Глава 1. Харбин, август, 1945 год.
Звякнули запоры железной двери. В камеру вошел полковник Каеда. Арестант начал приподниматься, но не успел выпрямиться, как в руке Каеды оказался пистолет, направленный в грудь, раздался выстрел. Узник тут же откинулся на топчан, несильно ударившись спиной и головой о каменную стену. Глаза его округлились от удивления. Он умер, не успев понять, что произошло.
Звук выстрела, эхом прокатившийся по опустевшим казематам, достиг слуха последнего арестанта – обитателя опустевшего застенка. Пропели ржавые петли закрываемой металлической двери, затем послышались гулкие в наступившей тишине удаляющиеся по коридору шаги. Наконец, и они пропали вдали.
Выстрел прозвучал в «пенале» - «привилегированной» камере для особо опасных преступников. Он определил это безошибочно, ибо в течение нескольких месяцев проклятого 41-го года имел возможность наслаждаться мелодией тронутых ржавчиной петель, вызывающей ощущение сыпи на кожных покровах и ноющей зубной боли. Эти звуки невозможно было спутать ни с какими другими.
Последние дни тюрьма жила страшной жизнью. Топот солдатских сапог, выкрики команд, лязг железа и приглушенные стенами звуки выстрелов, доносившихся, как полагал арестант, из внутреннего двора тюрьмы. А незадолго до начала этого тюремного кошмара, слух арестанта стал улавливать незнакомые звуки, возникающие где-то вдали, нарастающие мощной волной, быстро достигающие пика и уходящие вдаль. Затем слышались далекие глухие удары, и волна звуков вновь прорывалась в камеру, нарастая и затем замирая вдали. Иногда эти волны возникали почти одновременно, и тогда арестант слышал как хорошо знакомый ему звук моторов «Накадзима», «Зеро», «Суйсэев» и «Ока» (типы японских военных самолетов, примеч. автора) перекрывается ревом неизвестных моторов, и эту какафонию пронизывает короткий, отрывистый басистый лай автоматических авиационных пушек и надрывный вой пулеметов.
Вслушиваясь в эти звуки, арестант замирал, пытаясь представить себе картину происходящего в невидимом им небе, ожидая постепенного затухания звуков, как будто кто-то гигантской рукой отодвигает все в неслышимую даль.
Сейчас тишина в камере была абсолютной. Не слышно было ни воя моторов, ни выстрелов, ничего, словно тюрьма вымерла, и вымерло все вовне.
За четыре года пребывания в заключении в одиночной камере, арестант прочувствовал и понял, что тишина может быть разной: убаюкивающей и тревожной, глухой и звенящей, спокойной и зловещей. Сейчас тишина была липкой и напряженной, наполненной страхом и ожиданием. Что-то подсказывало узнику, что она будет непродолжительной. И действительно, вскоре в опустевшем узилище послышались сначала еле различимые, потом все усиливающиеся дробные звуки шагов. Многократно отраженные от каменных стен и сводов эти звуки, накладываясь, порождали иллюзию движения множества людей. Наконец, шаги замерли у двери камеры застывшего в напряжении арестанта. Теперь ничего кроме позвякивания перебираемых в связке ключей слышно не было. В висках арестанта гулко отдавались участившиеся удары сердца, стремящегося быстрее вытолкнуть из себя закравшийся страх. Скрежет ключа в замке и дверь, пропев ржавым голосом нехитрую мелодию, открылась. Слабый свет коридора высветил в дверном проеме фигуры двух людей. В одном из них арестант узнал начальника третьего отдела Японской Военной Миссии в Маньчжурии полковника Каеду. Вторым был его подчиненный – Мадзума.
Каеда сделал рукой подзывающий жест и тихим, бесстрастным голосом произнес:
- Сейчас мы заглянем в «пенал», затем вернемся и продолжим разговор здесь.
Дверь в «пенал» была приоткрыта, как, впрочем, и двери других опустевших камер, мимо которых двигалась троица. Пенал, однако, пуст не был. Остановившийся на пороге узник увидел в полумраке камеры на топчане неподвижного человека, привалившегося спиной к тюремной стене, неловко и неестественно запрокинувшего голову. Его полуоткрытые глаза смотрели в даль и в никуда. Было очевидно, что этот человек мертв.
-Вернемся, у нас мало времени, а разговор предстоит непростой.
Двое – Каеда и узник – вернулись в камеру. Вскоре там же появился и Мадзума, доставивший в камеру стул, на котором тут же обосновался Каеда. Поймав взгляд полковника, Мадзума удалился.
- Итак, приступим. Общая ситуация такова: несколько дней назад американцы применили доселе неизвестное оружие – атомное. Взорвали два устройства. В результате два города – Хиросима и Нагасаки – стерты с лица земли. Я родом из Нагасаки, все мои близкие погибли. Но речь не обо мне. Применение этого оружия ввергло Империю в шок. Вступление в войну России перевело шок в состояние агонии. Несколько часов - и в Харбин войдут красные. Пока это не случилось, нам надо определиться.
После этих слов Каеда замолчал. Арестант, внимательно наблюдавший за японцем, почувствовал, что тот как бы споткнулся в своих мыслях о некое препятствие. И точно, молчание Каеды объяснялось поиском нужных тона и формулировок, чтобы убедить арестанта и склонить его к нужному решению.
Полковник продолжил:
- Есть два варианта развития событий. Первый – Вы соглашаетесь и принимаете, что тот, кого мы только что видели в пенале, и есть Корнев – резидент Советской разведки, арестованный на основании достоверных данных, полученных от предавшего его агента. Труп будет уничтожен вместе с телами других расстрелянных в тюрьме. В руки же красных попадет список казненных. Разумеется, одним из его фигурантов будет Корнев. Это означает, что де юрэ Вы прекратите существование и станете живым призраком. В ваших глазах застыл вопрос: а для чего это? Какова цель? Отвечу. Это нужно для того, чтобы продолжить дело, которому Вы посвятили жизнь. Да, да. Продолжить в новой, послевоенной жизни. Война закончится очень скоро, это вопрос нескольких дней. Германия разгромлена и оккупирована союзниками. Японию постигнет та же участь. Американцы уже оккупировали Окинаву и готовы к захвату других островов. Японский флот и авиация практически уничтожены. Квантунская армия рассечена ударами красных, окружена, и, следовательно, скоро прекратит существование. Император уже заявил, что ему и Нации придется перенести непереносимое. Это может означать только одно – капитуляцию. Итак, наступит мир. Но каков он будет - этот мир? Можно утверждать – это будет мир противостояния, причем противостояния неравного. Судите сами: один из центров противостояния – Россия – пришла к победе через колоссальные жертвы и лишения, ценой неимоверного напряжения сил. Второй противовес – США – пришли к победе относительно легким путем, к тому же обеспечив себе к финалу колоссальное не только экономическое, но и военное превосходство над союзниками за счет обладания атомным и биологическим оружием. Да, биологическим тоже! Вы помните слухи, которыми сопровождалось строительство госпиталя в районе Харбина? Так вот, с полной ответственностью говорю Вам, те слухи были не совсем беспочвенны. В полумраке камеры японец не заметил мимолетной легкой иронической улыбки на лице арестанта и продолжил: - Правда, в реальности это было не секретное производство, о котором много говорили. Это был исследовательский Центр, сотрудники которого добились поразительных результатов в создании биологического оружия. Эти работы планировалось завершить к концу 1945 года. Они и будут завершены, правда, я думаю, несколько позднее и не в Японии, а в Америке. С началом русского наступления в Маньчжурии весь научный персонал Центра переправлен в метрополию. Я выполнил приказ. Однако не сомневаюсь, что ученые – разработчики супероружия - окажутся после капитуляции в руках американцев. Вот почему можно говорить о завершении работ в Америке. Мне кажется, теперь выражение: «продолжить дело, которому Вы посвятили жизнь» стало более отчетливым, не так ли? Хочу подчеркнуть – продолжить дело вместе со мной. Это и есть мое предложение в рамках первого варианта. Понимаю Ваше состояние, но прошу, не перебивайте меня, у нас мало времени. Второй вариант. Вы отказываетесь от предложения. Ну что ж, и в этом случае Вам будет не только сохранена жизнь, но и предоставлена свобода. Да, и свобода. Но, как мне думается, Вы не столь наивны, чтобы рассчитывать на цветы и дружеские объятия при встрече со своими. Вам будет трудно объяснить, где Вы были и чем занимались с 1941-го года, и как удалось остаться в живых и на свободе. И как только дело дойдет до выяснения этих щекотливых обстоятельств, уж поверьте мне, недоразумение будет немедленно устранено. Придется в лучшем случае вновь отправиться на нары, в худшем – сами понимаете. Итак, Корнев, решайтесь. Если Вы примете предложение, то у нас будет достаточно времени для вопросов и ответов, ибо путь предстоит далекий.
- Я принимаю предложение.
- Тогда к делу. Идемте.
Каеда и следующий за ним Корнев скорым шагом направились в конец длинного коридора. Вновь под сводами застенка гулко разнеслись отраженные звуки шагов. В конце коридора к ним присоединился Мадзума, и троица по внутренней лестнице поднялась в помещение военной комендатуры. Здесь, в отличие от мертвого подвала, наблюдалась какая-то жизнь. Стоящий в коридоре офицер, что-то помечая в блокноте, негромким голосом отдавал команды десятку солдат, выносящих ящики из служебных помещений.
Увидев Каеду, офицер бегом бросился к нему. Полковник кивком головы показал Мадзуме и Корневу на приоткрытую дверь кабинета. Мадзума, взяв Корнева под локоть, слегка подтолкнул его и, как только оба оказались внутри помещения, прикрыл дверь и тихо произнес:
- Там душ, – взмах руки в сторону торца кабинета. – Вот одежда переодеться и бритвенные принадлежности. Тюремную пару в этом же пакете возвратите мне. Быстро.
Было слышно, как за дверью дежурный уставным голосом докладывает Каеде. Как только офицер замолчал, последовала короткая команда, и через секунду полковник был уже в кабинете. Было видно, что Каеда торопится. Он быстро пересек кабинет, открыл сейф, достал папку с документами, вновь пересек кабинет и вручил папку офицеру, ожидавшему в коридоре. Получив папку, офицер немедленно двинулся по коридору, вошел в помещение, из которого солдаты выносили ящики, и присовокупил папку к другим похожим и уже уложенным в ящик. Ящик тут же закрыл крышкой. Двое солдат подхватили его и понесли по коридору и далее по лестнице вниз в тюремный двор, где стояли под загрузкой две военных автомашины с тентами и откинутыми задними бортами. В одну из них солдаты загружали ящики с документами и имуществом, в кузов другой забрасывали трупы казненных.
Поодаль от грузовиков стоял легковой автомобиль. Его водитель, привалившись задом к капоту, курил и со скучающим видом наблюдал за суетой около грузовиков, иногда поглядывая на небо, затягивающееся грозовыми тучами. Быстро темнело.
Передав офицеру папку, Каеда открыл ключом свой второй, так называемый библиотечный кабинет, и подошел к стеллажу с табличкой, на которой коротко значилось «Рим». Забрал с полки свою рабочую тетрадь, бросил прощальный беглый взгляд на книги, которые собирал много лет. Здесь были японские, английские и русские издания трудов Фило Иудейского (Филона Александрийского), Иосифа Флавия, Тацита, Плутарха, редчайшее издание «Записок о галльской войне» Юлия Цезаря, роскошный том филиппик Цицерона, свежее издание Бейкера «Август. Золотой век Рима», книги Светония Транквилла и Плиния Старшего. Последнее, что выхватил взгляд, было небольшое издание – Анатоль Франс: «Прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Вновь скользнул взглядом по полкам. Кому это все достанется? Я оставляю здесь часть своей жизни. С этой мыслью покинул библиотеку, вернулся в рабочий кабинет и стал просматривать оставшиеся в сейфе документы.
Мадзума в это время укладывал в два саквояжа заранее подготовленные комплекты штатской одежды и всего необходимого для длительного путешествия двух мужчин. Послышался звук открываемой двери. Каеда и Мадзума одновременно повернули головы и увидели вошедшего преображенного Корнева. Костюм сидел на нем несколько свободно, гладко выбритое лицо отдавало нездоровой бледностью. Тюрьма наложила свой отпечаток. Каеда жестом подозвал его, передал бумаги и произнес:
- Это Ваши документы. Изучите их позже, а сейчас – пора. Вот Ваш саквояж, господин Бок, и - в путь.
Водитель, увидев группу людей, вышедших из подъезда, вытянулся, отдал честь и бросился открывать дверцы машины. Усаживаясь на заднее сиденье, Корнев видел как солдаты, раскачав за руки и за ноги труп очередного несчастного, забросили его в кузов грузовой машины. Безвольно мотнувшись, мертвая голова уставилась невидящими глазами в небо. Корнев узнал его. Он видел его в пенале.
Начался дождь. В окно отъезжающего автомобиля Корнев видел, как моментально намокшие солдаты закрывают задние борта грузовиков.
Машина приостановилась около ворот. Часовой, разглядев в ней Каеду, одним рывком открыл съехавшие по рельсу ворота, машина рванулась по городским улицам. Через полчаса она остановилась на поле аэродрома рядом с транспортным «Суйсэем», прогревающим двигатели. Все вышли из машины. Каеда коротко попрощался с Мадзумой, пропустил вперед Корнева, затем быстро заскочил в чрево самолета. Один из членов экипажа втянул приставную лестницу, захлопнул люк, машина начала разбег. Спустя несколько минут силуэт оторвавшегося от земли «Суйсэя» растворился в низко нависших облаках, обрушивающих на землю потоки воды.
« Погода для нас, - подумал Каеда, устраиваясь на жестком сиденье, - шансы нежелательной встречи с русскими или американцами невелики. Впереди несколько часов полета. Можно отдохнуть».
Корнев, расположившийся напротив Каеды, подсвечивая себе фонариком, изучал документы: «Итак, теперь я Дмитрий фон Бок. Представитель русской ветви Боков, перебравшихся в Россию еще во времена царя Алексея Михайловича. Последняя, надо сказать, веточка на этом изрядно искромсанном революцией дереве. Один как перст. Интересно было бы узнать, что же случилось с реальным Боком?»
Самолет тряхнуло. Мощный удар грома перекрыл рев двигателей. Каеда приоткрыл глаза, увидел, чем занимается спутник и, как будто услышав его вопрос, прокричал, перекрывая шум моторов:
- Он мертв. Несчастный случай.
Кивком головы показывая, что он скорее угадал, чем услышал сказанное и что продолжать не надо, Корнев вновь углубился в чтение. Каеда же прикрыл глаза и начал проваливаться в сон. Сказывалось напряжение последних дней. Засыпающий полковник увидел грузовик, остановившийся на самом краю дороги, увидел, как Мадзума и водитель загруженного ящиками грузовика загоняют машину с невысокой насыпи в кювет и мокрые насквозь бегут ко второй машине со страшным грузом. Запрыгивают в кабину, машина трогается с места. Полусонный мозг дает комментарий: - Правильно, ящики с документами должны попасть к красным, трупы должны быть уничтожены. Сон переносит Каеду на противоположный конец города и он видит, как редкая цепочка разведчиков передовых частей Красной Армии пригнувшись, поминутно останавливаясь и оглядываясь, короткими перебежками продвигается по окраине города. Сон наваливается сильнее. Теперь не слышно рева моторов, не ощущается дрожь и биение фюзеляжа. Связь с действительностью утратилась.
Теперь перед взором Каеды предстает берег моря, небольшой город из желтого камня, на берегу невысокая с плоским верхом скала, на ней дворец с террасой и колоннами. Рядом бухта с десятком причалов и приставшими к ним судами. На обращенной к морю крытой террасе - таблинии, на ложе, возлежит человек. Его светлые с легкой проседью волосы коротко острижены, лицо гладко выбрито. Взгляд серых глаз устремлен вдаль – туда, где видна еще раскаленная докрасна макушка опустившегося в море светила. Лицо этого человека приближается и Каеду осеняет догадка: - Да, это он, он – Понтий Пилат!
В каких-то глубинах сонного сознания или подсознания рождается и передается в спящий мозг вопрос: - Но почему Понтий Пилат – почему? Этот вопрос остался без ответа. Каеда провалился в глубокий сон. Теперь его ничего не тревожит. Сидящий напротив Корнев видит как голова полковника, склонившаяся к плечу, покачивается в такт колебаниям машины.
Глава П. Понтий Пилат.
Понтий Пилат возлежал на ложе, устремив взгляд в даль: туда, где проваливающееся в море светило окрашивало его в фантастический золотисто-красный цвет. Очень скоро последняя, багровая полоска утонула в море, вернув ему естественную окраску. Ласковый бриз принес долгожданную прохладу. И небо, и море – все дышало спокойствием и умиротворением. Легкий шум прибоя, доносившийся от основания скалы, доводил эту идиллию до совершенства. Казалось, спокойствием наполнено всё.
Однако человек, пребывающий в одиночестве на пустой террасе дворца и устремивший встревоженный взгляд вдаль, не видел меняющихся красок заката, не слышал шепота прибоя, не заметил даже как погас, лишившись естественной подсветки, установленный на вершине Стратоновой Башни императорский орел. Все мысли и чувства этого человека были обращены внутрь, в себя.
Прошло несколько дней как прокуратор покинул Иерусалим и возвратился в свою резиденцию на побережье Кесарии Палестинской. И все же ни время, ни идиллические картины природы, ни чистый после иерусалимской пыли морской воздух, ни привычная обстановка и желанные после суеты Иерусалима тишина и уединение, не вернули утраченного душевного равновесия. Прислушиваясь к своим ощущениям, Пилат вынужден был признать свое бессилие перед этой охватившей его душевной болезнью splendida bilis - болезнью накопленной желчи. Симптомы болезни проявились еще в Иерусалиме, когда он столкнулся с непонятным, стоическим, почти маниакальным упорством первосвященника Кайафы и Синедриона навязать ему – Пилату – наместнику императора – вынесение смертного приговора человеку, который явно не заслуживал столь строгого наказания.
Следуя первому побуждению, он отказался рассмотреть дело. Имея семилетний опыт службы в должности прокуратора Иудеи, он прекрасно знал, что решение по делу может быть вынесено местной властью в рамках предоставленных ей императором полномочий. По закону, установленному императором Августом, все смертные приговоры, вынесенные местной властью, в обязательном порядке должны утверждаться римской властью. Однако еще во времена прокуратора Марка Амбивия сложилось правило: если в основе обвинения, вынесенного местной властью, были нарушения Законов Моисея и местных обычаев, и предусматривался традиционный иудейский способ наказания – побитие камнями, практически означавший смертную казнь, то эти приговоры утверждались автоматически и даже задним числом. Римские прокураторы предпочитали не утруждать себя рассмотрением подобных дел, резонно полагая, что это внутренние, иудейские дела, в которые лишний раз вмешиваться не стоит.
Пилат вспомнил, как на следующий день после того, как он отказался рассматривать дело и вернул его Кайафе, уже накануне Пасхи, в городе, наполненном слухами о появлении то ли мессии, то ли учителя, призывающего народ к новой вере, произошли волнения. Срочно прибывший тогда к прокуратору Кайафа и сопровождающие из состава Синедриона заявили, что волнения в городе есть следствие преступных проповедей арестованного Иисуса. Проповедей против старой веры и иудейских иерархов, признавших власть Рима. Это прозвучало резко и придало делу новое, политическое звучание. Пилат отметил тогда, что на экстренном совещании в зале дворца Ирода Великого присутствовал и Гермидий – историк и легат, курирующий от Римского Сената восточные провинции Империи и находящийся в Иерусалиме проездом из Газы в Финикию. Пилат пригласить Гермидия на совещание не мог ввиду того, что не планировал его заранее и даже не мог предполагать, что оно состоится. Следовательно, он был приглашен Кайафой и пришел вместе с ним. Ах, Кайафа, ах, хитрый паук! Перед мысленным взором Пилата вновь предстал первосвященник с пылающим взором фанатика, гневно потрясающий рукой, бросающий слова обвинения и жаждущий крови. И вокруг него беснующаяся толпа, тоже алчущая крови, кричащая: - Распни, распни его или ты не друг кесарю! И в этой толпе Гермидий, молча и равнодушно взирающий на прокуратора.
И тогда, скрепя сердце и прилюдно умыв руки, он утвердил и приговор, и помилование разбойника Вараввы согласно пасхальной традиции. Пилат вспомнил, что еще не успели высохнуть умытые руки, как появилась продиктованная интуицией мысль: « Зачем ты поспешил, зачем поторопился с утверждением приговора. Отправь этого необычного, странного и загадочного узника в Иродову преторию в Кесарии Палестинской, перенеси туда же судилище и назначь срок. Что тебе их праздник Пасхи? Покинь Иерусалим, уведи с собой когорту Импата и увези Гермидия. Волнения в городе в праздничные дни в отсутствие прокуратора и римской военной силы не будут носить антиримского характера. Они будут направлены против местной власти, не способной должным образом распоряжаться предоставленными ей Императором полномочиями, творящей беззакония и тем разжигающей возмущение народа. И это подтвердит Гермидий. Ведь это то, что тебе нужно».
Но отменить уже вынесенное и зафиксированное в протоколе решение было невозможно. Лучший советник – интуиция – на этот раз опоздала. Тогда же появилось ощущение, что он что-то недопонял, что-то упустил. И это что-то связано с Кайафой. Первосвященник явно преследовал какую-то цель, выходящую за рамки этого судебного разбирательства. И тогда же, вслед за этим ощущением, пришло понимание, что его, римского патриция в десятом колене, отдавшего себя служению Императору и Народу Рима, использовали в качестве средства, слепого орудия для достижения какой-то темной и непонятой им цели. О, небо!
И вместе с этим пониманием пришла болезнь. От этих воспоминаний очередная волна закипающей желчи захлестнула сознание. Чувствуя болезненное возбуждение, Пилат покинул ложе, и стал мерять шагами площадку террасы, пытаясь таким образом успокоить себя. Дело в том, что прокуратор ожидал гостя, и ему не хотелось, чтобы тот - человек, несомненно, проницательный и наблюдательный - почувствовал его тревожное состояние. Пилату было известно выражение ожидаемого гостя, который говорил, что обсуждать серьезный вопрос с человеком взвинченным, все равно, что беседовать с мертвой головой. Этим ожидаемым был начальник Тайной императорской Службы в Иудее Арканий.
Перед возвращением из Иерусалима в Кесарию Палестинскую прокуратор имел с ним уединенную короткую встречу и поручил изучить несколько вопросов, касающихся последних событий. В ряду их были и истинные причины волнений в Иерусалиме, и подоплека странного поведения Кайафы и членов Синедриона, и Варавва, и, конечно, более подробные данные об Иисусе и его учении. Сегодня истекал последний из отпущенных Арканию дней. Продолжая в ожидании мерять шагами террасу и возвращаясь мысленно к недавним событиям, Пилат в который раз сетовал, что не мог опереться на помощь и опыт Аркания во время этих событий. Не мог ввиду их непредвиденности и быстротечности.
Могли ли они – эти события - развиваться иным образом? На этот вопрос ответа не было. А вот на вопрос: - зачем же заниматься этим делом постфактум, когда изменить и исправить уже ничего нельзя – ответ имелся. Ответ был простым: это нужно, чтобы найти средство, лекарство от поразившей прокуратора болезни, которая ни днем, ни ночью не отпускала его.
В то время, когда Пилат вычерчивал на террасе дворца замысловатые зигзаги, к южным воротам города приближались два всадника в военном облачении. Старший караула, охраняющего въезд в город, узнав первого всадника, приветственно выбросил вперед руку, стоящие по обе стороны ворот легионеры, вскинув в приветствии копья, ударили их торцами по земле. Сразу за воротами всадники разделились. Один из них спешился и, ведя коня под уздцы, направился вдоль внутренней части городской стены к караульному помещению и конюшням. Другой верхом продолжил путь, направляясь через город к резиденции прокуратора. Это был Арканий. Его мысли были обращены к тому человеку, встреча с которым предстояла. За семь лет службы при Понтии Пилате Арканий достаточно хорошо изучил прокуратора. Он знал, что этот выходец из богатой и известной патрицианской семьи отверг перспективу блестящей гражданской карьеры вместе с прелестями роскошной и веселой жизни в Риме и с юношеских лет посвятил себя военной службе. Как бы оправдывая свое имя (Пилат – Pilatus – человек с копьем), он в семнадцать лет, еще при императоре Августе, начал службу в качестве простого солдата. И не где-нибудь, а в составе Десятого легиона Гемима в Испании Тарраконской – одной из самых непокорных и неспокойных римских провинций.
Через несколько лет, а именно во второй год правления императора Тиберия, будущий прокуратор Иудеи в качестве легата Шестого легиона Феррата, переброшенного из Сирии в Нижнюю Гериманию, участвовал в знаменитом решающем сражении при Ангриварвале с германцами Арминия. Того самого Арминия, который шестью годами ранее нанес римлянам страшное, потрясшее Империю поражение, уничтожив лучшие силы Рима в Тевтобурской бойне.
И вот, после шести лет унижения, римский орел вновь расправил победные крылья. В том бою легион Пилата, прозванный Стальным, принял главный удар германцев. Был момент, когда левый фланг дрогнул, не выдержав мощного натиска противника. Три сотни германцев прорвались через смешавшиеся ряды, прежде чем легиону удалось восстановить строй. Прорвавшиеся германцы развернулись и, приняв боевой порядок, мгновенно нанесли удар в спину. Началась свалка, а с ней паника и бегство части замыкающих. Спас положение кавалерийский манипул, командование которым в критический момент взял на себя Пилат. Обрушив конницу на германцев, выгрызающих легион с тыла, Пилат вышел из боя и на всем скаку бросился наперерез группе охваченных паникой и деморализованных легионеров, спасающихся бегством. Осадив коня перед беглецами, Пилат, невольно подражая Сулле, кричал, перекрывая своим громовым от ярости голосом, шум боя:
- Остановитесь, римляне! Я здесь умру прекрасной смертью! А вы потом расскажете, как предали своего военачальника!
Бегство удалось остановить. Опомнившиеся легионеры вернулись в бой. Вел их Понтий Пилат.
Говорили еще, что суровый и жестокий Пилат, не терпевший нарушений дисциплины и, уж тем более, проявлений трусости, удивил всех и снискал уважение и любовь многих. Сразу после сражения, покрытый кровоточащими ранами Пилат предстал перед Германиком – командующим римской армией - и просил простить его. Германик, который с высоты командного холма видел все, молча подошел к Пилату и накинул ему на плечи свой плащ. Это означало, что те, кто дрогнул в сражении и побежал, прощены и сохранят жизнь. Как сохранят жизнь и те, неповинные ни в чем, которые должны быть казнены перед строем согласно жестокому дисциплинарному порядку римской армии – децинации – казни каждого десятого воина дрогнувшего легиона.
Пилат, которого от возбуждения боя и потери крови била лихорадка и шатало от усталости, кутаясь в подаренный плащ, вернулся к своему поредевшему легиону и смог вымолвить только одно слово: – прощены, – и рухнул на землю.
Император Тиберий тоже отметил молодого родовитого военачальника, что, вероятно, сыграло свою роль в дальнейшей судьбе Пилата, в частности, в женитьбе на Клавдии Прокуле – внучке Императора Августа и падчерице Императора Тиберия.
Спустя некоторое время Пилат оставил военную службу и в течение нескольких лет занимал должность квестора – финансиста Римского Сената, а затем претора – члена Высшей Судебной Палаты Империи. Говорили, что Пилат оставил армейскую службу по совету своего августейшего родственника, который будто бы заявил:
- Для тебя пришло время, когда, как говорил Цезарь и любил повторять Август, ум должен преобладать над мечом.
Арканию было известно, что на должность прокуратора Иудеи Понтий Пилат был назначен по инициативе самого Императора. Тиберий, прекрасно знающий Иберийские провинции, прошедший с легионами и Галлию Нарбоннскую, и Цизальпийскую, и Транспаданскую, и Трансальпийскую или, как ее еще называют, Косматую, и земли гельветов, и германцев, хорошо изучивший Западные и Северные провинции Империи совершенно не знал Востока и потому подбирал туда наместников с особой тщательностью. Эти достоверные обстоятельства и родство Пилата с Тиберием, естественно, и настораживали и интриговали Аркания, готовящегося тогда, семь лет назад, к встрече с новым начальником.
Первое посещение прокуратором Иерусалима по стечению обстоятельств совпало с началом празднования Пасхи и с ужасающей жарой, захватившей город. К тому же он въехал в город в такое время дня, когда в каждом дворе добропорядочного горожанина раздавалось блеяние идущих под нож ягнят и козлят, которым предстояло попасть на праздничные столы. Следуя тогда в свите нового властителя, Арканий обратил внимание, что, передвигаясь по улицам, уставший и обливающийся потом Пилат не только присматривается к незнакомому городу, но и как бы принюхивается к нему. Было видно, что зрительные впечатления вызвали любопытство и интерес, чего, видимо, нельзя было сказать о впечатлениях обонятельных. Пилат морщил нос, и от этого его властное лицо приобретало несколько надменное и брезгливое выражение.
Арканий вспомнил, как вечером того же дня во время приватного ужина он поинтересовался первыми впечатлениями прокуратора о городе. Пилат ответил, что много путешествовал по миру, видел много городов. Каждый из них по-своему хорош и по-своему плох, и каждый имеет свой запах. Иерусалим - тоже. Затем, чуть помедлив, добавил:
- Мы, конечно, не превратим Иерусалим в Рим, но водопровод и канализацию ему дадим.
Это было неожиданно и это запомнилось. Очень скоро Арканий уловил, что этот человек удивительным образом сочетает в себе патрицианские утонченные черты Апиция – известного всему Риму сибарита, гастронома и кулинара и жесткость и даже жестокость Гая Мария – конструктора и создателя непобедимых римских легионов. Имея огромный опыт изучения людей, он сразу выделил основные черты Пилата: логическое мышление на базе развитого интеллекта и, что очень важно, умение слышать собеседника. Именно так, ибо слушать формально могут все, а вот слышать, увы, немногие из власть предержащих. Арканий слышал от Пилата присказку “surdus – absurdus”, то есть “глухой – глуп” и полагал, что, коль так, то два человека занятых общим делом всегда смогут понять друг друга. Так и сложилось.
Воспоминания промелькнули в голове Аркания и привели к их последней встрече и к тем событиям, которые её предваряли. Арканию не довелось присутствовать при допросе прокуратором Иисуса. В этом не было необходимости, поскольку Иисус не был объектом Тайной Службы, в его задержании и составлении обвинения Служба участия не принимала. Это было полностью делом местной власти. Однако все последующие события происходили на глазах Аркания: и первоначальный отказ прокуратора рассмотреть дело, и совещание во дворце, когда прокуратор, умыв руки, все же утвердил приговор. Отметил он и присутствие Гермидия, и упорство Кайафы и Синедриона, и, конечно же, состояние Пилата и его загадочную фразу: « Не виновен я в крови праведника Сего; смотрите вы!» Он, прокуратор, бросил эти слова толпе, людям, которых возненавидел. Возненавидел потому, что они только что изнасиловали его волю и склонили, заставили отправить на казнь человека, которого он, прокуратор, и после суда и им же утвержденного приговора называет праведником! Он видит Его, видит Его последние шаги в земном существовании и говорит: « Не виновен я….». Кому он это сказал? Толпе? Нет! Не стал бы прокуратор метать бисер перед свиньями. Значит, он хотел, чтобы его услышал тот, уходящий? Но зачем? Чтобы он унес эти слова к Отцу Небесному?
Арканий, лучше многих знающий прокуратора, был тогда удивлен его реакцией. Он чувствовал, что Пилат раздражен и возмущен. Но почему? Потому что отправил на смерть невиновного? Но позвольте, он много раз до этого утверждал приговоры, иногда весьма сомнительные, вынесенные местной властью, не вникая в суть обвинения, как до него это делали и Валерий Грат, и Аний Руф, и Марк Амбивий. Некоторую ясность внесла оценка тех поручений, которые дал ему прокуратор перед отъездом из Иерусалима. Арканий пришел к мысли, что поручения продиктованы глубоко уязвленным самолюбием прокуратора и … непониманием ситуации. Начальник Тайной Службы полагал, что многое в дальнейшем развитии событий будет зависеть от того, к какому именно пониманию, к какой оценке минувших событий и своей собственной роли придет прокуратор. Многое будет зависеть и от него, Аркания, ибо прокуратор верил ему. Верил, потому что за все эти годы не имел ни единого повода усомниться в объективности и достоверности сведений, полученных Тайной Службой.
Но вот показался дворец и сбегающая от него к дворцовой площади каменная лестница. Арканий привел в порядок мысли, еще раз представил себе структуру предстоящего доклада. Спешился, передал поводья одному из охранявших дворец легионеров и стал подниматься по лестнице.
Глава Ш. Союз двух.
Самолет начал резкое снижение. Сердце подпрыгнуло к горлу, заложило уши, перестала ощущаться жесткость сидения. Корнев посмотрел в иллюминатор как раз в тот момент, когда крыло машины, разорвав последнее облако, зависло над хорошо видимой и быстро приближающейся землей. Промелькнули аккуратно нарезанные рисовые чеки. Самолет спланировал на зеленую полянку военного аэродрома. Легкий удар о землю, толчок, самолет, отпружинив, пролетел еще некоторое время и, наконец, побежал по траве, тормозя и одновременно разворачиваясь в сторону замаскированного ангара, около которого выстроились несколько грузовых машин и одна легковая. Как только пилоты открыли люк и закрепили лесенку, Каеда и Корнев спустились по ней на траву.
Каеда коротко бросил:
- Ждите меня в машине, - кивком показав на легковое авто.
Водитель – совсем еще мальчишка в военной форме - уже открыл дверцы. Каеда быстро переговорил с командиром экипажа, запрыгнул в машину и устроился рядом с Корневым. Тут же последовало короткое разъяснение:
- Мы едем в Шанхай.
Машина уже тряслась по полю, затем выскочила на грейдер и понеслась в сторону города. Вот уже набережная Бунд и река Хуанпу, петляющая по городу. Корнев, неоднократно посещавший Шанхай в прежние времена, с интересом смотрел по сторонам, узнавая улицы и здания. С набережной машина нырнула в узкую улочку, ведущую в район «ли лонов» – маленьких изолированных кварталов, застроенных кирпичными домами. Около одного из них остановились. Водитель выскочил из машины, предупредительно открыл дверцы, подхватил саквояжи и устремился к двери дома.
Открыв дверь, водитель первым переступил порог дома, подошел к большой деревянной вешалке в углу холла, поставил саквояжи на пол и замер, глядя на Каеду. Полковник спросил что-то, солдат быстро подошел к шкафу, открыл дверцу и показал жестом на телефонный аппарат военного образца, после чего покинул дом. Послышался удаляющийся шум мотора.
Снаружи казавшийся небольшим, внутри дом был довольно просторным. Несколько спален, душевые, кабинет, кухня, довольно большой зал. Все обставлено в европейском стиле. В простенке кухни стоял большой холодильник, заполненный продуктами.
- Как Вам нравится наше временное пристанище, господин Бок?
- Неплохо. Правда, хотелось бы прояснить кое-что, к примеру, насколько оно временное и что далее?
- Да, конечно. Теперь у нас есть время обсудить все.
Мужчины привели себя в порядок после дороги и в скором времени уже сидели в зале. Чаепитием на правах хозяина дома руководил Каеда. Вместо привычной униформы полковник был облачен в легкий темно-серый костюм, который придавал ему вид интеллигента, вполне довольного жизнью и умеющего пользоваться ее благами.
- Ну что ж, начнем, - Каеда поудобней устроился на стуле и продолжил, - Выделим главное. В Харбине Вы совершенно точно обозначили это главное, когда спросили, какова цель Вашего спасения и перевоплощения. Отвечу также как и тогда: цель – продолжить дело, которому Вы посвятили жизнь. Продолжить вместе со мной в дуэте, если можно так выразиться. Теперь я буду говорить о себе, ибо, поняв меня, мою логику, Вы поймете все. Я не люблю громких и возвышенных слов, поскольку всегда вижу за ними либо фальшь, либо больное честолюбие. Но в данном случае этих слов не избежать. Итак, я служу Императору и Народу. Однако дни Империи сочтены. В ближайшие дни, я думаю, все будет кончено. Не будет Империи, возможно, не будет и Императора, но страна и народ останутся. Я буду служить стране и народу. Служить, чтобы моя страна вновь стала сильной и прекрасной, занимающей достойное место в ряду других. Я по Вашим глазам вижу, Бок, о чем Вы думаете: « Служить стране, народу, долг – все это хорошо, но при чем здесь я»? Так? Так! Чтобы найти ответ на этот вопрос, нам придется несколько отвлечься. Какой выйдет из войны Япония? Разрушенной и деморализованной, уничтоженной и отвергнутой, вычеркнутой из списка развитых стран. Каков будет мир победителей, мы уже говорили, я коротко повторю. С одной стороны Америка, нарастившая мышцы во время войны, обладающая атомным и биологическим оружием. С другой стороны – Россия, не имеющая столь мощного оружия, и, следовательно, значительно уступающая Америке в военно-стратегическом отношении. Россия вновь останется одна и сможет рассчитывать только на себя. Теперь главная посылка: если этот огромный разрыв в военном и экономическом уровнях сохранится, то Америка уйдет далеко вперед и на долгие времена станет единственной мировой державой. Станет Новым Римом, которому будут не нужны даже бывшие союзники: Англия и Франция. И что уж тут говорить о Германии или Японии. Им уготована участь существования на задворках мира, им предстоит нести бремя репараций, территориальных отчуждений, словом, нести полновесную ношу побежденных. И это – печальная перспектива на долгие годы. Теперь представим себе, что России удалось пусть не догнать, но приблизиться по военно-стратегическому уровню к Америке. Что тогда? Тогда ей – Америке – понадобятся и в Европе, и в Азии сильные союзники, во-первых, для обеспечения глобального превосходства, во-вторых, – для эффективного сдерживания коммунизма. Обратите внимание: появится идеологическая, политическая мотивация иметь сильных союзников. В Америке, я полагаю, быстро поймут, что экономически развитая страна, обеспечивающая своему народу приемлемый уровень жизни, менее подвержена коммунистическому влиянию, менее склонна к социально-политическим переменам, чем страна, народ которой влачит жалкое существование. Из всего этого, на мой взгляд, следует вывод: необходимым условием восстановления Японии и возвращения в число передовых стран является появление сильного оппонента для Соединенных Штатов. И этой страной-оппонентом может быть только Россия. Поэтому, Бок, Вы продолжите дело, которому посвятили жизнь.
