Свидание с юностью

             РАССКАЗ
               
               

  Самолёт, заходя на посадку, покачал крылом, как будто поприветствовал округу, одетую осенними лесами и полями в золотых заплатках, разодранных ветром.
Остатки багряного закатного зарева утонули в далёких предгорьях, пока пассажиры, ворча и сутулясь от ветра, ждали автобус, перетаптываясь вокруг да около серебристой сигары замолкшего лайнера. И только самый нетерпеливый – плечистый, аккуратно одетый мужчина в сером плаще и в белых штиблетах – решительно двинулся через лётное поле и вскоре пропал где-то в сумерках, где  стояли таксомоторы.
-Свободен? - спросил он голосом низким и твёрдым.
-Как ветер! - ответил водитель.
-Это хорошо. Тогда – вперёд!
Аэропорт остался за спиной, в тёмно-синих сумерках, всё плотнее обнимавших землю.
Такси проворно покрутилась по окраине города, заезжая во дворы и в тупики, затем остановилась во мраке под фонарём, напоминавшим крохотный осколок ущербной луны.
Туман горбато поднимался от реки, вспухал над берегом  и сумрачным подобием позёмки лениво стелился по чёрному полю, заползал в переулки – на самой окраине.
Из тумана вышла фигура пассажира в белоснежных туфлях, среди осенней грязнопогодицы смотревшихся дико и несуразно.
-Ну, как? – озадаченно спросил таксист. - Нашли?
-Да нет, не здесь, ошибся. - Мужчина закурил; огонёк зажигалки озарил суровое, скуластое лицо. - Вот ёжики! Настроили… египетских пирамид…
Шофёр вздохнул. Глазами по темноте порыскал.
-Ну и что? Куда теперь?
Сделав несколько нервных затяжек, пассажир – с неожиданной силой –  выстрелил окурком в лужу.
-Есть ещё одна наколка, - задумчиво сказал. - Ты как, брат? Не спешишь?
-Да мне-то что? - Таксист поправил чубчик. – Деньги ваши. Можете кататься хоть до утра.
-Меня такая перспектива не устраивает. - Пассажир уселся на переднем сидении, чёрный дипломат пристроил на коленях. - Я здесь проездом. А точнее – пролётом. 
-Понятно. - Шофёр включил скорость. - Значит, полетели дальше?
-Давай, дави, маэстро, на педали! - Пассажир обескуражено покачал коротко стриженой головой. - Как тут всё разрослось! Был пустырь, а теперь монастырь.
-Какой монастырь? – Шофёр удивлённо посмотрел на него.  – Здесь только развалины крепости.
-Это я к слову…
-Понятно. Что? Давненько не были в этих местах?
-Да как сказать? «Давненько», «давно» или «очень давно» – это ни о чём не говорит. - Пассажир прищурился, жёсткими подушечками пальцев барабаня по дипломату. - Я в другой своей жизни когда-то здесь жил. Другая эпоха была. Погода на дворе была другая.
-Что было, то было, быльём поросло, - беспечно отозвался молодой таксист.
Беспечность эта пассажиру не понравилась. Он  замкнулся, мрачновато глядя на грязную дорогу; потом спросил:
-Здесь не курят?
-Можно, - нехотя разрешил водитель. – Сам-то я не курящий, но что поделаешь… Клиент, как говорится, всегда прав.
-Да нет, не всегда. - Пассажир закурил, сосредоточенно всматриваясь в темноту и, словно бы, думая вслух: - Планета вращается гораздо быстрей, чем сердце колотится в жаркой  груди – иначе откуда такая большая, такая огромная жизнь за спиной?.. 
Таксист промолчал. Ему вдруг стало как-то неуютно рядом с этим философом в белых штиблетах. Слышно было, как шуршали шины. Изредка гравий по днищу постреливал.
-Может, музыку включить? - Шофёр пальцем потянулся к магнитоле. – У меня тут забойная…
-Не надо, маэстро,- попросил пассажир.- Лучше так. Мне забойная в забоях надоела.
Водитель покосился на него.
-Ну, как лучше, так и поедем.
Густеющая тьма осенней ночи за окнами была разбавлена молочно-жидким светом редких фонарей. С боков дороги там и тут возвышались тёмные громады недостроенных кварталов. Длинноногие краны торчали, железными клювами доставая до зернистой россыпи созвездий. В городских домах, в высотных новостройках окна уже гасли – одно за другим –  словно квадратные жёлтые листья ветер срывал в темноте.  «Жидкий асфальт» ещё не обжитых микрорайонов то и дело жадно засасывал колёса иномарки, не приспособленной к русскому лихому бездорожью. Шофёр сопел, ворочая  баранку, ворчал по поводу того, что на таких участках запросто можно угробить машину. Потом ворчал по поводу того, что по таким дорогам волочиться – это должен быть  двойной тариф, а то разоришься на одних запчастях.
