4. Однолюб. Часть первая

Листая старую тетрадь
Расстрелянного генерала,
Я тщетно силился понять,
Как ты смогла себя отдать
На растерзание вандалам...
 
                (с) Игорь Тальков

; Алло. Привет, Натаха.
; Привет.
; Как дела? Чем занимаешься?
; Норм. Из ванной сейчас вылезла. Ты как?
; Да тоже пойдет, в общем-то. Только из суда вышел, прикинь. На полтора часа сегодня нас задержали...
; Да? А что так?
; Да проверка дурацкая под конец дня. Семён — помнишь, я рассказывал про него, толстощекий такой? — без броника стоял. Они увидели... ну и понеслось, в общем. Мы-то ещё ладно, а вот Палычу вообще изрядно досталось, он же начальник. Ну и Семёну конечно. Короче встряли ребята...
; Да уж, жёстко у вас, ничего не скажешь.
; Угу. Хорошо хоть проверки всё же редко бывают... Слушай, Натах, так что — пойдем сегодня? Гулять, как собирались?
   Девушка на том конце провода немного помолчала.
; Не, Ром, я что-то устала. Давай потом как-нибудь.
; Наташа! Ну, опять! И так уже переносили — в то воскресенье ведь собирались!
; Ромка, без вариантов. Реально устала. Сейчас ещё сушиться целый час...
; Ну, всё как обычно, ага. Сушиться, сидеть в И-нете, прочая фигня... - Роман фыркнул, успешно (по крайней мере, на его взгляд), придавая ироничность словам, - ты когда-нибудь изменишься, а? В лучшую сторону я подразумеваю.
; Я — в лучшую сторону?! - полушутливо ахнула Наташа, - Рома, ты что?! Ты ведь знаешь, что я идеальна!
; Мгм. Идеальней не бывает... Ладно, так, когда встретимся-то? Завтра?
; Не, Ром, завтра тоже без вариантов. У меня ж клуб вечером, помнишь?
    «Точно, дебильный клуб для психологов-дилетантов. Что она в нём только нашла?» - подумал молодой человек, а сам сказал. - Ну и когда ты предлагаешь тогда?
; Ну, фиг его пока... Давай, созвонимся на днях, там уже видно станет... Норм?
; Как скажете, - язвительно ответил Роман, и, не прощаясь, прервал связь. - Вот так...
  На самом деле настроение у молодого человека было отнюдь не таким ироничным, как могло показаться. Даже наоборот — хотя, вроде бы, давно уже мог привыкнуть.
  Мог. Но так и не привык. За долгих восемь лет их с Наташей знакомства... Свыкся? Пожалуй. Но вот принять, понять? Нет, никогда. Он даже не был уверен в том, что правильно осознает, как воспринимает их взаимоотношения сама Наталья. А спрашивать у неё напрямую, всё равно, что у ветра в поле — всё равно ведь уклонится. Или соврет. Как раз это Роман знал наверняка...
   Но чёрт с ним. Судебный пристав был не из тех, кто любил жаловаться на судьбу. И бездействовать он не привык тоже...
   Рука скользнула в карман брюк, достала спрятанный там телефон. Так, что у нас тут?..
   На экране привычно побежали строчки-номера телефонов друзей и подруг.
   Так-с-с...
   Аня... мм... нет, не то. Дальше.
   Оля. Тоже нет.
  Света... хм. Света. А почему нет? Света! Как раз то, что сегодня надо. Именно она.
  - Алло, Светик, ты? Привет-привет, узнала, значит?.. Это приятно. Как жизнь, чем занимаешься? Ничем? Слушай, это ж отлично! Как насчет того чтобы встретиться, немного погулять? Ага... Ага. Ну, давай так, да. Через два часа, значит, у памятника, договорились. Ну, всё тогда, до встречи, пока!
   Роман положил трубку. Он был высок, крепок в плечах, харизматичен — когда хотел. И с детства привык, что девчонки вешаются на него, как говорится, пачками. Другой вопрос, нужна ли была ему эта, отнюдь не дешёвая, популярность? Конечно, да! - ответил бы кто-то иной, - как же иначе? Кто откажется от возможности покорить практически любую девчонку, причем покорить честно, без помощи пачек купюр и лоска новых машин? Никто, только дурак.
   Сам Роман думал иначе... или же был дурак.
  Судебный пристав зашёл в первый попавшийся магазин, взял себе баночку пива. Крепкого, какое обычно-то и не пил никогда, предпочитая «живое» с местного завода. Но сегодня ему не хотелось «живого», сегодня хотелось отвратную, разбодяженную спиртом Девятку... 
  ...Роман прошёл половину пути до места условленной встречи, как увидел типичную, для их города, картину: четверо здоровых парней прижали к стенке какого-то дома  двух школьников, активно требуя у них... впрочем, что именно требовали молодые люди, было не слышно. Зато  отлично проглядывалась тонкая струйка крови, стекающая по подбородку зажатого в углу юноши. В глазах девчонки, сжавшейся рядом, колыхался страх.
   Место было глухое, самый низ старого Парка, людей почти что не наблюдалось... Роман остановился. А ровно спустя секунду двинулся по направлению к «разбирающимся» россиянам... Походка судебного пристава была легка и бесшумна — единственный толковый навык, что он вынес за  месяцы службы в армии — и «россияне» не слышали новоявленного врага. Даже, несмотря на то, что Роман, чуть замедлив шаг, дисциплинарно выбросил в урну пустую  баночку из-под своей Девятки...               
  Национальный состав нарушающих порядок оказался на удивление разным. Двое, напиравшие побольше других, были скорей всего дагестанцы — чуть кривоватые ноги, черные волосы, заросшие, словно грядки, брови, под которыми блестели злые глаза... Тут-то как раз ничего странного не отмечалось — от подобных товарищей и исходило до восьмидесяти процентов преступлений в городе, где жил Роман. Вполне обыденно выглядел и гопник рядом — сзади виднелась только практически лысая - под «ноль пять» - башка, но сомнений в том, что это «свой», славянин, не возникало. Но последний!.. Между бандитом русского происхождения и двумя выходцами с кавказца, вполоборота к Роману, стоял... китаец!!! Самый настоящий, без шуток, китаёз. Не японец, не кореец — которых, к слову сказать, в этих местах практически не наблюдалось — а именно что полноценный житель Поднебесной, как будто только что примчавший из Пекина дипломат... Увидеть такого в городе — редкая удача. Увидеть в столь разношерстной компании... чудеса.
 «Прям интернационал, - зло подумал Роман, уже прикидывая, как будет атаковать, - только еврея позади не хватает, чтоб всех подстрекал...»
  До цели оставалось всего ничего — шагов, быть может, двадцать — но пристава до сих пор никто не заметил. Слишком уж были увлечены происходящим столпившиеся «россияне». Только девчонка — сжавшаяся школьница лет пятнадцати — испуганно бросила взгляд влево, на стремительно приближающуюся фигуру, одетую в черные цвета...