- Господин Каеда, прошу Вас, давайте перейдем от общих посылок к реальной жизни. Если я правильно понял, то нашей задачей будет проникновение к военным секретам американцев?
- Да, совершенно верно. К одной их части. К той, в которой имеется японская составляющая. Я имею в виду те наработки, которые вместе с разработчиками - учеными-вирусологами - окажутся в США.
- Хорошо, предположим мы получили искомое. Что дальше? - Искомое – это знания. Мы должны сделать так, чтобы эти знания стали достоянием России. Да, да России! Но это не все. Полностью цель будет достигнута тогда, когда об этом круговороте знаний станет известно и американцам. Это будет означать для них, что мир стал более сбалансированным. Придет понимание, что в этом мире монопольное право на что-то – вещь весьма иллюзорная.
- Скажите, Каеда, этот план родился до эвакуации исследовательского Центра в метрополию или после?
- Я не знаю. И не понимаю подоплеки Вашего вопроса. Поясните.
- Ну, как же! Ведь можно было не городить огород, не проводить эвакуацию, или, как частность, оставить исследовательский Центр и нужную документацию наступающей Красной Армии?
- Товарищ Корнев, напомню Вам – я не император Хирохито, не генерал Сиро Исия – идеолог создания этого оружия, я полковник Каеда. Вы поняли меня?
- Да. Хорошо. Но как Вы себе представляете достижение цели?
- Я не хотел бы сейчас вдаваться в детали, отвечу схематично. Эта схема и определит наши действия на ближайший период. Для того, чтобы приступить к выполнению задачи, нам предстоит проделать долгий и нелегкий путь. Конечный пункт маршрута – Буэнос-Айрес, Аргентина. Но, прежде всего, нужно выбраться отсюда. Завтра мы вылетим в Гонконг. Там дозаправимся, как говорят летчики, на аэродроме подскока, и направимся во Вьетнам. Оттуда морским путем через Французскую Африку – в Аргентину.
- Почему именно в Аргентину, господин полковник?
- По ряду причин. Во-первых, не забывайте, что Вы, Бок, хотя и обрусевший, но немец. А в Аргентине еще с прошлого века обосновалась многочисленная и влиятельная немецкая колония. Эта колония значительно увеличилась после окончания Первой Мировой войны. Гитлер, придя к власти, придавал исключительное значение укреплению отношений с этой страной. Мои немецкие друзья намекали, что своим назначением в 1943 году на пост вице-президента господин Перон во многом обязан протекционистским усилиям фюрера. Перон, по оценке моих немецких друзей, имеет неплохие шансы возглавить страну. После военного краха Рейха немецкая колония в Аргентине, я думаю, вновь увеличилась. К примеру, сотрудники представительства РСХА в Токио после окончания войны в Европе в полном составе направились именно в Аргентину. Мне это известно, поскольку именно я обеспечивал континентальную часть их маршрута. Итак, господин Бок, первая причина – многочисленная и влиятельная немецкая колония, которая после поражения Германии пополнилась, и, думаю, процесс продолжается, теми, кто занимал в рейхе видное положение. Эта категория людей будет представлять для нас исключительный интерес, поскольку только с их помощью мы сможем определить отправную точку наших действий. Нам придется заняться исследованием одного события, которое имело место в новейшей истории. Это событие – рождение меморандума американского правительства, переданного 26 ноября 1941 года правительству Японии. Этот документ, известный еще как нота Халла, фактически был ультиматумом. Япония дала ответ на него 7 декабря 1941 года в Перл-Харборе.
- Что же, собственно, Вы намерены исследовать и что такое отправная точка?
- Отправная точка – это вот что. Еще в июне 1941 года из США по разведывательным каналам в Токио поступила информация о подготовке текста этой ноты. Сам текст тоже был получен. Его смысл сводился к тому, что Соединенные Штаты намерены потребовать от Японии выполнения ряда очень жестких ультимативных условий, которые формулировались в десяти пунктах. Были основания сомневаться в том, что ноте будет дан официальный ход. Во-первых, устоявшиеся традиции американского изоляционизма. Во-вторых, изложенные требования имели отношение к внешнеполитическим и военным акциям Японии, не затрагивающим напрямую интересы США. В-третьих, автором текста, его имя известно, был человек, не имеющий отношения к дипломатическому ведомству США. Уникальная ситуация, не правда ли? Тем не менее, 26 ноября 1941 года нота была вручена Японскому правительству. За спиной этого человека – автора ноты – маячат, думаю, согласитесь со мной, две фигуры: Сталина и Гитлера. И одному и другому война в Тихом Океане была выгодна. Сталину – потому, что многократно снижалась вероятность войны с Японией на Дальнем Востоке. Гитлеру – потому, что война в Тихом Океане отвлекала США от участия в военных событиях на Европейском театре. Но кто конкретно? Сталин или Гитлер? Ответ на этот вопрос и есть отправная точка и в буквальном, и в переносном смысле, ибо с этим знанием мы и отправимся к дяде Сэму. Конечно, вопрос разрешился бы очень быстро, если бы Вы могли запросить Центр. Но, увы, этого нам не дано. Но вернемся к Аргентине. Так вот. Даже во время войны в Европе, немцы натурализовавшиеся в Аргентине до вступления американцев в войну, могли въезжать в США на общих основаниях. Насколько мне известно, такие же права сохранили и представители японской колонии. Несмотря на то, что с началом войны более ста тысяч японцев, проживавших в США, были интернированы. А ведь нам предстоят поездки в США, наши интересы там. Я ответил на вопрос: почему Аргентина?
- Да, я хочу задать следующий вопрос, если позволите?
- Разумеется.
- Предположим, нам удастся пересечь два океана, объехать полмира и осесть в чужой и незнакомой стране. Но чтобы просто выживать, нужны деньги, а если говорить о достижении той цели, которая поставлена, то потребуются большие деньги, ведь так?
- Конечно. Вот мы и приступили к обсуждению первого практического пункта нашей программы. Но прежде позвольте мне кое-что вернуть Вам.
Каеда быстро вышел из столовой. Было слышно, как он открыл свой саквояж, оставленный в холле, что-то достал из него и тут же вернулся назад.
- Возвращаю. Это Ваше имущество, изъятое при аресте.
Каеда положил перед Корневым небольшой бумажный пакет. Заинтригованный Корнев взял пакет, заглянул в него и высыпал на стол содержимое: портмоне, блокнот, ручка, зажигалка. Щелкнул зажигалкой, фитиль моментально вспыхнул. Корнев с любопытством взглянул на Каеду, который с безразличным видом уставился в окно.
- «Хм. Он учел даже эту мелочь. Заправил зажигалку, которая пролежала где-то четыре года» – Заглянул в портмоне и блокнот. Быстро пролистал его. Все странички были на месте.
- Ну, что, посмотрели? Все на месте? Теперь взгляните на это, - Каеда протянул небольшой листок, на котором было отпечатано: Промышленный банк Аргентины, владелец счета – физическое лицо Бок Дмитрий и ряд цифр.
- Это Ваш счет в Аргентине, - продолжил Каеда, - в этом же банке имеется и мой счет. Завтра мы займемся финансовыми делами. Здесь функционирует Банк Шанхая и Гонконга, учрежденный когда-то американцами, англичанами и французами. Вы удивлены? Скажу Вам, Бок, банковские структуры иногда выше правительств. Этот банк могу привести как доказательство. Когда императором было принято решение об оккупации Французского Индокитая после поражения Франции в 1940 году, то формально эта акция была согласовано с французским правительством Виши. Если сказать точнее – это было уведомление, после чего немедленно последовал захват. Французы же выдвинули условие – сохранение дееспособности названного мной банка и его отделений в Гонконге и Сайгоне. Это условие без колебаний было принято. Война – ненасытный троглодит, которому нужно много такого, чего, к примеру, нет у воюющей страны. И хорошо, если есть возможность использовать третьи страны. Но для этого нужен инструмент – банк.
- Вы предлагаете создать компанию «Каеда энд Бок лимитед»?
- В этом нет нужды. Компания уже несколько часов существует. Теперь надо обеспечить ее финансовыми средствами. Предлагаю использовать акционерный принцип. Мне известна Ваша банковская история, однако это касается только банков на континенте. Я знаю, что Вы долгое время и активно работали и с американскими банками, но дальше этого мои знания не простираются.
- Господин Каеда, это и не к чему. Зачем забивать голову лишними вещами? Вы сказали акционерный принцип – замечательно. Какую сумму акционерного капитала Вы предлагаете?
- Пятьдесят тысяч долларов.
- Хорошо.
- Бок, я рад нашему согласию. Завтра мы посетим банк, собственно, именно для этого мы сделали остановку в Шанхае, дадим соответствующие распоряжения, и в путь. В путь отправятся двое: Бок и Маеда. Подошло время трансформации и для меня.
Каеда встал, подошел к окну и отодвинул штору. За окном растекалась чернильная темнота. Наступила ночь. Никакого света – это напоминало о том, что идет война. В доме была полная тишина. Она порождала вопрос: – какая война? Нет никакой войны, ведь так хорошо в уютном доме, так спокойно.
- Пора отдыхать, - молвил Каеда, задернул штору и направился в свою спальню. Его примеру последовал и Корнев. Но сон не шел к нему. Память прокручивала кадры прошлого. Это было так давно, но зримые картины прошлого вставали перед глазами, как будто это было вчера. Оставив родителей в Ялте, молодой, спортивной наружности паренек приехал учиться в Москву. Ему было шестнадцать лет. Год был 1911–й. Успешно преодолев экзаменационные испытания, юноша стал студентом технического факультета Московского университета. Как и многим студентам, выходцам из семей разночинцев, ему не приходилось рассчитывать на помощь родителей и потому пришлось искать работу, чтобы обеспечить себя всем необходимым для учебы и жизни. По объявленнию в «Ведомостях» молодой человек нашел почасовую работу на железнодорожной станции Москва-Сортировочная и, что самое главное, сносное по условиям и цене жилье. Хозяйка, преклонного возраста женщина, сдавшая Дмитрию комнату, тоже работала на железной дороге и жила в небольшом домике неподалеку от станции. Ее муж погиб во время революции 1905 года и овдовевшая женщина, чтобы как-то сводить концы с концами, сдавала одну из двух комнатенок постояльцам. Скоро состоялось первое знакомство студента с революционной марксистской теорией. Прочитав несколько нелегально изданных брошюр, Дмитрий заинтересовался этим учением, и стал посещать кружок по изучению марксизма. После многих лет реакции эти сообщества стали вновь появляться в рабочей среде. Студентом-четверокурсником Дмитрий вступил в ряды РСДРП и тогда же, подчиняясь партийной дисциплине, отошел от активной деятельности. Руководитель регионального комитета партии, старый рабочий-путеец, по-отечески относившийся к Дмитрию, прямо заявил ему, что его главная задача завершить образование и языковую подготовку. Будущей революции нужны грамотные люди. Это имело силу приказа. Однако завершить образование Дмитрию не пришлось. Началась война, и в августе 1915 года недоучившегося студента призвали в армию. Молодого человека, в совершенстве владеющего немецким языком, после тестовых испытаний, направили на краткосрочные курсы при Генеральном штабе армии Его Императорского Величества в Гатчину. Курсы готовили военных разведчиков для действующей армии. Через полгода новоиспеченный офицер военной разведки был направлен на Юго-Западный фронт. За дерзкий рейд по тылам противника накануне Брусиловского прорыва молодой командир был удостоин награды – офицерского Георгиевского креста. Октябрьский переворот застал поручика в тыловом госпитале, где он почти два месяца преодолевал последствия контузии. В январе 1918 года перед выпиской из госпиталя Дмитрий получил предписание прибыть в Петроград. Здесь состоялась его первая встреча с Дзержинским, возглавившим только что созданную ВЧК. Под его патронатом боевой офицер и член партии большевиков в обстановке строгой секретности занялся организацией разведывательной службы новой России. Корнев вспомнил, как в апреле 1922 года состоялась его последняя встреча с ФЭДом. Он помнил, как, войдя в кабинет Дзержинского, и поздоровавшись с ним по форме, тот усадил его, подошел к сейфу, извлек из него конверт плотной бумаги и, передав его в руки сидящего, коротко сказал: - Получите и ознакомьтесь, товарищ Корнев. В конверте были документы, удостоверяющие личность Корнева Дмитрия Ивановича и несколько листов отпечатанного текста, содержащего подробные данные его биографии.
- Ну, что, запомнили? Я думаю, Вы уже поняли, к чему идет дело? Совершенно верно. Речь пойдет о нелегальной разведывательной работе за рубежом. Конкретно – в Маньчжурии. Харбин стал третьим центром враждебной нам белой эмиграции. Но в отличие от Парижа и Берлина находится на сопредельной территории с протяженной и сложной линией границы. В ближайшее время там развернутся события, которые будут затрагивать наши интересы. Я думаю, Вы справитесь. Прощаясь, Дзержинский сказал: - Я знаю, – Вы курите. Прошу принять на память эту вещь, - и передал зажигалку. Ту самую, которая чудесным образом сегодня вновь обрела хозяина. Затем годы работы. Арест и предъявление обвинения в шпионаже. Тюрьма и одиночная камера. Образ женщины. Образ, теряющий с годами очертания, растворяющийся в прошлом. И над всем этим и рядом тревожное ожидание. Что ждет впереди? Наконец, воспоминания стали рассыпаться в хаотичные картины, цепляющиеся одна за другую и уплывающие в глубины подсознания, в темноту.
Корнев проснулся, когда было еще совсем темно, и только чуть отличная по оттенку полоска над угадываемым морем указывала, что время рассвета приближается. Окно, выходящее на восток, давало возможность наблюдать, не вставая с постели, за изменением красок.
- Может быть все это сон: и перелет, и постель, и эта комната, и окно, за которым постепенно меняются краски?
Как только на горизонте появилось светло-розовое пятно, возникло непреодолимое желание вскочить и побежать туда, к морю, к свету. Ощутить всем своим существом этот живой мир. Подавив в себе этот порыв, он пересел к окну и замер, всматриваясь вдаль и впитывая простые и вечные проявления природы. От этого занятия его отвлек шум в столовой. Это Каеда готовил утреннюю чайную церемонию. Перекинутое через левое плечо белейшее полотенце делало его похожим на вышколенного официанта.
- Прошу Вас, - взмахом руки он предложил занять место за столом, - сегодня у нас английский завтрак: вареные яйца с тостами и чай со сливками. Ведь Вы давно не пробовали сливок, Бок, не так ли?
- Так. Впрочем, как и тосты, и яйца.
- Да, да. Вот интересно – и сутки не прошли, как мы покинули Харбин, а я уже начал забывать его.
- Ну, мне, вероятно, понадобится много времени, чтобы начать забывать. Тюрьма, знаете ли, крепко вгрызается в память.
Каеда без комментариев разлил по чашечкам чай. После завтрака мужчины направились в город. Погода стояла великолепная. На небе ни облачка. Только утреннее, красное солнце над морем.
- Время до открытия банка у нас есть. Прогуляемся по набережной. Это наиболее красивая часть города, – было видно, что японец ориентируется в этих местах. Немного попетляв по узким улочкам района ли лонов, Каеда и его спутник оказались в торговом районе Синь Тянь Ди, застроенном традиционными китайскими домами, известными как шикумэни. От торговых рядов отвернули в сторону моря и скоро оказались на набережной Бунд. Здесь Каеда покрутился на месте, ориентируясь в какую сторону двигаться и, определившись, коротко бросил: - Туда.
К зданию банка подошли к моменту его открытия. Массивная входная дверь – и вот уже посетители в огромном мраморном зале. Зеркальный пол, отделанные мрамором стены, мраморные скульптуры и колонны, старинные кожаные диваны и кресла. Не хватало только персонажей из прошлого столетия в этих креслах и за этими столиками из ценных и редких пород дерева с тросточками и трубками в руках.
Каеда, похоже, неплохо ориентировался и здесь. Он увлек под руку своего несколько приотставшего спутника, направляясь к угловому кабинету. Вежливый банковский служащий, занимающий место за стойкой, предложил подготовить документы – поручения. Каеда быстро набросал на бланке короткий текст, передал документ служащему и с интересом принялся наблюдать за своим партнером. Тот методично заполнял бланк, затем придирчиво рассматривал его, аккуратно складывал в несколько раз, убирал в карман пиджака, брал следующий бланк и повторял операцию.
- «В тюрьме он утратил навыки письма, - подумал Каеда, - вероятно в этом дело». Наконец, желаемое было достигнуто, еще раз подвергнутый критическому осмотру документ был вручен служащему банка. Распрощавшись, компаньоны покинули здание и неспешным шагом двинулись по улице, повторяя маршрут в обратном порядке.
- Теперь нас здесь держит только одно, - резюмировал Каеда - подтверждение американского банка о том, что поручения приняты к платежу. Это мы узнаем через несколько часов. Я думаю, наши поручения уже направлены по фототелеграфу через Австралию в США. Остается только ждать.
Солнце было уже высоко, на небе по-прежнему не было ни облачка. Вчерашнюю непогоду унесло куда-то на континент. Вместе с ней унесло и большую часть сомнений Корнева. Замысел, вчера казавшийся фантастическим, сегодня не выглядел таковым. Пытаясь понять: в чем причина такой трансформации взглядов, Корнев невольно присматривался к Каеде. Японец, сменив униформу на гражданский костюм, словно помолодел, стал как-то раскованнее и проще и, в то же время, как-то увереннее в себе. «Да. Он вышел из старого образа и теперь вживается в новый. Так и должно быть. Это правильно. Это и мой путь», - подумал Дмитрий и почувствовал, что и он начинает освобождаться и от тюремного отупения, и от ошеломления последними, столь быстрыми событиями. Наступило состояние душевного подъема, когда сознание и подсознание, объединившись, оттесняют, архивируют прошлое в глубинах собственного «я», подготавливая силы для выполнения новой задачи.
Набережная осталась позади, мелькнула и пропала заслоненная домами излучина реки Хуанпу. Спутники приближались к своему временному пристанищу. Каеда взглянул на часы и сказал: - Пожалуй, уже можно звонить. Как только вошли в дом, японец направился к телефону, набрал номер и, когда ему ответили, что-то быстро и коротко спросил на родном языке. Ответ поступил моментально. Каеда опустил трубку, тут же вновь ее поднял и набрал другой номер. Этот разговор тоже шел на японском языке и был короток.
Повесив трубку, он подошел к столу, сел на стул и сообщил:
- Все в порядке. Наши поручения приняты к платежу. Полагаю нужным сообщить печальную весть: господа Корнев и Каеда прекратили существование. Однако, - театрально продолжил он, - позвольте сообщить и хорошую новость – появились господа Бок, точнее фон Бок, и Маеда – акционеры и совладельцы пока еще безвестной, но, я уверен, перспективной фирмы. Господин Бок, примите поздравления и уверения в почтении. – Затем уже нормальным голосом, - на сборы час. Подойдет машина - и в путь-дорогу. Нам предстоит, пожалуй, самый опасный отрезок пути – более двух часов днем в воздухе в ясную погоду без какого-либо прикрытия. Вы, Бок, человек набожный, помолитесь перед дорожкой.
За сборами время пробежало незаметно. С улицы послышался клаксон автомобиля и сразу вежливый стук в дверь. Маеда открыл. Перед ним вытянувшись стоял тот же юный водитель, который привез их сюда. Через час компаньоны были уже в воздухе, занимая те же места на жестких лавках, напротив друг друга. Бок не мог понять: почему после того, как самолет оторвался от земли, сразу же прекратил набор высоты, войдя в режим бреющего полета. Перекрикивая шум двигателей, Маеда объяснил, что полет проходит над оккупированной японскими войсками территорией, следовательно, поскольку нет угрозы снизу, это самый безопасный режим.
- Вот оно что, - думал Бок, - значит, им удалось таки оккупировать все прибрежные территории, значит, они достигли цели, поставленной еще несколько лет назад. Это успех. Но, … вероятно, запоздавший и потому бесполезный.
Миновали два часа. Двигатели сбавили обороты, машина накренилась на левое крыло, затем выравнялась, и, спустя несколько секунд, уже бежала по летному полю военного аэродрома в сторону пространства, закрытого сверху маскировочной сеткой. Самолет остановился около деревянного ангара, последний раз взвыл двигателями и замер. Спрыгнув на траву, Маеда и Бок, разминая затекшие ноги, отошли в сторону, наблюдая как летчики суетятся с дозаправкой. Маеда посмотрел на часы:
- Отлично. Идем по графику. Нам повезло, Бок. Мы долетели без приключений. Наверное, американцы сегодня решили отдохнуть. Далее полетим над морем, а там, увы, полные хозяева они, поэтому будем дожидаться сумерек. - Затем без всякого перехода добавил, - Я понимаю Ваше состояние и представляю, какие вопросы мучают Вас, но все же давайте оставим их на предстоящую морскую прогулку. Уверяю Вас, у нас будет достаточно времени, чтобы обсудить все в деталях. А сейчас, пока есть время, я хотел бы кое-что рассказать о себе. Должны же Вы знать хотя бы общее о своем компаньоне? Тем более что это имеет прямую связь с нашим делом. Имеет отношение и к Вам. Так вот. Я происхожу из рода ронинов – потомственных безземельных самураев, которые из поколения в поколение, на протяжении многих веков, служили даймё Симадзу. По вашему – княжескому дому Симадзу. Это могущественный дом, которому на принципе вассальной зависимости служило множество родов ронинов. По воле случая в группе ученых-вирусологов из отряда № 731 – так обозначался упомянутый мной исследовательский Центр по созданию биологического оружия - были двое потомков ронинов даймё Симадзу. Оба признанные лидеры или, как у вас говорят, закоперщики, генераторы идей. Я курировал отряд № 731 , поэтому знаю это. Они, конечно же, знают о моем происхождении тоже. Не мне объяснять Вам, как полезно для работы, если отношения между людьми складываются не только на чувстве долга, профессиональных обязательствах, служебных обязанностях, но и на личных симпатиях и привязанности, подкрепленных вековыми традициями. Поскольку они люди гражданские, то не думаю, что им придет в голову сотворить сэппуку, когда все кончится. И потому рассчитываю, что они будут живы и здоровы. Они – наша цель. Говоря об этих людях, я упомянул о воле случая. Но есть еще воля судьбы. Волею судьбы один из потомков даймё Симадзу – назовем его Тано – является членом «Годзенкайги» – Высшего Совета Империи. Он знает обо мне все, я о нем – немного. Да это и понятно: и по происхождению, и по общественному положению - между нами пропасть. Я упомянул о нем потому, что предвижу Ваш вопрос и хочу сразу дать ответ. Полковник Каеда обладал достаточным объемом власти, чтобы сохранить жизнь полковнику Корневу - арестованному резиденту советской разведки. Но его власти было бы недостаточно для вызволения Корнева из тюрьмы, появления Бока, Маеды и организации их тура в другую часть мира с определенной целью. Вы поняли меня?
- Да, я понял. Пока у нас есть время хочу спросить о главном. Мы должны преодолеть огромное расстояние, обосноваться в незнакомой стране, чтобы начать поиск людей там, где их сейчас нет и где они, предположительно, только предположительно, появятся? Вам не кажется это наивным? Почему Вы рассчитываете, что они вообще останутся живы? Война еще не закончилась.
- Для них закончилась. Они в метрополии. Помните, я говорил Вам? И в относительно безопасном месте.
- Но почему Вы думаете, что американцы будут разыскивать ученых-вирусологов? Может быть, им вообще ничего неизвестно об этих исследованиях?
- Известно. Еще в 1942 году Рузвельт поручил военному секретарю Стимсону организовать исследовательские работы по созданию биологического оружия ввиду того, что работы такого профиля проводятся в Японии. Нам не удалось тогда обнаружить канал утечки информации. Но факт есть факт. И есть германский пример Вернера фон Брауна и его команды. Ах, да, извините, Вы не знаете кто такой Вернер фон Браун. Этот человек - родоначальник германского военного ракетостроения. Брауна и его команду американцы нашли и вывезли в США. Так что японцев искать тоже будут. А если у них возникнут затруднения - им поможет Тано. Будут искать и Советы. И найдут. В Америке. Благодаря воскресшему Корневу, ну … и, конечно, мне. Так что, будем готовиться… - психологически. Чтобы отвлечь Вас немного от раздумий, я расскажу о своем маленьком секрете. Представляете, мне регулярно стал сниться, кто бы Вы подумали? Нет, угадать невозможно - Понтий Пилат. К чему бы это?
- Пилат, который казнил Иисуса? Вы не шутите?
- Отнюдь. Да, именно тот Пилат, который казнил Иисуса, и которого, к примеру, коптские и эфиопские христиане, и некоторые другие, тем не менее, причисляют к лику святых. Я думаю, здесь скрыта одна из тайн Христианской Церкви, тщательно оберегаемая Ватиканом вместе с апокрифическими Евангелиями, которые на протяжении веков хранятся за семью замками. Знаете, Бок, я по образованию историк и славист. Русский язык я знаю с детства. Несколько лет я жил с родителями в русском квартале Гонконга. У меня была возможность общаться с русскими детьми, а это, понятно, самая лучшая языковая практика. А раннехристианская эпоха – мое увлечение с юношеских лет. Причем настолько сильное, что я даже несколько лет самостоятельно изучал латынь. Что? Странное для юного самурая увлечение? История или язык? И то, и другое? Категорически не согласен! Что касается Истории, будь то История Рима или Египта, России или Германии – это общечеловеческое достояние! Да! Так вот, представляете, теперь это увлечение вернулось ко мне и захватило мои сны. Причем это не обрывочные сновидения, нет. Они приведены в систему и подчинены логике. Это странно, не правда ли? Маеда взглянул на часы, - у нас есть еще время. Я развлеку вас. Вот, послушайте:
Глава IV. Встреча с Арканием.
С террасы дворца прокуратор увидел Аркания, поднимающегося пружинистым шагом по дугообразной лестнице, спадающей от дворца к площади. Быстро промелькнув, тот пропал за громадой здания.
Опустив руки на каменные перила, прокуратор стоял, приподняв голову и подставляя лицо свежему морскому бризу. Вспомнилась первая встреча с Арканием в день прибытия в Иудею. Весь тот день Арканий провел с Пилатом. Сопровождал его в поездке по городу, присутствовал на приеме членов Синедриона, потом Ирода Антипы, прибывшего из Кесарии Филипповой с многочисленной свитой, вечером на ужине с Импатом – старшим трибуном расквартированной в Иерусалиме Второй Сводной когорты Двенадцатого Молниеносного легиона. После ужина Пилат отпустил Импата, но оставил Аркания, с которым хотел переговорить с глазу на глаз. Их беседа затянулась далеко за полночь. Пилат помнил, что испытал тогда удовлетворение: его личные впечатления от знакомства с Арканием совпали с теми характеристиками, которые ему дали в Риме.
Перед отъездом в Иудею Пилат посетил Магистрат и встретился с эдилом – членом магистратуры, отвечающим за обеспечение общественного порядка, полицейскую и тайную службы Империи. Там он впервые услышал это рабочее имя – Арканий (arcana – тайна) и имена двух его помощников: Калвус (calvus – лысый) и Лупус (lupus – волк). Узнал, что они родом из Рима, из сословия квиритов – свободных полноправных граждан. Последние двое подобраны для службы в Иудее самим Арканием. Пилат был удивлен и несколько разочарован тем, что его визит в магистратуру и беседа с эдилом незначительно раздвинули границы знаний о структуре и принципах работы имперской Тайной Службы. Эдил, уловивший разочарование Пилата, сказал ему: - Все, что необходимо знать Вам сообщит Арканий.
Пилат вспомнил, что потребовалось совсем немного времени для того, чтобы он проникся доверием к начальнику Тайной Службы. Пилат знал свою черту. Он всегда и везде выискивал и выделял профессионалов, в этом ему помогали интуиция и опыт. Эти люди становились его опорой.
Но вот на террасе появился гость. По его дыханию было видно, что он торопился. Направившись к прокуратору и не доходя шагов пяти, Арканий остановился, вскинул в традиционном приветствии вперед и вверх правую руку, затем приложил ее к груди и слегка наклонил голову:
- Здравия и долгих лет прокуратору!
- Прокуратор подошел, коснулся рукой плеча гостя, показывая тем самым расположение к нему и указывая другой рукой на ложе напротив того, на котором недавно возлежал сам. Арканий скинул плащ, отстегнул широкий кожаный пояс с закрепленными на нем с одной стороны ножнами с мечом, с другой – ножом и небольшим тубусом, и положил пояс с оружием рядом с ложем. Лязгнули ножны меча и ножа.
Тотчас на террасе появилась смуглая служанка с кувшином, глиняной плошкой и вышитым замысловатыми узорами куском чистого полотна. Сполоснув лицо и руки, Арканий занял предложенное ему место подле прокуратора. Служанка, приняв из рук Аркания полотенце, стрельнула взглядом в гостя и легкой, грациозной походкой направилась в покои дворца. Мужчины невольно проводили взглядом удаляющуюся высокую, стройную фигуру.
- Арканий, мне кажется, Вы произвели впечатление. При мне она так не ходит. А взгляд!
- Да, взгляд! Взгляд красоты. Но я не помню, чтобы видел ее раньше. Новенькая?
- Все новенькие. Мы поменялись с Вителлием. Он прислал мне своих слуг, а я отправил ему с Гермидием в Антиохию моих. Вителлий, как и я, считает, что прислугу периодически надо менять. К ним начинаешь привыкать, они врастают в местные условия, возникают какие-то отношения, выходящие за рамки их прямого предназначения. Это ни к чему. Однако новых слуг надо учить, обмен решает эту проблему.
- Она не арамейка?
- Нет, египтянка.
Вновь послышались легкие шаги. Египтянка в сопровождении второй служанки вернулась на террасу. В руках обеих были разносы, уставленные кувшинами, чашами и блюдами. Слегка приседая и мило наклоняясь, женщины расставляли яства на небольшом столе между ложами, стараясь делать все быстро и точно. Служанки закончили сервировку стола и замерли, почтительно и вопросительно глядя на прокуратора. Прокуратор окинул взглядом стол и кивнул головой. Женщины наполнили чаши вином и удалились. Мужчины подняли чаши, Пилат произнес:
- Здоровье императора Тиберия. - Смакуя вино, прокуратор опорожнил чашу. Гость последовал его примеру и теперь с интересом рассматривал играющую резными гранями и узорами чашу, выполненную из стекла. Это было настоящее произведение искусства. Римская работа, - пояснил Пилат, - позволяет, в отличие от глиняной посуды, сохранять вкус вина, и … просто красиво. Прокуратор теперь уже сам наполнил чаши вином и, неспешно отрывая ягоды винограда от свесившейся с блюда грозди, с видимым удовольствием наблюдал, как проголодавшийся в дороге гость утолял голод.
Насытившись, гость отодвинул блюдо и вежливо поблагодарил прокуратора. Тот поднял свою чашу, приглашая гостя. Пилат видел, как Арканий, осушив небольшими глотками чашу, с наслаждением прислушивается к вкусовым ощущениям. Прокуратор поднял руку, появились служанки, убрали со стола блюда, оставив кувшины с вином и водой, и фрукты.
- Я полагаю, теперь мы можем перейти к делу, - Пилат благожелательно поглядывал на гостя, предоставляя ему инициативу.
- Начну с главного. Подозрения о том, что волнения в Иерусалиме накануне праздника Пасхи были делом рук зелотов и сикариев, подтверждения не нашли. (Зелоты – антиримская партия, сикарии – боевое крыло партии, от слова sica – лат. кинжал. Примеч. авт.) Беспорядки в городе были спровоцированы самим первосвященником Кайафой.
- С какой целью? – быстро спросил прокуратор. По выражению лица прокуратора можно было понять, что его посетила именно сейчас догадка, причем догадка странная настолько, что он боится поверить ей. Арканий, внимательно вглядываясь в лицо собеседника, уловил это движение мысли и отвлечение на нее Пилата и выдерживал паузу, дожидаясь пока его внимание вернется к нему.
- Да, да, Арканий, продолжайте. Прокуратор кашлянул и отвалился на подушки ложа. Теперь он был само внимание.
- Цели три. Все они взаимосвязаны. Итак, первая. Уничтожить Иисуса, и не просто уничтожить, а уничтожить непременно руками римской власти. Вторая – подорвать веру в те идеи, в то учение, которое проповедовал Иисус, поскольку оно несет опасность для ортодоксальной иудейской веры и болезненно затрагивает интересы иерархов. Третья – компрометация прокуратора, как носителя имперской власти и в глазах Императора и Рима, и в глазах иудеев.
- Так, так, - произнес Пилат, - так Вы полагаете, что решение спровоцировать волнения в городе, было принято Кайафой после моего отказа рассмотреть дело и утвердить смертный приговор Иисусу?
- Точно так, прокуратор. Теперь это известно доподлинно.
- Мне помнится, - прокуратор устремил взгляд в сторону Стратоновой Башни, - я вернул дело Кайафе до полудня, а сразу пополудни начались волнения. Как же ему удалось так быстро все организовать?
- Это оказалось несложно. Представьте базар в Давидовом Городе у Старых Ворот, заполненный горожанами и приезжими с праздничными товарами и покупками, толпы богомольцев, нищих, воров и просто бездельников. И в этой возбужденной, словно улей, предпраздничной лихорадкой разношерстной толпе вдруг появляются десятка два людей, которые будоражат всех своими речами, призывают идти к Башне Хананела, где уже собралась толпа. А с Башни вещает……
- Позвольте, я прерву Вас, Арканий, поскольку это очень важно. Чтобы поджечь толпу, даже готовую вспыхнуть, нужен толчок, искра. Что это могло быть? Ведь не мог же Кайафа через своих эмиссаров прямо подталкивать народ к бунту против власти? Ведь не глупец же он? – В глазах прокуратора вспыхнул нехороший огонек, как будто в нем самом загорелся какой-то материал.
- Да, прокуратор, Кайафа умен и хитер. Его люди не подстрекали народ к бунту против Рима и, уж тем более, против местной власти. Они призывали людей выступить против Иисуса подосланного, да, да … подосланного Понтием Пилатом. Они кричали на базаре, что он подослан прокуратором для того, чтобы внести сумятицу, разрушить веру отцов и извратить законы предков. По моему поручению Лупус провел тайное расследование. Ему удалось через своих людей установить кое-кого из этих крикунов и даже узнать: кто и сколько им заплатил за это.
- Они были допрошены?
- Нет. Пока в этом не было необходимости.
- Хорошо. Вернемся к сути. Итак, подосланный Иисус, беспорядки и все прочее. Но позвольте, Арканий, зачем это нужно прокуратору, ведь это надо как-то объяснить?
- Есть объяснение. Прокуратор инициирует сумятицу и беспорядки, тем самым, показывая и доказывая, что местная власть не выполняет свои функции. Одним словом, Пилат добивается прямого римского правления, понимай - единоличного, как в большинстве других римских провинций, где местная власть вовсе не нужна.
- Да, - подумал Пилат, – действительно, в том виде как сейчас -не нужна. И если бы тогда, накануне Пасхи, я увез Гермидия и увел когорту Импата из Иерусалима, это было бы доказано. У меня был реальный шанс, но я его не использовал. Тиберий получил бы повод изменить установления своего великого предшественника – императора Августа, который ввел эту форму правления в Иудее. И сделать это не по собственной инициативе. Изменение формы власти было бы вынужденной мерой, продиктованной местными причинами. Эти горькие, выстраданные мысли пронеслись в голове прокуратора. Он вздохнул и сказал:
- Ах, вот как! Ах, Кайафа, ах коварный чернец! О, Небо! Эта догадка пришла ко мне, но пришла слишком поздно. Итак, уничтожение проповедника, как посланца римской власти! Неприятие народом его учения как заведомо враждебного по источнику происхождения – от той же самой римской власти! Конечно, с точки зрения ортодоксальных иудеев кто как не римская власть вложила в уста Иисуса слова: « Возлюбите врагов своих…»! Как просто! Да, и еще Вы говорите, третья цель. Так, так…- Пилат задумался. Теперь глаза его полыхали желтым огнем, как будто пришедшее к нему озарение воспламенило бурлящую желчь. Арканий, глядя на прокуратора, подумал: - «Все. Он уже понял все и дополнил картину сам». Как бы в подтверждение этого прокуратор продолжил, рассуждая вслух:
- Теперь мне кажется понятной до конца и роль Иуды. Предательство Иисуса – это только первая часть отведенной ему роли, вторая – свидетельствовать … против меня. Сохрани я жизнь Иисусу, – Пилат спасает государственного преступника. Предавая его казни, Пилат прячет концы в воду, скрывая собственное преступление. И есть показания своего, ручного свидетеля – Иуды, и невольного – Гермидия. Ах, Кайафа! И Тит Плавт, и Росций Галл в одном лице! (Тит Плавт и Росций Галл - знаменитые в те времена в Риме сценарист и актер.) Пилат замолчал, устремив отсутствующий взгляд в морскую даль, где уже сгущались вечерние сумерки. Огоньки в его глазах погасли. Мгновение – и прокуратор преобразился. Лицо стало жестким, глаза потемнели и приобрели холодный блеск.
- Арканий, если все это так, то следует ожидать следующего хода…
- Он уже последовал, прокуратор.
Арканий наклонился, поднял с пола пояс и отстегнул от него небольшой тубус. Вновь глухо звякнул металл. Из тубуса Арканий извлек свиток и передал прокуратору. Приняв свиток, он поднял руку и, обратив лицо в сторону дворца, крикнул: - Светильники сюда. – В густеющих сумерках от дворцового входа к ложу прокуратора двинулась фигура, освещенная двумя светильниками. По мере ее приближения, прокуратор и гость рассмотрели третий источник света: мерцающие прекрасные глаза египтянки. Отпустив служанку, прокуратор развернул свиток и, пристроив пергамент между светильниками, стал читать. Даже в этом неверном свете Арканий увидел, как лицо прокуратора стало преображаться, приобретая хищные черты. Дочитав, Пилат бросил свиток на стол и брезгливо потряс кистями рук, словно они были испачканы. Взяв кувшин и наливая в чаши вино, прокуратор чуть слышно с отвращением повторял:
- Императору Тиберию… Понтий Пилат…провокация…
- ….подстрекательство к бунту … пренебрежение к закону … попытка спасти от наказания государственного преступника … им же подосланного…самоуправство … стремление к власти, сравнимой с императорской … Иуда … Гермидий, – наполнив чаши, Пилат, приглашая, поднял свою и, подождав гостя, осушил ее до дна. Затем бросил косой взгляд в сторону свитка и спросил:
- Это копия, где же оригинал?