-Я не обижу, маэстро, - хмуро заверил пассажир. - Только ты не скули.
Шофёр, молодой, добродушный верзила, руками способный, кажется, в бараний рог согнуть монтировку, коротко, отрывисто зыркнул  на него и тихонько спросил:
-А зачем же хамить?
Пассажир промолчал, только желваки на скулах заплясали.  Он опять закурил, приоткрывши окно – у виска засвистело. Редкие, крупные капли дождя врезались в лобовое стекло – расплывались фантастическими звездочками.
-Тормози лаптёй! - сказал он через несколько минут. – Кажется, здесь.
-Ну,  слава тебе, господи. – Принимая деньги, водитель  лампочку включил под потолком.
Ветер, сатанея, свистел и улюлюкал за окнами, листья рвал с деревьев – охапками швырял перед капотом, где дрожал световой коридор, образованный автомобильными фарами. Обрывок бумаги – подобием птицы – пролетел над капотом и подбито, скомкано затрепыхался в грязи.
-Маэстро! - напомнил пассажир, взявшись за дверную ручку. – Ну, мы договорились? Да? Подкатишь?
-Замётано! – поправляя чубчик, откликнулся шофёр, повеселевший от солидной выручки. – Ровно через час я тут  как штык!
-Ну, всё. Буду ждать.
Мужчина вышел из машины. Дипломат под мышку подхватил.
-А цветы? – приоткрывая окно, крикнул шофёр.
-О, черт возьми! Совсем забыл! - Пассажир вернулся и неуклюже сграбастал букет, затрещавший целлофановой обёрткой, похожей на большие крылья стрекозы, тонко дребезжащие под ветром.

                *       *       *
Другая эпоха была на дворе и порядки другие – это мужчина не зря подметил. Раньше домофонов тут не знали, а теперь они везде – будто цепные собаки – сторожат городские железные двери.
Растерянно остановившись, мужчина потоптался под козырьком подъезда, поглядел по сторонам. «Забаррикадировались, ёжики! - Он помрачнел, вынимая курево. - Как я теперь попаду?»
В пачке осталась одна сигарета. Торчком поднявши воротник дорогого плаща, мужчина покурил у подъезда,  поёжился от ветра, вращающего рваную листву на тротуаре.  Вздыхая, посмотрел наверх, где мокрой желтовато-медовою сотой светилось окошко на седьмом этаже.
Машинально собравшись подёргать ручку двери, он вдруг   легко  и широко открыл заскрипевшую дверь – замок был сломан.
В полутёмном подъезде почудился подозрительный шорох и шепоток. Переступив порог, мужчина прислушался и, поводя ноздрями с хищноватым, глубоким вырезом, к чему-то принюхался; в нём хорошо было развито чувство опасности – жизнь воспитала.
Гулкий сумрачный подъезд, примыкающий к мусоропроводу, отдавал каким-то мерзким запашком. Стены вдоль и поперёк были исписаны похабными словами, изрисованы рогатыми рожами.
Подошедши к лифту, он собрался надавить на кнопку, давно уже уродливо подплавленную  горящими сигаретами хулиганья. И вдруг услышал голос за спиной:
-Дядя! Дай закурить!
В голове мужчины невольно промелькнуло: «Другая эпоха, а голос всё тот же – классической голос шпаны!»
Поворачиваясь, он спокойно сказал:
-Только что закончились.
Из полумглы ответили:
-Не повезло. Ха-ха. Тебе.
Он понюхал верхушку букета, торчащего из целлофанового кулька. Философски заметил:
-Если к другому уходит невеста – ещё неизвестно, кому повезло.
В тёмном углу сухо клацнул затвор.
-Дядя! - приказали ему. – Давай дипломат!
Приезжий несколько мгновений сосредоточенно смотрел в  тёмный зрачок ствола, замаячившего перед ним.
-Вопросов нет. – Он протянул чёрный элегантный чемоданчик с металлическими брошками-застёжками.- Прошу.
-Поставь на пол! - приказал всё тот же голос. -  Молодец. А теперь доставай кошелёк. Только по-быстрому, а то я тебя увижу в гробу вот в этих твоих белых тапках! 