    Роман встретился с ней глазами. И увидел в них, помимо страха, дрожащие капельки влаги...
    И тут его переклинило. Неизвестно, быть может, так подействовало выпитое пиво, а, может, вид этой запуганной, плачущей девчушки, но мозг пристава будто  взорвался изнутри. Перед внутренним взором пронесся целый каскад видений, жестоких, страшных, чудовищных по своей сути — горящие дома и селения, визжащие женщины, методично избиваемые старики... Всё то, о чем он, Роман, читал в многочисленных мемуарах и документах, почти не видел в фильмах, но знал, знал, знал... Знал так, будто сам присутствовал там в те далёкие годы, будто сражался, сражался, уже не имея патронов, потеряв всякую надежду на успех, ради лишь одного: отомстить. Пусть немного, пусть как, но отомстить, убить хотя бы одного ублюдка! Чтобы ОНИ тоже почувствовали боль. Чтобы ОНИ тоже ощутили страх. Чтобы для НИХ ад, в существование которого ОНИ не верят, наступил прямо здесь и сейчас. Чтобы все души зверски перебитых стариков и детей видели, что о них ещё не забыли...
  Чтобы восстановить справедливость...   
  Роман уже бежал, а вихрь видений всё не прекращался. Вот двое в шинелях насилуют почти не вырывающуюся женщину, рядом курит третий, судя по всему — уже получивший «своё» командир. Вот ползёт, цепляясь за землю, седой дед. Над ним, сжимая палку, возвышается долговязая фигура в такой же шинели, как и у предыдущих троих. Время от времени он бьет деда по спине — не со всей силы, лишь «в шутку»...  Вот кричат какие-то люди явно интеллигентного вида. Взрослый мужчина, женщина, наверное, его жена, трое детей.  Они заперты в старом сарае, кругом огонь. И — всё те же шинели вдали...
   Много, крайне много ярких картинок успело промелькнуть в голове у Романа, пока он бежал оставшиеся двадцать шагов. Разные сцены, разные люди... неизменным оставалось лишь одно: общий фон. Багряно-красный, как цвет пламени, что, разбушевавшись, пожирает  высотный дом. Как цвет крови, что стекает по лицу школьника, зажатого двумя дагестанцами в углу... 
   И, конечно, слово. Его не было видно, его никто не произносил... но оно, тем не менее, присутствовало везде: на сжатых до скрежета зубах умирающего старика, в кипе волос изнасилованной женщины, в огне, заживо пожиравшем целую семью... Оно как бы сливалось с багряным фоном, составляя что-то одно, то неразрывно связанное  целое, которое, впитавшись всюду, повелевало без исключения всем...
  ИНТЕРНАЦИОНАЛ               
  ...С диким криком Роман прыгнул. Теперь его видели все — и стоящие чуть поодаль дагестанцы, и гопник с начавшим разворот китайцем... Но заметить это одно, а вот  отреагировать они, конечно, уже не могли. Да и не очень-то хорошая у них была реакция, у этих нетренированных, нападающих лишь на слабых, людей... Практически бесшумно сошлись головы двух ближайших противников Пристава — а мгновение спустя их обладатели рухнули вниз, не издав ни малейшего звука. А Роман уже мчался вперед, его кулак, опережая хозяина, врубился в переносицу очередного врага...
   Всё закрутилось, все смешалось в эти секунды кровавого торжества: один из дагестанцев упал, другой же, вместо того чтобы драться, вдруг отшатнулся назад. Второй удар Романа принял лишь воздух... Зашевелился, пытаясь подняться, кто-то из поверженных сзади — но тут неожиданно оживился мальчишка-школьник: подскочив к мотающему башкой уроду, он с неожиданной силой ударил ногой прямо по узкоглазому, залитому кровью лицу. Пристав вновь попытался достать своего противника — и снова без всякого для него вреда. Дагестанец уже не уклонялся, дагестанец открыто бежал...
   А в мозгу Романа продолжался круговорот странных, до невозможности ярких картин: весело горящая церковь, какие-то трупы на снегу неестественно белого цвета, мужик, с которого, гогоча, срывали «поповскую» рясу...   
   И всё пульсировало, пульсировало, смешивая фантазию и реальность, страшное слово.
   Интернационал.
   Интернационал, интернационал, интернационал... 
   Роман упал на колени, задыхаясь и весь дрожа. И тотчас почувствовал, что багряный туман пропал. Исчезли и злые картинки, растаяв без прощания и следа. Всё стало как раньше, всё стало как всегда.
   Всё стало хорошо...
   Где-то далеко впереди, метрах, наверное, в ста, убегал единственный уцелевший враг. Сам того, не заметив, Роман пробежал за ним не так уж и мало, забрав между деревьев,  непосредственно в Старый Парк...
   Или нет, не за ним? За кем он гнался, Судебный Пристав по имени Роман? За каким-то гопником двадцать первого века, очередным дагестанцем в спортивных штанах — или, быть может, за кем-то совершенно иным? За кем-то в нелепой «буденовке» светло-зеленого цвета с почерневшей от грязи,  криво пришитой пятигранной звездой? За тем, кто «брал на гоп-стоп» парочку школьников пятнадцати лет, или за тем, кто обливал водой обнаженного священника на ледяном ветру чуть ли не век назад?
   Всё так смешалось...
 Роман замотал головой, пытаясь отогнать бред. Красноармейцы, священники, мертвецы... Брррр. Наверное, стоит все же поменьше читать военной мемуаристики тех лет. Сестра вон давно своего Толкиена сует... Хотя, с другой стороны, привидится ему гном или орк — чем, спрашивается, лучше? То же самое, только скучней.
   Но, опять же, ей — сестре то бишь — не видятся ведь! Или она об этом просто молчит...
  Последняя мысль настолько заняла Романа, что он, размышляя, и не заметил, как к нему, осторожно ступая (а быть может, что и вовсе с опаской), приблизились спасенные от гопоты школяры.
   - Кгм... спасибо, - немного неуверенно произнёс тощий парень, по подбородку которого уже не текла кровь, - они бы нас там реально закопали, если б не ты.
  Пристав поднял голову, молча кивнул. Собственно говоря, ему не было до них никакого дела — произошедшее с ним лично занимало куда как сильней.
  Но школьники почему-то не спешили уходить. Всё также стояли — да, как-то нелепо, даже смущенно, - но, в тоже время, в опущенных вниз глазках блестел интерес...
   Роман поднял голову во второй раз. Нужно было что-то сказать, пауза тянулась слишком давно... Но его опередили — увидев, что пристав пошевелился, голос подала та симпатичная девчушка, из-за которой, по сути, всё и произошло:
   - Меня зовут Лена, - представилась школьница, смешно качнув гривой белых, явно крашенных, волос, - это — мой друг Витёк. А как зовут тебя?
    - Роман, - механически отозвался пристав, попробовав улыбнуться в ответ, - слушайте... мм... я, конечно понимаю, что вы пока несовершеннолетние... но вы пиво пьете?      