- Оригинал с курьером движется в сторону Газы, затем морским путем последует в метрополию.
- Хм…. Арканий, расскажите мне подробно обо всем этом.
- Извольте. Вчера мне стало известно, что жалоба, - Арканий кивнул в сторону свитка, - подготовлена и подписана Кайафой и кое-кем из состава Синедриона. Я немедленно поручил Лупусу организовать наблюдение за дворцом Кайафы и за перемещениями первосвященника по городу. Калвус занялся выяснением: кто из особо доверенных лиц Кайафы находится в городе. Вечером того же дня Кайафа, облаченный в светское платье, посетил некоего Рафаила, проживающего в доме недалеко от Овечьих Ворот. С Рафаилом проживают жена, двое детей и служанка. По счастью, служанка дружит с Калвусом, и виделась с ним до прихода Кайафы. Тем же вечером служанка сообщила Калвусу и о визите Кайафы, и о том, что хозяин собирается рано утром выехать в Газу. Пришлось Калвусу отправиться в качестве легионера на службу у южных городских ворот. Так он убедился, что Рафаил с двумя сопровождающими действительно собрался покинуть город. Но прежде чем Рафаил выехал за городские ворота, Калвус показал его своему человеку и тот с опережением отбыл в Газу. Там он в качестве попутчика пристанет к ним.
- Это правильно, - живо согласился Пилат, - далекие путешествия всегда чреваты опасностями. И в городах полно всякого сброда, и на дорогах не всегда спокойно. Не так ли?
- Да. Так, значит, прокуратор полагает… - начал Арканий, но Пилат прервал его:
- Я полагаю, что курьер должен выполнить свою миссию и благополучно вернуться. Не будем доставлять Кайафе лишнее беспокойство, он должен пребывать в убеждении, что дело сделано и остается только ждать.
Пилат задумался: - «Ни из Газы, ни из Пелусии суда в метрополию не ходят. Значит, курьеру придется сухопутным или морским путем добираться до Александрии. Дорога от Иерусалима займет минимум пять дней. Это моя фора».
- Вот что, Арканий, немедленно пошлите гонца в Иерусалим, мне срочно нужен Калвус. Он поедет в Рим с моим поручением.
- Калвус здесь, он прибыл со мной.
Прокуратор широко открытыми глазами посмотрел на Аркания и произнес:
- Повторю то, что уже говорил ранее: я рад, что судьбой нам предопределено работать вместе. Вы еще раз оправдали мои самые лучшие ожидания.
- Ваши слова делают мне честь, прокуратор.
- Однако уже поздно. Пора отдыхать. Продолжим утром. Повернув лицо к дворцу, Пилат позвал:
- Луция!
Арканий поднял с пола свой тяжелый пояс. Прокуратор, глядя на него, и, как будто вспомнив что-то, спросил:
- Простите мою наблюдательность, Арканий, но когда Вы доставали свиток из тубуса чуть было не выпал второй. Он имеет отношение к нашему делу?
- Прямое. Он касается Вашего поручения, о котором я не успел доложить: об Иисусе и его учении.
- Дайте мне его. Я прочитаю, ибо чувствую, что сон не скоро придет ко мне этой ночью. Это написал Он?
- К сожалению, нет. Древние пророки, как утверждается, извещали о Его приходе, их письмена пришли из глубины веков. Он же, придя, не оставил письменных документов. Ни одного. Это странно, но факт!
Подошедшая египтянка, держа в руке светильник, ждала указаний. Прокуратор обратился к ней: - Луция, проводи гостя, ты мне сегодня более не понадобишься. С легким поклоном женщина отступила и, грациозно развернувшись, пошла к входу во дворец. Попрощавшись с прокуратором, Арканий последовал за ней. Обе фигуры скоро пропали в покоях дворца. Пилат остался один в крошечном освещенном клочке пространства, окруженный ночной тьмой. Расстелив свиток перед собой, Пилат начал читать пояснения Аркания о том, что текст содержит подробное изложение проповеди Иисуса, с которой он обратился к своим последователям в горах недалеко от Геннисаретского озера. В этой проповеди, названной потом Нагорной, Иисус, словно предчувствуя скорую смерть, изложил в лаконичной форме суть своего учения.
Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и … такому … недоступному.
Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.
Пилат увидел самого себя, идущего шаткой походкой к своим солдатам, хрипящего из последних сил: - прощены! – и падающего в траву. Он вспомнил, как свет в его глазах начал меркнуть и сжиматься пока не превратился в точку, которая тоже исчезла в темной тишине. Потом резкий запах и прямо перед ним невозмутимое лицо центуриона Потера, держащего в руках тряпку, смоченную уксусом.
Очнувшись, он не мог понять, сколько времени был в забытьи. Кое-как встал, опираясь на мощную руку центуриона, и стал осматриваться. Он увидел вокруг себя радостные лица легионеров. Радостные оттого, что они победили, что они остались живы, что они прощены и избежали децинации и позорной казни. Он увидел, как солдаты уносят раненых к уже поставленным шатрам эскулапов, затем возвращаются и укладывают тела своих погибших в бою товарищей в ряд, показавшийся тогда Пилату бесконечным. Затем бегут к поверженным, но еще живым врагам. Те ковыляют, бегут, ползут, пытаясь спастись, или просто катаются и корчатся на окровавленной траве, завывая от боли и страха. Но убежать, уползти, спрятаться и спастись не удается никому.
Начинается кровавая вакханалия. Перед Пилатом поплыли лица его солдат, теперь искаженные ненавистью, обезумевшие от крови, потерявшие человеческий облик. Пилат хочет крикнуть им: - Опомнитесь, римляне! Вы же воины, а не убийцы! - Но нет сил. Да и… бесполезно.
Послышался треск и шипение. Погас и второй светильник. Пилат в полной темноте вытянулся на ложе и закрыл глаза. Теперь он мысленно видел перед собой избитое, в кровоподтеках лицо осужденного, его полный достоинства спокойный взгляд уже отрешенный от этого мира, который он хотел видеть совсем другим и за который готовился принять смерть. Перед этой светлой величественной фигурой стоит согбенный, черный Кайафа, потрясающий рукой со скрюченными пальцами, сверкающий глазами и брызгающий слюной. Пилат хочет оттолкнуть черную фигуру, но не может поднять ватную руку. Тогда он решил увести осужденного от этого злобного фанатика, но не смог сделать и этого. Свинцовые ноги не отрывались от пола.
Последней мыслью Пилата, прежде чем сон окончательно завладел им, была: « И этот человек с его Учением и Верой, да в наше-то время?! О, небо! О, люди»!
Пилат проснулся с восходом и первое, что увидел: пылающего в лучах солнца на Стратоновой Башне императорского орла. Прокуратор встал с ложа и, накинув на плечи плащ, подошел босой к каменным перилам террасы и замер. Утреннее солнце, наполовину выплывшее из-за линии горизонта, ласкало лицо первыми нежными лучами. Это восхитительное время, когда солнце еще мирится с соседством ночной прохлады. Но оно, увы, непродолжительно. Как только светило оторвется от земли, его лучи, теряя нежность, зальют все горячими, а затем испепеляющими потоками света, раскаляя камни и стремясь выжечь все живое. Наслаждаясь минутами утреннего покоя, Пилат вернулся мысленно к вечеру минувшего дня: к беседе с Арканием, к прочитанным свиткам и той последней, врезавшейся в память мысли: - «И этот человек – Иисус, с его Учением и Верой в наше-то время»!!
Пилат уловил движение за спиной, обернулся и увидел служанку, принесшую воду для умывания и убирающую со стола кувшины и чаши вечернего застолья.
- Тертулла, - обратился он к ней, - принеси принадлежности для письма.
Служанка замерла в вопросительной позе, в ее глазах застыло виновато-удивленное выражение.
- Ах, да, - вспомнил прокуратор, - она же не знает латыни. Осторожный Вителлий давно ввел правило: деловые встречи и просто дружеские приемы должны обслуживаться прислугой, не знающей латыни, так удобнее гостям и спокойнее хозяину. – Пилат повторил просьбу на арамейском, подошел к столу, сполоснул лицо и руки, и сел за стол. Быстроногая служанка уже расставляла перед ним письменные принадлежности.
Склонив голову над столом, прокуратор быстро написал первое письмо, адресованное жене Клавдии, которая сейчас находилась в Риме. В письме он кратко описал ситуацию и просил супругу передать его письмо, упреждающее донос, и копию самого доноса Макрону. Пилату было известно, что маниакально подозрительный Тиберий получал всю адресованную ему корреспонденцию из рук Макрона – префекта преторианской стражи, обеспечивающей охрану императора. Помахивая письмом, чтобы оно быстрей просохло, Пилат задумался.
Дряхлеющий император, итак имевший целый букет не очень приятных качеств, в старости присовокупил к ним еще несколько: болезненную подозрительность, мелочную придирчивость, склочность, склонность раздувать свои больные фантазии, придавать им причудливые формы и затем видеть в них посягательства на священную особу императора и государственную власть. Терзаемый страхами и подозрительностью, Тиберий давно уже обосновался на острове Капри, полагая, что в сравнении с шумным и неспокойным Римом, здесь он будет в большей безопасности. Естественно, наклонности императора способствовали процветанию в его окружении интриг, доносительства, наветов и клеветы, создавая тухлую обстановку вражды и неприязни.
Положив перед собой чистый пергамент, прежде чем приступить к написанию письма Макрону, Пилат спросил сам себя: - А каков он сейчас, Макрон? - Постоянно находясь при особе императора в этой, прямо скажем, гнилой среде, может быть, и он изменился? И можно ли к нему относиться как к тому Макрону, которого я знал ранее? Неизвестно. Тем не менее, письмо с приложением -–доносом следует, пожалуй, отправить. Я ни о чем не буду просить Макрона. Я введу его коротко в курс дела, детали же сообщит Клавдия. Доносы на меня поступали и ранее. И это никого не удивляло. Обстановка в Иудее никогда не была простой. Но в этом случае мы подошли к Рубикону.
Ах, Кайафа, Кайафа! Следует признать, что этот хитрец осведомлен и о характере императора, и об обстановке при его дворе. Следовательно, есть кто-то в Риме, а может быть и на острове, кто информирует Кайафу. И это человек непростой. Да, непростой. Располагая информацией об обстановке при дворе, Кайафа не может не знать, как все же непросто добиться внимания императора и, тем не менее, рассчитывает на это. Можно предположить, что именно к этому человеку направляется с доносом Рафаил. Но кто же это? Надежда на Калвуса. Он умен, хитер, изворотлив, исполнителен и… ему всегда нужны деньги. Впрочем, кому они не нужны?
Итак, после встречи с Клавдией, Калвус вернется в порт Путеолы, куда прибывают суда из Александрии и будет дожидаться Рафаила.
Пилат начал быстро писать. Остро отточенный конец стила, поскрипывая, бегал по листу пергамента. Заканчивая письмо, Пилат оторвался на миг и поднял левую руку, вызывая слуг. Услышав за спиной легкие шаги, прокуратор повернулся вполоборота. Это была Луция. Взглянув в лицо девушки, Пилат подумал: «-Хм. Пожалуй, это можно назвать румянцем на смуглом лице. А глаза! Глаза! Похоже, Арканий оправдал не только мои ожидания!»
- Луция, пригласи Аркания.
Тень легкого смущения обозначилась на лице прекрасной служанки, в глазах мелькнуло озорное выражение. Она поклонилась и побежала. Легкая льняная ткань облегала при каждом движении изумительную фигуру убегающей красавицы.
Скоро послышались шаги Аркания. Пилат, предваряя процедуру приветствия, махнул ему рукой, приглашая занять место перед собой:
- Сегодня в полдень из Кесарии в Путеолы и далее в Остию (Рим) отбывает судно. С ним должен отбыть и Калвус. Документы он передаст моей жене. Чуть позже я сам вручу ему их. Затем он должен вернуться в Путеолы и ждать там Рафаила. Задача – выяснить, кому Рафаил везет донос Кайафы. Рафаил, как я уже говорил, выполнив поручение, должен благополучно вернуться в Иерусалим.
Пилат замолчал, глядя в морскую даль. Арканий, не отрывая глаз и не шевелясь, смотрел на прокуратора.
- Да, вот еще что, - продолжил тот, - помните, я говорил Вам о тех опасностях, которые поджидают путешественников в городах и на дорогах? Так вот. В метрополии дела с этим обстоят еще хуже, чем в провинциях. Имейте это в виду и проинструктируйте Калвуса.
- Есть, правда, один нюанс, - после некоторой паузы продолжил прокуратор, - Путеолы – это ближайший к острову Капри порт. Может случиться так, что Рафаил или тот, кому он передаст послание, пожелает сразу отправиться на остров. Впрочем, Калвус, полагаю, достаточно предусмотрителен и я надеюсь на него. Пилат отвел глаза, всматриваясь в даль, и тихо произнес: - Представляю, какое разочарование постигнет разбойников, когда они обнаружат какую-то кляузу.
Пилат обратил лицо к собеседнику, его пытливый взгляд уперся в глаза хранящего молчание Аркания. Прокуратор чуть помедлил, затем взмахом руки подозвал Луцию и приказал: - Калвуса ко мне.
Луция, которой раньше не доводилось слышать это имя, подавилась смешком и пропала в покоях дворца. Долго Калвуса искать не пришлось. Через мгновение коренастая фигура предстала перед прокуратором. Последовало традиционное приветствие: - Salve Caesar imperator!
Пилат ответил взмахом руки и подошел к нему почти вплотную.
Перед прокуратором почтительно стоял среднего роста атлетического телосложения молодой мужчина. Несмотря на возраст, его когда-то буйная шевелюра решила почему-то покинуть этот мощный череп, оставив, видимо на память, светлые, легкие, редкие завитки у висков, ушей и на затылке. Полностью лишенная волос тотальная лысина темени была загорелой и блестела на солнце. Лицо же было розовато-белым, будто солнце его не касалось вовсе. Большие серые глаза выделялись на фоне удивительно голубых белков. Эти глаза, обрамленные ресницами, длине которых могла бы позавидовать любая красавица, внимательно смотрели на прокуратора. Это был взгляд человека, знающего себе цену. На могучей шее, сбоку над сборкой плаща, билась жилка, как бы напоминая, что эта сила и мощь являются всего лишь живой плотью.
Глядя ему в глаза, прокуратор сказал:
- Я слышал о Вас только хорошие отзывы и надеюсь на Вас.
- Благодарю. Прокуратор может располагать мною.
- Вам предстоит ответственная миссия. Эти документы Вы должны вручить в Риме моей жене. Здесь все есть, - Пилат передал Калвусу свернутые в свиток листы пергамента, – остальное Вам скажет Арканий. И, обращаясь уже к обоим: - В случае успешного выполнения задания вас будет ожидать награда. Успеха! Да поможет нам Беллона! Все. Когда закончите, Вас, Арканий, жду на берегу. Пилат по узкой, каменной, извилистой лестнице, обвитой местами диким виноградом, стал спускаться к берегу.
Солнце, зависшее над выжженной землей, готовилось к нанесению дневного удара.
Пилат спустился к берегу и оказался в небольшой бухте, созданной причудливым очертанием дворцовой скалы. Она же – эта скала – закрывала собой от солнца почти до полудня прибрежную часть бухточки, куда и вела лестница с террасы дворца. Пилат сбросил плащ, скинул сандалии и направился к грубой каменной лавке, сооруженной прямо у кромки воды. Легкие волны с тихим плеском подкатывались к ней, задумывались на мгновение и отступали, готовясь к новому пришествию. Пилат любил это место. Здесь он рассчитывал продолжить вчерашний неоконченный разговор с Арканием. А пока Пилат бездумно закапывал ступни ног в песок, поглядывая иногда влево, где вдалеке вспыхивал на солнце через небольшие промежутки времени шлем легионера, несущего охрану территории дворца и мерно повторяющего один и тот же маршрут.
Наконец, послышались быстрые шаги, петляющие вместе с лестницей, и шелест песка под ногами спустившегося Аркания.
- Присоединяйтесь ко мне, Арканий, места здесь достаточно.
Арканий, следуя призыву и примеру прокуратора, сбросил плащ, отстегнул и аккуратно сложил на плоском камне тяжелый пояс с мечом и ножом, скинул калиги и, осторожно ступая по воде, присел на другом краю каменной лавки.
- Итак, Арканий, продолжим разговор. О личности, происхождении, семье Иисуса говорить не будем. Тем более, что говорить-то особенно не о чем. Странные обстоятельства: с момента рождения и до последних дней его жизнь изобилует всякого рода слухами при полном отсутствии достоверных данных. Чего стоит хотя бы этот слух о том, что отцом Иисуса является легионер Пантер, и что будто муж выгнал жену с прижитым на стороне ребенком из дома, и она скиталась с ним в Египте и Индии? Каково? Я прямо-таки вижу за всем этим Кайафу. Кстати, не он ли постарался, чтобы человек принявший смерть за веру ушел и не оставил никаких письменных свидетельств? Да. Однако вернемся к рождению этого человека. По вашим сведениям он родился в тот год, когда по указу императора Августа проводилась перепись населения Империи. Это так? Вы не могли ошибиться?
- Ошибка исключена. Он родился в пути. Местная власть обязала иудеев проходить регистрацию не по месту фактического проживания, а по месту рождения. Вообще, должен сказать, история той переписи в Иудее темна и скандальна, но детали мне неизвестны.
- Пилат живо вступил в разговор: - Мне они известны. Я помогу Вам ликвидировать этот пробел в знаниях. Мне эту историю поведал в Риме Копоний. Он специально приехал ко мне, когда узнал о моем назначении в Иудею. Почтенный старец рассказал мне и об этой переписи. Именно он был прокуратором Иудеи в то занятное время. По его словам, он не придал значения и как-то пропустил инициативу местной власти относительно механизма проведения переписи в Иудее и только позже уяснил, в чем тут дело. Что такое перепись по месту рождения? Кто-то был в отъезде, кто-то болел, кто-то просто не имел возможности поехать в родные места или не захотел. Таким образом, данные переписи оказались существенно занижены по сравнению с фактической численностью населения. А сбор подушного налога осуществляется по месту фактического проживания, но контролируется Римской квестурой по данным переписи. Улавливаете? Пока Копоний разбирался в ситуации, кто-то хорошо погрел руки на разнице. Такая вот история. Но мы отвлеклись, прошу Вас, продолжайте.
- Да. Так вот и пришлось беременной женщине с мужем из города Назарета, где они проживали, ехать в Вифлеем, откуда оба были родом. И вышло так, что выехали двое, а к месту назначения прибыли втроем. Так что ошибки быть не может. - Прокуратор что-то подсчитал в уме и сказал: - Мне он показался моложе. Ну, хорошо. Обратимся к Учению Христа. Я прочитал свиток и составил свое мнение. Но хотел бы выслушать Ваши соображения. Прошу.
- Благодарю. Начну с проповеди, которую Вы прочитали. Она есть прямое и краткое изложение всего Учения и Веры Христовой. Нетрудно заметить, что базой Учения Христа являются те же заповеди Моисея: не убий, не укради, не возжелай и так далее. Возникает вопрос: так в чем же тогда суть идейного конфликта Иисуса с первосвященником Кайафой? На мой взгляд, ключ к пониманию этого дал сам Иисус в той же проповеди. Этим ключом является фраза: «Не думайте, что пришел я нарушить Закон или пророков, не нарушить пришел я, но исполнить», и далее перечисляет заповеди. Тем самым Иисус говорит: - Эти заповеди и только они – Закон, все остальное - вне его. А что же это остальное? Остальное – это надстройка, которую создали и создают первосвященники и фарисеи - книжники, якобы, на основе того же Закона. Вот примеры.
Написано: «Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен». Это постулат. А как же тогда « не убий»? А как же быть с Вами, прокуратором, наместником Императора, носителем римской власти, поклоняющимся многим богам? И что представляет собой покоренный Римом народ, которому этот постулат вдалбливается в голову? Это сухой хворост, а зажженный факел в руках Кайафы.
Другой пример. Написано: «Не мсти, не имей злобы на сынов народа твоего». Остальным, по смыслу, можно мстить как угодно. И «возлюби ближнего своего», следовательно, относится только к одной категории людей и распространяется только на иудеев.
Теперь наложим это на Заповеди или Закон Моисея, и что от него останется? Останется инструмент, которым ловко манипулируют Кайафа и иже с ним. Иисус видит это и говорит: - Нет, это не Закон, Закон – вот он. Иисус идет дальше. Он говорит в Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Он призывает там же: «Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким и будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Он видел торговцев и менял в Храме недалеко от Соломонова притвора, и там же овец и коз, словно на рынке у Овечьих Ворот. В гневе он разогнал и людей, и животных, и сказал: «Никто не может служить двум господам….. Не можете служить Богу и мамоне (богатству)». Он обращался ко всем, но отнесли эти слова, в первую очередь, на счет первосвященников и левитов.
Я полагаю, именно отсюда исходит причина упорства Кайафы и его желания придать смерти Учителя. И это понятно, ведь его, Кайафу, хотят лишить инструмента, с помощью которого он судит кто прав, кто виноват, кому как жить или не жить вовсе, кому торговать в Храме, кому нет, и кому и какие делать подношения храму и ему, Кайафе?
- Довольно, Арканий, отдохните, посидите здесь. Пилат встал и медленно пошел прочь по берегу, утопая стопами в мокром песке. Его вновь захлестнула волна желчи, теперь имеющая явный привкус ненависти. Движение сбивало и поглощало эту волну. Прокуратор мысленно повторил: - Инструмент! Инструмент - это и я, Пилат. Инструмент Кайафы! Может быть не только инструмент, но и символ. Ложь о том, что Пилат подослал Учителя с его проповедями, забудут быстро. Правду о том, что я послал его на смерть, будут помнить долго.
Прокуратор успокоился, вернулся и сел на свое место:
- Арканий, продолжайте.
- Итак, логическое понимание конфликта есть. Теперь обратимся к вопросу: почему Кайафе нужно было сотворить казнь именно руками римской власти? Это принципиальный вопрос! Помните, я докладывал о третьей цели – компрометации прокуратора Иудеи? Это и есть ответ и объяснение. По логике Кайафы, как излагается в доносе Императору, когда Иисус был уже схвачен местной стражей, и дело дошло до суда, прокуратор стал опасаться огласки своей роли в организации беспорядков в городе. Из-за этих опасений он перевел арестанта в римскую преторию и затем предал Иисуса смерти на кресте, предотвращая, таким образом, возможность огласки своей преступной роли. И в этот логический посыл органично вписываются и спровоцированные самим первосвященником беспорядки в Иерусалиме, и появление Гермидия на суде-совещании, и обращение к императору. Арканий замолчал. Прокуратор поднял голову и увидел, что солнце скоро поднимется над скалой и превратит их убежище в пекло.
- «Да, есть логика в рассуждениях Аркания. Она многое объясняет», – подумал прокуратор, вслух же сказал: - По этому вопросу достаточно. Перейдем к следующему.
- Следующий – Варавва. Везунчик Варавва. Ему 29 лет, не женат, происходит из хорошей семьи. Его отец торговал посудой, был уважаемым человеком. После смерти отца Варавва и зять – муж сестры – продолжили дело. Но скоро Варавва заскучал, бросил дело, стал гулять, но, что хуже, стал играть. Игроки дали ему почему-то латинское прозвище – Дивес (dives – богатый). Сестра пыталась образумить его, помогала ему, когда он спустил свою долю наследства. Но бесполезно. Он опустился, говорят, стал воровать. Попался. Убил стражника при попытке задержать его. Но, должен доложить, история эта темная. Физически он очень силен. Смышлен, азартен и авантюрен. Он отличается от обычных обывателей, и не потому, что хочет выделиться, нет. Он другой, особенный. Он быстро сходится с людьми, но его не всегда понимают и, по-моему, поближе узнав, начинают относиться с некоторой опаской. Живет, где придется, но всегда возвращается к Саре – одинокой женщине, проживающей в Верхнем Городе. Похоже, Сара любит непутевого Варавву и потому прощает ему все: и его длительные отлучки, и постоянные долги, и преследования кредиторов и многое другое. Вероятно, и он любит ее. По-своему. Наделав долгов и осев у Сары, он начинает искать возможность заработка, чтобы рассчитаться с долгами. Человек он, несомненно, неглупый и даже способный. Все, за что он берется, у него получается. Он и строитель, и гончар, и медник. Но как только он достигает успеха и рассчитывается с долгами, тут же теряет интерес к делу и берется за старое. И вновь все идет по кругу. Какое-то время он работал во дворце Кайафы. Менял черепицу на крыше, потом укладывал плитку вокруг дворца. Руки у него действительно хорошие. Говорят, что Кайафа предлагал ему постоянную работу при Храме. Но где там? Ушел. Сейчас у него после чудесного спасения период просветления. Вместе с зятем он уехал в Александрию за товаром.
- Что можете сказать о Саре?
- Очень красивая женщина. О ней говорят – шикса, она родилась от смешанного брака иудея с гречанкой. Очень чистоплотная и трудолюбивая женщина. Она швея. Шьет талифы, талесы, хитоны, синдоны, кефи, платки, покрывала и прочее.
Прокуратор поднял голову и посмотрел вверх. Солнце уже вышло из-за скалы и сожгло все очарование этого уголка.
- Пойдемте, Арканий, иначе мы изжаримся здесь.
Пилат накинул плащ и капюшон на голову. Арканий надел калиги и застегнул на себе свой тяжелый пояс с мечом и ножом. Пилат, глядя на меч, спросил: - Это не гладиус эспанус, не стандартный образец, верно?
- Да, это не стандартный образец. Этот меч выкован из дамасской стали. Она прочнее, поэтому можно сделать меч уже, но длиннее при том же весе.
- Да, да, я припоминаю. Еще диктатор Сулла в свое время интересовался и этой сталью и оружием из нее. Сулла всегда питал интерес к оружейным новинкам. Но я не помню, почему он оставил это дело?
- Оставил, насколько мне известно, потому что убедился в невозможности организовать массовое производство из-за дефицита каких-то присадок или добавок к стали. Да и мастера – их мало и они фанатики. Они готовы подставить головы под собственные мечи, но сохранить свои секреты.
За разговором поднялись на террасу дворца. Не было ни малейшего ветерка. От плиток пола веяло таким жаром, что воздух подрагивал. Прокуратор посмотрел в сторону залива. Бухту покидала и выходила в открытое море небольшая флотилия. С высоты Стратоновой Башни, расправив крылья, гордо и напутственно вслед ей смотрел императорский орел.
Прокуратор и Арканий направились к дворцу.
- Арканий, уже полдень - время прандиума, прошу Вас отобедать со мной. Потом я отпущу Вас. Я думаю, к тому времени жара несколько спадет.
- Благодарю.
Войдя под своды дворца, прокуратор и его спутник по внутренней дворцовой лестнице спустились в помещение, вырубленное под дворцом в теле скалы. Это был довольно просторный округлый зал с высоким сводом, в котором были прорублены два туннельных окна. Туннели от свода зала шли под наклоном и заканчивались окнами южной стены дворца. Благодаря этим окнам помещение и проветривалось, и освещалось в дневное время мягким рассеянным верхним светом. Стены зала были условно поделены на четыре части и покрыты грубоватыми барельефами четырех культур. Восточная часть была посвящена месопотамской или шумерской культуре. Южная – египетской, северная – эллинистической, западная – римской.
Валерий Грат, предшественник прокуратора в этой должности, приведя Пилата впервые в этот зал, рассказал ему, что и город и дворец были построены царем Иродом в честь Рима и в дар ему. Затем подвел Пилата к южной части зала и показал высеченный на каменной поверхности расплывчатый силуэт египетского бога Амона – Ра. Единственной четко очерченной деталью барельефа был глаз. В глазную впадину был вправлен отполированный, идеально круглый черный турмалиновый глаз. Глубина глазной впадины и размеры глаза были подобраны так, что в каком месте зала ты бы ни находился, взгляд божества был направлен на тебя. В яркую солнечную погоду его взгляд был спокойным и теплым. В сумерках становился грустным. При свете лампад блик на отполированной поверхности турмалина напоминал зрачок. Теперь это был взгляд из вечности, холодный и беспристрастный. В грозу при сполохах молний силуэт Амона на стене становился ясным и четким, глаза же не было видно вовсе, словно бог был недоволен и закрывал его. В восточной части на фоне шумерского орнамента Валерий показал Пилату еще более расплывчатую фигуру. Это, сказал он, иудейский ангел бездны, губитель Аваддон. Никто не знает, изображен он греческими мастерами по недосмотру Ирода и назло ему, или же это был замысел царя. Дескать, смотрите римляне! Помните, римляне! Я есть! И я здесь! И, если в свете молний Амон закрывает свой единственный глаз, не желая смотреть на разгул темных сил, то Аваддон, наоборот, широко раскрывает оба своих и смотрит издевательски и нагло, а кривая рожа изображает невиданно мерзкую ухмылку.
Убранство зала было простым. Большой рабочий стол и кресло размещались прямо под окнами свода как раз под фигурой Амона. Напротив, по диагонали располагался, как его называл прокуратор, «триклиниевый» отсек со столом и ложами вокруг него. Зачастую зал превращался в кубикул – спальню прокуратора. Рядом с рабочим и обеденным столами на стенах висели свитые из конского волоса бечевки, убегающие по закрепленным металлическим скобам в лестничный проем и по нему наверх к колокольчикам вызова прислуги. Каменный пол был покрыт чудесными коврами ассирийской работы. Они скрашивали каменную серость и тяжесть, придавая помещению жилой вид и уют. Этот зал, собственно, и был резиденцией прокуратора Иудеи. Здесь он работал с документами, здесь принимал посетителей и гостей, здесь и спал в холодное время года и в непогоду.
Луция и Тертулла уже хлопотали в триклиниевом отсеке, готовя обеденный стол.
Прокуратор прилег на ложе. Следуя его приглашению, Арканий расположился напротив, и теперь оба наблюдали за ловкими движениями красивых женских рук, выставляющих на стол блюда, чаши, кувшины. Закончив сервировку, Луция наполнила чаши вином. Пилат кивнул и обе служанки пропали в лестничном проеме. Легкие шаги босых ног по каменным ступенькам затихли вдали.
Пилат поднял чашу, его гость тоже и оба осушили их до дна за здоровье императора. Вновь наполняя чаши вином, Пилат сказал:
- Прекрасное вино, не правда ли? Это старое сабинское. У него есть своя история. Гай Меценат, владелец Сабинского поместья, собрал лучших виноградарей и виноделов, и им удалось создать это чудо. Гай вообще был интересный человек. У него была и другая страсть – поэзия – настолько сильная, что он подарил Сабинское поместье своему другу Горацию, чтобы он там творил. Гораций пленил Гая своим талантом. У них было много общего. Оба были ценителями женщин, вина и высокой поэзии. Их дружба была крепкой, они были неразлучными друзьями, настолько неразлучными, что даже умерли в один год с разницей в несколько дней. И, представляете, даже похоронены рядом! А незадолго до этих печальных событий их третий друг – император Август - начал перепись населения Империи. Вы упоминали о ней. Узнав о смерти друзей, Август с горечью констатировал: - Они были вольнодумцами и всегда игнорировали власть и ее мероприятия. И в этот раз им это удалось! Да. Всех троих давно уж нет, а вино, поэзия и память о них живы.
Вообще хочу сказать, что люди, способные совершать поступки яркие и неординарные, выделяющие их из массы, всегда интересны. И, на мой взгляд, тем более интересны, если их индивидуальность носит черты, порицаемые обществом.
Вот и этот Варавва – Дивес - тоже интересен в своем роде. Интересное прозвище– Дивес. Такое же имел Марк Красс. Он был богатейшим человеком Империи, тем не менее, всепоглощающая страсть терзала его - страсть к золоту. Несколько десятилетий назад ослепленный страстью Красс, командовавший в этих краях римской армией, проглотил парфянскую наживку и повелся как карась на уду. Дело закончилось разгромом, гибелью армии и пленением Красса. Парфянский царь, наслышанный о страсти пленника, приказал удовлетворить ее. Марку влили в глотку изрядную порцию расплавленного золота. Пилат замолчал, видимо решив, что длинный монолог вредит аппетиту и пора последовать примеру Аркания, который, внимая собеседнику, кивал головой, не забывая о мясе, рыбе, овощах и острых приправах, с явным удовольствием молодости и здоровья поглощал выставленные яства. И только при упоминании имени Вараввы гость замер, но длилось это лишь мгновение. Когда хозяин и гость насытились, Пилат легко подергал бечевку. Послышалось шлепанье босых ног, и из лестничного проема выпорхнула Тертулла с разносом и посудой с водой для мытья рук. Пилат сполоснул руки и продолжил:
- Вернемся к нашему Дивесу. Мне кажется, было бы неплохо для дела, если бы он обзавелся другом – игроком и … кредитором, который мог бы ссужать деньги Варавве, либо покрывать его проигрыши, собирая, таким образом, его долги и предоставляя отсрочку. Ведь Вы говорите, он всегда отдает долги?
- Да, прокуратор, пока ему это удавалось, иначе он вряд ли дожил бы до этих дней.
- Вот, вот, и, тем не менее, надо позаботиться о нашем подопечном. Вы говорите, он смышлен?
- Да, смышлен, сообразителен, эмоционален и очень подвижен. Может быть, именно поэтому и не может сосредоточиться и посвятить себя какому-нибудь одному полезному делу.
- Да, да. Люди такого склада, как правило, непостоянны, но любопытны, точнее даже любознательны и, что важно, скоры и решительны. Мне думается, возвратившись из поездки, он попытается узнать подробнее о том человеке, с которым судьба свела его, выведя на грань жизни и смерти, и так удачно для него развела. Как бы и что Варавва о себе не думал, на нем кровь, а на том, другом, крови не было, но именно он пошел на смерть.
- Прокуратор желает, чтобы Варавва узнал все?
- Нет, Арканий, нет. Не сразу. Все ему знать пока не надо. Ему надо узнать все об Учителе, его Учении и Вере. Узнать, чтобы возненавидеть его убийц: прокуратора Понтия Пилата и первосвященника Кайафу. Как Вы думаете, найдется такой человек, который мог бы возбудить любопытство Вараввы и затем удовлетворить его? Причем так, чтобы он задумался – этот игрок, вор и убийца?
Арканий подумал: « Именно этого хотел и к этому призывал тот, кого казнили, чтобы люди задумывались о том, что они творят», - и сказал:
- Это непросто. Надо подумать.
- В вашем деле, полагаю, простого вообще ничего нет. Подумайте, прошу Вас. – Пилат замолчал: «Кажется все».
Арканий вежливо поблагодарил за обед и беседу и, чуть помедлив, поинтересовался: - Могу ли я быть свободен?
Последовал короткий ответ: - Да.
Пилат подергал бечевку и, когда в зал вошли служанки, попросил проводить гостя. Арканий в сопровождении Луции покинул зал, Тертулла быстро убрала со стола.
Пилат, оставшись один, обменялся взглядом с Амоном, покосился на еле различимый силуэт князя тьмы, и занял кресло за рабочим столом с намерением осмыслить ситуацию. После встречи с Арканием многое прояснилось, но не все. Неясно, почему Кайафа, настояв на казни Иисуса, пошел дальше? Почему он думает, что ему будет лучше, если император отзовет меня и назначит другого? Пожалуй, объяснение может быть только одно. Страх. Кайафа боится, он опасается моей мести, он понимает, что наместник императора никогда не смирится с мыслью, что его использовали как слепое орудие и никогда не простит этого. А коли так, то, с точки зрения Кайафы, все средства хороши, ибо хуже уже не будет. Да, вероятно, так. Однако, конфликт с Кайафой, это все же частный случай. Но за ним вырисовывается и кое-что общее: сложившаяся форма власти – римской и иудейской – дает возможность местным иерархам вести хитрую политику за спиной Рима, осторожно и тайно разжигать антиримские настроения в народе и на этой основе укреплять собственную власть.
Пример хитрого и коварного Кайафы в провоцировании волнений в Иерусалиме показателен. Прав Арканий - народ хворост, а факел в руках Кайафы и может быть брошен в толпу в любой момент. Ах, Кайафа, Кайафа, змеиная ты порода, ты открылся и открыл мне глаза. Теперь я знаю что делать, и это знание – мое лекарство.
В то время, когда Пилат во дворце разбирал ситуацию, одинокий всадник пересек городскую черту у южных ворот и покинул город, направляясь в Иерусалим. Поднявшийся весенний ветер бросал ему в лицо волны раскаленного воздуха вместе с пылью, песком и стебельками прошлогодней высохшей травы. Из-за этого, несмотря на высокое еще солнце и жару, всадник кутался в свой плащ, опустив на голову капюшон и подвязав его под подбородком стягивающей тесьмой. Отдохнувший идумейский конь бодро нес седока по хорошо известной дороге.
Голова всадника, а это был Арканий, была занята мыслями о только что закончившейся встрече. Прежде всего, реакция прокуратора. Она была ожидаемой. Однако некоторые моменты оказались вне прогноза.
Арканий ожидал, что прокуратор, осознав положение, в котором оказался по милости Кайафы и Синедриона, подтянет вожжи административного контроля, пересмотрит практику автоматического утверждения приговоров местной власти и поручит Тайной Службе отслеживать: кого и за что отправляет местный суд, сиречь Кайафа, на смерть под град камней. Мысль о таком контроле давно владела Арканием, но он никак не мог найти подходящего случая, чтобы высказать ее щепетильному, ревнивому и осторожному в таких делах прокуратору. А ведь как полезно было бы для Службы выявить пару-тройку дел, явно попахивающих сведением счетов или столкновением материальных интересов. Помиловать осужденных, возвратить им жизнь и обрести, таким образом, друзей из числа злейших врагов Кайафы. Но нет. Пилат пошел другим, более сложным путем, нацеливая Службу на Варавву.
Второй неожиданностью было отсутствие интереса прокуратора к Анна, тестю Кайафы, бывшему первосвященнику, смещенному Пилатом. Это было пять лет назад, когда разгорелся скандал по ходу строительства водопровода и канализации в Иерусалиме. Пилат, как истинный римлянин, затеял это полезное дело исходя из принципа целесообразности и, рассчитывая, что именно в силу очевидной необходимости проекта, дело пойдет быстро и работы будут проводиться качественно. Но его ждало разочарование. Местную власть больше интересовала другая сторона вопроса: кому и на каких условиях отдать тот или иной подряд и что с этого можно поиметь. Расплодилось неимоверное число посредников и просто мошенников всех мастей. Вмешательство прокуратора ускоряло и упорядочивало дело, но и порождало волну слухов о том, что он, Пилат, наживается на распределении подрядов. Посыпались доносы и наветы. Несколько образчиков, перехваченных Службой, Арканий показал прокуратору. Тот, прочитав доносы, усмехнулся и сказал:
- Не мешайте им, Арканий, пусть пишут. Пусть в Римском Сенате тоже посмеются над тем, как Пилат, который может купить с потрохами всю Иудею, наживается на еврейских делах.