-Вот ёжики, а? - некстати улыбаясь, пробормотал мужчина.- А может, не надо? У меня там одна только пенсия по инвалидности…
-Доставай! - Раздался крепкий мат.- Ты что? Оглох? Инвалид занюханный!
Делая вид, что полез за бумажником, мужчина слегка развернулся, и вдруг… Взрывная сила его характера была настолько горяча и велика, что он – матёрый, опытный боец по прозвищу Динамит  – иногда входил в такой отчаянный кураж  – сам себя не мог остановить.
За несколько секунд – в результате резких, едва уловимых движений – пистолет полетел в дальний угол, а двое несчастных мазуриков застонали,  корчась и кашляя на грязном бетонном полу.
-Щенки! – Бешено трясущийся боец вытер  ноги об одного из них. – Уползайте, чтобы духу не было!
Он подобрал пистолет и, поставив на предохранитель, спрятал во внутренний карман пиджака. Большой букет, изрядно пострадавший после потасовки, выглядел жалким – стыдно дарить. Мужчина оставил цветы на площадке у почтовых ящиков и, позвякивая подковками,  поднялся по лестнице, забывая про лифт.
Остановившись около нужной двери,  он хотел позвонить, но передумал – время позднее. Рука  задержалась над белым пупочком звонка. А потом он  осторожно постучал, используя какой-то замысловатый, полузабытый сигнал, где частые удары перемежались паузами – словно сердце громко застучало, то и дело спотыкаясь от волнения.

                *       *       *
Женщина, открывшая дверь, отличалась неяркой,  увядающей красотой. Гордо приподнятая голова была в сединах – не по годам. Не сказать, чтобы она была нарядная, однако же,  заметно, что женщина прихорашивалась в долгом ожидании.
Глаза её в прихожей на секунду вспыхнули огоньками радости, но тут же и погасли.
-Долго что-то… - прошептала она. - Я уже спать хотела.
-У вас тут черти ногу сломят! – Мужчина тоже стал шептать. – Кругом новостройки. Я адрес попутал. Не расслышал. По телефону-то.
-Ну, проходи, - пригласила она и машинально добавила: - Ужинать будешь?
Он слегка удивился.
-Премного благодарен.  - Смущённая улыбка обнажила фиксы. - Сыт я по горло, и до подбородка…
-Разувайся, грязь на дворе. – Посмотревши под ноги ему, хозяйка усмехнулась. - А ты как барин, я смотрю, в белоснежных туфельках.
-А почему бы и нет?
-Да и в самом деле, почему…- Пожав плечами, женщина   вдруг подумала: «В прошлой своей жизни он оставил много чёрных следов и поэтому белые туфли теперь – на уровне подсознания – кажутся ему такими необходимыми…»
Он пристроил дипломат возле порога и проворно разулся. Постоял, спрятав руки за спину, потом горячо зашептал:
- Так! Ну, что? Ну, где он?
-Спит. Где же ещё?
-Ну, мало ли! – Мужчина вскинул густые брови. - Может, по девкам бегает.
-Нет. Он не в папу.
-Да? Это меня обнадёживает.
-Меня тоже. Ну, пойдём, - поторопила  женщина,  - поздно уже.
Он исподлобья глянул на неё.
-Да я не задержусь, не бойся.
-Ну, что ты, что ты! Я уже отбоялась! -  Улыбка у неё была такая же очаровательная, как в юности.  – Ну, проходи…
Сохранить свою улыбку – в чистоте и широте – это стоит очень дорогого. Вот почему он засмотрелся на губы с ямочками по уголкам – искусно подкрашенные, зовущие пламенным зовом. Взгляд его на губах задержался так долго, будто мужчина вдруг заснул с открытыми глазами. Затем, «проснувшись», он как-то нервно хмыкнул, опуская  тяжёлые, холодные глаза, в которых не было видно ни зрачка, ни белка – сплошная темнота, опутанная частыми колючими ресницами.
И женщина невольно засмотрелась на него. Это был крепкий, красивый мужик, от природы наделённый уверенностью, широкими жестами, но… В нём была красота крепкой стали, которую местами уже поела ржа. Что-то больное, что-то обречённое сквозило в этом смелом прямолинейном взгляде, плохо сочетавшимся с кривой ухмылкой. Надломленное что-то было в нём, надтреснутое где-то в самом сердце, уже уставшем заполошно бегать, но не способном перейти на смирный шаг.
«Господи! – ощущая смутную тревогу, подумала женщина. – Как хорошо, что мы тогда расстались!»
-Ну, проходи, - опять прошептала она.
