Саша Соколов. Палисандрия

Одна современная русская писательница (ну, не будем лукавить - Татьяна Толстая) в махровые годы конца восьмидесятых высказалась в том смысле, что в русской эмигрантской литературе (а по сути, вообще в современной русской литературе) есть два имени – Бродский и Саша Соколов. Поскольку масштабность значения Бродского в русской поэзии ХХ века общеизвестна, можно легко представить себе  масштабность Соколова в прозе. Сложнее в этом убедится.

Соколов почти не знаком русскому читателю, особенно нынешнему. Мало того что - эмигрант, о котором было не принято говорить в советское время, так он еще и законченный постмодернист, трудночитаемый в метро и прочих общественных местах, вследствие чего и современные читатели не спешат ознакомится с Соколовскими магнум опусами. И тем не менее, Соколов – это явление. Стилист, возможно, превзошедший даже Набокова. Каждый его роман – это новая грань в искусстве русской словесности: так с русским языком не умел и не умеет обходиться больше никто.

Самый знаменитый роман Соколова – "Школа для дураков", - стал своего рода символом русского постмодернизма. В нем конструируется и деконструируется шизоидное сознание подростка, потерявшего ощущение реальности мира, реальности себя самого, реальности и непрерывности времени.

Время, вообще, один из главных объектов творческого исследования Соколова, что особенно ощущается в его третьем романе – "Палисандрия", который начинается с известия о самоубийстве двоюродного деда главного героя: возлюбленный родственник, Кардинальный хранитель настоящего времени Лаврентий Павлович Берия исполнено символизма повесился на циферблате кремлевских курантов. Так, став "кремлевским сиротой", Палисандр расстался с детством.

Дальнейшее живописует почти библейским штилем взросление и сексуальные подвиги Палисандра, будущего Командора и Свидетеля Российского Хронархиата, вплоть до его изгнания в Послание и триумфального возвращения из оного. Определенный как "философско-футурологический" самим автором, роман "Палисандрия", на самом деле, представляет собой очередной эксперимент Соколова над литературой и языком, сверхзадачей которого стало конструирование параллельной (и, естественно, пародийной) реальности советской России и ее же эмигрантского литературного изгнания, занятого переживанием своего собственного духовного величия и миссии. Соколов, который всегда сторонился "мышиной возни" эмигрантских кружков, зато неизменно тосковавший по родине, вывернул наизнанку собственную душу, демонстрируя свои детские страхи и вполне взрослые разочарования: прежде всего, страх безвременья и разочарование в людях.

Впрочем, попутно, наизнанку Соколов вывернул и еще кое-что: "Лолиту" Набокова. Как он признавался сам, ему хотелось исчерпать и тему, и даже форму романа как такового. Герантофильские эпатажи "Палисандрии" навсегда прикрепили к ней ярлык "Лолита наоборот", хотя "наоборот" там не только "Лолита", да и не столько.

Проза Соколова непроста. В нее нужно вчитаться, освоится с лексиконом, уловить ритм, принять новые правила. Соколов говорил, что его задача - поднять русскую прозу до уровня поэзии. Придумал специальный термин– "проэзия". Что можно сказать? Задачу он выполнил еще в "Школе для дураков", а в "Палисандрии" – достиг совершенства. Даже финальная часть, неожиданно срывающаяся в бездну литературного авангарда и беспощадных деконструкций, звучит барочной полифонией Баховского размаха. Сумевшие преодолеть первые две-три странички романа, непременно оценят каждую ноту, звучащую в "Палисандрии". Хотя таких, смелых и сильных духом, уверен, окажется немного.

Б.К.