Анна прокуратор тогда все же сместил и тут же, неожиданно для всех, назначил на это место Кайафу -– зятя смещенного первосвященника. Нехорошо ухмыльнувшись, Пилат прокомментировал это назначение так: - Нет бессребреников. Кого ни поставь - он тут же начнет создавать свои схемы, чтобы воровать. Это только затормозит дело. У этого же все готово – тесть постарался.
Это было давно. В нынешний же ситуации один Кайафа, это просто грязный Кайафа, провокатор и доносчик. А Кайафа и Анна – это совсем другое дело, это – заговор. Однако Пилат даже не вспомнил об опальном первосвященнике, которого иначе как Змеем не называл ( Hannah – Анна – лат. кобра). Почему? Загрузившись этим вопросом, Арканий не замечал, что ветер утих, а солнце уже зависло над еще видимым с дороги морем.
Маеда замолчал, посмотрел на быстро темнеющее небо, затем на летчиков, лежащих на траве под крылом самолета, и сказал: - Однако, коллега, нам пора. Если мой рассказ заинтересовал Вас, то как-нибудь мы вернемся к этой теме.
Глава V. Круиз-кроссворд с комментариями.
Переваливаясь с крыла на крыло, как перекормленная утка, «Суйсэй» развернулся против ветра, взревели двигатели, короткий разбег и вот уже, задрав нос, машина устремилась прочь от земли в надвигающуюся тьму. Появился один из пилотов с охапкой летных курток в руках. Наклонившись, что-то прокричал Маеде на ухо, оставил одежду и ушел. Японец передал Боку две куртки, показывая знаком, что надо одеваться. Сам одел одну, второй укутал ноги. Бок последовал его примеру. Сделано это было вовремя: с набором высоты температура в чреве самолета резко упала. Монотонный шум моторов и обретенное тепло делали свое дело. Голова японца начала медленно склоняться к груди, потом вскидывалась, замирала и вновь опускалась книзу. Бок закрыл глаза и тоже попытался заснуть, резонно полагая, что это лучшее занятие в продолжительном полете.
Однако сон не шел к нему. Мешал раздражающий фактор. Этим фактором был разговор с Маедой о цели их путешествия, о Тано, и вообще обо всем предприятии в целом. Несмотря на все пояснения Маеды и его логику, выглядело все это довольно странно и даже подозрительно. К этим невеселым мыслям непонятным образом примешивался образ заболевшего местью римского прокуратора Понтия Пилата. Он то и подталкивал к желчной мысли, что, может быть, японец что-то не договаривает, что-то оставляет за кадром? С него станется. И все гораздо хуже и жестче? Чувствуя, что попал в логический тупик, Бок увел мысли в прошлое - к своей последней поездке в США.
Это был 1938 год. Бок тогда посетил США и, выполняя указание Центра, перевел на другие счета большую часть средств, аккумулированных им в банках этой страны. Один из этих счетов принадлежал юридическому лицу, второй – физическому. Зашифрованная запись второго счета сохранилась в записной книжке, возвращенной ему Каедой в Шанхае, в памяти же сохранилось имя владельца счета. Тогда, в 1938-м, он просто выполнил указание Центра, не задаваясь вопросом: кому и почему он переводит немалые деньги. Теперь он полагал, что сохранившийся счет физического лица и его имя могут сослужить неплохую службу, поскольку возвращение к жизни, скорее всего, не будет простым.
Самолет начал снижение, немилосердные встряски отрывали пассажиров от скамьи и тут же впечатывали их обратно, вызывая не очень приятные ощущения. Маеда, испытавший первый такой старт и жесткую посадку в сонном, расслабленном состоянии, теперь сидел с обиженным видом, вцепившись руками в металлический поручень. Рассмотреть что-либо в иллюминаторе было невозможно. Внизу была черная бездна. Но все кончается и иногда благополучно. Короткая пробежка по земле и вот уже открыт люк, и пилот жестом показывает на выход. Оба пассажира не заставили просить себя дважды, спрыгнули по лесенке на траву. Была теплая, влажная тропическая ночь. Если бы не свет фар приближающейся машины и не бортовые огни самолета, темнота была бы полной. Из остановившейся в нескольких метрах от самолета машины выскочил офицер, быстро подошел к пассажирам, близко рассмотрел Маеду, что-то спросил и махнул рукой в сторону машины. Маеда повторил этот же жест для Бока, и скоро все затряслись на жестком вездеходе прочь от самолета.
- - Расслабьтесь, Бок, дорога дальняя, - Маеда втиснулся плотнее в сиденье автомашины, потом добавил, - и некомфортная.
Через несколько часов ужасной езды компаньоны не могли уже думать ни о чем другом, а только о том, когда это кончится. На востоке появилось серое пятно, когда машина, выбравшись, наконец, на бетонную дорогу, проскочила спящий город и выкатилась к причалу.
С борта пришвартованного небольшого судна на причал был спущен трап. Офицер, сидевший на переднем сиденье рядом с водителем, выпрыгнул из машины и быстро поднялся по трапу на борт. Казалось, прошла вечность, прежде чем его силуэт вновь появился над бортом судна, и дробные шаги застучали по трапу. Офицер сказал несколько слов Маеде. Тот повернулся к своему спутнику:
- Как у вас говорят, с корабля на бал, у нас же получилось наоборот. – Компаньоны забрали свои вещи и поднялись по трапу. Маеда махнул офицеру рукой, тот откозырял, запрыгнул на сиденье, и машина сорвалась с места.
Похожий на ребенка вьетнамец в матросской робе повел вновь прибывших пассажиров к их каюте. Металлический звук выбираемой якорной цепи известил о том, что судно готовится к отплытию. Через полчаса утомленные дорогой путешественники спали в узкой каюте, слегка раскачиваясь от качки в поскрипывающих гамаках. Вечером этого же дня помощник капитана собрал всех немногочисленных пассажиров и сообщил, что по радио объявлено о капитуляции Японии. Война закончилась.
- Пойдемте, Бок, - Маеда под руку увел своего спутника на корму, – раз наступил мир, мне хочется поведать Вам одну мирную историю. Эта история из прошлого, но имеет прямое отношение к нашему настоящему и будущему. Нет, нет, Пилата здесь не будет.
Компаньоны удобно устроились на сиденьях спасательной шлюпки и Маеда начал:
- Много лет тому назад из Германии, говорили, что из Майнца, в Польшу переселилась скромная еврейская семья Вассерблюмов. Точнее даже не в Польшу, а в литовскую часть объединенного в те времена Польско-литовского государства, которое носило гордое название Речи Посполитой. Обосновалась семья в городе Вильно. Шли годы, менялись поколения, менялась и карта Европы. Вышло так, что и Литва, и Польша вошли в состав Российской Империи. Тогда же благополучная во всех отношениях и законопослушная семья Вассерблюмов по каким-то причинам решила расстаться со второй частью фамилии. Так появилась семья Вассеров. В конце девятнадцатого века обстановка в Империи стала меняться не в лучшую сторону: появились какие-то народовольцы, социалисты, бомбисты и, что вовсе неприятно, горластые черносотенцы со своими черными знаменами, выраженной юдофобией и огромными, всегда готовыми к применению кулачищами. Да и в семье не все стало ладно. Патриарх семьи – престарелый Натан - очень переживал за внука от старшего сына, за Якова, который вместо того, чтобы постигать науки в лучшие студенческие годы и готовить себе карьеру, связался с какими-то революционерами, натворил что-то и теперь пребывал в бегах. Из-за него в домах почтенного многочисленного семейства стали частыми гостями полицейские чины, проверяющие: не приютил ли кто из родственников беглеца. Это нервировало и беспокоило всех.
Отрадой для деда был Хаим – младший внук от младшего сына, который с детских лет демонстрировал блестящие математические и лингвистические способности, решая задачки для балбесов-одноклассников и бойко болтая дома на иврите.
Наступил 1905 год, и вместе с ним грянула революция. Пролилась кровь. Теперь дело не обходилось просто визитами полиции. Начались повальные обыски с оскорблениями, порой и мордобоем, и унизительным тыканьем в иудино родство. Беглеца Якова все же изловили и определили на долгий срок в Сибирь.
Натан после тяжких раздумий принял решение покинуть Россию и попытать счастья в Америке. Решению подчинились все, кроме старшего сына, который заявил, что не может бросить своего мальчика на каторге. Причина, конечно, была веской. Итак, семья разделилась, как тысячи лет назад разделились колена израилевы.
На американской земле семейная фамилия эмигрантов вновь претерпела трансформацию: новоприбывшие стали называться Уотерами, приобретя, таким образом, очень американское звучание фамилии, и сохраняя ее смысловое значение. Но если взрослые члены семьи получили только новую фамилию, то семейный вундеркинд приобрел еще и новое имя – Гарри. Ребенок быстро адаптировался к новым условиям. Годы шли. Юноша с блеском окончил школу. В духе американских традиций оставил родителей в Нью-Йорке и, влекомый жаждой знаний и блеском американской мечты, подался в Калифорнию в Стэнфордский Университет изучать экономику и право. Способного студента заметили. Впереди было еще два года учебы, а Гарри уже имел очень солидные предложения относительно будущего трудоустройства. Но тут произошло важное событие: Соединенные Штаты вступили в 1917 году в войну, полыхающую в Европе, и недоучившийся студент, полагая, что не может остаться в стороне от этого исторического поворота, оставил учебу и ушел добровольцем в армию. На поля сражений, правда, не попал. Пока студента переучивали в армейского офицера, война закончилась. Но ничто не пропадает даром. Армейская служба и офицерское звание открыли дорогу в Гарвард. Затем научная и преподавательская деятельность, и, очень скоро, имя Гарри Уотера стало известным не только в широких кругах экономистов и правоведов, но и в высоких сферах американского истэблишмента.
В середине тридцатых годов Министерство финансов США после долгих дебатов получило наконец-то от правительства карт-бланш на реконструкцию образованного еще в 1860 году отдела информации и специальных исследований и на создание на его базе министерской спецслужбы. Подбор сотрудников в новый департамент контролировал сам министр, но Гарри успешно преодолел все барьеры, ибо по всем показателям был много выше планки предъявляемых требований. Началась блестящая министерская карьера. К 1941 году Гарри был правой рукой министра и его опорой. Зачем я рассказал эту историю? Затем, что именно он – Гарри Уотер – готовил тот злополучный меморандум, послуживший толчком к войне в Тихом Океане. Помните, я говорил об этом?
А что же российская ветвь семьи? Как же Яков? Здесь тоже произошли важные события. В России произошла революция, затем октябрьский переворот и партия Якова стала партией власти. Сам Яков, который к тому времени стал Яковом Водиным, служил, где бы Вы подумали? В иностранном отделе ВЧК, потом ГПУ - ОГПУ –НКВД. Бок, может быть, Вы знаете Якова Вассера - Водина? Нет? Жаль. Это упростило бы нашу задачу.
Следы Якова теряются в Испании в тридцатых годах. Возможно, он сбежал, как некоторые, от сталинской «массорубки», а может быть, перешел по заданию на нелегальное положение. В этом случае возникает очень перспективная версия.
- Маеда, что нам это дает? Даже если братья и встречались, мы никогда не узнаем об этом.
- Ну, у нас есть небольшая зацепка. Дело в том, что, несмотря на существенную разницу в возрасте, братья похожи как близнецы, а это, согласитесь, уже кое-что.
- Хорошо. Так с чего же мы начнем?
- Начнем с Аргентины. Но сначала надо попасть в эту страну.
Маеда замолчал, показывая своим видом, что наговорился достаточно и продолжать не хотел бы. Бок тоже отвел взгляд в морскую даль. Компаньоны молча сидели в шлюпке.
Усилившийся ветер пригнал откуда-то стаи облаков. Но как только они заволокли небо, ветер утих, посчитав, видимо, задачу выполненной. Наступила тропическая ночь.
Вернувшись в свою тесную и душную каюту, оба долго не могли заснуть. Уже под утро сон смилостивился и первым снизошел на Бока. Маеда, услышав его ровное и спокойное дыхание, тоже стал засыпать. И сразу провалился в продолжение виденного ранее сна, словно киномеханик склеил порванную ленту.
Глава VI. Калвус.
Пятнадцать дней морской прогулки и вот, наконец, слева возник утопающий в зелени остров Капри, а впереди красивейший залив и порт Путеолы. Погода была ясной. На зеленых холмах, окружающих залив, в лучах солнечного света сверкали отделанные мрамором дворцы. Гладь залива была покрыта стоящими у причалов и снующими по воде судами. Множество небольших рыбацких лодок сонно застыло в море.
Судно, сбавляя ход, подошло к причалу, стоящая там команда матросов поймала конец и осторожно пришвартовала борт к положенному месту. Сбежав в числе первых по трапу, Калвус наконец-то почувствовал под ногами твердую землю. По опыту он знал, что потребуется несколько часов для разгрузки судна и для пополнения запасов воды, прежде чем оно возьмет курс на Остию. Калвус направился в эмпорий - портовую службу, расположенную в одноэтажном каменном строении за центральным причалом. Там он узнал, что суда из Александрии приходят в Путеолы ежедневно, что оттуда в день приходит до десятка бортов. Они перевозят из Египта зерно, но берут и пассажиров. Продолжительность рейса из Александрии несколько меньше, чем из Кесарии Палестинской.
- «Значит, у меня в резерве есть три – четыре дня. Три дня занимает рейс Путеолы – Рим – Путеолы. Очень хорошо, я успеваю», - определился Калвус.
Уроженцу Рима Калвусу не составило труда найти записанный прокуратором адрес. Ad Malum Punicum – Гранатовая улица на Квиринальском холме ему была хорошо известна, как был известен и великолепный дворец, украшающий это место своей изысканной архитектурой. В благоухающем ароматами экзотических цветов аттрии дворца Калвуса встретил старый слуга с выправкой ветерана. Стоило только сказать: кто ему нужен и от кого он имеет поручение, как его немедленно отвели в покои жены прокуратора. Он увидел перед собой красивую женщину лет тридцати пяти, взгляд которой был несколько встревожен. Калвус сразу успокоил ее:
- Не волнуйтесь, с Вашим мужем все в порядке. Он просил передать это, - и протянул женщине свиток.
Прочитав тексты, Клавдия спросила:
- Когда ожидается поступление оригинала?
- По истечении трех-пяти дней.
- Хорошо, я еду немедленно. Благодарю Вас. Вы свободны.
Калвус поклонился, повернулся и пошел в сопровождении служанки к выходу. К концу третьего дня он вернулся в Путеолы. Теперь его занимала мысль как бы не пропустить Рафаила. Встречать по десятку судов в день, да еще прибывающих в разное время, задача не совсем простая. Пришлось Калвусу обосноваться в эмпории в помещении портовой службы вместе с дежурными вахтами, швартующими прибывающие корабли, строго настрого наказав будить его при появлении александрийских судов. От жесткой и неудобной деревянной лавки, отполированной матросскими задами, служившей Калвусу ложем, болели бока. Но это было бы терпимо, если бы не приходилось по несколько раз за ночь вскакивать и бежать к причалам проверять путешественников. Бдения закончились утром третьего дня. В группе пассажиров, прибывших с александрийской флотилией, Калвус еще издали узнал Рафаила. За ним двигался Костас, тот человек, которого Калвус с упреждением отправил из Иерусалима. Группа приблизилась, и Калвус, к своему удивлению, узнал и тех двоих, с которыми Рафаил покинул Иерусалим. Прибытие Рафаила с таким сопровождением несколько меняло дело, и нужно было найти этому объяснение. Многое должен прояснить Костас. Он уже увидел Калвуса и еле заметным движением головы показал, что все в порядке.
Калвус мог не опасаться, что Рафаил узнает его. В Иерусалиме они никогда не встречались, при выезде Рафаила из города Калвус близко не подходил к нему. К тому же тогда он был в военном облачении и в шлеме, прикрывающем особые приметы – лысину и завитки над ушами. На всякий случай он решил отойти подальше и понаблюдать за группой со стороны. Калвус видел, как Рафаил и его спутники попрощались с Костасом и направились в сторону здания портовой службы. Костас быстро подошел и сказал:
- Он должен встретиться с кем-то здесь, в Путеолах. В Рим он не собирался, про Капри тоже не упоминал. Очень уж он скрытный, этот Рафаил. Двое с ним – слуги. У них много поклажи. И на судне остался товар – ткань.
- Хорошо. Место сбора, если разделимся, - в здании портовой службы у швартовой вахты. Скажешь, что ждешь меня, они знают. Пока отойдем отсюда.
Калвус и Костас отошли к месту, откуда хорошо просматривалось здание портовой службы и его выходы, обращенные к городу. Все дороги в город расходились от этого здания. Рафаила и его спутников не было видно. Вероятно, они находились внутри строения. Не было Рафаила довольно долго. Но вот он появился и вместе с одним из своих спутников, навьюченным поклажей, направился по дороге к северной части города. Скоро появился и второй. Этот налегке с каким-то человеком направился назад в сторону порта.
- Проследи за ними. Осторожно, - бросил Калвус и стал подниматься к главной дороге, чтобы последовать за Рафаилом.
Порт уже жил своей обычной жизнью. Петляющая по холмам от города к порту и рыбацкой деревушке главная дорога уже была забита водовозными повозками и длинными четырехконными грузовыми фурами, загруженными товарами или передвигающимися порожняком.
Чтобы не потерять Рафаила из виду, Калвусу пришлось ускорить шаг. Правда, Рафаил теперь передвигался медленнее, поскольку всю поклажу пришлось нести одному оставшемуся с ним сопровождающему, согнувшемуся пополам под тяжестью ноши. По их уверенному передвижению Калвус понял, что они направляются в известное им место. Скоро наблюдатель увидел, как Рафаил со спутником зашли во двор крепкого каменного дома с небольшим аттрием - двориком перед фасадом дома - и садом на склоне холма, примыкающего к тыльной части строения. Этот дом был первым на окраинной городской улице, огибающей холм и уходящей к центру. Почти все дома на этой улице были тавернами и гостиницами. Калвус осмотрелся и увидел, что если пройти по улице дальше и затем между домами подняться на холм, то можно найти место, с которого хорошо будет виден дом, приютивший гостей.
Калвус развернулся и быстрым шагом пошел назад в сторону порта. Теперь ему надо было найти Костаса. Тот уже ждал в здании портовой службы. Он увидел Калвуса в окно и сразу вышел из здания и когда Калвус подошел к нему, сообщил:
- Рафаил, как я и говорил, привез партию товара. Пять тюков ткани. Товар поместили на хранение в портовый склад. После этого спутник Рафаила на барке отбыл на остров. Барку в рыбацком поселке ему нанял тот, кто был с ним. Этот человек, судя по всему, портовый служащий, ведающий приемом и хранением грузов. Он и сейчас здесь, в здании. Это все.
- Хорошо. Иди в город, - Калвус рукой показал направление, - жди меня в таверне с белым орлом на двери. Это на левой стороне улицы.
Убедившись, что Костас пошел в нужном направлении, Калвус вернулся в здание и скоро обнаружил человека, о котором говорил Костас. Не торопясь, степенно подошел к нему и после короткого приветствия сообщил о своем намерении купить ткань в большом количестве.
- Да, - ответил тот, быстро и запоминающе окинув взглядом Калвуса, - есть александрийская ткань. Правда, ее владелец будет позже, к вечеру. Где Вас найти? Я передам ему.
- Таверна с белым орлом на первой улице.
- Хорошо. Правила знаете?
Калвус из кожаного мешочка на поясе достал горсть монет, отсчитал несколько и передал собеседнику.
Направляясь неспешно к городу, Калвус обдумывал ситуацию. Скорее всего, ткань привезена тому же, кому и должна быть передана жалоба. Это что? Оплата услуги? Или Рафаил, выполняя поручение Кайафы, не забывает о своих интересах? Хорошо бы знать, как поступит владелец товара: займется продажей ткани, а потом заберет свиток у Рафаила, или сначала заберет свиток? Логичнее второе. Но кто знает? Точно пока известно одно – свиток у Рафаила. Он не отправил его на остров со своим спутником и не отбыл в Рим. Значит, передача состоится здесь. Видимо, тому, кто должен прибыть с острова вместе с посланцем Рафаила.
Путь от порта до рыбацкого поселка, если идти по берегу, займет примерно полчаса. Если ехать в повозке по дороге – из-за крюка займет, примерно, столько же, причем, мимо дома, где остановился Рафаил. Другой дороги нет.
Солнце, между тем, достигнув точки зенита, немилосердно жгло лысину. Калвус остановился, достал из холщовой дорожной сумки платок и повязал его, как это делают финикийские купцы, и, как он всегда делал в Иерусалиме, закрыв лоб, темя и уши, спасая себя, таким образом, от солнца и прикрывая особые приметы.
В таверне с белым орлом было полно народу. Матросы, торговцы, путешественники, военные и шлюхи всех мастей. Осмотревшись, Калвус увидел в углу за небольшим столом Костаса и направился к нему. Костас с завидным аппетитом поглощал вареное мясо, политое лузитанским острым соусом, заедая его кусками огромной пресной лепешки и запивая разбавленным вином. От этого зрелища Калвус почувствовал острый голод и махнул рукой служанке, подзывая ее к себе. Тут же к нему подбежала бойкая черноглазая девица, протягивая к нему узкую ладошку. Вложив в нее несколько монет, Калвус бросил: - Хлеба, мяса, вина. Девица развернулась на месте так, что ткань широкой юбки обвила бедра и оголила стройненькие ножки, и быстро побежала на кухню. Калвус сел, расправил у себя на коленях свою дорожную сумку, проверил содержимое: плащ, деньги, нож, веревка – все на месте. Достал небольшой мешочек и передал Костасу. Глухо звякнули монеты.
- Наймешь грузовую повозку без возницы и жди возле портового склада. Не сможешь нанять, купи. Костас быстро дожевал мясо и лепешку, выпил остатки вина и покинул таверну. Черноглазая девица уже выставляла перед Калвусом блюда с дымящимся мясом, вареными бобами, соусом, чашу и кувшины с вином и водой. Отпустив девушку, Калвус набросился на еду, припоминая, когда же он ел нормально в последний раз. Затем пересел на то место, где только что сидел Костас. Отсюда был виден и вход, и весь зал. Да, публика разношерстная, шум, гам, все заняты только собой. Три служанки мечутся между столами, неся мясо, рыбу, весьма почитаемый матросами и плебсом острый рыбный соус гарум с весьма специфическим запахом, овощи и вино, вынося из зала груды костей и пустые кувшины. Иногда девушки уносят снедь по широкой деревянной лестнице на второй этаж. Видимо, к тем гостям, которые по каким-то причинам не желают шумного соседства и могут себе позволить особое обслуживание. Утолив голод, Калвус медленно допил вино и, не спеша, вышел из таверны. Однако на улицу выходить не стал, а двинулся по гравийной дорожке, ведущей в сад. Дорожка привела к небольшой площадке, от которой влево к пологому склону холма вели узкие тропинки, петляющие между кустов и деревьев и уходящие к вершине. Оттуда, издалека и сверху, раздавались женские смешки и бубнивые мужские голоса. Склон был заселен уединившимися парочками. По одной из тропинок Калвус стал подниматься по склону холма. В его намерения не входило беспокоить и тревожить кого-либо. Ему нужно было найти место, с которого просматривался бы дом, принявший Рафаила. Быстро найдя такое место, Калвус достал из своей дорожной сумки плащ, расстелил его и прилег, вполне довольный своей позицией. Но и здесь, на весенней травке, в тишине и покое пришлось бороться с недругами. Первый из них – склоняющееся к морю солнце, слепящее глаза, заставляющее щуриться, гримасничать, моргать и отвлекаться от наблюдения, и второй – сон, ласково подкрадывающийся и нашептывающий: - Прикрой глаза, опусти голову, отдохни чуть-чуть, видишь, как здесь хорошо.
Калвус боролся с собой, пока вдруг отчетливо не увидел лицо прокуратора прямо смотрящего ему в глаза там, на дворцовой террасе. Сон моментально улетел. Солнце перестало слепить, пелена с глаз спала. Восстановились звуки, начавшие было пропадать куда-то. Не отрывая глаз, он смотрел на дорогу, гадая, сколько еще времени придется загорать здесь. Чтобы чем-то занять себя, пытался мысленно нарисовать портрет человека с острова, заставляя свое воображение выстраивать модельный ряд. Каждый раз, когда на дороге показывалась пара фигур, Калвус инстинктивно наклонял голову вперед и чуть прищуривал глаза, всматриваясь в двигающихся людей.
Солнце уже коснулось краем воды, когда, наконец, на дороге появились двое. Один из них, можно ручаться, был именно тот человек, который прибыл с Рафаилом из Александрии. Всматриваясь в его спутника, Калвус должен был признать, что реальный тип не подошел ни к одному из тех, что были сконструированы воображением. Даже на расстоянии бросалась в глаза странная худоба этого человека, которая подчеркивалась худым вытянутым лицом, зрительно удлиненным смоляной, курчавой бородой. Голова сидела на худой длинной шее, торчащей между узких, острых, худых плеч, на которых, как на палке развевался темный плащ. Роста этот человек был невысокого. Он вышагивал мелкими энергичными шагами, широко размахивая в такт движению непропорционально длинными руками. Что-то одновременно паучье и птичье было в этом человеке. Пара приблизилась к первому дому, на мгновение пропала из виду и тут же показалась уже во дворе дома, где остановился Рафаил.
Прошло совсем немного времени и из двора этого дома на улицу вышел птице-паук и направился к таверне с белым орлом. Калвус, быстро двигаясь вниз и срывая с головы платок, отметил, что теперь на боку этого человека висела матерчатая сумка с длинным перекинутым через плечо и шею ремнем. Калвус обнажил голову, так как знал, что его очень легко опознать по его особой примете, и что эта примета идущему на встречу с ним человеку, скорее всего, уже известна. Торопился он потому, что хотел встретить его на входе с улицы и не дать ему попасть в заполненный зал таверны, где бы тот начал искать его. Так и случилось. Войдя во двор, человек резко остановился, потому что прямо перед ним также резко остановился Калвус. Бросив красноречивый взгляд на голову Калвуса, тот спросил:
- Так это Вы хотите купить ткань?
- Да, - ответил Калвус, - а Вы продавец, не так ли?
- Да. Хотите посмотреть товар?
- Да, конечно.
Теперь, когда Калвус вблизи рассмотрел нового знакомца, он убедился, что тот своим обликом все же более напоминает птицу. Деталь, бросающаяся в глаза при ближайшем рассмотрении – нос: костистый, выдающийся клювом вперед, склонял чашу весов в пользу пернатых. Довершали картину глаза: маленькие, черные, выпуклые, прикрытые лишенными ресниц веками. Словом, птица.
Продавец и покупатель направились в сторону порта. Калвус оказался с того бока спутника, где висела сумка. Судя по ее виду можно было предположить, что свиток находится в ней. Пока все идет хорошо, - думал Калвус, - вопрос: куда направится Птица после склада – к берегу, где вполне вероятно его ожидает барка, либо опять к Рафаилу?
Вот и здание портовой службы. Птица зашел внутрь и очень скоро появился в сопровождении того же служащего. Все трое направились к складу. Там царила суета: повозки, люди, кто-то привез товар, кто-то вывозит его со склада. Прошли мимо длинного ряда фур, груженных мешками с зерном. Отмахиваясь от пчел, ос и мух миновали винный склад, осторожно обошли огромную лужу вина, пролившегося из разбитой десятимодиевой бочки. (модий – объем равный 8,7л.) Наконец, зашли в склад. Повозка с возницей Костасом осталась у входа. Птица подошел к стеллажу, показал пять тюков ткани и сдернул с одного из них чехол, чтобы можно было рассмотреть товар. Калвус видел в Иерусалиме на рынке, как торговцы проверяют качество ткани. Проделав подсмотренные когда-то манипуляции, поцокал, как заправский купец, языком всем своим видом показывая, что качество хорошее и поинтересовался ценой. Птица назвал цифру, которая даже на видавшего виды портового служащего произвела впечатление. Это Калвус уловил боковым зрением. Для вида начал торг, и как только Птица чуть снизил цену, Калвус согласился. Пока он отсчитывал серебряные монеты, Костас перенес ткань в повозку. Набрав нужную сумму, Калвус передал деньги Птице, и все вышли из склада. Портовый служащий закрыл складскую дверь, получил от Птицы несколько монет в качестве оплаты посреднической услуги и удалился. Калвус запрыгнул в повозку и негромко, но так, чтобы слышал Птица, сказал:
- Трогай, в рыбацкий поселок. Равнодушно скользнул взглядом по Птице, но, увидев в глазах того заинтересованность, спросил: - Может быть подвезти? – Птица тут же запрыгнул в повозку, щелкнул бич возницы, поехали.
- Мне тоже надо в поселок, - сообщил Птица, поудобней устраиваясь в повозке.
Солнце уже утонуло в море, наступали сумерки. Повозка передвигалась по дороге, поднимаясь к развилке, от которой вправо уходила первая городская улица, влево - поворот и спуск к рыбацкому поселку, а прямо - via littoralis - старая дорога, уходящая к прибрежным холмам и далее к римской Аппиевой дороге. Перед развилкой небольшой участок дороги проходил в мертвой зоне. Этот участок не просматривался ни сверху с городской улицы, ни снизу – от порта. Как только повозка въехала в мертвую зону, Калвус резко подался к Птице, левой рукой схватил его за шею, и пригнул его голову к тюкам с тканью. Кулаком правой руки несильно ударил по затылку. Тело Птицы обмякло и распласталось в повозке. Услышав за спиной шум, Костас остановил лошадь, перескочил с места возницы в повозку, быстрым движением сдернул с верхнего тюка чехол и накинул его на голову Птице. Калвус связал его руки за спиной и проверил сумку. Свиток был здесь.
Через минуту повозка продолжила движение, теперь в ней находилось не пять, а шесть тюков и двигалась она не в сторону рыбацкого поселка, а в направлении старой римской прибрежной дороги. Эту дорогу перестали использовать из-за перекрывающих ее частых оползней и обрушений в дождливые сезоны. Свернув в первую же расщелину, Костас загнал повозку в кусты так, чтобы ее не было видно с дороги. Птицу стащили с повозки, сдернули с него чехол. Калвус, обращаясь к Костасу, негромко произнес:
- Поезжай. Хорошо спрячь тюки. Верни повозку. Потом отправляйся в Александрию или Кесарию. С первым же судном. Все.
Костас, держа под уздцы лошадь и негромко ругаясь, разворачивал повозку на узком пространстве, чтобы покинуть расщелину. Скрип колес и хруст гравия под копытами лошади скоро затихли. Наступила тишина, с ней пришла ночь. Калвус сидел рядом с Птицей, вглядываясь в его лицо, когда облака освобождали луну, и ее неверный свет позволял рассмотреть черты лица лежащего человека. Рука Калвуса лежала на костлявом плече. Иногда он сжимал плечо, как бы подстегивая: очнись, очнись! И тот очнулся. Калвус почувствовал это по напрягшемуся плечу и звуку постукивающих зубов.
- Кто ты? Имя? Чем занимаешься?
- Аб…б, Аб…брахам Б…бар – Х…х. а... авара.
Одним рывком Калвус приподнял пленника и усадил его подле себя. Теперь к стуку зубов прибавилось тонкое животное подвывание. Калвус ладонью нанес удар по щеке, голова дернулась на худой шее, стук зубов и поскуливание прекратились.
- Продолжай, если хочешь жить. Чем занимаешься?
- Я т…торговец, п…поставляю товары на остров.
- А что за свиток у тебя в сумке?
- Я…я должен передать его.
- Кому?
- Эннии Невии, жене префекта Макрона.
- Зачем?
- Она передаст свиток Калигуле, пасынку императора, а он уж самому императору.
- Зачем это Калигуле? Отвечай!
- Энния его любовница. Но у Калигулы нет денег. Я плачу ей деньги, большие деньги. Калигула выполняет ее просьбы.
- А что именно просить диктуешь ей ты?
- Да
- «Так, так - подумал Калвус, - чувствуется рука. Все продумано ab ovo – от яйца, от начала. Как ловко создана схема, как хитро встроился в нее этот иудей. Ingenium par negotis – хитроумие, соответствующее задаче. Как это знакомо. Фактор при дворе императора. А Калигула? А Макрон? О, Боги, Боги!»
- Сколько тебе заплатили за передачу свитка?
- Мне привезли ткань. Сколько она стоит, ты знаешь.
- «Да, - понял Калвус, - в этой цепочке все имеют собственную корысть».
Калвус достал из своей сумки нож. Он хотел перерезать веревку и освободить руки Абрахама, но тот понял все по-своему. Связанными сзади руками он уперся о землю, изогнулся и пяткой ноги ударил Калвуса в плечо, которым тот, повернувшись, успел прикрыть горло. Абрахам, нанеся удар, мгновенно развернулся, вскочил с колен и опрометью бросился к дороге. Калвус вскинулся и с криком: - Стой, я не хочу убивать тебя, - бросился за ним, но было поздно. Выглянувшая луна голубым светом высветила человека, согнувшегося почти пополам, пытающегося удержаться на краю обрушенной дороги, увлекаемого в обрыв инерцией собственного тела. Дикий крик, многократно повторенный эхом, огласил горы и унесся в открытое море. Глухой удар тела, звук скатывающихся по склону камней, и все затихло. Калвус подошел к краю, посмотрел вниз и увидел недалеко на склоне неподвижный силуэт с неестественно разбросанными ногами и раскинувшимися полами плаща. Peractum est! Готов! Отсюда, сверху, тело упавшего напоминало безжалостно раздавленного паука. Калвус зажал в зубах нож, присел и стал осторожно спускаться вниз, скользя по песку и камням. Абрахам лежал на спине, уставив нос и бороду к луне. Caput mortuum – мертвая голова. Полуоткрытые помутневшие глаза смотрели на луну укоризненно и спокойно. Калвус перевернул тело. Крови не было. Видимо, при неудачном падении пленник сломал себе шею. Калвус перерезал веревку, снял ее с рук трупа и спрятал в карман. Стал выбираться на дорогу, но понял, что в этом месте это невозможно. Камни и песок не давали опоры, уходя из-под ног. Пришлось передвигаться по склону вдоль дороги к более пологому участку с деревцами и кустами. Выбравшись наверх, вернулся к тому месту, где они сидели с Абрахамом, забрал свою и чужую сумки. Вновь подошел к обрыву, содержимое чужой сумки переложил в свою и бросил опустошенную сумку вниз, к телу. Постоял немного на краю, дожидаясь луны, осмотрел свою одежду и медленно пошел вдоль левой кромки дороги в сторону города.
- « Абрахам, Абрахам! Бар-Хаавара! Я не хотел тебя убивать. После того, что ты рассказал, ты мне был нужен живой. Ведь после твоего рассказа об Эннии, Калигуле и Макроне, ты никогда и никому уже не стал бы рассказывать ни обо мне, ни о том, как попал ко мне в повозку. Да, ты говорил бы о том, что тебя ограбили неизвестные грабители. Банальная история. Ты был бы откровенен только с одним человеком – со мной. Уж я бы постарался, чтобы ты познал справедливость формулы: – сказал и душу облегчил. Абрахам, Абрахам! Бар-Хаавара! Ты не оправдал свое имя, ты поспешил и потому не успел заключить со мной сделку. А ведь я был готов. Страх, страх ослепил тебя и лишил разума. Как же я не предусмотрел это?»
Калвус вернулся к действительности и стал рассуждать. По старой римской дороге передвигаются только пешие путешественники и только днем. Она опасна, но она короче новой дороги и потому пешие путешественники предпочитают ее. Значит, тело могут обнаружить только после рассвета. Сейчас примерно полночь. В моем распоряжении несколько часов. Дойдя до развилки, Калвус свернул к рыбацкому поселку. Ночной бриз угнал облака. Чистое небо играло россыпями звезд. Луна подсвечивала море и заливала землю ровным, несколько тревожным светом. Рыбацкий поселок и порт были видны как на ладони. Калвус спустился по дороге к спящему поселку, прошел к пустынному берегу и направился вдоль кромки воды в сторону порта.
Первые лучи солнца, появившегося над холмистой грядой, охватывающей залив, Калвус увидел с борта судна, вышедшего в открытое море и взявшего курс на Кесарию Палестинскую. Тремя часами ранее Путеолы покинул корабль, направляющийся в Александрию, уносящий на борту утомленного Костаса.
В то время как Калвус и Костас наслаждались осознанием выполненного дела, спокойствием и лучами необычно ласкового солнца, в Иерусалиме, в Верхнем Городе, в просторном дворе богатого дома царила суета. Небольшой караван из четырех повозок только что въехал во двор. Пятеро нанятых бездельников под неусыпным и строгим взором хозяина переносили в хозяйственную пристройку сплетенные из тростника прочные ящики с египетской посудой из синей и красной глины, с росписью и без. Римские стеклянные изделия, штуки александрийских тканей: и грубых холщовых, и тончайших: хлопковых и льняных, и александрийский жемчуг, доступный даже не очень богатым людям, и радость жеманниц – веера, изготовленные из невесомых фантастически - нежно окрашенных перьев нильских фламинго. И настенный папирус, и тонкие шерстяные ковры из Киренаики, и много чего другого. По лицу хозяина было видно, что он доволен поездкой, доволен товаром и теперь предвкушает самое большое и глубокое удовольствие в жизни делового человека – наслаждение мелодией золотых и серебряных монет, которые потекут в его кошелек. А он вновь и вновь будет пересчитывать, перебирать и ощупывать их руками, в то время как в голове будет звучать самая чудесная песня: - Чистая прибыль, чистая прибыль моя, ты радость, ты смысл всего и всея. Безнадежно, навеки влюблен в тебя я!
Среди нанятых носильщиков сновал и один добровольный. Это был Варавва. Правда, совсем добровольным он был тогда, когда разгрузка только началась. Теперь же сказать так уже было нельзя. Дело в том, что, собираясь выйти из хозяйственной пристройки за очередной ношей груза, он услышал приглушенное:
- Эй, Дивес, иди сюда.- Это его позвал к себе один из нанятых бездельников.- Слушай, - сказал тот, - приходи сегодня к вечеру в ряды. Будет большая игра. Там появился один с хорошими деньгами. Играет так себе. Приходи. Ничем не замутненное до этого сознание Вараввы и его безоблачное настроение тут же улетучились, уступив место мрачноватым размышлениям как бы выпросить у сестры денег. Ведь заработал он что-то в этой поездке? Тем более появился денежный лопух. Ну, пусть неизвестно точно лопух или нет, но должно же мне когда-нибудь повезти. Да, должно! Сегодня и повезет!
