея войти в мой дом, при всем притом, что еще  совсем недавно она просто жаждала это сделать. «Что-то не очень похоже на нее, - заметила я. - Какая-то она робкая и  неуверенная сегодня. Что с ней?»
      Старая женщина  покорно стояла за дверью и как-то странно, можно сказать, очень детально наблюдала за моим мужем, стараясь уловить его взгляд или же заглянуть в его неуловимое лицо. Он же, напротив, не обращал на нее ни малейшего внимания (ни разу не удосужился поднять на нее свои огненные, испепеляющие глаза), внимательно наблюдая за тем, как я подчищаю весь наш изобильный стол, собирая ей гостинец.
     Я сполна наполнила ее спичечный коробок, угостила шоколадными конфетами и печеньем.
       - Возьмите. Это вам от нас – на здоровье.
       - Спасибо, – как-то очень скромно ответила Шинь, тотчас развернулась и ушла.
       - Все хорошо? – крикнула я ей в след.
       - Хорошо, милочка, хорошо, –  ответила она, не обернувшись.
      Муж, важно вышагивая, подошел к столу, с которого я вытирала хлебные крошки, и обеими руками уперся в него,  буквально накрывая меня своим громоздким телом.
     - Ты тут уже всех приголубила? – с издевкой спросил он.
     - Пока еще нет.