   - Естественно, - серьезно, будто взрослая, сказала Лена, - нам ведь уже по шестнадцать лет...
 
                * * *

  Домой Роман притащился уже ночью, и, что называется, изрядно так «на рогах». Детки оказались ещё те штучки — по крайней мере, сам пристав в их возрасте столько не пил. И не пьянствовал с незнакомыми мужиками вообще, если уж говорить напрямик. Хотя, со стороны «мужика» тоже было не очень-то хорошо спаивать двух школьников младше его на десять, или чуть меньше, лет... Раз пять звонила Света — но дело кончилось тем, что Роман лишь отключил звук сотового телефона. Он не хотел с ней встречаться, не хотел говорить. Он и позвонил-то ей лишь из чувства злости на кинувшую его (в который уже раз?) Наташу! В глубине души Роман понимал, что поступает, конечно, не очень-то хорошо... но ему было плевать. Он сидел в баре, пил пиво, общался... и никаких тебе красногвардейцев, горящих домов, никаких Наташ.
  И уж, конечно, никаких Свет...      
  Роман разделся, неспешно развесил вещи в шкафу... Аккуратность — вот что отличало его всюду, отличало всегда. Даже в такие моменты как сейчас, когда пристав, как говорится, едва держался на ногах... 
   Вот только спать, как ни странно, мужчина не спешил. Сел на краешек кровати, достал, покопавшись, здоровый, поблескивающий синим альбом...
   За прошедшее столетие в их роду было, если так можно выразиться, два военных героя. Один главный, имевший всеобщую (ну в рамках семьи, конечно) популярность — дед Романа, солдат Великий Отечественной Войны, попавший на фронт в далёком сорок втором всего-то в семнадцать лет. Он был жив до сих пор, и время от времени все Дубровины собирались вместе на большой семейный обед (к слову сказать следующая встреча — только ужин, а не обед — была назначена как раз на завтрашний день). Звали деда Олег Андреевич, и, как казалось маленькому ещё когда-то Роману, тот просто купался в лучах всеобщего восхваления и славы. Фотками ветерана — фронтовыми и нет — было забито с добрую четверть альбома. Пристав листал их быстро, сосредоточенно, почти не глядел... Помимо Олега Андреевича, о котором уже говорилось, в семье Дубровиных был ещё один человек, воевавший в Большой Войне... 
  Пристав остановился, достигнув интересующей его фотографии...
   Старая, очень старая бумага. Потемневшие от тяжести многих лет углы. Неровный, истертый (только вот чем?) низ. И — середина, сохранившаяся на удивление хорошо.  На ней изображены трое. В грязной форме, с оружием, при орденах. На голове каждого — каска, отечественный вариант французкого «Адриан». И «пиратский» череп с костями, закрепленный посередине. Точно такой же череп, только уже с мечами вместо костей, красуется и на левом плече каждого из солдат... Плюс шеврон, нашитый на нижней части правого рукава. Разобрать цвета на такой фотографии конечно нельзя, но этого и не надо - Роман знал итак. Чёрный и красный. Красный как символ защиты свободы, а черный  означал нежелание жить, если погибнет Россия...
   На фотографии, датированной первого августа тысяча девятьсот семнадцатого года стояли добровольцы одного из многочисленных батальонов смерти, сформированного при шестой дивизий Особой Армии Юго-Западного фронта. Как позже писал Деникин, «При многих полках организовывались свои ударные команды, роты, батальоны. Туда уходили все, в ком сохранилась ещё совесть...» Они шли в атаку, нередко слыша позади язвительные насмешки своих же товарищей, кого окончательно разложил приказ номер один да злая большевицкая пропаганда... Они шли одни за всех — за всю часть, полк ли, бригаду, порой и дивизию. Шли на дикий огонь спрятавшегося в окопах врага. И погибали, конечно. Точно также — одни за всех. Все самые честные, самые смелые люди эпохи, те, кто сумел пережить бесконечные ужасы четырнадцатого, пятнадцатого и шестнадцатого годов, выкашивались один за одним, тщетно пытаясь заразить своим примером отравленную ядом толпу... Позже почти все из них — те, кто уцелеет, конечно, - пойдут в Белые Армии, пытаясь хоть что-то отстоять... Но это потом. А сейчас, на фотографии, они улыбались. Может, немного вымученно, только потому, что так попросил фотограф, может, уже понимая, что всё кончено, процесс необратим... но улыбались. Они знали, что поступают единственно верно. Воинский долг так и не стал для них пустым звуком, как ни надсаживались разложенцы и  агитаторы-наймиты...
    И там-то, посередине, обняв товарищей, стоял прадед Романа. Тоже Роман, только отчество имел другое. Роман Александрович Дубровин, унтер-офицер одного из батальонов смерти при шестой дивизии Особой Армии... 
   Судебный пристав знал его биографию почти досконально. Как тот, обычный крестьянин, попал на фронт. Участвовал в Галицкой битве, одном из грандиознейших сражений в те времена. Как бился в Карпатах. Как, отступая, в одиночку зарубил четверых вражьих солдат...
   Ещё не сошли снега тысяча девятьсот восемнадцатого, а прадед Романа уже дрался против большевиков. И получил заслуженную медаль за Первый Кубанский поход... Вроде бы (тут Роман уже не был уверен), славному предку довелось   участвовать и в знаменитых «психических» атаках, в рядах самого генерала Маркова. Позже, когда Деникин покинул Русскую армию, прадед остался. И воевал до самого последнего, до самого конца. Уже без надежды, без веры в успех. Но - воевал. В четком соответствии с цветом  шеврона, пришитого у локтя...
    Роман мог только догадываться, что именно ощущал  его предок, вступив на тонкие доски французского корабля...
    Пристав знал, что, живя заграницей, белогвардеец уже не завел себе постоянной подруги или жены. Так и умер один, в съемной комнате на далёком Мюнхенском дворе. Собственно говоря, Роман Александрович и не являлся прямым родственником нашего героя вообще. Он приходился лишь братом настоящего прадеда, чересчур молодого в те грозные времена...   
   Эх-х-х. Пристав вздохнул, пристально вглядываясь в улыбающееся с фотографии лицо. Он часто думал об этом удивительном человеке, человеке, отдавшего всё ради своей страны, но так и не удосужившегося подарить миру жизнь...  По сути, из-за него Роман и начал когда-то изучать историю, читать мемуары и дневники. Тогда он хотел лишь понять, в настоящий интерес это переросло поздней. Роман хотел разобраться, что же действительно произошло  в те давние времена, как столкновение народов привело к крушению древней Империи и океанам пролитой крови...
  Это оказалось совсем нелегко. Но, чем глубже погружался пристав в тайны начала минувшего века, тем больше чувствовал расхождение со своим дедом — ветераном ВОВ, довольно активным, для своих лет, старичком. Будучи ярым коммунистом, Олег Андреевич испытывал сильную антипатию к собственному дяде, фигура которого так необъяснимо влекла молодого ещё Романа... Позже эта антипатия перекинулась и на самого Пристава, а потом, к сожалению, стала взаимна...