Разгрузку закончили. Бездельники выстроились в очередь за расчетом. Воспользовавшись этим, Варавва проскользнул в дом, к сестре. Просьбу дать денег, как и некоторое его нетерпение, сестра восприняла на удивление спокойно и без обычных расспросов выдала испрошенную сумму. Когда обрадованный Варавва уже выходил из комнаты сестры, он услышал брошенную ему вслед фразу: - Постарайся уделять ей больше внимания и не обижать. Ничего не поняв и не ответив, Варавва покинул дом, удачно избежав встречи и, значит, расспросов зятя. Уже на улице до Вараввы дошло, почему сестра без вопросов дала ему деньги: « Она подумала, что я после долгой разлуки истомлен желанием и тороплюсь к Саре, и что я не могу идти к ней с полными штанами и пустыми руками. А я? Куда я иду?» От этих мыслей и вопросов внутри шевельнулось что-то еще не совсем вытравленное и убитое. Настроение испортилось. «Ладно, - подумал Варавва, - пойду сейчас сыграю, непременно выиграю, сразу уйду, куплю хороший подарок и наведаюсь к Саре. Она ведь любит меня и скучает». Внутри вновь шевельнулось что-то и тут же затихло, видимо, поняв, что все бесполезно. Варавва посмотрел на солнце уже наклоняющееся к закату, и ноги сами понесли его к базару у Овечьих Ворот, где за овощными рядами было место игр. Еще издали он увидел, что игра уже началась, что зрители в немалом количестве обступили игроков со всех сторон. При приближении Вараввы шум смолк. Лица игроков и зрителей как по команде повернулись к нему. Последние шаги он сделал в полной тишине.
- «Ах, да, - дошло до Вараввы второй раз за день, - мы же не виделись после суда. Ведь я сразу уехал с зятем». – Раздался чей-то голос: - Смотрите, Дивес! – И опять тишина.
- Ну, что замерли? Хотите потрогать? Я, это я!
Игра возобновилась. Варавва окинул взглядом игроков и зрителей и наткнулся на змея-искусителя, зазывавшего его сюда. Тот уже был здесь и взглядом показал на одного из игроков, которого Варавва раньше не видел. «Ага, это он», - понял Варавва и стал наблюдать за игрой, чувствуя, как в нем поднимается, захлестывает и поглощает все волна азарта, желание играть и выиграть. Варавва, обуреваемый страстью, тем не менее, отметил и высокий лоб нового игрока, и опрятную бородку, не скрывающую приятный овал лица, и чистую одежду, и руки явно не землекопа. Игрок тоже иногда поглядывал на зрителей и на Варавву. В этом взгляде сквозило и скрытое любопытство, и ум, и спокойствие. Однако в нем не хватало чего-то, Варавва чувствовал это, что есть у всех других игроков. Прогнав от себя эту глупую мысль, – ведь играет человек, – Варавва отдал себя зрительским страстям и ощущениям. По ходу игры его спрашивали, он отвечал. Это были обычные вопросы людей, которые в той или иной степени знакомы друг с другом и давно не виделись. Запомнился вопрос змея-искусителя, который спросил, познакомился ли он, Варавва, с тем человеком – Иисусом, - и что он был за человек, этот казненный? Варавва ответил, что нет, не познакомился, потому что того держали в претории отдельно. И какой был тот человек, – он не знает. И тут же мысленный вопрос самому себе: «А действительно! Какой это был человек? Надо будет поинтересоваться». Эта мысль запомнилась.
Наконец, пришла его очередь играть. Как только он сел за стол, чья-то увесистая дружеская рука ощутимо опустилась на спину Вараввы. Раздался звук, как будто ударили по пустой бочке. Многие засмеялись. Те, кто знал высказывание Вараввы о том, что когда он садится играть, у него пересыхает горло и возникает зуд под лопатками. Это был тот спектакль, которым Варавва охотно потешал зрителей. Избавленный дружеской рукой от спинного зуда, Варавва встал, достал деньги, показывая, что они есть, выбрал серебряную монету и бросил на стол. Не успела монета отзвенеть на деревянном столе, как чья-то ловкая рука смахнула ее со стола почти невидимым движением. Это тоже было частью представления, прелюдией к игре. Все знали, что скоро принесут разбавленное вино, Варавва, а заодно и другие желающие смогут промочить горло и начнется игра. Тот человек с опрятной бородкой был за столом и тоже смеялся со всеми. Пока длилась пауза, Варавва мысленно призывал на помощь силы небесные. Он просил, чтобы не гневить их, совсем о малом: немножко удачи и чуть-чуть успеха.
Наконец, игра началась. В полной тишине. Слышно было только стук костей, перемешиваемых в деревянном кубке, и их постукивание по столу. Как только движение костей замирало, после секундной тишины раздавался рев игроков и зрителей. Рев вбирал в себя и радость, и восторг, и разочарование, и даже ненависть. Варавва не кричал никогда. Он молча сносил удары судьбы. Кости брошены еще раз, надежда молнией сверкнула в глазах Варввы: ну как же! Три шестерки и четверка! На последней руке игрок с опрятной бородкой трясет кубок и, наконец, выкидывает из него кости. Варавве кажется, что кости скачут по столу целую вечность. Наступает мертвая тишина. Все с изумлением видят, что на гранях всех четырех костей красуется по единице, то есть выпала «собака», перекрывающая все. Тут же раздается дикий восторженный рев. Зная, что карман уже пуст, Варавва машинально все же сунул туда руку, она нашла там только то, что тут же напомнило ему о Саре. Молча встал и вышел из-за стола. Его хлопали по плечам, смеялись, шутили и успокаивали. Сквозь пелену он слышал звон монет, которые между собой делили выигравшие, видел, как тот с бородкой тоже встает из-за стола. И тут же воображение рисует ему Фортуну, которая из молодой прекрасной женщины превращается в старую, оплывшую жиром шлюху. Она медленно поворачивается к нему увесистым задом, трубит в рог изобилия и поет. Варавва явственно слышит издевательский, дребезжащий голос, тянущий в нос: - Очень плохо ты играл и, конечно, все прос…
Варавва трясет головой, отгоняя видение. Ноги несут его туда, откуда он пришел. Он представляет себе Сару, ее красивое, покорное судьбе лицо. Вновь чувствует, как что-то шевелится у него в груди. И не просто шевелится, а начинает выгрызать у него что-то за грудиной. Бедная, бедная Сара. Варавва слышит шаги за спиной. Оборачивается и видит знакомую бородку и взгляд умных, внимательных глаз. Вежливым и красивым голосом бородатый игрок представился: - Я Даниил, - и продолжил, - Я вижу, ты расстроен, ты проиграл все деньги, а они тебе нужны. «Еще бы, а кому они не нужны», - подумал Варавва, а вслух сказал:
- Да, все так.
- Я могу помочь тебе. У меня есть деньги, сейчас я не стеснен и могу дать тебе в долг. Я слышал, ты аккуратен с долгами.
- Но я, вернее всего, не смогу отдать быстро.
- Мне и не нужно быстро. Сколько дать?
- Половину того, что я проиграл. А где тебя найти, чтобы вернуть долг?
- Недалеко от Дворца Ирода по Навинской боковой улице, что ведет к Старым Воротам, напротив дома толстого Эфраима. Ты знаешь толстяка Эфраима?
- Да.
- Можешь застать меня и здесь, я иногда прихожу играть.
Даниил отсчитал монеты и передал их остолбеневшему Варавве. Не дожидаясь, пока Варавва справится со своим изумлением, Даниил удалился в сторону Верхнего Города. Варавва же то смотрел на деньги в руке, то нелепо топтался на месте, то поглядывал в сторону удаляющегося Даниила, видя за ним лицо Сары, то в противоположную сторону, откуда в очередной раз раздался рев игроков и зрителей. Страсть игрока победила. Варавва оставил сомнения и припустил к игрокам.
Солнце опустилось уже где-то за городом. В легких пока еще сумерках Варавва понуро тащился в одиночестве через опустевший базар в направлении Верхнего Города: « Мне опять не повезло. Фортуна опять повернулась ко мне задницей. Пнуть бы ее по этой заднице». - Варавва вспомнил, что ничего не ел сегодня и почувствовал приступ острого голода. Пойду к Саре. У нее всегда найдется для меня кусок хлеба.
Сара как будто ждала его. Как только он постучал в дверь ее дома, она сразу отворилась. Сара отодвинулась, молча пропуская его в дом. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять все.
- Садись за стол.
Сара положила перед ним завернутую в ткань лепешку и налила из кувшина большую чашку козьего молока. Сидя напротив Вараввы, она смотрела, как он с жадностью поглощает лепешку, запивая ее молоком. Сомнений быть не могло - это был взгляд любящей женщины. Варавва снова почувствовал, как что-то шевелится в нем, угнетая и укоряя его. Почему-то вспомнилась сестра и ее последняя фраза. И от этого сжалось сердце. Он встал, обошел стол, подошел к Саре, взял ее на руки, крепко прижал к себе и понес к ложу. Он знал, что никакие его слова сейчас не нужны, они будут лживы, а он не любил ложь. Он знал, что только так может сейчас показать свою благодарность и любовь к этой женщине.
Когда луна заглянула в их окно, она увидела два переплетенных тела. Женщина прижимала голову мужчины к своей груди и шептала: - Непуть ты, непуть моя, любовь моя. Варавва тупо хотел сказать: - Я тоже люблю тебя, - но сил для этого не нашлось.
Как только рассвет проник в дом, Варавва встал, укрыл покрывалом разметавшуюся на ложе нагую спящую Сару и осторожно, чтобы не разбудить ее, вышел из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он направился к дворцу Кайафы, надеясь по раннему времени застать его на месте. Кайафа некоторое время назад предлагал ему работу. Правда, с тех пор в жизни Вараввы произошли два серьезных события и оба были напрямую связаны с Кайафой. Первое – Кайафа судил Варавву и, как он считал, несправедливо, без вины приговорил его за кражу и убийство к побиванию камнями, то есть к смерти, второе – помилование Вараввы, состоявшееся, как он знал, по милости того же Кайафы. И еще Варавва понимал, что ему с его славой, хоть и помилованного, но все же вора и убийцы, теперь не просто будет найти работу. А работа ему необходима. Конечно, работу ему мог дать и зять. Но мысль о том, что придется целыми днями просиживать в душной лавке, торгуясь с покупателями за каждый медный грош, была ему противна.
Кайафа, выслушав просьбу Вараввы, прямо в лоб и, даже грубовато, спросил: - Что, опять по уши в долгах? – и, не дожидаясь ответа, бросил, - пошли. В проницательности Кайафе не откажешь. Он моментально понял, в каком положении находится Варавва. Но его проницательность ничего хорошего Варавве не сулила. Кайафа был не из тех, кто, поняв, что человек находится в тяжелом положении, проникается к нему состраданием. Нет. Наоборот. Зная о безысходности положения, постарается выжать все к собственной пользе и удовольствию. Варавва убеждался в этом не раз на собственном опыте.
Они подошли к тыльной стороне дворца Ирода Великого, выходящей в большой ухоженный сад. Кайафа постучал металлическим кольцом, приделанным к калитке в стене, и, когда послышались шаги стражника, негромко крикнул какое-то незнакомое Варавве слово-пароль. Лязгнул открываемый засов и Кайафа, а за ним и Варавва, вошли в сад. Прошли в дальний угол. Под временным навесом Варавва увидел аккуратно сложенные обтесанные камни, мешки, гладко выструганные брусья, бочки. Недалеко от них была залита цементом довольно большая площадка. Подошли к камням. Кайафа показал на лежащую большую глиняную плиту с нанесенным на ней планом. Вот, - сказал Кайафа, - надо по этому плану построить открытую анфиладу или, проще сказать, длинную беседку с выходами в центре и по торцам. Понял? Варавва посмотрел на план, кивнул головой, мол, понял, и подошел к площадке:
- Это не пойдет. Это надо убрать и сделать заново. Видишь, она выкрашивается, здесь один песок, кладку не выдержит.
- Вижу, что не выдержит, потому и выгнал того умельца.
- Сколько, - спросил Варавва, - дашь за все?
Ответ Кайафы изумил даже хорошо осведомленного о жадности первосвященника Варавву. Злость жаркой волной ударила в голову, но Варавва сдержался, увидев где-то за спиной черной фигуры светлый лик Сары. Он набрал полную грудь воздуха, намереваясь спокойно поторговаться. Однако Кайафа опередил его:
- Ладно. Добавляю двадцать денарий.
Варавва выдохнул ненужный теперь воздух, понимая, что больше тот не уступит.
- Хорошо. Но мне нужна хотя бы часть, как предоплата.
Варавва знал, что его бессовестно обманывают, что он согласился на очень плохие условия, знал, что просьба о предоплате является нормальной и все равно чувствовал себя чуть ли не виноватым: « Как же он умудряется так воздействовать на меня?»
- Э-э, да ты совсем дошел, - и без того неприветливое лицо Кайафы стало злым, каким всегда становилось, когда нужно было отдавать деньги, - двадцать денариев получишь у казначея, - повернулся и ушел.
К концу дня Варавва расчистил площадку, залил ее раствором цемента и установил над ней тент, чтобы высокое еще солнце не свело на нет его работу. Теперь он должен был несколько раз полить площадку, пока цемент равномерно не схватится. В кармане позвякивали деньги, настроение было хорошим. В течение дня к нему подходили любопытные, смотрели на его работу. Подходил и Моше – казначей и член Синедриона и очень уважаемый человек. Варавва, для которого авторитеты не значили ничего, тем не менее, относился к нему с большим уважением. Оно появилось, когда Варавва работал во дворце и имел возможность обращаться к Моше за разъяснениями по некоторым вопросам. Моше всегда старался помочь человеку, даже если это был последний нищий. А если чего-то не мог или не знал, то так и говорил: не могу, не знаю. Когда он подошел, Варавва прервал работу и после общих фраз очень вежливо спросил об Иисусе: – почему его называют Учителем, за что его казнили, разве он украл что-то или убил кого-то?
Моше ответил:
- Нет, он не крал и никого не убивал. Знаешь, мне неизвестно точно, что произошло в последний предпраздничный день, ибо я видел только то, что видели все. Почему его называют Учителем, ты поймешь сам, если прочитаешь его проповедь.
Мысль о нудном чтении была не очень привлекательной, но любопытство взяло верх, и Варавва сказал:
- Я прочитал бы, но где взять?
И услышал ответ:
- Я дам тебе, только никому не говори и, как прочитаешь, верни. Чуть позже Моше пришел и передал свиток. Варавва аккуратно положил его на дно сумки, сверху прикрыл рабочей одеждой. Выйдя с территории дворца, он направился к Даниилу с намерением возвратить часть долга, тем более, что его дом был совсем рядом. Даниил был дома и очень удивился, когда увидел Варавву и узнал, зачем он пришел. Варавва отдал деньги, извинился, что отдает только часть долга, поблагодарил за приглашение войти в дом, но не принял его, сославшись на занятость и, уже собираясь уйти, вдруг спросил:
- Скажи, Даниил, ты знаешь, почему казнили Иисуса? Даниил удивленно ответил вопросом на вопрос:
- Тебе рассказать здесь, на пороге?
- Нет не сейчас, но ты расскажешь мне?
- Да, расскажу что знаю.
Варавва попрощался и ушел. Он шел к Саре. Уже около ее дома он почувствовал, что какая-то сила тянет его к базару у Овечьих Ворот, в ряды. Но он преодолел соблазн. Наградой за это была радость в глазах Сары. Следуя по пути добродетели, Варавва оставшиеся деньги отдал Саре с видом, как будто делал так, если не всегда, то часто, и пошел к столу. Варавва увидел изумление и радость женщины и теперь наслаждался произведенным впечатлением. Изумление Сары достигло высшей точки, когда она увидела, что Варавва извлек из сумки свиток, аккуратно расправил его на столе, сел и стал читать. Сара подошла к нему, наклонилась, обняла за шею, и тоже стала читать. Темнело. Сара зажгла лампаду, поставила на стол и присела на лавку рядом с Вараввой. Две головы склонились над текстом в полной тишине. Под впечатлением прочитанного оба сидели молча, уставясь на огонек лампады.
«Добрый, светлый, справедливый человек, но… не от мира сего», - так думала Сара. Варавва же подумал: « Теперь я понял, почему его назвали Учителем. И этого человека – Учителя – казнили! Ведь он ничего не украл и никого не убил. Так за что? За его Учение, за его светлую Веру? Пилат, за что ты убил его, за что?»
И здесь мысли Вараввы пошли по извилистому и загадочному пути. Он вспомнил, как, проигравшись в пух и прах, в долгах по самую макушку, болтаясь по базару в поисках случайного заработка, он увидел толстого богатого человека. Пересчитывая горсть монет, толстяк сделал неловкое движение, может быть его подтолкнули, и монеты посыпались на землю. Под влиянием импульса Варавва быстро поднял несколько монет, подкатившихся к его ногам, и хотел незаметно затеряться в толпе, полагая, что никто не заметит его маневра. Но не тут-то было. Раздался зычный, словно рев иерихонской трубы, голос и толстый палец показал на него, на Варавву: - Вот он, держите вора. И тут Варавва опять подчинился импульсу и сделал великую глупость: вместо того, чтобы остановиться, оборвать крик и с независимым видом отдать деньги, он бросился бежать, ввинчиваясь в толпу. Ему удалось вырваться на открытый пятачок, но дальше бежать было некуда. Он был окружен. И тут сзади на него наскочил молодец с дубинкой в руке. Варавва увидел его, когда дубинка уже опускалась ему на голову. Чудом увернувшись от страшного удара, он в замедленном времени увидел выпученные глаза, уставившиеся на то место, где только что был он сам. Варавва присел и резко, с разворотом и подъемом, нанес удар в солнечное сплетение движущегося по инерции тела. Тело согнулось пополам и рухнуло. Не удержав равновесия, сверху на него обрушился Варавва. Обоих накрыла толпа. Когда ярость толпы утихла и последних бешеных оттащили от двух тел, выяснилось, что Варавва может шевелиться и мычать, выплевывая кровь, а второй не может вообще ничего. По той причине, что – мертв!
Поскольку свидетелей было предостаточно, суд был простым и скорым, и Варавву признали виновным в краже и убийстве. Варавва защищал себя в суде. Он говорил, что кражи не было, были только искушение и попытка присвоить несколько монет, что он не убивал, а, защищаясь, ударил того человека, стража, что оба упали, а потом их терзала толпа. Но все было напрасно. Перед Вараввой возникло презрительно-равнодушное лицо Кайафы. Суд наскучил ему и потому он торопился быстрее покончить с этим делом.
«Так что же получается? – думал Варавва, - Кайафа без вины, походя, отправил меня на смерть! Затем упорно настаивал на том, чтобы помиловали именно меня, а не Иисуса и, говорят, из-за этого даже вступил в спор с самим прокуратором. Почему? Осознал свою ошибку? Нет! Зная Кайафу, в это невозможно поверить»
И тут Варавву осенила догадка: «Кайафа вернул мне жизнь только потому, что таким образом лишал жизни Учителя. Да, это единственное объяснение. И что же из этого следует? А то, – что Учителя убили двое – Пилат и Кайафа, - чтоб их накрыла земля! И все же надо будет выяснить, что же произошло накануне праздника Пасхи?»
Глава VII. Аргентина.
Пароход «Эухенио дель Тосса» с компаньонами на борту прибыл в порт Буэнос-Айреса утром теплого ноябрьского дня. Затянувшееся утомительное путешествие осталось позади. Таможенно-паспортные формальности удалось пройти на удивление просто и быстро.
-Отель «Ла-Плата», – назвал Маеда адрес мгновенно подвернувшемуся таксисту и, повернув лицо к спутнику, пояснил:
- Отель, как мне известно, не самый лучший, но мне его рекомендовали. По той причине, что служащие отеля, принимающие гостей, владеют немецким языком. Мне говорили, что основная часть немецкоязычных иммигрантов, прибывших в страну с конца прошлого века, пользовалась услугами этого отеля. Бок, Вы что, спите?
Ровный шум мотора и покачивание машины действительно располагали к дреме.
- Нет, нет. Но состояние сонное.
Бороться Боку со сном пришлось недолго. Отель «Ла-Плата», как выяснилось, располагался недалеко от порта, и вскоре компаньоны уже устраивались в соседних номерах. Как только привели себя в порядок с дороги, Маеда появился в номере Бока.
- Не будем терять время, - заявил он, – Здесь рабочий день начинается рано. Бок, пожалуйста, запишите текст телеграммы, ее надо будет отправить через портье. Итак, адрес: Буэнос-Айрес, до востребования, господину Генриху Бёму для г-на Арнима Вольцова: «Прибыл. Каеда.» Обратный адрес. Пожалуй, все. И вот текст и адрес для второй телеграммы. В Сидней. Для Тано.
Портье, приняв тексты, равнодушно-вежливо улыбнулся и сказал, что сейчас же сделает переводы и отправит обе телеграммы. Равнодушная вежливость, продемонстрированная служащим, не укрыла от Бока цепкого, оценивающего и запоминающего взгляда. И сейчас, когда он пробежал глазами короткие тексты телеграмм и перевел взгляд на Бока, в серых глазах промелькнуло холодное любопытство.
«Интересный тип», - думал Бок, возвращаясь в номер
- Какое впечатление произвел на Вас портье? – зайдя в номер, спросил Бок. Маеда немедленно ответил: - Первый пост. Недаром же мне порекомендовали именно этот отель. Я думаю, точное и подробное описание наших примет внешности вместе с установочными данными и текстами телеграмм уже попало к кому надо. Все понятно, Бок. Будем ждать. Между прочим, я голоден.
- Я тоже.
- Так вперед. Нам надо найти банк и проверить перевод денег. А то представляете, Бок, объехать полмира и прибыть, как у вас метко говорят, к разбитому корыту? Придется Вам, Бок, заняться изучением испанского языка. Предлагаю начать это полезное дело с двух фраз – «Я хочу проверить свой счет» и «Пожалуйста, обменяйте на песо». Затем отдадим должное обеду.
Выполняя просьбу Бока, вежливо-равнодушный ясноглазый портье каллиграфическим почерком написал две фразы на испанском языке и осведомился: - Такси?
- - Нет, благодарю, мы прогуляемся по городу. Как нам найти главный почтовый офис и Промышленный банк?
Получив ответ, компаньоны покинули отель и прогулочным шагом направились к центру города.
В почтовом офисе выяснилось, что господин Генрих Бём уже ознакомлен с текстом поступившей на его имя телеграммы. Еще более приятное известие ожидало компаньонов в банке. Каждый из них стал владельцем счета с кругленькой суммой. Это сразу придало уверенности и, разумеется, повысило настроение. Ввиду столь благоприятных обстоятельств и острого чувства голода, компаньоны, покинув банк с достаточным запасом наличных средств, не сговариваясь, направились к веранде расположенного неподалеку открытого ресторана, намереваясь уделить самое серьезное внимание аргентинской кухне. Заняли столик в уютном уголке, отделенным от улицы густейшей стеной какого-то вьющегося растения, напоминающего хмель. Маеда, неравнодушный к кулинарным изыскам, заказал себе поджаренное мясо нанду, устрицы в винном соусе и смешанный салат. Бок решил не отставать, и выбрал тушеное мясо броненосца и холодный суп гаспачо. В выборе горячительных напитков проявили единство: оба заказали текилу. После скудного меню грузо-пассажирского судна, доставившего их в Буэнос-Айрес, выставленные официантом на столе блюда выглядели по- королевски.
- Ну, тэкс, за успех! – Маеда поднял рюмку и сделал маленький глоток, - М-м-м, какой приятный напиток. – Затем приглашающе кивнул Боку и выпил рюмку до дна. Его примеру последовал и Бок. Потребовалось совсем немного времени, чтобы голодные мужчины опустошили стол. Теперь оба находились во власти сытого благодушия и умиротворения, в состоянии эйфории, располагающей к легкой приватной беседе.
- Согласитесь, Бок, - начал Маеда, - в жизни все же много приятных вещей, не правда ли?
- О, да. Правда, древние берберы утверждали, что в жизни мужчины есть всего три удовольствия: есть мясо, ехать на мясе и толкать мясо в мясо. Но со временем спектр «приятностей» значительно расширился. И, мне кажется, чем резче контрасты жизненного опыта, тем яснее понимание этого и острее восприятие хорошего.
- Да, да. Все познается в сравнении. Знаете, Бок, у меня была в Харбине очень приличная библиотека. Мои друзья и сослуживцы знали о моем увлечении историей, особенно историей Рима, и иногда дарили мне книги. Среди них попадались и очень интересные и редкие экземпляры. Так вот. В одной небольшой книжонке, посвященной истории и принципам построения Римской армии, был и раздел о медицинской службе. Да, была такая. Еще со времен реформатора римской армии Гая Мария, то есть задолго до рождения знаменитого врачевателя Корнелия Цельса и, уж тем более, задолго до появления медицинских трактатов Галена. Так вот, к слову о сравнениях и контрастах. Мне запомнился метод древних лекарей. Смысл его был в том, что человеку, испытывающему постоянную боль от раны или травмы, специально причиняли кратковременную и очень сильную боль и сразу давали напиток с наркотиком. А потом, когда действие наркотика прекращалось, под видом лекарства давали пациенту безвредный порошок вроде толченого мела. Считалось, что эта метода, основанная на контрасте и эффекте плацебо, то есть самовнушении, облегчает привыкание к затяжной боли и приглушает ее. Как Вам способ лечения?
- Интересный метод. Думаю, непростая жизнь была у армейских эскулапов.
- Вероятно. История умалчивает об этом. Не будете возражать, если перейдем к истории нашей?
- Нет, конечно.
- Теперь, когда нам все же удалось попасть сюда, следует подумать о дальнейшем. Я очень рассчитываю на Вас, Бок. Все же почти двадцать лет в бизнесе – это ценный опыт. У меня его, к сожалению, нет вовсе. А начинать нам с чего-то надо. По крайней мере, на мой взгляд, нам надо найти хотя бы предварительные варианты, от которых можно было бы отталкиваться, и которые можно было бы обсуждать с теми, кто хорошо знает страну и местные условия.
- Вы правы. В дороге я думал об этом. И вот к чему пришел. Предварительно, конечно. Идеальным вариантом была бы возможность вписаться в уже поставленный бизнес в качестве, скажем, акционеров и действующих партнеров, причем в бизнес с экспортными выходами. Памятуя о нашей конечной цели. Здесь я должен дать небольшую ремарку. Когда-то я был студентом технического факультета Московского Университета. Это было еще до Первой Мировой войны. Изучал основы металлургии и горного дела. Тогда я живо интересовался открытиями и новинками в этой области и помню о публикациях тех времен об открытии месторождений вольфрама и бериллия в Аргентине и, примерно, в то же время, в Китае.
- Так, так, и что же?
- Разумеется, обосновавшись в Харбине, я стал интересоваться этим вопросом, как перспективным с точки зрения бизнеса. Вольфрам, я знал это, становился все более востребованным металлом, поскольку стал широко использоваться в производстве инструментальных и специальных видов стали, потребление которых стремительно росло. Одним из месторождений в Китае занималась американская фирма «Комс». Она дошла до стадии проектирования производства, но в конце двадцатых годов начался экономический спад, потом кризис, потом японская оккупация Маньчжурии и все остановилось. Но это я к слову. Представитель фирмы - Майкл - говорил мне тогда, что в Аргентине вольфрамовой темой серьезно занялись немцы. Это интересно, не правда ли?
- Да, конечно. Надо будет навести справки.
- Второе направление – это каучуконосы и лесоторговля. В части последней некоторый опыт имеется. Вы знаете, я занимался этим в Харбине. И третье – производства, связанные с потребностями железной дороги, например, производство шпал. Во влажном климате, мне кажется, это актуально, как и литейное производство костылей, фланцев и тому подобного, что называется элементами верхнего строения пути.
- Скажите, Бок, кого в Вас больше – разведчика или бизнесмена? Спрашиваю потому, что читал труды некоторых психологов, которые утверждают, что занятие бизнесом влечет за собой глубокие изменения психических свойств личности сродни нарко- или алкогольной зависимости. Это так?
- Трудно сказать. Наверное, доля правды в этом есть. Но, мне кажется, с точки зрения мотивов, ближе, пожалуй, будет сравнение со спортом, а с точки зрения реакции на полученный результат, может быть, даже с политикой. Все политики добиваются признания и известности. Многие успешные бизнесмены стремятся к тому же. Хотя, я думаю, все это очень условно. Что же касается вопроса: кого больше? Думаю, по обстоятельствам, то одного, то другого, но одиночества не бывает никогда. Разве что – Бок покосился на Маеду – в тюрьме.
- Не будем о грустном, - японец притворно вздохнул. - Да. Но раз уж Вы упомянули о политике, Бок, хочу сказать, что для меня, вероятно, навсегда будут загадкой правила этой игры. К примеру, если взять наши страны. Начнем с вашей. К июню 1941 года Сталин сосредоточил на западной границе огромную армию и колоссальные средства обеспечения. Это известно теперь доподлинно. Не будем говорить о том, планировал он нанести удар первым или нет, верил, что Гитлер нанесет превентивный удар или нет. Это сейчас неважно. Важно то, что товарищ Сталин или хотя бы кто-то из его окружения были обязаны, повторяю, именно обязаны, исходя из соображений элементарной логики, просчитать последствия нанесения внезапного удара Гитлером даже как события маловероятного с их точки зрения. Но это сделано не было. Я утверждаю, что это не было сделано. И именно поэтому последствия были для русских столь ужасны.
Еще хуже дело обстоит с моей страной. Даже, если бы одновременно с Перл-Харбором были уничтожены все, подчеркиваю, все тихоокеанские силы американцев, это был бы, по моему глубочайшему убеждению, тактический успех, не более. А перспектива? От нее не уйти. О ней что, забыли? Так что странная эта игра – политика. Ну, да бог с ней.
- А мне странно это слышать от Вас, Маеда. Вы говорите о политике, как о странной игре, находясь в положении бегуна, не знающего где находится финиш.
- Ну, ну, Бок, опять эти сомнения. Вы сегодня утром отправили через портье телеграмму в Сидней. В ближайшее время, я убежден, мы получим ответ и узнаем, что наши интересанты уже в США.
- Предлагаю тост– за выход на старт, за удачный финиш!
Партнеры выпили, и после некоторого молчания Маеда с сожалением тихо сказал:
- Как зыбко все. Не возвращается. Поймал вопросительный взгляд Бока и повторил:
- Не возвращается. Не возвращается то сытое и благодушное состояние десятиминутной давности, когда готов был обнять весь мир.
- А Вы оказывается чувствительны.
- Да, особенно когда из чудесных эфирных далей приходится возвращаться на эту плоскую, жесткую, словом, реальную землю. Пойдемте, Бок.
Гости покинули ресторан и по «Авеню 9 июля» направились в сторону отеля.
- Нам предстоит общение в присутствии третьих лиц, - начал Бок, - и потому, на мой взгляд, пора нам ввести в обиход обращение друг к другу по именам.
- Вы предлагаете дальнейшее дружеское сближение?
- Да, Исидо, этого требует обстановка.
- Ты прав, Дмитрий.
- И еще. Мне кажется, пора прояснить некоторые моменты. Прояснить для самих себя и чтобы понятно было тем, к кому придется обращаться. К примеру, как объяснить интерес к событиям, предшествовавшим началу войны в Океане, в частности, к обстоятельствам появления меморандума…..э…Уотера?
- Нота Халла. Так назвали этот документ по имени госсекретаря США Корделла Халла. Что касается Вашего вопроса - да, конечно, все должно быть логически увязано и понятно. Итак, мы бежали от союзников: от красных и американцев. Почему интерес к Халлу? Потому, что хочется понять: как же все это случилось? Это естественный интерес, не так ли? Стремление попасть в США? Да, оно когда-то появится и должно быть понятным. Что касается тебя, Дмитрий, убедительной может быть только одна причина – бизнес. Что касается меня, то я вовсе не стремлюсь в США. Я ответил на вопросы?
- Да. Пусть будет так. Пока. Хотя, должен признать, все это выглядит очень туманно.
В отеле вежливый портье вручил Маеде письмо. Когда компаньоны зашли в номер японца, и он распечатал конверт, там оказалась короткая телефонограмма от Бёма. Маеда передал ее:
- Прочитайте, пожалуйста. Бок пробежал глазами короткий текст и перевел:
- Нас приглашают в гости и предлагают для этого совершить поездку в автобусе компании «Интернасиональ», направляющемуся по маршруту Буэнос-Айрес – Асунсьон, до города Сьенто и далее по дороге в Фонте. Бём сообщает, что господин Вольцов рад предстоящей встрече.
- Ну, что ж, было бы невежливо медлить с визитом. По карте, купленной на почте, посмотрели маршрут, - километров, пожалуй, шестьсот, не так ли? – спросил Маеда
- Да, примерно так. И от трассы еще несколько километров. В общем, день пути.
Выяснилось, что ежедневно в Асунсьон отправляются два автобуса: вечерний и утренний. Ранним утром новенький «Форд» бодро повез своих пассажиров по дороге, проложенной вдоль берега реки Параны, то отдаляясь от нее, то приближаясь к самой кромке воды. По мере удаления от столицы, качество дороги заметно ухудшилось. Стали попадаться размытые водой участки, и тогда пассажиров немилосердно бросало из стороны в сторону, заставляя намертво хвататься за поручни. К пункту назначения прибыли к концу дня. Сьенто можно было назвать городом с большим допуском. Обычный сельский поселок, растянувшийся вдоль одного из бесчисленных притоков Параны. Водитель автобуса на довольно сносном английском объяснил путешественникам, что Фонтэ – это название местности, расположенной в восьми километрах от трассы, что ведет туда сельская дорога и указал, как ее найти.
Махнув вслед уходящему автобусу, путешественники двинулись в указанную сторону. Дорога углубилась в тропический лес, благоухающий весенними запахами и наполненный загадочными звуками. Дорога была прямой, если не считать нескольких петель, огибающих небольшие, заросшие водными растениями, болотца. Очень скоро дорожные рюкзаки ходоков потяжелели, шаг из спортивно - бодрого выродился в умеренно - ленивый. Сказывалась высокая температура и липкая влажность. Пройдя километров пять, путники почувствовали, что дорога пошла на подъем, и вместе с этим стал меняться тропический лес, ставший не столь густым и высоким. Наконец путники вышли на большую поляну в виде правильного круга. Дорога, сохраняя небольшой подъем, пересекала эту поляну по диаметру. На другом конце поляны компаньоны увидели большой дом, построенный в романском стиле. От двухэтажного корпуса в обе стороны отходили два одноэтажных крыла. Подойдя поближе, друзья увидели, что довольно большая территория поляны вокруг дома огорожена прочным металлическим сетчатым забором. От башни, венчающей дом, вверх уходила мачта с мощной антенной. От дома к воротам, к которым сейчас подходили Бок и Маеда, вела прямая, как стрела, широкая дорога. Из аккуратной деревянной постройки, размещенной рядом с воротами, вышел охранник, внимательно осмотрел гостей, приоткрыл сетчатую калитку, жестом пригласил войти и вежливо предупредил, что находиться на охраняемой территории с оружием запрещено и, что если таковое имеется, то его необходимо сдать. Убедившись, что оружия нет, охранник указал рукой на дом и сказал: - Проходите.
От будки охранника дорога к дому сначала шла с подъемом, но метрах в пятидесяти от него перешла в горизонтальную, идеально ровную газонную площадку. С обеих сторон от широкой каменной лестницы, ведущей к старинной массивной двери, были устроены клумбы, пестреющие ковром тропических цветов. Повсюду царствовал идеальный порядок. Хозяева дома, видимо, не были сторонниками нововведений. Вместо звонка к двери было прикреплено старинное медное, местами позеленевшее кольцо, за которое и подергал Маеда. Никаких слышимых последствий этого действа гости не уловили, однако все же они, надо полагать, были, поскольку дверь бесшумно открылась, и молодой человек спортивного вида в безупречно сидящем костюме жестом пригласил их войти в дом. Во внешности этого человека, манерах и взгляде улавливалось что-то общее с тем ясноглазым портье из отеля Ла-Плата. По красивой деревянной лестнице молодой человек повел гостей на второй этаж. Зал второго этажа был великолепен. Выполненные из темного дерева резные колонны, встроенные в стены, зрительно увеличивали и без того немалое пространство зала. Окна от пола и до потолка придавали ощущение праздничной легкости.
По залу в одиночестве прохаживался мужчина, который, обернувшись на шаги, сразу направился к гостям с размещенной на лице вежливой улыбкой. Подойдя к гостям и адресуясь в основном к Маеде, мужчина совершил полный обряд японского приветствия с почтительными поклонами, несколько подобострастными заглядываниями снизу вверх и проникновенными фразами на японском. К Боку хозяин обратился просто: протянул для пожатия руку и коротко представился: - Вольцов Арним. В тон ему представился и Бок: - Бок Дмитрий. Хозяин повел гостей к креслам и столику, уютно вписавшимся в угол зала. Пока шли к креслам, Маеда произнес несколько фраз, в которых Бок уловил только слова: - Каеда… Маеда…Бок…. Вольцов засмеялся и по-английски произнес: - Английским, как я понял со слов господина Каеды, простите, Маеды, владеют в той или иной степени все. Ну, что ж, используем его как инструмент общения, а уж для понимания деталей, если потребуется, будем пользоваться и немецким, и русским, и японским по методе трехсторонних консультаций. Вольцов, обращаясь к молодому человеку, так и оставшемуся стоять на входе, сказал: - Ральф, Вы свободны. Передайте Марии, что у нас гости, - и, усаживаясь в кресло, - прошу, господа, располагайтесь. Итак, господа Маеда и Бок, надо полагать, пополнили армию изгнанников и теперь, конечно же, стоит вопрос: как жить дальше? Не так ли?
- Увы, это так, - вздохнул Маеда, мы изгнанники, мы беглецы, но надо жить. Дмитрий имеет техническое образование и опыт ведения бизнеса и ему, как мне кажется, будет проще определиться с родом занятий, а главное, найти приемлемую, с точки зрения выгоды, сферу приложения нашего капитала.
