50-годы. Мой путь к знаниям

                50-годы, Мой путь к знаниям.

                Когда как редкий гость
                Приходит в сердце
                Тишина,
                Легко мне слушать
                Даже бой часов.

                Исикава Такубоку.


Жизнь в сельской местности во времена моего детства и отрочества была не легкой, бедной. И было общепринято уезжать после окончания школы – в город, в город. Вначале в учебные заведения, но в такие – чтобы не возвращаться жить в деревню. Вот поэтому со многими своими одноклассниками после окончания школы – я уже не встречался. Все разъехались, все как-то устраивались в городе, и, если и приезжали в мой родной поселок, в Юрью, на побывку – то в разное время.

А многие уехали так далеко, что вряд ли вообще приезжали в Юрью. Вера Костюковская уехала, например, в Забайкалье, Лиля Зыкова – в Узбекистан, Сережка Агалаков – в Иркутск, уехали они с родителями, всей семьей, в Юрью вроде как не к кому им было приезжать, все одноклассники и друзья – тоже уехали.

Первая моя попытка поехать учиться, получить специальность – это случилось после седьмого класса, он тогда был выпускным. Через военкомат был объявлен набор в так называемые летные школы, вроде суворовских училищ. Я подал в райвоенкомат документы, и меня направили в медицинскую комиссию, в Киров. И здесь я узнал, что у меня плохое зрение, в летную школу я не гожусь. Однако в другие училища, требующие здоровья, и в военные, и в гражданские, я могу быть принят.

Обстоятельства с летной школой в какой-то мере оказались для меня удачными, потому что вскоре такие школы были распущены. И некоторые бывшие курсанты поступали вместе со мной в авиационный институт. Правда, они имели какие-то льготы.

Следующий мой шаг, в том же году, – попытка поступить в речное училище, в городе Великий Устюг. Всегда с улыбкой вспоминаю, что ехать учиться мне горячо желала моя сестра: «Будешь получать стипендию – и купишь мне настоящую авторучку!» Вот так мы жили, и мечтой было – иметь авторучку, чернильную, конечно, с пастой тогда еще ручек не было. В школе мы писали ручками с металлическими перьями, носили в портфеле чернильницу-непроливайку, и была даже азартная игра на перья, перевернешь перо своим пером – и выиграешь его.

Авторучки мы делали сами, из металлических ручек, вставляли в трубку деревянную пробочку с отверстием, проволокой навивали на перо накопитель-ограничитель чернил. Иногда такие ручки работали и исправно, но чаще – периодически делали в тетрадях кляксы. Или пачкали чернилами содержимое в портфелях.

Поехали поступать в училище, в Великий Устюг, мы втроем, еще Витя Мищихин и Борис Мищихин, однофамильцы. Ехать нужно было поездом до Котласа. А там по Сухоне – пароходом. Навсегда запомнил я эту поездку. Еще и потому, что она первая, самостоятельная. В поезде ехали ночью, хоть и с общим билетом, но спать на верхней полке – можно было устроиться. Но мы не спали, не хотелось, все интересно, и ночью тоже. Может быть, немного и поспали.

В Котласе перешли на пристань и сели на пароход «Щеговары». Что означает это слово – я так и не узнал. Но в путевых заметках какого-то архангельского писателя мне было приятно встретить упоминание про этот пароход. Он колесный, паровой котел топился дровами. И поездка попала опять на ночь. Здесь спать совсем уж было негде, билеты самого дешевого класса. Мы забрались в канатное помещение, и устроились спать-дремать на канатах. Наверное, все-таки спали, молодой организм требовал сна, утром все наши тела были в рубцах от канатов, это даже напугало нас.

Среди ночи слышали, как пароход сел на мель, и долго с нее снимался. И еще – как загружался дровами для топки котла. Остановился под высоким берегом, по-моему, правым, и сверху, по деревянному настилу, рабочие сбрасывали бревна прямо на палубу, на специально огороженное место. При подготовке очередного бревна, вверху на берегу, в тишине ночи слышались возгласы рабочих, команды, что-то вроде «Дубинушки»: «Раз – два, взяли! Эх, дубинушка, ухнем!» А затем грохот падающего бревна, и содрогание парохода.

На рассвете любовались рекой, красивые наши реки! Один берег высокий, иногда даже отвесный, я бы назвал – яры, как в Юрье у нас на реке Великой – Красный Яр, Черный Яр. Вверху чаще лес, сосны, боры. Другой – пологий, заливные луга, отмели, песчаные косы на изгибах реки, чайки за пароходом, все так интересно, все так красиво! Только переживания за исход нашей поездки омрачало нашу молодую радость.