  Громко и неприятно запищал телефон. Роман протянул руку, взглянул на экран. Смска. От Светы.
   Дура.
   Опять...
  Не открывая, пристав убрал мобилу назад. Желания читать не было, он итак прекрасно представлял, что она могла там понаписать.
  Да даже если б не представлял...
  Роману хотелось спать.

                * * *      
               
; Натаха, привет, это я.
; Я догадалась...
; Догадливая какая :)
; А то ж.
; Чем занимаешься?
; Сплю.
; Я не вовремя, перезвонить позже?
; Да ладно, чего уж там. Говори сразу, чего хотел.
; Ну... это... в общем, помнишь вчерашний наш разговор? Я подумал: может, встретимся в субботу? Понимаешь, тут у парня одного с работы есть лишние билеты в кинотеатр. Он сам, конечно, хотел сходить, но дома появились проблемы, потому не пойдет. И отдаст их мне, соответственно. А билеты на первые места! Ну я и подумал, раз уж мы всё равно встретиться собирались... Что скажешь, Наташ?
; Ой, нет, Ромка. Эти выходные в пролёте, я уезжаю. Давай уже после праздников, ок?
; Но ты же говорила, что встретимся на днях...
; Ром, я тебя очень прошу — хоть ты не выноси мне мозг с утра пораньше!
; Да какое уже нафиг утро... Час дня...
; Без разницы.
   На несколько секунд в телефонной трубке повисла тишина. Потом, чтобы как-то смягчить неприятный эффект, Роман попытался изменить тему:
; Ну а это... вообще чем сейчас занимаешься?
; Сплю, я же сказала.
   Пристав понял, что сморозил глупость — и теперь, к сожалению, уже некуда отступать.
; Точно, извини. Ну что ж, спи дальше... Если передумаешь уезжать — сразу звони.      
; Если передумаю - позвоню, - как-то язвительно сказала Наташа, после чего прервала разговор.
   Дьявол! Опять!!! От злости мужчина что есть силы врезал в широкий косяк находящейся рядом двери. О чем, впрочем, тут же и пожалел: дерево оказалось куда более прочным, чем кожа и прочее, составляющее кулак. Костяшки мгновенно брызнули кровью, но боль, как ни странно, помогла вернуться в себя.
   Спит она, как же, ага... По голосу прекрасно слышно, как она спит... Тем более, в час дня... Теперь, чтобы её вытащить, придется изрядно прождать... Хорошо если на следующей неделе удастся пойти погулять...   
   Люди обходили чёрную фигуру баюкающего руку пристава с некой опаской (очевидно, нужно добавить, что мужчина был на работе, то бишь в Мировом Суде, и, конечно, одет по всей форме, включая значок). Сам Роман этого не замечал. Да даже если бы и заметил, то значения не придал. В те минуты мысли пристава были посвящены лишь одному человеку на земле. Наташе. Он вспоминал, как они встречались — очень, очень давно. Как проводили время целыми днями... А потом он застукал её с другим, и всё поменялось. Как казалось  тогда — навсегда... Но месяцы мчались, а Роман так и не забыл Наташку. Да, он встречался с многими, отказа от девчонок пристав не знал почти никогда... Но всё это было чужое, было не то. Однажды прерванная нить никуда не пропала. А замены — увы! - просто не существовало. По крайней мере, именно к такому выводу подвела жизнь Романа. И однажды, тщательно всё обдумав, он вновь позвонил Наташе. Предложил стать друзьями.
   И бывшая девушка не отказалась...
  - Дубровин! - показался откуда-то их начальник, - Первый пост, шуруй быстро. Семёну отойти по делам надо. Хорош прохлаждаться.
   Первый пост — самый главный. Это будка на входе, и сидящий там пристав должен проверять документы у каждого желающего попасть внутрь здания Суда. Как вахтер — только ещё необходимо всех записывать, вдобавок. Честно говоря, довольно муторная забава. Обычно туда ставят новичков, или провинившихся - как тот же Семён, к примеру. Сам Роман не сидел в будке уже третью неделю кряду.
  Но, раз начальство сказало...
  Не успел пристав занять новое место, как где-то в кармане завибрировал мобильник. Роман схватил, жадно вглядываясь в экран... Наташа?               
   Но нет. Звонок шёл от Светы...
   - Алло.
   - Алло, Рома. Привет!
  - Привет, Света, - стараясь выдерживать максимально спокойный тон, ответил Роман.
   - Послушай, я как-то не поняла... Вчера — что это было?
   - А что вчера было?
   - Смеёшься?! Сам позвонил, назначил встречу — я, как дура, обрадовалась, приперлась через весь город — а тебя нет! Сколько раз я тебе звонила?! Ты даже трубку взять не удосужился! А теперь - «что вчера было»?! Так, да?!
   Наверное, если бы Света начала этот разговор в какое-то другое время — почти в любое время, честно говоря — то Роман всё-таки извинился. Придумал бы какую-нибудь отмазку, красиво наврал... Он умел это делать. И, более того, прекрасно понимал, что поступил не очень-то хорошо. Так было бы, позвони Света, например, час назад... или, напротив, какое-то время позже... но только не сейчас.
  Конечно же, не сейчас...
  Роман взорвался.       
  - Ты что, дура, а?! А, Света?! Вконец мозги прокурила?! Не знаешь, что значит, если парень вдруг не приходит на встречу?! И — позже — не отвечает на твои звонки?! Тебе это нужно объяснять, да?! Тебе что, пять лет, дура тупорылая?!!! Ты мне теперь до конца жизни звонить будешь?! И смски по ночам слать, как вчера?! Так, да?! Что молчишь?! ОТВЕЧАЙ!!!
  Но Света почему-то не спешила ничего сказать... С той стороны трубки послышался звук, как будто кто-то громко сглотнул, и связь прервалась...
 А Роман обнаружил, что на него глядят все, присутствующие в холле. Без исключения: простые люди и адвокаты, помощники судей и коллеги со значками пристава на груди...
  И опять же, в любое другое время мужчина б смутился. Но сейчас он воспринял это как вызов, проверку на страх. Могучие плечи развернулись ещё шире, гордо взлетела красивая голова: Роман не собирался никому уступать...
  Впрочем, толпа непостоянна. На то ведь она и толпа... Какие-то мгновения грозный пристав ещё владел общим вниманием, а потом каждый переключился на собственные дела. Благо, последних хватало...
 Но вот Роман отходил далеко не так быстро. Единожды дав волю гневу, мужчина не мог поменять свой настрой за каких-нибудь полчаса. Пожалуй, он даже жалел, что никто не решился ему ничего сказать...
 Текли минуты. Пристав сидел, синхронно записывая всех проходящих, молчал.
 Внутри бушевал океан...
 Постепенно, потихоньку, но окружающая реальность стала  мигать. Не исчезать, нет, не блекнуть даже — именно мигать, как, например, мигает лампа, если кто-то постоянно дергает переключатель туда-сюда. Свет-тьма. Свет-тьма. Свет-тьма. Примерно так.