***
       Следующие три дня прошли без творческого вдохновения. Я не писала, не читала и не слушала. Единственное, что я делала с превеликим удовольствием, так это внимательно наблюдала за своим непредсказуемым мужчиной, анализировала случившееся и с каждой минутой все глубже осознавала мотивы  его неконтролируемого поведения, при этом, конечно же, оправдывая любимого.
      Мы женаты семь лет. Все начиналось сказочно: красиво, страстно, безумно, пока не вступило в борьбу за власть малодушное эго каждого. То ли Бог проверял нас на вшивость, ощупывая пределы бездонного сердца; то ли какая-то чертовщина (мелкая и пакостная, не умеющая ничего, кроме как гадить)щ пыталась разлучить  и ослабить то, что спасает мир; то ли – мы сами, не ведая, что творим; то ли – злой рок, которому подвержены все истинно любящие пары, миссия которых заключается в том, чтобы сохранить немеркнущий свет объединяющей любви, проходя сквозь завесу тьмы.  Выдерживают не все – мы оказались в их числе.
       Неожиданно проявившиеся как снег на голову ссоры, брань, грубость, хамство и вечные претензии друг к другу выматывали, истощали и лишали интереса к жизни. Мой отец ни разу маму дуррой не назвал за всю жизнь, а тут… Боже, я столько всего узнала!  У меня появилось убивающее ощущение, будто я упала в огромную болотистую яму, в которой карабкаюсь из последних сил, а сил нет, выхода нет – его и невидно даже. Мы бездумно делили власть единого целого, и каждый старался перетянуть одеяло на себя, подавляя другого. (К сожалению, по моим наблюдениям, такой жизнью живут многие молодые пары. Почему-то агрессия и взаимные оскорбления становиться нормой семейной жизни даже среди молодежи, которая никогда не взращивалась в подобных условиях – возможно, и пускай будет так, это выход накопленной нашими предками вековой злобы и боли, а мы – врата к их высвобождению.) Его желание всецело контролировать меня – но при этом абсолютно игнорировать мои встречные требования – натыкалось на мое ультиматумное хотение знать о нем все и подчиняться установленному мною распорядку дня. Минутой позже и … Его запреты порождали мои запреты. Я ужасалась своей агрессии, бурно растущей внутри меня в ответ на несправедливость (как мне казалось), паразитизм, зло и невежество. Моя проблема заключалась в том, что я стала разочаровываться в своей половинке, как личности, которая в какой-то момент, забыв о нашей невидимой крепкой связи, отделилась от меня и пошла самовольно  и единолично по своему обособленному пути, утягивая меня против моей воли на дно болота. Образ, который я придумала  и созерцала три года, стал растворяться и бесследно исчезать, на смену ему шло что-то новое, еще неизвестное, страшное... Обида в ответ на ту боль, которую он мне причинял, выплескивалась в ядовитых словечках моего колкого язычка, который, по-видимому, мой муж с удовольствием бы отрезал. Язвительные замечание и непозволительные выходки замужней, но вольной женщины  били острым кинжалом по его мужскому самолюбию. 
       К сожалению, а может быть и  к счастью, я только сейчас поняла и осознала всю силу боли, которую я ему тоже причинила.  И боль эта заключалась в моем психологическом превосходстве над ним и моей любвеобильности, которую я  с избытком получила в детстве и которая ведет, оберегает и защищает меня по жизни. Будучи менее удачливым в этом отношении, мой муж, не веря судьбе, уцепился за меня, как за глоток спасительного воздуха, что принес долгожданную весть о приближающемся царстве божьем, но был скинут и лишен царства грез, допустив ошибку не по злому умыслу, нет, а причине неведения, что «можно по-другому». Мое высокомерие, проявлявшееся все чаще и чаще, моя масочная  самоуверенность беспощадно хлестали его по обеим щекам, сбивая с ног и лишая уверенности и любви. Но делала я все это не от желания возвысится или унизить, а от желания спрятать подальше свою боль и обиды и, ни в коем случае, не выглядеть жалкой. Не дай Бог, чтобы меня когда-либо жалели! Не дай Бог! Сострадание – да, сочувствие –  да, но не жалость! Представьте на одну минуточку двух женщин: одна вызывает восхищение, умиление, восторг, вожделение… а другая – жалость, всего лишь одну жалость. Как вы думаете, мой дорогой читатель, какую женщину внутренне для себя выберет мужчина – вот и я о том же. Всегда мечтала быть любимой и желанной, а не жалкой; всегда видела себя красивой и неповторимой и всегда хотела, чтобы ко мне относились ласково и нежно, только потому, что любят, а не жалеют…
       Он любил меня, и я никогда в этом не сомневалась, но любил как-то странно, по-своему.  Его модель мира не вписывалась в мою (может быть, я ее просто не впускала), его умение любить и строить семейную жизнь не совпадали с моими представлениями о любви и семейной жизни. Мы ругались – мирились, сходились – расходились, дрались – обнимались. Мой муж никогда не любил выяснять отношения и много разглагольствовать по этому поводу. Он предпочитал как-то от разговоров переходить сразу к действиям, видимо считая, что влюбленным незачем разговаривать – они и без того чувствуют и понимают друг друга. Я стала уставать от быстрых примирений физической близости, которая не решала проблему, а откладывала ее в черный ящик, и  с каждым таким мгновением понимала, что рано или поздно Ящик придется вскрыть!
       Во всех этих условиях любовь жила, живет и может жить – только вот, семья – как быть ей? Семья в таких условиях существовать не может, не говоря уже о полноценной, красочной жизни, которая бы была по вкусу всем. А мне так хотелась идти дальше, видеть и чувствовать совершенствующееся развитие. Семья – это более тонкое и весомое в глобальных масштабах понятие, где нет места эгоизму и паразитизму. Семья, в моем понимании, это тот организм, который живет добровольной  установкой «я есть мы», а не «я есть я», и где каждый элемент этого единого организма действует с позиции всеобъединяющего «Мы», а не ограниченного эгоистичного я. Причем жизнь во благо всем, в том числе и себе, здесь не рассматривается как жертва, напротив, она рассматривается как удовольствие. Ведь искренне любя человека, ты проецируешь его на себя и почти полностью, сохраняя при этом свою индивидуальность,  позиционируешь себя с ним,  как с частью самого себя. Поэтому, отдавая ему, ты отдаешь самому себе, поэтому любя его, ты любишь самого себя, и поэтому на эмоциональном и чувственном плане ты действительно чувствуешь удовлетворение: ему приятно и тебе приятно, ему хорошо и тебе хорошо, ты улыбаешься оттого, что он улыбается, ты радуешься оттого, что он радуется…
       Но моя формула счастья семейной жизни не сработала: толи для ее активизации недостаточно одного – и необходимо равное, обоюдное, участие двух; то ли кричащее эго, как неотъемлемая часть моего земного я, взбунтовала  против неисправимого эгоизма, а местами и наглого паразитизма моего мужа, желая также получать, а не только отдавать. В общем, истинные скрытые мотивы каждого; нарастающее,  не высвобожденное напряжение вылились в страшное рукоприкладство и минутную ненависть. И это был конец! Я подала на развод, сменила симку и сбежала…
       И вот я здесь, умиротворенная и спокойная, а со мной мой суженый – не прошло и полгода! Как будто ничего и не было.
       Все первые три дня мы играли в кошки-мышки. Я оставалось неприступной скалой с милым, кокетливо улыбающимся личиком невинности. Он же всячески пытался меня подловить где-нибудь в укромном уголке, откуда бы я не смогла сбежать. Я его не отталкивала, но и не приближала к себе. В тот момент меня абсолютно не тревожил наш конфликт. Я искренне не злилась на него, мое сердце действительно не хранило никаких обид, и я на самом деле не видела в нем тирана или врага. Я  вообще не вспомнила о проблеме, если бы не общепринятая норма: «поднял руку один раз, поднимет и другой и третий», которая, как я сейчас уверена, больше программирует на будущее развитие событий, нежели отражает реальность бытия. Да и, честно говоря, внутренне я была уверена, что спровоцировала его сама. Все это оправдывало его в моих любящих глазах и наполняло безусловной и полной уверенностью в том, что он хороший, добрый, сильный – тот самый настоящий – ну… с небольшими недостатками, которые есть у каждого. Вот так обида исчезла, растворилась, а вместе с ней ушли и претензии. И я бы, наверное, быстро сдалась, воплощая собой некое юродивое, всепрощающее и вселюбящее существо,  если бы не глухая вера моего рационального разума в общественную мораль: «Такое прощать нельзя! Его надо проучить!» 
       К счастью,  мои Ум и Сердце договорились – у меня появился план.
       Я сидела у открытого окна и пересаживала в глиняные горшочки цветы. Во дворе с крестьянской задоринкой, не покладая рук, трудился мой муж: траву скосил, сухие пни спилил, столик с лавочками покрасил; теперь же, повернувшись ко мне спиной, со всей мужской статью он рубил дрова. Мокрая от пота футболка прилипла к его массивному телу, выделяя достаточно крупные плечи. Уловив на своей спине мой любопытный взгляд, он обернулся  и как-то очаровательно, по-новому, улыбнулся. Его обворожительная улыбка покорила меня, зацепив душеньку так, что  сию же минуту захотелось прикоснуться к нему.
      - Пить хочешь? – с каким-то наслаждением спросила я?
      - Хочу! – ответил он и снова покорил своей душещипательной улыбкой.
       Я быстренько схватила бутылку с водой и радостно вылетела из хаты, заранее продумав в своей голове некие соблазнительные кокетливые жесты, которые я собиралась применить. Я так и не испытала силу своих действующих чар, потому-то споткнулась о бревно, лежащее у меня на пути. Как будто сам Сильный мира сего дал знак: не спеши, не время еще. Я сидела на теплой земле с подбитой коленкой, сжав губы от боли, и всеми силами старалась изобразить, что мне не больно. Зачем?  Он тотчас бросил топор  и подошел ко мне:
        - Больно? Покажи.
        - Чуточку, - слукавила я.
       Он нежно поцеловал мою коленку  и прошептал ей: «до новой свадьбы заживет».
       - До какой еще такой свадьбы, никакой свадьбы больше не будет, - стараясь изобразить недовольный вид, неискренне ответила я.
        - Ты когда под ноги начнешь смотреть? – перевел он тему, которую, по-видимому, сам был не готов обсуждать.
        - А что ты мне его под ноги кинул? Специально? – играя обиженную, спросила я.
        - Глупости не говори! Где аптечка?
        - На холодильнике.
        Он тщательно, конкретно-таки по-мужски, обработал мою коленку перекисью и беспощадно залил ее всю зеленкой (теперь же моя правая нога была похожа на светофор с ярко сияющим зеленым светом, дающим добро и разрешение). Он залечивал мои раны очень нежно и бережно, обдувая легким, сладким дуновением своих любящих губ, которое мимолетным прикосновением уносило боль. В моем сердце снова восстановились полнота, мир и покой. Сидя на голой земле босиком, в простом льняном платье, с неубранными растрепанными волосами  и ненапудренным лицом;  рядом с любимым мужчиной в мокрой грязной футболке и без люксовой выпендрежной атрибутики современных мачо-mеn – а  вокруг ни света модных огней, ни блеска мнимой роскоши, ни шума пылючих  дорогих иномарок – я ощущала себя самой красивой, самой любимой и безумно желанной женщиной во всем мире. И мне не нужно было ничего, кроме святости этого незабываемого момента.
        Идиллия, которая царила между нами в эти считанные секунды, оборвалась вмешательством моего дурного язычка, который больше меня не слушался, выполняя высшую волю  Ума  и Сердца, более гармонично трудившихся над нашей проблемой: действия развивались стремительно, спонтанно, выходя за рамки моего сценария.
        - Теперь твоя очередь, отблагодари меня, - и он, не спеша, боясь спугнуть, медленно поднес свое лицо очень близко к моему…
        - Еще чего!  - оттолкнула я его, да так грубо, что сама от себя  не ожидала. – Мы разводимся. Это точка! У меня хорошее настроение, я не хочу с тобой выяснять отношения здесь и сейчас. Понятно, что нас тянет друг к другу – столько времени прожить вместе! Но я для себя приняла окончательное и бесповоротное решение: я ухожу от тебя.  Я устала – я хочу жить и радоваться жизни каждый день, а не рыдать по ночам. Я тебе за все благодарна, но это все. Давай останемся хорошими друзьями, заботливыми родственниками, но не более.
      Он стоял напротив меня, стиснув от боли зубы; его сжавшиеся от болезненного напряжения кулаки  были надежно спрятаны в карманах джинс.  Казалось, он вот-вот бросится на меня. Он ничего не сказал; неожиданно заморгав, опустил голову; резко повернулся и ушел в дом.
       Я снова причинила ему боль: мое поведение было жестким, непредсказуемым и мучительным для него, ибо он не ведал о моих планах…
       Я молча поднялась  с земли  и в гордом одиночестве вернулась к своим цветам. Ужин мы провели в полной тишине (так нетипично для нас), не вымолвив за вечерней трапезой ни единого слова. Вечером, как всегда позвонила мама – на этот раз я сообщила ей о его приезде.
       - Слышишь, ну нашел же?
       - Ты удивлена? Я думала, ты сказала.
       - Нет, что ты! Ты же просила. Он мне больше не звонил после того раза. Ну, надо же, нашел же!
      - Неудивительно. У него нюх, как у ищейки.
       - А он знал про существование этого дома?
      - Да.  Я ему рассказывала что-то… давно … что конкретно, уже не помню. Но адрес то я ему не давала! Я  вообще  не говорила, где и у какой конкретно бабушки. Откуда он мог узнать, не понимаю.
       - Может, кто из девчонок твоих проболтался.
       - Да никто не знает о нем, никто не знает, где я. Для всех я в отпуске, на море.
       - Ладно, ложись спать, поздно уже. Только не передеритесь там, я вас прошу! Будь умничкой, будь мудрее.
       - Мам, все хорошо. Целую.
       Я плохо засыпала, глаза не смыкались, в груди давило легким вибрированием – я чего-то ожидала, что-то предчувствовала.
      Ночью я проснулась от шелеста бумаг и треска горевшей свечи. Я повернулась в строну шума: свеча  внезапно погасла,  стихло.
       - Что там ищешь? Спать не даешь,  –  буркнула я спросонья, но ничего не разглядела в темноте и со скрипом отвернулась набок.
      Ответ не последовал.
       На следующий день в гости зашла баба Надя и пригласила нас на ужин  в честь приезда внучки Танюшки. (Так мой муж был представлен еще одной здешней бабушке, и как он заметил, «интересные у меня друзья».) Я с удовольствием приняла ее приглашение –  мне ведь так  хотелось увидеться с Танькой спустя двадцать лет. Непостижимо, столько лет прошло! И муж мой был не против, к тому же, для него это было единственным шансом еще что-то узнать обо мне: о моем детстве и моем прошлом, которое его всегда безумно интересовало. Вечером мы с обоюдным желанием отправились на  деревенскую вечеринку.
