А это - мой Пушкин! Гл. 41. Опыт - не шутка!

Для ареста того самого Пушкина, подозреваемого в поступках, "клонящихся к возбуждению к вольности крестьян» , Бошняк брал фельдъегеря Блинкова. И тому пришлось проделать напрасно двойной путь из Петербурга в Порхово и обратно.
Пушкин  слышал о расспросах жандарма о себе, но не знал,  что  А.Х. Бенкендорф  - шеф корпуса  жандармов, уже через месяц после этого начал следствие по другому делу: о ходивших по рукам поэта стихах. Теперь добрались до  «Андре Шенье». После казни декабристов стихотворение распространилось в списках под названием «14 декабря», о чем  Саше  написали друзья.

Да, он прославлял в этом стихотворении вольность и борьбу за нее . В гневных строках,хоть и описывал думы и переживания Андре Шенье  - французского поэта, перед казнью, он выражал свои  личные  переживания. Ведь сам был осужден томиться в ссылке!

Саша надеялся на снисхождение Николая I, а тому принесли пропущенные строки в «Андре Шенье», - "14 декабря"

Тот прочитал и  ужаснулся_ царь подумал, что эти строки о нем:

…Убийцу с палачами
Избрали мы в цари.
О ужас! О позор!

Подперев голову,царь  сидел и думал: «Что делать с этим Пушкиным?.. Известность поэта проникла далеко за пределы России. Стихи его переведены во Франции, Германии и Швеции… Бенкендорф доложил, что имя  стихотворца упоминается с уважением в зарубежной печати, а один из известнейших французских журналов назвал его «драгоценнейшей надеждой русского Парнаса», "поэтом, которого соотечественники с гордостью могут противопоставить отличнейшим поэтам других европейских народов». Да-а-а. Шефу тайной полиции неподвластно остановить все это…Зато оставил этот номер газеты, вот он...

 Надо в какой-то мере успокоить общественное мнение – не могу же я не признать, что даже после разгрома декабристов общество бурлит, продолжается брожение умов, протесты не прекращаются… И опять его стихи!Агенты находят их всюду…Портреты жен декабристов  превратились  чуть ли не в иконы…

Так и быть, в такой атмосфере «прощение» известного опального поэта может дать  немалый выигрыш... Жандармский  полковник  Бибиков советовал избрать другую тактику для свободолюбивых мудрецов - польстить их тщеславию.Может, стоит прислушаться к нему?.. И Бенкендорф в  последнем донесении вторит ему, говоря о Пушкине, что,если удастся направить его перо и его речи, будет взаимная выгода… Решено! Тактика «помилования», с учетом других упомянутых мотивов… даст прямую выгоду…».

Саша, в ответ на советы обратиться с покаянным письмом к императору, писал Вяземскому: «Более чем когда-нибудь  обязан я уважать себя - унизиться перед правительством была бы глупость…».

А теперь? Теперь еще более, чем когда-либо, необходимость такой позиции диктовалась ответственностью перед общественным мнением и перед теми, кто томился в казематах. Соглашаясь ходатайствовать через Жуковского о прекращении ссылки, Александр хотел лишь «договориться» с правительством на таких условиях: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политический, религиозный, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить принятому порядку и необходимости».

Но  Жуковскому и Вяземскому такая формулировка не понравилась. И теперь он, под их давлением,вынужден просить у царя  позволения ехать для лечения аневризма – «в Петербург или Москву"... или  "в чужие краи».

Саша ответил на письмо Вяземскому, упрекавшего: «Ты находишь письмо мое Николаю I холодным и сухим. Иначе и быть невозможно. Благо - написано.Теперь у меня перо не повернулось бы»,  - имея в виду казнь друзей.

Письмо царю Александр  послал через псковского губернатора фон Адеркаса еще одиннадцатого мая.Сейчас - начало августа,но до сих пор нет ответа...
Надежда Осиповна, обеспокоенная  жалобами сына на аневризму, отправила Николаю I прошение. Александр не знал, что мать  просила даровать  сыну прощение.

Сегодня он возвратился из Тригорского за полночь. Почувствовав, как холодно в  комнате, затопил печь и сел греться у огня. "Интересно,  мне кажется за гулом огня, или действительно слышу звон колокольчика?". Подбежав к окну, Саша  принялся  вслушиваться и всматриваться в темноту за окном.

Но сердце тут же облилось холодом – кто это может быть? Ночью? Не с добром! Бросился к столу, где лежало стихотворение «Пророк», которое начиналось «Великой скорбию томим», и быстро сунул его за пазуху.

