Антон ТЮКИН
ГОРЯЩАЯ ВОДА
(детективная повесть)
Много вышек в жизни. Многие нужнейшие держатся дозоры.
Только при сем том бывает на вышках одиноко.
Слышите ли? Отзоветесь ли?..
Рерих Николай Константинович
* * *
Болезнь одна лишь заразительна, здоровье – нет; то же самое с заблуждением и истиной.
Вот почему заблуждение распространяется быстро, а истина так медленно.
Чаадаев Петр Яковлевич “Отрывки и разные мысли”
МАНЬЯЧНОЕ МЕСТО
- Аста – новка Станка – страи - тель – ный завод. – хрюкнул динамик в салоне обшарпанного, желтого “Икаруса”, только секунду назад месившего яростно грязь по разбитой дороге. Только лишь на несколько секунд остановившего свой бег у какого то бетонного забора. Вдоль забора тянулась канава, наполовину залитая бурой водой, щедро запорошенной разнообразным мусором, из которой тянули вверх свои бедные стволики и хлипкие веточки сиротливо - чахлые кусты и уже облетевшие, несчастливые, больные деревца.
- Похоже на “станция метро Автозаводская” – промелькнуло у Наташи в голове. – Вот как недавно в Москве, и тут …. – жгла ее до пяток и волос корней жаркая, противная обида.
Только обижаться Нате было нынче некогда. В разбитых дверях что то вдруг зашипело и клацнуло. И толпа людей порядком помятая и оттого необычайно злая принялась валить из забитого плотно салона. Прыгала с подножки на бордюр у железной, обшарпанной будки прямо через бездонное, грязное море. Кто то прыгал удачно, и уже оттого был доволен собой. Кто то не был столь ловок и срывался сапогом - ботинком в бездонную воронку нечистот, матерясь и поднимая брызги. И тогда его самого пихали в спину и материли яростно в ответ.
- Вот п0ровинция, блин… - подумала Ната, завершая удачный прыжок из горячего, потного чрева автобуса, где стояла весь путь уцепившись обезьянкой за ободранный поручень, притулившись и вжавшись у самых дверей на из скользущей и склизкой, железной подножке. Мысль возникла на миг и навек затерялась, провалившись в глубины меж борозд уставшего мозга, и… и
- И что дальше? – растерянно соображала она, с раздражением рассматривая забрызганные жидкой грязью сапоги и длинные полы плаща. – Что же там у них за организация такая?
* * *
Под Наташиным модельным сапожком простиралась забрызганная грязью и истертая сотнями ног серо - черная, бетонная плита. Посреди плиты располагался металлический, зеленый павильон, густо изрисованный не только граффити, но и просто нецензурной, русской бранью.
Ната сиротливо посмотрела на запачканный сапог. Осмотрела край плаща, плюнув себе на руку попыталась очистить плащ от брызг. Но это ей никак не удалось. Она лишь замарала ладонь, еще больше, чем раньше размазав противные пятнышки.
- Очищу дома, когда просохнет. – так решила Ната, протерев грязные пальцы бумажной салфеткой и бросив комочек по ветру.
Сырой и порывистый ветер подхватил этот белый комок и с размаху шлепнул в бурую канаву меж кустов.
К вытертой до самых арматурин плите остановки подбегали дорожки, кое где переходящие в разбитые мостки. Было пасмурно, сыро, тоскливо и холодно.
Вслед за шагающим, местным народом бодро пыталась идти по мосткам, но ей это удавалось плохо. Тонкий, острый каблучок то и дело валился в проклятые щели штакетника, и поэтому Нате пришлось ковылять через грязь, и то с ловкостью горной козы перепрыгивать через лужицы в канавках, то умело балансировать прямо таки с риском если и не переломать себе шею, то наверняка упасть в жирную грязь.
- Да чтобы Вас всех… мать твою… - говорила она неизвестно кому во весь голос. – Вот проклятый “Стакан”! Тут у них только в болотных сапогах ходить! Да, мать Вашу так - в болото…
Вот наконец Наташа вышла к путям, меж которыми были бетонные плиты.
- Теперь идти мне уже много легче… И даже много – много веселей… - улыбнулась девушка, вспомнив почему то выплывшую неизвестно из каких глубин полузабытую фразочку из школьного учебника истории СССР. Длинный и страшный гудок тепловоза заставил обернуться лишь на миг и… в жарком ужасе отпрянув прочь замереть. Прямо перед носом у Наты громоподобно громыхая страшными, блестящими ножами колес и соляркой чадя в небеса проползал тепловоз, волоча за собой цепочку рыже – ржавых, гремящих и клацающих буферами вагонов. Это было так страшно. Так страшно, что казалось что сердце ее уже готово встать в груди… С страхом и оцепенением смотрела она вслед удаляющемуся, голубому тепловозу когда из кабины его вдруг высунулась башка парня в фуражечке, который угрожая Нате своим большущим кулаком зло принялся ей что то нехорошее - обидное орать.
- Ты - дура!.. – вот только это и разобрала Наташа сейчас сквозь весь этот адский скрежет и грохот состава.
* * *
- И верно – я – дура! – бранила Наташа себя, вышивая сейчас по узкому тротуарчику по желтым, красным листьям. – Только идиот может согласиться работать в “Стакане”… Самый – самый край Устьрятина, черт… черт… черт… - скользила она по грязи, чудом сохраняя равновесие.
– А еще тут в двух шагах и довольно страшноватый Куролит, про который писали в газете, что вот именно там – в Куролите было логово знаменитого ныне людоеда и маньяка – убийцы Ивана Солева… “Раз в неделю, особо в безлунный вечерок или в темную, черную ночь этот изверг рода человеческого выходил на свою бесчеловечную, кровавую охоту и нападал на девочек – подростков, на юных девушек и зрелых женщин и даже на древних старух, которых вначале бесчестил, а потом оглушив кузнечным молотом. До “реформ Гайдара” Иван работал в кузне – было сказано в том репортаже…- А потом злодей уволакивал в свой домик невинные жертвы, где вначале зарубал их всех огромным, ржавым топором, а потом разделав труп тупыми, овечьими ножницами жрал свежее мясцо и пил сцеженную, теплую, дымящуюся на морозе кровушку… В те разы, когда Иван не встречал на Куролите женщин, маньяк не брезговал бродячими, а также - и домашними собаками, или даже просто кошками, цыганскими коровами и лошадьми, уводя их в ближайший лесок из так называемого Пионерского – Два – незаконного “кулацкого” поселочка, расположившегося близ Лукьяново. Так маньяк и творил свое черное, гнусное дело неся насилие и смерть всему живому на нашей земле…” – вспоминала Ната с потным страхом недавний еще репортаж из “Актуальной Камеры” местного “Седьмого Канала”.
- Да, я помню, я видела те репортажи, где бойцы – молодцы из ОМОНа – все здоровые, в масках и шлемах, и еще черт знает в чем, c “эМ – Шестнадцать”, c “Борз”(?) или с “Узи” (в оружии Наташа понимала все же тяжело) берут гнуснейший, мерзкий домик в Куралите, весь теперь в клубах “Черемухи”. Вот герои пинают отчаянно берцами в дверь и со стуком вышибают ее ко всем чёртям. А потом матерясь и оря во всю глотку свои боевые речовки (бойцам ОПОН - противогазы и тут – не помеха!) волочат какого то здоровика. С размаху бросают на землю и яростно топчут ногами…
- Так и надо – маньяку! – ликовало в тот вечер Наташино юное сердце смотря глазенками на голубой экран, и прекрасная, молоденькая ручка словно бы сама смелей и радостней тянулась за пачкою “Лейс” и “Петра”, и за синею банкою “Балтики”… - Справедливость радостно торжествовала и теперь ее козлобородый и прыщавый бой – френд Эдуард мог смелее залезать ей в тру…
- Вот подонок. Сволочь ты этакая… - часто думала Наташа про него, яростно дыша и облизывая Эде ухо с серьгой и “туннелем”. – Ну, да, впрочем, хоть какой то прок от подлюки. Вот и пива дунула, блин, на халяву. Все же тридцать рублей на пути не валяются… - Да и “это”. И э – то… И э – то… - скрипел и гнулся – ломался родительский старый диван.
- Пустяч – чок… а при – и – иятно! При – и – ият – но! – ликовала Наташина плоть, когда Эдя щекотался бороденкой ей особо там, где так нежно, так влажно, и так жарко… - И – и – и, ах!..
* * *
Но все это – давно миновало. Вновь и вновь жутчайчие вести с Куролита и Стакана тревожили мирный сон устьрятинцев.
-Золотое время справедливости и ясности в мире прошло. Зло опять выходит на кровавую дорогу и творит свое черное дело… Где сегодня тот герой, который сможет остановить царящий беспредел? Где тот рыцарь? Где он? – волновалась Наташа не раз перед сном и молила Бога послать в Устьрятин вот этого рыцаря. Только Небеса молчали. Рыцарь все не являлся Наташеньке даже во сне, и она уже совсем – совсем отчаялась, и… А потом она – кончила школу, вернее – Православную гимназию, после поступив и даже кончив свой дурацкий Пед. Свой задрипанный филологический, после которого – хрен ты, блин, устроишься на какое то там синекурно - денежное местечко без блата… Можно было, конечно, идти в школу и учить там таких же как она совсем недавно полных дур и подонков - оболтусов, как Эдуард… Только от одной подобной мысли Ната зябко передергивала плечиками, говоря сама себе – Лучше на Полюс Холода и в тигру в клетку, чем к ублюдкам на съедение! Нет! Живой я им не дамся! Не напрасно меня маменька на свет рожала, черт дери!
В жизни Наты наступили невеселые, крутые времена и собачий яростный и злобно – заливистый лай долетавший до ее ушей невесть откуда вновь и вновь подтверждал ее самые жутчайшие догадки…
* * *
Узкий тротуарчик. То бетонка, то старый асфальт весь в расщелинах, трещинах, ямках. Справа - грязненькая рытвина с бурой, стоячей водой. Белые стволы облетающих берез и желтое, красное, бурое под ногами, в воде, на пожухлой, осенней траве и вообще – во всем мире. Листья под сапогами у Наты. Листья в мусорных, синих мешках у дороги. Это – сентябрь. И это она – в сентябре.
Резко оборачивается вдруг услышав за спиной шуршание - шарканье. Но там… ничего такого страшного. Просто сзади Наты ловко и легко орудовал своим огромным помелом старый - престарый старик - бородатенький, седенький дворник.
- Широколицый, крепкий, бородатый! Вот он – настоящий русский мужик – мастер своего пусть нехитрого, но такого всем нужного дела… - любовалась на него Наташа. – Вот он – Платон Каратаев… Или что мы там когда то проходили в средней школе? Лев Толстой!..
- Лыжню, красавица! – прокричал он весело Нате и лукаво улыбнувшись вдруг остановился и встал, видно решив отдохнуть и еще поболтать с незнакомкой.
– Вот мету я “Стакан”, мету я Куролит, - продолжал говорить старичок философски. - А они все падают, и падают, и падают… - показал он пальцем вверх на облетающие листья. – Да,… еще тут у нас это… Тут без злобной собачки у нас уж никак… - как бы иллюстрировал старик вновь прорвавшиеся неведомо откуда заливистые волны лая.
- Это держит народ для того, чтобы бомжи разные в дома не забрались. Ведь сейчас то как? – философствовал дворник. – Нынче попадет мужик на зону за какую то там ерунду. Ну, украдет чего нибудь на предприятии хозяина, или так с бодуна когда “трубы горят” тяпнет в местной “Пятерке” бутылку водяры… Ну, конечно, полицаи сразу набегут. Задержание “особо опасного”, следствие, суд… И уже мужику тому дают “небо в клеточку”… - сложил дворник свои крепкие, плотные, грязные пальцы в решеточку. – Жена – стерва подает в развод и выписывает “своего дрожайшего” зэка с площадей… Возвращается он из колонии, – продолжал старичок с большим знанием “этого дела” – А ему - не “Здравствуй, Вася!” – несется с родного порога, а – “Пошел вон, дурак!..” Сколько народищу через эту вот женскую подлость стало на Руси бродягами – бомжами! – завздыхал старик, обхватив помело, как Есенин когда то – березку. – Ой, ой, ой… Ведь в какое мы время живем… И в канавах, бывало, валяются летом. А зимой – в коллектор забьются и спят… А еще один раз я и мертвого бомжа нашел. Сообщил в полицию… Морока. Чуть мне убийство они не пришили. Насилу отвертелся я от них. Спасибо, Топтыгин помог…
- Какой такой Топтыгин? – спросила девушка, услыхав знакомую фамилию.
- Да есть тут у нас такой вот один. – хитро сузив необычно молодой и синий глаз заметил дворник. – То ли он – начальник ДЭЗа какого секретного на Станкозаводе, то ли вовсе он вот это… - перешел старик на полушепот выдавив – “главарь администрации”! Тут у нас про него одно время болтали, что Топтыгин – агент “Ноль Ноль Семь”. А иные говорят – Вы врете! Это – говорят они – есть писатель по фамилии - Кутузов, а по имени – Владимир. И псевдоним у него такой грозный – “Грызун”!.. Но все это – ерунда. – просветлел старик лицом и махнул беззаботно рукой. – Это ведь не главное. Ну, а главное то, что болтают, что наш Куролит на подземном бункере стоит. И бункер тот не при Брежневе строили! Нет! Не на случай ядерной войны – при Хрущеве! Не при Сталине даже, не при Ленине нашем Владимире свет Ильиче,… - широко перекрестился для чего то он сперва а потом отогнул полу старого ватника, показав Нате порядком облупившуюся “звездочку” с портретом “вождя мировой революции” в самом нежном возрасте. – а еще, почитай, при царе! При царе Николашке – кровавом, а ныне – Святом решили под Устьрятиным наладить производство разных там взрывчатых веществ. Тротила, динамита, куролита вот этого… Тогда еще наша Россия вела войну с германским кайзером, - решил блеснуть богатым интеллектом перед Наташей старый дедушка. – вот и требовались, блин, бездарному царизму бомбы и снаряды разные. – И где всю эту чепуховину проклятому самодержавию произвесть? Подумай? А!? – приставал к Нате дворник и тут же сам отвечал на вопрос. – Да вот только у нас – под Устьрятином! Тут и дорога железная есть – на Москву, на Архангельск, на Питер… - горячущим самоваром задышал старик. – И народ тут у нас такой… хороший. Очень – очень душевный народ. А про то, что говорят что в Куролите и в Лукьяново поножовщина всегда и пьяные драки – так ты этому не верь. Не верь, дочка моя! – вытащил старичок из кармашечка ватника уже початую чакушку и отхлебнув и прокрявкав, задышал - заел засаленным краем рукава.
- Ведь как было тут все до Гайдара… До реформы то этой проклятой, ети его в пень. – набежали на глаза старичонки прозрачные, ясные слезы. – Мы станки эти самые по дереву по всему то свету тогда продавали. В Германию, пусть и социалистическую и даже – в Финляндию! – поднял он палец вверх добавив c разделением. – В Фин – лян – ди – ю! Это – понимать надо! – глубоко – широко растекался он мыслью по древу. – Медали разные станкам нашим давали! Золотая медаль ВэДээНХа! Слышала ты о такой? Нет? Еще молодая ты… И чего с тебя взять? – иронически хмыкнул старик снова взявшись заскорузлыми, грязными пальцами за древко метлы.
- Теперь уж там и не ВэДээНХа… Ох, не ВэДээНХа совсем… - заворчал старик себе под нос и снова зашаркал. – Там теперь болтают ВэДээНХ…й. – ругнулся он беззлобно. – Бизнесмены, торговлишка, бизнесы, ****и на “тачках” катаются…
- Ну, а как на счет Солева Ваньки? – спросила Наташа его. – Ведь и правда жил у Вас на Куролите такой душегубец?
- Ванька? Солев? – улыбнулся Наташе старик. – Как же! Знаем! Живал… Промышлял он тем, что ловил собак бездомных, убивал их, шкуру драл, а товар носил барыге Голубкову. Это как раз через поле – в Лукьяново. Во – он там… там он жил! – замахал как мельница крыльями дворник руками. – Серега то Голубев тот тогда был это… “пастером” что ли? То есть был он по – русски – “попом” в церкви “Кувшин Еффафа”, или “Горшок Иисуса”? В общем как то так… Это у них там название такое. И еще. – словно опомнился он. - Почему у всех “цивилизованных” попа непременно называют то “пастером”, то “падре”, то еще хрен знает какая там - и “битте – дритте - черт”? Не знаешь? Ну и я то – тоже. – завздыхал – заохал дворник. - Вот у нас тут “поп” – и все тут. Шабаш, блин!.. – разошелся старик не на шутку.
- Так вот этот самый пастор Голубков и его … как это … “пер – пер – свитер”… - Так что ли правильно? – спросил он Наташу. – Мусанов Лёха продавали эти самые оддержки – шкуры песьи те такому же жулью в Прилуках, основавшему, болтают что при монастыре и прямо из монашенок – озирался тот старик по сторонам говоря все это боязливо – кооператив “Святое Озеро”. Кооператив шил шапки, а отец Епифан и монах Евлампий продавали их на рынке под видом кроликов, куниц и даже лисиц цернобурых… И еще. До авантюры вот этой Евлампия часто видали в Устьрятине у универмага, собирающего милостыню для монастыря. Только вот беда какая – народ наш почти ничего не бросал ему в кружку. А в епархии все напирали, говоря – Изыскивайте местные ресурсы… - Какие? – спрашивал их монастырь. – Это дело не наше! – отвечали им. – Требуйте реституции церковных земель, отнятых в казну Екатериной, или хоть ресторан открывайте… бордель! – отвечали им и бросали трубку… - Ну, а битые трупики псов у Сергея и его товарища тоже ни хрена не пропадали. Собачанину они сбывали по сходной цене в ресторан восточной кухни, что стоит у нас на объездном кольце. “Аристократ” – вот как называется то заведение! А принадлежит оно некому Азару Жабрилову,.. чье имя и особенно фамилию я тебе ник – когда не скажу. Хоть ты режь меня! Нет! Нет! Ни за какие такие коврижки! Мне то жизнь пока – дороже! – вонял перегаром старик и косил по сторонам синеющим, пьяным глазочком.
- Ну, а Солев то как? Его ведь вроде… того… арестовали? И даже, как я слышала подвергли по последнему слову новейшей юстиции РФ химической кастрации перед тем, как дать пожизненный срок на Белозерском “Пятаке”? Или врут?