В Великий Устюг прибыли утром, опять же помню крутой берег и много ступенек лестницы от пристани в город. И еще помню скольжение по утренней, еще темной, воде несколько лодок под парусом, наверное – яхт, скорей всего – училищных, нам подумалось, что может и мы когда-нибудь будем так плыть. Лодки под парусом запомнились, мне может быть потому, что увидел их впервые. «Белеет парус одинокий», - это мы теоретически проходили. А здесь живой парус, хоть и не в море. Вот и запомнилось это мне.

Нас сразу же после прибытия направили на медицинскую комиссию. При проверке зрения, после двух бессонных ночей, я не увидел не только нижние ряды контрольной таблицы, но и верхние. Короче, комиссия меня забраковала. И опять по зрению. И ни какие мои объяснения слушать не стали. Борис Мищихин не прошел комиссию из-за малого роста. У Вити Мищихина оказалось все хорошо.

Но тут сработал наш эгоизм, зависть. Во время ожидания медкомиссии мимо нас строем несколько раз проходили курсанты, в столовую, из столовой, на занятия. Форма у них хоть и не военная морская, но тоже очень красивая. Почему-то мне запомнились синхронные движения ног строя, «раз-два, топ-топ!» Брюки «клещ», и ботинки какие-то особенные. Нам так хотелось быть тоже в этом строю, в этой колонне, и топать форменными ботинками по пыльной дороге. И из-за зависти, что у Виктора это может случится, ( еще сдавать экзамены), а у нас уже точно – нет, мы стали уговаривать Виктора возвращаться домой с нами: «Что ты здесь будешь делать один, без земляков, тебе будет скучно, не весело, и бить тебя здесь будут!» Наверное, у Виктора Мищихина кошки на душе скреблись, оставаться одному, а мы вот уедем домой, в родной дом, к маме. И он тоже решил возвращаться с нами. Вот ведь какие глупые мальчишеские головы, еще детские!

Конечно, мать задала своему Виктору трепку: «Собрала последние деньги на поездку, без отца живем, погиб на войне, так хотелось тебя пристроить, а ты…. Не думаешь совсем о матери. Что мне тяжело вас поднимать, растить всех!» Виктор рос в большой семье, по моему, трое детей. Мать растила их одна. Да еще старые родители. Помню, домик маленький, маленький был у них, возле речки Чумовицы. А тут Виктор поступил бы на государственное обеспечение, и сыт был бы, и одет, и получил бы специальность. Можно понять мать Виктора. И осудить наш неблаговидный поступок.

Город Великий Устюг нам очень понравился. Старинные церкви, и их несколько. И много другой старины кругом. Очень мне хотелось со своими детьми проехать когда-нибудь этим же путем, может быть и дальше, до Архангельска. Но вот не сделал этого, не получилось. Обратный путь домой уже не был таким веселым, на том же пароходе «Щеговары», а затем на котласском поезде.

Купить со стипендии авторучку своей сестре – это желание не давало мне покоя. И я послал документы в геолого-разведочный техникум, в поселок Ис, Свердловской области. Так давно это было, да и было ли это, да и есть ли такой поселок – Ис! Но, побыв в родном доме после хлопот предыдущих поездок, возле мамы, попив вкусного молочка от коровы Маруськи, не захотелось мне ехать никуда. Да еще и заболел немного. И написал я в этот поселок Ис, и попросил выслать мне документы обратно. Так не стал я ни летчиком, ни капитаном или штурманам речных судов, ни геологом. Летчиком и специалистом по речным судам – не стал не по своей воле, а вот геологом – по своему хотению. А может быть и зря! И пошел я учиться в восьмой класс.

Вспоминая, тогда, поездку в Великий Устюг, часто думалось мне - а как бы юрьянские мальчишки завидовали мне. Когда я в матросской курсантской форме приезжал бы на каникулы!

*****

Часто вспоминается и почему-то вызывает слезы, может быть уже старческие, то, как я уезжал поступать в институт. Парень-то я по сути – деревенский. Кроме своей родной Юрьи, да несколько раз – Кирова, и не ездил никуда. Школьные такие счастливые годы кончились.

В последний день перед отъездом все родные решили сходить в лес, то ли за грибами, то ли за ягодами. А скорей всего просто сводить меня попрощаться с лесом. Уже не помню, в какое место наших лесов ходили мы. Разбрелись по лесу, аукаемся. И до сих пор так живо помню, оказался я один возле красивой старой раскидистой ели, посередине лесной полянки. С одной стороны мох, вдавливается чуть не по колено. С другой, подальше, - черничник. Сел я в мох, и так печально мне вдруг стало, завтра уезжаю, все дорогое останется здесь. И поступлю ли в институт! И стыдно возвращаться, если не поступлю!