 И вовремя -  порог переступила растрепанная со сна няня, а  за ней – жандарм. «Вот оно!»,- бухнуло в груди.
- Немедленно собирайтесь – поедете со мной в Псков! – приказал  незваный гость. " А про обыск ничего не говорит!.. И довольно-таки вежлив. Может, пронесет? - мелькнула мысль. – Но зачем тогда приехал ночью, и почему – в Псков?».

А это барон Дибич - начальник главного штаба, написал псковскому губернатору фон Адеркасу, что по «всеподданнейшей просьбе» по велению государя, Пушкину позволено ехать с фельдъегерем, но он может ехать в своем экипаже свободно – прямо к дежурному генералу главного штаба императорского величества».

Адеркас,получив такое указание, не стал медлить, а  сразу отправил к нему фельдъегеря  с запиской: «Сей же час я получил прямо из Москвы с нарочным высочайшее разрешение по прошению Вашему. Фельдъегерь остается здесь, прошу Вас поспешить сюда и прибыть ко мне».

Пока  барин быстро собирал дорожный чемодан, Арина Родионовна, по его просьбе, послала садовника Архипа в Тригорское - за пистолетами, которые он там оставил.

Тот быстро вернулся с маленьким ящичком.Но жандарм,рассматривая принесенные пистолеты,проворчал:
- Господин Пушкин, мне ваши пистолеты опасны.
Но Саша ответил твердо:
- А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать. Иначе, как с пистолетами, я не привык путешествовать.

Обеспокоенная, растерянная, простоволосая няня бросилась за ним на крыльцо, захлебываясь в плаче:
- Батюшка!.. За  что?
Саша обнял её и сел в коляску со словами:
-Не плачь, мама. Сыты будем; царь хоть куды  ни пошлет, а все хлеба даст...

Няня до утра не дотерпела - на рассвете побежала в Тригорское. Представ перед хозяйкой  в таком виде, с седыми космами, спадающими на лицо и плечи,полураздетая, Арина разрыдалась, ввергнув еще больше хозяйку Тригорского в страх.
 - Не томи, Арина Родионовна, что случилось? Что с барином? - Прасковья Александровна не могла скрыть тревогу и ожидала самого плохого  ответа.
 Та рассказала все, что видела.

Прасковья Александровна стала допытываться:
 - Что же, взял этот жандарм какие-нибудь бумаги с собой?

 - Нет, родные, никаких бумаг не взял, и ничего в доме не ворошил; только после я сама кой-чего изничтожила.

 - Что? Что же это было?-нетерпение прорвалось в голосе хозяйки Тригорского.

 - Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеич кушать любит, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого, немецкого - такой  поганый …

   Прасковья Александровна успокоилась, услышав, что «в доме ничего не ворошили», и что никаких бумаг не взяли".
Знала - он  обязательно напишет откуда-нибудь с дороги.

 И была права. Уже четвертого сентября из Пскова Пушкин, начеркал торопливым почерком, с кляксами: «Я предполагаю, что мой неожиданный отъезд с фельдъегерем поразил Вас так же, как и меня. Мне его дали для вящей безопасности.После любезнейшего письма Дибича зависит только от меня этим возгордиться. Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть восьмого числа: как только буду свободен, со всей поспешностью возвращусь в Тригорское, к которому отныне сердце мое привязано навсегда».

 Осипова вся превратилась в ожидание, а Саша настолько успокоился, что развеселился и всю дорогу шутил,  несмотря на плохие дороги, сыпучие пески,да на отсутствие съестного.

 Но, все-таки, голод - не тетка.Оказалось, что по дороге не всегда можно найти, чем перекусить. Возмущенный этим, он в харчевне, прямо на стекле, перстнем нацарапал четверостишие:
 
Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор!..

  Выехав из Пскова ,согласно предписанию,  вечером четвертого сентября,они в Москву прибыли уже восьмого.

Дибич, которому доложили, что они уже приехали, велел привезти  Александра  в Чудов дворец. Тут  размещался сам он и  царь с семьей  - в ожидании  торжеств по  его коронации .

Саше не дали даже переодеться - предстал перед  Дибичем в дорожном костюме, усталый и уже немного нездоровый. Смущенно провел ладонью по грязной нечесаной голове и подбородку. "Помятый, грязный,небритый" - почувствовал себя не в своей тарелке.
 Но Дибич  не стал ждать, пока он приведет себя в порядок:
-  Государь ждет - пошли.

Царь,высокий,красивый, с глазами навыкате, встретил его  удивительно доброжелательными словами:
- Брат мой, покойный император сослал вас на жительство в деревню, я же освобождаю вас от этого наказания - с условием ничего не писать против правительства.