- Врут! Все врут, сволочи они такие!.. – довольно и весело давил смешочек дворник. – Солева того арестовали за убийство собак, впаяв бедолаге лишь два года колонии, из которых он отбыл лишь год. Второй год Ивану скостили за примерное поведение и… ну по дружбе с одним лепилой из санчасти, который любил ему… уколы делать прямо в ж… зад. - стыдливо вдруг зажал рукою рот старичок.
- Что с Вами, дедушка? – испугалась девушка. – Вам плохо? Вам нехорошо? Может быть надо позвать Вам… врача?
- Нет, спасибо… Мне и без … врача… хорошо. – ответил дед приложась по новой к своей водочной чакушечке. – Ой, ой, ой… Век бы им того Ваньку не поймать. Только вышел случай вон какой… Повар Муслим – “Маслин”, что колдовал при хозяйстве Азара был ленив, считая что раз народ на трассе голоден – то стараться особо не надо. Русские де все и так съедят… Но однажды как на грех заехал к ним в “Аристократ” начальник Устьрятнского ЖОПа господин Свисталев. Кстати “ЖОПа” – это “железнодорожный отдел полиции”, между прочим. – объяснил Нате дворник. – И заехал он совсем не один, а с коллективом сотрудников, принимавшем тогда большую делегацию из огромнейшего московского органа… что ты… - даже присвистнул старик и задрал вверх палец – Из Политического Института Защиты Демократии имени Ельцина Б. Н. при президенте РФ. Серьезное такое учреждение… Между прочим, абривиатуру этого важного правительственного органа произносить я Вам не советую. Во первых это слегка… неприлично, да и генералы Нурга Бурбон – Олиев и Потрошков могут обидеться. А они – люди то нервные, потому их лучше не сердить. Не будите спящую… макаку!..
- Вот приехали все эти москвичи и наши то с ними - из ЖОПа… Вылезли из иномарок – и в банкетный зал. Банкет в “Аристократе” у них был заказан. – разглагольствовал дед, поминутно отхлебывая “беленькую” и пыхтя перегаром в рукав. – Первое, второе, винегрет…Ананасы в шампанском, суфле под портвенчик со сливками… - сладострастно закатив глаза говорил Нате мастер метлы и совковой лопаты.
- И… и… и вот – заикал вдруг нетрезвой икотою дедушка – им жаркое из барана якобы в горшочках. Стал начальник Свистунов кушать из горшка того свое жаркое. Вдруг… Что за черт? Коготь! Коготь какого зверя в горшке! Вот те на!.. Хоть и был Свистунов к той поре крепко выпивши, но и он сообразил ровно то, что у баранов когтей не бывает! Копыта бывают. Рога… Но когти? Нет! Это уж хрен!
Смотрит на других участников пира смущенно. А они – и на него c недоумением. Потому как многие уже нашли в своих горшках тоже самое такое… интересное… Не скажу, кого первого начало рвать – выворачивать за тем столом банкетным, только потом говорили, что облеван был весь зал. Представляешь, - горячился синеглазый дед – и по скатертям, и по стульям, и даже по стенам – одна блевотина! Блевотина на люстре, на ручке дверей, на панно с улыбчивым кавказцем с кубком и даже на окнах… Кое кто из ихних сотрудников ЖОПы и из тех, из московских гостей из того Института, чье сокращенное имячко, как имя Бога иудеев – Яхве - говорить не рекомендуется (уж больно Оно страшное для правоверных!) оказались того… чуть желудком слабы. Или говоря по – русски – удристались не добежав до толчка. Вот так сцена! Вот так аромат душистых прерий! – хохотал подвыпив дворник. – Вы мне еще про финальную сцену “Ревизора” расскажите тут… Мальчик Ваш Гоголь то! Вот где сцена – так сцена… Свисталев благим матом орет – Весь кабак посажу! Всех в Сибирь, прямо таки на родину друга моего генерала Потрошкова - Героя Чечни и России отдыхать отправлю!.. Ну, и скандал! Не скандал – скандалище!.. Потом, конечно, следствие пошло. Что к чему. Хотели Азара привлечь, но Азар от прокурора Гадюки живо откупился. Но “Маслина” – повара того вот неумеху люди Азара, говорят что живым закатали в бетон на какой то неведомой мне гастарбайстерской стройки, а потом сплясали над его еще свежей могилой свою дикую лезгинку, паля вверх из стволов “АКМ”.
- Господи! Страсти то какие! – даже передернуло Наташу. – Вот так варвары! И на кой бес мы всех этих хачей у себя в стране держим? Вот внушили нам разные умники чушь. Говорят – надо их нам пускать, иначе дворников у нас на улицах не будет… Вот неправда! В России – и дворников не отыскать? Вот же Вы, такой милый, приятный такой, разговорчивый дедушка – улыбалась девчонка ему – чисто русский, наш голубоглазый славянин! Настоящий богатырь Илья Муромец, даром только что Вы с помелом!.. Кстати, Вы не рассказали до конца про Солева… Где сейчас проживает вот этот,.. ну не слишком то хороший человек. Я конечно понимаю, что ни женщин, ни коров, ни лошадей Иван вовек не трогал. Но ведь, согласитесь со мной, очень боязно проживать на отшибе, прямо таки чуть ли не у беса на рогах рядом с подобными типами? Место то у Вас тут такое… маньячное.
- Почему ж – непременно “маньячное”? И отчего же Вам вдруг тут так вот и боязно? – задышал перегаром обиженно дворник. – Ну, и знаю я того Ивана! – замахал он сердито руками, принявшись опять за свое подметание. – “Не особенно хороший человек…” Ишь чего ты выдумала, а!.. – вдруг попер он на нее, как на буфет вокзальный. – Ничего о жизни моей горестной, трудной не знает, а туда же! Судить - меня! Меня – простого трудягу – пролетария, пострадавшего от Вашего Гайдара и КО! Да я – самая первая жертва вот тех самых хваленых реформ! Слышишь ты, интеллигентная! – вызверился дворник на Наташу. - Да ведь я между прочим… Я и паспорт могу показать тебе, пигалица! – принялся доставать он из за пазухи помятую и масляную, красную книжечку, приговаривая. – Вот все беды из за Вас – культурных! – и – На одну ладонь бы всех Вас положить, а другой – и прихлопнуть!
- На – читай! – сунул пьяный, злобно ощетинившийся старичок грязноватую страничку в нос. – У меня теперь и паспорт есть, а не только справка об освобождении.
На обтрепанной страничке с заломанными, грязными краями зловеще чернело – Солев Иван Иванович.
* * *
Как бежала тогда Ната, скользя каблучками, барабаня и молотя по скользкой осенней грязи? Как рвалась вперед через лужи, поднимая фонтаны из брызг не на шутку, на смерть перепуганная? Как стучало ее бедное сердечко, от нахлынувшего ужаса готовое разорваться в груди? Как орала она, голося истошно во весь голос свой?.. – вот все это она почему то не помнила. Не запомнила, а может просто вскоре позабыла она об этом проcшествии, как о какой то уже совершенно досаднейшей глупости.
А пока - она бежала только лишь чудом не падая в грязь, не ломая тонких каблучков - справа вдоль бетонного забора с какими то казавшимися ей теперь особенно зловещими скрещенными молотками и молниями, вылетающими из боков растянутого, длинного ромба. Бедная Ната бежала вперед а за ней неслась на метлах сотня разъяренных, страшных, пьяных, бородатых дворников – безжалостнейших живодеров, садистов – собакоубийц!
Справа от Наташи тянулись деревья, грязная канава, забор. Ну а слева… Слева ее окружала стена. Разномастный ряд из железных, запертых, облезлых и ржавых ворот давно уже мертвых заводов, печально смотрящих побитыми стеклами окон, как амбразурами то красно – кирпичных, прокопченных, то совсем еще казалось бы нестарых силикатных стен на единственную улицу микрорайона – Залинейную. То есть того самого микрорайона – маньячного, называющегося официальным именем – “Станкозавод”, а в народе прозванного просто - “Стаканом”. То ли за пристрастие местного рабочего люда к безмерному, дикому пьянству, то ли оттого, что сам этот длиннейший участок улицы, растянувшейся чуть ли не в полкилометра – от железной дороги до жилой застройки непривыкшему к такой экзотике кажется крайне опасным или, по крайней мере, неуютным даже самым радостным и светлым днем.
- Господи! Господи! Госпо – оди! – так молилась она на бегу, закинув голову назад и вверх - к полосе из влажной, сиротливой серости. – У!.. Как тут у них стра – ашно! – моментально представляла девушка (кстати, чего уж, а бурного воображения Наташе было вот теперь не занимать) – что может твориться вот тут и что произойдет с любым в “Стакане”, а значит и с ней в темное, ночное время суток. Приставания пьяных, уголовные, наглые хари воняющие жутким перегаром и жадные, грязные руки, уже как бы ощупывали вот сейчас ее такое сладостное, сладко - зрелое и налитое тело… Вот в луче одинокого ночного глаза - фонаря заблестело лезвие бритвы и тончайший шелк белья во мгновение ока треснул и упал к ее ногам – прямо на эту осеннюю грязь. А потом?.. А потом и представить уже невозможно – так страшно. Потная ладонь маньяка зажимает ее еще все сопротивляющийся, бедный, раздираемый криками рот. Впрочем, тут ведь и кричать – наверняка бесполезно. Кричи о помощи – не докричишься. Все равно никто не услышит тебя из такого вот глухого тупика. Вот и нож. Или все таки бритва? Впрочем, это не важно. – решает она обреченно в горячечном, гибнущем разуме. – Вот они - эти узкие, злые глаза. Глаза самой смерти Наташи… Беги! Беги со всех ног… - не убежишь. – понимает она почему то медлительно, но так ясно, и так заторможено - странно, словно тащась как тот верблюд через игольное ушко или проживая жизнь в странном и замедленном кино, с трудом прорываясь в фильме теперь через какой то страшный, будто даже черно – белый затянувшийся сон. - Вот уж, правда, - как в стакане. Как в стакане… куда был пойман когда то тот самый… самый… самый – стучали ее каблучки – знаменитый “таракан, таракан от детства…”
* * *
Наконец то заборы со стенами кончились и перед нею предстал огромнейший, заросший пустырь кое где зловеще черневший холодной, осенней водой, словно бы приманивая потенциальных (и казалось - многочисленных) самоубийц непроходимыми, жуткими топями. По краям композиции между этих холодных и жутких глазниц на зловещем пустыре возвышались три огромнейшие, грязновато – белые общаги с какими – то выцветшими надписями по стенам. В самом центре колоссальной, неровной и рытвинной пустоши за поломанным, гнилым забором возвышалась довольно таки непрезентабельного вида недостроенная, блочная девятиэтажка.
- СЛАВА КПСС! – СЛАВА ТРУДУ! – МИР! - ТРУД! - МАЙ! – МИРУ – МИР! – и – 1974 – прочитала Наташа надписи на стенах и… сплюнула в лужу. Встала с краю озерца у ракиты и достала из сумки “Петра”. Чиркнула разик, другой. Сигаретка затлела рубиновым глазком. Ната втянула дымок. Постояла немного, с тоскою и ужасом глядя в черневшее зеркало ждущей, зовущей кого то воды, на которую медленно падали теперь танцуя и кружась все эти красные, желтые, бурые листья и думала -
- На хрена я приперлась сюда? Дура я… Дура… Все равно – от ворот поворот, и … всегда только так. Ведь только так обычно и бывает. И… - докурила она сигарету и стряхнув ударом пальчика остатки пепла на пожухшую траву бросила окурок - чинарик в темную, страшную воду.
Слеповатое, будто заспанное солнце неожиданно нагло высунуло из за серенькой тучки свои золотые лучи, осветив Божьим, радостным светом и этот глухой уголок. И на душе у девушки от этого стало чуть легче.
- Пусть они и не примут меня. Ну и хрен с ними то… - как бы спорила Ната сейчас с кем то довольно знакомым, с кем то, прожившим под боком ее всю свою жизнь, но так и не знакомым до конца. – Зато я не смогу потом сказать себе самой, что – я не пробовала! Просто не приняли! Вот как бывает… Бывает, бывает, бывает… - зазвучала в голове строка из давнего шлягера и согласно с нею в ровно в такт по уже относительно чистому и ровному асфальту застучали каблучки Наташиных сапог.
- А дорожка то чистая… Наверное Солев – подлец постарался?.. – подумала она и от жуткой, нахлынувшей мысли ей шагалось вперед все скорей и скорей.
* * *
ЧТО ЗА ДОМ ПРИТИХ?
- Ласковое солнышко,
Выгляни в оконышко… -
- вспомнила Ната давнюю, еще детсадовскую, глупую, детскую песню и расстегнула свой кожаный плащ. Дневное светило светило все ярче над ее головкой и все веселей, припекая осенний, желто – красный мир последними, неверными лучами уходящего “бабего лета”.
- Какие бабы – такое и лето. – вспомнила девчонка шутку с большой “бородой”.
(Ой, не надо только вспоминать про “бороду” то… др – р – р, после дворника – маньяка Солева! – сказала бы она нам строго. Хорошо, что героиня нас не слышит.)
Да, что там? Ну, конечно же – припомнил.
Солнышко грело все жарче и Наташа стащила сначала косынку а потом и вовсе расстегнула воротник. Каблучки веселой дробью били в асфальт. А убогие картиночки печально – легендарного Стакана вдруг сменились вполне приличными пейзажами. Вот среди кирпичных домов, не совсем еще древних, не убитых на вид обнаружилась вдруг детская площадка – современная и даже солидная. И рядом на заборчике - табличка – ДАР МИКРОРАЙОНУ СТАНКОЗАВОД ОТ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ ВЛАДИМИРА ТОПТЫГИНА.
- Солидно, блин! – чуть не присвистнула Наташа от восторга. – Сразу видно – денежный папик то… Ну, а если раскрутить его на бабки? На “грины – зеленые” то, а? – мелькнула в прекрасной головке ее шальная и яркая мысль. – Не дай Бог и этот … какого то там доктора прямо в… ж… любит? Или доктор его, и… и… - даже передернуло ее от отвращения и обиды.
- И чего мужикам не хватает? – думала Наташа с раздражением глядя на свои прелестные ножки в черных сапожках и ажурных телесного цвета колготках с веселыми бабочками, игриво уходящими под таинственный и розовый покров коротенькой мини – юбки. – Вот ведь красота то какая! Прямо так сама бы себя и… любила! – вдруг очнулась словно ото сна она, опалив бедный мозг одной смелой догадкой.
- Девки! – чуть не заорала на весь свет она. – Я наконец поняла! Я такое вдруг сама про себя вмиг поняла, что и самой мне страшно! Ведь я – лесбиянка!..
- Да – я – лесбиянка! А лесбиянка – это я! – пело Наташино сердце в широкой груди сейчас так счастливо, так радостно, так гордо. – И зачем мне теперь мужики? Все они – козлы вонючие! И носки у них вонючие! И ноги у них волосатые! И руки такие противные! – почти что тошнило ее от одной только мысли об этих “граблях”. - У них – волосатые грабли, а у меня – Наташи – не фига!.. И даже ж…, даже в ж… то и то волосья растут – у козлов – извращенцев вонючих… - вдруг вспомнила она про Эдуарда и вновь смачно плюнула.
* * *
А вокруг прощально ликовала и горела осень, отливая закатной медью и червонным, ядренейшим золотом. Вот краснейшие гроздья рябин наклонились над заборчиком детского садика. Вот кусты бузины, ну а тут – просто чудо. Меж еще зеленых листьев висят и дозревают, дожидаясь кого то, застыв на ветвях уже спелыми каплями крови – волчьи ягоды… И меж этой красотою – дом стоит беленький такой, такой весь чистый – силикатный. Вот огромная синяя вывеска – ЛОМБАРД – 24 ЧАСА. Вот небритый мужик в рваных, мазаных краской облегающих трениках, ничего не скрывавших от женского, внимательного, милого взора, но с большими пузырями на коленках и просторной майке – “алкогольке” моет у поъезда старый – престарый “Жигуль”. А поодаль совсем недалече радостно лучился и сверкал – переливался на ласковом солнышке чей то почти новенький, оранжевый “Ниссан”. И по правому боку притулился, словно притянулся к автобрату какими то неведомыми чарами голубой и радостный “Хюндайчик”…
- Только вот какая же я к черту лесбиянка?! – вдруг неясной болью прожгло ее девичье сердце в тот миг, когда Ната завернула во двор странного – престранного дома, изогнувшегося словно змея.
- М – да, извращались строители… - пронеслось у нее в голове в тот момент когда она прошла мимо плотно закрытой двери с объявлением – БЛИЖАЙШЕЕ ОТДЕЛЕНИЕ ПОЧТЫ РОССИИ – В ЛУКЬЯНОВО (УЛ. РЕВОЛЮЦИОННАЯ - КУБИНСКАЯ, Д. 135). И еще – обожгло и болело, и ныло так мучительно, нудно и зло.
- Лесбиянка – это та, которая девку какую то любит… Ну, а я? Я – несчастная! Я ведь девку никакую не люблю! Я ведь лишь себя … люблю, и то – не часто!.. Не любила я Эдика этого – педика… Ну, наверно, не педика, раз он меня… Верней, со мною – много раз и по – всякому - разному… Хотя кто их, педерастов, разберет? Говорят, что все они– лукавы! К тому же, жопа то у Эди один хрен – волосатая… Эх, какая я бедная девушка! И никто – никто меня не любит! – чуть ли не рыдала Ната, вышагивая на позванивающих, острых каблучках мимо намертво закрытой двери давно убитого ГПТУ, так никогда не ставшего “лицеем”, хоть каким - нибудь, даже и совсем не Царскосельским…
Ната снова взглянула оценивающе на мойщика и тоска, и горечь наполнила ее бедное, девичье сердце.
- Эй, ты, жопа с ручкой! Хрен с ведром! Да, ч…болотное, к тебе, как раз к тебе я, пес чесоточный, враз обращаюсь! – так и хотелось крикнуть ей сейчас мужичонке тому у подъезда, но обида и горечь не давала ей произнести не слова и только лишь сводили судорогой ее детский, накрашенный рот. – Полюби меня, ч…, обезьяна ты в штанах… а лучше – и без!.. Чем плоха я, а, сволочь?! А ну, отвечай мне поскорей, подонок жизни, негодяйский сучий потрох!.. – почти бушевала она и вот уже самая первая слезка выкатилась из ее дымчато – зеленоватого, кругло – коровьего глаза и черной бороздкой размазанной тени потекла по припудренной и нарумяненной девичьей щеке все вниз и вниз.