       Ужинали на улице, во дворе: вечерняя теплая прохлада не тревожила, музыка сверчков объединяла и умиротворяла, садовые деревья укрывали и защищали, стол пестрил добродушием и гостеприимством. Мы сидели за большим деревянным столом, накрытым белой скатертью и наслаждались чистым, без примесей горючего дыма, воздухом.
       Таня приехала со своей семьей: мужем, до безобразия толстым мужчиной лет сорока пяти, и полуторагодовалой  очаровательной малышкой. Белокурая девчушка весь вечер не слезала с рук доброй и любящей бабы Нади, обнимала ее, крепко прижималась к груди и неустанно чмокала в губы. Муж же ее, все чвакал и чвакал, не переставая весь вечер что-то жевать.
       Я не заметила, как  растворилась в ночной, убаюкивающей прохладе вечера, голоса беседующих рассеялись и смешались в моей полуспящей голове. Я не вникала в суть их беседы, а тихо, незаметно наблюдала за Танькиным мужем: он мне не нравился, однозначно, он мне не нравился.  Невежественный, наглый, уродливый как внешне, так и внутренне человек, но с большим самомнением о своей якобы значимой персоне. Малограмотная речь, с надоедливым паразитическим «эт самое» дополнялась плохой дикцией и набитым до отвала ртом, который не в силах был удерживать ни еду, ни слова, и периодически поплевывался.  Мое мирное наблюдение прервалось диким и ужасно шумным (с грязными звуковыми помехами) мужским голосом, который издал мой объект наблюдения, напугав всех присутствовавших. Я уж было подумала, что что-то случилось, но нет…
       - Падай мне вон то, – грубым командным тоном повелевал Танькой ее муж, указывая кивком крупной головы  на большое блюдо с жарким, облизывая, при этом, со свистом свои толстые, обладающей недоразвитой моторикой,  пальцы. – Ну, быстрее, как курица!
        Баба Надя кинула неодобрительный взгляд на зятя, но промолчала. Танька – напротив, не обратило на это рычание ни малейшего внимания, демонстрируя тем самым обыденность ситуации. Для нее это была норма. Да уж, русский человек привыкает ко всему! Когда-то живая и полная радости девчушка с не тлеющим блеском в глазах была нескончаемым источником истинной свободы, теперь же передо мной суетливо бегала уставшая от безрадостного существования замужняя женщина. Скорее всего, она пыталась быть услужливой не от великого желания понравиться и сделать что-нибудь приятное для своего суженого, а  с намерением, чтобы он скорее отстал от нее и побыстрее закрыл свой поганый рот.
        Мой муж, на удивление, быстро нашел общий язык с бабой Надей, с которой ему, по-видимому, было интересней общаться, чем с самоназванным божком Левиком. Они чудно и мило беседовали, обмениваясь информацией в одностороннем порядке. Их интереснейший диалог состоял из одних его вопросов и ее честных, искренних, ответов.
         - Скажите, а Леська в детстве была вредной?
         - Да нет, так чтоб уж вредной ее не назовешь… но с характером.
         - А ногами случайно  не топала, когда что-то не по ее было?
         - Ой, миленький, топала, топала, еще как топала.
         - А случайно не вот так? - со всей серьезностью спросил он, топая ногами и изображая маленькое капризное дитя, что, само собой, разумеется, вышло не очень правдоподобно у зрелого, коренастого мужчины с тяжелым,  порой волчьим, взглядом.
         - Так, так, - баба Надя смеялась
         - Так вот, она до сих пор так топает.
         - Ну что  ты придумываешь! Подумаешь, один раз всего лишь было, – вмешалась я и дополнила застольный перезвон своим смехом.
         - А вот так не делала? – и он, широко открыв глаза и рот, играя роль некой отрешенной  блаженной, которую только что разбудили и явили в этот непонятный для нее мир, сказал –  А..? Что..? Где..?
         - Так само делала. Так…
           Баба Надя заливалась звонким смехом, который под земными невзгодами еще не утратил красоту и певучесть своей чистоты.
         - Страшненькая, наверное, была в детстве? – искоса посмотрев на меня, продолжал ехидничать мой муж.
         - Что ты! Все мальчишки за ней бегали, косы, знаешь, какие были. У-у-у-у! Не то, что сейчас – три пера. Это разве волосы?  Понадергали себе этих мышиных прядей, понастригли, не понять что.
          - Баб Надя, как вы думаете, Леська красивая? Ну, скажите нам правду свысока долгих мудрых лет. Красива она или нет?
         - Ну, не то, чтобы красивая, но цельность в ней есть, единство образа, завершенность картины – а это, знаешь, всегда цепляет за душу.
         - Вот и меня зацепило, да так… – он измученно и обвиняюще посмотрел на меня.
         - Это врожденная магия, чары – волшебница она у тебя.
         - Волшебница? А я думал колдунья, –  поперхнувшись,  сказал он.
         - Ну, хорош придумывать!  – снова вмешалась я в их беседу.
        - Леська, всегда знал, что ты ведьма. Все душу наизнанку вывернула, – прошептал он, пока мы на некоторое время остались одни за столом.
       - Зато теперь хоть знаешь, что у тебя Душа есть!
       - У меня-то Она есть, а как же насчет твоей, бесстыжая?
      - Чего это я вдруг бесстыжая?
      - Мучаешь меня! Выбрала для того, чтобы поиздеваться, ну, признайся?
      - Для того, что … ведьме нужен ведьмак, - решила сострить я.
      - О-о-о-о! Даже так? Я бы сейчас с удовольствием согласился на роль  инквизитора. Ох, и высек бы тебя плетью!
      - Не сомневаюсь…
       Наш интимный разговор прервался. На стол подали чай с яблочным пирогом.
       Мы много смеялись за чайной трапезой, обмениваясь шутками по поводу бедной жизни на богатых просторах когда-то большой страны. Баба Надя заводила, отчибучивая до смерти смешные, что аж плакать хочется, частушки, присвистывая между куплетами, словно соловей разбойник; и демонстрировала немощной молодежи естество жизненной силы. Я с восхищением наблюдала за старенькой, восьмидесятилетней бабушкой и интуитивно видела тот, все еще яркий сердцевидный огонь, который чуть было не погас внутри меня. Я вдоволь и от души смеялась, не отрывая глаз от внезапно помолодевшей бабы Нади, и вдруг мимолетно уловила  в ней ту самую девчонку Таньку, в которой еще жила необъятная воля, свобода и бескрайняя любовь ко всему. Точно Любовь! В Таньке не было любви и  ее глаза потухли, будучи не восполняемы силой, которую она черпала только через НЕЕ. Она не любила своего мужа, и это было очевидно, поэтому усыхала и истощалась, превращаясь в старуху…
       - А ну хватит ржать, рот закрой – ворона  залетит! – шутканул Танькин муж и самодовольно рассмеялся, будучи удовлетворенным своим будто бы остроумным замечанием.
       - Простите, это вы мне? – от удивления приподнимая один глаз над другим, недоумевая от наглости и безобразности его простоты, спросила я.
      - Тебе, тебе, кому еще?
     Наблюдая за всей этой комичной ситуацией, мой муж прикрыл рот рукой, всеми силами стараясь скрыть свою улыбку и  изобразить, что у него жутко чешется подбородок. Я боковым зрением  уловила, что он пристально разглядывает меня с ног до головы, изучая мое настроение, и с нетерпением ожидает моего ответа, зная прекрасно мое непокоренное свободолюбие и отношение к хамству.
       - Простите, я думаю, в ваш огромный рот она быстрее залетит. Куда уж мне? – легко и достаточно вежливо выпалила я.
      -  Но что ты как ханжа, «вы» да «вы», давай на «ты», здесь все свои, - продолжал  дядя Левик.
      -  Я думала, вам нравятся почести, да и возраст у вас преклонный, уважительный, Лев Леонидович!
       - Для тебя просто Лев, - с высоко задранным носом ответил дядя Левик, самопочтенно  протянув последнее слово.
       - Ле-эв? Тот самый Царь зверей?
       Танька тихо хихикнула, вызвав тем самым раздражение своего мужа, тот тут же презренно посмотрел на меня и зло выпалил:         
       -  Просто царь, - и переведя взгляд на моего мужа, нервно добавил. – И как ты ее терпишь, не битая видно!
      - Видно да! – иронично заявил мой муженек и перевел на меня свои лукавые, смеющиеся глаза. –  Да, Леська?
      -  Ага, жду с нетерпением, – подыграла я.
      - Могу помочь стать вдовцом! - горделиво съехидничал Танькин муж, а затем, сообразив о неуместности своего высказывания, растерянно посмотрел на нас, до конца не понимая  игривых взглядов и сути нашей словесной перепалки.
      - Нет уж, - резко отрезал мой муж и повернулся в сторону оппонента, -  коней на переправе не меняют.
      - Конь то хоть породистый? – постарался продолжить Танькин Левик, видимо, по его мнению, очень живой диалог.
      Я не видела взгляда своего мужа, но имела прекрасную возможность наблюдать за реакцией Танькиного, который после своего последнего вопроса резко изменился в лице и, не выдержав натиска, опустил глаза.
      Мужчины еще долго сидели на улице, разбавляя ночную тишину попеременным то баритонным, то шумно басовым звучанием своих голосов. Баба Надя ушла отдыхать, забрав с собой крошку Аню, а мы с Танькой возились в летней кухне, мыли посуду и судачили о жизни.
       - Ты его любишь? – неожиданно для Таньки спросила я шепотом.
       Учитывая, что мы были подружками лишь в детстве и не виделись и не общались долгие годы, думаю, мой вопрос показался бы многим беспардонным, но только не для нее. Я всегда ощущала ее своей, уверена – она тоже.
       Танька повернулась ко мне лицом, и, не поднимая на меня глаз, как ни в чем не бывало, продолжала вытирать тарелку. А затем вдруг неожиданно подняла свои огромные зелено-карие глаза и  буквально посмотрела в меня:
       - Ты же знаешь ответ, зачем спрашиваешь?
       - Тань, но он же ужасен!
       - Да. Ну и что? Зато финансово надежный: квартира, машина, отпуск два раза в год, санатории, курорты… У ребенка все есть, и все будет! А любовь, знаешь, такая штука…нашу глубоко внутри себя и хорошо на душе…иногда… временами.   Семья и любовь часто не совместимы.
        Больше я ее в тот вечер ни о чем таком не спрашивала.
        Возвращались мы домой в полной тишине, даже за руки не взялись!
        Всю дорогу назад я думала над Танькиными  словами «Семья и любовь часто не совместимы». Почему у людей складываются такие стереотипы? Кто придумал эту ложь? Почему многие влюбленные пары  страшатся будущего в семье? Почему семья часто является следствием партнерских отношений, выгодного бизнеса, страха остаться одиноким или общественной морали «уже пора», но не следствием любви и развитием последней? Почему? Кто распространяет эту фальшь? Кто ограничивает разум и сердце? Кто ограничивает понятие любви? Кому выгодно, чтобы люди жили в неведение и нелюбви? Кто заинтересован в рождении детей в нелюбви? Кому нужны серые, слабые, немощные и некрасивее детишки, а в будущем людишки? Кому? С точки зрения разума и любви – никому. Ведь счастливое общество может состоять только из счастливых людей, которые воспитываются только в счастливых семьях. Счастья без любви не бывает, я в это не просто верю – я в этом уверена!  Счастливый человек, ощущающий себя поистине любимым и нужным,  никогда не причинит никому зла. Счастливый человек,  ощущающий проявленную  полноту любви во всех сферах жизни,  с удовольствием и по собственной воле будет содержать «любимое» и уважаемое правительство и «сильных мира» за их непомерный и «жертвенный» труд. Хотя… через счастье, радость, целостность, изобилие и любовь мы быстрее идем к Богу, мы быстрее растем и возносимся. Мы быстрее становимся свободными! Ибо Бог вездесущ, ОН и рабство не совместимы, ОН есть для Всех! Кто хочет отлучить нас от Бога? Кто хочет замедлить наше развитие? Кто ограничивает нас? Кто? Кто на самом деле умышленно обидел женщину и предал забвению Весту – богиню домашнего очага? Кто сокрыл  вечный, немеркнущий голос божественной женственности, нежности и необъятной любви? Кто лишил детей их любящей матери, прекраснейшей половины Божества? Мужчина ли? Женщина ли? Вряд ли. Скорее всего, несмышленое, обидевшееся на что-то отродье.  Мужчиной и женщиной надо  стать еще, а путь этот лежит через мать-отца, а мать-отца кто-то должен взрастить. Кто?  Вот и ходим «вечность» по замкнутому кругу…
      Господи, я счастливый человек! Благодарю Тебя за все! Дай Бог нам всем любви, разума, радости и благополучия. Дай Бог!
       Невидимые стены моего внутреннего царства грез завибрировали вмешательством красивого и сильного мужского голоса, который чарующей звуковой волной растворил мой выдуманный мирок  и вернул в реальность.
      - Что?.. Прости, не расслышала.
      - Спокойной ночи говорю, сладких снов!
      - Сладких, – прошептала я в ответ, неожиданно очутившись на пороге своего дома.
       Он взял мои ладошки в свои, массивные, горячие  и очень сильные, объединяя две пары в одну, целуя;  затем прислонился к моей щеке и нежно шепнул:
      - Я люблю тебя…
      - Я знаю, – также нежно шепнула я.
     Мы долго смотрели в глаза друг другу. Глубина чар не отпускала. Он нехотя выпустил меня из своих крепких, надежных рук и с трудом позволил скользнуть через порог.
     Этой душной ночью он спал на улице, на  все на той же старенькой, не очень удобной (мягко говоря) раскладушке; со скрипом переворачивался с боку на бок  и молча зализывал свои потихоньку заживающие раны.
     Я быстро и  сладко уснула на бабушкиной кровати, запечатлев в памяти его жаркое, пылающее дыхание, остановившееся на моей покрасневшей щеке. Всю ночь меня дурманил медовый шепот  любви вперемешку с музыкой лесных фей, золотой листвы, горных ручьев и малахитового бисера. Где-то под утро чудесная гамма  волшебных звуков постепенно, нотой за нотой, стала разбавляться шелестом бумаги, треском горящей свечи и чьим-то тяжелым дыханием. Я просунулась: светало, за кухонным столом сидел мой муж и мирно читал газету.
      - Разбудил?  Прости, не спалось – на улице что-то похолодало. Августовская осень.
      - Ничего страшного, сиди, сиди!
      Я зевнула, прикрыла ладонью лицо и притворилась, что снова уснула. Сквозь узкие проблески между пальцами я видела его сильную спину, его крепкие руки, его безумно красивый и мужественный затылок; я слышала его вкусное дыхание, я ощущала его родное, близкое, кровное присутствие, которое давало мне неописуемое чувство защищенности и комфорта.  Я знала, я осознавала – это мое, мое…продолжение, мое отражение, мое недостающее звено, мое второе я… мой ангел хранитель. Я, наконец-то поняла, что поистине могу ощущать себя целостной и свободной только в его присутствии. Я скучала за ним, я очень скучала. Я задыхалась без него. Он был моим проводником в жизнь счастья и любви, он был моим учителем, духовным наставником, связующим звеном в познании Себя, Земли и Небес, он был…стал моей путеводной звездой в иной мир…мой собственный мир.