 -  Ваше величество, я давно ничего не пишу противного правительству, а после «Кинжала», вообще,  ничего не писал, – ответил воодушевленный такой  теплой встречей Саша. Вспомнив о стихотворении «Пророк», что схватил в спешке и затолкал куда-то, непроизвольно потянулся рукой к  карману, но тут же опустил.

 - Вы были дружны со многими из тех, которые в Сибири? – не удержался от вопроса царь.
 - Правда, государь, я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним те же чувства! - Саша не стал юлить и подобострастничать.
 - Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер!- не сдержал гнева Николай I. Его брови сошлись на переносице, а глаза метали молнии.

 - Мы, знавшие его, считали всегда за сумасшедшего, и теперь нас может удивлять одно только, что и его, с другими, сознательно действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь!- осторожно произнес Саша. Он надеялся хоть как-то повлиять на судьбу друга.

  Царь промолчал. Потом с настороженностью, смешанной с любопытством, произнес голосом без всякого оттенка:
 - Пушкин, принял ли бы ты  участие в 14 декабря, если бы был в Петербурге?
  Повисло молчание. Потом прозвучал твердый ответ:
 - Непременно стал бы в ряды мятежников, государь…Все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нем…Одно лишь отсутствие спасло меня, за что благодарю Бога!

Во взгляде царя промелькнуло удивление, но следом был задан другой вопрос:

 -  Переменился ли твой образ мыслей и даешь ли мне слово думать и действовать иначе, если я пущу тебя на волю?
    Саша молчал.Николай I ждал.В конце концов, чтобы прервать затянувшееся молчание,Александр вынужден был сказать:
-   Сделаюсь другим…
Как будто атмосфера разрядилась…Николай I, как бы между прочим, продолжал выяснять:
-   Что же ты теперь пишешь?
-   Почти ничего, ваше величество... Цензура очень строга.
-   Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура? - тяжеловесно пошутил Николай I.
-Цензура не пропускает и самых невинных вещей, что крайне не рассудительно,– осмелел и Саша...
    Беседа закончилась словами царя:
-   Довольно ты подурачился... Надеюсь, теперь ты будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем…Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь... Отныне я буду твоим цензором...

Саша вышел от него, ободренный снисходительностью государя. Чувствовал  он себя счастливым, веселым –  встреча была, как ему показалось, доброжелательной...

Но  он не знал, что уже семнадцатого сентября фон Фок писал Бенкендорфу: «Выезжая из Пскова, Пушкин написал своему близкому другу и школьному товарищу Дельвигу письмо, извещая его об этой новости и прося его прислать денег с тем, чтобы употребить их на кутежи и на шампанское. Этот  господин известен за мудроствователя, в полном смысле этого слова, который проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как и к добродетелям, наконец, деятельное стремление к тому, чтобы доставлять себе житейские наслаждения ценой всего самого священного. Этот честолюбец, пожираемый жаждой вожделений, как примечают, имеет столь скверную голову, что его необходимо проучить, при первом удобном случае…».

Вернувшись из дворца к Соболевскому Сергею, другу Левушки,Саша стал искать злосчастную бумагу, что так сильно напугала его  при воспоминании о ней у  императора. «Пророк» обнаружился в  бумажнике…

Долгой дорогой в Москву он мечтал о том, что, если все для него будет складываться неблагополучно, он просто вручит его царю - и будь то, что будет... Его счастье, что все завершилось хорошо...

Устроившись в трактире «Европа», что в доме Часовникова на Тверской, Саша в первую очередь послал к графу Толстому-Американцу вызов на поединок - не собирался прощать ему ту клевету, которую  тот пустил о том, что его высекли в тайной канцелярии. Еще до его первой ссылки... Но  того не оказалось в Москве…

Первый визит Саша нанес княгине Вяземской, с которой особо подружился в Одессе. Сама Вера Федоровна, дети Вяземских, с которыми он  мог играть  тогда часами,и с тех пор жившие легендами о его похождениях на берегах Черного моря, бросились вниз вместе со своими учителями и гувернерами с криками: «Пушкин! Пушкин приехал!».

После объятий и поцелуев, торопливых расспросов и ответов, Саша, выяснив, что Петр Андреевич поехал в номерную баню,  помчался вслед за ним туда, и их первая встреча произошла именно там... Они  говорили и не могли наговориться, между делом  помогая тереть и мыть  спины друг другу…

Саша теперь упивался вниманием всех – он не мог появиться на публике, чтобы сразу не прошелестело его имя: «Пушкин, Пушкин!». Сразу все глаза обращались к нему – такой популярности ему еще не доводилось  испытывать. В театре, на балах, во всех обществах  публика глядела только на него.