* * *
Налетевший откуда невесть теплый, ласковый ветер золотого и “бабьего лета” закружил серебряное кружево тончайших паутинок над ее головой, словно бы поглаживая ласково невидимыми, добрыми руками ее светлые, длинные волосы, словно бы стремясь утешая девушку. Но уже через секунду ему надоело смертельно такая игра и он принялся дразнить Нату, яростно ероша ей челку, но при том без конца продолжая шептать на ушко ей чего то приятное, типа -
- Люблю я – говорил Нате тот ветер - скандинавско – арийских блондинок. А особо – если ноги – до ушей, и хорошая попа у нее – на месте… - и смеялся при этом, задувая ей в уши. – Хоро – ш – шо ш – ш – то т – ы – ы без ла – а – ат и во – о – о – рона – а… - принялся он голосить вдруг яростно и повеял вновь уже казалось бы навек ушедшим зябким, сыроватым холодом.
- Ну, и скотская погода, блин… - ругнулась Наташа и запахнула плащ. – И вдруг вспомнила в страхе – О горе! Ведь я – без зонта!.. Без зонта! – стучало ужасом в ее головке, когда она наконец у последнего дома взглянула на дальнее, заросшее кустами и бурьяном сиротливо – бескрайнее поле, далеко – далеко на краю которого то ли темными жерлами пушек, то ли мрачными провалами дантова ада чернели отверстые двери – ворота безмолвных коровников. Ни мычание дальних скотин, ни веселое хрюканье – визг свонофермы, ни веселый гогот гусей или хоть какой одиночный, но такой пронзительно - задорный петушиный крик не донес до нее ветер.
Не шумели – урчали в полях трактора с вечно чуть немного пьяными, но такими задорно – матерщиннисто – веселыми колхозниками. Только ржавые остовы какой то гниющей и полурассыпавшейся в ржавый прах никому уж неведомой техники печально чернели по краю. Только яростный ветер нагонял издали облака, черно – синие, злые, словно вспухшие и влажно налитые, и набухшие длинными ливнями.
- Да, попала я – дура! – захотелось орать ей во весь голос, когда первые, крупные капли дождя стали пулями целить в нее с поднебесья, и язвить, и язвя растекаться на плащ и за шиворот… Еще мгновение – и хлынуло! И начался потоп великий, посреди которого тщери университетской уже не было ни места, ни спасенья!
* * *
Дальний, яростный, тревожный лай собак достигал ее слуха, долетая до ушей оттуда, где чернели тускло освещенные оконца. Cлеповатыми, неверными, зловещими огнями, как последними искрами света среди бушеванья воды странно – властно влекли и манили Наташу к себе древние избушки Куролита.
- Да, туда… Мне туда… - продрогше клацала зубами девушка, наконец то выйдя на порядком заросшую, полуземляную - грунтовую дорогу в высоких, непроезжих колеях которой зловеще чернела вода. Так и продвигалась она все вперед и вперед к своей далекой и еще неясной для нее самой цели, то стуча зубами “Марсельезу”, то - “Болеро” Равеля, нахохлившись и словно бы сдавившись, скрутившись и сжавшись в полуживой, набухший дождевой, холодной влагой несчастный комок.
– Го – о – осподи! Как хо – о – оло – одно – о! – словно молила Кого То Неведомого ей полуживая, промокшая Ната тупо шагая по этому страшному полю мимо серых электрических столбов, меж которыми на старых и провисших, но не до конца украденных народом проводах нахохлившись мокли несчастные вороны.
- Все вперед и вперед! Через грязь! Через лужи! – пробовала неумело подбадривать себя Наташа. - Вот – на тот огонек – говорила она сама себе… и клацала зубом - что чуть теплится там, у пожухшего, рыжего леса, за которым так весело дымит труба устьрятинской, асфальтовой фабрики, кидая вонючие, едкие хлопья мазутной, удушливо - копотной гари в безжалостно - серое, почти черное, промокше - дождливое небо.
- Бороться и искать! Найти - и не сдаваться! – вспоминала она какую то прочно уже позабытую полудетскую чушь, от которой ей вдруг почему то становилось немного веселей, и - О, чудо! Даже немного теплее!..
* * *
Посекундно чертыхаясь и жалостно скуля, словно измученный злыми мальчишками кутенок, еле – еле переставляя ноги по зловеще чавкающей жирной грязи Наташа продвигалась вперед. И наконец…
- Наконец то! – готова была она орать от радости. – Наконец то это противное, злое, коварное поле, казавшееся ей еще мгновения назад таким бескрайним кончилось и поднявшись на горушку она вдруг оказалась перед темненьким, сереньким, наполовину вросшим в землю с виду полусгнившим, хлипким домиком, чьи окошки – слеповатые и ма – а – аленькие и вели ее на свет, как корабль – маяки через страшное, бурное море. И теперь Наташа была им так безмерно благодарна за спасение. Оглянулась назад на секунду – и замерла от удивления.
- Неужели я прошла через такое огромнейшее, сырое, бездонное, темное? – ужаснулась Наташа сейчас.
Мокрое, безжизненное, мертвое пространство расстилалось перед ней, обернувшейся. Где то там за горизонтом, там где небо словно бы и в правду сходится с грешной землей еще смутно белели последние домики и светили неярко булавки - фонарики в поминутно пропадающем, словно бы тающем, потерявшемся за пеленой дождя жутком - прежутком Стакане. А над ним – и над этим теперь уже таким далеким, почти что игрушечным микрорайоном, и над полем этим, словно море колеблемым теперь ветром и жутким уже от того колебания трав и кустов, пригибаемых к самой земле, и над этим спасительным и добрым Куролитом чернело набухшее ливнем осеннее, злое, жестокое, дикое небо.
* * *
О, c какой благодарностью, c какой нежностью подошла теперь Ната к деревянному, черному срубу! Как была девушка готова обнимать его старые, жуткие, исхлестанные сотнями сотен дождей и снегов почерневшие, древние бревна!
- Дом, милый дом! – вдруг припомнила она глупейшую фразочку то ли из какого то старого фильма из богатой, веселой и радостной жизни каких то богачей в Америке, то ли из рассказа старенькой училки из гимназии, для которой уроки английского – были временем развлечь учеником разной диковиной – всячиной, ровно как и поводом похвастаться самой перед этими детьми то давними, а то - не очень путешествиями в самые разные страны.
- Милый… милый… - прошептала Наташа ему, мокрым, маленьким, испуганным цыпленком прижимаясь к нему, словно к теплой и надежной курице, вжавшись от этого злого дождя под навес невысокой, скатной кровли c которого все лилась и лилась на земь не переставая ледяная, зябкая, продирающая девушку до мозга костей такая неожиданно жестокая вода.
Постояла минуточку под скатом попытавшись отряхнуться, прихорошиться, отжать края мокрых одежд, но тщетно. И уже абсолютно отчаявшись обойтись без посторонней помощи решила позвонить в незнакомые двери. Снова выбегала под дождь и вбежав на скользкое крыльцо долго искала звонок. Не найдя забарабанила злобно и яростно маленькими кулачонками по массивной, неприветливой двери, но напрасно. Ни шагов, ни скрипа петель и ни или звука отворяемого приветливым и добрым хозяином дома засова Ната так и не услышала. Только гробовая тишина прозвучала ей в ответ на Наташины проклятия и крики. И тут Ната вспомнила про то окно.
- Окно! Вот ведь – светится это окно! – чуть ли не орала от радости девушка. – Ну, конечно же! Вот же верно, что я – дура! Идиотка! Дибилка – уродина! – принялась ругать себя Ната. – Если светится это окно, это значит – хозяева дома! Просто дом большой, наверное, и они меня не слышат. Думают – Ветер шумит или еще черти что… Надо просто постучать в окно, и тогда…
- Но что “тогда”? – подумала Ната. – Ты сама кого нибудь пустила на их месте в теплый дом с дождя? Ведь – нет! А ведь ты – живешь почти что в центре огромного города, а они – на рогах, в Куралите. И откуда хозяевам знать, что ты их не убъешь, не зарежешь? Ведь и место то тут такое лихое. К тому же, где то рядышком от них живет тот самый собакоманьяк Иван Солев… - передернуло жутью Наташу и противные мурашки поползли у нее по спине.
- Как им знать, что это не Солев? Или не какой нибудь подобный ему тип?.. Ну, а если страшный Иван как раз и живет вот как раз в этом самом таком на первый взгляд надежном и миленьком домике? Вот набросится он на меня и… изнасилует! – завертелась в голове у Наты дикая и какая то не совсем однозначная мысль. – А потом оглушит меня молотом. И разрежет большими, тупыми, овечьими ножницами! И – сожрет! Ведь он – есть старый людоедище! - закрался в ее душу липкий страх и волны ужаса наполнили ее испуганно - колотящееся сердце.
* * *
Вот стараясь переступать как можно тише, с тщетной попыткой даже не шлепать по лужам Ната подкралась вдоль бревенчатой, старой стены к тускло освещенному квадратику окна и осторожненько, робко, боязливо заглянула внутрь. То что там она увидела, не могло ее не поразить. Посреди комнаты уставленной различного рода древней мебелью, зажженными напольными явно церковного вида канделябрами и густо увешаной по стенам то иконами, то картинами, изображавшими раздетых женщин в самых заманчивых и недвусмысленных позах стоял огромнейший, старинный стол, покрытый темно – зеленой, бархатной скатертью и густо уставленный различного рода закусками, винами, водкой в хрустальных графинчиках.
- О, чего тут только нет! – глотала Наташа голодные слюнки, глядя на все это великолепие сквозь малюсенькое, гнусное, подслеповатое окно избушки. – Поросенок жареный и борщ в дымящихся, глубоченных, словно гнусные лужи на той, мокрой, разбитой дороге тарелках! Холодец! Картошка жареная и … - пускала слюнки Ната не сдержавшись – с колбасой!.. Нарезанный тонко балык и красный окорок с прожилочками сала манил, сводя несчастную Нату с ума.
- Огурцы соленые. – балдела и таяла Ната. - И капуста квашенная и… И салат из свежих помидоров и ломтиков синего лука – под белой сметаной. Яичница – глазунья, свежий сыр, и белый, рассыпчатый хлеб, и пирожные с кремом – на блюде. А рядом с пирожными – белый кофейник, и чашки, по – видимому тонкого, саксонского фарфора с какими то охотниками, кабанами и гончими. Вот и еще один графин. И на вид он – хрустальный. Наверное, c наливкой или морсом, потому как его содержимое имело ярко – красно – рубиновый свет… А еще там была какая – то рыба, или даже икра красная, и… Да разве тут все можно перечесть, перечислить?..
* * *
За накрытым столом на старинных, гнутых, венских стульях важно восседали два духовных лица – в черных рясах и с массивными крестами на грудях, чуть ли не до половины загороженных большими бородами. При этом один поп был чуть ниже, много толще и как бы солидней и старше по возрасту. Удивительно, как этот тип вел себя непринужденно и бурно сейчас. Много пил и ел, и над чем то много и заливисто смеялся, ударяя товарища в шутку то ладонью по плечу, а то – и по лбу. Второй был повыше, чем первый. Да и возрастом он был как то будто моложе приятеля. Да и вид он имел такой, как будто бы был подчиненным первого попика. Смеялся мало, только в такт подсмеиваясь за компанию. И пил, и ел этот самый слуга Господа как то стыдливо, умеренно, будто бы с оглядкой на хозяина дома. Тем единственным что не разнило и того, и другого попика – это были шикарные, огромнейшие бороды.
- Совсем такая, как у Солева… - со страхом подумала Ната, но тут же опомнившись и устыдившись в душе принялась ругать себя, говоря – Ну, и как тебе не стыдно! Сволочь ты такая и свинья! Ведь сама же ты окончила когда то Православную гимназию, что стоит на Козлене, а туда же!.. И откуда это только в тебе? А?.. На двадцатом году демократии – и такие в твоей голове появляются мысли? Стыд – позор!.. Ну, скажи ты еще – “эксплуататоры”, или там и похуже того… А что хуже? “Враги трудового народа”? Позор и недостойно православной, русской девки и думать такое!.. Просто двое почтеннейших батюшек отдыхают после там какой – нибудь служебки, вроде как это… раз – разговляются, вот! – вспомнила она давным – давно забытое словцо, приплывшее из прошлой, полудетской жизни и на душе Наташи стало так светло, так радостно..
- Да, разговляются праведнички наши православные, да отведывают мирно, чего Бог пошлет!.. Вот оно где – умиление и мир, и радость в человецах! И… аминь! – вдруг захотелось ей, как прежде ответить давно уж когда то затверженный вот этот и отвеченный урок. - И вообще – зависть – грех! – вдруг вспомнила она обрывок своей гимназической прописи … и ухмыльнулась. Потому что как не уговаривала теперь себя Наташа не завидовать этим попам, ее злые и такие непокорные хозяйке слюни уже почти что рекою текли у нее изо рта, как у бешеной Жучки. И уже во всю сосало под ложечкой и урчало – ворчало во чреве. А еще ей было очень холодно, мокро и зябко.
Между тем два служителя культа сидя в полном своем профессиональном облачении за совместной дружеской, веселой пирушкой поглощали съестное и при этом ни один из них не забывал себе наливать из бутылок и графинчиков, и опрокидывать в рот.
* * *
Неожиданно младший попок как ужаленный вскочил со своего стульчика и подбежав к двери с приветливым и вежливым поклоном отворил ее глупо улыбаясь и заискивая перед входящим. На пороге слабо освещенной комнаты стоял юноша с длинным, словно бы даже немного лошадиным лицом, на котором выделялись дикие, большие и немного сумасшедшие глаза. Бледные, прямые пряди прямого пробора падали волной на низенький, узенький лоб.
На курносом носу человечка ладненько блестели заграничные очки желтого, злого металла. Чуть пониже носа мальчик тот имел кривой, широкий рот с щелисто – желтыми зубами, отчего то враз напомнивший Наташе никогда его ранее не видевшей то ли помойную яму, то ли какую нибудь мерзкую и грязную канаву. Только вот почему? Того Ната и сама не знала… И хотя этот странный субъект обладал самой то что ни на есть субтильной фигурой, тем не менее на нем ладно сидел заграничный, двубортный костюм, прикрывая его узкую, цыплячью грудь хорошей, добротной жилеткой, над которой в белой прорези рубашки цвел невиданным, ярким цветком заграничного вида оранжевый галстук приколотый, пришпиленный ловко золотистой защелкой – иглой.
- Ну и рожа! Не рот, а корыто! Вот уж кому бы я ничего никому… не дала! Просто так – никогда! – думала Ната, глядя в мутное, злое оконце на поганую рожу вошедшего. – Если только … за “грины – зеленые”… - накатила ей в голову мысль. – М - да,.. мальчиш упакован богато! Эх,.. да мне бы принца то такого на танцполе встретить… типа… с “бабками”! И насрать, что рожа у него кривая! И зачем мне его рожа то? Да сто лет она мне не нужна! Мы бы такого фраерка на бабки в дискаче раскрутили. Ну, не я одна, конечно… - размечталась Ната под чужим и тусленьким оконцем. – Ирка там, и Ленка, и Зойка – Коза. Заказал бы он нам пива там. Сигарет “Парламент” – по пачке на рыло, по три банки “Ред Булл”а бы хрякнули, да подрыгались бы сами, без него. На хрена с уродом дрыгаться бесплатно! Нет и нет! Мы ведь не дурочки!..
А тем делом события за оконцем с другой стороны развивались своим чередом. Гнусный юноша уселся за накрытый стол между двух почтенных батюшек и все трое принялись о чем то по – видимому довольно весело болтать, ни на миг не забывая хлопать рюмку за рюмкой и много, охотно закусывать. Так они пили и жрали на самом виду у продрогшей и уставшей девушки, наблюдающей это и глотавшей свои горькие и завидущие слюни.
Вот уже веселая компания перешла к пирожным и кофе. А Наташа все стояла и стояла так и не решаясь постучать в чужое окно. А злой, серый дождь никак не унимался и даже как бы еще более и более крепчал. Злой, холодный ветер в черном поле ворошил и ерошил, гоняя волнами высокие травы, посреди которых только на единый, краткий миг, на какую то короткую секунду неожиданно выныривали ржавые остовы тракторов и комбайнов, навсегда потонувших в этой мрачной, бездонной пучине. Ветер нагибал кусты к самой земле и так страшно зашумел в высоких кронах деревьев ближайшего к кладбищу жухлого леса, отчего Наташе становилось отчего то… невтерпеж… и она отошла от окна. Но потом возвратилась, оттого что дождь (в отличие от нашей героини) все лил и лил, и лил никак не переставая.
- Что же делать? – думала она отчаянно глядя в окно на веселую поповскую пирушку. – И уйти отсюда невозможно, и остаться то – глупо! Дура я, дура! – ругала Наташа себя.
Так стояла она, и смотрела, и ругала за глупость себя. Хотя что могло быть глупого в том, чтобы развернуться от странного дома и вернуться скорее в Стакан?.. Но тут она вдруг вспомнила про ту страшную улицу в полкилометра и про того самого убийцу - Солева, который, видимо, уже давно поджидает ее вооружившись молотком и овечьими ножницами… От одной мысли о страшном бородаче – здоровике Иване ее всю передернуло. Но ведь даже просто возвратиться в Станан вот к тем таким казалось бы теперь уже милым обшарпанным домам и тем самым общагам, пусть и полным разных буйных пьяниц, гастарбайтеров не вяжущих по - русски, “синеглазок - баб ” и злобных гопников было для нее немыслимо и невозможно. Дорога к спасению была еще открыта. Но она пролегала через это бескрайнее, жуткое поле. А входить в эту бездну одной, выбравшись из под неверного, древнего ската избенки было так мокро, так холодно, да и еще и очень страшно. А к тому времени на дворе становилось уже совсем темно. И от этого на душе у Наташи сделалось жутко.
- Может, мне постучать? – подумала Ната с тоскою. – Ведь не съедят же они меня. К тому же… они уже нажрались. Значит – сытые. – лезли в голову шальные и глупые мысли. – Однако… их трое! Трое мужиков и я – одна! – застучали у ней в головке подозрения, которые тут же мигом стал опровергать так называемый и всем известный “голос разума”.
- Трое их? – хихикал “голос разума”. – И ты – боишься? Ну, двое то из них вообще – попы! Лица духовного звания… И ты думаешь, что эти два бородача на тебя набросятся, как кот Васька на сметану? На хрена ты им нужна! У них, верно, попадьи свои жопастые, сиськастые бабы имеются! Вот они и загоняют им шершавого! Так что – не бойся!