 Перед внутренним взором Романа разворачивалась, выдергиваемая короткими «щелчками», другая реальность... Точнее нет, не совсем так. Другая реальность — это ведь что-то из фантастики, области Лукъяненко, Орлова и прочих «мастеров пера». А пристав видел иное. Видел прошлое, как и вчера. Только картинка была другая...
   Очень близко, почти вплотную к «виртуальному» Роману, брела небольшая кучка людей. Человек, наверно, пятнадцать. Все унылые, избитые, в церковных рясах. Все с длинными бородами — хотя у некоторых, как заметил пристав, оные достоинства носили следы откровенного воздействия огня. Сквозь прорванную одежду виднелись раны, засохшая кровь. Кое-кто был и вовсе бос... Но, тем не менее, представители воли Господней держались спокойно. Без паники, истерики, криков... с какой-то  злой обреченностью, решимостью идти до конца.
   А по краям данной процессии вышагивал конвой. Пяток крепких матросов с винтовками на плечах...
   Вот дошли, встали. «Мигающий» взгляд чуть метнулся, Роман увидел десятки сваленных вместе трупов. Много, очень много. Тут были все: и священники, и люди с погонами офицеров, и просто мужчины с женщинами, одетые в гражданку... Бросились в глаза, резанув какой-то особой болью, лица мертвых мальчишек. Совсем молодых, лет, наверное, всего по двенадцать. Рядом валялись, втоптанные в грязь, кресты...      
   «Взгляд» вернулся. Теперь церковнослужители стояли неровным рядом, напротив же, шагах в двадцати, строились палачи. Они не были едины — вскидывали ружья уже упомянутые матросы, целились люди в длинных, знакомых по прошлым видениям шинелях. Впереди, что-то зачитывая, стоял комиссар...
    Роман видел лица тех, кто собирался стрелять. Далеко не все из них олицетворяли кровожадность или злость. Многим, очевидно, было просто плевать. Глаза нескольких, как показалось мужчине, вообще выражали презрение... презрение к тому, что они здесь творят...
   Но, конечно, были другие. Те, кто хотел смерти, хотел крови — этих священников, и ещё, ещё, ещё... И первым — ну, разумеется! - выделялся комиссар. Роман буквально чувствовал исходящую от него ауру зла. Зла и уничтожения, направленного на всё, имеющее хоть малейшее отношение к «старому миру», традиционному укладу, слову «русский» вообще...
   Именно про таких как он — оголтевших, озверевших от ненависти и злобы, и были сказаны Столыпиным ставшие впоследствии известными слова...
   Революционер закончил читать, что-то приказал...
   Роман знал, что бойцы Белых армий практически не брали в плен комиссаров. «Я горжусь тем, что в Крыме нет ни одного столба, на котором я не повесил бы большевика» - так, кажется, сказал в своё время генерал Слащёв? Знал пристав и то, что похожий приказ - «о комиссарах» - был издан в войсках вермахта летом 1941 года, когда началась Великая Отечественная Война... Роман, естественно, понимал. Но понимал теоретически так сказать... И только сейчас — увидев эту жестокое, злое лицо убийцы-профессионала — прочувствовал всё до конца. Океан гнева, пылающего внутри, вскипел.
   Кровь за кровь!!!    
  ...И в этот миг один из матросов, стоящих с краю, бросил ружье... Роман ошалел. Ошалели, судя по всему, и другие, включая идейного социалиста... А матрос — если приглядеться, то становилось видно, что он совсем еще молод, лет, от силы, двадцати — шагнул вперед и стал говорить. Судя по всему горячо, судя по всему — жарко. И только глядя на рубящего рукой воздух парня, пристав действительно пожалел, что в его «виртуальную реальность» не доносилось ни единого звука...
   Зато Роман мог видеть. Видеть лица тех, кто слышал ту внезапную речь. Были люди, кто, судя по всему, поддерживал парня... но поддерживал молча, не раскрывая рта. По тихому и внутри... Были те, в чьих глазах, наоборот, зарождалась злость — но уже по отношению к их бывшему товарищу. Но большинство... большинство оставалось нейтрально. Они смотрели, да. Смотрели с интересом, чего уж тут говорить. Но это был тот интерес, который появляется при трансляции нового фильма, не более. Зритель просто хочет узнать, чем всё кончится, оставшись в стороне... Длинный ряд винтовок, направленных на священнослужителей, почти, что не шелохнулся.
   Лицо комиссара оставалось бесстрастно. Его можно было назвать каким хочешь ублюдком, но вот владеть собой он, похоже, прекрасно умел. Равно как знал, что делать в подобных случающихся ситуациях...
   Пальцы революционера спокойно расстегнули висящую на боку кобуру. Миг — и в руке комиссара появился старый наган. С таким же бесстрастным, можно даже сказать холодным выражением лица, социалист поднял ствол и нажал на курок. Молча. За все это время с его губ не слетело ни единого слова...
  Кто-то дернулся, кто-то нет. Но через три секунды, следуя приказанию начавшего говорить комиссара, все «красные», как один, снова взяли прицел.               
  А ещё мгновение спустя священники упали...
  Лишь огромным усилием воли Роман не закричал. Душу рвало так, будто там, на городском пустыре, расстреливали не безымянных, никогда доселе не видимых им людей, а его родственников, друзей, родных... Будто это происходило не много десятилетий назад, а непосредственно в этот миг, прямо сейчас!
   И надо же было так выйти, что именно тогда в стекло, за которым сидел пристав, требовательно постучали!
    - Паспорт, - с трудом сказал Роман, пытаясь взять себя в руки. Видения-то пропали, но то, что творилось внутри...
      - Дык нету паспорта, друг, - склонившись к окошку, доверительно сообщил какой-то мужик, - забыл я, понимаешь. Может, пропустишь так? Мне в шестнадцатый кабинет, на секунду всего. К Любовь Ивановне, она в курсе. Что не вру, сможешь сам посмотреть, отсюда ведь дверь шестнадцатого хорошо видна...
   Роман молча ткнул пальцем в табличку, оповещавшую, что вход в здание Суда строго по паспортам. Честно говоря, приставы частенько пускали, конечно, и так — если видели, что человек адекватный - но сейчас подобного желания не возникало...    
    Мужчина покосился на табличку, как-то невнятно качнул головой, и снова склонился к Роману.
    - Ну, слушай, я ж действительно забыл документ. Будь человеком, а? Отсюда же всё видно прекрасно. Вон шестнадцатый кабинет, вот он я... Я раз пятнадцать уже здесь бывал — куда я денусь-то, а?
     - Нет, - кратко ответил Роман.
    - Блин! Ну, позвони в шестнадцатый тогда! Скажи про меня. Любовь Ивановна подтвердит! Если надо то даже встретит, полагаю...