Поддернув серые брюки с помятыми стрелками, мужчина приподнялся на цыпочки и осторожно прошёл по одной половице – так ходят над пропастью – пальцы в суставах чуть слышно пощёлкивали от напряжения. Ненадолго задержавшись, он осмотрел небольшую, небогатую  комнату – ухоженную, опрятную. В подобных комнатах прописано бывает одиночество и грусть-печаль, заглушить которые можно постоянными хлопотами по хозяйству. Книжный старенький шкаф занимал много места. Золочёные или, точнее сказать, под золото разукрашенные иконки стояли за стеклами шкафа: одиночные иконки и так называемый триптих – трёхстворчатый складень. Часы величиной с тарелку мерцали на стене – секундная стрелка бесшумно скакала по тарелке, будто клевала зёрнышки-секунды. Домашние цветы красовались на подоконнике, напоминая о далёком  деревенском детстве. И там, среди горшочков и горшков шоколадно-глиняного цвета, мужчина не мог не приметить  изумительно яркий бутон  – «однолюбка», так в деревне называли эту красоту.
-Ну, ты чего? – поторопила женщина.
-Иду, иду.
Невысокая ширма стояла ближе к стене – разделяла комнату на «полторы».
Хозяйка осторожно приоткрыла ширму.
-Вот, - прошептала с улыбкой.
Остановившись у кровати лобастого спящего парня, приезжий снова руки за спину завёл. (Многолетняя привычка сказывалась). Лицо его необычно как-то стало светлеть – изнутри. Напряжённые брови расправились. Морщина ушла с переносицы. Он пожевал губами, пересохшими от волнения.
В тишине было слышно дыхание спящего русоволосого юноши, и где-то на комоде – в вышине, в изголовье –  неугомонным кузнечиком размеренно постукивал будильник.
Мужчина глубоко вдохнул и замер. И только сердце у него  стало вдруг бухать, бултыхаться так же заполошно, часто, как железный механизм красного будильника, формой своей напоминавшего правильное сердечко.
Посмотрев по сторонам, мужчина опустился на краешек старого стула, стоящего неподалёку, но тут же поднялся – плохо было видно. Желваки его железом затвердели на широких, тщательно пробритых скулах, окроплённых чёрными родинками: две мелких сверху справа, и снизу слева – крупная. Затем желваки задрожали, отмякнув. Тёмные глаза его – где-то в самой сердцевине – повеселели, заискрили серебрецом. Волевые тонкие губы растянулись от глуповатой, широкой улыбки.
-Да нет, - сказал он уверенно. – В папку! Что я, слепой?
Женщина только вздохнула в ответ.
И юноша в это мгновенье тоже вздохнул, переворачиваясь с боку на бок; зубами вдруг заскрежетал  и застонал, шевеля хвоинками бровей, словно бы силясь проснуться.
-Ну, всё, - наклонившись к уху, прошелестела женщина. - Пойдём.
-Погоди! – приглушённо зарокотал он, втайне надеясь, наверное, разбудить паренька. - Даже в тюрьме свиданка бывает подольше!
-Тут не тюрьма.
-Заметно.
-Пошли, говорю! - Она хотела потянуть мужчину за рукав пиджака и неожиданно прикоснулась к чему-то увесистому, спрятанному во внутреннем  кармане. Подкрашенные карие глаза её испуганно всплеснулись.
Он догадался, в чём дело. Поморщился.
-Ну, айда, - прошептал, поправляя чуть перекосившийся пиджак.
Пришли на кухню. Сели. Помолчали, глядя друг на друга.
Сильный ветер за окном шерстил деревья – рваная листва взлетала аж к седьмому этажу;  кувыркалась и мелькала, ненадолго прилипая к мокрым стёклам, оплывая пластинами сусального золота.
Женщина встала. Обняла себя за плечи.
-Ты что это? - насторожённо  спросила. -  Снова за старое взялся?
-С чего ты решила? 
-А там что у тебя?
-Где? - Он прикинулся непонимающим.
-В кармане. - Она глазами показала на пиджак.
-А! - Мужчина ухмыльнулся. - Так, пустяк. Бутылка.
-Да? - Она не поверила. - Ну, доставай.
-Что? Отметим встречу?
-Отметим. Доставай.
Собираясь засунуть руку за пазуху, он всё-таки не сделал этого.
-Ерунда! -  Отмахнулся. - Ребятишки дали поносить. Встретились тут ёжики одни…
На кухне стало тихо – ветер за окном решил перевести свой буйный дух. Только по карнизу капли колотили изредка и слышно было, как вода струится по жестяному горлу длинной водосточной трубы, пристроенной где-то за окном.