- Я и не боюсь… - возражала робко голосу Наташа. – Только их ведь все же… трое. Эти двое и парень. Ну, парнишка то он – молодой. И хоть рожу Бог ему и выписал поганую, но ведь, чувствую я, он то ни за что себе не откажет… Да и попадей я не вижу… у этих. Что мне делать, если трое на меня – одну? Я, конечно, девушка без комплексов, но такого до поры не пробовала! Раз напившись водяры хотел Эдик друга за компанию позвать… Я то, ясен пень, не согласилась никак! Вот теперь приходится только пожалеть. Говорят, без тренировки это – дело трудное и не всем и сразу дается легко… Боюсь, что не справлюсь никак. Хотя мне Зойка то, Коза еще в десятом классе раз “Крутую герл” давала, где все черным по белому об этом деле было писано. Как сейчас помню – “Пишет Вам Ксюша из села Семихреновское Мухосранского района За – за – неизвестной Вам области. Здравствуйте, девчонки! Один раз я и мой парень Валера, которого я очень люблю пошли на танц – пол в ДК колхоза имени Горбатого, где мы славно подрыгались и бухнули по делу самогонки и пива. И все было бы так хорошо, если бы по дороге домой на нас не наехала бригада пьяненьких в дымину пацанов с большой оглоблей – одною на всех. Первый полетел Валера. И хоть он и не пил “Ред Булл” тем вечером, но его все равно окрылили. Короче, ему треснули по лбу и он – полетел. А потом упала я, но удачно, и - под поленницу. Но к тому моменту я была уже пьяная и ничего конкретно не помню. Чем наверняка спаслась. Потому как слышала – “Меньше знаешь – крепче спишь!” Кстати, как не удивительно – сплю я крепко, хоть ты на мне пляши под гармонь и в присядку.
Позже фельдшер в диспансере мне говорил, что вот так оно и бывает, когда человек под наркозом. Хотя наркотиков у нас в деревне, к сожалению, пока что нет. Вы не думайте лишнего. Поселок у нас работящий. Только безработных – жуть и еще очень многие “квасят” и “ходят под мухой”. Вот нажрутся “в стельку” прямо таки до “визга поросячьего” и “колбасятся” на дискаче - выпендюривают. Многие то даже и на ногах не стоят. Вот как значит они активно у нас отдыхают.
Вот и я с Валеркой – тоже, также… Да, это… Тему то я потеряла, короче, девчонки. Короче – они на меня, а я – не фига! В расслабон и в оключке полнейшей! Хоть оглоблей - меня, хоть конем по мне скачи – мне и это по хрен, хоть на танках, блин, катайся. Оттого и не помню что и чего. С кем и как? – то мне не ведомо. – А не все ли равно? – я так думаю. Вот и в школе мне раз говорили, что “все люди – братья!” Очень верная, девки, та мысль! Приезжайте, посмотрите сами наш поселок – увидите! Многие и верно – похожи! Это мне ничуть не удивительно, так как наш учитель Витька – Толстый раз болтал, что все люди произошли от обезьян. Обезьян я видела по – телевизору и хари ихние очень похожи друг на дружку, как и у наших Семихреновцев. А еще мне фельдшер в диспансере посоветовал завсегда расслабляться, чтобы было больше удовольствия. Мы попробовали с ним – и у нас все получилось хорошо! Вот такой он мне дал медицинский совет. А ведь всем известно, что врачи немного поумнее всех людей (даже Витьки – Толстого, который самогон совсем не пьет, потому что он – дурак, по - моему) и им надо, девки, верить! Верьте девки врачам – и Вам будет также хорошо, как и мне! С приветиком. Ксюха”
* * *
Неожиданно мысли Наташи были прерваны развивающимися за стеклами событиями. Но об этом я расскажу по порядку.
И так, вначале почтенные батюшки и хлипкий юноша с жидковатой, белобрысой, редкой челкой, корытообразным, безобразно – широченным, жабьим ртом и каким то ненормальным и пламенным взором мирно пили кофе с пирожными. А потом… А потом молодой человек достал из кармана пачку и засунув себе сигарету в кувшинное рыло с удовольствием и смачно закурил, пуская дымок в потолок. Но попам почему то это сразу жутко не понравилось. Они начали кривить рожи и зажимая себе нос что то горячо говорить ему тыча пальцами то ли в иконы, коих в комнате висела – тьма, то ли в голых теток, коих было на стенах ничуть не меньше. Короче, между теми попами и юношей возникло небольшое препирательство . И при том они зачем то тыкали и тыкали своими жирными пальцами в сторону оконца, за которым стояла Наташа.
Вот не выдержав горячего свято - поповского напора он подошел к окну. И Наташа быстренько отпрянула прочь от стекла. Бросил долгий и отчего то скучающий взгляд в темноту и отворил форточку. Свежий ветер ворвался в комнатку, затрепав занавеску, а молодой человек снова вытащил пачку и закурив опять принялся дымить в отверстую фортку.
- Ну, вот и славно… Так бы сразу… - долетели до Наташи слова толстого и низенького попика. – А то тут – Святые образа, ну а Вы – курить надумали! Все таки Иисус и Богородица с Младенцем, Николай Мирликийский, и Илия… Богохульство это, Сережа!
- Ох, как же все нехорошо то это, милый, милый Вы наш пастор Голубков! – поддержал его длинный. – Сатанинский дым развел, как при Геенне Огненной, как в аде!
- Это, блин, в какой еще “Геенне”? – насмешливо скривил свой огромнейший жабоподобный рот пацан. – Да Вы что, отец Епифан, уважаемый, - чуть не хохотал он им в лицо - и монах почтеннейший Евлампий, белены объелись? Верите в детские сказки? Ну – ну… - закачал он перед духовными лицами своею лошадиной харей. – Мы зачем вообще собрались то, отцы благочинные? – вдруг схватил тот Сережа быка за рога и пустил дыма попикам в комнату. Те опять замахали руками и стали орать на него.
- Это, бля, богохулие в натуре! – голосил и кривился пузатый и низенький поп Епифан. – Я, конечно, знаю, что у Вас - прос… про - тестан – тов – выдавил он из себя – многое дозволено! Но - это! Курить перед Святыми иконами! Стыд! А еще – лицо духовного звания!
- Да какое он “лицо”! Не лицо он – а харя! Да им только медведей в лесу и пугать! – заорал, как бешеный монах Евлампий. – Ох, не при царе Иване свет Васильевиче мы живем! А - жалко! Тогда был разговор короток! Чик – и все! – провел себя ребром ладони монах поперек высокого, худого горла, под морщинистой, желтой кожей которого трепетал и дергался в негодовании острый кадык.
- Молчать!!! Молчать, сукины Вы дети! – вдруг отчаянно принялся орать на попов здоровенных субтильный, хилый с виду Голубков. – Да Вы что, в РПЦ отупели совсем? Или просто так – наполовину? Мы зачем все сюда собрались? Пить да жрать? Да на Ваши образа и куртизанок голых у отца Епифана в дому пялиться? – бушевал Сергей так яростно, что казалось вот еще мгновение, и из корытообразного рта духовного лица потечет густая пена. – Да плевать я хотел на все Ваши Святые картинки, вот исчадия Вы сатаны и отец Ваш – дьявол!
- Мы сюда дело наше обсудить собрались – как нам Топтыгина того, Володьку “Грызуна” укантрапупить! Он – копает под “Горшок Иисуса”, как когда то копал уже под “Кувшин Еффафа”! Копал – и докопался, собака! – ругнулся злобно пастор Голубков. – Расколотил “Горшок” Гадюка!
- Кто “гадюка”? – не понял отец Епифан. – Я – “гадюка”? Ах, ты, сволочь бусурманская! – замахнулся он на Сергея венским стулом.
- Нет! Не ты! Уймись, скотина ты пьяная! – яростно взвизгнул Сергей. – Это прокурора так зовут! Фамилия его такая украинская – “Гадюка”… Есть разные такие вот фамилии. “Ворон” там, “Медведь”, или даже похуже – “Козел”… - попытался успокоить Сергей Епифана, но тот видимо не понял и никак не унялся,
- Посмотрите, люди православные! Смотри и ты – благочинный Еб – еб – евлам – пий… - пьяным голосом заорал отец Епифан – как теперь эта ****ь иноверная над всей Русью Святою глумится! Меня – честного русского схимника – “козлом вонючим” назвал! Вот стерва!
- Да, за “козла” он сейчас нам ответит! – встал со стула и грозно пошел на Сергея высоченный монах. – Я его сейчас то мигом окроплю охальника – в три шеи! Со Святыми, так сказать, упокой! Ох, Серега, с огнем ты играешь! Жалко – нет казачков сейчас с нагайками, а то они – бы живо с тобой… - начал угрожать он Голубкову, выпятив вперед свою длинную, седоватую бороду - лопату с густо застрявшими в ней крошками и напирая на парня, как на вокзальный буфет.
- Господи! Господи! Ну, за что мне “это”! – заорал субтильный Сергей, то вдруг воздевая руки к потолку, то хватая себя за жиденькие волосы словно бы и в правду стараясь их вырвать у себя из башки. – Господи, какие они дураки! Вот ведь одного то Солева им, видно, уже мало? Надо, чтобы этот самый Топтыгин еще и Вас посадил хоть бы на год – тогда Вы опомнитесь?! Хотя всем известно - дурака учить – лишь портить… - продолжал он уже более спокойно, философски – размеренно. – Мы не драться сюда собрались, а решить, как того нечестивца Топтыгина Вовку со света спровадить. А то тоже мне – “Грызун” – закривился пастор Голубков - и “Ноль Ноль Семь”, и “Кутузов” - писатель, и “главарь администрации”, и черти что…
- А ведь верно! – хлопнул себя по лбу толстяк Епифан. – Слышь ты, Еб – еб – евлам – Пий, католическое твое – папское имячко, - словно сам для себя в нос протрубил, прогундосил попок – а ведь этот прос… протестант глаголит дело! Надо нам Владимира – то… того…
- Это какого? Какого “того” то, а? – словно бы проснулся развалившийся, осевший и словно с тяжелой работы возвратившийся длинный монах. – Не того ли, за которого мы в Храме нашем в Прилуках вчера Богу благодарствовали? А? Отвечай, бунтовщик и разбойник! – неожиданно зло вдруг зыркнул он на отца Епифана.
- Да обоих, скотина ты пьяная! – разозлился благочинный Епифан. – Ни хрена не пендюришь, балбес!
- Кто тут “бес”? А! Ети! Мать моя, пресвятая Пре… прасковия П… пьяница! – ничего не поняв заорал монах и взвился, и взыграв пьяным духом подскочил к Сергею Голубкову и схватил его яро и зло за грудки.
- Отвечай, собака иноверная! Отвечай, отродье сатаны… - сыпал он удар за ударом в лягушачье, кувшинное рыло – где тут бес у тебя? Где тот бес? Вот я раз обернулся и вижу, слышь, отце Епифаний, на Голубкове этом бес сидит! Я, конечно, сперва не поверил, – месил монах и далее беднягу пастора своими кулаками - и думал, что я не допил. До – ба – вил еще… - заколачивал он в челюсть Голубкову удар за ударом – и вижу – два беса! Думаю – это уж черт! Вот те раз и – здрасьте! Принял еще – полезло три! Три черта уже на Сереге сидит! А это уж целая чертова троица, черт бы его подери!
- Да уймись ты, глупое животное! – пробовал оттаскивать его от Голубкова Епифан. – Угомонись ты, дикая и пьяная собака! Пацан то тот уже того… совсем и не дышит…
- Ну и хрен с ним, что не дышит! На одну падлу меньше на русской земле! Надо бы еще и пере – свитера вот ихнего Лёху Мусанова тоже… - не унялся Евлампий. - Чтобы уж все змеиное гнездо – под корень извести! Изведем – вот и полная победа православия в районе!
- Ой, дурак! Ой, дурак! – причитал Епифан над еще не остывшим Сергеем. – И куда ж нам теперь эту падлу иноверную деть, православные люди! Ведь его и отпеть то никак не возможно нам даже, ведь по вере Серега – не наш. Так и закопать его враз в погребе придется и без отпевания, как собаку, что вообще нехорошо, не по – христиански! – поднял поп свой палец вверх. – И какое из этого, грешник ты такой, научение? – принялся он стыдить чуть уже угомонившегося монаха Евлампия.
- А научение нам будет такое, что ради этого мешка костей нам еще землю у тебя в погребе надо ворочать! – недовольно ворчал старец. – Сам же скажешь – “Поглубже ямку то копай, а то труп Серегин мне весь дом провоняет! Воссмердит во гробе сей мертвец!..” Сам пригласил ты этого аспида в гости – ты в происшествии сам виноват! Ох, хо – хо! Бедный я, бедный – несчастный! Ты эту змеюку в дом к себе пригласил, ты его пустил, привадил – вот ты яму ему и копай! А чего сразу – я! Он мне, сука такая, хамил, ну а я – человек от природы горячий, не сдержался и вышло - что вышло!.. Провоцировать агрессию было не надо, ведь он сам – виноват… Он ведь и курить то начал первый! Ну, скажи, друг ты мой, что я еще не прав? – приговаривал старец так беседуя с попом прихватив хладный труп еще только минуту назад живого пастора - корыторотого Сереги то за руки, то за ноги, уволакивая покойника за зверь.
* * *
Надо ли Вам говорить, что Наташа стоя под окошком почерневшей избы в Куралите ясно слышала весь разговор и даже краем глаза наблюдала за развернувшейся в комнате с теми самыми паникадилами и голыми бабами по стенам смертоубийственной драмой? Да, все это вот так и было, так именно все это и случилось и произошло на свете вот именно так.
Вот уже через часок два потных лица несомненно духовного звания, раскрасневшиеся от нечастой у них, жаркой и такой несомненно очень бывшей нужной им сейчас землекопной работы возвратились в комнату и один из них (Епифан это был или Евлампий – суть не важно) машинально взглянув в оконце с удивлением увидел что на самом его низу торчит как будто бы чей то затылок. Было очень похоже на то, что какой то чудак заплутав в Куролите вдруг присел у неярко освещенного окна на улице и… уморившись за день вот тут же заснул.
- Э… Ты видишь “это”? А? – тыкнул пальцем в бок поп Епифан монаха Евлампия. – Там за окнами у нас… сидит кто то? – Нет,.. ты видишь? Или нет? Ответствуй!
- Вижу, отче Епифан! – в страхе затрясся Евлампий. – Вижу волосы женские, русые!.. Ну, а может, это тоже бес! – заорал он отчаянно. – А ну, подать мне и еще одного! Я всех бесов нынче погоняю! Я сегодня – старец – бесогон! – схватился он уже за горлышко початой винной бутылки, но тут на монаха в страхе великом насел Епифан.
- Не ори ради Бога, придурок! – зажимал он ему рот ладонями, хотя выпивший снова Евлампий никак не хотел поддаваться попу, даже пробуя при этом укусить его за руку по – собачьи. – Это – странница смиреннейшая Божия! Нам ее, свинья ты и ублюдок… ой ты, сука какая… кусачая – уворачивал ладони он на силу от монашеских, острых зубов – и не убивать теперь то надо а уж просто так…
- Изнасиловать! – громко – пьяно гаркнул монашек, войдя явно во вкус. – Мы сначала ее отъимеем по - всякому, а потом мы еще и убъем! И закопаем хладный труп ея, погребя рядом с иноверным Голубковым, отпевши! Эту – можно хоть отпеть, как следует! Все же свой, родной человек, православный!
- Нет, дубина! Уйди! Не мешай! Я уж сам… – уже лупил его в морду отец Епифан. – Просто мы сейчас выйдем из дому и тихонечко ее обо всем расспросим… Не видала ли она чего там у нас… нехорошее?
- Ну, а разве тут у нас что то нехорошее случилось? А? Убей Бог – не припомню! – орал и брыкался монах уже меньше, постепенно стихая, и как будто смиряясь под крепкой уздой, словно бы и правда соглашаясь с сильной решительной позицией старшего по возрасту товарища. – Но уж если она чего то там видела – пусть не взыщет! Убъем непременно! Но сначала – изнасилуем по – всякому! – мечтательно добавил монашек. – А то в монастыре тоскует плоть моя. Особо ежели самая крайняя…
* * *
Неожиданно скрипнула и отворилась дверь избушки, и в неясном свете электрического фонарика на дощатом, немного скользком от дождя крыльце нарисовались две черные тени. Одна выше и тоньше, другая – ниже и дороднее, чем первая, но и та, и другая – с большими и длинными бородами.
- Ей ты, милая! Ау! – ласково – притворным голосочком прокричала одна, помоложе.
- Ау, девушка… ети твою бабушку… Ну дак так тебя… - подскользнувшись грохнулась с крыльца вторая а потом заворочалась где то внизу, изрыгая страшные проклятия сперва поминутно костя и Бога, и душу, и чью то там мать, но потом словно очнувшись поминутно скуля и охая перешла на кисельно – елейнейший лад.
- Эй ты, милая!.. Блин, - притворялась она присюсюкивая – Где ты, наша красавица – то!.. - И какую собаку тут носит… - словно в нос пробурчала она. – Ау – у! Ау – у! Отзовись, душа – девица!
- Ах, вот ты где! – заорал вдруг радостно Евлампий, хватая задремавшую Нату за плащ. – Ты кто есть и какого тебе хрена надо в нашем частном владении, курва! – разбудил несчастную девушку уже во всю тряся ее за фалды.
- Так не надо! Не надо, балда! – подскочил к нему поп Епифан. – Ты ее не трогай… пока. Сразу видно, что она – есть хорошая девушка. Странница… - напускал он на себя наигранно – притворную, елейно – сладостную доброту и глупо улыбаясь вырвал Наташу из цепких и сильных монашеских рук.
- Я – Наташа! – вдруг во всю свою мощь заорала Наташа. – Вы меня не трогайте! Вы вообще не имеете права меня так… хватать! Я Вам, дяденька поп, никакого повода пока что не давала!
- Ну, так это – пока… не давала… - недвусмысленно заметил Евлампий, которому по – видимому не терпелось кого то сегодня … отпеть.
- Да не лезь ты, чудила! Убирайся, нечестивец! Я – сам справлюсь! – сперва треснул со всей силы в челюсть ему Епифан, а потом лягнул по яйцам, и монашек Евлампий волчком завертевшись на месте, а затем согнувшись и завыв в тот миг. И отступив в темноту скуля и плача жалобно уполз куда то в бок.