     - БЛ...ДЬ!!! - Роман сам не понял, как оказался на ногах, - ТЫ ЧТО, ТУПОРЫЛЫЙ, А?! ВАЛИ НАХЕР ОТСЮДА, МУДАК!!! Здесь, - парень ткнул кулаком в уже упоминавшуюся табличку, - написано, что вход только по паспортам!!! Здесь НЕ написано, что, если кто-то забыл свой долбанный паспорт, то пристав должен звонить туда, куда ему скажет мудак, забывший паспорт!!! Или я не прав?! А?!
   Мужичок отшатнулся, примирительно поднимая руки ладонями вверх. Желание уговаривать о проходе он, кажется, теперь потерял...
   С трудом заставив себя замолчать, Роман сел. Его трясло. Злоба, как и в прошлый раз, нахлынула внезапно. И виноват в этом, конечно, был не тот мужичок, он лишь послужил катализатором. Виновато в этом было... всё. Да-да, именно так: всё вместе. Наташа с дурацкими отказами, расстрелочные команды восемнадцатого года, тупая, в своем непонимании, Света... Да и вообще  - ВСЁ. Всё было как-то неправильно, как-то не так... Роман чувствовал это всем существом — сознанием, и тем, что скрывалось за ним, ощущал каждой клеточкой послушного тела... Вокруг расстилалась какая-то глобальная, просто гигантская неправота.
   Но вот в чем именно?
   Если бы пристава об этом спросили, он, к сожалению, не дал бы ответ...               
   - Ром, - появился рядом Андрюха, коллега с соседнего  поста, - ты, наверно, устал. На людей чуть не кидаешься... Давай я тебя подменю. А ты иди на четвертый, посиди. Там как раз освободилось сейчас... Вариант?
   Роман молча кивнул и поднялся. Разговаривать не хотелось, но он был благодарен Андрею. Если уж чего приставу и хотелось сейчас, так это покинуть осточертевший пост. Он был отнюдь не уверен, что выдержит ещё одного такого же мужичка...
   Пост номер четыре располагался уже на втором этаже. А это большая разница. Во-первых, людей было меньше на порядок, а то и два. Во-вторых, собственно, никого не надо ни на что проверять. Единственное требование — следить за обстановкой. То есть тем же самым порядком. Который, как известно, в суде не так уж часто и нарушают...
   Роман удобно расположился на синем стульчике «для персонала». Волны внутренней ярости ещё не опали, но, потихоньку, начинали стихать... Покопавшись, мужчина достал электронную книжку. Чтение было именно тем, что могло помочь восстановить душевное равновесие сейчас — и пристав, конечно, об этом знал...
   Тем более что и произведение было вполне, как говорится, под стать. «Походы и кони» Мамонтова Сергея Ивановича. Автор, прапорщик, позже поручик ушедшей в прошлое Армии, лично прошёл сквозь весь ураган Гражданской, воевал в артиллерийской бригаде, оказался в эмиграции — и только потом начал писать. Роман всегда предпочитал тех, кто видел случившееся сам. Их образы оказывались эмоциональней и красочней, а мысли —  откровенней, честней.
   Единственное, что жгло пристава, так это то, что его прадед, герой Второй Отечественной и Гражданской войны, так и не удосужился хоть что-нибудь написать. За эти, существуй они в действительности, мемуары, Роман отдал бы, наверное, всё. Но нет. Быть может, оттого что умер слишком рано (всего-то в двадцать восьмом!), быть может, почему-то ещё, но единственное, что оставил прадед — это несколько писем-записок, не предназначенных к отправлению вообще... 
  Вздохнув, пристав погрузился в чтение...

                * * *
            
   Ужин у деда — такое событие, на которое Роман не любил ходить никогда. Но всё ж посещал. Да, неохотно, но зато без пропусков, почти всегда. В конце концов, там собиралась семья...
   Сегодняшний день не составлял исключения. Работа-дом-ванна... вперед ша-а-агом марш! Ровно в 19-30 пристав уже вдавливал кнопку дверного звонка.
  Всё было as usual, то есть, по-простому, как обычно, всегда.   
  Во главе стола, само собой, сидел дед. В свои восемьдесят он выглядел весьма и весьма... Должно быть, глядя в эти голубые, сохранившие пламя глаза, незнающий человек никогда бы не подумал, что их обладатель, оказывается, воевал. Причем не когда-либо, а начиная с сорок второго, столь далекого, покрытого мраком, кровавого... Он сохранился на удивление хорошо, дедушка Романа. Даже морщины на лице и руках выглядели немного странно... Как-то мужественно, что ли. Почтенно... Сложно сказать. Но не так, как должны выглядеть морщины обычного восьмидесятилетнего старика. Совсем не так.
   Олег Андреевич редко выходил из дома, совсем не гулял. Но, при этом, сохранял потрясающую память и ясность ума. И был политически активен — даже сейчас. Состоял в местном отделении КПРФ, хотя собраний, конечно, не посещал. На стене над кроватью держал стандартный для коммунистов плакат...
  По правую руку от себя Олег Андреевич сажал Аньку — любимую внучку, сестру Романа. Ей стукнуло только двадцать четыре, она была живой, красивой и яркой девчонкой. Никогда (до замужества) не имела недостатка в поклонниках, со всеми находила общий язык. Они отлично общались с Романом, а в бытность школьниками пристав всегда оберегал её, защищал... Но вот новоявленный муж Аньки — Игнат — мужчину откровенно уже раздражал.
   Он тоже здесь был - мордатый, самоуверенный хряк. Преуспевающий менеджер средней руки — скорее всего, уместней определить именно так. Он не был тупым, этот толстощекий, стриженный под машинку Игнат... но только и умным его вряд ли кто-то рискнул бы назвать. И уж тем паче человеком, имеющим настоящее образование, широкий кругозор... Роман никогда не мог понять, что именно нашла в таком придурке его действительно неглупая, начитанная сестра. Что могло быть у девчонки общего с данным свином? У неё ведь, мужчина знал, хватало поклонников куда лучшего класса...          
  Но парадокс: при всём этом, смотря на Игната, Роман чувствовал лишним не его, а себя. Это было непонятно, это было неприятно. Это жгло. В этом была спрятана какая-то странная, страшная боль...
  Но всё было именно так.
  На другой стороне стола сидели родители: Николай Олегович, отец Романа и Аньки, Ольга Ивановна, мать. Сейчас они жили в посёлке за городом, но, когда дед всех звал, приезжали неизменно. Они... они были обычными. Просто мама и папа, как у всех. Никогда не ссорились, любили друг друга, своих детей...
   «Интересно, - подумал Роман, - а ведь Игнат им, похоже, нравится. Не на словах — тут-то понятно как раз. Действительно нравится. Дикость конечно, но в тоже время и факт. Два года вполне достаточно, чтобы в таком убедиться... Неужели я здесь единственный, кто не переваривает эту свинью?!» 
   «Хотя стоп. Не так. Есть ещё один человек. Это... мой дед!»