При этих словах в глазах Вольцова появилось выражение некоторой заинтересованности. Он обратился к Боку:
- Позвольте спросить, господин Бок, относительно Вашего технического образования – к какой сфере техники оно ближе?
- Металлургическое производство и горное дело.
Теперь уже интерес промелькнул в глазах Вольцова:
- Да, интересно. Дело в том, что здесь есть предприятие: рудники и обогатительная фабрика по производству вольфрамового концентрата. Концентрат вывозился в Германию. Предприятие активно работало вплоть до катастрофы весной этого года. Но гораздо лучше меня все, что связано с предприятием, известно господину Бему. Он должен приехать сегодня, так что у Вас будет возможность предметно поговорить с ним.
В дверях зала появилась молодая женщина с подносом в руках и дымящимися чашечками кофе и печеньем. Расставив чашечки перед мужчинами, она обратилась к хозяину с вопросом:
- Гости остаются на ужин?
- Да, да, Мария, и не только на ужин. Приготовьте, пожалуйста, комнаты для гостей. Женщина улыбнулась гостям и направилась к выходу.
- Надеюсь, вы воспользуетесь гостеприимством? – обратился Вольцов к собеседникам и, получив утвердительный ответ, продолжил, - господин Бем прибудет, я думаю, как всегда к восьми часам. Ужин обычно готовится к этому времени. Значит, у вас есть время на размещение и прогулку по территории владения. Думаю, кофе придаст вам бодрости и силы, и вы не умрете с голоду?
Допили кофе, и Вольцов проводил гостей на первый этаж, где их дожидалась Мария.
В отсутствие Вольцова Мария держалась более раскованно. Ее улыбка демонстрировала великолепие белоснежных зубов и милые ямочки на нежных щечках. В зеленых глазах, лишенных теперь официального налета, проскакивали искорки, свидетельствовавшие о жизнелюбивом и веселом характере. Шагая впереди мужчин по коридору и иногда оборачиваясь к ним, женщина ловила весьма заинтересованные мужские взгляды, поднимающиеся к ее глазам откуда-то снизу. В этих взглядах она улавливала тщетные попытки подавить интерес, внутренне усмехалась этому, отчего искорки в ее глазах приобретали несколько игривый оттенок. Мужчины улыбались ей, им казалось, что походка красавицы стала еще более легкой, а она еще прекрасней.
В голове Маеды появилась мысль: - «Интересно, каково Дмитрию после четырехлетнего тюремного поста наблюдать это совершенное творение природы?» Словно в ответ в голове Бока мелькнула мысль: - «Мне казалось, тюрьма убила во мне мужское начало. Но это не так. Совсем не так. Я жив!»
Мария вела их в правое крыло здания, являющее собой гостиницу. По обе стороны длинного коридора, освещенного стилизованными под средневековые факелы светильниками, размещались комнаты, обставленные в соответствии с гостиничными стандартами: просто, строго и удобно. Устроившись, партнеры решили последовать совету хозяина, прогуляться и осмотреть владение. Вышли через парадный подъезд и обошли здание.
Эспланада – горизонтальная площадка, начинавшаяся перед домом, - продолжалась и за ним, занимая довольно большое пространство, вплотную примыкавшее к лесу. На таком расстоянии сетчатый забор был не виден, и это создавало впечатление полной открытости и незащищенности территории. За домом гости обнаружили прекрасно оборудованный, выложенный голубой плиткой большой пустующий бассейн. За ним – засыпанная серым речным песком спортивная площадка с брусьями, турниками на разных уровнях, лестницами, упорами, словом, всем необходимым для целевых физических упражнений. Все было в идеальном состоянии. Отсюда, со спортивной площадки, был виден натянутый на крыше здания рядом с башней тент, под ним ствол тяжелого пулемета, направленный в сторону леса, и глаз мощного прожектора.
- Да, - молвил Маеда, - если б не пулемет и прожектор это был бы классический римский доминиум. Для полноты картины не хватает только эргастул – помещений для содержания рабов - и непременной оливковой рощи.
Не сговариваясь, партнеры двинулись по гравийной дороге, начинающейся от спорткомплекса и ведущей по заросшему высокой травой полю, в сторону, куда, как указующий перст, смотрел ствол пулемета. Дорога привела их к металлическому сетчатому забору, расходящемуся в обе стороны от сетчатых же ворот, перекрывающих дорогу. Здесь не было ни будки, ни охраны. Ворота были закрыты на обычный амбарный замок. Дорога от ворот уходила в лес и там пропадала. Видно было, что ею давно не пользовались. Посмотрели по сторонам и медленно пошли назад.
- Тебя что-то беспокоит, Дмитрий? – спросил Маеда.
- Да, но, думаю, в большей степени это беспокоит Вольцова. Кстати, сколько времени он работал в Японии?
- Я, кажется, понимаю подоплеку твоего вопроса, Дмитрий, и, скажу откровенно, я ждал его. Арним прибыл в Японию в 1937 году, когда началась полномасштабная война на континенте. Он прекрасно знает язык, страну, ее историю и традиции. Он был наблюдателем военных событий и на континенте, и в Океане. Он видел наши победы и видел поражения. Он видел как сотни юношей-камикадзе, увлекаемые божественным ветром, стартуют, ложатся на крыло и уходят в свой последний полет, чтобы обрушить на врага свои машины и мощь своего духа. Он знает, что не все они были самураями, но все они были солдатами. А что же полковник Каеда из древнего рода самураев-ронинов? Меняет фамилию, биографию, бежит на другой край земли, спасая свою шкуру, да еще прихватывает с собой какого-то непонятного полунемца- полурусского? Это, конечно, вопрос для Вольцова. Я правильно тебя понял?
- Да.
- Коль ты затронул эту тему, может быть есть и предложения?
- Есть соображения. Для Вольцова, как мне кажется, может быть понятен только один мотив, объясняющий, почему полковник Каеда и сохранил себе жизнь и объявился в другой части земли – мотив мести. Мести побежденного победителю. Скажу больше: понимание этого, возможно, сделает его нашим, пусть пассивным, но союзником. Ведь он тоже испытал горечь поражения и психология побежденного – и его психология.
Маеда внимательно смотрел в глаза Боку и думал: - «Он верно говорит, он все расставил правильно. И одновременно, надо полагать, проверяет меня». Вслух же сказал:
- Так ты полагаешь, что нам надо приоткрыться?
- Да, но не нам, а тебе. Мои мотивы проще и понятнее для понимания. Я бежал однажды от красных. Это было более двадцати лет назад. Теперь мне пришлось бежать от них вновь. И помог мне бежать ты, следовательно, спас жизнь бывшему офицеру русской Императорской армии. Я обязан тебе. А это позволяет рассматривать меня как потенциального исполнителя задуманного Маедой и, возможно, неизвестного Боку плана.
- Я согласен с тобой. Но подождем. Посмотрим, как будут развиваться события. Не будем «гнать лошадей поперек батьки в пекло», - Маеда взглянул на Дмитрия и усмехнулся. «Темнит, темнит господин полковник, - мысленно отреагировал Бок, - ну, что ж, игра продолжается».
Прогуливаясь по дороге, компаньоны не подозревали, что через огромные окна зала за ними уже продолжительное время наблюдают двое: Вольцов и подъехавший сегодня пораньше Бем, который уже выслушал доклад о прибытии гостей, получил детальную информацию о Маеде и скудные сведения об обрусевшем немце. Двое наблюдателей прохаживались по залу вдоль окон, бросая взгляды на две фигуры, медленно приближающиеся по дороге к дому. После того, как Вольцов закончил доклад, возникла пауза. В стеклах огромных окон отражались фигуры двух мужчин, в молчании медленно пересекающих зал.
Один из них – высокий, худощавый, полностью седой, но без намеков на пролысины, шел несколько впереди. Он смотрел на паркет пола, иногда бросал взгляд в окно. Этот человек был погружен в свои мысли.
Второй, помоложе, блондин с легкими залысинами, шел несколько приотстав. Его фигура, положение тела, наклон головы выражали внимание и ожидание. Было очевидно, что хозяином положения является седой господин, который должен принять какое-то решение и сейчас обдумывает его.
Седой слегка повернул голову в сторону блондина, и тот моментально приблизился, показывая внимание и готовность.
- Арним, - обратился седой к собеседнику, - японец отправил из Байреса ( Буэнос-Айрес) телеграмму в Сидней. По смыслу это простое уведомление о прибытии в Аргентину. Я думаю, это может быть косвенным подтверждением Вашего предположения о том, что его прибытие сюда не просто бегство, но связано с выполнением некой миссии. Мы должны понять его и узнать о его целях. Относительно Бока. Имея техническое образование и опыт предпринимателя, он может быть нам полезен. Наш WW (вольфрамверке - вольфрамовый завод) работает на половину мощности и только на склад. Когда весь объем продукции отправлялся в Германию, специалисты по сбыту, то есть трейдеры, были попросту не нужны. Вот и сложилось так, что специалисты предприятия ничего не смыслят в торговле. Те же, кто прибыл в последнее время, и что-то понимают в этом или находятся в розыске, или слишком много знают об ODESSA (организация бывших военнослужащих СС.) Использовать их опасно. Таким образом, предприятие вместо того, чтобы давать прибыль, стало убыточным, а нам нужны деньги, очень нужны. Наши люди из Европы продолжают, как Вы знаете, прибывать. Прием, размещение, изготовление документов – все это стоит больших денег. Да, вице-президент Перон наш друг, но не кормилец. Я думаю использовать Бока. Есть к тому посылки: он, как я понимаю, чист, в том смысле, что его никто не разыскивает - и он ничего не знает о нашей организации и никого не сдаст, в случае вербовки. Это, кстати, очень возможно, поскольку, чтобы организовать продажу металла придется много ездить и обрастать связями. И третье – деньги Бока и Маеды. Нужно сделать так, чтобы эти деньги были вложены в WW. Это выгодно нам со всех точек зрения. Этим вопросом займусь я. Вы же займитесь японцем. Пожалуй, все. У Вас есть что-либо?
- Да, господин Бём. В Байресе освободилась квартира. Та, куда наведывалась полиция по анонимному доносу. Через нее прошел поток наших людей и теперь нужен временный отстой. Предлагаю сдать ее в аренду нашим гостям.
- Хорошо, Арним, предложите им это. Прошу Вас, передайте Марии, что ужинать будем внизу в Белом зале.
Вольцов ушел. Продолжая медленно расхаживать по залу, Бём думал о том, что в его шестьдесят пять лет, когда все чаще и чаще приходят мысли об отдыхе и спокойной старости, ему пришлось принять на себя груз непомерной ответственности и тяжких забот. Помимо распределения финансовых средств тайной организации и контроля за их использованием, много времени и внимания приходиться уделять противодействию активности американцев, англичан и русских, разыскивающих военных преступников по всему миру. Конечно, со временем структура организации и функции придут к оптимуму, но сколько времени потребуется на это никому не известно.
Бём вспомнил, как после поражения в Первой Мировой войне ему, кадровому офицеру разведки рейхсвера, пришлось скитаться по Германии в поисках заработка и пристанища. В Мюнхене, куда его привели поиски куска хлеба, состоялось первое знакомство с идеями национал – социализма, приемлемыми, как ему казалось, для цели сплочения нации, пережившей военную катастрофу. Некоторое время он даже посещал собрания и участвовал в шествиях. Дальше этого, однако, его участие в новом политическом движении не пошло, поскольку в скором времени он получил очень заманчивое предложение работы в Аргентине, принял его и уехал в эту страну. Не занимая официальной должности в посольстве, но под его эгидой, бывший военный разведчик занялся поставками продовольствия в Германию и организацией помощи немецких землячеств в Аргентине в восстановлении фатерланда. В 1929 году он получил через посольство личное письмо от рейхсфюрера СС Гиммлера с предложением вступить в эту организацию. Из письма он с удивлением узнал, что его скромное участие в движении отмечено и не забыто. Поскольку Бем был уверен в том, что приход фюрера к власти лишь вопрос времени, согласие было дано.
Потом были вехи.
Вспомнилась встреча с Гейдрихом в 1933 году в Берлине, его заявление, что приход фюрера и партии к власти – это первый шаг к созданию Великой Германии под знаменем национал-социализма. С той встречи началась планомерная и масштабная работа по созданию в стране пребывания нацистской пятой колонны. Незадолго до начала польской кампании Бем по предложению Гейдриха посетил США и встретился там с Вальтером Шелленбергом, прибывшим в страну с краткосрочным частным визитом. Несколько лет назад Шелленберг, проживавший тогда в США, развил в этой стране бурную деятельность. Гейдрих полагал, что его опыт по созданию в США «Общества друзей Новой Германии» может быть использован и в других странах, в том числе и в Аргентине. Однако, изучив положение дел на месте, осторожный Бём сделал для себя заключение, что легализация в стране пребывания политизированной организации шаг чересчур смелый и чреватый негативными последствиями. Время показало, что он был прав. Но тогда, следуя своим выводам и не желая по понятным причинам высказывать их вслух, Бём долгое время вынужден был лавировать между Шелленбергом и Гейдрихом, пока с началом большой войны ситуация не разрешилась сама собой. И когда это произошло, оба оценили его такт и дипломатическую гибкость, и, как полагал Бём, во многом благодаря этой оценке и, конечно, достигнутым в Аргентине результатам, ему были вручены знаки отличия бригадефюрера СС.
Запомнился последний день той его поездки в США. Шелленберг и его правая рука в теневом руководстве «Обществом друзей Новой Германии» – Альфред Небель - давали прощальный ужин в ресторане «Дора». Было начало августа 1939 года. Настроение было приподнятое, в воздухе витало ожидание великих исторических свершений. В этой обстановке эйфории честолюбивый и многословный Небель, красноречие которого подстегивалось употреблением спиртного, бросил фразу, которая врезалась в память: «Наш друг Хатан, как Шольц…» Он не закончил мысль и сразу начал говорить о чем-то другом. Бём запомнил эту фразу только потому, что увидел мертвую улыбку Шелленберга и его свинцовый взгляд, пронзивший Небеля. Этот взгляд и улыбку забыть было невозможно. Разумеется, тогда Бём сделал вид, что не обратил внимания на странную фразу и не заметил реакции на нее Шелленберга, но уже в пути начал искать ответ на эту загадку. Помня о том, в каком контексте прозвучала эта фраза, он предположил тогда, что под именем Шольц, скорее всего, подразумевался один из помощников начальника тайной полиции Рейха Генриха Мюллера. Продолжая проверять эту версию, Бём через некоторое время узнал, что один из ассистентов директора ФБР носит фамилию Хатан. Теперь улыбка Шелленберга и его взгляд имели объяснение.
Прошло несколько лет. И вот печальный финал – приходится собирать и укрывать живые осколки разбитой несостоявшейся идеи.
Мысли Бёма вернулись к гостям, с которыми сейчас ему предстояло познакомиться. Бём услышал голоса в холле и пошел к выходу.
После знакомства и взаимных представлений направились в зал к столу, который был уже сервирован Марией. Она тоже была здесь и с серьезным и озабоченным видом осматривала стол, проверяя, все ли необходимое имеется и правильно ли расставлено. Ужин выглядел довольно скромно: несколько видов испанских салатов с немыслимым количеством ингредиентов, рыба, цыплята в соусе, сок, красное и белое вино. Беседа за столом была вялой и касалась в основном последних событий в Маньчжурии и Океании.
Завершив ужин, мужчины вышли через парадный вход на улицу и разделились. Вольцов под руку увлек Маеду, и они неспешно двинулись вдоль здания, что-то оживленно обсуждая.
- Не будем им мешать, - сказал Бём, - я полагаю, им есть что вспомнить и о чем поговорить. Пойдемте в эту сторону.
Обогнули крыло здания и пошли по дороге, по которой недавно прогуливались Бок с Маедой. По просьбе Бёма Бок рассказал ему о себе. В его рассказе легенда, построенная на биографии Бока сущего, переплеталась с действительными обстоятельствами жизни реального Корнева. Бёма, однако, более интересовали подробности деловой биографии его собеседника: чем конкретно занимался, чего достиг, в каких областях бизнеса имеется опыт. После такого непродолжительного опроса последовал вопрос:
- Скажите, господин Бок, что связывает Вас с Маедой? Извините за прямоту.
- Я понимаю. Трудно ответить коротко и однозначно. Мы знаем друг друга почти пятнадцать лет. Это было обычное знакомство без каких-либо взаимных обязательств и без общих глубоких интересов. Я думаю, общий интерес возник в последние дни – накануне разгрома Квантунской армии в Маньчжурии и прихода красных. События развивались столь стремительно, что, если бы не помощь Маеды, одному мне не удалось бы выбраться оттуда. Маеде я обязан жизнью. Почему его выбор пал на меня, он объяснил мне так: надо жить, надо иметь средства к существованию, нужно зарабатывать деньги. Он полагает, что мой опыт и язык пригодятся, тем более, что стартовый капитал имеется, но им следует должным образом распорядиться. Не буду от Вас скрывать – мы акционеры пока еще не существующего бизнеса.
- Да, да, понятно. Но почему именно Аргентина?
- Господин Бём, это выбор Маеды. И выбор осмысленный. Что же касается меня, – я поехал бы и в Антарктиду. Выбора у меня не было. Надеюсь, Вы понимаете?
- Да. Хорошо. Вернемся к теме занятости. Я хочу предложить Вам работу и вариант вложения капитала, если, конечно, Вы сочтете это целесообразным, – Бём дал краткую справку о вольфрамовом предприятии и закончил словами, - Ваша работа, как я ее вижу, если будет получено согласие, работа в качестве трейдера. Начать придется с нуля, ибо никаких наработок по реализации продукции на свободном рынке не имеется. Ваш заработок будет зависеть от объема реализации и может быть очень и очень неплохим. Плюс дивиденды, если Вы пожелаете стать акционером.
- Спасибо за предложение. Вы меня заинтересовали. Я склонен принять предложение, но хотел бы предварительно ознакомиться с предприятием, его технологией и возможностями, качеством продукции и стандартами рынка. Это возможно?
- Не вижу проблем. Всю необходимую для поездки информацию Вам передаст портье в отеле.
Когда вернулись к дому и подошли к входу, было уже темно. Попрощались. Бок направился по коридору, Бём остался в холле о чем-то негромко разговаривая с подошедшим к нему Ральфом. Подойдя к комнате Маеды, Бок постучал в дверь и, услышав приглашение, вошел в комнату. Заинтересованное лицо Ральфа, обращенное к коридору, промелькнуло в холле. Он закрылся в маленькой комнатке под лестницей, палец нажал на тумблер. Запись пошла. Взяв наушники, Ральф некоторое время вслушивался в звуки незнакомой речи, затем снял наушники, вышел и закрыл комнату, напоследок бросив взгляд на зеленый индикатор работающего аппарата.
- Проходи, Дмитрий, присаживайся. Вижу задумчивость на твоем лице. К чему бы это?
Бок ухмыльнулся и сказал:
- Твои слова, а главное тон, Исидо, имеют идиоматический подтекст, который можно перевести так: наконец у него заработала единственная извилина, какое усилие понадобилось для этого, и что же могло быть тому причиной?
- Ну, извините. Вы ведь знаете, что я «плёхо знать и плёхо говорьить рюски». И, тем не менее, печать раздумий на лице не мнится мне, я вижу.
- Да, подумать есть о чем. Я получил предложение от господина Бёма. Он предлагает мне работу трейдера, то есть продавца вольфрамовой продукции. С возможным вариантом приобретения статуса акционера вольфрамового предприятия, WW - как его называют.
- Я тебе советовать не могу. Но помни, мои надежды связаны с тобой, поскольку в обозримом будущем вижу для себя единственный источник существования – доходы от моей доли нашего капитала.
- Да, да. Мы вернемся в город, и я планирую сразу уехать на WW для изучения ситуации на месте и принятия решения.
- У меня тоже есть новость. Арним предложил нам арендовать квартиру. Это и удобнее и дешевле.
- Ты, конечно, согласился?
- Да. Завтра, Дмитрий, у нас ранний подъем. После завтрака Ральф отвезет нас в Сьенто ко времени прибытия автобуса. Маеда хитро посмотрел на спутника и ни с того, ни с сего спросил: - А как Вам фройляйн Мария? А? Должен честно сказать - меня она поразила. Ах, Мария, какая …мм… телометрия!!
- Вот уж не думал, Исидо, что ты можешь быть таким пошленьким. А женщина, да, женщина, безусловно, великолепна!
- Где, где пошлость? Это просто откровенность. Впрочем, неважно, - Маеда подавил зевок, - сегодня день откровенности, поэтому я скажу - пора спать. Бок встал: - Откровенному Исидо приятных сновидений и доброй встречи с загадочным, обиженным и мстительным прокуратором, - и пошел в свой номер.
-
В другом крыле здания в апартаментах, занимаемых Бёмом, тоже беседовали двое. Говорил в основном Вольцов. Бём слушал его, потягивая томатный сок и задавая уточняющие вопросы.
- Так что же движет Маедой, Арним?
- Господин Бём, и в обыденной жизни искренность не является нормой поведения японца в общении с иностранцем. Тем более трудно ожидать этого от полковника Каеды, простите, теперь Маеды. У меня сложилось впечатление, что он чего-то ожидает и, полагаю, что это как-то связано с телеграммой, отправленной им в Сидней. Ничего другого я не могу предположить.
- Скажите, Арним, Вы уверены, что Маеда не прибыл к нам, фигурально выражаясь, «перекрашенным»?
- Я исключаю такую возможность. - Бём смотрел на подобравшегося собеседника и думал: « В его возрасте я, наверное, ответил бы также. А если бы мне сейчас задали тот же вопрос относительно самого Арнима, я ответил бы иначе. Что с нами делают годы? О, Боже!» – и прерывая паузу, сказал:
- Поручаю гостей Вашим заботам. Надо помнить бывших союзников, но не забывать, что мир изменился.
Поняв, что беседа закончена, Вольцов встал, попрощался и вышел. Двигаясь по коридору, он мысленно задавал себе тот же вопрос: « Может ли Маеда быть оборотнем?» – и сам себе отвечал: « Нет, исключено». Однако вопрос о цели прибытия Маеды оставался открытым и требовал ответа. Ясно было одно: к обязанностям и заботам прибавилась еще одна.
Ранним утром Ральф отвез партнеров к автобусу, и вечером они уже были в столице. В отеле портье вручил Боку конверт с запиской, а Маеде - пакет с ключами и поинтересовался, когда гости намерены переехать в квартиру. Ответ был коротким – немедленно. Портье тут же вызвал такси и, когда уже готовые к отъезду гости собрались в холле, пожелал успеха и заверил, что они могут по мере надобности обращаться с любыми вопросами.
Таксист подвез их на улицу Палермо к одному из небольших типовых двухэтажных домов, чередующихся с симпатичными особняками. Квартира была расположена на двух уровнях: на первом этаже прихожая, кухня, туалет, зал, на втором – две небольшие спальни с душевыми кабинами и туалетами. В прихожей и спальных комнатах имелись телефонные аппараты. Все компактно, удобно и уютно. Распределив спальни, квартиранты спустились в зал и подвели итоги.
- Да, неплохо, - Маеда с интересом выдвигал ящики и раскрывал дверцы большого старинного буфета, украшающего зал, - здесь столько всяких полок и отделений, что, мне кажется, хватило бы места для средней посудной лавки или архива небольшого городка.
Бок, расположившись на массивном стуле с резной спинкой, изучал переданную ему в конверте записку.
- Исидо, я получил подробную инструкцию и теперь могу выехать на предприятие WW. Что скажешь?
- Завидую и сожалею. Завидую, что ты займешься делом, сожалею, что не могу быть полезным. Так куда ты едешь?
- По железной дороге километров пятьсот, станция «Сиелас». От нее еще километров десять. Завтра, думаю, надо ехать.
Полистав справочник, он нашел нужный номер и по телефону заказал билет. Затем, следуя инструкции, позвонил на предприятие дежурному диспетчеру и сообщил, что выезжает утренним поездом, который согласно расписанию прибудет на станцию «Сиелас» в шесть часов вечера. Ответившая женщина заверила, что господина Бока встретят, и пожелала счастливого пути. Повесив трубку, Бок спросил:
- Исидо, чем же будешь заниматься ты? Бездельничать вдвоем – это отдых, одному – наказание, я так считаю.
- Я тоже. Буду, как у вас говорят, пополнять багаж знаний. Музеи, библиотеки, театры. Ну, и, конечно, моя давняя подруга – История.
- Да, да, правда, все это чисто географически и исторически очень далеко от Древнего Рима, Пилата, иудейских страстей, бунтов, штурмов и казней.
- Да, далеко, - Маеда хитро улыбнулся, - но не очень. Представляешь, он – Пилат - продолжает приходить в мои сны. Точнее будет сказать, я в своих снах прихожу к нему. Он занимается своими делами, а я наблюдаю со стороны. Я явственно слышу его голос, он негромко, но с чувством говорит: Terribilis, terribilis est locus iste – ужасно, ужасно, место это! Мне хочется спросить: о чем он говорит, что он имеет в виду? Место – понимать как должность прокуратора или место – страна Иудея? Но он не слышит меня. – Затем без всякого перехода добавил: - Я благодарен тебе, Дмитрий. Помнишь, я кое-что рассказывал тебе о моих системных, или, по твоему выражению, сюжетных «римских» снах и мы обсуждали их. Ты говорил о психоанализе, о сложных переплетениях сознания и подсознания. Так вот, ты указал мне на одну маленькую потайную дверцу и подсказал, может быть, и, не ведая того, где искать ключ к ней. Я благодарен тебе.
Бок внимательно выслушал, тоже хитро улыбнулся, повторяя улыбку японца, и сказал:
- Перед отъездом сюда из отеля я первым спустился в холл и, ожидая тебя, спросил портье об этой улице – Палермо. Он рассказал мне, что ее почему-то облюбовали для жительства газетчики, врачи, психотерапевты, психиатры, астрологи, маги, парапсихологи, всякого рода гадатели и предсказатели. У них здесь есть даже что-то вроде клуба. Так что, мне кажется, мы попали точно по месту.
Маеда сделал притворно-обиженное лицо и сказал:
- Твоя шутка меня не веселит.
Рано утром, осторожно, чтобы не шуметь, Дмитрий, проходя мимо спальни Маеды, подумал:
- Не буду будить его. Может быть, сейчас ему повезет, и он задаст-таки свой вопрос прокуратору.
Глава VIII. Прозрение.
После ухода Калвуса, Клавдия вызвала управляющего и приказала ему, чтобы он приготовил все необходимое для поездки в Путеолы и далее на Капри. Клавдия не любила морских путешествий и потому распорядилась готовить конный экипаж и сопровождение. Она прибыла в Путеолы на два дня позже Калвуса и сразу отправилась на остров.
В дороге Клавдия составила для себя план действий по прибытии на место. Ее план предусматривал определенную последовательность: сначала разузнать об обстановке на острове, навести справки об Эннии Невии, жене Макрона, с которой не виделась уже три года, затем встретиться с Эннией и только потом с самим Макроном. Такая последовательность была продиктована предусмотрительностью и осторожностью Клавдии. Дело было в том, что, проживая в Риме, до нее, конечно, доходили слухи о нравах, царящих на острове, образе жизни императора Тиберия и его окружения. Клавдия не очень верила этим россказням, хорошо зная, что жизни сильных мира сего всегда сопутствуют мыслимые и немыслимые слухи, зачастую порожденные лишь буйной фантазией людей, которые разносят их с убежденностью очевидцев. Увы, такова природа людей. Однако после первого же дня пребывания в этом райском месте она поняла, что до Рима доходит лишь малая толика сведений о том, что здесь творится. Первой открыла ей глаза и прожужжала все уши дальняя родственница по материнской линии Постумия – жена проконсула Стрибона. Клавдия нанесла ей визит и была тотчас же подхвачена вихрем новостей. Истосковавшаяся по свежему собеседнику Постумия сразу увела гостью в перистилий - цветник на задах дома, окруженный колоннами – подальше от посторонних ушей, и дала волю своим чувствам и языку.
По ее рассказам Тиберий в преклонном возрасте стал полным маразматиком. Забросил государственные дела, месяцами не рассматривает вопросы, из-за чего провинции даже остаются без управления. Два месяца Лузитания ждала наместника, все это время кандидат Аррунций бесцельно слонялся по острову, ожидая утверждения в должности. А в это время Тиберий придумал себе новое, полностью захватившее его увлечение. Он завел себе «спальный театр», где группы голых юношей и девушек, которых он называет «спинтриями», под декламацию стихов и песнопения совокупляются перед ним причудливыми способами, возбуждая в старце угасающую похоть. В финальной части спектакля в действие вступает распаленный зритель, с кряхтением настигая выбранную жертву, хватает ее потными от вожделения руками и, пристроив в нужную позу, брызгая слюной и издавая утробные звуки, завершает действо. Вино во время этих оргий льется рекой, прорвавшей плотину. Глотка старика, словно скважина, засасывает столько вина, словно в его утробе полыхает Везувий.
Сверкая глазами, Постумия рассказывала, что, несмотря на возрожденный императором древний закон об оскорблении величия Римского Народа, под который подпадает и оскорбление величества самого Императора, его повсюду именуют различными прозвищами. То звучит Биберий (bibere – пить), сиречь Пьюшка, то по созвучию с названием острова – Caprineus – Козлище, то Callus –Мозоль, или Honoris Causa – Почетный Член, и всякими другими, обидными и неприличными. Пораженная Клавдия слушала и не знала что думать. Постумия просветила гостью и насчет Эннии Невии, с придыханием сообщив о ее любовной связи с прыщавым мальчишкой Калигулой. Тиберий усыновил Гая Калигулу, но, по своей скупости, денег ему не дает и потому Гай постоянно находится в поиске средств, потребных для ублажения Эннии и других. Из-за этого около него крутятся какие-то подозрительные личности.
Вообще, заявила Постумия, Тиберий выбрал Капри только потому, что к острову можно причалить лишь в одном месте, которое легко охранять. Ты видела, - спросила она, - как охраняется причал? А теперь посмотри, кто здесь шатается и чего стоит эта охрана. Это не резиденция Императора, а какой-то Александрийский базар.
- А как же Макрон? – спросила Клавдия.
- Макрон! Макрон раздавлен. Руками Макрона Тиберий убрал почти всех, кто составлял его окружение и был опорой много лет, даже родственников. Одних казнил, других отправил в изгнание. Хотел казнить даже астролога Фрасилла. А ведь в свое время, когда император Август отвернулся от Тиберия, и он отправился в ссылку на Родос, Фрасилл все семь лет был рядом. Но, по счастью, Фрасилл оказался хитрецом – он напророчил Тиберию, что тот проживет на десять лет дольше его – Фрасилла. После этого Тиберий оставил его в покое. А недавно по приказу Тиберия казнили дочь Сеяна - бывшего префекта претория. Зачем Тиберий ее убил - никто не знает. Говорят, для устрашения Макрона. Теперь Макрон старается сблизиться с Калигулой – будущим императором и из-за этого будто закрывает глаза на его связь с собственной женой.
Ошеломленная Клавдия на второй день решила встретиться все же с Эннией. Та приняла ее радушно, но, как показалось Клавдии, в ней сквозила некая нервозность. В то время как Энния показывала гостье необыкновенной красоты мурреновые чаши, наполняя их вином, в комнату вошла служанка и сообщила, что есть послание для госпожи. Энния, сидя к ней спиной и не поворачиваясь к служанке, протянула к ней руку, полагая, что та доставила письмо. Служанка прояснила ситуацию, что письма нет, велено передать на словах.
- Так передавай, что, что там?
- Он передал что,…. что Абрахама нашли мертвым на старой римской дороге. Еще он сказал что не нашел в его доме долговой книги. Это все.
- Ступай, - отправила служанку Энния и продолжила прерванный разговор, как будто ничего не случилось. Однако Клавдия почувствовала женским сердцем, что смерть этого Абрахама и, особенно, неудачная попытка найти долговую книгу и расстроили Эннию, и встревожили ее.
- «О, Боги, - подумала Клавдия, - Он, надо понимать, Калигула. Сапожок (caligula - сапожок) уже вляпался во что-то. Абрахам! Значит и здесь иудейские дела!»
Дом Эннии прозревшая Клавдия покинула с твердым убеждением, что передача письма Пилата и копии доноса Макрону не имеет в этих условиях никакого смысла. Она покинула остров и с первым судном вечером отправилась из Путеол в Кесарию Палестинскую к мужу.
Почти две недели плавания погода была хорошей. Однако в конце путешествия непогода все же настигла корабль. К вечеру, когда вдали уже просматривалась полоска берега, море стало неспокойным. Казалось, что порывистый северо-западный ветер, коварный Цирций, все сильнее и сильнее раскачивает судно и разгоняет его, намереваясь оторвать от взбесившихся волн и унести туда, где обитают маны – души умерших. Клавдия и ее служанка испуганные, измотанные и позеленевшие сидели в отведенной им каюте, умоляя богов ниспослать им помилование. Пытаясь отвлечь себя от неприятных ощущений качки, Клавдия мысленно выстраивала план и готовила аргументы для очередной попытки убедить Пилата оставить императорскую службу. Все предыдущие попытки решительно отвергались мужем на том основании, что он обязан оправдать доверие Императора, а единственная возможность доказать это – безупречная служба. Однако вынашиваемый план воздействия на супруга то ли из-за качки и тошноты, то ли по каким другим причинам, никак не хотел приобрести логичную форму, а отобранные аргументы не желали выстраиваться в стройную цепочку. Помучившись и повздыхав, Клавдия чисто по-женски оставила все на волю экспромта и решила, что будет лучше, если удастся вызвать сон или, хотя бы, скоротать время в дреме.
Непогода и ветер, тем временем, завладели всем пространством Mare Nostrum – Нашего Моря. (Так римляне называли Средиземное море.)
Стада авангардных туч, гонимые погонщиком – ветром, к ночи достигли Кесарии Палестинской. Выйдя на террасу дворца, прокуратор увидел, как угадываемый фронт передового отряда туч стремительно пожирает звездное небо, оставляя после себя мертвое черное пространство. Вот фронт прошел над Стратоновой Башней с бесстрастно взирающим на нашествие императорским орлом, кажущимся теперь одиноким и беззащитным, обошел дворец с севера и юга, и покатился дальше на восток, оставляя за собой полную тьму. Первые крупные и пока еще редкие капли дождя, сопровождаемые сполохами молний, возвестили о том, что стихия намерена в очередной раз продемонстрировать свою мощь. Прокуратор спустился в нижний зал и устроился за рабочим столом. И этот стол, и придвинутый к нему стол, перенесенный из «триклиниевого отсека» были завалены отдельными свитками и прошитыми шелковыми нитями книгами. На специальной полке, поставленной на рабочий стол, выстроилась череда светильников, которыми прокуратор заменял потухшие по мере расходования масла. Было видно, что прокуратор много времени проводит за столом, что он увлечен выполнением важной для него работы. В эти дни прокуратор, все еще подверженный приступам болезни splendida bilis, вдруг осознал, что приступы болезни, как ни странно, подталкивают его к углубленному изучению вопросов, которые возникли в связи с последними событиями. Амон, словно понимая, что творится в душе человека, смотрел на него своим долгим, загадочным и, как казалось прокуратору, поощрительным взглядом. В эти дни Пилат осознал, что по милости Кайафы и допущенной им самим слабости, он нарушил три своих основных принципа: «не бояться, не лгать, не сомневаться», и теперь придется следовать четвертому принципу: – quartum principium – tenet confidentiam – хранить тайну. Тайну позора Пилата, ставшего игрушкой в руках хитрого Кайафы.
Привыкший к точности формулировок, Пилат взялся за перо.
1.Действительно ли причины конфликта между старой иудейской верой (Кайафой) и новым учением (в лице Иисуса) кроются в круге отношений, схематично очерченных Арканием во время его доклада или все гораздо сложнее?
2.Что может означать с точки зрения интересов Римской власти появление в Иудее Учения и Веры Христовой?
Пилат отложил перо. Перед ним возник светлый лик осужденного, взгляд, наполненный трагическим пониманием неизбежного, величественный и притягательный. Усилием воли Пилат прогнал воспоминания и заставил себя встать на путь холодной логики. Рассуждения римлянина были просты: « Тот, кого казнили, был Учителем, да, Учителем. Это бесспорно. Я испытал на себе силу его слова. Итак, Учитель ушел, но остались ученики - носители Учения. Если же оно – Учение – потенциально опасно для Рима, то ученики должны быть найдены и уничтожены без промедления».
3.Что есть римская власть в современной Иудее?
Немало времени потратил прокуратор на тематическую подборку книг и отдельных свитков в своей обширной библиотеке, и теперь у него под рукой были и трактаты современника Фило Иудейского из Александрии (Филон Александрийский), и древние книги пророков Малахии, Захарии, Исайи, части Торы - пятикнижия Моисея. И даже добытые Тайной Службой фрагменты Каббалы. И, конечно, Мишна и Гемарра - талмудические прописи новейших времен.
Сидя в кресле за рабочим столом и окидывая взглядом разложенные на столах книги и отдельные свитки, прочитанные им за эти дни, Пилат испытывал удовлетворение. Его ум получил пищу, и теперь мозаика складывалась в общую картину. Получается так, - рассуждал Пилат, - что иудаизм – это не сложившаяся раз и навсегда конструкция. Это скорее река с водоворотами и течениями. Причем течения в реке этой веры, имея теологически общую основу, различаются политической окраской. Это, к примеру, саддукеи с их претензией на духовное лидерство в обществе и, соответственно, на исключительное право управления народом. И закостеневшие формалисты фарисеи, с их стремлением оградить иудеев от любых внешних и, по их мнению, априори вредных влияний. И аскетичные радикальные ессеи, вообще считающие, что иудеи должны быть одной большой, изолированной сектой, прекрасно при этом осознающие, что пропаганда изоляции от Рима есть форма пассивного сопротивления Риму. Все они являются носителями веры и иудейской религии. В руках иерархов, владеющих еще и браздами местного самоуправления, религия становится инструментом для возведения невидимой, но мощной стены между иудейским обществом и римской властью. Более того, - думал Пилат, - стараниями саддукеев, ессеев и фарисеев-книжников, эта стена все время растет. В этих условиях не может быть и речи о «романизации» покоренного народа. За сто лет римского владычества иудейское общество ни на йоту не приблизилось к римским идеалам.