***
       Ближе к обеду мы отправились на рыбалку.  Танька и дядя Левик присоединились к нам,  оставив свою  малышку с бабой Надей. Действительно, резко похолодало. На дворе и вправду стояла осенняя погода: местами моросил мелкий дождь, небо затянуло серой пеленой, сырость и слякоть постепенно завоевывали зелено-оранжевое пространство.
      Мы с Танькой сидели на стульчиках цвета хаки, укрывшись теплыми шерстяными пледами, и наблюдали за нашими рыбаками. Мой то – точно не рыбак! Закинул пару раз удочку для приличия и успокоился. Никогда, на мое счастье, не интересовался  ни охотой, ни рыбалкой. Вот и на этот раз вся эта  рыболовная атрибутика не вызвала в нем особого восторга и не сумела покорить по истине свободного мужчину. А вот Танькин – тот еще! Он с  такой радостью и с таким азартом закидывал удочку, что создалось впечатление, будто весь его мир в эту секунду был заключен только в это тихое гладкое озеро, эту серебряную рыбу и это чугунное ведро с водой; больше вокруг него ничего не существовало – он  и не хотел иного. И у него действительно получалось! Это была его стихия, его конек! На всем этом живом и чистом фоне он и впрямь смотрелся достойно и умело. Я даже прониклось какой-то симпатией к нему: сегодня он мне не казался таким уж ужасным и несуразным, как вчера. С его лица не сходила искренняя открытая улыбка и настоящая живая радость.  Вот она! Вот она – чудесная метаморфоза личности, в тот самый момент, когда человек с глубочайшим интересом и всецело увлечен любимым делом, которое раскрывает его новые грани;  и когда его лучшие человеческие проявления вступает в свои права!
       Пока Левик ловил нам обед, мой разжигал костер. Надо отдать должное нашим мужчинам: они нас не беспокоили и ни о чем не просили, а позволили вдоволь насладиться воскресным отдыхом. Практически весь пикник мы просидели на креслах-стульчиках, вдыхая чистую прохладу, сплетничая и наслаждаясь обходительностью и  трепетной заботой наших мужчин.  Нам подносили красное вино, подавали запеченную рыбу, кормили с рук зеленью и овощами. Левик даже однажды подошел к Танюшке, да, именно так он ее назвал «Танюшка» и бережно укрыл ее ноги пледом. Что это – метаморфоза? Или первое впечатление и внешность бывают обманчивыми? Или здешний первозданный воздух одурманил и его? Для меня это остается загадкой. В какую-то минуту мне даже стало жаль его, в ту самую минуту жертвой выглядел он: взгляд обиженной, побитой, местами злой, но все-таки верной собаки – а вот  безразличная и отрешенная Таня выглядела тираном. Что это? Тонкость и переходность граней «жертва-тиран» – «тиран-жертва» или стереотипные маски, скрывающие истинный лик? Где та граница – между зверем и человеком, красотой и уродством, богом и дьяволом? Так ли прекрасна красавица и так ли ужасен уродец? Пока не знаю.
       Наевшись  досыта, мы с Танькой решили прогуляться вдоль берега. Мы шли размерено, никуда не спеша, ни о чем не думая, и впитывали омолаживающую душу и тело прохладу.
      - Я все чаще прихожу к выводу, что я ошиблась, - вдруг неожиданно сказала Таня.
      - В смысле?
      - В смысле Левика. Не люблю я его и никогда не полюблю. Не мой это человек. Не мой!
       Я молча шла, не зная, что сказать.
      - Что молчишь, хочешь спросить, чем я раньше думала? Сама не знаю. Как-то все так быстро получилось. Мне ведь 33 уже. Три года назад меня охватила страшная, необъяснимая паника: годы идут, а у меня ни семьи, ни детей, ни мужчины.  Одиночество загрызло: каждый вечер возвращаешься в пустую, холодную квартиру, где никто тебя не ждет; где никому ты не нужна; где гробовая, мертвая тишина парализует душу, в которой хоть изредка, но  вспыхивают теплые надежды, и которая время от времени хоть как-то греет и наполняет твое существование. Я устала быть одна, я не хочу быть одной!
      - А мне иногда, особенно в последнее время, хочется побыть одной.
      - Побыть … иногда… одной. А не быть одинокой. Разницу чувствуешь! – и она посмотрела на меня своими кошачьими, каре-зелеными, глазами. – Ласки хочется, понимаешь, заботы, любить и быть любимой хочется. Ох, как хочется!
       - Тань? Любить и быть любимой…
       - Да любила я, любила и сейчас люблю, только не мужа своего… чужого мужа.
       Я молчала – сказать поистине было нечего.
      - Мучалась пять лет в этих отношениях. Все ждала, все надеялась… а годы идут. У него семья, у него дети. Его дом – там. Устала, устала я наполнять и питать чужого мужчину, который, набравшись силы и испивши твою чашу до дна, забирает выращенные тобою семена и сеет их на чужом поле, а спустя некоторое время радостно собирает свой урожай. Женщина ведь накопительная энергия! Знаешь, почему многие финансово успешные мужчины имеют любовниц? Они из них черпают силы, которые уже невозможно взять у абсолютно пустой или  полностью опустошенной и выпитой до дна жены, взамен ничего не отдают, а лишь дешево откупаются какой-нибудь малоценной материальной безделушкой. Все берут, берут, берут… а эти молоденькие дурехи летят на мнимый свет и блеск, не ведая что там погибель…  В общем, я разорвала наши отношения. Ухаживал за мной еще один… младше меня на пять лет, высокий такой, красивый – добрый, светлый мальчик. Только что мне делать с его добротой: гол как сокол, зелен, да и признаться, не влечет меня новорожденный, неспелый свет – нет глубины, нет опыта, все хорошо, все просто, слишком просто.
      - Ну да, Левик лучше! – прозвучал мой тихий неодобрительный голос, не скрывая сарказма.
      - Лучше! Точнее, надежней…
      - Слушай,  – нетерпеливо перебила я ее,  –  так интересно, ты когда рассказываешь, у тебя голос льется,  словно песнь. Тань, ты мурлыкаешь, а не разговариваешь! Откуда это?
       - Я много чего знаю и умею, – и она снова широко раскрыла, словно рысь,  свои красивые, на этот раз уже оранжевые глаза, – если все буду рассказывать, в психушку упекут.
       Я слушала ее заворожено, открыв рот.
      - Ну что ты так смотришь на меня, рот закрой, а то точно ворона залетит!
       Мы звонко рассмеялись.
      - Так вот, - продолжала свой рассказ Таня, - три года как с ним не виделась…
      - С кем с ним? – снова перебив ее, спросила я.
      - С ним самым, миленьким моим, - попыталась пошутить Таня, широко улыбнувшись, но дрогнувший голос выдал мокрые глаза. – А вчера сообщение мне прислал, что уже полгода, как ушел от жены, с детьми отношение потихоньку  наладились, ко мне хочет, - Танька смеялась со слезами на глазах, напевая: «несвоевременность… вечная драма… там, где он и она». –  И что мне делать? Пытаюсь себя успокоить, убедить в его корысти, мол, без меня дела не идут – я ведь его так любила, так питала, я была его талисман – мол, хочет той же легкости и красоты… холявы в общем. А вот здесь, вот здесь, – и Таня обеими руками страстно надавила в центр груди, - нутро подсказывает, любит он меня, любит, и нужна я ему, потому-то любит, просто смелости набрался недавно, вырос совсем недавно. И знаю, что правду говорит сердце, кому как не мне знать…только теперь есть Левик…
      Мы плакали вместе, в унисон, дополняя холодную сырость своими тоскливыми, елезвучными минорными  глоссами.
       Вместе с тем как рассеивалась слезная пелена на наших глазах, на горизонте все ярче и ярче проявлялся темный образ женщины, истерившей и нервно машущей руками. По мере того как женщина приближалась к нам, я все отчетливее и отчетливее распознавала в ней знакомые жесты, знакомую мимику лица, знакомое неприглядное тряпье, в которое она была облачена, и знакомый  голос... Это была Шинь.
      Крайне встревоженная чем-то, Шинь бежала к нам и громко кричала: «Ключи! Ключи! Ключи!»
      - Здравствуйте, Шинь! Что случилось? – спросила я, когда она наконец-то подбежала к нам.
      - Ключи! Где мои ключи? – как будто не слыша меня, обеспокоенная Шинь продолжала кричать.
      - Какие ключи? – не выдержав ее истерии, грубовато и твердо спросила Танька.
      - Мои ключи! Ты их взяла? – грозно спросила Шинь и указала на меня пальцем.
      - Я не была у вас три дня, вы же знаете, – ответила я, даже не подозревая, о чем она вообще говорит.
        Танька с удивлением посмотрела на меня и спросила: «Ты была у нее в гостях?»
      - Где твой муж? – нетерпеливо продолжала кричать загадочная старая женщина. Она по-настоящему была чем-то испуганна.
       Не дождавшись моего ответа, Шинь, оттолкнув меня, стремительно  двинулась вперед. Мы с Таней пошли за ней.   
       Настигнув наших мужчин, она кинулась в атаку, обращаясь к моему мужу.
        - Миленький, это ты взял мои ключи? Может ты по неосторожности взял, перепутал может? Так  я злиться не буду. Ты мне верни их, будь так добр.
        - Какие ключи! О чем вы?
        - Отдавай мои ключи!
        - Бабушка, что с вами?
        - Ты знаешь, о чем я, не прикидывайся дурачком.
        - Что  с ней? – разводя руками от недоумения, спросил он меня.
        - Ах, ты… – топнула она ногой и уперлась руками в боки, да так забавно, что Танька не выдержала и громко захохотала. –  Знала, что добром не выйдет твое раннее появление. И чего ты сюда приехал? Невежда ты! Невежда! Невежда он, слышишь, – указывая на него скрюченным пальцем, сказала она и повернулась ко мне лицом, искривив его до безобразия.  – Ну, вернуть тебе их все равно придется, рано или … главное, чтобы поздно не было. Тяжки они, тяжки; чтобы хранить – силенушки нужны! Да ну вас, тьфу, –  демонстративно плюнула она в землю и снова топнула ногой, – хотела как лучше, ради вас старалась.
       Старая женщина скривила губы, расстроено поджав их, и, озадаченная чем-то,  пошла прочь.
        - Шинь, у вас все хорошо? – крикнула я  вслед уходящему образу вечной тайны и недосказанности.
        - А что может со мной случиться? Бог вам в помощь, дитя! – крикнула та в ответ приглушенным эхом.
       Шинь исчезла, передав мне свое беспокойное состояние мандража. Все мое тело покалывало ощутимым напряжением. Я-то ее знала: если она уж чем-то встревожена – значит, есть на то причина. Что могло ее так обеспокоить?
       - Я может что не понял, это чего такое  было сейчас? Театр одного актера? – спросил Левик, который все это время молчал, по-видимому, ошарашенный происходящим спектаклем.
       - Это Леськина знакомая, – как всегда съязвил мой  муженек.
      - Странные у тебя знакомые, однако, впрочем, как и ты сама, – заметил Левик.
      - Ну а что, одинокий, старый человек, иногда помощь нужда, а она не с кем не общается…
      - Ну а ты у нас мать Тереза и решила…
     - Ой, ну все, хватит! - перебила я своего говорливого муженька.
     - А кто это? Можно и меня в курс дела ввести, – спросил Левик и тут же перевел тему, с большим аппетитом облизывая губы и потирая ладони. – Ох и вкусная рыбка, девчата, садимся, садимся, чего ждем, пока горячая.
       Мы сели на свои места. Смеркалось. Есть уже не хотелось, но огненный блеск вновь зажженного  костра, уют и прохлада уговорили попробовать с охоткой еще пару кусочков Левиной рыбки.
        - Мне кто-нибудь скажет, что за бабка к нам сегодня зашла на огонек? – с прежним интересом спросил Левик, который был единственным среди нас, кто еще не встречался с этим странным созданием.
       - Так, одна сумасшедшая, не обращай внимания, – ответила Танька.    
       - Такая сумасшедшая завтра, эт самое, пойдет в милицию и накатает на тебя заявление, мол, ты у нее украл что-то.
       - Пускай идет куда хочет. Кто ее слушать будет? – откашлявшись, сказал мой муж и подкинул еще дровишек в костер.
       - Слышишь, нам-то ничего, а вот тебе… Ты там вроде бы у нее ключи какие-то украл. А что за ключи такие ценные, от бронированного сейфа что ли?
      Мы все дружно рассмеялись, разбавив почти уже мертвую тишину радостью и весельем.
      - Ключницей она себя мнит, – еле слышно протянула Таня, когда все затихли, и в темной тишине вечера можно было распознать льющуюся певучесть ее мелодичного голоса, усиливаемую огненным цветом костра. – Живет здесь легенда, что когда-то, давным-давно, обитала в наших краях Великая ключница, заступница рода нашего, и охраняла небесные врата. Знает об этой легенде здесь каждая девчонка, всем эту сказку на ночь рассказывали, да Лесь?
       - Да, помню… в детстве бабушка рассказывала о неземной  красоте какой-то ключницы, которая владела волшебным колодцем, катала по нему наливные яблоки и предсказывала будущее. Ее любили и боготворили все люди в округе…
       - Ну, все ни все, но любили, а вот волшебный колодец, говорят,  находился на том самом месте, где сейчас, Лесь, твоя  хатка стоит.
       - Ты серьезно?
       - Так говорят.
       - И вот эта баба Яга вообразила себя ключницей неземной красоты? – вмешался Левик, зевая, в наш диалог.
       - И ты заметил, что она больше на каргу похожа, – внес свою лепту и мой муж.
       - Да тихо вам, – прикрикнула я на мужчин. –  Тань, продолжай.
       Таня вновь посмотрела на меня своими красивыми глазами, которые неожиданно для нас всех вспыхнули новой искрой женственной игривости:
       -  Колодец ее обладал магической силой и был входом в потусторонний мир, ну, что-то вроде портала. А ключница эта предсказывала, контролировала и управляла будущим, владела ключами небесной тайны и была  водительницей при посвящении  в маги. Это были времена, когда здешние люди еще соприкасались с богами.
        - А  вот тут, поподробней! Сказку такую еще не слышал, –  перебил Левик, смачно хлебнув горячего чая. – Вот тут вот сами боги ходили?
       - Да, - уверенно ответила Таня.
      - Так может, эт самое, я  щас похожу здесь и тоже богом стану, –  громко рассмеялся Танькин муж.
      - Лева, слушай дальше и не перебивай! – рассердилась Танька.
      - Все молчу-молчу, – проговорил он, шутя прикрыв большой рот рукой.
      - Появилась она в этих местах, также неожиданно, как и исчезла. Говорят, что ее поймали в лесу, заколотили в срубе и подожгли, но бабка моя рассказывала, что, все далеко не так, что на самом деле, она сбежала. Вообще, существует много версий этой запутанной, перемешенной с былью истории.
       - Лесь, ротик закрой, – умиленно сказал мой муж, после чего все дружно рассмеялись.
      - Ну, не смейтесь! Интересно же. А ты не смотри на меня, – надув губки, сказала я.      
      - Не могу.
      - Придется. Тань, продолжай.
      В ответ он лишь мило улыбнулся. Видимо, после долгих холодных и одиноких ночей мое пререкание доставляло ему огромное удовольствие.
       - Ключница эта была нездешней. Никто не знал ни ее родичей, ни откуда она пришла, никак ее звали.  Жила она в чащи леса, одна одинехонька. Мало с кем общалась, мало, кого к себе подпускала. Но говорят, добрая была, нежная, скромная, детей любила. С ее внезапным появлением жизнь в деревни расцвела: люди  стали дольше жить, младенцы стали реже умирать, мужья жен своих стали сильней любить, земля изобильней стала –  жизнь богаче, ярче и счастливей стала. Так и прославилась она среди наших добротой неизмерной, красотой нездешней и защитницей верной. Была у нее странность одна: носила она на шеи тяжелую связку с семи ключами и никогда не расставалась с ними. Поговаривают, что даже спать ложилась и купалась в них. Хотя, люди и приврать могут. Кто из деревенских мог что-то конкретное знать про нее?
       - Почему бы и не знать. Мужики, например, пока их ворчливые бабы дома спали,  могли тайком за ней подглядывать, как она голяшом в озере купалась...
       - Ну да, другое тебе и в голову не могло прийти, – прервала Танька хриплый смешок Левика, – так вот, ключи эти якобы открывали какую-то потайную  дверь в ее заброшенном лесном домике. Что там было за той дверью, никто не знает, но говорят, именно в этой тайной комнате ключница черпала силы для ворожбы. Ее любили и побаивались, боготворили и проклинали. Помогала  не всем, а вот в помощи детям никогда не отказывала. Также сказывают, что был влюблен в нее местный поп, которого она якобы ввела в курс тайных наук, и которому отказала, за что тот ее заколотил в избе  и сжег. После этого в деревни начались беды. Всех, кто когда-то соприкасался с ключницей, сжигали и топили. Темные времена настали и погубили лучшую часть женского рода, уничтожили красивейших, талантливейших детей. Бабка моя еще рассказывала  (всегда шепотом причем, все боялась, что услышат), у ключницы было дитя, которое она в тайне родила и которое – предвидя грядущие события – отдала на воспитание одной из простых деревенских баб…
       Танькин рассказ постепенно стихал: предложение за предложением, слово за словом, звук за звуком  бесследно исчезали в ночи… На смену ему из далеких глубин еще безмолвного мироздания шла иная, более живая и правдивая, по моим ощущениям, история: нота за нотой,  буква за буквой, голос за голосом, суть за сутью вырисовывалось на темном фоне тиши новое произведение, вплетая меня в события…
        «…женщина лежала на мокром дощатом полу, тяжело дыша; над ней склонившись, похотливо ерзал мужчина в черной рясе. Одной рукой он держал нож у ее шеи, другой же пытался разобраться с подолом длинной густой юбки, которая мешала ему совершить его мерзкое деяние.
      - Как он тебя трогал, так? Покажи. Ну что он с тобой делал, что? Как надо, вот так? Научи. Ну, проведи меня к богу, коснись нежной рукой, как его, чего тебе стоит! Чем я плох, чем? Тихо, тихо…
       Женщина издала пронзительный крик: «Михаил, на помощь, на помощь, на помощь!» и вцепилась обеими руками в рукоятку ножа, всеми силами стараясь отвести в сторону предательскую руку палача. В этот самый момент, как будто услышав зов,  в дом влетел другой мужчина в рясе священника, красивый и высокий. Он буквально  скинул мерзавца с женщины и легким движением могучей руки швырнул его на улицу.
       - Пшел вон, твареныш мелкий! Понимаем, что не дано, так начинаем гадить? Только посмей еще – убью.
       - О, как мы заговорили, ваше благословение. А что это за книжицы, да письмена  пылятся на столе, что за гадальные травы и коренья сушатся? Уж не связаны ли вы с ведьмой брачными узами? Не участвуете ли в сговоре с дьяволом, батюшка? Здесь попахивает нечистой, ну или, на крайний случай, раскольнической ересью. Обвинение в измене православной церкви, как вам? Подумайте. Ведь грешному, отягченному земными соблазнами иерею не полагается  отпускать чужие грехи и проводить святые таинства. Вам ли, утонувшему в похоти  женской юбке, читать о чистоте и святости? Вам ли наставлять на путь истинный?
       - Пошел вон.
       - Недолго вам осталось пировать, голубки. Грядет кара господня!
       - Тебя она в первую очередь коснется, Дьякон. По-хорошему тебя прошу, отстань от нас. Оглянись вокруг – жизнь прекрасна. Живи, радуйся! Бог в помощь!
      - Так-то оно так – жизнь прекрасна. Только вот  не радует она меня пока. Все никак не возьму в толк: почему одним все, а другим ничего? За что? Делиться, батюшка, надо с бедными, милостыню проявлять убогим. Не ваши ли слова?
       - Все блудишь словами, Дьякон. Прекрати, остепенись. Пойми: не готов ты к знаниям – вот и не открываются таинства.    
        Толстенький «служитель» маленького роста, чтивший себя «пупом»,  неуклюже отряхнулся, утер окровавленный нос, издевательски поклонился и, натянув притворную улыбку,  ушел прочь.
       Молодой, статный священник подошел к сидящей на холодном полу женщине, взял в свои сильные ладони ее прекрасное лицо и спросил:
        - Сильно, покажи?
      -Женщина мило, словно котенок, подала вперед тонко очерченный  подбородок, по которому стремительно вниз струилась кровь из кровоточащей раны на левой щеке:
       - Зацепил меня, когда ты его схватил.
       - Гаденыш.
       - Да ладно тебе, побереги силы. Заблудшая душа.
       - Заблудшая душа? Это не душа, это твареныш недоделанный, которому надо руки пообломать, пока он не натворил чего!
       - Да будет тебе, прости и побереги силы.
       Женщина крепко обняла своего мужа, приглаживая взъерошенные волосы, и нежно поцеловала, успокаивая:
       - Все хорошо, все обойдется.
       - Бежать нам надо, милая.
       - Куда, дурачок мой?
       - Куда-нибудь. Грядут тяжелые времена.
       - Началось?
       - Да.
       - Охота?
       - Очередная.
       Женщина прикрыла глаза, было видно как по ее атласному, чистому лицу текут христовы слезы.
       - Указ из центра пришел об усиление мер по расправе с еретиками и неверными – раскольниками  единоверия. Единоверия?! Знают ли они, что  оно значит? Представляю, что сейчас начнется! Убогие и незрячие по всей родине-Матушке (кто в заблуждении, кто  из пакости, кто просто, желая выслужиться)  начнут доносы писать на невинных об уклонении на православие, пособничестве дьяволу, связи с нечистой, или, того хуже, объявят их причиной  своих  бед и пороков.
      - А я уж, было, и забыла начальный курс реформ «живой» веры: «истина познается в страданиях». Для дьякона это хороший шанс выслужится и рассчитаться с нами за его мучения, как он там… тебе однажды сказал: «когда тебе хорошо, я понимаю насколько мне плохо, когда ты счастлив и весел, я понимаю, насколько я беден».
       Облака опускались и опускались, удерживая блистательные лучи солнца, которые еще способны были пробиваться тонкими  струями сквозь туманную пелену сгущенной серизны. Вот парообразные сгустки в очередной попытке единения усиленно сжались и поглотили солнце. Местность окунулась в вековое гробовое затишье радости и любви. И лишь красота этой пары, которая в объятиях друг друга напоминала неземной белоснежный лотос гармонии и чистоты, поддерживала и украшала это затемненное людской убогостью пространство. Они любили друг друга так трепетно и нежно, так крепко и страстно, так благоухающе и певуче, что их тела перекрестились и слились воедино, создавая красивейшее музыкальное произведение Христа. И не понятно было, где чье – все было едино и целостно – Живо!!! Красота в коей раз прикоснулась небывалым великолепием к этому забытым богом месту.
       Ночью они бежали (им непременно надо было бежать, уводя за собой и храня секреты счастья), оставив все, кроме небольшого старинного ларчика, который еще долго бренчал уходящим эхом даже тогда, когда они совершенно исчезли из вида в чаще глухого леса.  Заколотив окна и двери старой избы, уткнув ее  соломой и обмазав смолой, молодые  люди сожгли  родной  дом (инсценировав поджог), в котором прожили  счастливые годы.  За эти годы они привнесли в жизнь людей, что жили по соседству, столько  радости и любви, столько доброты и человечности, столько справедливости и разумности, что до сих пор живут легенды и слагаются сказки о былой славе ключницы и  ее хранителе, и благодатном периоде их покровительства. Их любили и уважали; им, к сожалению, поклонялись; но их и боялись, боялись их колоссального влияния на умы и сердца людей. Никак не возьмут в толк «тотальные вседержители», что истинной мерой и средством всеобщего контроля и управления является любовь. Только любовью и через любовь можно управлять массами, не нарушая божественных законов. Истинно любящий человек всегда любим; его любят, а не боятся; ему не льстят, потому что он не приемлет лести;  он по-настоящему вызывает восхищение, а не отвращение; он поистине полноценен и целостен,  зная это с рождения – потому-то у него не возникает надобности самоутверждаться за счет слабого и несмышленого;  он ясно чувствует и осознает, что все имеет сполна, поэтому даже в мыслях нет – посягнуть на чужое. К любящему человеку  тянуться под крыло самовольно, зная о его действенной, а не фиктивной силе и мудрости! Благотворное управление в изоляции от Божьих заповедей утопично – чревато последствиями. Заставить себя любить искусственно – невозможно. Любовь иррациональна, господа!..»
      - ...Ле-е-есь, ты меня слышишь? Просыпайся, пор-а-а, – раздался приглушенный знакомый мужской голос, который нарастающей пульсацией усиливался из глубин глубины.
      - Я что уснула? – потягиваясь, спросила я.
      - Храпела.
      - Ну, ну.
      - Вставай, вставай, соня. Сколько можно спать? – с охоткой теребя меня за щеки, продолжал он.
      - Столько, сколько нужно.
       - А ну дай, язычок свой говорливый, сейчас вырву.
       - Помечтай.
       Мой муж любезно, но настойчиво вытянул меня за руку из рыболовного стульчика. Я еще немного покапризничала, дуя губы и корча рожицу; затем мы попрощались с Левкиными; развернулись по разным направлениям и разошлись.
      Мы шли медленно по лунной, сребристой дорожке, которая была единственным светочем в моих опущенных к земле глазах. Мой муж рывком прихватил меня за талию (обнимать он не умеет, только хватать и прижимать), я была не против. Тишь застыла в молчании, и лишь неугомонные сверчки попеременным звучным блеском рассекали теплую полночь. Он прижимался ко мне все ближе и ближе, все крепче и крепче, все настойчивее и настойчивее, вызывая в моем теле неосознанные движения встречного направления. Легкий ветерок нежно трепал передние пряди моих волос, непослушно высвободившиеся из хвоста; свободные волосы мимолетом касались правой щеки мужа и возвращались ко мне, неся в себе его мужское дыхание; новый, принесенный из вне аромат, смешивался с моим, женским, и наполнял воздух упоительными духами  объединяющей любви.  Как я люблю эти моменты (редкие, но истинно греющие), когда мужская сила и человечность, опора и бережная защита так явно дают о себе знать.
      Той ночью я не удержалась и пришла к нему сама. Я не из категории горделивых женщин, которые отказываются от счастья и наслаждения в угоду ложной морали. В последнее время часто делаю то, что мне хочется, особенно в отношении любви и зова сердца, как бы глупо и не по правилам (вопрос: чьим правилам?) это не выглядело со стороны. Тем более с недавних пор у меня свои правила, главное, никому не вредить.
       Он ждал меня! Конечно же, он ждал. Он не спал, мучился, томился, переваливался с боку на бок, тяжело сопел, но так и не пришел ко мне – боялся спугнуть в очередной раз.  Ну, что ж?  Я пришла сама.
        О, как он меня ждал! Мы любили друг друга. Боже, как мы любили друг друга…