   С каким-то внутренним изумлением, Роман поднял взгляд. Олег Андреевич что-то говорил своему сыну, для достоверности рубя воздух ладонью. Прямо как знатный оратор перед собравшейся под трибуной толпой, - по крайней мере, у самого пристава возникла именно такая ассоциация...
   «Точно! Дед! Он и здоровается с ним небрежно, куда небрежней, чем даже со мной, и явно доволен, если Анька появляется здесь одна. Старается не обращаться к Игнату в разговоре... Да много чего на самом деле. Игнат, понятно, туповат, чтобы заметить... но вот сестра... Она, конечно, понимает — тем паче, кто знает деда лучше, чем она? Интересно, что Анька думает на этот счет?.. И, - вдруг неожиданно родилась ещё одна новая мысль, - что она думает насчет меня? Ведь тоже же видит, как я к мужу её законному отношусь...» 
  Как-то само собой вспомнилось, что по-настоящему откровенно Роман не разговаривал с сестрой три года - примерно с того момента, как на горизонте нарисовался Игнат...    
   - Роман! - отвлёк от размышлений мягкий голос матери, - хватит молчать! Скажи что-нибудь тоже...
   - По поводу? - автоматически откликнулся пристав, обводя взглядом всех сидящих.
    Он слишком ушёл в себя, прослушал, о чем говорят...
  - А ему лишь бы книжки дурацкие читать, - ехидно заметил отец, - зачем разговаривать? Даже работу себе под стать подобрал — красный диплом, а, по сути, просто охранник! Главное чтобы можно было ничего не делать, сидеть себе да читать.
   «Ну, началось...» 
    - И что? - устало спросил Роман, - с каких это пор чтение грехом стало?
    - Не становилось! - неожиданно грозно произнес отец, - но всему меру знать надо! Тебе двадцать семь лет, а у самого ни шиша!.. Сколько там у тебя зарплата? Десять тысяч? Вот посмотри хоть на Игната!
    - И что Игнат? - спросил Роман, уже заранее зная, что услышит в ответ, - много зарабатывает?
    - Да! Игнат много зарабатывает! Именно! Может он и не знает когда началась твоя любимая Первая Мировая Война, но он — мужик! Он зарабатывает, содержит жену...
  - Почему не знаю, Николай Олегович? - встрял  обсуждаемый муж Аньки, - обижаете! В конце девятнадцатого века она началась! Я что, в школе не учился, по-вашему?
   В этот момент Роману сильно захотелось высказать ВСЁ, что он думает об Игнате, но пристав сдержался.    
   - Коль, успокойся, - подала голос мама, - кому какое дело-то? Роман нормально живёт, зарабатывает...
    - Мне есть дело! - рявкнул в ответ папаша, - мне, понимаешь?! Одно дело, когда я вижу Аню с Игнатом, а другое... Ром, что дальше?! Ты как вообще думаешь жену содержать? А? На десять тысяч охранника?! Когда ты в последний раз с девушкой-то хотя бы встречался?!
   - Во-первых, пристава, - начиная потихоньку вскипать, ответил Роман, - а во-вторых, действительно, хватит. Когда и с кем я встречался, докладывать не собираюсь. Ясно?
   - Конечно! Докладывать-то нечего, - хихикнула молчавшая до сих пор Анька, - ты ж до сих пор сохнешь по этой, как её там... Наташе. Заметит даже невооруженный взгляд!
    Роман в изумлении повернулся к Аньке. Как говорится уж от кого-кого, но от неё!.. Действительно, давно по душам не общались. Очень давно...
    - Ладно, хватит, - негромко сказал глава стола, дед. - Мой внук сам разберется в своих делах.
    Удивительно, но под воздействием голоса властного старика все сразу утихли. Включая и отца Романа, и его самого... Несколько секунд висела тишина... а потом разговор потёк по своему обычному, бытовому руслу. Игнат рассказывал, какой навороченный телевизор они купили, Николай Олегович, в свою очередь, всех зазывал на рыбалку. Юмор заключался в том, что удить рыбу, кроме него самого, никто не любил. А отец Романа как раз ненавидел рыбачить один. Порой на этой почве даже возникали небольшие конфликты... 
   А ещё все пили. Преимущественно пиво — так уж было заведено. Не то чтобы семья Дубровиных спивалась, но ценителей качественного, живого пивка тут хватало. Если точнее, то к таковым относился каждый, кто сидел за столом. Даже дед, несмотря на преклонный возраст, любил пропустить кружку-другую. Что говорить про Аньку, Игната, или Романа с отцом... Ни водку, ни вино, ни, паче того, коньяк, здесь почти что не признавались. Только пиво. Настоящее, живое, свежее пивко. Про себя, в шутку, Роман называл это «Пивным Путчем» - ну, если точнее, мероприятием в память о нём. Но юмор свой, зная отношение деда, разумно держал при себе...
    - Слухай, Ромка, - повернулся к приставу поддатый, только что завершивший монолог Игнат, - ты ж это, в истории у нас бачишь?
    - Кгм... Ну, так, немного, - ошарашенно ответил Роман.  Услышать, что Игнат заговорил об истории, это всё равно что... ну даже сложно сказать. Не звёзды с неба, конечно. Но за три года знакомства муж Аньки болтал только о работе, деньгах, мебели и прочих, исключительно бытовых проблемах, вещах. Даже про политику — современную политику! - Роман слышал от него всего раза два...         
  - Короче, какое дело, - глубокомысленно продолжил сидящий в пол оборота Игнат, - я тут передачу по телеку смотрел недавно. Анька свалила с подругой гулять, а мне что-то так в лом было, не представляешь. Ну, в общем остался. Врубаю ящик — а там про Сталина. Ну, типа военная какая-то фигня. Дай думаю, посмотрю, прикола ради. И знаешь, так затянуло — просто не встать! Они там ещё до Великой Отечественной начали, как он армию от врагов очищал. Я-то раньше думал, что он был типа тиран кровавый, такая херня. Ан нет. Смотрю внимательно, вдумчиво — оказывается всё не так. Армию-то действительно надо было подчистить, во как.
   - Мгм. Особенно хорошо чистки сказались на начальном периоде войны, - негромко вставил Роман. Игнат говорил медленно, по пьяному делу растягивая слова. И размахивал кружкой в такт отдельным слогам. Не известно почему, но это здорово раздражало.       
    - Чё? - не поняв, переспросил муж Ани.
    -  Ниче. От меня-то тебе что надо?
   Сталин. С-сталин. С-с-сталин. Сталь. Кровь. Много крови, много смертей, много стали. Красная тряпка, впитывающая это в себя. Пылающая, словно факел, звезда... Она просто пышет дикой энергией, страшная мощь подавляет любой разум возле себя. Всё просто. Кто не с нами, тот против нас. Кто против нас — тот умирает. Грядут великие потрясения, мир содрогнётся до дна. Их нельзя остановить, от них невозможно бежать. Только встать рядом. Или погибнуть, сражаясь...   
   С-с-сталин...
