Май-3

МАЙ
(Продолжение)

Но вот передо мною день весенний.
Уже давно сошел с протоки лёд.
Уже кусты прибрежные черёмух
Запенились так густо и душисто,
Что даже здесь, на вышке водокачной,
Пока еще до крыши не дошедшей,
Нам слышался черёмуховый запах,
Дурманно-сладкий, терпко-горьковатый.
– Давай на край стены тихонько сядем
И посидим, ногами поболтаем... –
Сказал Володька Ржевский;
он, конечно,
Известный был в округе хулиган,
Но он меня на дело нынче выбрал;
И вот внутри по лесенкам крутым
Мы забрались на вышку и, рисково
Босые ноги свесив со стены,
На город, весь открывшийся, смотрели,
И от простора занимался дух.

Но слышу мамин голос снизу:
– Боря!
У вас, наверно, там красиво очень? –
– А как же мама! Здорово красиво!
Я вижу дом наш, а за домом садик,
Тот, что у Лехмусов, – он весь в цвету... –
– Вот мне бы к вам, –
чудно сказала мама. –
Но лучше ты скорей ко мне слезай.
Мы с папкой раскошелились, купили
Велосипед... – Мне? «Пионер»? – Конечно!
Но не спеши, тихохонько слезай...

И только Ржевский мой меня и видел!
По переплётам лесенок крутых
Я не сошёл, а, кажется, скатился.
И был через минуту возле мамы:
– Вот хорошо! А где велосипед?
– А вот он где! – и, взяв меня за руку,
Мать всыпала мне дюжину шлепков,
Да пребольнющих и таких обидных...

С утра я к Короленко убегал,
Мы с ним учились вместе и сдружились,
Играли в шахматы, к тому же был
У Карлоса (так мы его прозвали)
Пускай не «Пионер», но «Школьник» –
тоже
Хороший велик. Мы на нём катались
Попеременке. Карлос был не жадный,
Почти, как папа Карло у Толстого.
И этим утром, всё ещё в обиде
За горестно-крапивные шлепки,
Я убежал к соседу.
Но нежданно
Пришла вдруг мама, пальцем поманила:
– Пошли, пошли. На этот раз купили,
Купили мы тебе велосипед...

О! чёрный и блестящий, словно ворон,
Когда на ярком солнце он лоснится;
О! мой велосипед, мой верный друг!
С тобою мы почти не расставались.
За ягодой, за первыми груздями,
За карасями к озеру Глухому,
За первою черёмухой созревшей
С тобой мы мчались по степным дорогам.
А городские улицы, так те,
Наверно, раз по двести или больше
Все из конца в конец исколесили...

Однажды после долгого катанья
Венулся я домой. А мать в постели.
На голове сырое полотенце.
– Что? Что случилось, мама?
– Ох, не знаю.
Варила борщ, да что-то плохо стало.
Температуру смерила – за сорок.
Пью аспирин. А он не помогает.
Жара – как будто бы в огне горю.
Черёмухи бы с молоком холодным
Поела я, да рынок уж закрыт...

И вот лечу я на велосипеде
По малолюдным улицам вечерним,
Потом по деревянному мосту
И запроточной улице, а после
По тёмному шуршащему асфальту,
Который разморило за день солнцем, –
И вот уж правый берег енисейский,
Какою-то особенной, высокой,
Породистой черёмухой поросший.
К распадке крупных веток проберёшься,
Удобней примостишься, – 
и в бидон
Струя поспевших, сочных ягод брызжет.
Понятно, и себя не забываешь,
Нет-нет да горстью щедро угостишь.
Один лишь недостаток этих ягод –
Оскомину не хуже набивают,
А может, и получше, чем брусника.
Пока бидон по горлышко набрал,
Вверх по реке промчались две «ракеты»,
Как лезвием потоки рассекая.
Но всё, довольно, мне пора домой.

Я мчался, нажимая на педали...
Не так уж часто мать моя болела.
Радикулит, бывало, разойдётся,
Но это метка той войны проклятой –
Всё лето напролёт в бригаде бабьей
Выкатывала брёвна из воды.
В обед бежит домой, меня накормит,
Сама краюхой хлеба перекусит,
И на работу. А со мной соседка.
Светлана-инвалидка. День-деньской...

И вот я жму всей силой на педали,
И так летит, летит велосипед!
А во дворе отец меня встречает:
– Давай бидон, я молока купил,
Быть может, нашей мамке полегчает... –
А мать хлебнула ложки три-четыре.
– Вот хорошо-то! Вовремя, сынок... –
Сказала, улыбнувшись, и заснула.
А утром хвори словно не бывало,
Умылась и утёрлась полотенцем,
Вчерашний борщ доваривать взялась.

(Продолжение следут)