Алые галстуки

   Этот день я не забуду никогда. Не помню число, даже месяц точно, а сам день – не забыл.  Была весна. Холодная, капризная. То ли март,  то ли начало апреля. После очередного приступа зимы снег подтаял только к обеду. Дул холодный ветер, а я шёл нараспашку. На груди красовался только, что повязанный пионерский галстук. Был я в ту пору редкостным гадёнышем, не верившим ни в какие светлые идеалы. Я, впрочем, не верю в них и сейчас, на счёт прочего судить не берусь. Но первый свой пионерский день помню отчётливо, словно настоящий праздник. Собственно это и был – праздник. Уроков в тот день у нас не было. Не у всех, а только у тех, кто удостоился «высокого права» быть принятым – первым в Торжественном зале огромного, как айсберг ленинского музея. «Удостоиться», впрочем, было несложно. Нужно было учиться без троек, ну или хотя бы «почти без троек», и не иметь «залётов». Хотя, какие «залёты» могут быть в третьем классе? Впрочем… Они у некоторых уже были. Но об этом чуть позже.


   С двух классов таких «хорошистов» набралось нас человек 20. Церемонию мы репетировали почти месяц. Каждый знал, где стоять, когда кричать присягу и кто кому будет повязывать. О, это было страшно важно! Повязывали нам галстуки такие же обормоты - наши «шефы» из седьмого класса.  Галстук мне повязывал Боря Звягин – редкий хулиган (с хорошей успеваемостью), самбист, а в последствии - бандит. Нормальный, кстати, бандит – не бепредельщик.


   Всё было уже многократно обкатано, отрепетировано до тошноты, и всё равно, было как-то волнительно. Знамёна, корзины цветов (только не с чёрными, а с красными лентами), несколько внучек Карла Маркса и ровесников залпа «Авроры». Чуть в сторонке гарцуют в нетерпении родители. Лепота! Церемониал закруглялся.  «Шефы» вязали галстуки «подшефным» и отваливали в сторону. Боря справился с этим великолепно – расталкивая одноклассников, одним из первых протиснулся ко мне, непринуждённо завязал святыню на моей уже тогда не тощей шее и со словами: «Носи, сынок», - затерялся в общей массе. Уже почти все сияли сакральным счастьем перехода в новый этап жизни, теперь уже пионерской – почти взрослой, и только ушастый Дима Цветов судорожно вертелся на месте, с перекинутым на предплечье красным треугольником.

- А мне, а мне, – лепетал он.

Рыжий Жора из параллельного класса успокоил товарища:

- А тебе, вон жирная повяжет!


  Жирная уже была на подходе и услышала эпитет, данный ей юным пионером. Торжественную тишину Торжественного зала взорвала оглушительная пощёчина. Я посмотрел на Жорку – щека его пылала ярче галстука. Через секунду раздался оглушительный  незапланированный смех и родителей, и участников действа.  Даже внучки Карла Маркса, кажется, улыбнулись. Ой, что бы было  сейчас! А тогда – ничего. Посмеялись и забыли. Ну, кроме меня и Жорки…


   Вторая группа «достойных» включала в себя всех. Собрали, как говорится, лучших из худших … Разумеется только в плане дисциплины и успеваемости. Впрочем, было одно исключение. Олежку Кожанова не включили и во вторую группу. К третьему классу он успел «отличиться» не только в учёбе (с кем не бывает), но и состоять на учёте в милиции. А это для «приличной» школы в центре города, имени … ах какого замечательного человека было такоооое!!! Поначалу даже нам было дико, а потом ничего – привыкли. Тем более, что классу к восьмому и милиция, и «учёт» в ней, и даже суд с условным сроком воспринимались вполне буднично. Ну, не сложилось. Кому-то просто не повезло.


    В общем, не попал Олежка и во вторую группу, которую тоже с почётом, но меньшим, принимали в пионеры в школьном музее. А он-то пришёл в тот день к первому уроку, чистенький, наглаженный…  С новеньким алым галстуком и значком в кармане. Надо было видеть его выражение лица, когда Анна Петровна объявила ему:

- А ты, Олег, никуда не пойдёшь…


   Как убила! Хотя,  в общем-то,  и не она решала, кто пойдёт, а кто нет. Парень сглотнул обиду, но  видно было, как больно ударили его в этот день. Как знать, если бы не эта пощёчина, может быть,  и сложилась бы бестолковая Олежкина жизнь как-то иначе.

- Не сложилось. – Сказал, вздохнув, его сосед по подъезду, а мой по парте  Димка Панин. Как в воду глядел!


   Олега принимали в пионеры, кажется, только на следующий год. Вообще не фига не торжественно. Вызвали к доске и повязали, вроде бы даже не галстук, а так – кусок красной материи. Кстати, повязали ненадолго.


   В том же году умер наш дорогой и незабвенный Леонид Ильич. Если, кто-то помнит, он ведь до того дня казался всем не только не сменяемым, но и бессмертным. И вот учительскую накрыл паралич. Дети бесновались, рассказывали анекдоты про любимого вождя и предвкушали что-то необычное и великое… Как выяснилось – незапланированный выходной. Как славно жилось-то тогда.  Каждый год партия и правительство одаривали нас дополнительным днём официального безделья. Все знали, что он будет и только гадали – когда?