-Ну, и дурак же ты всё-таки! – Женщина вздохнула, поправляя крашеный волос возле виска. - Ещё не насиделся?
-До изжоги! - Он чиркнул большим пальцем возле горла. - Во как надоело!
-Так зачем же ты опять за старое берёшься?
-Перестань! – нажимая на басы, одёрнул мужчина. – Говорю же тебе, сопляки там какие-то встретились…
Она прикрыла кухонную дверь.
-Не рычи. Разбудишь.
-Ну, и пускай! – Мужчина сверкнул глазами.
-Успокойся. Мы как договаривались? Ты что, забыл?
-Я всё помню! Помню! - многозначительно сказал он и, помолчав, добавил: - Как договаривались, так и будет. Я же не какой-нибудь дешёвый фраер.
Ещё там, в прихожей, она отметила добротный плащ,  костюм ночного гостя,  а чуть позднее разглядела крупный изумруд, волчьим глазом мерцающий в дорогой оправе на  указательном пальце.
-Ты и в самом деле, не дешевый фраер, - согласилась женщина. - А кто ты, интересно?
-Какая разница?
 -Да так… - Она пожала хрупкими плечами и отвернулась к тёмному окну, косо окроплённому россыпью  дождика. - Сегодня людям – правда, не всем – богатство в руки само плывёт. Ты, наверно, из этих счастливчиков, да?
-Нет, мне приходиться пахать.
-Похвально.
-А что ты усмехаешься? Не веришь? Я честно живу! – Он стиснул костлявый кулак. - Я в последние годы работаю… как на галёрах! Разве ты не заметила? По алиментам.
-Ну, как не заметить? Заметила. – Женщина согласно качнула головой. - Только деньгами, знаешь ли, не всё можно купить.
Он увидел игрушечный посеребрённый самолётик   на вершине кухонного  гарнитура – с одной стороны. А с другой  стороны – пароходик стоял на постаменте.
-А что тебе надо? Пароход? Самолёт? - Он руками развёл. - Без проблем! Ты только намекни.
Она помолчала, покусывая краешек крашеной губы.
-Проживём как-нибудь и без этого…
Мужчина поднялся, посмотрел на картину, висевшую на стене – казачий каменный острог над крутояром.  Тут поначалу острог был деревянный, который простоял совсем недолго – крепость подвергалась многочисленным, дерзким набегам; взамен деревянной, сгоревшей   фортеции  казаки отгрохали каменную – с башнями, бойницами, откуда мрачно смотрели на мир чугунные рыла громоздких, очень грозных в то время орудий; но даже неприступную каменную крепость изрядно раскурочили  – сначала варвары чужих кровей, а потом уже свои, пустоголовые, вдохновлённые речами революции, опьянённые боями с «тёмным» прошлым своего отечества; кажется, нигде, кроме России, нет столько тёмного и столько прошлого, с которым люди вечно воюют…
Мужчина отвернулся от картины и вздохнул.
«Вот откуда характер её! Казаки. Кремнёвые ребята. И такие же девчата – шашки наголо!» Он посмотрел на гордую, даже немного надменную посадку её головы. И подбородок, и линия губ – всё выдавало характер неприступной каменной крепости.
-Я закурю? Ты не против? – спросил он. – Там у меня, кажется, есть…
-Кури. Только у форточки.
Он принёс дипломат из прихожей. Достал дорогую пачку сигарет. Потом – плутовато глядя на женщину и улыбаясь – вытащил бутылку коньяка, бутылку «дамского» вина; коробку дорогостоящих сладостей. А сверху – как козырного туза – положил какой-то элегантный свёрток – подарок сыну.
-Убери, - бесцветным голосом попросила женщина, с трудом удерживая гримасу недовольства и презрения.- Убери. Ни к чему…
Делая вид, что не слышит, он открыл дверцу кухонного гарнитура, давно уже рассохшегося, скрипучего и словно  плешивого – краска облупилась кое-где.
-Так ты ж сама сказала: отметим встречу! - Он рюмки на стол водрузил – два хрустальных напёрстка.
-Перестань. Тебе только стоит начать.
-Да нет, - хладнокровно сказал он, - я под контролем. Две-три стопки и шабаш.
Молча поднявшись, хозяйка спрятала рюмки.
-Мне рано подниматься. Некогда гулять.
Жадно закурив возле раскрытой форточки, он послушал, как ветер опять разыгрался на гуслях; провода заунывно позванивали где-то внизу, а наверху, на крыше погромыхивал кусок оторвавшейся жести.