      Утром он уехал… оставив записку… по срочным делам. Ох, уж эти деловые мужчины! Не могу сказать, что меня это обидело, но, признаюсь честно,  приятненько не было, присутствовало ощущение легкой наживы и дешевизны, как там говорится... «сделал дело – гуляй смело».

12. Вспомнить все.

Судьба семьи ликвидируется
 родовой памятью

        Зевнув, я оторвалась от рукописи и посмотрела на часы – было ровно семь вечера. «На сегодня достаточно», - подумала я и тут же услышала вибрацию мобильного. Это был он. Неудивительно: несмотря на то, что я не давала ему свой новый  номер (а он и не спрашивал), он все же его знал. Когда он успел? Как всегда великолепно, своевременно и без лишнего привлечения к себе внимания! Я до одурения не хотела брать трубку, хотя умом понимала – это неправильно. Телефон все звонил и звонил, а я тянула время и не хотела брать трубку. Не хотела, и все тут! «Пускай попереживает, – громко грохотало во мне удовлетворенное эго, – пускай помучается». Да, признаю, мне просто хотелось поиздеваться над ним. Почему? Сама не знаю. То ли его пылкая любовь ко мне вновь пробудила эгоистичные чувства собственной значимости; то ли я давно по-настоящему не  капризничала – просто не перед кем было; то ли попросту хотелось ответить пощечиной на пощечину – правило, которое, как я сейчас уверена, незамедлительно раскрывают механизм работы следственно-причинных связей и избавляет нас от завесы невежества, не растягивая карму во времени и не подавляя эмоции. Быть может, я ошибаюсь, зато честно. Дорогой мой читатель, я  действительно так думая.
     Я так и не взяла трубку, не смотря на его настойчивые звонки, и даже выключила телефон, чтобы  впоследствии не передумать. Потом размеренно – довольная, словно кошка – потянулась, приведя в плавное движение застывшую кровь в своем засидевшемся теле; встала с кровати; посмотрела на себя в зеркало, заметив, что сегодня я как-то по-особенному привлекательно выгляжу: какой-то подозрительный, лукавый, блеск в глазах;  улыбнулась сама себе и тот час приняла решение навестить Шинь.
        С тех самых пор, как нежданно  приехал мой муж и собственнически присвоил себе все мое свободное время, я ни разу к ней не наведывалась. Вчера по очень пикантным обстоятельствам я так и не попала в гости к лесной хозяйке – просто не было сил. Но сегодня – обязательно пойду. Соскучилась!   Как она там? В последний раз, когда мы ее видели у озера, она была чем-то сильно встревожена. Но чем? Что на самом деле могло с ней случиться? И могло ли вообще с чудной, всезнающей и бесстрашной Шинь что-то случиться?
       Когда я подошла к лесной избушке, было уже почти темно. Перед домом никого не было. Услышав слабый отголосок шороха и бормотания позади домика, я повернула налево и прошла на ту сторону. Передо мной, согнувшись на  девяносто градусов (на большее, видимо, она была неспособна;  а, быть может, того требовал проводимый ею ритуал), усиленно врезаясь искривленными пальцами рук в землю, чертила круг Шинь. Она настолько была увлечена своим занятием, что не заметила, как я вплотную приблизилась к ней.
      - Шинь! – окликнула я ее.
      - Чего пришла? Иди домой, к мужу! – буркнула она в ответ.
      - Меня отпустили.
      - Погулять, хи-хи-хи? – Шинь с трудом выдавила  из себя смешок в этом не удобном положении.
      - Ага. Как ваши дела, Шинь?
      - Как всегда.
      - Ключи, которые искали, нашли?
      В этот раз она была особенно неразговорчивой. Видимо, ее дело настолько увлекало ее, что она попусту не хотела тратить свое драгоценное время на бессмысленные разговоры со мной. И только выдержав длинную паузу, удосужилась мне ответить:
       - Да.
       - Так, где ж они были?
       - Куда-то спрятала и забыла, потом вспомнила. Старая уже совсем.
       - А почему вы решили, что это муж мой украл их?
       - Потому что это в его духе. Он и тебя в свое время украл.
       - Меня? Что вы, меня без моего согласия невозможно украсть.
       - Ну-ну.
       Между нами снова воцарило гробовое молчание и лишь легкий шумок тихого ветра разбавлял тишину. Шинь была не в духе для разговоров, и это было очевидно.
       - Шинь, так что за ключи вы так бережно храните? – настойчиво мешала я ее занятию.
        - А тебе какое дело?
       - Так просто, любопытно.
       - Любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
      - Так, может, это вы та ключница, что так популярна в наших местах.
       - Может быть и я, а быть может, и нет.
       - Мне недавно видение было про ключницу и мужа ее – хранителя-батюшку. Так вот... – и я принялась рассказывать всю увиденную мной  историю в подробных деталях. Пока длился мой рассказ, Шинь усиленно старалась не отвлекаться от своего занятия, что было трудно. В конце концов, она сдалась, опустила руки и села на землю, понурив нос. Когда я закончила свой рассказ, она шмыгнула носом, утерев его, и спросила:
       - И это все?
       - Все, что я видела.
       - Неплохо.
       - Так это вы были, Шинь?
      - Может я, а може и не. Может матушка моя, може кто еще из наших – уж давно по свету скитаюсь, плохо помню. Знаешь, милочка моя, судьбы наши так похожи и переплетены, что уже и неясно, где чья.
       - А где хранитель ваш?
      - Где-то ж также бродит по свету, ищет меня. Разбрелись в свое время для безопасности, следы заметая, а теперь вот найтись не можем никак. Одиночество, кругом одно одиночество …
       Шинь замолчала, в темноте было не видно ее лица, но я понимала, вернее, знала, что она плачет.  Предоставив ей совсем немного времени на личные воспоминания, я, озаренная мыслью, со всей своей беспардонной назойливостью спросила:
       - Так имя ваше значит «ключи»?
       - Нет.
       - А что?
       - Место, где хранятся ключи.
      - Где же?
      - В сердце, милая, в сердце.
      - Так «Шинь» значит «сердце».
     - Не «Шинь» а «Жизнь», ты просто с самого начала не расслышала мое имя, исковеркав его, а я все это время не решалась тебя поправить. Впрочем, какая разница, каково оформление, ведь суть определяет форму и преобладает над ней. Хотя… ты все-таки должна знать, что в идеале все должно быть равно, значимо и достойно друг друга: звук ноты, слово сути, муж жены, дух души.
       Мы снова погрузились в тишину, я подумала: «неужели я неправильно услышала, не может быть: я точно помню, как она произнесла «Шинь» – да какая сейчас разница, она сидит и печалится, а я тут размышляю». Я подошла к ней, присела рядом и взяла ее за руку:
      - Что вы такое интересное делаете?
      - Готовлюсь к новолунию.
      - А это ритуальный круг?
      - Магический.
      - Какая разница!
      - Большая. Магия и ритуалы – вещи разные, милочка. Маг – это могущий, а идолопоклонник в незнании своем поклоняется ритуалам. Ты книгу дописала?
       - Какую книгу?
       - Не глупи. Ты знаешь, о чем я.
       - Не понимаю.
       - Ты же нашла рукописи, так? Теперь они твои, их надо дописать, довести до логического свершения.
       - Вы как всегда загадками говорите, ничего я не находила, нет у меня никаких рукописей.
       - Не доверяешь мне… – медленно протянула она. – Рукописи должны быть - значит, плохо искала. Иди, ищи. Тебе надо их найти.
       - Прямо сейчас?
       - Прямо сейчас.
       Я постаралась перевести этот, почему-то непонравившийся мне,  разговор на другую тему, задав нелепый вопросик, что-то вроде: «Вы опять в этой страшной, потасканной юбке? Да выкиньте ж ее, в конце-то концов!» На что она мне ответила, мол, это не столь важно, и  в данный момент, вообще, ее мало волнует, как она выглядит.
       - Раз ты уж здесь, поди, принеси мне мел! – неожиданно загрохотал колокольней тяжестью ее глосс в темном лесу.
      - Зачем?
      - Много вопросов задаешь. Иди! Вон за той сосной, видишь, самая высокая торчит верхушкой, стоит ведро с мелом – принеси.
       «Ночь. Лес. Мел. Странная она какая-то», – подумала я, но привыкшая к ее чудному поведению, все-таки пошла. Почему бы и нет? Нужная сосна находилась довольно-таки далеко от курьей избушки. Я шла медленно, чуть дыша, осматриваясь и вслушиваясь: вокруг были трава… сосны… лес, такой родной и знакомый; утоптанная тропинка еле освещалась новорожденной луной (как я думала) и стелилась серпантином, исчезая в бесконечности. Я шла  босиком, ступням было тепло и приятно. Ощущение свободы, поднимаясь с ног все выше и выше, кружило мне голову. Сосны… мои родные сосны! Сосны, уходящие в ночное серебро, манили меня ввысь, внушая радость и огромные перспективы жизни. Жизнь! Вокруг пахло жизнью! Запах! Я не могу вам передать этот тончайший, пробуждающий, выводящий из спячки запах – пахло «вечно зеленым солнечным летом».  Жизнь источалась повсюду! Я подошла к самой высокой сосне. О, чудо открылось моим глазам! Это была не сосна, это было золотое дерево.  Отливая белым блеском,  древо светилось, распространяя свои лучи по кругу... сзади… послышался шорох… шелест… кто-то еще здесь… хм… темно… свет… слепит… звучит… не вижу…хм… не могу понять: искры… дыхание… теплое, нежное дыхание позади меня дотрагивалось родным прикосновением моей спины, плеч, шеи. Чарующая знакомая сила в который раз ласкала меня своим трепетным дыханием. Я благоухала в объятиях ведомой силы и хотела, чтобы она длилась вечность…
        - Слава Богу, ты здесь! Я думал, с тобой что-то случилось, – прижимаясь ко мне со спины, крепко обнимая и покрывая всю поцелуями, шептал он, обдувая меня своим нежным дыханием. – Почему трубку отключила? – взволнованно дышал он, – я чуть с ума не сошел,  мысли дурные в голову лезли, – ругая, продолжал целовать меня мой муж.
       - А ты что, дела уже сделал?
       - Тихо-о-о.., – перекрыл он мне дыхание своим властным, жгучим поцелуем.
       Я не видела ничего, кроме яркой вспышки внутри меня, которая с каждым новым прикосновением его губ усиливалась, расширялась, размножалась  и обволакивала пространство. Время остановилось на мгновение, и я стала способной улавливать малейшие детали, которые раньше были недосягаемы моему взору: в воздухе что-то непрерывно мельтешило, там – где, как раньше казалось, была пустота – кипела жизнь. Воздух был наполнен различными по форме частицами. О, чудо! Такого я еще не видела: казавшиеся на первый взгляд бесцветные и полупрозрачные частицы приобретали и наращивали цвет. Частицы отливали белым, лиловым, голубым, зеленоватооранжевым… Боже, я не успевала их всех отслеживать, вокруг меня суетились разноцветные искры всех цветов радуги, нет… больше, гораздо больше, таких цветов я никогда не видела раньше, это была неземная палитра насыщенности и разнообразия. Вот мой взор, из любопытства, приблизился к одной из частиц, частица все увеличивалась и увеличивалась до тех пор, пока я отчетливо не увидела перед собой милого ангелочка из бенгальского огня с искрящейся апельсиновой сердцевинкой. У ангелочка  было личико. Чудеснейшее, добрейшее, красивейшее личико мило улыбалось мне, да так очаровательно и волшебно, что мои губы, не успев спросить меня, самовольно растянулись в благодарной ответной улыбке…
       - А вот и мои голубки! – прогремел  незнакомый голос, как будто за кадром.
       Вспышка внутри меня погасла, и все стало по-прежнему, до того как я приблизилась к сосне, как будто в темную таинственную комнату,  в которой дети играют в прятки или вызывают духов, внезапно вошел взрослый, включил свет и все испортил. Я почувствовала холод.
      Мы обернулись на неожиданный возглас и увидели Шинь, которая, потирая руки от удовольствия, широкой  улыбкой приветствовала нас. Она стояла в третьем круге, описанным каким-то белым порошком, завершая равнобедренный треугольник.  В двух других кругах, представляя две остальные вершины треугольника, как уже догадался мой дорогой читатель, находились мы. Равноудаленные друг от друга круги были достаточно четко очерчены белым и, сливаясь с тусклым лунным, или каким-то другим светом, становились еще ярче, игриво отливая голубоватым перламутром.
       - Как я здесь оказался? – крикнул сипло мой муж, изображая явно читаемое на его лице недоумение.
       - Не знаю, - ответила я с тем же надрывом в голосе, ощутив приближение нарастающего холода.
       - Что за черт..?
       Вихрь ветра оборвал его встревоженный крик, бесследно распыляя голос в воздухе, будто бы его и  не было. Нежданный ветер без приглашения  ворвался в наш лес, как будто незваный гость грубо открыл дверь ногой. Ветер усиливался и  кружил, и приближался к нам. Настигнув меня, он дерзко трепал мое платье, мои волосы и беспощадно хлестал по лицу.
      Затем снова вспышка… и темнота… и все по-прежнему: на этот раз появились три дополнительных круга. В кругах находились люди, по очертаниям их одежды можно было распознать присутствие двух женщин и одного мужчины. Одна из женщин (я не могла разглядеть ее лицо – все плыло и вибрировало) оказалась рядом с моим мужем, образуя параллель по отношению к другим мужчине и женщине, стоявшим по ту сторону сосны. Сосна?! Сосна у меня на глазах превращалась в голубую ель, покрытую серебрящимся инеем. Сосна разрасталась и разрасталась, внезапно остановившись между мной и Шинь. Яркий, но не слепящий, свет сосны освещал весь лес мягким и нежным свечением. Я ощутила неописуемое, приятное чувство на своем лице,  словно гибкое, тягучее –  неизвестное мне вещество –  плавно обволакивала  глаза, проникая вглубь, в самую суть, к сердцу, успокаивая, и облегчая, и расслабляя… 
       - Как хорошо, все снова в сборе! – зазвучала капелью Шинь, которая, в отличие от меня, стояла практически вплотную к сосне.
       - Отойди от них, выйди из круга! – грозно, что аж сосны затрещали, крикнул другой мужчина, в котором при ярком свете сосны я узнала того самого молодого и статного деда Ивана.
       В ответ лишь последовало глубокое молчание в мерцающем свете ночи, словно воздух был наполнен бесчисленным количеством мелькающих небеснолиловых светлячков.
       - Леся, выйди из круга! – донесся голос бабы Нади откуда-то совсем рядом. Откуда, я не видела.
       Меня охватила тихая, но уже явно дающая о себе знать, паника. Я не знала, что происходит, что я должна делать, и чем все это закончится. События в лесу были похоже на сон, с той лишь разницей, что я отчетливо понимала – это реально и чувствовала тяжелую ношу ответственности, чего никогда не испытывала во снах – то был не мой мир, вне моей ответственности, вне моей опеки
       - Не бойся. Не слушай их. Все хорошо! Все так, как должно быть! Верь мне, – лилась многоликая Шинь певучим звуком в сказочном пространстве, внушая полное доверие.
       Я внимала ее приятный голос и пристально  смотрела ей в глаза – в них и намека не было на ложь.
       - Объясни мне, что тут происходит? В какую секту ты влипла? – неистово кричал муж, надрывая гортань.
      - Сама не знаю.
      - Слушай меня! – сурово велел мне дед Иван, – подумай, мысленно сосредоточься  сейчас на муже и изо всех сил попытайся дотянуться до него.
      Я попыталась сделать то, что он мне сказал – ничего не вышло.
       - Не могу. Не получается. Мысли развеиваются, - крикнула я и тут же услышала, как грозный ветер оборвал  последнюю фразу на полуслове, прежде чем дед Иван успел ее внять.
       - Пытайся.
         Я изо всех сил тужилась, тянулась, концентрировала мысли, краснела, обливалась потом и видела, как  милый мой, в попытке мне помочь, кривится от нечеловеческий усилий и стремится шугнуть одной ногой за круг – тщетно. Непреодолимая сила  притяжения вдавливала нас в центр круга.
       - Леся, протяни мне руку, – снова мелодично зазвучала Шинь, которая долгое время молчала, –  Протяни. Я придам тебе силы. Ты  сможешь выйти из круга.
       - Не слушай ее.  Это ловушка, – выкрикнула женщина в изумрудном платке.
       - Правильно, никого не слушай. Слушая себя! Услышь свой внутренний голос, – мурлыкала Шинь.
      - Леся, посмотри мне в глаза и слушай только меня! – на этот раз завопил мой муж.
      - Слушай меня.
      - Нет.
      - Приди в себя, никого не слушай.
       - Смотри мне в глаза.
       - Не смей…