Изучив ретроспективно талмудические прописи, имеющие для иудейского общества силу Закона, Пилат пришел к выводу, что по смысловой совокупности эти поправки, выдаваемые за развитие Закона Моисея и его адаптацию к реальному времени, по существу зачастую уводят от Закона, выхолащивая его суть. Пилат задумался: - «Теперь стал понятен смысл слов Иисуса, что «не нарушить я пришел…, но исполнить». Он знал положение вещей, понимал происходящее, не считал это правильным, да еще и говорил об этом во всеуслышание. Добавить к этому аргументы Аркания – и все понятно – вот мотив Кайафы, вот откуда непримиримость». А главное, - понял Пилат, - чтобы контролировать исполнение этих многочисленных поправок – законов, требуется эффективный и мощный аппарат негласного контроля и воздействия, нужен легион подобных …тому Иуде, и, судя по всему, местная власть им располагает. Что же получается? - рассуждал Пилат далее, - получается, что легальная местная власть располагает нелегальным, тайным, мощным аппаратом осведомления и воздействия, о котором он – римский прокуратор – только догадывается. Красивое дитя императора Августа выросло и приобрело уродливо-угрожающие формы.
Наконец, в голове Пилата родился и вовсе горький вопрос: - Кем же при таком раскладе является он – прокуратор Понтий Пилат? И сам себе ответил: - Прокуратор является символом римской власти, но только частично и ее носителем. Кайафа и Синедрион, действуя исподволь, оттеснили его и существенно ограничили его власть. Ах, Кайафа, ах змеиная порода!
Рассматривая со всех возможных точек зрения Учение Иисуса, Пилат не нашел и намека на угрозу римской власти. Ну, скажите, какую опасность может нести Учение, одним из основных постулатов которого является «возлюби ближнего своего, как самого себя», где «ближним» является любой человек вне зависимости от места рождения, цвета глаз и кожи? Да что там «ближнего» - возлюби врага своего!! И какая полезная формула запущена Учителем: – «Кесарю – Кесарево»! Эти замечательные слова следовало бы отпечатать на лбах не только иудеев, но и римских охламонов и лоботрясов, целыми днями бесцельно болтающихся между Каринами, Целием и Эсквилином, - центральными районами Рима - и рассуждающих о власти.
Пилат вновь взял в руку перо и придвинул к себе чистый лист пергамента. Рука замерла, Пилат мысленно споткнулся, не зная как назвать свое творение. Взгляд его упал на раскрытую книгу, в которую он вложил, не имея под рукой подходящей закладки, свой нож. Пилат придвинул к себе свиток книги, убрал нож и еще раз прочитал строки, впечатление от которых было очень сильным: «И сказал Господь: - А вас рассею между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста, и города ваши будут разрушены». (Лев. 26.33). Пилат убрал книгу и на листе пергамента начертал – «Прозрение». Пилат писал, не адресуясь к кому-либо. Он хотел изложить теснившиеся в голове мысли и выводы, главным из которых был такой – для обеспечения спокойствия и стабильности в Иудее, как части Pax Romana - Римского Мира, необходимо выполнить три условия: первое – отделить местную светскую власть от религиозной иерархии; второе – ликвидировать сложившуюся форму автономии. Ввести местное самоуправление, исключающее диктат Иерусалима над провинциями; третье – общие для Иудеи установления должны исходить только от римской власти. Без этого все другие меры, в том числе и такие традиционные как воспитание отпрысков царских домов в римском духе, к примеру, внука Ирода Великого – Агриппы - при императорском дворе – не будут действенны, что все это, в конце концов, приведет к большому кровопролитию.
За стенами дворца бушевала стихия. С неистовой яростью и звериным воем ветер гнал волны на штурм, стремясь захватить и разрушить и скалу с дворцом на ней, и Башню, с застывшим императорским орлом. Отсветы молний прорывались через туннельные окна в зал к Пилату, с небольшим опозданием туда же врывались раскаты грома, но склонившийся над столом прокуратор не обращал на это ровно никакого внимания. Он не замечал даже оживающего в сполохах молний Авадонну, посылающего Пилату гнусные ухмылки. Его твердая рука с быстрым пером переводила выстраданные мысли в четкие строки письма, и ничто не могло отвлечь его от этого занятия.
Утром следующего дня прокуратор как всегда вышел на дворцовую террасу. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Небо было безоблачным, море спокойным. Корабли, не успевшие вчера укрыться в бухте до начала шторма и ушедшие подальше в море, чтобы не быть выброшенными на берег, теперь дружно устремились к порту.
Не прошло и часа и удивленный, и обрадованный Пилат обнимал измотанную морской болезнью Клавдию, замирая от мысли о том, какой опасности она подвергалась. Не успела пара обменяться несколькими фразами, как вошла служанка Тертулла и объявила о прибытии Калвуса. Взмахом руки показав, чтобы его привели, прокуратор отвел жену в ее покои и немедленно возвратился на террасу. Калвус был уже там. Традиционное приветствие. Тот же спокойный, прямой взгляд, удивительно голубые белки глаз, пульсирующая на шее жилка и никаких следов усталости.
- Садитесь, - прокуратор указал на одно из уже внесенных на террасу кресел, второе занял сам, - шторм был сильный, и я рад, что все закончилось благополучно. С прибытием. Слушаю Вас.
- Прокуратор, Ваше поручение выполнено. Документы доставлены в Рим и переданы адресату.
- Так, так, продолжайте.
- По возвращении из Рима в Путеолы я познакомился с человеком по имени Абрахам Бар-Хаавара. Общение с ним, к сожалению, было непродолжительным. Он, как я понял, был торговцем и доверенным ростовщиком. В числе его клиентов состоял и Калигула. Сам Калигула не брал у него денег, он указывал, к примеру, на Эннию Невию – жену префекта Макрона – и Абрахам от имени Калигулы давал ей деньги или вручал дорогие подарки. Абрахам же получал за свои деньги услуги и льготы.
- « Прямо-таки пояснение к словам Тиберия: - Я взращиваю ехидну для римского народа», - подумал Пилат. А Калвус тем временем продолжал:
- Абрахам очень умный, хитрый и осторожный человек. Однако на старой римской дороге он допустил оплошность, упал и сломал себе шею. Я не мог ему ничем помочь. Я только сохранил свиток, который был при нем.
Калвус из своей дорожной сумки достал свиток и передал его Пилату. Прокуратор развернул его, пробежал глазами, свернул и возвратил Калвусу со словами:
- Передайте его Арканию. Я доволен Вами. Возьмите это, – Пилат протянул кожаный мешочек, в котором глухо звякнули золотые монеты.
- Благодарю.
Калвус покинул террасу.
- «Ну, что ж, - думал Пилат, - теперь Кайафа может ожидать плодов своего коварства до греческих календ (выражение, аналогичное известному - «до японской пасхи», прим. авт.). Но уже зреет, я верю, другой плод, и ты, Кайафа, сполна познаешь его горький вкус»!
Раздумья прокуратора прервала появившаяся на террасе посвежевшая Клавдия. Пилат усадил ее в кресло и, любуясь ею, стал слушать ее рассказ о поездке на остров и полученных впечатлениях. И когда рассказ жены подошел к концу, он подумал: «Что делают время и власть с человеком?» Он хорошо помнил слова Тиберия, когда тот только принял венец: - Я Государь для рабов, Император для солдат и Принцепс (первый сенатор) для всех остальных! И вот итог! О, небо! О, люди! А ведь это тоже прозрение.
В то время как прокуратор слушал рассказ жены, изобилующий подробностями, которые то будили в нем раздражение, то вызывали неловкость и сожаление, Калвус покинул город и направился в Иерусалим. Вечером этого же дня он предстал перед Арканием и передал ему свиток.
Утром следующего дня в дальнем конце сада дворца Ирода Великого царило оживление. Вокруг и внутри построенной Вараввой анфилады ходила группа людей во главе с Кайафой. Тот, поминутно задирая крючковатый нос вверх или опуская его к долу, подзывал к себе своих спутников – двух членов Синедриона и Варавву, - и, тыкая подагрическим пальцем, гнусавил, что здесь плохо подогнано, здесь стык кривой, эта дощечка прибита неровно. Те двое за спиной Кайафы незаметно для него и Вараввы переглядывались и еле заметно пожимали плечами, иногда бросая на Варавву сочувственные взгляды. Варавва же ходил, смотрел, слушал и молчал. Все это ему было знакомо, спорить, он знал, бесполезно. Наконец осмотр закончился, пора было переходить к расчету. Верный себе Кайафа, не допускающий свидетелей к денежным делам, отпустил членов Синедриона и начал нудить, что ожидал от Вараввы совсем другой работы, а эта не стоит тех денег, о которых они договаривались. Варавва обреченно слушал и ждал: куда заведет Кайафу его легендарная жадность. Кайафа помолчал, пожевал губами, прищурился, отчего его и без того немалый нос приобрел монументальные размеры, на всякий случай отодвинулся от Вараввы и выдохнул цифру. Варавва поперхнулся на вдохе, кровь бросилась ему в голову, ладони вспотели, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Перед глазами пронеслись какие-то обрывочные картины, и последней была сцена суда. Она пропала и за ней унеслась и тоже пропала чем-то навеянная мысль, что больше судов не будет. Варавва успокоился и принял деньги, отсчитанные Кайафой из толстого казначейского кошеля. Он хотел уже уйти, но услышал:
- Постой. Еще есть для тебя работа. Пойдем.
От анфилады Кайафа повел Варавву по саду к довольно крутому спуску вниз, туда, где две стены каменной ограды дворцовой территории сходились, образуя острый угол. За сходство с носовой частью корабля эту часть стены и место называли «триремой».
- Смотри, - показал Кайафа, - видишь, вода размыла основание. А после вчерашнего ливня появилось отверстие.
Действительно, основание было размыто. Под каменной кладкой образовалось отверстие, которое, увеличиваясь, неминуемо приведет к разрушению стены.
- Возьмешься?
- Сколько?
Кайафа назвал цифру, начался торг. Кайафа сейчас был не столь азартен и упрям и быстро согласился чуть увеличить сумму оплаты. «Хорошо заработал на мне, скупердяй, поэтому, видно, решил не заводиться» – определил для себя Варавва, потребовал предоплату, и, на удивление, без лишних разговоров тут же получил ее.
- Когда приступишь?
- Завтра с утра.
Разговор был закончен. Оба поднялись по склону и пошли к калитке. Варавва отодвинул засов и вышел на улицу. Стражник, охраняющий территорию дворца, направился, было, закрыть калитку, но, увидев, что Кайафа остался и сам изнутри закрыл ее на засов, остался на месте. Варавва по этой всегда безлюдной улице, огибающей тыльную часть дворца, направился к дому Даниила, намереваясь отдать ему оставшуюся часть долга.
На подходе к дому Варавва увидел Даниила, выходящего на улицу. Их взгляды встретились, и Даниил остановился, поджидая Варавву. Поздоровались. Варавва из только что полученных денег отсчитал нужную сумму, с благодарностью вручил деньги Даниилу и спросил:
- Сегодня придешь играть?
- Нет, - ответил Даниил, - сегодня не пойду.
- Жаль. Помнишь наш разговор? Потом бы поговорили.
- А ты приходи ко мне вечером. Я буду дома, тогда и поговорим. А сейчас, извини, мне надо идти. Так придешь?
- Приду.
Мужчины дошли до пересечения улиц и расстались. Варавва прямиком направился к Саре.
Путь Даниила, если бы кто-нибудь наблюдал за ним, показался бы несколько странным. Петляя переулками, Даниил сделал крюк, и вышел на улицу, застроенную богатыми домами. Подошел к дому менялы Соломона, приостановился, что-то разглядывая на воротах, прошел мимо, свернул в переулок и, описав, таким образом, малую петлю, зашел в открытую калитку в задней части двора этого же дома, где сразу нырнул в пристройку, торцом упирающуюся в каменный забор. Человек, находящийся в пристройке, бесшумно передвигавшийся в ожидании по небольшому пространству, едва не задевая головой низкий потолок, обернулся на шум шагов, сделал шаг навстречу и только после этого скинул с головы скрывающий лицо капюшон.
Убранство пристройки отличалось спартанской простотой. Низкий стол, два ложа и две коротких лавки. Единственного небольшого окна было недостаточно для нормального освещения помещения, но было достаточно для того, чтобы видеть подход к пристройке со стороны дома. Мужчины поздоровались и устроились на лавках. Мужчина в плаще с капюшоном, это был Арканий, достал из-под полы плаща холщовую сумку, извлек из нее свиток, передал Даниилу и коротко предложил:
- Прочитайте.
Даниил развернул свиток и начал читать. Недоумение все явственнее проступало на его лице. Закончив читать, он поднял удивленные глаза на собеседника и чуть слышно произнес:
- Подписи подлинные. Но ведь, но ведь… это ложь?
- Да. От первого и до последнего слова. Если Вы обратили внимание, не все члены Синедриона подписали донос. Не все поверили Кайафе, что эта ложь во благо. Кое-кто задал себе вопрос: – А для кого, собственно говоря, благо? Не все ведь участвуют в дележе рентных платежей от менял и торговцев, которых разогнал Иисус при посещении Храма. Нет, не все. А кое-кто посчитал, что рентные платежи это, конечно, хорошо, это благо, но такая ложь, это уж слишком, это чересчур! Третьи посчитали, что не стоит марать свое имя из-за непомерных амбиций Кайафы, которые при всем желании нельзя назвать благими. Это надо же придумать – обратиться к самому Императору по такому взрывоопасному делу! Нет, пусть подписывает сам.
Даниил слушал и рассуждал про себя: «Конечно, при таком раскладе он – Арканий - должен был узнать об этой затее Кайафы, он и узнал. Что же будет далее?» Арканий, между тем, продолжал:
- Вы обратили внимание, какие обороты использованы в тексте, как расставлены акценты, а главное – как подается ситуация? Арканий помолчал, давая собеседнику возможность еще раз осмыслить текст, и повернул разговор к Варавве: - Вы общаетесь с ним?
- Да, мы встречались за игрой. Он опять занимал у меня деньги, потом, после игры, мы разговаривали. В основном об Учении Христа. А три дня назад я приходил к Кайафе просить ссуду. Поскольку я знал, что Варавва работает в дворцовом саду, я подходил к нему поздороваться и узнать: не угас ли в нем интерес к Учителю и тем событиям. И должен сказать: нет, не угас. Наоборот. Поэтому, следуя рекомендации, я подсказал Варавве где он может найти Матфея – того, который сопровождал Иисуса. Сегодня мы тоже виделись, договорились, что Варавва вечером придет ко мне. Кайафа, кстати, опять нанял его. Завтра с утра он займется восстановлением стены в «триремной» части.
- Очень хорошо. Я думаю, Варавве было бы интересно почитать это.
«Вот оно что, - подумал Даниил, - кажется, я начинаю прозревать» - и спросил:
- Но как свиток попал ко мне? Как я объясню ему?
- Очень просто. На документе нет даты. Поэтому скажете, что Кайафа нанял Вас, чтобы доставить документ на Капри и передать нужному человеку. Он хорошо заплатил за это и к тому же пообещал ссуду на выгодных условиях. Ведь он действительно пообещал?
- Пообещал рассмотреть вопрос.
- Ну, так и объясните. Договорились? Завтра вечером встретимся здесь же.
Арканий передал сумку. Даниил принял ее, уложил свиток, покинул пристройку, вышел через калитку на улицу и нырнул в левый переулок.
Некоторое время спустя из калитки на улицу вышел согбенный старик, свернул в правый переулок и заковылял прочь. В том месте, где переулок выходит на небольшую площадь с Башней Меа, старик пропал. Теперь по улице бодрым шагом двигался средних лет человек, прикрывающий капюшоном голову и лицо. Его движение было недолгим, несколько кварталов и пешеход свернул на Горбатую улицу к горе Акра в Нижнем Городе, поднялся по ней и скрылся во дворе неприметного дома. Как только он приблизился к двери, она сама открылась и впустила его внутрь. Лупуса ко мне, - на ходу бросил вошедший человеку, открывшему дверь, и проследовал в дальнюю комнату. Этот дом был негласной резиденцией Тайной Службы. Как только Арканий занял место за рабочим столом, в комнату мягким пружинистым шагом вошел худощавый, жилистый, и, по всему видно, выносливый и сильный мужчина. Его внешность была бы ничем не примечательна, если бы не глаза. Они были пронзительны и беспощадны. Глядя в эти глаза люди испытывали оторопь и инстинктивно старались убраться от них подальше.
- Вот что, Лупус! С завтрашнего утра необходимо организовать наблюдение за Вараввой. Он будет работать на территории Дворца там, где стены ограды сходятся «триремой». Выполняй.
- Даниил же, отойдя на приличное расстояние от Соломонова двора, замедлил движение и, продвигаясь к своему дому прогулочным шагом, обдумывал ситуацию. От дня сегодняшнего мысли уплыли в прошлое.
Он вспомнил, как несколько лет назад хитромудрый Кайафа чуть было дотла не разорил его. Это было в период бума строительных работ по сооружению водопровода в городе. Видимо, по сговору с тестем – первосвященником Анна - Кайафа пустил деньги, предназначенные к выплате строительным рабочим, в оборот и, похоже, просчитался в сроках. Пришло время платить, а денег нет. Начал разгораться скандал. Кайафе удалось тогда уговорить Даниила занять ему крупную сумму, обещая вернуть деньги до истечения десяти дней и суля выгодный подряд на поставку водостойкого римского цемента. Никакого подряда Даниил не получил. Рассчитывался с ним Кайафа в течение трех месяцев. От неплатежеспособного Даниила отвернулись партнеры, начали преследовать кредиторы. Спас его Арканий, каким-то образом прознавший о катастрофической ситуации и предложивший беспроцентную ссуду. Правда, совсем беспроцентной ее назвать было нельзя, поскольку пришлось заключить с Арканием короткий тайный договор, накладывающий на Даниила определенные обязательства. Даниил увиливал, ему не хотелось ставить свою подпись, он предлагал ограничиться устным соглашением, на что Арканий жестко заявил: - Дикциум – фикциум, скриптум - фактум, – то есть: сказанное – фикция, написанное - факт, и договор все же пришлось подписать. Но Даниил не жалел об этом. Наоборот. Со временем он осознал, что ореол секретности и сопричастности к тайной деятельности придают жизни некий азарт, некую пикантную наполненность и даже возвышают в собственных глазах. Особенно тогда, когда спланированные вместе с Арканием действия приводят, в конечном итоге, к ожидаемым результатам. Это дает приятное ощущение тайной власти и превосходства над окружающими. Иногда, надо сказать, возникали не совсем приятные вопросы. К примеру, неужели Арканий предвидел заранее, что он – Даниил – будет испытывать именно эти чувства и давать именно такие оценки тем или иным событиям. И второй: не является ли совместное планирование тех или иных действий Даниила игрой Аркания, который предоставляет ему инициативу, поощряет его мысль и воображение, но потом осторожно и тактично подгоняет под уже продуманные им схемы. Однако Даниил понимал, что взгляд с этой точки зрения возвышает Аркания. А ведь общение с умным, тактичным и многоопытным человеком всегда приятно и полезно. И, скажем прямо, лестно, когда ты начинаешь понимать его логику и цели, которые не были озвучены им вслух. Это как прозрение.
«Да, кажется, я прозрел, - подумал Даниил, - и теперь понимаю, чего хотел бы Арканий». Даниил прислушался к себе: какие чувства вызывает в нем это прозрение, но ничего, кроме неясного злорадства, не уловил. А вот мысль, промелькнувшая при этом в голове, была очень ясной: «Хорошо бы успеть получить ссуду. Кайафа денежные дела ведет без свидетелей. Может получиться очень даже неплохо: ссуда есть, а кредитора нет»
Дома Даниил еще раз внимательно прочитал свиток, достал большую дорожную сумку и, как человек готовящийся к длительному путешествию, уложил в нее вещи, а сверху положил свиток так, чтобы часть его была видна.
Варавва после расставания с Даниилом скорым шагом двигался по улице к дому Сары, прикидывая, сколько из полученных денег отдаст ей, а сколько оставит себе. Стоило ему рассчитаться с долгом, как моментально возник игровой зуд под лопаткой, а в ушах манящий звук перемешиваемых в кубке костей. Все это время, пока Варавва занимался постройкой анфилады, он жил у Сары. Ее дом находился сравнительно недалеко от дворца, и это было удобно. Несколько раз он играл, но, памятуя о долге, не по- крупному. Один раз появлялся в рядах, где шла игра, по делу. Дело же было вот какое. Сара как-то рассказала ему, что она сама видела и слышала в предпасхальный день, как несколько человек на базаре будоражили народ, собрали толпу и повели людей к Башне Хананела, а затем к Храму. Одного из них – одноглазого - она запомнила хорошо и описала так, что у Вараввы не осталось сомнений, что это именно тот Одноглазый, который частенько находится в рядах болельщиков во время игры. Сам Одноглазый играет очень редко по причине отсутствия денег, но болеет всегда очень страстно. Варавва знал его с детства. В той уличной драке, в которой тому выбили глаз, Варавве сломали два пальца на левой руке, так что их можно было назвать товарищами по несчастью. И уж точно он знал, что Одноглазого, как и его самого, Варраву, ну никоим образом, нельзя отнести к разряду религиозных фанатиков. А посему и задал ему при встрече вопрос прямо в лоб, мол, к чему ты призывал людей, если сам ничего не понимаешь в этом? Тот ответил, что, ладно уж, тебе скажу: - Левиты меня научили и мне заплатили, – и кивнул в сторону Храма. Больше ничего от него Варавва добиться не смог, но и так все стало понятно.
Сара открыла дверь, и Варавва вошел в дом:
- Кайафа опять нанял меня. Вот расчет и предоплата, и я отдал долг.
Варавва высыпал на стол горсть монет. В глазах Сары читался вопрос и светилась надежда. Вопрос – раз отдал долг, значит, уйдет, как это не раз бывало? И надежда – раз есть работа во дворце, может быть, останется?
- Надо поправить черепицу, а то твоя кровля скоро потечет. Потом будем обедать. Выходя из дома во дворик, Варавва
обернулся и увидел радость в глазах женщины. Сара принялась хлопотать около стола, что-то напевая себе под нос. К вечеру Варавва закончил починку кровли и заявил, что у него есть дела и покинул дом, заверив Сару, что скоро вернется.
К дому Даниила Варавва подошел, когда солнце закатилось за крыши домов Верхнего Города. Даниил радушно встретил Варавву, предложил занять место на ложе около стола с выставленными на нем фруктами и вином, а сам занял место напротив. Этот прижившийся римский обычай принимать пищу и беседовать в положении полулежа, имел еще и очень местное толкование. Если гостя принимали именно так, это значило, что он приятен хозяину и пользуется уважением. Польщенный Варавва удобно устроился на ложе и, пробуя виноград, спросил один ли хозяин дома? Даниил объяснил, что поскольку собирается по делам в Рим, то отправил жену к родителям в Иерихон. Даниил решил взять инициативу в свои руки и спросил:
- По тому вопросу, который тебя интересовал, ты, наверное, много узнал?
- Я узнал кое-что об Учителе и Учении. Но о том, что произошло тогда - накануне Пасхи, - нет, немного. А то, что узнал - внесло окончательную путаницу. Одноглазый, который всегда смотрит за игрой и громче всех кричит, ты должен помнить его, рассказал мне, что ему заплатили за то, чтобы он будоражил народ на базаре, да еще и научили что кричать.
- Кто, римляне?
- Нет, храмовые левиты.
- Да? Тогда, откровенность за откровенность. Мне тоже заплатили, чтобы я отвез кое-что на Капри, и пообещали ссуду, - Даниил встал, достал из сумки свиток, протянул его Варавве и сказал, - прочитай, и ты поймешь все.
Варавва читал, отводил глаза от свитка, смотрел безумным взглядом сквозь Даниила и бормотал, повторяя прочитанное: - «… и Пилат подослал Иисуса…», - и было видно, как кровь отливает от его лица. Даниил смотрел на него и вспоминал уроки Аркания, который говорил, что человек, который в гневе бледнеет, может вынести все: его не скрутит падучая и не хватит удар, он не будет биться головой о стену и совершать другие глупости. Месть такого человека будет продуманной и страшной. Варавва закончил читать. Его глаза на бледном лице полыхали нехорошим огнем. Чуть слышно он прошептал осевшим голосом:
- Так вот кто истинный убийца! Мало того, что он убил Учителя! Он еще хочет смешать с грязью его имя! – Варавва смотрел в глаза Даниилу, а руки рвали пергамент на части, спокойно и страшно.
- Что ты наделал? Зачем? Он напишет снова. Что я скажу ему? Теперь он не даст мне ссуду, он разорит меня!
Словно не слыша восклицаний Даниила, Варавва сказал:
- Спасибо тебе. Ты открыл мне глаза, я прозрел.
Глава IX. Прелюдия.
Поезд прибыл на станцию «Сиелас» точно по расписанию. Выйдя из вагона, Бок направился к единственной машине, находящейся на станционной площади. Водитель машины, молодой улыбчивый юноша, сделал несколько шагов навстречу и спросил:
- Вы господин Бок? Позвольте.
Молодой человек завладел дорожной сумкой гостя, уложил ее в багажник, усадил пассажира, ловко забросил себя на водительское сидение, и машина сорвалась с места. Несколько километров проехали вдоль железнодорожного пути. Водитель кивнул головой в правую сторону и сказал:
- Отсюда уже видна фабрика, посмотрите. Видите на фоне горы?
- Да, да, вижу.
Машина свернула направо, на дорогу, ведущую к горам:
- От фабрики до станции напрямую километров пять, не больше. Но там озеро, мы скоро его увидим, приходится объезжать.
Машина еще раз повернула вправо и понеслась по горизонтальному участку дороги. Скоро справа и внизу появилось живописное озеро, отливающее небесной синевой. Слева показался производственный корпус, встроенный в тело горы.
- А что это там – выше корпуса?
- Это накопительный бак для воды. Видите впереди речку и мост? Эта река протекает по склону горы, невидимому отсюда, огибает гору и вон там впадает в озеро. От реки на склоне сделан отвод к накопителю.
Водитель повернул влево, впереди появился аккуратный поселок, застроенный типовыми домиками с небольшими приусадебными участками. Расстояние от поселка до фабрики не превышало километра. Отсюда было отчетливо видно, что производственный корпус фабрики представляет собой несколько каскадов.
- Великолепно, - думал Бок, - все продумано, все рационально. Для гравитационной технологии, построенной на принципе разделения материалов в водной среде, природа предоставила все необходимое. И люди воспользовались этим.
Машина, тем временем, проскочила поселок и по серпантину подкатила к двухэтажному административному зданию в центре идеально круглой небольшой горизонтальной площадки с аккуратными, выложенными разноцветной плиткой, дорожками.
- Поднимайтесь на второй этаж, кабинет директора Краузе там, - подсказал водитель.
Директор Краузе был в кабинете и сидел за большим столом. Настолько большим, что казался за ним пигмеем. Как только Бок вошел в кабинет, Краузе ртутным шариком выкатился из-за стола и моментально подкатился к Боку, едва успевшему сделать несколько шагов.
- Краузе Дитер, директор.
Слова он произносил также быстро и энергично, как и перемещался в пространстве. Внешность директора Краузе была оригинальной. Невысокого роста, плотного телосложения с непропорционально длинным туловищем и короткими кривоватыми ногами. Крупная голова была украшена, словно голова католического монаха, круглой лысиной – тонзурой, от которой в полном беспорядке разбегались в разные стороны редкие тонкие пряди волос пшеничного цвета. Серые круглые глаза отдавали детской наивностью и одновременно пытливой хитринкой, заставляя внимательно вглядываться в них в попытке понять: что же там преобладает? Первые же минуты общения с ним не оставили сомнений, что Бог дал этому человеку легкий общительный характер и снабдил его таким зарядом энергии и оптимизма, что невольно вспоминается закон сохранения энергии и приходит мысль, что кому-то повезло гораздо меньше, а именно директорскому антиподу – вялому, безжизненному и удрученному. Не прошло и десяти минут после знакомства, как Бок уже выслушал целый рассказ, сочетающий в себе биографические данные Краузе и историю WW. Не успел иссякнуть словесный водопад, как директор поймал импульс двигательной активности и, по имени обращаясь к собеседнику, предложил:
- Пойдемте, Дмитрий, я покажу Вам сегодня фабрику, а завтра посмотрим рудники.
Энергетическая волна директора вынесла обоих из административного здания и увлекла по металлической лестнице наверх, к площадке над накопительным баком. Вид отсюда открывался великолепный. Увлеченный Краузе показал видимую отсюда как на ладони чашу карьера открытой добычи руды с застывшими на ее дне монстрами – экскаваторами, серпантин, ведущий от карьера к приемным бункерам обогатительной фабрики, нить пульпопровода, сбегающего по склону горы к хвостохранилищу, отделенному от озера высокой дамбой и, наконец, прелестный вид самого озера.
- Посмотрите, горы и озеро – величие и спокойствие, гармония природы. Обратите внимание, как вписалось наше WW в эту картину. Все делалось так, чтобы не нарушить эту гармонию и, мне кажется, это удалось. Как Вы считаете?
- Да, все очень рационально и органично.
- Пойдемте, теперь я проведу Вас через фабрику. Я говорил уже, что предприятие остановлено на плановый ремонт. Сроки его не выполняются из-за проблем с финансированием. Двигаясь сверху вниз по каскадам фабрики, Краузе показывал: это отделение дробления и измельчения, вот три каскада гравитационных столов, вот участок фильтрации, магнитной сепарации, перечистки, сушки, фасовки и склад готовой продукции. Видите, он заполнен, потому что несколько месяцев мы работали только на склад. Здесь на два миллиона долларов превосходного по качеству вольфрамового концентрата.
- А это что за линия? – Бок показал на небольшую конусную дробилку, шаровую мельницу, инерционный сепаратор, от которого ленточные конвейеры уходили через проемы в помещение, отгороженное стеной от основного цеха.
- Это экспериментальня бериллиевая линия. Нам удалось разработать технологию производства высокообогащенного бериллиевого концентрата. Несколько партий мы отправили в Германию. Часть продукции – последняя партия - лежит на складе. Я покажу Вам.
- Бериллий? Бериллий. Где он применяется?
- Не знаю. Скажу только, - Краузе понизил голос, - отправляли мы этот концентрат под видом мусковита, то есть сырья для производства сварочных электродов, и в обстановке – директор еще более понизил голос – в обстановке строжайшей секретности. Вот так!
- Хорошо. Скажите, господин Краузе, если бы Вам поручили реализацию вольфрамового концентрата на рынке, то с чего бы Вы начали?
- С подготовки пакета документов, дающих полную информацию о продукции.
- Именно об этом я и хотел бы попросить Вас, причем в нескольких комплектах.
- Скажите, господин Бок, означает ли это, что Вы включитесь в работу?
- Да.
- Простите мое любопытство, но мне было бы интересно знать, на основании каких умозаключений Вы приняли такое решение, ведь никаких расчетов, никаких документальных материалов Вы не видели?
- Да, не видел. Но ведь я вижу фабрику, видел и карьер, и сделал выводы. Они таковы: близость карьера к фабрике – это низкие транспортные затраты, оригинальная схема водоснабжения предприятия и, как я полагаю поселка, - это большая экономия электроэнергии, поскольку отпадает необходимость перекачивать огромные объемы воды. Я понял так, что насосная станция нужна только для поддержания давления воды, подаваемой на гравитационные столы и фильтры. Технологическое оснащение WW идеальное: все три каскада гравитационного обогащения руды укомплектованы столами Холлмана. Это лучшее, насколько мне известно, оборудование на сегодняшний день по показателям извлечения металла. А поскольку именно эти три позиции являются основными в формировании себестоимости продукции, то, полагаю, она на WW достаточно низка. Это означает, что товар будет конкурентоспособным, а производство рентабельным даже при реализации продукции по демпинговым ценам. Не исключено, что на это придется решиться, чтобы войти в рынок. Таковы выводы. Я ошибаюсь?
- Нет, все так. Вы говорили о документации. Мы подготовили пакет, и я предлагаю Вам взглянуть на документы с тем, чтобы завтра у нас был резерв времени.
- Хорошо.
Краузе и гость вернулись в кабинет. Директор достал из сейфа два пакета и передал Боку. Тот посмотрел и сразу отложил один из пакетов в сторону, заметив: - Это документация по бериллию. А с господином Бемом разговор шел только о вольфраме. Краузе хмыкнул и сразу убрал пакет в сейф. Из второго пакета Бок поочередно стал доставать документы и раскладывать перед собой.
- Так, сертификат качества вольфрамового концентрата, полный химический анализ, упаковка и маркировка, сертификат происхождения, технологическая справка. А это что? А, черновые варианты коммерческих предложений. Хорошо. Я попросил бы для полноты картины подготовить справку о минералогическом составе и руды, и концентрата. И штук десять проб концентрата, расфасованных примерно по килограмму. Это возможно?
- Конечно. Завтра все будет готово. Что-нибудь еще?
- Да, общий вопрос. Как финансировалось предприятие в последние годы?
- У нас был долгосрочный контракт со шведской фирмой, понятное дело, подставной. Фирмой на основании контракта был открыт револьверный аккредитив в Промышленном банке Аргентины. При отгрузке продукции подтверждающие документы представлялись в банк, который перечислял на счет WW сумму, равную стоимости отгруженной продукции. Контрактная цена металла в концентрате превышала себестоимость ровно настолько, насколько нужно было, чтобы не вступать в конфликт с местной налоговой службой.
- Понятно. Таким образом, основная часть прибыли в товарном виде вывозилась через подставную фирму в Германию?
- Совершенно верно.
Краузе взглянул на часы:
- Уже поздно. Время ужина. Кафе и ресторанов в наших краях нет, потому предлагаю поужинать у меня.
Не дожидаясь ответа, директор катапультировался из кресла, увлек за собой гостя, и скоро оба быстрым шагом двигались по уходящей влево от административного корпуса ухоженной аллее в направлении небольшого сквера. За ним аллея делала правый поворот и с приличным уклоном уходила вниз – точно в направлении озера. С этой верхней точки были видны боковые ответвления от аллеи к нескольким коттеджам, отстроенным на террасах склона. Впрочем, отсюда – сверху - видны были только красные черепичные крыши, утопающие в зелени.
- Вот видите, третий отсюда, это гостевой коттедж – Ваше временное жилье. А, соответственно, второй отсюда – обиталище вашего покорного слуги.
- Да, очень симпатично все смотрится.
- Вот мы и дошли.
Повернули налево и по дорожке пошли к дому, угадываемому за пестрой стеной укрывающих его вьющихся цветочных растений. Охранник и по совместительству садовник поливал из шланга с распылителем большую клумбу, благоухающую цветами. Здесь было прохладно и так хорошо, что не хотелось покидать это место и заходить в дом. Но, вероятно, голод, который испытывал директор Краузе, был сильнее желания насладиться прохладой, поскольку после нескольких блаженных секунд директор настойчиво увлек гостя в дом. Сразу прошли в столовую. Здесь под присмотром ожидавшей мужа и гостя хозяйки хлопотала служанка, завершая сервировку стола. Краузе представил гостя своей жене Марте. Целуя в полупоклоне вялую руку, Бок подумал: « Хм, кажется, энергетического антипода директора Краузе далеко искать не надо. Бедная жертва несправедливого распределения энергетического фонда здесь. Вот она. Как иногда странно творятся браки на небесах». Рассуждая про себя подобным образом и вглядываясь в красивое, но равнодушное лицо этой странной женщины, украшенное большими, но невыразительными и тусклыми глазами, Бок отметил, что Краузе успел дважды обежать вокруг стола и выстрочить часть семейной истории. Мозг Бока автоматически фиксировал, что Марта родом из Швейцарии, что там с бабушкой остались две их дочери, которых они не видели вот уже три года. Во время этого словесного обстрела Марте удалось произнести от силы два-три слова и пригласить гостя занять предназначенное ему за столом место.
Как только все сели за стол, возникла тишина, ибо господин Краузе, видимо, привыкший все делать с полной самоотдачей, переключил свое внимание на прием пищи. С завидным аппетитом и здоровым азартом директор методично уничтожал все, что было выставлено на столе. Бок с изумлением наблюдал эту пару. Насколько энергичен, активен и быстр был Краузе, настолько же апатична, равнодушна и медлительна была его супруга. Ураган и штиль. Пламень и лед. Экватор и Арктика.
Насытившись, Краузе вновь полностью захватил в свои руки инициативу. Боку была отведена роль слушателя, с чем ему и пришлось смириться. Однако словесный поток, источаемый мужем, не мешал жене управлять процессом. Блюда сменились десертом и, наконец, подоспел чай. Бок отметил про себя, что появление чая он воспринял с некоторым облегчением как предвестие покоя. Отпивая чай, Бок думал: «Да, госпоже Марте можно посочувствовать. Для совместной жизни с господином Краузе нужно обладать устойчивой психикой. В больших дозах общение с ним очень утомляет. Так, может быть, равнодушие и апатия есть защитная реакция? Следствие многолетнего испытания столь неуемной энергией?»
После чаепития, ловко вклинившись в паузу, Бок поблагодарил за ужин, сослался на усталость и позднее время и, не давая Краузе вновь втянуть себя в словесный водоворот, встал и откланялся.
В гостевой дом его сопровождал охранник – садовник, поджидавший гостя на лавочке во дворе, проживающий, как выяснилось, во флигеле, построенном между директорским и гостевым коттеджами. Этот средних лет мужчина не отличался словоохотливостью, быстро провел постояльца к дому, показал, где что находится, и удалился.
Сумерки за окном быстро растворялись в чернильной тьме.
Дмитрий поднял жалюзи, открыл окна, предусмотрительно забранные противомоскитной сеткой. Легкий горный бриз, вытесняя застоявшийся теплый воздух, принес в дом приятную прохладу. Вместе с ней в дом ворвались звуки соревнующихся оркестров: пернатых и насекомых. Не включая света, Дмитрий улегся в постель. В голову пришла мысль о том, что он, кажется, начинает обретать под ногами твердую почву, как человек, наконец-то определившийся в чем-то для себя важном, вернувший утраченные ориентиры, узревший ясную цель, до этого размытую, аморфную.
«Ну что ж, - думал он, - первый практический шаг сделан. Теперь предстоит определиться с вступлением в число акционеров. Надо будет завтра поинтересоваться, как организовано акционерное общество, если по всем посылкам фактическим владельцем является Генрих Бём.»
В это же время в Буэнос-Айресе на улице Сантелмо в гостиной дома, принадлежащего Бёму, находились двое: хозяин и Вольцов, пару часов назад прибывшие из Фонтэ. Оба уже ознакомились с запиской, доставленной Бёму ясноглазым портье из отеля Ла-Плата. Текст записки гласил, что на имя Маеды поступила телеграмма из Сиднея следующего содержания: «Дядя забрал родственников. Все живы и здоровы. Тано.»