* * *
- Здравствуй, девушка – раскрасавица! – распинался глупо улыбаясь перед Натой отец Епифан. – Вот сидим мы тут с моим другом Евлампием, иноком Божьим, Богу молимся в домовине нашей скромненькой, да смиренно вкушаем – чего Бог послал. Вот в окно увидали тебя… - продолжал врать он дальше. – Видим мы – человечек живой! В непогоду такую хороший хозяин и собаку из дома не выгонит, вот такое творится вокруг. Дождь, темно, как у медведя в ж… - тут же осекся он стыдливо потупясь. – Вот и говорю я Евлампию – “Надо гостей в домик наш пригласить, чтобы все по – христиански то, повечерять и прочее .” Ну а он – чудак – человек! – захихикал противненько попик – говорит, что это де воры! “Вот мы вора сейчас и изловим, потому что много разной сво… разной свободы – поправился он – дано нынче народу у нас на Руси, а распорядиться и скинуть бремена такие для всех тяжкие эти самые сво… свободные граждане ни хрена… - снова стыдливо осекся попок – не умеют.
- Охо – хонюшки – хохонюшки – хо – хо! – закачал головенкой, закачал бороденкой попок. – Много, много у нас на Руси у нас нынче соблазнов. Много через это сделалось бандитов и воров! И убийц! И насильников разных! Ну а все - “Почему?” Ну а все потому что – отвечал сам себе Епифан – что соблазны многие приходят в мир, а кого Господь наш любит, того он испытывает… Вот, примеру, кажут нам по телевизору, что в какой то там малой и такой заграничной стране люди живут хорошо… Не завидуй им, милая девушка! Абсолютнейше им не завидуй! Ну и пусть живут хорошо! И черт с ними! И – тьфу на них! Их Господь то наш совсем не испытывает, потому как видимо не любит! Не они его, вот Ему на них и совсем наплевать!.. То ли дело у нас на Руси! – разворачивал он руки свои в стороны. – Ширь какая, а! А воздух то! У! – потянул он толстым носом мазутный дымок и тот час же скривился. – Кого любит Бог – того он и наказывает! Апч – хи! – скривился Епифан и громко чихнул. Просморкался в два пальца и добавил. - И вообще – пути Господни неисповедимы! Вот так то, девушка! И каждый шествует по жизни лишь своим намеченным на Небесах путем… Ты куда вот тут одна, к примеру,… шествуешь?
- Я… - замялась Наташа испуганно. – Я не шествую. Я так просто… шла себе все. На работу хотела устроиться. Вот тут мне бумажку дали. – стала рыться она по карманам отчаянно ища размокший клочок. Но никак не находила и набравшись храбрости наконец то спросила сама – Это ведь, по моему, Короткая?
- У кого? Что именно? – не понял ее Епифан.
- Улица… улица так называется… На ней должна еще располагаться контора одна предпринимателя По… - но тут вспомнив разговор, слышанный ей у оконца она в страхе осеклась, замолчав.
- Нет. Это не Короткая. Это – Трубный переулок! Я могу проводить тебя до Короткой, милая! – беспардонно лез к ней Епифан. – А то – ночь! Ты ведь умная девушка и сама понимаешь, что ночь. А в ночи тут – бандиты и воры! Знаешь что – лучше заходи к нам в дом. Обсушишься, поешь, переночуешь, пере… спишь тут c нами, - снова осекся попок – а назавтра я тебя сам утром провожу. Или вот попрошу Евлампия или знакомого мово Ваньку. Ванька тут недалече живет… Ты сама заходи, заходи! Мы гостей так любим! – стал хватать ее попик за фалды и толкать к распахнутой двери.
- Нет! Спасибо, дядя поп! – заорала она что есть мочи. – Не хочу я Ваш ТРУПНЫЙ переулок! Я домой, я к маме хочу! – вырвалась она и побежала от отца Епифана в бескрайнее, черное поле.
- Стой ты! Мышь ты белая! Возвернись ты, чадо возлюбленное! Че – ерт тебя дери, глупая девка… Пожалуйста!.. Вот так … ты - сука глупая… - понеслось ей вослед.
* * *
ДОКТОР ПЕРЕЛЬМАН
Как бежала тогда Ната, то скользя каблучками, барабаня и молотя по скользкой осенней грязи, то теряясь и путаясь вдруг в непролазных кустах и высоких, увядших шумных травах? Как рвалась она то через лужи, а то через грязь, или сквозь через заросли из мертвых, увядших стеблей, бурелом и коряги, и ветки, то вдруг поднимая фонтаны из брызг из под ног, а то чуть ли не валясь с опутанными намертво ногами не на шутку, на смерть перепуганная? Как стучало ее бедное сердечко, от нахлынувшего ужаса готовое разорваться в груди? Как орала она, голося истошно во весь голос свой?.. – вот все это она почему то не помнила. Не запомнила, а может просто вскоре позабыла она об этом проcшествии, как о какой то уже совершенно досаднейшей глупости.
А пока - она бежала только чудом не валясь усталою коровой ни в грязь, ни на траву ту цепкую, коварную, не ломала тонких каблучков в этом страшном и черном – пречерном, траурно – безбрежном, словно грозный океан вздымающемся под порывами ярого, ночного ветра широчайшем, русском поле.
- Господи! Господи, где это я? – взмолилась усталая, мокрая от слез и от злого и холодная дождя усталая девушка, задирая голову в темное и угрюмо – безжалостное небо. Но оно грозно и как бы насупившись молчало, не отвечая Нате на ее вопрос.
Наконец то злой дождь перестал и вглядевшись в промозглую, черную даль, на краю большого поля под разлаписто – высокими и страшными деревьями девушка заметила в непроглядно - ужасной ночи маленькую, красно – желтенькую искорку света. Небольшой, но яркий огонек, который то вдруг показывался на единое мгновение ей, то вдруг снова без следа исчезал за черным частоколом из жутких деревьев, стонущих и гнущихся под яростью порывистого ветра.
- Туда! И только вперед! – словно сами понесли в ту сторону Нату ее исхлестанные высокими травами ноги. – Бо - роться и ис - кать! Най – ти и не сда – ваться! – от холода стучали ее зубки в этот жуткий – прежуткий, безрадостный час. И тянуло. Ох, как вдруг неожиданно и странно, и неведомо для нее самой потянуло ее туда – на огонь!
Словно подчиняясь глубоко запрятанному, но живущему у каждого из нас даже не в сознании, - в подсознании, Наташа спешила к огню. Все вперед и вперед – через страшное поле. И буквально уже через несколько не таких уж и долгих минут для нас, но тянувшихся казалось бесконечно для Наташи минут, очутилась на кромке волнуемой ветрами травяной трясины, то есть вышла туда, где брала свое начало тополиная роща, бывшая во время оно барским парком при старинной усадьбе “Кусаново”. А потом… Впрочем, что Вам сказать “про потом”?
Трудовая коммуна “Красный Бедняк” наскоро сколоченная коммунистами еще в двадцатые из разного рода люмпенов (или для понятности скажу – “бродяг”, или по – современному – “бомжей”) и из местных бедняков – крестьян (в большинстве своем – людей больных, многодетных или просто – любителей выпить) быстро выжила из небольшого дома посреди старинного парка престарелого барина, который после “экса” еще пару месяцев жил недалеко, снимая на остатки еще чудом сохраненных средств уголок в избе, в деревне. Это продолжалось не так долго. Подоспевший вскорости отряд ЧеКистов арестовал и куда то увез “эксплуататора”. C той поры старика никто и никогда не видел… После старый барский дом превращенный частично в правление скороспело - нелепого “Бедняка”, а еще отданного на чердаке и в конюшне, сарае, гумне, чердаке – в сеновал тоже не особо долго пережил своего без всякого следа пропавшего хозяина. Дом пропал по случаю – в нелепом пожаре… После в “Бедняке” еще долго ходили упорные слухи, что пожар тот приключился от поганой, непогашенной, мужицкой папироски, которую то якобы не погасил какой то идиот (а народ даже знал какой именно, только нам это сейчас уже не интересно), завалившись для греховных своих удовольствий с милашкой на свежее сено…
* * *
Все еще не решаясь подойти в открытую к радостно горевшему немного в глубине старой кусановской рощи костру и пока что только робко, боязливо выглянув из за черного ствола Наташа вгляделась в ярко освещенный кружочек красно - желтого света. Там, над огнем она увидала его…
- Кого же? – так спросит у меня читатель. – Неужели маньяка Солева? Проклятого, безжалостного убийцу собак, направившегося на свою очередную кровавую охоту за невинными Жучками?
- Нет! – отвечу я им. Это был не Иван.
На поваленном бревне наклонившись вперед и протягивая к весело трещащему огню большие, грубые, обветренные руки к счастью для Наты восседал совсем другой, очень высокий и довольно тощий мужик. Нечистая, чуть порванная с боку куртка из некогда шикарной, темно – коричневой кожи и полудетская, бело - синяя вязаная шапка с помпоном, темно – малиновый свитер грубой, скорей всего домашний и грязнейшие, синие джинсы заправленные в видавшие виды кирзачи придавали одиноко сидящему товарищу воистину неизгладимый облик. Но и это было в нем совсем не главное. Главное в том мужике была его мохнато – кудлато - двухвостая борода, такая огромннейшая, что Наташа, казалось, видела не только застрявшие в ней хлебные крошечки, но даже какие то травинки и чуть ли не веточки. Чуть поверх бороды и развестсто – загнутых к низу седоватых усов на огонь доверчиво смотрели близорукие, огромные очки плотно севшие на немалый, мясистый носок. Как ни странно, но весь облик странного субъекта отчего то внушал ей доверие.
- Это дядя геолог… - почему то подумала Ната.
– Интересно, что он тут ищет? – лезли в голову почему то первые, очень дурацкие мысли.
- У него, наверное, и пожрать чего нибудь есть? – догоняли их мысли вторые.
- Колбаса… И еще и яица. Целых два. Тебе хватит? – тут же принялся издеваться над ней противный “голос разума”. – Думаешь, не Солев Ванька, так и ладно? Да у них тут все такие… маньяки. Изнасилуют, убьют и… еще раз изнасилуют. Маньячное место – ведь знаешь?.. Посмотри сама, ты – дурочка, борода то у него ка – а – акая страшная! Бородатый, как и все! Как Солев, как Епифан и как Евлампий! Это – целая мафия тут – в Куралите! В “Стакане”! ОПГ бородатых – вот что это! – продолжал он так страшно пугать и без того несчастную от своих ужасных злоключений и буквально до костей продрокшую Наташу.
- Нет! Все ты врешь! Он – хороший! Он не может вот так! И к тому же он – почти что слепой! Вот я стою за деревом, а он меня не замечает совсем и только глядит на огонь… - пробовала защищать незнакомца она.
- И твое большое счастье… - подхихикивал “внутренний голос”. – Вот заметит – тогда и держись… Впрочем, за последствия я – не ответчик. Дуракам закон не писан. Если писан – то не читан. Если читан – то не понят. Если понят – то не весь… И вообще я – умываю руки, как сказал товарищ Пилат. В общем, делай, что хочешь, но потом – не жалуйся! – продолжал наезжать на бедняжку противнейший голос, поминутно рисуя в ее воображении ужасающие сцены надругательств и убийств. И одна была ужасней и страшней другой и гаже…
- Ты! Молчи! Слышишь! – мысленно прикрикнула на разошедшийся поганый голос Ната. – Нечего напраслину на человека наводить! Да к тому же он еще ведь еще и слепой, так чего его так бояться? В крайнем случае – врежу ему сапогом между ног! Ки – я – як! И – готово! – подумала девушка и смело вышла из за дерева прямо к яркому, приветливо трещащему костерку.
* * *
Удивленно мотнув головой и с немалым изумлением вновь обнаружив на месте вышедшую на свет из черноты Наташу, до того принимаемую им то ли за какой то мираж, то ли за игру воображения, незнакомец немного привстал на бревне и как будто немного смутившись кивнул головой. После протянул вперед широченную свою ладонь, которая вот так нелепо и повисла без ответа в воздухе, потому как Ната никогда бы не решилась хвататься за нее так сразу.
- Перельман. Андрей Семенович. – чуть гнусаво и в нос произнес человек и подвинулся, явно предлагая расположиться с ним рядом. – Бывший физик. А ныне… - махнул он рукой. – Впрочем, Вам догадаться не трудно… Так что не побрезгуйте… - начал словно бы почуяв свою нелепость и непрезентабельность принялся оправдываться перед ней мужик.
- Ната… - ошалело в полголоса ответила девушка. Подошла поближе и… присела осторожно на краишек рядом.
- Ты! Совсем сдурела! – закричал ей в уши “голос разума”. – Вот сейчас он на тебя набросится! Ну, пинай же! Пинай его поскорей и беги! А не то…!
- Цыц! – прикрикнула строго на голос Наташа. – Он ведь не такой… Впрочем, черт его знает? – почему то уже совсем без малейшего страха подумала девушка.
* * *
- Вы простите… - начала она как бы слегка неловкий разговор. – Вот я шла тут у Вас. То есть не у Вас, а сперва в “Стакане”. А еще верней – мне не в “Стакан” то было нужно. Нужно было мне как будто в Куролит. Там есть улица Короткая… вроде. Я сама ее видала на компьютерной карте. Дело в том что я – ищу там работу. Вернее, искала, но вот… Пошла, а тут как раз такой ливень, и… - тщетно постаралась она просушить не снимая с себя свою намокшую, холодную одежду тяня руки над горячими, обжигающе – злыми желто – красными языками пламени костра.
- Вот хо – о – дила, искала контору Топтыгина. Мне сказали, что она на Короткой. Вышла на какую то улицу, а там… дом и два попа… И вообще – там, оказывается, Трубная… Да куда же эта проклятущая бумаженция делась? – принялась она нервно шарить в карманах, все еще трясясь от никак не проходящего, жуткого холода и клацая зубами.
- Вам бы это… раздеться. Верней, переодеться бы надо… А то Вы простудитесь… - смущенно заметил мужик, на что Наташа сразу же в яростном негодовании вскинула бровь.
- Да Вы не бойтесь меня. Не бойтесь… Я ведь… это… Нехорошо признаваться но я, строго говоря то по – науке… импотент. – смущенно заметил мужик. – Меня как три года назад из НИИ Элементарных частиц по сокращению выперли, так это у меня и началось. – начал жаловаться он доверительно. – Раньше то с женою со второю особенно у меня – ого – го! Извините, прямо до небес доставал, ну что башня там вавилонская! – то ли плакался Нате, то ли хвастался былой веселой жизнью Андрей Семенович. – В общем, раньше нам деньги платили. А коль деньги то есть, то тебе и кормежка, и е…шка, извините, соответствующая. А потом у нас в НИИ прошла оп… он… оптимизация. – вспомнил странный мужик. – Из Москвы приехал к нам какой то хрен и велел всем нам разрабатывать вот эти… как их… черт… насилу вспомню… - стал чесать он у себя под помпоном заросшую голову. – Во… о – нанотехнологии! – выдавил он и задрал улыбаясь счастливо к небу поднятый палец.
- Ну, а как разрабатывать? Денег не дают на материалы. Это раз. – принялся загибать Перельман. – Оборудование строе. Два… И вообще – все средства директора себе суют в карман. Вот такие порядки… В общем, ничего мы там в НИИ не сделали, никакие им о – нанотехнологии не создали… Приезжает к нам с визитом президент с премьером, и в разнос нас пустили – Что у Вас тут здесь? А почему? Мы ведь средства выделяли, а где результаты? А ну, подать министра, трам – пам – пам…! Вот так ровно и произошло… - горестно вздохнул мужик. - Чтобы “служба медом не казалась” – всех Володя с Димой повелели “замочить в сортире”, а еще кой кому и “обрезание сделать”, и “прислать даже доктора”… Слава Богу, мне то обрезание делать уж поздно. У меня ведь и так он уже… - чуть смутился перед девушкой он. – Да и “доктора” не надо. Я ведь и без этого – доктор… наук…
- В общем, получилась у нас полная… об… оптимизация. И меня, и еще две трети коллектива НИИ с работы выперли. Директора того то заправду оставили. Тут я врать не буду. Перевели на вышестоящую должность. Говорят, что сейчас он даже и на повышение в Москву пошел. Работает в какой то ихней ПИЗ… простите, милая барышня – смущенно извинился перед Натой доктор физики – в Политическом Институте Защиты Демократии имени Ельцина Б. Н. при президенте РФ.
- В общем, работы не стало, и денег не стало. Ну, и с женой - сучкою, понятно, неполадки начались. Скандалы. То да се… В общем, мы развелись. Вот квартиру я ей с дочерью оставил, ну а сам… - развел в стороны Андрей Семенович широченные свои ладони – пошел бомжевать… простите. – добавил смущеннейше мужик. – Теперь ведь жизнь то такая, что даже дворником трудно бывает устроиться. На “Станкозаводе” работяг выгнали. И куда они?.. Только одна надежда у нас на район, что Владимир Топтыгин. Может, хоть он нам запропасть до конца не даст?.. А переодеться Вам то все же надо. Чего доброго – еще простудитесь. Тут у меня недалече есть погреб. Это есть бывший когда то еще до Октябрьской ледник. Вы туда пойдите. Да разденьтесь. Завернитесь в плед… - начал он показывать рукой в сторону какой то чернеющей ямы. – Я туда не пойду. Вы не бойтесь. После приходите вся в пледе, вещи Ваши мы просушим над огнем. Лады? – мотнул ей бородой Перельман.
- Лады… - согласилась смущенно она. – Только Вы, дядя Андрей Семенович, за мною не подсматривайте. Ладно? Потому как Вам все это все равно сейчас без надобности. “Петушок” то Ваш того… “не кукарекает”…
* * *
Возвратилась спустя через часа закутавшись в плед и присела у огня, но уже совсем рядом от казалось уже не опасного ей в половом своем плане импотента Андрея Семеновича.
- А… пришла! – обрадел подслеповатый Перельман, заметив возвратившуюся к огоньку, но уже полуголую гостью. – А ну, давай сюда свои му… модные тряпочки! – засуетился он. – Мы их мигом просушим… если не прожжем, конечно. – подхихикнул в конец глуповато этот доктор каких – то никому совершенно не нужных наук. И стал долго и упорно перетряхивать Наташино белье и платья, вешая все это мокрое насквозь тряпье на какие то сучья и ветки.
- Не порвите, дяденька, белье! Эй Вы там, поосторожнее!.. – прикрикнула Наташа на него. Но Перельман лишь шмыгнул носом и сверкнув роговыми очками махнул в сторону.
– Мол, ничего… Не порву. Не беспокойся. Раньше – было дело я и не такое… рвал. А теперь при всем желании – никак. Потому молчи, пока не тебя гонят…
Но все это доктор Андрей Семенович конечно в силу исключительной своей воспитанности никогда бы не осмелился произнести вот так вслух, особенно ночью, в лесу и почти что голой женщине. Наконец то завершив возиться с Натиным бельем Перельман снова присел у трещащего и радостного, ярого костришки и принялся ворошить что то палкой в горячей золе.