Но все случилось хорошо. Уже через месяц, студентом первого курса, вместе с новыми товарищами мы были посланы в колхоз на уборку урожая. Как обычно в нашей стране в то время. Такой уютный небольшой колхоз в Куйбышевской области. Все мне там нравилось, и работа, и новые друзья, и внутренняя удовлетворенность своим новым социальным положением. Только вот на всю деревню там росли у околицы несколько вязов. И к этим вязам я ходил по вечерам, когда мне хотелось погрустить и побыть одному. И там вспоминал ту ель с мхом и черничником. И, конечно, Юрью, и маму.

Вот пишу свои воспоминания, перечитываю написанное. И, кажется иногда, что пишет слабый духом, сентиментальный безвольный человек. Сентиментальный – может быть! Может быть, и слабый, и безвольный, но думаю, это не так. Поставил себе тогда задачу на ближайшие годы – и выполнил ее. Поступил в престижный авиационный институт, приемные экзамены сдал все на пятерки, и учился в институте хорошо, и вел себя достойно.

Но вот общая стратегия жизни, с учетом общепринятых в ту пору социальных ценностей, выбрана была, я думаю, не верно. Ведь тогда начали разрушаться российские деревни, а молодежь стремилась любыми способами уехать в город, в город! Деревня жила бедно. Если мы, в районном центре, жили уже сносно, и на столе часто бывало и мясо, то в деревне, когда приедешь в гости к родственникам, на столе часто все еще только хлеб да квас.

Конечно, деревня уже не голодала, но трудодни часто все еще оставались пустыми палочками, а личное хозяйство облагалось натуральным налогом. Держишь корову – сдавай молоко, держишь овец – сдавай шерсть и т. п. Поэтому специальности, связанные с сельским хозяйством, не ценились.

Я вполне допускаю, что получил бы в жизни больше радости и счастья, если бы имел специальность, связанную не только с городской, но и с сельской жизнью. Это и медицина, и педагогика, и экономика, и механизация сельского хозяйства. Но те трудности, которые видели и чувствовали наши родители в крестьянской жизни при сталинском отношении к сельскому хозяйству, сформировали в них бесспорное желание направить детей своих жить только в город.

Сейчас вызывает только улыбку, как я выбирал институт. В нашей школе работал старый заслуженный учитель Петр Михайлович Устюжанинов. На вечерах встречи со студентами – выпускниками нашей школы, которые проводились у нас ежегодно зимой, когда приезжали студенты на зимние каникулы, он всегда выступал с приветственной речью, которую любили мы слушать.

Обычно он перечислял фамилии выпускников, с которых должно брать пример: «Брязгин Анатолий – Горьковский институт железнодорожного транспорта, Мансуров Анатолий – Уральский политехнический институт, Рэм Баранцев – Ленинградский государственный университет и т. д. И т. п. » Не было здесь ни сельскохозяйственных институтов, ни медицинских, ни педагогических, хотя юрьянская молодежь поступала и туда. «Куда же мне поступать?» - размышлял я. «Попробую в такой институт, чтобы Петр Михайлович обязательно не забыл назвать мою фамилию в своем приветствии. Вот в авиационном институте никто не учится из наших выпускников, туда и буду поступать!» Конечно, стыдно об этом вспоминать, сам должен был думать, но так было. Конечно, были и серьезные причины для выбора специальности, но сейчас, к старости, они забылись. А вот это тщеславие – запомнилось.

Я уже рассказывал, как выбирал институт для поступления после окончания десятилетки. Каких-то привязанностей, желаний, какой-то мечты, кем стать – не было у меня, к сожалению Я рос вокруг сельского, крестьянского и лесного труда – тут бы и выбирать специальность. Но не престижно тогда все это было, стать врачом ли, учителем в школе, специалистом по сельскому хозяйству, по лесному хозяйству – значит жить бедно, зарплата маленькая, квартира без удобств, все удобства во дворе, и обязательно иметь свое хозяйство, огород, корову и другой скот, и все это не ради желания, любви к этому, а обязательно – чтобы сводить концы с концам в семейной экономике. И не попался мне умный, мудрый человек, который научил бы: «Какой край тебя вырастил, там и живи, тому краю и силы свои отдавай!» Вот и ехали все в город, в город, поступали в политехнические институты, в индустриальные, в строительные, в железнодорожные, в кораблестроительные.