           Голоса, голоса… голова шла кругом, изображение плыло, их лица, такие расплывчатые и нереальные, сменялись одно другим:  Шинь смотрела на меня очень большими и слишком открытыми глазами; мокрый и верный взгляд мужа покорно молил выбрать его; затем на смену пришло лицо бабы Нади; затем деда Ивана; затем зеленый платок…я кружилась, кружилась и кружилась. Голоса то усиливались, то стихали. Я находилась в каком-то адском круговороте. Несмотря на внешнюю картину чистоты и света, которая напоминала рай, я находилась на самом дне ада. Крики раздавались со всех сторон. Меня рвали на части. Даже голос Шинь уже не казался таким сладкозвучным и певучим, как прежде. Каждый хотел перетянуть меня на свою сторону. Каждый просил выбрать его. Каждый!
       - Бог с тобой, лови – взамен позволь им уйти! - на этот раз уже чуть тише сказал дед Иван и поднял вверх, держа в одной руке, что-то небольшое и искрящееся, но настолько яркое, что слепило глаза. Что конкретно, я не видела.
       - Зачем мне ваша фетишная безделушка? Вы в это серьезно верите?! Я ничего плохого им не сделаю. Спокойствие! Не мешайте.
      - Фетиш!? Кто ты? Ты кто? А ну, посмотри на меня, посмотри мне в глаза.
      - Еще чего, а канкан вам не сплясать, да на флейте не сыграть?
     - Жиня, ты?
       Все затихли.
     - Жиня, ответь, это ты, Жиня?
      Тишина.
      Затем Дед Иван что-то пробормотал на непонятном мне языке, обращаясь к Шинь, как я после догадалась, это был пароль. Шинь ответила ему тем же.
       - Ты все прекрасен, как и твой брат! Здравствуй, родной! – рыдая, сказала Шинь.
       - Мы думали, вас давно уже нет в живых, - вмешалась в разговор женщина в зеленом платке, - все говорили, что вас тогда… а где муж твой?
       - Не знаю, где-то одиноко бродит…если волки не съели.
       - Как вы выжили тогда? Столько наших стерли с лица Земли!
       - С Божьей помощью выжили. Бежали мы, восточная сторона приняла нас. Вначале все было хорошо: радушный прием, люди добрые, знающие. А потом… потом вновь появился дьякон.
      - Не уж то нашел? – спросил дед Иван.
      - Нашел, гад такой, только… убил он его (баба Надя вскрикнула, а лицо Шинь залилось горючими слезами. Горькие слезы омывали все ее лицо, Шинь захлебывалась в слезах. Я никогда еще не видела ее такой красивой, ее кристальные слезы умывали ее, обнажая светлый, совершенный, прекрасный лик. Перед нами появилась женщина с очень красивыми, вечно молодыми глазами, которые притягивали, завораживали и втягивали вглубь. Казалось: там был сосредоточен весь космос. Да, ее глаза были вратами в тот далекий и недосягаемый космос. Я смотрела в ее вселенские глаза и не могла оторваться – я погружалась в них: ее внешняя оболочка растворилась, разлеталась на мелкие частицы атомарной пыли и передо мной возникла Красота. Боже, как она была красива! Хлопок ее роскошных ресниц – и я снова снаружи, перед одинокой, измученной, старой Шинь.) Ты же знаешь его, Иван, – продолжала, всхлипывая, Шинь, – он слов на ветер не бросает… по себе судил дьякон, по себе.
       - Уговор нарушен одним из наших. Ох,  это что ж теперь, нам не выбраться отсюда никогда? – в ужасе спросила баба Надя.
        - Получается так, - ответила Шинь.
         Они еще некоторое время разговаривали, но я не слышала, о чем: голоса слились воедино (я перестала различать, где чей) являя собой лишь слабое  аккордное звучание. Звучание смолкло. Пауза. И вот я снова оказалась в круговороте голосов, где каждый из них мне что-то рассказывал, убеждал, просил поверить.
      Осознание того, что из множества решений нужно было выбрать одно, отягощало и не внушало ощущения «правильности выбора». Я любила всех их – каждого по своему, исходя из подходящей ипостаси любви. Но я не хотела никем жертвовать: кого-то выделять или поощрять. В пределах этого леса, данной ситуации и моего понимания происходящего, все были равны и значимы. Я хотела выбрать всех сразу и одновременно.  У меня мысль не поворачивалась сделать выбор ограничения и отсечения. У каждого из них была своя, уникальная роль в моей жизни, каждый из них мне был нужен, и каждый из них обогащал и наполнял мой жизненный путь. И если хоть что-то и зависело от меня и, было в моих силах, я хотела помочь всем сразу…
         Звон. В ушах раздался звон, звон постепенно трансформировался в свет, который я явно ощущал внутри своей макушки. Свет плавно лился сквозь меня. Затем свет заговорил со мной:
       - Остановись. Замри на мгновенье.  Послушай себя. Чего ты хочешь?
      - Я хочу выбрать всех. Это возможно?
      - Возможно все.   
       В этот момент мне захотелось встать в центре между ними и объединить их. Я точно знала, «хочу помочь всем», и это было единственно правильным выбором, который пойдет на благо всем. Свобода и легкость прикоснулись ко мне, я выпорхнула  из круга и направилась к сосне. Свет продолжал сопровождать и опекать меня. Я шла исключительно по воле собственного выбора. Это было мое решение и мое желание. Я не слышала никого, кроме своего ярого голоса, звук которого хрустальным звоном отражался внутри широкого светового потока. Я выполняла действия легко, свободно, непринужденно, которые диктовал мой голос. Действия были естественны и в полном согласии с моим телом, умом и душой. Мне было комфортно, радостно и я ощущала полную уверенность в правильности своего выбора.  Я обняла сосну, почувствовала ее тело и слилась с ней. Я стала сосной: мои тонкие руки размножились, превращаясь во множество ветвей, сучков, ноготков; мое тело удлинилось и вытянулось к небу; пальцы моих длинных ног расплелись в ветвистые корни, и я чувствовала, как разрыхляю ими теплую, обволакивающую меня, землю. Я стала землей, я стала водой, я стала небом… Я чувствовала все нити бытия внутри своего безразмерного тела, которые прочно связывали меня со Всем. На мгновение я стала всем, свободно созерцая небо, впитывая в себя землю, с легкостью понимая язык птиц и зверей единым гласом сердца. Я была всем  и при этом оставалась собой, полностью сохраняя осознания себя…
       Рев. Чей-то громкий, звериный рев разбудил меня. Я почувствовала, как корни  древа сокращаются, земля под ногами холоднеет, руки сужаются, суставы выкручивает, а я уменьшаюсь – неба не видно…  Я вышла из ели: передо мной стояла огромное животное, то ли волк, то ли медведь – скорее всего, что-то смешенное… непонятное. Оно смотрело прямо на меня своими большими, желто-красными глазами. Зверь снова издал рев, оскалившись, и двинулся в мою сторону. Муж дернулся в попытке прикрыть меня, но тут появилась Шинь, преградив ему путь.
      - Уходи, – оттолкнула она меня, заслоняя собой, – ты сделала свою работу, благодарю. Уходите все, слышите! Теперь мой черед.
       Никто не тронулся с места. Дед Иван, старушка в зеленом платке и баба Надя так и застыли в оцепенении. Мы с мужем крепко вцепились друг в друга, обоюдно ища защиты. Ошарашенные увиденным, мы не до конца понимали, что происходит, вернее, понимали, но не верили в происходящее – все было, как в кино, точно, это было кино – дурной сон, небылица.
       - Ну, чего ждете, идите, всем спасибо. Оставьте нас одних, - громко сказала нам Шинь, повернувшись к зверю спиной. – Идите, идите, идите, – говорила она уже чуть тише и непрерывно махала руками в знак того, что нам непременно надо покинуть это место. Крохотная Шинь стояла между ним – этим чудовищным, по своим размерам, существом – и нами такая смелая, такая неподвластная, такая абсолютно спокойная и уверенная в своей безопасности, что на мгновение мне показалось, не такой уж он  и страшный снаружи; но мне показалось и это было всего лишь мгновение. Зверь вновь открыл свою пасть и изверг оттуда беспощадный страх, распыляя его по всему лесу, смертельно оглушая нас.
      - Шинь, сколько вам лет? – последнее, что я  успела спросить у нее.
      - Много, дитятко, много, очень много, –  последнее, что ответила мне она.
       Муж взял меня за руку. Медленно, едва дыша, мы сделали два шага назад и ринулись бежать. Я стремительно двигалась за ним, укрываемая его большой спиной: ни одна веточка не хлестнула меня по лицу, ни один сучочек не задел моих ног, ни одна иголочка не коснулась моей руки – все препятствия на нашем пути он взял на себя. Пробежав метров десять - пятнадцать, мы остановились по моей просьбе и спрятались за широкий ствол старой сосны.
        - Что с ней будет? – вдруг спросила я.
        - Не знаю. Тебе виднее - ты тут уже своя.
        - Подожди, не тяни. Мы не можем так ее оставить.
        - Как так? Ты в своем уме? Бежим!
        - Постой, – уперлась я ногами в землю, сопротивляясь его водительству, – я чувствую себя сопричастной ко всему этому. Если мы не в силах ей помочь, то я, по крайней мере, должна знать, чем все это закончится.
      Мы каким-то чудным образом (не помню как) залезли на эту ветвистую, корявую сосну, и свысока ее древней мощи наблюдали за неукладывающимися в «нормальной» голове событиями. Мы видели голубую блистающую ель, мы видели Шинь, мы видели огромного пса, да пса, я бы сказала именно так. Свысока вечно зеленых сосен дикий зверь был больше похож на гигантского мохнатого пса, ни медведя, ни волка, ни чудища, а пса – побитого, но верного пса.
       - Ну, здравствуй, мой хороший! – заговорила со зверем Шинь. Здравствуй, давно не виделись. Иди, обниму тебя. Соскучилась. Иди ко мне,  мой родной, иди.
       Было слышно, как Шинь плакала, как чистым горным хрусталем раздавался ее прекрасный голос в темном лесу, освещая его. Было слышно, как зверь затих, тяжело дыша, как грузом ложился его стон на ее, снесшие очень многое, плечи. Умиротворенный, зачарованный зверь стоял в метре от Шинь – в нем и намека не было на буйство. Спокойная, царственная Шинь (выпрямившая, к моему удивлению, полностью спину) уверенно двинулась вперед. Зверь покорно стоял: ни движения, ни звука, ни стона – он ждал ее, не смея надеяться... Вот Шинь вплотную подошла к могучему животному и протянула ему руку:
      - Я люблю тебя, милый мой. Ты меня слышишь, я знаю, кто ты и продолжаю любить тебя. Я любила, люблю и буду любить тебя милый, родной мой, единственный. Вспомни меня, пожалуйста, вспомни, кто я, вспомни. Вот моя рука, я дарю тебе свою руку, возьми ее. Вспомнить Всё, вспомнить Всё, вспомнить всё, всё, всё, – бормотала Шинь,  –  всё-ё-ё-ё.
       Мы не видели глаз Шинь, но мы видели огромные, полные доверия, слез и благодарности глаза Зверя. Он покорно моргнул, проронив долгожданную слезу  и кинулся на Шинь. Они крутились, вздымая пыль с земли, то ли в танце, то ли в борьбе, то ли в страстных объятиях друг друга. Громадный зверь накрыл собою маленькую, хрупкую Шинь, вот она уже полностью скрылась в его могучих лапах – ни звука, ни стона. И лишь зверь удовлетворенно сопел, чмокал  и что-то, мурлыкая, облизывал. Стало очень темно. Ель угасла. Лес уснул.
       Мы проснулись от боли в мышцах. Солнце светило высоко над нами; разлилось широкое синее небо; предстал ясный, чистый горизонт; ни облачка, ни тучки. Мы так и сидели на старых, прочных ветках сосны, прижавшись друг другу то ли от страха, то ли от холода, то ли от непреодолимого желания быть едиными, даже в таких условиях.
       Пред нами открылась поляна. На поляне, в центре которой росла самая высокая сосна леса и которая только вчера еще светилась и струилась лиловыми искрами повсюду, в крепких объятиях друг друга лежали мужчина и женщина, не имеющие ничего общего с чертами зверя и немытой бабы яги. Это были совершенно другие персонажи – из другой сказки, чудесной, красочной и неземной. Птицы как-то по-особенному щебетали в это необычное утро – уж сильно они щемили сердца, надрывая своим пением тонкие струны сердечной глубины, уж слишком глубоко они касались сокровенной сути естества. Разноцветные бабочки дружным хороводом летали над влюбленными, кружа кольцо за кольцом, вихрь за вихрем, еще крепче и целостнее сплетая воедино эту божественную пару.
       Мы слезли с сосны и направились к поляне. Когда мы  туда пришли, там уже находились Дед Иван, баба Надя и старушка в зеленом платке, низко склонивши свои печальные головы.
       - Здравствуйте, - сказала я.
      Баба Надя обернулась и подняла на меня свои мокрые, то ли печальные, то ли благодарные, то ли высвобожденные от мук глаза, не вымолвив ни слова. Они все сидела на коленях перед Ними и шептали в унисон:
      - Простите, простите, красивые вы наши. Благослови, благослови ИХ, Боже. В добрый путь!
         И мы не смогли сдержать слез. Слезы текли бесконечной рекой, омывая наши окровавленные сердца, связывая их с нашими израненными душами. Слезы умывали, облегчали, очищали.  Все плакали в едином созвучии с божественным сердцем любви. Мы плакали, мы рыдали, восполняя и исцеляя наши Души. Мы любили ИХ в своих сердцах – они нас тоже, дотянувшись своей неземной красотой до глубины глубин человеческого естества. Божественная Красота в коей раз прикоснулась к нам своим благословением. О, безграничны силы ее исцеляющего воздействия! Невозможно передать божественные  чувства словами, их можно только ощутить, их можно только прочувствовать, их можно только испытать, тем самым, приблизившись к Богу и обогатив свой драгоценнейший опыт космического дитя.
       К нам прикасались теплые, плавно льющиеся силы, растекавшиеся по всему телу парным грудным молоком любящей женщины, а затем собирались и центрировались в единой точке – сердце, акцентируя внимание на самом главном месте. В объятиях этих любящих сил успокоилось и умиротворилось все, создав идеальные условия для раскрытия всеобщего, единого центрального сердца. Все как будто умерли в этот миг, остались лишь наши большие, чувственные сердца, слившиеся воедино. Нашу души переплелись, наши сердца перекрестились: мы слышали друг друга; мы чувствовали друг друга; каждый был и самим и другим, познавая другого через себя; и каждый знал другого, как самого себя, не смея причинить ему боль – мы превратились в единый, цельный, неделимый организм, где боль одного молниеносно становилась болью другого.  И мы смогли ощутить счастье и горе той Пары, что лежала белоснежным лотосом на зеленом холсте лесной поляны, увенчанная дружным хороводом радужных бабочек, словно обручальным кольцом самой природы.  И каждый из нас осознал ИХ мотивы и  каждый почувствовал то, что когда-то чувствовали Они, и каждый из нас ощутил то бремя, что так долго несли Они – Мать и Отец наши...
       Они были прекрасны и молоды. Женщина лежала на любимом, надежном плече мужа, одной рукой обвив его за шею. Ее умиленное лицо, растянутое в улыбки, говорило о легкости, с которой она ушла. Мужчина крепко сжимал свою женщину в объятьях, боясь вновь не удержать это небесное чудо, что освещало ему путь; его лицо было устремлено ввысь: к небу, к Богу – он широко улыбался Миру, приветствуя его. Между ними мирно покоился древний, выцветший и затертый не одними руками посох-крест, смастеренный из дерева сосны. (Этот посох в виде семерки с черточкой посередине – олицетворял символ  вечности, единения и печать супружеской верности, как мне потом рассказала милая старушка в зеленом платке.) Они уходили с великой благодарностью за щедро проявленную божью милость. Они так долго искали друг друга и, будучи совсем истощенными духовным голодом  и измученными тоской по вечному прекрасному, все-таки нашлись – Они смогли, Они вновь повернулись к счастью, свету и любви, искренне простив и благословив этот мир. 
      Мы видели, как влюбленные плавно возносились в небо (оставив на земле посох-ключ другой, принявшей эстафетную палочку, паре), укутанные вихревым столбом из блистающих на солнце бабочек, которые с каждым взлетом вверх ослабляли свой поток, разлетаясь, пока не исчезли вовсе. Мы наблюдали за уходящими в небо Мужчиной и Женщиной, которые были видны с земли одним сияющим белым пятном, но которые несли в себе всю силу высвобождения и присутствия покоя. Птицы надрывно запели, провожая почти уже исчезнувших из вида героев в добрый путь. Листья помахали им вслед, трава низко поклонилась, лес зашумел в прощальном рыдании.
        Боже, какая красота! Говорят,  красота спасет мир – скорее всего, так оно и будет. Да будет так!!!
 