-«Дым сигареты с ментолом…» - задумчиво проговорил он, глядя на струйку дыма, убегающую в форточку. - Помнишь, пели в юности?
-Нет, не помню. Что за песня?
-Была такая лирика. Из подворотни. Ёжики с гитарами ходили…
Потоптавшись у окна, он сделал шаг навстречу и остановился, перебарывая жгучее желание подойти,  обнять, поцеловать…
-Только давай без глупостей! – предупредила  женщина, как будто угадав его желание.
И сразу он весь подобрался – как зверь на охоте. Отошёл в дальний угол. Руки за спину спрятал. Глаза его насмешливо прищурились, когда он стал рассматривать «копеечные» серьги, мерцающие в мочках гордой женщины; железное потёртое кольцо, всем своим видом претендующее на серебро, благородно потускневшее от времени.
-Итак, - вздыхая, начал он совсем другим тоном, - интересно, что ты про меня напела нашему сыну?
-Ничего, - не сразу откликнулась женщина, поправляя серьгу.
-Можно подумать, что он не спрашивал.
-Нет, почему же? Спрашивал.
-И что ты сказала?
 -Подрастёшь, сказала, сам узнаешь.
Полночный гость в недоумении пожал плечами.
-Так он уже подрос! Чего темнишь?
Ей было трудно правду говорить. Она вздохнула – грудь волной всколыхнула крестик на тёмной кофточке.
-Ты умер для него. Понятно?
Мужчину будто обухом треснули по лбу – покачнулся и рот приоткрыл.
 -Умер? - Он усмехнулся.- Удачная шутка.
-Это не шутка.
Медленно – как подстреляный – он опустился на табуретку. Не мигая, посмотрел на доски пола, показавшиеся гробовыми. Взгляд его – исподлобья – был тяжёлым. Как будто с под вывертом.
-Пардон! - Мужчина встряхнул коротко стриженой головой. - Я не согласен. Я  живой.
-А я сказала сыну, что ты умер.
Голубоватая вена вспухла посредине его лба. Мужчина приподнялся и тут же снова сел на табурет. Обескуражено покачал гудящей головой. Почесал переносицу, перебитую  в давних кулачных боях. Перед глазами у него замелькали серые мушки – давление в гору полезло.
-Слушай! Ты это серьёзно?
-Да. Вполне.
Он скривил подобие улыбки. Чёрные родинки запрыгали под желваками. Крестовина светло-синей рамы, на которую он посмотрел, сделалась похожей на чёрный кладбищенский крест.
-Умер? Дуба дал? - Мужчина нервно хохотнул и руки на груди сложил.- Вот это я выкинул номер! Надеюсь, геройски? 
-Конечно.
Ошеломлённый «покойник» опять покачал седой головой. Достал сигареты.
-Интересно, а как это я умудрился? Ну, что ты молчишь? 
-Какая тебе разница?
-Ну, здрассте! - Он ядовито ухмыльнулся. - Неужели я знать не могу, где, при каких обстоятельствах я пал смертью храбрых?
Помедлив, она показала рукой на окно.
-Где-то там, где ты служил…
-А я служил?
-Естественно. Долг Родине и всё такое прочее…
Он помолчал, глазами устремляясь в дальний угол. 
-Не ждал я от тебя такой подлянки…
-Ну, извини.
-Да ладно. Мёртвые сраму не имут.
-Вот именно.
Голова у него пошла кругом и, не зная, что делать, мужчина быстро  удалился в коридор, сел на коврик возле порога  и начал обуваться, угрюмо посапывая, но белые туфли – он перепутал левую и правую – никак не налезали.
-В гробу он меня видел в белых тапках… - пробормотал мужчина, посмотревши на дверь.- Он правильно сказал тогда, сопляк. Он что-то знал…
Женщина встревожилась, глядя на него.
-С тобою всё нормально?
-Лучше не бывает! – Продолжая сидеть на полу, он  осклабился. – Самый счастливый человек – это покойник, всё у него есть и ничего не надо.
-Ну, перестань. Поднимайся! - прошептала женщина. - А как ты хотел? Чтобы я всю правду мальчишке рассказала?
Оставляя в покое проклятые туфли, не пожелавшие обуться, он вернулся на кухню, жадно выпил стакан воды – в  горле от волненья пересохло. 
И опять повисла тишина. Из крана капало. Ветер стонал за окнами и где-то на крыше кусок оторвавшейся жести позвякивал, как звякают медные тарелки в плохом оркестре, пьяно исполняющем похоронный марш.
Он покосился на бутылку, недавно вынутую из дипломата. Поцарапал возле кадыка.