   Роман почувствовал, что мир вокруг снова меняется. Но не так, как на работе в час дня. Не было мигания, как тогда. Просто вокруг, помимо обычных предметов, стремительно зарождались новые контуры, пока почти невидимые, прозрачные. Будто смотришь на мир сразу с четырех глаз, будто раздваиваешься...
   С-с-сталин... 
  - Ну, короче я и хотел спросить, - ничего не замечая, говорил Игнат, - как ты думаешь, правильно это? Ну, он не убийца, получается, не тиран. Сталин-то. А?
   С-с-сталин...
  - Интересуюсь не тем периодом, тебе лучше другого советчика поискать.
  Контуры становились резче, сильней. Уже было хорошо видно, что это люди. Они стояли, не шелохнувшись, прямо здесь — между Аней и папой, на месте, где сидел Игнат... Целый строй подтянутых, словно один, солдат. На погоне ближайшего — протяни руку! - огромная буква «К». И шеврон с перекрещенными по-пиратски костями...
   В кино так показаны призраки — прозрачные, бесцветные,  неразличимые чужим взглядом. Но это были не они. Роман чувствовал, Роман знал. Призраки мертвы. А здесь... здесь находились люди. Настоящие живые люди, точно такие же, как, например, Игнат. Они существовали, дышали. Просто... просто пристав был здесь, а они... они были там...
  - Иосиф Сталин - великий человек! - неожиданно громко произнес Олег Андреевич, - он построил нашу страну. Не сомневайся, Игнат. А Роман... Роман врёт, когда говорит, что интересуется другим периодом. Он интересуется всем.
  Пристав взглянул на деда. Странно, но, произнося эту, предназначенную мужу Аньки, фразу, последний смотрел исключительно на своего внука. А в его глазах... в его спокойных, холодных глазах, Роман вдруг отчётливо углядел отблески страшного пламени той багряной звезды... Попав под влияние ЭТОЙ силы, человек, похоже, оставался там навсегда. Красное безумие могло сжаться, спрятаться, отойти... но уже не исчезнуть. Раз затронутые, тёмные струны души не пропадали теперь никогда...      
  До основанья старый мир разрушим... и новый, кровью, отольем...   
  СИЛА. Какая же поистине феноменальная сила была рождена тогда. Она взывала к самому страшному, самому злому, к тому, что таилось, спрятанное под тонкой пленкой цивилизации, в каждом. Она рвала эту пленку — и вырвавшийся демон жадно рычал.
   Насилуй! Убивай! Грабь! Уничтожай!
   Кто был никем, тот станет всем! Теперь ты сам — бог, ведь его, Бога — нет! Раздувай пожар!
   А Россия... Россия лишь вязанка хвороста, брошенная   в костер мировой революции... не думай об этом. Убивай. Для тебя теперь нет границ. Ты всемогущ. Грабь! Убивай!!!
   Казалось бы, что может противостоять глубинной сути варварства, заложенной в каждом из нас? Что такое тысяча лет цивилизации против куда более древней, исконной составляющей? Разве возможно устоять, когда на тебя обратила взор Пылающая Звезда?! Но нет. Не всё так просто. Были те, кто сопротивлялся. Были те, кто воевал. Кто не хотел насиловать, те, кто устоял. Те, в ком сохранилось хоть что-то от понятия совести, долга, добра. 
  Они находились сейчас прямо здесь — эти люди, с черепами на кокардах, плечах. Да и другие... много, сотни тысяч других. Где-то там, в бессчетных рядах, был и прадед Романа. Он тоже не поддался красному дурману, тоже устоял.
  Цивилизация никогда не сдаётся за просто так...
  Неожиданно Романа обуяла злость. На что? На многое. На Игната, задающего идиотские вопросы. На деда, нахваливающего Сталина, но забывшего про брата собственного отца. На самого Джугашвили... на весь их проклятый, богопротивный род. Род, окунувший победоносную, не поверженную на полях сражений Россию в кровь и голод гражданской войны. Род, унесший Русских жизней куда больше, чем вся Первая Мировая Война. Оклеветавший, втоптавший в грязь саму Великую войну, память о её героях и погибших бойцах. Выпустивший на волю столь страшного демона, что перед ним рухнул, не устояв, восьмиконечный крест, символ Христа...
   О да, конечно, первый удар нанесли отнюдь не одни большевики. Но именно они добивали. Именно они — они, и примкнувшие к ним ублюдки — разлили по земле Русской кровавое пламя. И Сталин, конечно, не играл главной роли тогда. Но он был с ними. Он прилагал все усилия, чтоб разломать Двуглавого, Российской Империи, Орла. Он действовал, он воевал...
  Последствия тех времён расхлебывают и сейчас...
  КАК о подобном возможно не знать?! Что за народ, чья историческая память столь коротка?!
  ...Только сейчас Роман заметил, что практически выкрикивает эти слова в лицо деду — своему старому, восьмидесятилетнему деду, участнику Второй Мировой, главе сегодняшнего стола.
  - Ты весь в своего прадеда! Не видишь ничего, прячешься за красивые слова!
  - А ты — нет?! Только твои красивые слова относятся ко Второй, а не Первой войне! Ты не хочешь видеть истоков!  Ты историю-то не любил, не изучал никогда! Ты даже память собственного дяди постарался изжить в нашей семье! И не тебе его осуждать — ты родился позже, не жил тогда! Ничего не видел, не знал! 
   - А ты?! - казалось, дед сейчас взорвется от внутреннего, переполнявшего его огня, - Ты — жил?!
   - Я?.. - переспросил Роман, чувствуя себя словно на пересечении многих сотен, даже тысяч взглядов, - ДА!!! Я — жил! Я — видел! Я — знал! Не вашему поколению спорить со мной, запомни это, запомни навсегда!            
    - Что?!       
  Тут загомонили, пытаясь примирить орущих, все остальные: отец, мать, Анька, Игнат... Но Роману было на это плевать. Не вполне отдавая себе отчет в собственных действиях, он вышел из-за стола. Пристав действительно чувствовал то, о чем говорил сейчас. Будто ему на самом деле было не двадцать семь, будто он действительно жил в России в те страшные, горькие времена... И — удивительное дело — это ощущение не казалось ему ни диким, ни странным. Скорее наоборот. Будто так только и надо. Будто всё встало вдруг на свои места...   
  Не сказав ни единого слова, Роман вышел в подъезд. Мысли находились в каком-то необычном, будто подмороженном состоянии. Да и не хотелось думать, честно уж говоря... Пристав чувствовал себя так, как ни чувствовал никогда. Ему это нравилось... и он совсем не удивился, увидев на лестничной площадке арку, полную огня. И вопрос, горящий всего одним словом:
  ДА?    
  Пояснений не требовались, Роман мгновенно всё понял итак. А для того, кто не мог уловить смысл этого короткого «да», арка б не появилась. Никогда...
   Пристав улыбнулся. И, не раздумывая, сделал шаг. Прямо в пламя. Ему не было места среди этих людей, его судьба лежала в совсем других плоскостях...
               
     Продолжение следует...

Максим Колпачёв