Многие, с которыми он первый раз знакомился, втихомолку делились с дневниками.
Погодин М.П.- руководитель издания "Московский вестник" писал о своем впечатлении о нем : «Превертлявый  и ничего не обещающий снаружи человек…».
Булгаков А.Я: «Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая. Он читал у Вяземского свою трагедию «Борис Годунов»…

А Н.А.Полевой увидел перед собой человека худощавого, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, которые прикрывали всю нижнюю часть щек и подбородка, с большой копной кучерявых волос.Он решил, что Пушкин избирательно относится к людям.И у него как будто была на это причина.

 Эта неприязнь была взаимная.Однажды, когда Саша сидел в своем номере в гостинице на Тверской, к нему прибыл гость.Теперь он знал, что это Н.А.Полевой - редактор литературного альманаха. Саше он почему-то  сразу не понравился. И он это показывал раздраженным голосом. И так как ему Полевой отвечал тоже запальчиво, разговор шел на высоких тонах. Но тут в комнату зашел Сергей Шевырев.
 Полевой с насмешливым видом наблюдал за тем, как  этот самый  Пушкин,что только что пренебрежительно разговаривал с ним, как будто споткнувшись, моментально перешел к стихам Шевырева и стал их горячо расхваливать.

 Полевой с изумлением следил за этой метаморфозой с   "много возомнившим о себе поэтом"  - Пушкин только что разговаривал с ним, как с неприятелем. А Шевыреву оказывает свое расположение  - чуть ли не подобострастно.
И тут следом за Шевыревым в комнату ввалился  Михаил Погодин. Пушкин и к нему бросился  с распростертыми объятиями…

Полевой, поняв, что он третий лишний, направился к двери, и тогда Пушкин, провожая его до двери, шепнул  извиняющимся тоном, по-французски: «Забудьте прошлое! Прошу вас!».

Полевой  решил, что  это из-за того, что он из разночинцев, не имеет ни роду, ни племени, ни денег, и , если чего-нибудь добился, то только благодаря себе… А почему тогда перед Погодиным... он тоже ведь... "А-а-а! Он же редактор и может ему пригодиться!..Так и я - редактор! Ничего не понимаю..."

 А предмет его обиды, когда все разошлись, закинув за голову руки, долго думал над своим поведением. Почему он сегодня обидел Полевого? Почему так подобострастно себя повел, и  уже это не в первый раз, с Шевыревым и Погодиным? Неужели он чувствует себя с ними не равным?.. А ведь он известный писатель…

 И понял, что он бы предпочитал чувствовать себя аристократом, светским львом, как те, перед кем он бисер метал, а не писателем. Это понимание охладило его восторженность к себе, которую подогревали поклонники…

Погодин, который сразу не нашел в нем ничего примечательного, поменял свое мнение после чтения им  «Бориса Годунова». Чтение трагедии происходило на квартире Д.Веневитинова -  молодого поэта.

Он в дневнике описал, как происходило это действо: «Первые явления все слушали тихо и спокойно, или лучше сказать - в недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорьем всех ошеломила… А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков «да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной», мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний… Кончилось чтение. Мы смотрели долго друг на друга и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления…Пушкину приятно было наше волнение. Он начал нам, поддавая жару, читать песни о Стеньке Разине, предисловие к «Руслану и Людмиле», « У Лукоморья дуб зеленый»… Потом начал рассказывать о Дмитрии Самозванце… О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь… Да едва ли кто и спал в эту ночь. Так был потрясен наш организм...».

Шевыреву  С.П. Саша же показался красавцем, так чтение «Годунова» преобразило  его.Лицо горело вдохновениме,глаза сверкали ярким голубым светом,алые губы то и дело раздвигались в улыбке, являя им белоснежный ряд  ровных и красивых зубов...
И  Михаил Погодин  уже   не вспоминал , как в первый раз ему не понравился Пушкин.Он опять написал в дневнике: «Пушкин у Веневитиновых – читал песни, коими привел нас в восхищение. Вот предмет для романа – поэт в обществе".

Саша не знал, что даже цензоры высоко оценивают его талант.Цензор И.М. Снегирев в своем дневнике отметил: «Был у А.Пушкина, который привез мне, как цензору, свою пьесу «Онегин»…Талант его виден и в глазах его: умен и остр, благороден в изъяснении и скромнее прежнего… Опыт – не шутка!» - усмехнулся он, заканчивая этим выводом свое восхищение молодым триумфатором.

А Бенкендорф  докладывал царю: «Пушкин-автор в Москве и всюду говорит о вашем величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью...За ним все-таки следят внимательно…».

Обо всех этих  страстях Саша не знал и купался в обожании дам, уважении всех, кто хоть как-то почитает словесность…