-А может, выпьем? – усмехнулся. - За упокой.
-Перебьёшься. - Она посмотрела на стол. - Сейчас же убери всё это! Иначе я просто вышвырну в форточку! Ясно?
-Ну, зачем же так грубо?
Женщина сама себя – по давней привычке – снова крепко  обняла за плечи.
-Все нежности в прошлом.
-Да брось ты! Ещё не вечер!
Она отрицательно головой покачала.
-Ещё не вечер, но уже ночь.
-Это так. - Он поднялся, поправляя лацкан пиджака. - Тебе на работу во сколь?
-С петухами встаю.
-У тебя в хозяйстве петухи? А где ты их держишь? На балконе? Позволь посмотреть?
Промолчав, женщина губы собрала в щепоть. Подрагивая ресницами, отрешённо посмотрела в непроглядную темень за окном; одинокая крошка звезды там как будто боролась с большими косматыми тучами, то вспыхивая, то угасая.
-Тебе пора! – напомнила она.
-Да, да, конечно. Пора, мой друг, пора, запоя сердце просит!.. – Посмотрев на поллитровку, он сутуло  поплёлся в прихожую, по-стариковски шаркая пятками.
-Забери! – напомнила женщина. – Ничего нам от тебя не нужно!
Он вернулся на кухню, но не затем, чтобы что-то забрать – ему уходить не хотелось.
-Не нужно, так выбросишь. - Он сел за стол и голову руками обхватил. -  Я хотел спросить, ты бы позволила…
-Нет! – перебила она. 
-Ты ведь не дослушала! Знаешь, я хотел…
-Не знаю, и знать не хочу! – Женщина скрестила руки на груди, как бы защищаясь от него. Руки были в натруженных, кровью налившихся жилах.   
С полминуты, наверное, они молча смотрели друг на друга – кто кого пересмотрит. И мужчина, как ни странно, первый опустил глаза. Изумрудный камень покрутил на пальце, будто пытаясь снять кольцо, въевшееся в кожу. Поднявшись, он не вышел из-за стола. Постоял, понуро качая головой.  Потом побольше воздуху глотнул – точно собирался в воду прыгать.
-А я всё это время… Я тебя любил…
Зрачки у женщины расширились.
-Да неужели? – Она опустила ресницы.
-Честно! - Прижимая руку к сердцу, он ощутил оружие.  – Не веришь?
-Свежо предание, но верится с трудом.
-Ну, что мне? Что?! - Он загорячился, вскидывая брови. - Застрелиться, чтобы ты поверила?
-Верю. Всякому зверю. - Она вздохнула. - Тебе пора. Иди.
-Да знаю! Знаю!
-Не кричи.
Он осторожно руки приподнял.
-Ну, всё, всё, всё. Заткнулся. Давай постоим, помолчим. Как бывало в юности под весенней яблоней.
-Яблони наши давно отцвели.
-Ну, как знать…
-А чего тут знать? - Она горько улыбнулась, кивая за окошко. - Осень на дворе.
-Осенью, - напомнил он, - бабье лето бывает.
-Всё это красивые слова, не более того. Пойдём. - Женщина хотела выйти из кухни.
-Погоди!- Попросил он. - Ну что ты как эта… как железная леди.
-Я не железная, - усмехнулась она. - Каменная.
И мужчина снова – уже в который раз – посмотрел на картину, висевшую на кухонной стене: над крутояром возвышался каменный казачий острог с могучими угловыми башнями, с бойницами, откуда глядели чугунные рыла орудий. С этого острога начинался город, теперь широко раскинувшийся на двух берегах, слабо мерцающий полночными огнями за окном.
«Казачка! - опять подумал он, только теперь уже с тихой тоской и отчаянием.- Потомственная. Такую бабу чёрта с два свернёшь с дороги. Правда что – каменная!»
Женщина вышла из кухни. Строго посмотрела на него.
И опять он оказался в прихожей. Медленно плащ натянул. Ломая твёрдый задник на белом башмаке, он кое-как обулся. Руки снова за спину спрятал.
В тишине заржавленный замок заскрежетал в прихожей.
Не глядя на него, женщина молча открыла дверь.
-И это всё? –  негромко спросил он.
-Всё.
Усмешка покривила его тонкий рот.
-Ну, дай вам бог…
-Вам тоже…
-И всё-таки… И всё-таки… Я тебя…
-Не надо!
Женщина тихо закрыла за ним. Постояла, привалившись горячим лбом к двери, за которой замирали шаги на лестнице. Губы её задрожали. Слёзы на пол закапали…

                *       *       *
Ощущение полнейшего провала и поражения в бою на ринге – вот что ударило в сердце ему, вот почему потемнело в глазах. Только никто, никто и никогда ещё не видел, чтобы он падал после удара – он только после пули мог упасть.