А я вот решил поступать в авиационный, как-то не побоялся. В Казанский авиационный институт было бы мне удобнее, ближе к дому, домой бы почаще ездил. Но все остерегали, что негласно принимают туда больше татар, башкир, а русских, да еще с других местностей – стараются не принимать. И послал я документы в МАИ, Московский авиационный. Пришел мне вызов, и одновременно сообщение, что общежитие мне не дадут, даже на время сдачи приемных экзаменов. Это меня напугало, я срочно запросил документы обратно, получил их и выехал в Куйбышев.

Отчетливо помню эту поездку. Никого мне в сотоварищи, как это было в свое время с Великим Устюгом, уговорить не удалось. Слишком высоко, по юрьянским меркам я замахнулся. До Кирова меня провожала мама. Маршрут поездки был выбран нами неудачно. Все старались сэкономить, поменьше платить за билеты. Лучше бы ехать поездом через Москву, и быстрей, и затраты не на много больше. А мы решили поездом до Горького, а дальше пароходом по Волге.

В дорогу мне мама купила в Кирове ливерной колбасы, а еда у меня хранилась в бывшей отцовской кирзовой планшетной сумочке, которую я раньше использовал для хранения пескарей во время рыбалки. Поезд до Горького тогда был местного значения, вагон, конечно, общий, а может быть и плацкартный, но вряд ли. Но помню, что спальную полку я имел, и помню еще, когда уже стемнело, я забрался на эту полку, отвернулся к стене, и не мог сдержать слез, так мне было тоскливо одному без мамы. Я долго тихо плакал, наверное, так и уснул.

Утром поезд прибыл в Горький, сейчас это Нижний Новгород. Нужно было жить дальше, плакать некогда, да и незачем. Нашел речной вокзал, купил билет, сейчас уже не помню, какой пароход, но помню, что в Куйбышеве в последующем иногда он попадался на глаза, когда совершал свои рейсы.

Запомнилось несколько событий из моего речного путешествия. Это история с настенным зеркалом, где-то на лестничной площадке на пароходе, зеркало высотой от пола до потолка. Во время посадки на пароход поднимался я по лестнице и, повернув где-то, я решил, что передо мной коридор, и направился туда. Не сообразив, что это зеркало, и в нем – отражение. «Ваня деревенский!»,-чего тут еще скажешь. Чуть зеркало не разбил.

И другое событие, тоже на пароходе. Хожу по палубам, и все меня преследует какой-то нехороший запах. Уж не знаю, чего и подумать. Со здоровьем, с моим животом – все у меня вроде хорошо. А тут сообразил понюхать в сумочке-планшетке, где ливерная колбаса. При июльской жаре легко представить, что сделалось с этой колбасой. То ли у меня от дорожных переживаний аппетит пропал, то ли я экономил, но колбасу я вовремя не съел, и она превратилась в нехорошее месиво. Пришлось мне бежать в туалет и чистить свою сумочку.

Поездка на пароходе, хоть и была интересной, по Волге и волжским городам, но уж очень была тяжелой. Потому что совсем негде было поспать. Пассажиров было очень много, спали на полу, в коридорах, проходах, на палубах, но только там, где это не мешало пассажирам первого и второго классов. Помню, как во время сна задевали, наступали на мои руки-ноги, да почти и на голову. Если первую ночь я еще как-то держался и выбирал более аккуратные и чистые места на полу для ночлега, то последующие ночи, а ехать нужно было трое суток, спал я уже где придется, лишь бы поспать. А днем еще – занимался, готовился к экзаменам.

В Чебоксарах на пароход сели, а потом и познакомились со мной, парень и девушка, они тоже ехали в Куйбышев, поступать, только в другой институт, в инженерно-строительный. С новыми товарищами мне стало повеселее. Жаль только, что в институт они не прошли по конкурсу, и знакомство наше не перешло в дружбу.

В институт я поступил, это была такая радость и для меня, и для мамы, и для всех родных. Все экзамены я сдал на пятерки, пять экзаменов, двадцать пять баллов. Я не понимаю до сих пор, почему мне так повезло. Конечно, учился я не плохо, лишь лишняя четверка по географии в аттестате лишила меня серебряной медали. Но все же, все же – это слишком большая удача.

Незадолго до начала экзаменов, с новыми товарищами-абитуриентами мы зашли в церковь, нам было интересно посмотреть, я был в церкви тогда впервые, да и мои товарищи может быть тоже. Мы зашли тихо, даже боязливо, и может быть в душе просили Господа-Бога благодати на нас, успехов в предстоящих трудных днях. Наверное, Господь-Бог решил, что я достоин такой благодати. Только вот, к сожалению, следующий раз в церковь я попал – через много, много лет. Когда умер отец, и мама хотела, чтобы я помянул в церкви отца, заказал молитву «за упокой» и поставил свечку. Несколько раз я был в Великорецкой церкви, но она в мое время была – не действующей.