***
       Моя история подходит к концу,  мой дорогой читатель. Я замужем вот уже десять лет, мы все-таки вместе. Я поистине счастливая женщина, любящая и любимая.  Спасла ли  я своего мужчину и избавила ли себя от судьбы? Да. Но трудности не  исчезли - нет. Ведь жизнь  в земной реалии не освобождает нас от проблем и задач, которые мы приходим сюда решать для общего прогресса и личностного самосовершенствования. В противном случае, для «лучшего усвоения материала» будем откинуты на «второй год», проходя одну и ту же программу обучения, год за годом и так… по одному и  тому же кругу – «пока не сдашь экзамен». Помните, как сказано в одном стихотворении: «…не позволяй душе лениться, душа обязана трудиться…»,  так вот запомните: Душа, а не одно тело. 
       Проблемы не исчезли – нет, но мы приобрели силу, защиту и мощь, которые – когда мы вместе – помогают нам преодолевать  все препятствия с легкостью и защищают от бед. Жить стало легче, проще – любви и мира в доме моей стала больше! Красивее стала, муж сильнее прежнего любит – а ведь это для нас, мои дорогие женщины, самое главное! Любить и быть любимой  – чего нам еще надо. Любимые наши мужчины, любите нас и помните, женщины питаются любовью! Да, нас очень часто тяжело понять – не надо нас понимать, просто любите нас! Как «вода, трепещущая от оплодотворения духом Божьим, начала творить», так и женщина плодоносит и созидает, только если ее любят. Любви Нам Всем!
       Так кто же я и для чего? Я уверена, я Человек, уникальный, своеобразный и очень любимый;  и созданы мы, главным образом, для любви, радости и развития, и во имя ИХ. Да жить нам в радости, любви и согласии! Да жить, жить и жить нам! Жизнь, красочная и удивительная, со всеми ее естественными и природными проявлениями –  вот та сила, что питает и взращивает нас. Нельзя убивать естество, нельзя – убийственно для души!
        Баба Надя, дед Иван и старушка в зеленом платке еще живы, дай бог каждому столько; иногда наведываемся к ним. Как звали старушку в зеленом платке, я так и не узнала. Дед Иван и баба Надя никогда не называли ее по имени. Из любопытства  я не спрашивала. Если не называют имя – значит так должно быть, значит не надо знать. Что с Танькой и ее Левкиным не знаю, больше я с ней не виделась.
       После того случая под волшебной сосной мы еще месяц прожили в деревни, переживая  случившееся и привыкая к жизни с новым ее видением. В один из этих дней муж вернулся с сельской ярмарки, я еще нежилась в постели – лентяйка (знаю, но иногда так приятно и полезно побыть лентяйкой, которую любят и о которой заботятся только потому, что ты есть). Муж тихонько подкрался, боясь разбудить (я-то его слышала еще задолго до того, как он вошел), поцеловал в ушко и сказал:
       - Просыпайся, соня. Я тебе подарок привез.
       - Подарок? Ну, подожди, не тяни,  приляг, – замурлыкала я и прихлопнула рукой пару раз по кровати в знак того, что бы он лег рядом.
       Он не лег, но присел на колени, уткнувшись подбородком в кровать, затем властно сгреб меня в кучу вместе с мятой простыней и одним рывком сильных, надежных  рук приблизил нас к себе:
        - Ну, чего? Рассказывай.
        - Все хотела тебя спросить. А ты меня как нашел? Как ты узнал, что я здесь?
      Он не отвечал, а лишь сверкая своими, какими-то новыми глазами, прищурив немного левый глаз, смотрел на меня, выжидая: прочту ли я его мысли или нет.
       - Признавайся, мама проболталась?
       - Ты же знаешь, что нет.
       - А кто?
       - Никто.
       - Ты рылся в моих бумажках?
       - Нет.
       - Не ври.
      Он улыбался, он смеялся надо мной, продолжая щурить левый глаз.
       - Сказку про меня пишешь? – все забавлялся он.
       - Помечтай.
       - Мечтаю, знаешь о чем…
       - Ну, скажи, откуда ты узнал? – жалобно протянула я.
       - Сон приснился, – рассмеявшись, сказал он.
       - Ты опять смеешься надо мной. Как дам сейчас! – и я, было, игриво замахнулась. Он поймал мою руку и обвил ее вокруг своей шеи:
       - Во сне разговариваешь много, столько узнал… о себе.
       - Подслушивать нехорошо, – надув губы сказала я. – И что ты там узнал?
      - Любишь меня…сильно…иди сюда…
       Он все-таки вытащил меня с кровати, на руках вынес на улицу, поставил на теплую, любящую  землю и крепко обнял. Солнце ласковое голубило нас, играясь отблесками  золотистых лучей, отражение которых каждый из нас видел в глазах друг друга.
      Он достал из багажника подарок – деревце. Это была Шелковица – чудо-дерево, шелковистый шелкопряд, источающий нежность, добро и материнскую любовь. Это было древо мощной защиты, отвращения зла и нетленного домашнего очага. Это было дерево моих предков и моего солнечного детства, дерево, которое я потеряла и с божьей помощью приобрела вновь.
       Я ее посадила, но уже совеем в другом месте, теплом и укромном, где ее больше никто не тронет и никогда не обидит.