- Скоро будем мы картошку жрать! – с нескрываемым восторгом заявил Андрей, как казалось ей бросив призывнейший взгляд на Наташу из под запотевших от жара очков. – Вот ходил воровать картоху в Куролите. Накопал по ночи три гряды. Наложил в мешки – и в погреб. Видела, небось, там у меня? – показал он своим крупным, заскорузлым пальцем во тьму, туда где чернел лаз в ледник.
- Я и дверцу с помойки припас. Лаз закрою – и баста. Будет у меня почти что как бы дом. – продолжал похваляться пред девушкой своими подвигами доктор. – Ну, а чтобы крысы картоху не грызли – я ветвей можжевеловых, колючих накопал. Крыса никогда на шипы не полезет. Это – опыт, народное средство от крыс, так сказать… Ну, а вот и картошка поспела. На, держи! – протянул Перельман на палке Нате горячейшую картофелю в мундире.
- Ой, горячо… ети мать через осину! – закричала она, уронив на траву размякший черный клубень, чуть по верху присыпанный седою пылью древесного пепла.
- Вот дурочка… – беззлобно оскалился доктор наук c шутливо – наигранной укоризной качнув своей бородатой башкой. – Да не ищи ты ее там, в потемках. На вот еще, и еще… Завтра ту найдем при свете. Наше дело – бомжеское. За бомжами – ничего не пропадет… Да ты дуй! Дуй! Вот дура… - стал учить ее Андрей Семенович своему одному из наиболее древних ремесел под Солнцем - ремеслу бродяги и вора, и поедателя разного там краденного.
- Ой, спасибо! – ликовала голодная Ната яростно вначале перебрасывая клубень на одну ладонь с другой, а потом яростно сдирая своими цепкими, наманикюренными с такой любовью еще утром пальчиками пачковитую кожурку. И наконец, так голодно впиваясь зубками в белую, рассыпчатую плоть.
- На, посоли! – протянул Перельман ей солонку. – Тоже ведь - украл! – заявил он явно гордясь перед девушкой своим полезным в хозяйственной жизни поступком.
* * *
- Вот так мы и живет… - философски заметил снова Перельман, добавляя помаленьку себе из бутылки водяры “Медведефф”. – Эх, жестанка жизнь, туды в корыто… - горестно заметил он опять, протянув Наташе пластмассовый, белый стаканчик.
- На, прими вот для сугрева дальнейшего! – улыбнулся ей полупустой, щербатой пастью Перельман. – Да скажи “спасибо” Вовке Топтыгину, что “горючего” он нам – бомжам подбрасывает… Мы ведь это… Мы не просто там какие там нибудь для него ханурики и сво… свободные люди! – пьяно выкатил грудь колесом Перельман. – Ты не смотри, что я выпить люблю! Я ведь и раньше… это. Сидим, пьем мы как то раньше с приятелем в НИИ. А тогда нам еще и спиртик давали – для протирки кон… контактиков – заикал он пьяно - вот та – а – аких больших электронных машин. – разводил Андрей Семенович широко обезьянье – длинными ручищами. – После их в металлолом списали – машины то эти. – горестно вздыхал бывший советский ученый. - Были вот такие машиночки славные - “Урал”, “Заря” и “Минск”…
- А, о чем это я? – словно очнувшись вспомнил уткнувшись в стакан Перельман. – Значит, давали нам спирт… в девяностые. Денег нам почти что тогда не платили, да ведь и платить то говоря по – чести было не за что. Все равно мы на работе не фига не делали… из принципа. Хрен мы им работать будем! Подавитесь, грязные антинародники! – выкатил он в темноту два огромных, перепачканных копотью кукиша. – Раньше то правда ведь тоже – немного… Сперва все анекдотики по курилкам травили про “дорогого Леонида Ильича”. Ну, и спирт. Сперва – немного. Потом втянулись в это дело и всем коллективом, во главе с парторгом! Потом в перестройку то было что прессой весь день шелестим. “Комсомолка”, “Юность”, “Новый Мир”, “Нева”, “Звезда”… такая уж пи… а, простите. – нетрезво рыгнул Семеныч, злобно плюнув во тьму. – Вот от этого всего то мы потом и доигрались в пипки - попки…
* * *
- Вот мы так, значится, квасим весь день и бухаем, пока та спиртяга не кончится. Кончится – и тут мы не пропадем. Оформим заказ через завхоза – нам еще и пришлют. Только вот закусывать не чем. Перестройка… В магазинах то ни хрена. Раньше в застой – хоть чего то там застаивалось, хоть не надолго. А потом… “Беломор” по талонам, порошок стиральный – по карточкам а штаны – по приглашениям для ветеранов ВОВ и только к Девятому Мая! Короче, жрать тогда при Горбатом стало уже основательно не чем. Что осталось нам делать? Только пить! То ли с радости, что коммунизм кончается, то ли с горя, что все скоро от этого сдохнем…– поднял сам по – видимому пораженный своей мыслью палец вверх Андрей Семенович.
А закусывать чем людям в белых халатах? Прикинь? Перфокартами или лентой бумажною в дырочках? – захихикал пьяно доктор физики. – Вот оттуда и пошла моя привычка и моя закалка к выпивке. – стукнул он себя ладонью в широкую грудь. – Ты и сама то прикинь! Политуру пил, лак пил, клей ПэВэХа – украл раз у строителей в подсобке – с жаром объяснил Андрюша девушке - и тот я отцеживал. – загибал перед Наташей Андрей большущие пальцы. – И тут хитрость. Тут ведь надо не взбалтывать… иначе – кранты. – скрещивал он театрально руки на груди и закатывал кверху глаза, немногозначительно изображая из себя покойника.
- В свое время я знавал такие времена, когда служа в армии на аэродромах солдатушки - ребятушки приноровились пить авиационное топливо. И я – пил! – заявил Перельман Нате гордо, словно хвастался каким – то небывалым подвигом.
- Топливо для самолетов делали в те годы на спирту, чтоб оно на высоте не замерзало. Это уж потом вояки доперли, чтобы до визга поросячьего не напивались добавлять в него присадки разные – смертельные. Выпьет раз солдатик такого добра – и прости – прощай! На кладбище!.. Но все это было потом, а когда я служил, то - … эх! – заорал радостно Андрей тряся руками и оскалясь. И вдруг резко повернулся к Нате.
* * *
- Э – э! А ты кто та – а – акая? – пьяно потянул доктор физики. – Э – э! А где все? Где все остальные то? А? Тут ведь еще два мужика сидело… – полез он вдруг на Наташу, как обезьяна на пальму.
- Я – Наташа! – закричала Наташа ему и вскочила на ноги, прикрывая обтрепанным пледом свои рвущиеся на свободу немалые девичьи прелести. – Ну а Вы – алкоголик и бомж! Ну, а те двое – Вам с пьяных глаз показались. Наверное, они какие то там Ваши собутыльники?..
- Это точно! Собутыльники! – почему то так сразу и вдруг согласился с девчонкою доктор и сразу осел. Пригорюнился и вдруг принялся колотить себя ладонью по лбу. – Эх, уже мертвяки с того света являются… Мишка… Гришка… мать ети. Захлебнулся, блин, в пьяном угаре мой последний, испытанный друг… - заговорил Андрей Семенович стихами и заплакал, продолжая и дальше себя колотить.
- Вы чего? Так не надо! – пробовала успокоить Ната Перельмана. – Не надо по лбу то дубаситься. Мне бабуся говорила в детстве, что по голове никого бить нельзя, а то человек совсем уж дурак будет. Ну, так Вы то и так… немного того…
- Да, да, да! – горестно не унимался Андрей. – Вот так, деточка. Такова уж судьба моя – злодейка. Но ведь это то и есть самая типичная судьба интеллигента российского. – снова оживился доктор физики и снова налил себе из бутылки. – Ведь вначале Леонид Ильич… а потом – Михаил Сергеевич – сука – ругнулся сквозь редкие зубы ученый. – Он сука, нам пить не давал! А ведь как хотелось то! Страшно… Это просто страшно представить себе… Потом – Борис. Тот хоть сам то… того. Зато всем прочим – х…шки. Затем эти двое. И снова – здорово. Борьба… После девяти хрен “горючим” заправишься!
- Вы не переживайте так, Андрей Семенович - бомж ученый. – чуть решила успокоить Перельмана Наташа. – И не переживайте, что не узнаете там кого то когда с пьяных глаз. Это ведь не так страшно, и даже, как слышала я, даже в сумасшедшем доме лечится. Вот мне Зойка – Коза раз рассказывала. Решили – говорит – две девочки седьмого класса отметить всенародный праздник – День Учителя. Купили первым делом водяры в ларьке. Немного. Всего то литра так четыре… Забрались, значит, как положено, в подвал и тяпнули там от души. Очнулись – а вокруг все чертики… чертики… чертики… Малюсенькие такие вот, зеленые. И лезут, и лезут на них. Кто налить им просит, кто под юбку залезть норовит. Уж они их гонят, душат, ногами их топчут, а они – ни в какую. Только еще больше наступают, наглей, и размножаются прямо вот тут… почкованием, как гремлины в старом кино… После девок тех нашли – и в Кувшиново, в буйный отдел. Говорили – прискакала к девкам тем “белочка”. Так то! Помню, нам еще в саду детском читали – “Не пей, дескать, брателло! Козлом совсем станешь!” Или что то в этом роде… Так что обратитесь в дурдом – Вас там с удовольствием примут. Говорят же в народе у нас – де, “лечись, дурак, пока еще бесплатно!”
- Яйца курицу не мучат! – яростно заглатывал в ответ стакан “Медведефф”а Андрей Семенович. – Кстати, если ты впредь не желаешь обидеть смертельно меня – никогда мне не предлагай такую гадость! – затряс он пальцем перед носом у Наты. – Запомни! У меня все под полным контролем. Ну, и что, что черти иногда? Черт – он тоже как и я – выпить попросит, и все… Только то его и видели. Не надоедает часто, уж не то, что моя прежняя супруга. Вот уж та – была змея, и стервь, сучка драная в попу… - загрозил в темноту кулаком бомж - ученый.
- Ну, и что, что у меня порой не все нормально. Да, я часто выпиваю. Признаюсь! Но не просто же так! Мы бомжи – разведчики на службе у Топтыгина! Ну а это, так сказать, наши боевые сто грамм! Наркомовские! За работу дадены! А ему что – жалко что ли? Да ведь у него самого то водочная фирма. “Ведром” – называется. Впрочем, что дело сугубо секретное… - перешел Перельман на жаркий и яростный шопот – Потому Шахерезада прекратит на этот счет свои дозволенные речи… Я, короче девушка, пью иногда как свинья и как Зюзя, но ведь я – не душевнобольной! Не то, что, к примеру, Голубков Серега из “Горшка Иисуса” или Ваня Солев – собачник - маньяк. Это то подлинные психи! Ку – ку! – покрутил у своего виска доктор физики.
- Короче, лично я лежать в “Кувшинке” с психами не буду. Вдруг и вправду от них с катушек съеду? Окружение – дело такое… Поживи неделю с психами – сам начнешь кусаться, как собака… Вот уж правда говорят, что из “Горшка”, что из “Кувшина” – без видимой разницы. Каждый день свихнутых религиозников привозят туда на излечение… C чудного причастия что ли водой той чудесной колбасит, что горит по явлению Святого Духа? Или от говорения на языках ангельских – “Тыр – пыр – восемь дыр – а – ландира – риба – най – лай – лай, Николай!..” – снова принял доктор Перельман очередной живительный, веселящий стаканчик водяры и раскатился клокочущей пьяной икотой.
- На, занюхай. – протянул он Нате чуть надкушенный по краю плавленый сырочек “Янтарь”. – И не брезгуй… - начал ее поучать Андрей Семенович. – Это ведь и есть то немногое, что Вам, молодым соплякам еще может дать наша русская… ин – ни – интел – лигенция… Эх, как мало нас, блин, избранных, короче, … это…мерзавцев разных…, пардон, праздных! – вспоминал он икая. – Погубили Россию… притом – все! – махнул доктор физики. - И интеллигенцию – для кучи тоже. И губили всегда… Все века и века несвободы и томления духа. Битвы богов и героев, интеллектуальные поединки и сплошное отделение массы агнцев от отдельных козлищ… Бэ – э! – запридурялся взблеяв Перельман и вновь принял.
* * *
- Вот ведь Пу – пу – пушкин! – выдавил он из себя. – Впрочем, Пушкина – это “Грызун” хорошо понимает. Он у Вовы вроде как товарищ Маркс и Энгельс был в КПСС. Что не спросишь – ответят. Вот и Пушкин у Топтыгина – вроде как идеолог. Впрочем, встретишь – ты его сама спроси. Он загрузить своей идеологией любого завсегда готов… Ты его не бойся, девонька. Он до баб охоч бывает. Это правда. Зато он добрый! Вот он мне давеча даже две книжечки почитать дал. Так сказать, для самообразования. – протянул Перельман ошалелой от водки и от обилия новой, не укладывающейся в ее бедную головку информации две потрепанные, грязноватые книжечки.
- Политические! И крамольные! – наклонился к ней доверчиво Андрей Семенович и любовно погладил захватанные жирными пальцами обложки.
На обложке первой зеленоватой книжечки потертым золотом значилось – Тэффи Н. А. “Моя летопись”. На второй по темно – коричневому фону пробегало серебряной вязью – “Занимательные рассказы для детей из русской истории.”
С замиранием сердца распахнула она запрещено – крамольные листы, прочитав для себя пока еще пустою, ничего толком не сказавшей ей тарабарщиной фразы в коричневой -
- “При Николае I трагически погибли А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, А. С. Грибоедов, был объявлен сумасшедшим П. Я. Чаадаев и отдан в солдаты Т. Г. Шевченко, был отправлен на каторгу Ф. М. Достоевский, был лишен российского гражданства А. И. Герцен…”
- и в зеленой -
- “Мои хлопоты по отъезду закончились. Сундук был уложен. А вдруг на это время назначат какую – нибудь неделю бедноты… и все эти вещи конфискуют? Я попросила в случае опасности заявить, что сундук пролетарского происхождения, принадлежит бывшей кухарке Федосье. А чтобы лучше поверили… - положила сверху портрет Ленина с надписью: “Душеньке Феничке в знак приятнейших воспоминаний. Любящий Вова”. Впоследствии оказалось, что и это не помогло.”
- Ну, вот видишь, как здорово! Как смело! Какая крамола! Нет, ты глянь… Ты глянь на “Вову”… Теперь то такое хрен у нас напечатают! Стра – а – ашно! Вспомни дело “УКСУС”а! Ну, а Мишка то наш Ходорский все сидит и сидит!.. – ликовал Андрей Семенович, раскрывая скрытое “двойное дно” у не раскушенных сразу Наташей писаний. – Это же по нынешнему времени настоящий самиздат! Что там эти самые Даниэль и Синявский при Брежневе!.. Что там сам Солженицын!.. Кстати, ведь “Грызун” то наш и сам довольно писучий товарищ… Завтра сам тебя к нему сведу. Все сама ты завтра увидишь…
- Здорово. Все это здорово, только я ничего… не читала. Простите… А зачем? Рефераты – с компа и готово. А экзамены мы по билетам зубрили, и потом - обезьянками… Большего то в Педе теперь и не требуют. Говорили – “Учитесь и так задаром. Говорите “спасибо”! Будете учительницами в школах… бедноты. Хоть пять тысяч, а и то – деньги!” Только в школы эти самые никто работать не идет. Дураков то нету. И тем более – дурочек. Хотя, как Вам, дядя Андрюша, сказать… - отчего то вдруг засомневалась Ната. – Потому без понятия я, уж простите.
- Это ничего! – махнул пьяный Андрей. – Как сказал иудейский царь Соломон Давидович - “Много книг читать – конца не будет”. Потому как лично я, да и Топтыгин предпочитают по жизни не часто читать. Редко так сказать, да метко. Вон Володя “Грызун” – он вообще, в основном, не читатель. Он – писатель. Ну, совсем как тот чукча в анекдоте застойных времен… Что касается Пушкина или этих трудов политических, то запомни - сия мудрость велика есть в натуре. Это я говорю к тому, если Топтыгин тебя про это все спросит. Ему то ведь знать интересно - “Кто к нему с Перельманом пришел? Какова политическая грамотность? Облик моральный каков? А… фигура какая?” – прочертил ученый – бомж перед Наташей женский силуэт большими и довольно грязными ладонями по воздуху.
- А сейчас забирайся в нору. – закомандовал он, принимая на грудь очередную дозу алкоголя. – И спи… одна. А я тута пока посижу. У меня еще бомики аптечные в кустах запятаны. Да не бойся ты, не приду я к тебе. Не наброшусь я на тебя,.. вот дурочка… Я ведь “петю” своего и домкратом уж не подниму… И все это - от водки. – заскрипел он зубами обиженно. - Рад бы… да никак. Прости… Эх, беда… Беда… - запричитал он жалобно и отвернулся от Наты уставясь в догорающий, красно – желтый, трескучий огонь.
* * *
ПУШКИНИСТ ТОПТЫГИН
- А еще у меня был случай такой в Архангельске. Я тогда в Архангельске временно жил… – говорил Наташе Перельман Андрей Семенович шагая длинными ногами и возносясь коломенской верстой. – Это какой же год то был? – задумался вдруг бомж – ученый. Это был как раз год девяностый. Может быть и девяносто первый даже, пес его знает… Короче, приключилась у меня в год тот такая вот история с треской… - балагурил он, на следующий день идя с ней рядом уже через совсем не страшное, а просто очень мокрое и очень пожухше – заросшее поле по дороге обратно в “Стакан”.
- Вот пришел я раз в магАзин… – говорил он ей. – Ну, а надо напомнить, что в пору ту с продуктами в покойном Советском Союзе была напряженка. И не то, что ничего не было совсем. Нет, кой чего все же было. Сок березовый в банках, сок томатный – в трехлитровой посуде. Рожки серые, горох там сушеный, напиток кофейный “Соевый”, концентрат – кисель. Черный хлеб, салака в банках. Сырок “Дружба” – мечта алкоголика. Открывашки для консервов, бельевые прищепки с занозами, сетки - авоськи и белые крышечки. Иногда случалось еще и молоко привозили в пакетах, да и булки белые… Но тогда уже – очередь. Это в европейских городах “совка”, включая город – герой Ленинград. Ну у Москвы снабжение в пору ту было так – сказать особое. А у нас в Устьрятине – то же, что и в Ленинграде тогда, тоже что и везде. Вот я и перебрался тогда к первой то еще своей жене в Архангельск. Кстати, батя ее был полковник ВВС, потому как пожрать у них в доме водилось. Пайки…
- Вот, вхожу я в магАзин и вижу – на прилавке лежит рыба. Да не просто рыба – рыбина. Нет, рыбища! Во – о – о – от такая! – размахнул Андрей Семенович ладони во всю ширину, изобразив расплывшегося с радостной улыбкой бородатого, лохматого и словно бы распятого Всем и Всюду Известного.