Готовился к приемным экзаменам я в Куйбышевской областной библиотеке, в читальном зале. Это рядом с центральной площадью, с памятником Валерию Куйбышеву. И в скверах возле центральной площади. Многие абитуриенты занимались в скверах, и у каждого была любимая скамья. Была такая и у меня. Я остался верен этой скамье и тогда, когда у меня появилась в студенчестве любимая девушка.

И еще на всю жизнь мне запомнился запах цветов на клумбах в сквериках центральной площади. Уж не знаю, какие там росли цветы, но за мою жизнь такой запах мне встречался – очень редко. А может быть был тогда нос у меня – какой-то другой, более нежный. И когда бы мне не случалось быть в Куйбышеве – я иду на центральную площадь, иду на свою скамейку, и посижу на ней, и, если это происходит летом, подышу запахом этих неповторимых цветов. Вновь побываю в своей юности.

Что еще мне запомнилось из того периода моей жизни. Во время приемных экзаменов абитуриенты жили в аудиториях, переоборудованных (временно) под общежития. В моей комнате жили более двадцати человек, в институт поступили только двое. Неудачники уезжали не сразу, и по вечерам в комнате происходил настоящий «содом», потому что жилье – временное, все молодые, да и всем хотелось забыть неудачу. Я в баловстве не участвовал. Однажды задумали ребята обливать, с третьего этажа, влюбленные парочки под окном Да облили по ошибке сварливого старичка. Тот – на вахту, позвали коменданта, решение – всех немедленно выселить и исключить из института. Никто особо не расстроился, но мы двое, поступившие – пережили очень неприятные минуты. Уж не помню, как все обошлось.

Помню один свой неблаговидный поступок. Как-то мне показалось, что соседи по комнате (помню одного из них, кореец из Кзыл-Орды, фамилия очень короткая, всего одна буква - И) обители несправедливо меня. И я заявил: «Вы так делаете, потому что завидуете мне, я ведь поступил!» До сих пор стыдно мне за мою горячность. Ребята на какое-то время устроили мне что-то вроде бойкота. Но это тоже – все хорошо кончилось.

И еще помню вот что. Люди постепенно разъезжались, а мы, поступившие, ждали отправки нас в колхоз, на сельхозработы. Однажды подходит ко мне один юноша и спрашивает, не могу ли я дать ему денег, он не поступил, ждет денежного перевода, которого все нет, денег на билет нет, на еду – тоже, он уже несколько дней ничего не ел. У меня денег тоже не было, осталось, помню, пять рублей (для сравнения, билет в трамвае стоил тогда тридцать копеек). Решили мы с ним так. Студенческая столовая летом не работала, и мы пользовались ближайшей рабочей столовой при ГРЭС. Хлеб там был бесплатный, стоял нарезанный на столах. Тот год был очень урожайный на овощи, на помидоры, и мы решили ездить за город, воровать их. И так жили несколько дней, питаясь бесплатным хлебом, ворованными помидорами и покупая в столовой только чай. Иначе просто так брать хлеб со стола – не разрешалось. Так израсходовали мы свои последние деньги. Но мне ехать в колхоз, там накормят, а как быть этому парню!

И вот я сижу уже в кузове машины с другими первокурсниками, мы едем в колхоз, машина уже трогается. И вдруг слышу – кричат, зовут меня. Стучу в кабинку, машина остановилась. Подбегает этот парень и коротко рассказывает вот что. В Куйбышеве главпочтамт находился в то время в неказистом здании. А центральный телеграф – в очень шикарном. И там было рядовое почтовое отделение. Парень ждал перевода «до востребования» по адресу на главпочтамт, а ходил – в почтовое отделение на центральный телеграф. Принимая его за главпочтамт. Ошибка обнаружилась, и он получил несколько переводов сразу. Разговаривать нам было некогда, шофер торопил, парень сунул мне в руки какое-то количество денег, довольно много, и машина тронулась. На следующий год этот парень поступил в институт, я уже был второкурсником, однажды мы. встретились, были очень рады этому, и с улыбкой вспомнили эту немножечко курьезную историю.

С этой поездки в колхоз я воспринимаю начало нового этапа моей жизни, студенческого, тоже очень счастливого. И маме моей было очень радостно, что все у меня так сложилось. И она думала и желала мне доброго и успехов в моей новой жизни.