13. Свершение.

Возрождение полноценной семьи возможно
только при наличии идеи
вечной божественной женственности


      Ты хочешь знать, мой дорогой читатель, чем же закончилась моя волшебная сказка? Волшебством! А как иначе? Ведь миром правят любовь и чудеса!
       И вот Свет все шире и шире – тьма все глубже и глубже отдается в пламенные объятья Светлого… И вот нет уже ни светлого ни темного – есть красота Единства…

       «Привет, ба! Я пишу тебе письмо, зная, что ты никогда его не прочтешь, но абсолютно уверена в том, что услышишь маленькую, крохотную меня даже через всю Вселенную. Я пишу, чтобы сообщить – у меня все получилось. Мы справились. Мы развязали родовой узел. Мы вспомнили. Мы все всё вспомнили и в этом нам помогли наши Герои, чьих имен я не называю, ведь ты, как никто другой знаешь: имена меняются, а сути остаются. Я собрала книгу, как ты и просила, концовку дописала сама – так полагаю, в этом заключалась моя основная цель. Люблю, помню тебя и крепко целую.   

Дарю, с любовью Леся…

      …И вот она снова… в этот раз Она уже смотрела в его темные, прожженные земным существованием, глаза. Изувеченное  шрамами и долгой душевной борьбой  лицо, отнюдь не казалось ей  страшным, скорее наоборот, очень красивым и недосягаемым, уже познавшим всю глубину во всей своей полноте, познавшим  историю Вселенной.
     «Боже, какая глубина! Остались ли вообще лица, которые еще хранят в себе тайну истоков?» - с восхищением подумала она.
     - Ты прекрасен!  Божественен! – чуть слышно произнесла она.
    - Божественен? – и он громко, цинично  рассмеялся, словно высвободившийся гром,  тысячелетиями прятавшийся в поднебесье.
     Хохот был диким.
    - Забыла кто я? –  он отошел в сторону и взмахнул руками,  словно дирижер.
     Вдруг раздался гром. Померк свет. Метнула молния. Не отрывая от нее глаз, он пристально наблюдал за ее реакцией, готовый в любую минуту  укрыть испуганное и дрожащее от страха тело.
    - На этот раз я не испугаюсь, слышишь. Не сбегу! Я люблю эту тьму, этот гром и молнию. Я люблю тебя и все что в тебе всем своем существом. Люблю все, абсолютно все, не перебирая. Мне хорошо только там, где ты, мне хорошо рядом с тобой. Мне совсем не страшно. Слышишь? Обними!
       Он был не в силах оторвать глаз от хрупкого, но сильного,  очень легкого, почти облачного создания. «Мираж! – подумал он. –  Причудливая иллюзия». Увлекаемый ее блаженным, истинно женским ароматом, который он не вкушал уже много…много… тысячи веков, он непроизвольно двигался вперед. Ее стан, ее грудь, ее шея, губы…ее сладкие губы дурманили его возбужденное сознание. Он резко остановился, с силой сжимая кулаки, будто сдерживая огромную непреодолимую волну, судорожно распространившуюся по его телу, и  неистово закричал:
     - Уходи! Я не смогу сдержаться. Я хочу вкушать тебя всю, целиком, без остатка. Я уже не тот. Я поглощу тебя. На этот раз я не смогу отказаться от тебя!  Уходи! Прошу!
      - И не надо отказываться. Все в избытке. Все  в изобилии. Лишь протяни руку. Прекрати ограничивать себя.
     - Уходи, пожалуйста. Я утащу тебя на дно!
     - И утащи. Мне хорошо только там, где есть ты. Я дышу только рядом с тобой. Моя формула «Я есМЪ» не действует без тебя. Я – есть МЫ, я и ты, меня без тебя нет. Мое великое есмь может превратиться в семь я  только с тобой, без тебя я не продолжаюсь. Мир обеднел без любви. Люди умирают без меня, но я не могу продолжиться – я застряла  во времени,  без тебя мне не справиться.
       Упиваясь ее сладким голосом, словно соловьиным пением, которое заполняла пустоты его сердца и тела, он, едва сдерживая хриплое рычание, прошипел:
     - Уходи!!!
     - Коснись меня! Дотронься! Я здесь. Я реальна. Это мой выбор. Мой свободный, вольный выбор.
       Не дожидаясь его ответа, она стремительно двинулась вперед. С каждым ее приближающимся шагом его виски пульсировали нарастающим желанием,  его неровное сердцебиение  нервно отстукивало. Она вплотную подошла к нему. Нежно взяла в ладони измученное лицо и вдохнула аромат земли. Волна до боли знакомого запаха проникла в нос, грудь, живот… Она не удержалась и прильнула к его губам, таким теплым, нет… горячим. Он не сопротивлялся. От долгожданного, карамельного поцелуя подкосились ноги, закружилась голова. Она пошатнулась. Он дерзко обхватил ее стан, не давая упасть, и крепко прижал к себе, буквально вдавил в себя, и со стоном вдохнул, образуя единое целое. И не было сил противостоять Великой Любви.
      - Моя, только моя, никому больше не отдам, - и он еще сильнее вдавил  в себя Лили.
      Он насыщался чистым свежим запахом, идеальным, нежным  и чувственным женским телом, по которым неимоверно изголодался. Великая сила любви и красоты высветляла  его темную суть, абсолютно всю, без остатка.
       И они стали едины и целостны. Лили познала самые далекие глубины мироздания и превратилась в безусловную Любовь. Люцифер возродил и приумножил свой лучезарный свет, воскрешая Божественный мир в счастье, гармонии и любви. И ликовала природа, и ликовал человек, и ликовали боги, что несут свет знания детям своим:

                В начале была Любовь
                и Любовь была у Бога
                и Любовь была Бог…»



PS    
      И великие влюбленные  породили новую жизнь, ярчайшую и величественнейшую, когда-либо существовавшую во Вселенной. И имя этой жизни БЕЛЬ. Скоро узнаем, скоро услышим,  она уже  близко, совсем рядом... слышите… счастье и любовь на пороге, позвольте им войти! Откройте двери!