- “Что за рыба такая?” – спрашиваю я у продавщицы. А она мне – “Теска,” мол, - “берите!” Посмотрел по сторонам. А вокруг народ тоже рыбу покупает. - Надо сказать, что Архангельск – город морской, потому там рыба водилась в магАзинах. – уточнил Перельман. – Только все почему то берут рыбу средних размеров. Во – о – от! – нешироко развел он грязноватые свои ладони. – А такую огроменную никто не берет.
- Ну, я говорю продавщице: “Заверните мне эту!” И в гигантскую рыбину пальчиком тычу. А она мне: “Вам порезать ее?” – “Нет.” – сказал я. – “Заверните в газету, я так понесу.”
- Завернула мне тетенька рыбу. Выхожу я из магАзина и иду по улице гордый. Никогда я такой огромной рыбы не видал. – “Сейчас” – думаю – “приду домой – жену обрадую таким уловом!” Потому как никогда я такой огромнейшей рыбины не видел. Не треска, а настоящая акула какая то…
- Вот иду я счастливый, улыбаюсь прохожим и солнышку, а прохожие те, что навстречу идут только пальцем у виска не вертят и не кричат мне в лицо: “Ты – дурак!” Просто криво – гадостно так ухмыляются… Прихожу домой и с порога кричу – “Жена,” – кричу я законной своей, благовернейшей первой супруге – “я тебе рыбу принес!” А она мне навстречу: “Ты – дурак!” – “Как “дурак”? Почему это? Вот ведь рыба – “треска” называется!” А она мне: “Сам узнаешь!”- Стал я резать ее. А она не режется!
- Жена мне и говорит – “Вот, дурак!” – говорит – “Убедился? Ведь она же – старая. Ей, поди, лет триста и более. Она” – говорит мне жена – “наверное, еще Петра Первого помнит или там… опричников Ивана Грозного! Рыбы то долго живут. Видела я фильм по телевизору про сома или щуку, не помню точно, что живет в подмосковном пруду при какой то усадьбе аж с екатерининских времен…”
- Ну, распилил я кое – как ее пилкой – лобизком. Положили мы ее на балкон, благо что зима тогда стояла. – “Что же делать?” – думаем. Пожарить ее не возможно… Но потом все же выход нашли. Извертели мы ее через мясорубку на котлеты рыбные и съели. – кончил свою байку Перельман и сразу же принялся за следующую.
* * *
- Это то еще чего… – распалился Андрей Семенович из всех сил стараясь завлечь байками Нату. – Был в моей жизни и такой случай. – начал бородатый мужичок очередной свой рассказ.
- А было это то со мой как раз в том самом переломном - девяносто первом… Летом того года должен был я, как положено было по закону Союза ССР встать на воинский учет в архангельском военкомате. Захожу раз туда. Говорю им: “Так мол и так… Можно встать на воинский учет?” – А они мне на это: “Ждите. Ваша очередь еще не подошла. Мы повестку сами Вам пришлем, вот тогда и зайдете…” – продолжал он свой рассказ. - И вот принялся в ту пору от них повестку ждать.
- Ждал, ждал и в конце – концов дождался… - говорил Перельман. - Принесли мне в пятницу шестнадцатого августа повестку, а там черным по белому сказано: “Приказано явиться Вам девятнадцатого августа к десяти часам утра…” Вот такие пироги. Вот такие фокусы…
- Ну, конечно, дальше понедельник наступил в свой черед – девятнадцатое августа. “Лебединое озеро” по каналам всем, заявление ГКЧП. Слышал краем уха эту лажу. Но пока не вникал. Дела были разные…
- И вот, я уже немного припозднился… Выхожу на трамвайную остановку, чтобы ехать в тот военкомат и вижу – на остановке лежат на земле какие то белые бумажки… Присмотрелся. Мать - ети! Так это же повестки! Повестки из военкомата!.. Не одному мне повестка такая пришла!.. Собрались, видно, утром мужики на остановке, да разговорились. “Ты куда едешь?” – говорит один мужик. - “Вот, в военкомат меня вызывают.” – отвечает другой и повестку ему кажет. - “И меня!” – удивляется первый. “И меня!” – кричит ему сосед. – “Вы про заявление ГКЧП слыхали? Нет еще? Эти бараны в Москве чего то там придумали снова…” – кричат им уже из толпы подошедших. – “Да ну их, му… чудаков московских, в баню!” – заорал кто то. – “А ну, ребята, бросай эти бумаги к дьяволу, да пошли по домам!” – предлагают сперва робко. – “И верно!” – радостно поддержали в ответ – “Наша хата с краю – ничего не знаю! Мы повесток тех не получали…” – “И в глаза их никогда не видели…” – одобряют. – “Смелее!.. А не то придем, как бараны, так заставят чего - нибудь нас охранять, или даже того еще хуже. Пошлют прямиком нас кого - нибудь гонять, как недавно в Тбилиси то были и Вильнюсе… Они бойню устроят по - новой, ну а нам – отвечать?” – “На хрена козе баян! По домам, ребята!” – радостно орет толпа мужиков и парней и бросает листочки на землю.
- Так что вот. – улыбнулся Андрей в бороду – Так мы и сорвали те “зловещие планы” “легендарного” ГКЧП по одному своему по…зму. Эх, “блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…”, как заметил поэт.
* * *
Так шагали они весело через поле, пока не дошли наконец то до белых, силикатных пятиэтажек “Стакана”.
- Во – о – от Короткая. – протянул вперед Перельман свой огромный, указательный палец. – Тут она начинается. А уж до поселка Куролит и в самом поселке она проложена… только по карте. Тут вообще у нас с географией то одни проблемы. Улицы все черти как проложены. Половины домов, нарисованных на карте просто никогда по жизни не было, нет и никогда уже не будет выстроено. Кризис… в СэШэА, финансовый… - глубокомысленно потянул Андрей Семенович. – Плюс воровство и бардак всероссийский. Плюс окраина, дремучесть и отрезанность от центра. Ведь сюда и на “Стакан”, на Лукьяново, и до мостика того знаменитого за которым психушный поселок “Кувшинка” и “сарай” то ЛиАЗовский раз в час катается, и то только то до двадцати часов… Тут в “Стакане” и особенно на Куралите наш устьрятинский народ вообще живет, как на острове в море. Клуб “Олимп” культуристы – качки и тот недавно закрыли, как и обещали давно… А как в город ездить? Не удобно. Сколько простоишь на переездах… В общем, все живут почти что как в закрытом городке военном. Порой надо бывает хозяйке ну хоть нитки, иголки купить – не найти! – объяснял Перельман Наташе специфику местного быта. – Есть тут правда за линией торгово – оптовые склады, – указал он куда то в необъятную русскую даль – но в час, когда люд местный заканчивает день рабочих свой они уже закрыты… Правда, недавно открыли тут офис врача общей практики. Зато ближайшая почта – в Лукьянове, а это то довольно далеко. До Лукьянова от Станкозавода идти пешком по грязи и, конечно, без резиновых сапог туда не пройти. Окраина – почти что выселки…
- А правда, что в район вот этот таксисты не ездят? Просто заказы они брать до Станкозавода не хотят? – перебила его Ната.
- Правда. - вздохнул Перельман. – И хотя машину с шашечками можно иногда найти на станкозаводском “пятачке”. Но уж если повезет тебе сильно… А вот вызвать машинку через диспетчера в такую то тьму – таракань – проблемно.
Как то уже очень давно, еще тогда, когда я в том НИИ работал и жил со своею второю стервозой… - продолжил рассказывать он – нужно было мне на вокзал к шести утра. Так пришлось мне сперва идти пешадралом до проспекта Победы, а потом уж я там и машину поймал… Есть частушка в народе про наши края -
- Увезу тебя я в тундру,
Увезу в Иваново.
Увезу куда ты хочешь,
Только не в Лукьяново!
- принялся хохмить перед девчонкой бородатенький, немолодой уже мужик.
* * *
Вот под этакий веселый разговор они и миновали долгий путь шествуя мимо то черневшей вдали на зеленом заборе за которым легко угадывалась череда унылых, сгорбленных, сиротских дачек, которая зловеще чернела аршинными буквами -
- ВОРАМ ДАЧ – СМЕРТЬ! ПРАВЛЕНИЕ.
а то мимо налетающих с мудровского полигона отходов (или просто говоря по – русски – “со свалки”) безобразно – зловеще орущих наглых стай воронья. Ну, про доносящиеся то оттуда ароматы я уже не говорю… То есть проходили они мимо такой вот до боли сердечной знакомой подавляющему большинству россиян городской, окраинной “пасторально - чудной” идилии.
- И доколе ж ворону кружить? – вспомнила вдруг Ната толи строчку из какого то давно и прочно ей забытого стихотворения, толи заголовок статьи и улыбнулась глядя в затуманенную, сырую, суровую даль богоспасаемого нашего Отечества.
Вот они уже в “Стакане”. Вот и стены силикатные вокруг Наташи вновь. Обступают. Вот и снова тот старый “Жигуль”. И мужик в тренировках бесстыдных и майке с кем то спорит и что то кому то орет. А кому – не видать.
- Дать бы тебе по морде! – орет с балкона он грозя кому то в глубь квартиры. – Не алкаш я, не бомж, а ты, б…дь такая, не ценишь! Дура ты набитая! И не мешай мне отдыхать культурно! Щи вари, как учит премьер, а в мои дела не суйся!
Вот ему ответили и он исчезает в комнате, откуда тут же долетает звук ударов, шум озверелой борьбы и какие то женские крики. Вот уже через минуту небритый, но уже с двумя бутылками в руках выбегает из подъезда, а его догоняет какая то растрепанная барышня в халате, которой обидчик истошно орет -
- Живи, пока тебя не удавили! Ты – дура дурой! Может, после поймешь… Вот уйду от тебя, или вовсе умру… Кто кормить Вас будет? Путин? Или может, Медведев?
- Не оставляй нас, Коля! Ты о детях подумай! Не уходи, пропадем мы все без тебя… - умоляет его дама, протягивая к извергу протянутые ручки с растопыренно – наманикюренно - накрашенными пальцами.
- Не уходи, Коля… Я Топтыгину пожалуюсь… - повторяет несчастная вновь.
- Жалуйся. Хрен с тобой. Все равно он ничего не может… - цедит через хищные зубы злодей, заводя своего полуживого автоконя. – Тут такая жизнь. Одна радость по - жизни – напиться!
* * *
- Вот, пришли. – показал рукой Перельман на обычный подъезд, у которого было прибито – ООО “Орленок” ч/п Топтыгин В. В. регистрационный номер 88172561325… и еще какая то там чертовнища мелкими – мелкими буквами понизу.
- Динь – динь – дон… - прозвенел звоночек и красная харя охранника прогудела рассерженно – злобно – Кого? Вам куда надо? И огромная, мохнатая ладонь потянулась к дубинке.
- Осведомитель! – распахнул перед носом громилы Андрей Семенович маленькую малиновую книжечку, извлеченную из глубоких карманов драной куртки. – Ну, а это – со мной. – кивнул он на Нату. – Человек проверенный, надежный.
- Проходите! – расплылась в притворной улыбочке противная, пошлая, наглая рожа, козырнув огромной ладонью к непокрытой, вихрастой башке.
- К пустой голове руку по уставу ВС не прикладывают… - ухмыльнувшись съязвил Перельман. Но охранник не обиделся нисколько, а опять почему то глуповато оскалился и залебезил перед пришедшими в офис -
- Проходите к лифтам, пожалуйста. Это там, где ванная в квартирах. Не забыли? – распинался услужливый страж.
- Мне бы надо… в сортир. – робко прошептала Ната.
- Это есть. Это рядом за стенкой. Там же, где и в обычной квартире. – расстарался снова охранник – холуй. – Вас проводить? Вам помочь?
- Нет! Я сама уж как – нибудь соображу… Я уже не маленькая. – чуть не закричала Ната в его наглую рожу и … захлопнула белую дверцу.
* * *
- Ну и как? – не без ехидства поинтересовался Андрей Семенович у ошеломленной Наты. – Ведь нигде, ни у кого такого нет? Ведь такое только у Топтыгина… Дизайнер! – поднял палец к потолку кабинки лифта Перельман как раз в тот момент, когда она все валилась – валилась - валилась куда то в неведомые Нате и пугающие девушку подземные глубины.
- Да уж… И какой дурак это выдумал? – покривилась Наташа не поняв восторгов Андрея Семеновича. – Вся кабинка красная, как перец. На стене серп и молот, звезда и различные лозунги. Например, вот такой –
ТВОЕ СЧАСТЬЕ – В ТВОИХ РУКАХ!
– или разные там цитаты из литературных классиков времен СССР. Например -
- Если ты посрал, зараза, -
Дерни ручку унитаза.
И тогда поток воды
Смоет все твои труды!
Владимир Маяковский
А подтирка, пардон, только из нарезанной газеты “Правда”, что само по себе негигиенично!
- Это не нарезка. Это специально для Топтыгина на заказ в типографии делали. По американской технологии… У них там в Америке для отдельных психов тоже делают такие чудеса. Кто портретами Абамы или Буша – Старшего или Младшего любит зад подтирать, кто Саддамом Хуссейном с Каддафи, кто Бен Ладаном, а иные даже зелеными долларами подтереться хотят. Туалетная бумага – “Антиглобалист”… Ничего не попишешь – бывает, встречаются на свете весьма цельные натуры. Полумер по жизни не терпят. К тому же, Топтыгин говорит, что идеологическое воспитание бойца и его психологическая обработка должны происходить неусыпно, постоянно и…
* * *
Неожиданно кабинка лифта стукнулась о дно и встала. C легких звоном отъехали в стороны металлические, хромированные дверцы и перед ними простерся широкий, освещенный висящими по стенам скупыми, нордически – острыми по низу бра коридор, напоминавший Нате знаменитый бункер из кино про “семнадцать мгновений”.
- Это наш бункер. Прошу Вас. – потянул ее Андрей Семенович по коридору к столику администратора, наряженного в шутовско и причудливо – черный мундир, восседавшего за столом с телефонами, над которым в стиле декораций к припоминаемому Натой кинофильму было широко и торжественно как бы на мраморе золотом было написано -
- “Я САМ ЗНАЮ, ЧТО Я СМЕШНОЙ ЧЕЛОВЕК. ДА РАЗВЕ ЛЮДЕЙ КАЗНЯТ ЗА ТО, ЧТО ОНИ СМЕШНЫ? Я СМЕШОН – НУ, СМЕЙСЯ НАДО МНОЙ, СМЕЙСЯ В ГЛАЗА! ПРИХОДИТЕ КО МНЕ ОБЕДАТЬ, ПЕЙТЕ МОЕ ВИНО, РУГАЙТЕСЬ, СМЕЙТЕСЬ НАДО МНОЙ – Я ТОГО СТОЮ. НО РАЗЛОМАТЬ ГРУДЬ У СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА, ВЫРВАТЬ СЕРДЦЕ, БРОСИТЬ ПОД НОГИ И РАСТОПТАТЬ ЕГО! НО ЗНАЙТЕ, ЧТО И САМОГО КРОТКОГО ЧЕЛОВЕКА МОЖНО ДОВЕСТИ ДО БЕШЕНСТВА. ЕСЛИ МНЕ НА БЕЛОМ СВЕТЕ ОСТАЕТСЯ ТОЛЬКО ИЛИ ПОВЕСИТЬСЯ ОТ СТЫДА И ОТЧАЯНЬЯ, ИЛИ МСТИТЬ, ТАК УЖ Я БУДУ МСТИТЬ. ДЛЯ МЕНЯ НЕТ ТЕПЕРЬ НИ СТРАХА, НИ ЗАКОНА, НИ ЖАЛОСТИ; ТОЛЬКО ЗЛОБА ЛЮТАЯ И ЖАЖДА МЕСТИ ДУШАТ МЕНЯ. Я БУДУ МСТИТЬ КАЖДОМУ, ПОКА НЕ УБЬЮТ МЕНЯ САМОГО!
КАРТАШОВ (МЕЛКИЙ ПОЧТОВЫЙ ЧИНОВНИК, ЖЕНИХ ЛАРИСЫ ОГУДАЛОВОЙ – ГЕРОИНИ ПЬЕСЫ А. Н. ОСТРОВСКОГО “БЕСПРИДАННИЦА”, XIX ВЕК )”
- Хорошо, что еще на Ларисы Груздеевой из телевизионного шоу “Учись давать!” – подумала Наташа, прочитав сей длиннющий и довольно таки муторный и непонятный текст.
- Ты не бойся… - чуть ободрил ее Перельман. – Он ведь парень хороший. Восемь лет за убийство сидел…
- Не забудьте расписаться в инструкции. Владимир Владимирович Вас уже ждет у себя. – протянул им ручку и журнал визитов человек в черной форме. – И напоминаю, что хозяин “Ведром”а и бункера более всего не любит в жизни иностранно – заграничные слова. Никаких тебе “твиттер”, “инсайдер”, “шорт - лист”, “бренд”, “тренд”, “транш”, “флеш - моб”, “мониторинг”, “блоггер”, “тег”, “кастинг”, “драйв”, “мессиндж” и так далее. Все это Топтыгина бесит… Наш хозяин искренне считает, что весь этот иностранный мусор можно заменить словами русскими, хоть и длинно – нелепыми. Наш Вова – заметил мужик доверительно понизив голос – еще с “голкипером”, c “компьютером” и даже с “принтером” кое – как смирился, но за все такое прочее в тот же день, когда придет Топтыгин к власти виновных он обещал покарать…
- Объект следует. – прохрипел охранник в трубочку и опять козырнул Перельману.
- Дурака не научишь. А учить дурака – только портить… - глубоко вздохнул Семенович и проследовал с Наташей за угол.
* * *
- Это еще кто такой? – покривился высокий, седоватый, немного обрюзгший мужик в светло – бежевом костюме, указав длинным, остро точенным ногтем тонкого мизинца на Нату.