Тяжело, понуро – как будто стопудовая тяжесть на плечах –  он какое-то время тащился по серо-свинцовым ступеням. Шагал, покачиваясь, тупо глядя под ноги – два белых голубя крутились под ногами, но почему-то не улетали... И не сразу дошло до него, что эти белые голуби – его штиблеты.
Он остановился и протёр глаза. Поглядел назад и вверх – на дверь.  Медленно вынул помятую пачку. Потискал сигарету, ощущая новенькие фиксы. Горько усмехнулся, думая: «Зубы выбили, а гордость – нет! Ну, ладно, скоро самолёт. Ловить здесь нечего!»
Переломив пополам сигарету и выбросив, он постоял у лифта и, вздыхая, поплёлся вниз по лестнице. Но силы вдруг покинули его. Безвольно оседая на  грязную ступеньку, мужчина глазами уперся в глухую бетонную стену, по которой ползала сонная муха. Не отдавая себе отчёта – равнодушно, отчуждённо, как во сне – он достал оружие, снял с предохранителя. Чёрное дуло плотно прижалось к потному виску, где голубела набухшая витиеватая вена, несущая ток раскалившейся крови.
Мысль, она всегда быстрее пули – и он уже услышал выстрел над виском…
И только через несколько секунд у виска  раздался короткий, сухой щелчок, заставивший муху взлететь со стены. А вслед за этим в пустоте подъезда раздался нервный хохот, похожий на хохот сумасшедшего – в пистолете не было патронов.
Он сидел на лестнице и дико хохотал, закрыв глаза, оглушённо потрясая головой и вытирая слёзы рукавом. Потом затих, кусая нижнюю дрожащую губу. Поднялся, пьяно пошатываясь. Зашвырнул оружие в грязную, заржавленную пасть мусоропровода – пистолет загрохотал, кувыркаясь в пустой утробе, и улетел куда-то в глубину преисподней.
 Сильно сутулясь, ощущая противную слабость в ногах, мужчина вышел в ночь, исхлёстанную прутьями холодного дождя. Постоял, пересохшим ртом хватая небесную воду. Умылся у большого рукомойника – водосточной цинковой трубы, откуда хлестал серебристый поток. Потом – осторожно, брезгливо – потрогал висок, представляя, какая там дырка могла быть сейчас – окажись оружие заряженным. «Во, дурак!» - подумал он, отплёвываясь и запоздало ощущая страх, морозной сыпью пробежавший по хребту.
 Торчком поставив воротник непромокаемого плаща, он побрёл куда-то по ручьям и лужам, где вспухали рыбьи пузыри и плавала драная листва, похожая на сгустки крови. Белые туфли его, как два белых кораблика, всё больше и больше погружались в мутные пучины… Затем он вышел – встал на островок безопасности, приподнятый над проезжей частью дороги. Утомлённо запрокинув голову, посмотрел на крохотное мокрое окно, жёлто-медовою сотой всё ещё горящее среди давно погасших стеклянных сот.
 «А ведь можно было бы такую жизнь прекрасную прожить – с такою бабой! - Он зубами скрипнул. - Ну что теперь слюни пускать? Я ведь помер, ладно хоть геройски. А ведь она стоит возле окна. Стоит и ждёт. Или это мерещится мне?»
                *       *       *
Женщина действительно стояла у окна. Стояла и втайне ждала возвращения юности, которая вовеки не вернётся – это уже из области чудес. А потом щемящее чувство ожидания оставило женщину – оставило в горьком, прохладном покое. Забывая обо всём, что было и, не загадывая о том, что  будет, она остаток  ночи провела на кухне. Сначала свет в окне горел – потом погас. Женщина  глядела в сырую темноту и вроде бы не слышала громкого  рыдания осеннего дождя – бурного, последнего, который вскоре обернётся жёстким гололёдом.
В забытье, в пространном каком-то состоянии, в плену которого она ещё ни разу не бывала, – женщина  простояла у окна до той поры, пока не отступила темень от земли.
Своим чередом подоспело озябшее утро – пронзительно синее, обжигающе свежее, с первым иглистым инеем, искристо опушившим леса и поля, с тонкой позолотой по  горизонту. В небесах затихло, распогодилось, и вдалеке над горами заклубилась облачная рвань, среди которой трепетно мигала далёкая, одинокая звёздочка, насквозь продрогшая в глубинах мирозданья.