   Но кончина Леонида Ильича была первой невосполнимой утратой в цепочке таких же невосполнимых и скорбных происшествий. Только перед пятым уроком нас построили в классе и задыхаясь от горя и слёз объявили:

- Сегодня …в школу … пришла телефонограмма…


   Я понимаю, что смерть человека это всегда горе. С годами, глядя,  во что превратили страну все, кто брался ей управлять, я даже полюбил Леонида Ильича почти как родного дедушку, но тогда… Напускная скорбь нашего драгоценного педагога, театральные наигранные паузы и нелепейшее начало «Пришла телефонограмма». Вроде как «К нам едет ревизор» - вызвали в моём молодом растущем организме едва сдерживаемый приступ смеха. Я не знаю, что бы было дальше. Но спас меня мой дружок Серёга,   который не выдержал и всё-таки заржал на весь класс.   Серёгу из класса выперли.  А в возникшей кутерьме и остальные смогли просморкаться и проникнуться серьёзностью подобающей моменту.


   На следующий день школа напоминала зал выдачи в бюро ритуальных услуг. В главной рекреации рядом с учительской красовался огромный портрет Леонида Ильича в траурной рамке. К портрету были наклонены знамёна с траурными лентами, а венчала композицию корзина цветов – точно такая же , как в том самом Торжественном зале, где нас принимали в пионеры. Но, разумеется, также с чёрными лентами. Все говорили вполголоса. Ни кто не смеялся, не бегал. По крайней мере, на первой перемене - рядом с траурным уголком. Даже если кто-то за кем-то бежал, у портрета бегущие переходили на неспешный шаг, и только миновав его – ускорялись.


   На второй перемене носились также резво, как и во все остальные дни, не взирая ни на портрет, ни на утрату, постигшую советский народ и всё прогрессивное человечество. А на третьей! У портрета, как сказал наш директор, «произошла безобразная драка». Будто драка может быть приличной или даже красивой.


   Участником драки был опять же - Олежка. То ли он зарядил кому-то в харю, то ли ему зарядили… В общем, влетел один из участников в портрет с цветами, отчего цветы помялись, а портрет грохнулся о земь и разбился. Точнее - рама со стеклом – вдребезги.

   На последней перемене при огромном стечении народа Олежку с товарищем торжественно исключали из пионеров. Я не помню, кто был вторым участником происшествия, но помню, что мальчишка плакал. Олег держался стойко, даже мужественно. Когда церемония достигла апогея, и алые галстуки были торжественно сорваны с шей хреновских пионеров, он даже поддержал своего товарища по несчастью.

- Да не сцы, ты! Один х…й снова примут…


   Не приняли. Вскоре Олег перешёл на «экстернат» - иногда являлся в школу, если не зависал в милиции, или не ездил с матерью по другим городам за шмутками. Потом получил условный срок за мелкую кражонку, а в восьмом классе сел по настоящему.


   Парень он был неплохой. Даже хороший. Душевный и не злой. Была у него одна беда… Вернее,  бед у него в жизни было много, но одна из них пёрла всегда впереди его. Олежка был клептоман.  Стырит обязательно какую-нибудь безделицу. Потом проиграет её в карты, обменяет или просто подарит хорошему, или даже не очень хорошему человеку. Болезнь. Болезнь не излечимая, ведь голову лечить медицина так и не научилась. Поэтому её лечением всегда занимались правоохранительные органы.


    Мы закончили 9 классов и встретили Олежку на пляже. Его тело испещрённое шрамами ещё до отсидки украшали две наколки – роза на плече и какой-то факел на предплечье.

-Ну, как там, Олег?! – первое, что мы спросили.

- Да, нормально. -  С  важным видом бывалого мужика ответил он. -  Я и восьмилетку там закончил и на крановщика выучился, и на плотника…


   Олег раскурил сигарету. И после пары затяжек продолжил:

- Но вам, пацаны, я туда не советую. Я и сам в «малолетку» больше ни ногой!


   Олег сплюнул под ноги и улыбнулся широкой гагаринской улыбкой, обнажив сверкающую желтизну вставных зубов.


   На «малолетку» Олег и в самом деле больше не попадал. Сперва как-то держался, а потом и возраст вышел. Садился в обычные взрослые зоны. То ли два раза, то ли три. Ходки его были по причине тех же кражонок и клептомании  короткими. Особенно последняя ходка, хотя срок дали приличный. Рецидив – раз. Хищение госимущества – два. А это уже не покрышки с дяди Валиной машины. Олег с каким-то таким же полудурком снёс стекло магазина вместе с сигнализацией. Да так мастерски (уроки зоны зря не проходят), что ничего не зазвенело. Взяли они какую-то ерунду: конфеты, сигареты; открыли ящик коньяка и там же стали бухать. Там и уснули. Там, собственно, их и повязали утром следующего дня…


   Олега хоронили зимой. Народа было немного. Говорили, что на зоне у него вышел какой-то конфликт. То ли спёр что-то, то ли послал кого-то не того, точно не знаю. Но все точно знали, что Олежку сожгли. Заживо. Сунули в топку где-то в котельной и закрыли. Умер он от ожогов по дороге в реанимацию.

 
   Я смотрел на алый как кровь гроб и  вдруг вспомнил алый галстук, так недолго красовавшийся на груди Олежки. Точь-в-точь, как обивка на его последней постели.  «Не сложилось, не сложилось» - вырвалось у меня…
                2011