- Это… к Вам, господин наш уважаемый Владимир Владимирович, свет – Грызун – Топтыгин. – распластался Перельман перед господином, шепнув в сторону – Кланяйся, дурочка, да улыбайся ему поглупее. Наш начальник такое то любит…
Но Наташа сказала на это ему лишь и только - Я – Наташа!
- Я – Наташа! – повторила она. – Мне сказали… а вернее, я хотела бы работать в ООО “Орленок” ликеро – водочной компании “Ведром”. Вам ведь, кажется, нужны работники?
- Да, нужны. – удивился как будто мужик седоватый, явно не рассчитывая на такое к себе наглое, прямое обращение. – Ну, и кем ты можешь работать? – вопросил он Наташу насмешливо. – Секретаршей?.. Впрочем, русский то ты, вроде, изучила уже в совершенстве, все таки закончила филологический? Или, может, офис – менеджером, а? – продолжал старик подтрунивать над девушкой. – Впрочем, офис – менеджеры у нас есть уже… Слушай, может тебе стать моим консультантом по проведению пи – ар акций? Ну, что скажешь?
- Соглашайся, дурочка. – очень ловко и совершенно незаметно для Топтыгина подтолкнул ее в бок Перельман.
- Я согласна! Согласна! – закричала Наташа. – Я Вам просто благодарна уж не знаю и как…
- Ну, и что ты мне в этом качестве можешь посоветовать для повышения рейтинга не только “Стакане”, но и во всем Устьрятине? А я, да будет тебе это известно – претендую в дальнейшем на роль Верховного Диктатора России! – как бы слегка иронично подхихикнул мужик. – Может, полетать на бомбардировщике над всем Устьрятиным, сбрасывая вниз на бреющем полете утюги и электрические чайники самой низшей ценовой категории? Или понырять с аквалангом в Устьрятинку и поднять со дна ровно две чернофигурные, ценнейшие амфоры древнегреческой работы? – продолжал Топтыгин то ли в шутку, а то ли всерьез. – Надо позвонить в Петербург, в “Эрмитаж” академику Диме Петровскому. – бросил он неожиданно расположившемуся справа, под огромнейшим портретом Пушкина секретарю.
- Века так… Четвертого века до новой эры, я думаю, хватит. Только чистенькую мне ее доставить. Чтоб без всяких донных отложений и ракушечника сбоку. Вот такую, как в зале у них. Запиши. – отдавал приказания Топтыгин. – Чтобы в руки было не стыдно их взять, и тем паче, что все это будут снимать журналисты с “Седьмого Канала”…
- Ну, а в амфорах – древнее золото. Разные монеты там. Или лучше вино… - осмелев предложила Наташа.
- И побольше… побольше… - потянул вслед за ней Перельман.
- А тебе еще мало? Мы и так даем тебе бутылку “Медведефф”а в день. – усмехнулся Топтыгин. – У тебя и так уже “петух не кукарекает” с этого дела…
- М… да. – лишь и мог сказать потупившись на это все Андрей Семенович. Но устыдившись и воспрянув духом чуть промолвил – Не всегда…
- Ну, коль даже не всегда – поздравляю! – покивал седою шевелюрою Грызун – Кстати, не будем об этом при дамах… - Ну, а Вам перед началом работы я бы строго и настойчиво порекомендовал ознакомиться с основными корпоративными принципами фирмы “Орленок - Ведром” и заполнить анкету. – бросил Топтыгин Наташе.
- Проводите и ознакомьте нового работника. – строго бросил он секретарю.
* * *
Молодой, лощенный хлыщ быстро проводил Наташу в соседнюю комнату, по своему виду напоминавшую библиотеку в богатом доме. Во всяком случае тут, в этой самой комнате, как и в кабинете у шефа “Орленок - Ведром” девушка увидела тот же самый портрет Александра Сергеевича и похожие книжные полки.
- Это Вам. – протянул секретарь папку Нате на которой огромными буквами по коричневой коже горело, сияло радостнейшим золотым тиснением строрусской, церковной вязи – СИМВОЛ ВЕРЫ ОТ СМИРЕННОГО РАБА БОЖЬЕГО ТОПТЫГИНА ВЛАДИМИРА. – И чуть ниже и мельче – СОСТАВЛЕНО НА ОСНОВАНИИ ТРУДОВ И МЫСЛЕЙ РУССКОГО ПОЭТА ПУШКИНА А. С.
С замиранием сердца Ната приняла бесценнейший труд в руки и расположившись на кресле за столиком углубилась в чтение труда. Побежала глазами по сточкам и пункт первый сразу же заставил девушку поежиться.
- Демократия – говорилось в том пункте – не необходимость. Так, на основании понимания и трудов, и мыслей Пушкина А. С. я – Топтыгин В. В. заявляю, что в России она просто не нужна, а совсем не необходима. – и пониже жирным курсивом чернело – “Во все времена были избранные, предводители. Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством… Роковым образом при всех видах правления люди подчинялись меньшинству или единицам. Так что слово “демократия” в известном смысле представляется мне бессодержательным и лишенным смысла. А. С. Пушкин”
Чуть пониже цитаты шел пространный рассказ Владимира Топтыгина, что де современники великого поэта вспоминали не раз, что и слово это - “демократ”, Александр Сергеевич часто пользовал как бранное, чуть ли не как матерное слово или что то уж вроде того. Но и это еще не все.
Пункт второй яро проповедовал читателю необходимость самой строгой… цензуры в России.
“Я убежден в необходимости цензуры в образованном, нравственном и христианском обществе, под каким бы правлением оно бы не находилось… Да будет же мысль свободна, как должен быть свободен человек в пределах закона, при полном соблюдении условий, налагаемых обществом. А. С. Пушкин ” – вновь гнала очередная цитата из классика современника нашего во психологический тупик, оглушая авторитетом всемирного, звонкого имени… После этого следовал пространный текст самого Владимира Владимировича про “любовь к родному пепелищу / любовь к отеческим гробам” и про “клеветников России” и прочее, посреди которого было – “Клянусь честью, что ни за что на свете не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какую нам дал ее Бог.” – и – “Простительно выходцу не любить ни родных, ни Россию, ни ее истории, ни славы ее. Но не похвально ли ему за русскую ласку марать грязью священные страницы наших летописей, поносить лучших граждан и, не довольствуясь современниками, издеваться над гробами праотцов.”
Под конец своей многословной тирады Топтыгин громил атеизм, провозглашая его верхом безнравственности. В подтверждение он приводил такую цитату из классика -
- “Отец людей, Отец Небесный!
Да имя вечное Твое
Святится нам сердцами!
Да приидит Царствие Твое
А. С. Пушкин”
В заключении своих виршей Владимир Грызун вспомнил … Николая Васильевича Гоголя, чью цитату – “Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русской духовности. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер… Сама его жизнь совершенно русская.” – он тоже присовокупил. И вот тут же после всего этого Топтыгин принялся довольно долго и упорно рассуждать, как избегнуть на Руси Святой очередной кровавой революции. В частности, способом от революции господин Грызун считал … постепенное снижение ненужной людям грамотности. Вот что он писал -
- “Так историкам прекрасно известно, что борясь с неграмотностью, правительство царской России довольно щедро финансировало государственную школу. Только лишь дотации по министерству просвещения с 1900 по 1913 год возросли почти в 5 раз, составив в последний год 14,6 % бюджетных расходов. Одновременно на организацию различных курсов, чтений, народных домов, торговых классов и тому подобного значительные суммы выделяли министерства финансов, земледелия, торговли и промышленности.
Чем же отплатил властям много возомнивший о себе народный хам? – Революцией 1905 года и двумя мятежами в 1917 – м…” Ниже приводилась цитата… германского канцлера Отто фон Бисмарка на счет того, что “революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами ее пользуются проходимцы”…
“- Кто мы? – вопрошал читателя Топтыгин и отвечал сам себе. – Мы – есть нация гениев! Революция нам не нужна. Ну, а проходимцев мы перестреляем словно бешеных собак и перевешаем на собственных помочах как только Верховный Диктатор России поставит в Отечестве нашем законную, грозную власть!”
* * *
Ната дочитала СИМВОЛ ВЕРЫ, покачала головой, распознав в писателе Владимире Топтыгине “большого” (по его же собственным словам!) и “истинного патриота – государственника”, и подавив силой воли накативший на душу и сердце как бы приступ блевоты впервые глубоко задумалась…
- Жаль, но работодателей теперь выбирать не приходится. Кризис… - только подумала девушка.
- Ну, и как это Вас? – еле слышно спросил секретарь у Наташи. – Правда здорово?! Гениальный старик наш Топтыгин… - покачал головенкою хлыщ. – Да Вы сами то на стенки смотрите. – ткнул он пальцем на ряд золоченных рамочек с пожелтевшими картонками каких то чудовищных зданий в стиле то ли Третьего Рейха, то ли в так называемом - сталинском.
– Только наш Старик дорвется до власти, как он тут же перестроит не только “Стакан” и не только Устьрятин, но еще и… Москву. Это – Дом Люфтганза в Берлине. Неосуществленный проект аж от тридцать четвертого года. – показал он на картинку с домом, чем то сильно напоминающем известный Белый Дом на Краснопресненской… только с огромным когтистым орлом. Или вот – небоскреб Дома Книги от того же года. Но уже это наш, наш – советский проект. Впрочем, как похоже, правда? Те же строгие формы. Ну, а это – знаменитейший Дворец Советов. Проект тысяча девятьсот сорок шестого. Архитектор Борис Иофан. Между прочим, родственник самого всесильного в ту пору Кагановича. – доверительно заметил секретарь. – Шеф решил после своей победы строить колоссальное сооружение на Красной площади, прямо на месте Торговых Рядов. Только вместо Ильича на башне он планирует поставить кого то другого. То ли Витте, то ли императора Николая Второго - Романова, то ли царского премьера - Столыпина Петра Аркадьевича. Достоверно еще не известно… Кстати, разговор о будущей колоссальной статуе шеф имел с известным ваятелем Шаловым… А теперь – заполните наши анкеты. – протянул он Наташе толстейшую пачку листов.
- Лучше пусть на эту башню самого себя поставит. – предложила она, шелестя бумагами.
- А ведь верно! – хлопнул по колену себя секретарь. – Гениальная пи – ар идея!
* * *
- Что Вы знали ранее о нашей фирме? Слышали ли вы о личности Топтыгина Владимира Владимировича? Если “да”, то где? В каком контексте? При каких обстоятельствах это случилось? – растревожил Наташу анкетный вопрос, вызвав снова в ее голове целый ураган воспоминаний о той страшной ночи и от том убийстве в Куралите.
Секретарь, надоев сидеть подле Наты без всякого дела включил телевизор и тот час с огромной, плазменной панели полилось и заполнило комнату -
- КРИМИНАЛЬНАЯ ХРОНИКА РОССИИ – плыла надпись посередине экрана.
- НЕДОЛГО ДУМАЯ... – заявил в микрофон хорошо одетый мужчина. – Да, НЕДОЛГО ДУМАЯ... – согласилась с ним женщина, а потом они хором продолжили.
- Нынешние преступники – заявляли они вместе и на перебой - не утруждают себя хитроумными схемами разных злодейств… Это говорю Вам я - Сергей Малалеев. – закивал головою ведущий.
- И Светлана Пикина… - закивала ему головой соглашаясь молодая, прелестная дама. А потом они вместе продолжили.
- КРИМИНАЛЬНАЯ СТАТИСТИКА ПОКАЗЫВАЕТ ТРЕВОЖНУЮ ТЕНДЕНЦИЮ: - говорил задыхаясь телеведущий - РАСТЕТ число ВООРУЖЕННЫХ ОГРАБЛЕНИЙ, ТО ЕСТЬ - РАЗБОЕВ.
Преступники все реже утруждают себя подготовкой каких-то хитроумных схем. – утверждал он далее. – Негодяи просто - напросто берут в руки оружие и тупо идут на дело.
Вот такое бездумное и жестокое нападение совершено в Москве в понедельник, примерно в девять вечера. – ошарашивал далее зрителя он.
- В ювелирный магазин компании «Адамас» на Нижней Масловке, дом пять, ворвались трое парней в масках и просто принялись разбивать витрины, чтобы выгрести драгоценности… Нижняя Масловка в Москве - в это время — оживленная, хорошо освещенная улица. Возле ювелирного магазина расположен дорогой ресторан, гастроном, отделение Сбербанка и несколько офисов. Да и сотрудников милиции вокруг немало. Поэтому налет выглядел особенно наглым. – закивал журналист головой как бы поражаясь то ли глупости, то ли отчаянной наглости московских громил.
- Сопротивление бандитам оказал охранник магазина Хасан Хамзин. – с радостной, веселой улыбкой схватила Светлана. - И тогда преступники расстреляли Хасана в упор из стволов пистолетов. Правда, поживиться чем – либо существенным налетчики так и не сумели. Негодяи спасались бегством в спешке в близлежащих проходных дворах…
- Оперативники на месте происшествия нашли брошенный автомобиль «Фиат» - улыбался чему – то Сергей Малафеев - и паспорт на имя двадцатипятилетнего жителя Дагестана. Следственное управление СК РФ по Северному округу столицы возбудило уголовное дело по статье сто пять УК РФ - убийство лица в связи с осуществлением им служебной деятельности группой лиц по предварительному сговору из корыстных побуждений, а также по статьям сто шестьдесят два — разбой и двести двадцать два — незаконный оборот оружия.
- За неделю – говорила Света спустя несколько минут, комментируя расплывчивое видео со скрытой камеры — это третье нападение в Москве на ювелирные магазины. Так, десятого сентября ограбили ювелирный магазин на Ленинградском проспекте, расположенный в доме номер шестьдесят четыре. Почерк у преступников похожий. Трое вооруженных бандитов ворвались средь бела дня в магазин и забрали драгоценности и выручку из кассы. А незадолго до этого, седьмого - пятеро преступников в масках, вооруженные молотками, лишь за сорок пять секунд обобрали ювелирный магазин на улице Митинская, сорок четыре.
- И еще – “успокоил” Сергей телезрителей, начав барабанить свой очередной сюжет. - БАНДИТЫ ПОТРУСЛИВЕЕ СБИВАЮТСЯ В ШАЙКИ И ПРОМЫШЛЯЮТ В ПРИГОРОДНЫХ ЭЛЕКТРИЧКАХ…
- Бандиты, которые потрусливее, шайками промышляют в пригородных электричках – повторил он снова - и даже в подмосковных лесах. Недавно сотрудники уголовного розыска управления на транспорте МВД России по Центральному федеральному округу задержали банду, разбойничавшую в электропоездах и на платформах Казанского направления… Так, в дежурную часть Московско-Рязанского УВД обратились с заявлением родители детей, ставших жертвами нападений каких-то молодых отморозков. В транспортной милиции срочно создали несколько оперативных групп.
- И одна из этих групп и задержала с поличным одного из преступников. – улыбнулась Пикина, оскалившись. – Это было на платформе станции “Гжель”, когда этот парень пытался ограбить подростка.
- Задержанным оказался двадцатипятилетний житель Подмосковья, неоднократно судимый. – ликовал Малафеев – А потом в Куровском взяли и его сообщника, нелегала из Узбекистана. Вместе они грабили несовершеннолетних.
- А происходило это так. – снова лучилась Светлана - Преступники знакомились в электричке с подростками и зазывали их в тамбур — якобы для серьезного разговора. И… В настоящий момент оперативники установили, что задержанные причастны как минимум к трем разбойным нападениям.
А еще – продолжала она – следователи и оперативники уголовного розыска УВД Зеленограда раскрыли целую серию разбойных нападений, совершенных в лесном массиве между десятым и одиннадцатым микрорайонами города. Начальник следственного отделения ОВД по районам Матушкино и Савелки Москвы капитан юстиции Андрей Поносов сообщил телеканалу, что и в прошлом месяце в этом лесопарке напали на столичного студента.
На экране расплылась наглая рожа в фуражке гундящая в нос - Паренька ударили по голове сперва огромной палкой, а потом оглушив, прижали к земле и обшарили карманы. – сообщила она зрителям. – Так злоумышленники похитили у незадачливого парня мобильный телефон и деньги. Но и это не все… Через несколько дней точно таким же способом они там же обобрали пожилого мужчину… Мы устроили засаду. Поздним вечером заметили в том лесопарке двух молодых мужиков, у одного из которых была в руках здоровая дубина, на которой сотрудники УВД нашли кровь. Двух мужчин оперативно задержали и доставили в местный ОВД. Ведется следствие…
* * *
- Драки, погони, оперативное расследование… Вот она – настоящая жизнь. – как завороженная уставилась Ната в экран. – Вот где я хотела бы быть! Вот чем бы мне хотелось заниматься! – билась в голове у девушки шальная мысль. – Это – не бумажки перекладывать…
- Вы закончили? – вывел Наташу из небольшого забытья клерк.
- Нет… Простите… Еще не до конца… - засмущалась, задергалась Ната. – Кстати, я владею кое какой информацией по вопросу, коей может быть весьма любопытен лично Вашему шефу Топтыгину. Дело в том, что по воле случая я узнала, что его хотят убить некие весьма странные люди.
Секретарь остолбенел. А потом сев с ней рядом приложил зачем то ко рту палец и сказал негромко. – Ну, про это – не мне. Это – в наш ОПЕРАТИВНЫЙ.
- Скоро там займутся Вами. – как ошпаренный схватился он за трубку телефона с кем то говоря в полголоса и бросая Нате резко. - И не скрывать ничего, дорогая. Кстати, это только в Ваших интересах. Прошу Вас запомнить…
* * *
- По – французски - “хулиган”,
А по – русски – “гопник”.
По – французски – “педераст”,
А по – русски – “жопник”…
- напевал себе под нос дежурный, внешне вылитый товарищ Ленин, перекладывая какие то папки у себя на столе, на котором окромя компьютера располагалась еще и… бутылка “Столичной”. Подле в уголку под образами и портретами Пушкина и Грызуна притулился мирно автомат Калашникова.
- Эй ты, чурка нерусская… Эй, Роман Бор – дачен – ко… - потянул с порога секретарь Топтыгина. – Для тебя тут дельце. Займись!.. А не то сидите тут годами, да пишите разную чушь, типа: “Кто после захвата власти в России Верховным Диктатором будет встречен вооруженным патрулем на улице ночью, того и расстреляют на рассвете под барабанный бой …”
- М… волки позорные…недовольно пробурчал под нос Роман и засунув папки в сейф немигающим и мутным взором уперся в Наташу.
Продолжение следует…
Горящая вода. Детектив. Отрывок. Черновик
© Copyright: Антон Тюкин, 2011
Свидетельство о публикации №211092801141
Свидетельство о публикации №211092801141
Рецензии