- Я полагаю, - рассуждал Бём, - пытаться постичь истинный смысл текста задача невыполнимая ввиду отсутствия дополнительной информации, которая могла бы быть ключом к пониманию этого послания. Вместе с тем поступление этой телеграммы является косвенным подтверждением предположения о том, что Маеда или оба наших гостя прибыли сюда для выполнения какой-то задачи. Я также допускаю мысль, что Бок не посвящен в планы Маеды, что японец предпочитает использовать его «втемную». У меня сложилось такое впечатление после беседы с Боком в Фонтэ. Нам надо разобраться во взаимоотношениях этой пары и понять их устремления.
Резкая трель телефонного звонка прервала монолог Бёма.
- Бём у аппарата. Да. Добрый вечер, господин Краузе. Принял предложение? Хорошо.
Бем повесил трубку и, обращаясь к Вольцову:
- Бок принял предложение о работе и завтра выезжает в столицу. Итак, - продолжил он, - вместе с работой Бок приобретает и разъездные возможности, ибо без этого немыслима реализация продукции. Там на складе лежат два миллиона долларов! Они так нужны нам сейчас! Вот что, Арним, – с завтрашнего дня я передаю в Ваше распоряжение Ральфа и Марию. Они тоже здесь, в городе.
Бём помолчал и продолжил:
- Утром Маеда узнает о поступлении телеграммы на его имя и направится за нею в отель. Там его займут на некоторое время. Так что у Вас будет достаточно времени, чтобы оборудовать квартиру аппаратурой прослушивания и заодно посмотреть багаж наших гостей. Бок вернется домой завтра ночью. А послезавтра я приглашу его к себе для окончательного урегулирования всех вопросов, связанных с его работой на WW. Очень важно проконтролировать разговор Бока и Маеды после встречи Бока здесь со мной. Хорошо, если разговор состоится в квартире. А если нет? Если они покинут квартиру? На этот случай прошу Вас подготовить людей для сопровождения. Рекомендую держать под рукой Отто Раана с Бертой. Раан владеет русским и может быть очень полезен, если окажется где-нибудь по соседству с нашей парочкой. Теперь относительно Марии. Вы заметили, Арним, какими глазами смотрел Бок на Марию во время ужина в Фонтэ?
От нехорошего предчувствия возник комок в горле и Вольцов осевшим голосом ответил:
- Господин Бём, по моему мнению, любая пара мужских глаз, устремленных на Марию, приобретает блеск заинтересованности.
- Это верно. Но есть оттенки, которые начинаешь улавливать с годами. Это был не просто взгляд мужчины, узревшего красивую женщину. Я полагаю, Мария напомнила ему кого-то, кто оставил глубокий след в душе этого человека.
Вновь пауза и продолжение:
- Вольцов, подберите достойное жилье для Марии. Некоторое время она поживет здесь – в Байресе. Одна. Вы меня поняли? Хорошо.
Бём снова сделал паузу:
- Если говорить в целом об этой ситуации, то получается, что мы привлекаем Бока к выполнению важной для нашей организации миссии и, в то же время, вынуждены изучать его, ибо, по стечению обстоятельств, только таким образом мы можем понять намерения Маеды. В этом сложность. Да, вот еще что! Надо проверить все банки на предмет наличия других счетов наших гостей.
- Это уже сделано. Счетов в других банках Аргентины нет.
- Хорошо. Итак, завтра в 17.00 жду Вас с докладом. Все. Спокойной ночи.
Вольцов возвращался в гостиницу в скверном настроении. Причиной такого настроения была ревность. Дело в том, что после гибели жены во время массированных бомбардировок Дрездена в январе 1945 года, а именно там она проживала, в его сердце образовалась пустота. Двое детей Вольцова, проживавших с матерью, среди погибших не значились, и это давало надежду. Однако после того как Германия была разделена, и Дрезден оказался в советской зоне оккупации, узнать что-либо о судьбе детей можно было только через возможности Организации «ODESSA». Эта слабая надежда грела душу, придавая жизни какой-то смысл.
Все изменилось после первой же встречи с Марией. Вольцов был разбит, смят и покорен. Однако красавица, зная о чувствах Вольцова, вовсе не торопилась отвечать взаимностью, ведя игру кошки с мышкой, поощряя его душевные движения и, в то же время, холодно держа на расстоянии. После нескольких месяцев бесплодных усилий Вольцов вверил себя Провидению, полагаясь на то, что его чувство, словно вода, истачивающая камень, когда-нибудь растопит лед равнодушия в душе этой женщины.
И вдруг на этом безрадостном фоне еще и затея Бёма. Понятно чего он хочет. Бём как-то высказал мысль, что зависимость финансовая – это веревка, душевная – это канат, а вместе они сплетаются в стальной трос. Следуя этой логике, старый лис, замечающий все, хочет подставить Марию Боку, полагая, что той удастся сплести этот трос. Ах, Бём, вот уж действительно лис! Ведь он дал понять мне, что догадывается о моем отношении к Марии, и потому тактично освободил меня от выполнения замысла подставы ее Боку. Как будто мне от этого легче!
В невеселых раздумьях Вольцов неторопливым шагом двигался к опостылевшему отелю. Несколько дней в Байресе, потом опять в Фонтэ. А Мария останется здесь. От этих мыслей Вольцов чувствовал горечь во рту. Зашел в номер, механически разделся и рухнул в постель.
Бём после ухода Вольцова, хотя и чувствовал усталость, в постель не торопился, ибо знал, что не сможет заснуть. Бессонница – явление возрастное, особенно когда начинаешь жалеть о проведенном во сне времени, как о времени, потраченном впустую. Бем переместился в кабинет, устроился в кресле и закурил сигару, решив, что сегодня именно тот день, когда можно доставить себе эту радость. Когда-то он был заядлым курильщиком, но в последние годы стал жестко ограничивать себя, лишь изредка позволяя себе возвращаться к этой сладкой пагубной привычке. Умудренный жизненным опытом и обладающий незаурядной наблюдательностью, Бём, конечно, знал и о том, что Вольцов неравнодушен к Марии, знал и о том, что его чувство безответно. А коли так, думал он, введение в круг действующих лиц Марии предотвратит всякую возможность сближения Вольцова и Бока. Более того, дух соперничества и ревность подстегнут Вольцова. И это хорошо, поскольку ему – Бёму, - если иметь в виду эту пару: Маеда – Бок, нужен Вольцов – цербер, а не Вольцов – приятель. Что касается самой Марии, носившей еще недавно звание штурмфюрера СС, прошедшей неплохую школу в аппарате «СС –Аусланд» и имевшей безупречные характеристики, то … все же женщина есть женщина. А женщину, считал Бём, понять до конца немыслимо, посему доверять ей полностью – глупо. И в этом случае лучшего контролера, чем Вольцов, пожалуй, нельзя и желать.
Наблюдая за кольцами сигарного дыма, Бём продолжал рассуждать. Ревностная неприязнь Вольцова к Боку может, пожалуй, распространиться и на японца. Ведь именно он притащил сюда этого полунемца - полурусского. Ну что ж, и это неплохо. Будет злее и изобретательнее. Что от него и требуется.
Бок проснулся утром с ощущением бодрости духа и тела. Взглянул на часы: «Ого! Девять часов. Крепко же я спал». Как только Дмитрий опустил жалюзи, раздался осторожный стук в дверь, как будто кто-то снаружи ожидал пробуждения гостя. Открыв дверь, Дмитрий увидел садовника – охранника, который поздоровался и сообщил, что директор Краузе ожидает господина Бока у себя в служебном кабинете. Быстро приведя себя в порядок, гость бодрым шагом направился по уходящей на подъем аллее к административному корпусу. При появлении Бока директор Краузе стартовал из кресла, словно торпеда из аппарата, и припустил к гостю, на ходу выпаливая слова: - Документы, которые Вы запрашивали, будут готовы через час-полтора. А сейчас мы посмотрим карьеры. Чтобы не быть торпедированным, Бок сделал шаг в сторону. Краузе, здороваясь, на ходу выбросил руку и мгновенно увлек гостя в фарватер своего движения. Бок не успел и пикнуть, как оба уже сидели в машине.
- Руду мы сейчас на фабрику не возим, приемный бункер заполнен, поэтому поедем по технологической дороге: она короче, а по качеству покрытия нисколько не хуже. Посмотрите, какой вид! Рука директора указывала то на озеро, сверкающее внизу синевой в лучах утреннего солнца, то на приближающуюся чашу карьера. Остановились на нижнем горизонте.
- Вы уже поняли, что рудное тело находится внутри горы? А вот это туннель для вывоза пустой породы. Представляете, насколько это упрощает и удешевляет проведение вскрышных работ?
- Да, оригинальное решение.
- Туннель, кстати, фактически является смычкой между ферберитом – вольфрамовым рудным телом - и кварцево-берилловой жилой.
Через час вернулись в директорский кабинет. Бок углубился в изучение подготовленных документов.
- Все в порядке? – спросил Краузе.
- Да, все в порядке, - и взглянул на часы, - время еще есть. Знаете ли, Дитер, - во время осмотра карьеров они по настоянию Краузе перешли на «ты», - господин Бём кроме работы предложил мне стать акционером WW. Я по понятной причине тогда не стал его расспрашивать, поскольку полагал лишним проявлять любопытство до принятия решения по вопросу работы. Теперь же мне хотелось бы больше узнать об акционерном обществе.
- Да, понимаю. Действительно, WW является собственностью акционерного общества с одноименным названием. Акционеров много. Больше сотни. Это формальные акционеры. Фактическим же владельцем предприятия является господин Бём. Полагаю, ты понимаешь, Дмитрий, зачем нужны акционеры в стране с прогрессивным подоходным налогом?
«Вот как, - подумал Бок, - масса мелких фиктивных акционеров, получающих невысокие доходы, облагаемые налогом по минимальной ставке. Фактически же дивиденды аккумулируются в одних руках».
- Да, да, Дитер, понятно.
- Это все, что я могу сказать.
Еще через час от станции «Сиелас» отошел поезд, уносящий новоиспеченного сотрудника WW в столицу.
В то время, когда Бок устраивался в купе, в квартире на улице Палермо раздался телефонный звонок. Звонивший, а это был ясноглазый портье из отеля Ла-Плата, сообщил о поступлении на имя господина Маеды телеграммы из Сиднея и осведомился, когда господин пожелает получить ее? Маеда поблагодарил за звонок и стал собираться. Выйдя из дома, японец неспешным шагом направился в сторону отеля, наслаждаясь утренней свежестью и чистотой. Он не обратил внимания, что на другой стороне улицы из-за угла особняка появилась фигура молодого человека, который, тоже не торопясь, двинулся в ту же сторону, что и Маеда. Когда японец отошел от дома метров на пятьсот, в подъезд, который он только что покинул, зашли трое: двое мужчин, молодой и постарше, и женщина. Один из мужчин открыл ключом входную дверь, и троица быстро скрылась в квартире.
Молодой мужчина остался в гостиной, извлек из портфеля инструменты и бобину и начал сматывать с нее тонкий провод, второй мужчина и женщина устремились по лестнице на второй этаж. Здесь они быстро определились: кому какая спальня принадлежит, и приступили к негласному обыску, стараясь не нарушать оставленного хозяевами порядка. Молодая женщина быстро просмотрела носильные вещи в шкафу, содержимое небольшого письменного стола, пролистала несколько книг на настенной книжной полке. Учебные пособия для углубленного изучения английского языка и испанского – для начинающих. И все. Ничего интересного. Женщина, прежде чем покинуть комнату, еще раз окинула ее внимательным взглядом и, убедившись, что все осталось, как было, направилась в другую. Там Вольцов фотографировал разложенные перед ним на полу предметы. Оторвавшись от своего занятия, он бросил взгляд на женщину и, поняв по ее жесту, что она закончила, кивком головы показал на книжную полку над столом, точную копию той, что она осматривала в соседней комнате. Здесь тоже ничего интересного не было. Учебные пособия для изучения испанского языка, пара книг по истории древнего Рима, старое великолепно сохранившееся английское издание Гиббона «Упадок и крушение Римской Империи», отлично иллюстрированная книга Маттинкли « Римские монеты» и несколько тематических брошюр. Все куплено здесь, в местных магазинах.
Когда Вольцов и Мария спустились в гостиную, Ральф уже укладывал инструменты в свой объемистый портфель. Несколько минут и квартира опустела.
Маеда вернулся домой, поднялся в свою спальню, одновременно служившую кабинетом, сел за стол, положил перед собой полученную телеграмму и еще раз прочитал ее: - «Дядя забрал родственников» – это означало, что дядя Сэм разыскал- таки ученых – вирусологов и навязал им свое гостеприимство. «Все живы и здоровы» указывает на то, что оба вирусолога из его рода ронинов попали в эту группу и, самое главное, Тано известно их местопребывание. Это означало также, что в зашифрованном виде их адрес указан в документах, направленных на имя господина Бока в Нью-Йорк до востребования. Хорошо. Вернется Бок, и надо будет определяться. Маеда выдвинул ящик стола, достал свою рабочую тетрадь, раскрыл ее, чтобы вложить телеграмму и … стоп! Японец внимательно всмотрелся в небольшую, выполненную из тонкого листового алюминия звезду размером с долларовую монету, лежащую между листами тетради. Один из лучей звезды, с небольшим просверленным отверстием, не совпадал с линией, с которой всегда совмещал это отверстие Маеда, оставляя тетрадь. Вот оно что! Теперь стало ясно, что попадавшийся ему на глаза по пути в отель молодой человек был не случайным попутчиком. Ну что ж, этого следовало ожидать, господа Бём и Вольцов удовлетворили свое любопытство. Пока все развивается так, как и должно быть. Начинается следующий раунд. Пора вступать в игру Боку.
А Бок в это время лежал на купейной полке и под мерный перестук колес анализировал ситуацию: «Итак, если говорить беспристрастно, меня и Маеду связывает общая цель, достижение которой связано с определенным риском. Причем нет никакой уверенности в том, что истинная цель Маеды совпадает с озвученной, и потому нет уверенности в том, что японец не будет пытаться использовать меня «втемную». Однако вернемся к рискам. И поиск японских ученых на территории Штатов, и установление с кем-то из них контакта, и получение информации – все это риск. Но и это не все. Информация представляет собой ценность только тогда, когда она доставлена адресату. Адресат – Центр Советской разведки. И восстановление связи с Центром, и передача ему информации – это тоже риск, и риск немалый. И все эти риски – мои.
Теперь обратимся к господину Бёму. Ему нужны деньги от реализации вольфрамовой продукции. Он рассчитывает достичь этой цели с моей помощью и надеется на быстрое решение проблемы. А раз так, то Бём не заинтересован и не допустит, чтобы я занимался чем-либо, выходящим за пределы его интересов. Это должен понимать и Маеда. Поэтому он просто обязан при любом раскладе исключить для Бема мое участие в операции «Вирус», сведя предназначенную мне роль к простой функции добытчика, то есть кошелька. Да, только так. Но из этого следует вывод: полный союз Маеды с немцами при моем участии в игре невозможен. А без меня? Тоже невозможен. Ибо невозможно представить себе людей из СС, работающих в интересах государства – главного виновника их военного поражения. Интересно, что изобретет Маеда, какое найдет объяснение своему интересу к событиям сорок первого года в Тихом Океане, какой найдет материал, чтобы перекинуть мостик из прошлого в настоящее? И даже, если удастся построить этот мост, лавировать на нем Маеде будет очень непросто.
Бок посмотрел на часы – пять часов пополудни. Еще несколько часов пути.
В это время Бём с интересом наблюдал, как Вольцов раскладывает на журнальном столике фотографии, готовясь приступить к докладу. Разложив «пасьянс», Вольцов начал:
- Итак, о результатах негласного обыска. По Боку - результат нулевой: ничего заслуживающего внимания не получено. По японцу кое-что есть. В его рабочей тетради имеются цифровые записи, похожие на личный банковский счет и корреспондентский счет банка. Однако ни страна, ни банк не указаны. Обнаружена фотография неизвестного мужчины. Вот, взгляните, фотокопия.
Бём взял в руки фото. Со старой фотографии на него смотрел мужчина средних лет, явно семитской внешности. Бём положил снимок на столик, и тогда Вольцов резюмировал:
- Никаких установочных данных этого человека не имеется. С уверенностью можно утверждать только одно – этот человек имеет иудейские корни. Далее. В тетрадь между страниц вложены два листа с исполненными машинописью текстами. Оба текста – японская средневековая поэтическая лирика в жанре хокку. Возможно, автором является Мацуо Басе. В средние века в Японии поэтические тексты использовались в качестве паролей. Можно, конечно, предположить, что мы столкнулись с продолжением древних традиций. Но это всего лишь предположение. Господин Бём, это – все.
- А это что такое? – Бём ткнул пальцем в изображение звезды в углу фотокопии листа с цифрами, похожими на банковский счет, - похоже на звезду шерифа, не так ли?
- Да. Эта алюминиевая фигурка тоже обнаружена в тетради. Не знаю, что это. Скорее всего, просто безделушка, используется в качестве закладки.
- Хорошо, - Бём перебрал еще раз все фотокопии, отделил две: с изображением мужчины, и вторую – с цифрами и звездой, - эти я оставлю себе, - и подвел итог, - да, досье пополнилось, но к разгадке это нас не приблизило, наоборот. Итак, завтра я встречусь с Боком, вас жду вечером … по ситуации.
Бок появился в квартире около полуночи и застал японца, сидящим в своей комнате в наушниках около магнитофона и что-то записывающего в тетрадь.
- О, Исидо, ты решил прибегнуть к помощи техники?
- Почему бы нет? Пытаюсь идти в ногу со временем.
Мужчины поздоровались. Пока правая рука Маеды тряслась в рукопожатии, левая описала над головой круг. Бок в ответ состроил искусственную кислую гримасу и покачал головой, показывая, что понял: присутствуют посторонние уши.
- Ну, как поездка? – Маеда освободился от наушников, выключил магнитофон и теперь восседал на стуле, закинув ногу на ногу.
- Прекрасно. Предприятие WW – это просто чудо. Словом, я принял предложение о работе. И, думаю, надо воспользоваться предложением Бёма о вступлении в число акционеров. Правда, предварительно предстоит уточнить условия выкупа акций.
- Да, да, Дмитрий, я уже говорил, в этом вопросе я полностью полагаюсь на твою проницательность, интуицию и опыт.
Утром следующего дня Бок позвонил в отель Ла-Плата и оставил портье сообщение для господина Бёма. Не прошло и десяти минут, как раздался ответный телефонный звонок и, поднявший трубку Бок, услышал голос Бёма. Разговор был совсем коротким. Бок повесил трубку и, отвечая на вопросительный взгляд Маеды, сказал:
- Он пригласил меня к 11- ти часам к себе на улицу Сантелмо.
- Ну и прекрасно. А я пока позанимаюсь. Когда ты вернешься, мы сходим в ресторанчик. Я его обнаружил здесь неподалеку. Хорошо?
- Да, конечно.
Дмитрий достал карту города и нашел названную Бёмом улицу:
- О, да это сравнительно недалеко. Пожалуй, я прогуляюсь. Пока, - и покинул квартиру.
Бём встретил Бока сдержано-радушно. Провел в гостиную, усадил в кресло и сообщил, что уже знает от директора Краузе о принятом гостем принципиальном решении, которое он, Бём, приветствует:
- Теперь, полагаю, надо поставить точку в этом вопросе, - Бём назвал две цифры и пояснил, - это месячный оклад и процент от суммы реализации. Так называемый годовой бонус. Устроит?
- Да, вполне.
- Здесь условия выкупа акций и методика расчета дивидендов, - Бём передал лежащий перед ним лист бумаги с отпечатанным текстом Боку, - подумайте. Там внизу номер моего телефона. Если решение будет положительным, то мы подпишем договор, Вы внесете деньги на указанный, - Бём кивнул на листок, - счет и получите заверенную нотариально выписку из реестра держателей акций. А теперь слушаю Вас, вероятно, есть вопросы?
- Да, разумеется. Вопросы прикладного характера. Вступая в переговоры с потенциальными партнерами, я должен иметь доверенность, которая определяла бы мои полномочия. Ведь речь идет об экспорте продукции в одну или несколько стран, которые пока не определены. Разные страны по-разному подходят к регулированию международных экономических отношений и, соответственно, бизнеса. Я говорю об этом, поскольку это имеет прямое отношение к нашему делу. Понятно, что лучшим вариантом для нас является продажа продукции с нашего склада, то есть когда партнер оплачивает товар и после этого забирает его со склада. Возникает период времени, когда деньги уже у нас, а товар еще у нас. Наш риск равен нулю. Однако законодательство некоторых стран запрещает такую форму сотрудничества, усматривая в этом лазейки для незаконного экспорта капитала, сокрытия прибыли и тому подобное. Словом, могут быть предложения по оплате товара по факту поставки. Обратная ситуация. Товар уже у партнера, а деньги еще у него. Наш риск максимален. Это полярные примеры. Понятно, что чем крупнее партия поставки, тем выше его стоимость, тем больше риск. Я должен четко представлять, как соотносятся мои полномочия и степень риска. Я изложил свои соображения в письменном виде, прошу Вас, - Бок передал подготовленный в поезде рукописный документ, - это первое. Второе – право участия в картельных соглашениях. Это тактический вопрос. Выход напрямую на потребителя вольфрамового концентрата может быть сопряжен с трудностями ввиду специфики рынка. Отсюда вариант картельного соглашения: выход на трейдера, торговца, имеющего устойчивые связи с потребителями и продажа продукции через его возможности, разумеется за комиссионное вознаграждение. И третье – право демпинга. Не исключаю, что для вхождения в рынок придется прибегнуть к этой непопулярной мере, разумеется, с учетом действующего антидемпингового законодательства. По второму и третьему вопросам предложения я тоже подготовил в письменной форме. Вот, пожалуйста, - еще один исписанный лист оказался в руках Бёма, - и, наконец, последнее: здесь, в столице, нужен офис – представительство WW с надежной телетайпной и телефонной связью и, соответственно, сотрудник, который мог бы обеспечивать бесперебойную связь между нами в разъездах и вести переписку. Это просто необходимо.
- Хорошо. Я подумаю. И Вы подумайте. Позвоните мне.
- До свидания. Мужчины обменялись рукопожатием и расстались.
Дома Бок застал Маеду в той же позе, как по возвращении из поездки: с наушниками на голове и ручкой в руке, склоненного над толстой раскрытой тетрадью-книгой.
- Исидо, да ты просто образец прилежания. Похвально, похвально.
- Да, знаешь ли, за эти два дня, пока ты был в поездке, я прочувствовал каково быть глухим и немым. Английский здесь как-то не в ходу, не говоря уж о русском или японском, так что единственный выход – учение, иначе – тьма и глухота. Так, что у тебя нового?
- Можешь меня поздравить: я принят на работу. Это первое. Второе – вот здесь изложены условия выкупа акций.
Дмитрий присел на стул и стал переводить на русский язык текст, полученный от Бёма. Маеда, освободившись от наушников, внимательно слушал.
- Так, - сказал он, когда Бок закончил, - получается примерно пятнадцать процентов годовых. Я правильно посчитал?
- Да, правильно.
- И как ты это оцениваешь?
- По-моему это очень и очень неплохо. По крайней мере, вряд ли мы найдем банк с такой ставкой вознаграждения. Правда, есть одно «но». Все эти расчеты верны при условии налаженного сбыта продукции.
- Но ведь именно этим ты и займешься, итак, твое мнение?
- Я говорю да.
- Я присоединяюсь.
Бок подошел к телефонному аппарату, набрал номер и лаконично известил абонента, что оба - он и господин Маеда - желают войти в число акционеров WW. Дмитрий положил трубку и сообщил:
- Господин Бём назначил встречу на завтра. Документы будут готовы во второй половине дня. Ну что ж, и этот шаг сделан. Исидо, время обеденное, я помню, ты что-то говорил о ресторанчике?
- Да, очень уютный ресторанчик.
Мужчины вышли из дома и, не спеша, направились в сторону центра города. Прошли несколько кварталов. Бок рассказывал о своей поездке и впечатлениях о предприятии, об импульсивном директоре, о красотах местной природы. Маеда слушал, но голова его была занята другим. Дело в том, что, сворачивая на улицу, ведущую к ресторану, он заметил следующего за ними молодого человека, очень похожего на того, кто сопровождал его вчера в отель. Проходя мимо очередной скамейки, установленной вдоль дорожки, Маеда замедлил движение и предложил присесть.
- Знаешь, Дмитрий, я попросил тебя присесть, чтобы проверить одну вещь и теперь с уверенностью могу сказать: мы находимся под наблюдением.
- Ты имеешь в виду молодого человека в серой майке? Ничего не вижу здесь странного, - Бок закурил, тускло блеснул металл зажигалки, - Исидо, взгляни на себя глазами Бёма и Вольцова. Кто ты для них? Ты для них загадка. Пока что они избрали этот путь, они изучают нас, но возможен и другой вариант. Вполне возможен.
«Да, возможен, - мысленно согласился Маеда, - а с завтрашнего дня так и наиболее вероятен. Потому что завтра я стану акционером, мои деньги начнут работать на WW. С Дмитрием ясно, он фактически уже работает на Бёма и компанию. Они в нем, похоже, очень и очень заинтересованы. Два миллиона долларов! Деньги немалые. А тут какой-то загадочный Маеда? Зачем он нужен? Нет Маеды, нет и загадки. И все хорошо. Все становится на свои места»
Закончив мысленный экскурс, Маеда предложил:
- Пойдем, Дмитрий, мы уже у цели. Посмотрим, насколько быстро сработает команда Бёма.
- Ты имеешь в виду появление соседей в ресторане?
- Да, именно это. Иначе к чему эта слежка? Но, я думаю, какое-то время у нас будет для разговора без свидетелей, и я успею сообщить новости.
Партнеры покинули скамейку и продолжили прогулку. Небольшое здание ресторана и открытая площадка скрывались за живой изгородью. Достопримечательностью и украшением открытой площадки был небольшой круглый фонтан, вокруг которого были расставлены столики. То ли по причине сиесты, то ли по какой другой, но все столики были свободны. Расположились за одним из них, сделали заказ и как только официант отошел, Маеда продолжил:
- А теперь к делу. Получено сообщение от Тано. Группа ученых, в том числе мои знакомые, доставлена в США и приступила к работе. Местонахождение их известно. Не постигаю, каким образом Тано удалось выяснить это, но это факт. Одним словом, история семьи Вассерблюмов – Уотеров, помнишь, я тебе поведал эту сагу, нам, слава богу, не понадобится. Наша задача, точнее, твоя задача, существенно упрощается, поскольку отпадает необходимость розыска ученых на территории США. В Нью-Йорк до востребования на твое имя уже отправлен из Сиднея пакет с коммерческими предложениями и другими деловыми бумагами. В нем примитивным шифром сообщается их адрес. Он будет указан в сочетании с упоминанием чего-либо древнеримского. Так что все карты в руках. Вот это, - Маеда достал из нагрудного кармана и передал собеседнику легкую алюминиевую звезду, – опознавательный знак. Это уменьшенная копия сюрикэна – древнего оружия воинов нашего рода. С предъявителем этой визитной карточки мои друзья будут искать контакта. Какой режим им создали американцы – неизвестно, поэтому способ контакта ученые, возможно, определят сами. Впрочем, обсуждать это сейчас бессмысленно. Итак, тебя они узнают по сюрикэну, ты их узнаешь по моему описанию. Оба имеют достаточно характерные приметы. Первичный контакт и есть главная трудность.
Маеда отвлекся и посмотрел в сторону. Проследив за его взглядом, Дмитрий увидел пару, появившуюся на площадке.
- Быстро, - оценил их появление Маеда.
Мужчина жестом предложил женщине столик за фонтаном, однако та, покрутив головой, вроде бы оценивая положение солнца и направление кухонного дымка, направилась к соседнему столику, на секунду задержалась, видимо сверяясь с каким-то своим внутренним компасом, и выбрала себе место лицом к соседям. Ее спутнику ничего не оставалось делать, как присесть напротив, оказавшись, таким образом, спиной к Маеде и в полуметре от него. Однако пребывание пары в ресторане было недолгим, выпив по бокалу вина, они удалились. Маеда прокомментировал это так:
- Поняли, что все бесполезно. Фонтан заглушает все. Ну, что ж, продолжим. Итак, опознавательный знак - сюрикэн, а верительная грамота – поэтический текст, я передам его тебе позже. Тогда же обсудим и нюансы. Текст будет указанием для моих друзей, что все материалы должны быть переданы тебе же. Вот схематично все. Как распорядиться полученными материалами – тебе известно. Кстати, Дмитрий, как все же ты думаешь воскресать?
- Библейским способом, другого нет: явлением народу. Я должен установить связь с советским резидентом в Нью-Йорке. Сложность та же – первичный контакт. Мне есть, что сказать ему. И то, что я сообщу, будет содержать детали, известные только Корневу и Центру. Например: обстоятельства вербовки фон Хоффа в Калькутте, фрагменты по поисковым работам нацистов в Гималаях по программе «Аненербе - Наследие предков», и, конечно же, эксперимент с Харбинским госпиталем во время военного конфликта между СССР и Японией в 1939 году. Словом, сведения, которые позволят быстро идентифицировать меня. Надеюсь, что мое появление в это время и в этой стране тоже будет понято, когда я сообщу о секретных научных изысканиях, проводимых американцами с привлечением потенциала поверженного врага. Не думаю, что все будет просто, но иного пути нет.
- Да, да.
Маеда задумался: « Как он сказал? Эксперимент? Вот оно что! Мне и тогда, в тридцать девятом, казалось странным развитие событий. Как же это было? Мой агент из числа вирусологов отряда №731, введенный в разработку Дмитрия, вдруг проявил признаки инфекционного заболевания. Специалисты исследовательского Центра всполошились, заподозрив выход рабочего вируса за пределы контрольной зоны, и, опасаясь вспышки инфекционного заболевания, приняли решение эвакуировать раненых и больных военнослужащих из госпиталя, служившего прикрытием исследовательского центра. Сразу за этим последовал налет красной авиации. Невиданные ранее самолеты разнесли в пух и прах и госпиталь, и спрятанный под ним исследовательский Центр. Ах, вот оно что! Теперь мне стал ясен смысл эксперимента. Сходство клинической картины заболевания моего агента с клиникой, вызываемой рабочим вирусом исследовательского Центра, повлекло быструю реакцию, то есть эвакуацию. Эта реакция и явилась, надо полагать, ожидаемым событием, той лакмусовой бумажкой, сработавшей по принципу «да» – «нет». О том, что тревога оказалась ложной, ученая братия узнала, проделав необходимые тесты, но уже после того, как красные сделали свое дело. Ах, Дмитрий! Значит, он тогда переиграл меня. Да, красные тогда добились тройного эффекта. Экспериментально установили с каким именно вирусом работает исследовательский Центр, уничтожили секретный объект, отодвинув получение практического результата более чем на год, и продемонстрировали в действии новейшие образцы военной авиационной техники. Да, но позвольте! В расследовании того загадочного события с «заболеванием» моего агента проверялась и версия о причастности Дмитрия. В частности, что это он мог во время игры в бильярд нанести на кий или игровую перчатку своего постоянного партнера, моего агента, препарат, который и был причиной патологии именно на руке жертвы. Перчатку и кий изъяли и проверили, но химики и биологи ничего не нашли. Конечно, кий можно тщательно протереть, а перчатку подменить. Это могло обмануть людей, но не полицейскую собаку?
А Бок, угадав ход мыслей собеседника, смотрел на озабоченного Маеду и думал: « Да, если бы я не позаимствовал заранее, задолго до тех событий, перчатку партнера, и не заменил ею ту, обработанную препаратом, то господин полковник упрятал бы меня за решетку еще в 1939 году».
Молча завершили обед и направились домой. Любопытный молодой человек, сопровождавший их по пути в ресторан, больше на глаза не попадался. Молчание нарушил Дмитрий:
- Исидо, послеобеденная грусть никогда не была характерной для тебя.
- Я не грущу. Это легкая меланхолия на почве легкой зависти. Видишь ли, Дмитрий, ты скоро окунешься в активную деятельность. А что останется мне? Ожидание. Это не самое лучшее из состояний. Кому - кому, а уж тебе это известно точно.
- Да уж, известно, – произнес Дмитрий и подумал: «Намекает на мое почти четырехлетнее тюремное существование, когда каждый день был ожиданием смерти. И, вероятно, дает понять, что осознает свое положение лишнего по раскладу на сегодняшний день. Что же он задумал?»
А Маеда шел, и в голове его крутилось, выплывшее из глубины памяти правило римского императора Августа: спеши, но не торопись, - и затем уже применительно к моменту: «Сегодня можно не торопиться, а завтра надо будет поспешить. Глупо, если выбьют на полпути». Маеда прервал молчание неожиданным вопросом:
- С чего ты думаешь начать в своем новом качестве?
- С поиска адресов и телефонов фирм, занимающихся вольфрамовой продукцией. И, конечно, попытаюсь найти фирму «Комс», о которой я говорил. Это, насколько я помню, солидная фирма, работавшая по схеме с замкнутым циклом: от добычи и переработки сырья до производства готовой продукции.
- Да, но как ты объяснишь этому сотруднику фирмы … мм …ты называл имя, но я забыл…
- Майкл.
- Да, Майклу свою …э … метаморфозу?
- Я встречался с Майклом ….мм…в 1927 году. Ему тогда уже было прилично за пятьдесят. Прошло почти двадцать лет. Не думаю, что он до сих пор при делах. Так что, по всей вероятности, объяснять не придется. У меня к тебе тоже есть тематический вопрос: - ты арестовал меня, получив материалы из Германии. Так? Какие это были материалы?
- Это было предсмертное письмо фон Хоффа с изложением обстоятельств его вербовки в Калькутте резидентом советской разведки, то бишь, тобой, Дмитрий.
- Там были фотографии?
- Да. Несколько.
- Следовательно, они остались и в архиве гестапо?
- Разумеется. Но ты можешь не волноваться. Хофф мертв. Фотографии же настолько низкого качества, что тебя по ним и родная мама не узнала бы. Либо фотограф был плох, либо условия были неподходящие. Поэтому к фотографиям прилагалось составленное Хоффом профессиональное описание примет внешности. Тогда это имело решающее значение. Я думаю, ты догадываешься почему.
- Потому что эти материалы попали в твои руки?
- Именно. А у меня было еще много чего. На Корнева. А Бок, Бок никогда не бывал в Индии. Так что можешь не беспокоиться.
Вторая половина следующего дня прошла в хлопотах. Заседали в гостиной Бёма, внимательно изучая представленный им текст договора о выкупе части акций. Собственно договоров было два – по количеству кандидатов в акционеры - с идентичными текстами. Торжественно подписали документы, нанесли визит в банк и перевели деньги на счет акционерного общества, затем уже с банковскими документами о проведенных платежах отправились в адвокатскую контору для регистрации договоров и оформления выписки из реестра держателей акций. По завершении деловой части, благодушно настроеный Бём предложил отметить у него это событие.
Расположились в гостиной. Ральф, выполнявший до этого обязанности водителя, переквалифицировался в официанта и теперь разносил бокалы с шампанским. Выпили за успех. Бём посмотрел на часы и, обращаясь к Дмитрию, сказал:
- Вы можете, если пожелаете, посмотреть сегодня офис – представительство. Ральф отвезет Вас. Сказано было так, что не оставалось сомнений, что прием окончен, и пора приступать к делу. Партнеры попрощались и вышли. Ральф уже поджидал их в машине.
Бём, оставшись один, подводил итоги: «Итак, сделка состоялась. Оба вложили деньги. Это хорошо. Однако разработка друзей ничего не дала, только добавила вопросов. Телеграмма из Сиднея … Тано. Тано далеко. А Маеда здесь, рядом. Непонятный Маеда. Это плохо. Пришло, пожалуй, время позаботиться о нем. В конце концов, есть только плюсы в том, что Бок и деньги Маеды будут работать в отсутствие Маеды, – мысль вернулась к сегодняшнему событию, - деньги поступили очень вовремя Они так нужны в Испании, там уже подготовлена к депортации очередная группа».
Маеду высадили по пути. Он зашел в квартиру, сразу направился к телефону и набрал номер отеля Ла-Плата. По дороге Маеда поинтересовался у Ральфа, где сейчас находится Вольцов, и узнал, что тот в столице и проживает в известном отеле. Когда портье соединил Маеду с Вольцовым, японец сразу предложил встречу. Ответ был лаконичным: - «Жду».
«Интересно, - думал Вольцов, - с чем он пожалует? Чтобы это не было, оно должно содержать ответ на главный вопрос: зачем японец здесь появился? Маеда умен. Он не может не понимать шаткости своего положения. А Бём? У Бёма полно забот. Его голова перегружена операциями по эвакуации из Европы уцелевших после разгрома соратников, их приемом, устройством и легализацией, непростым становлением «ODESSA» и кучей других больших и малых проблем. С его характером вряд ли он смирится с появлением под боком еще одной, и, скорее всего, склонится к простому решению: устранить причину, чтобы не иметь дела со следствием. Но ведь тем самым Бём решает и мою проблему, снимая с меня ответственность за решение ребуса, привезенного японцем».
Размышления Вольцова прервал телефонный звонок. Портье сообщил о прибытии господина Маеды. Памятуя о том, что его номер оборудован прослушкой (может быть, и сейчас работает, с Бёма станется), Вольцов покинул номер, намереваясь увести Маеду в ресторан и там спокойно выслушать его.
Если бы в ресторане нашелся внимательный наблюдатель, он мог бы увидеть занятную картину. Двое мужчин: европеец и азиат, по всему неплохо знающие друг друга, расположились за отдельным столиком. Судя по хлопотам официанта, принятый заказ позволял рассчитывать на щедрые чаевые. Ну, как же! Мясо гуанако, шампиньоны в кипящем вине и много чего другого, что наталкивало на мысль: вот сейчас официант оформит стол, и довольные гурманы возьмутся за дело. Но – нет! Азиат начал говорить. Вилка в руке слушателя с подцепленным дымящимся шампиньоном остановилась на полпути, затем стала медленно опускаться к столу. Спасенный шампиньон соскользнул с вилки и присоединился к собратьям. Гурман, однако, этого даже не заметил. Он смотрел на азиата и слушал. Давно остыли шампиньоны, подернулось жировой пленкой мясо, нетронутым осталось кроваво-красное вино великолепного разлива. Не понимая происходящего, официант сделал попытку подойти к столу, но наткнулся на взгляд европейца - слушателя и решил оставить все как есть. По окончании монолога азиата его слушатель вытер платком влажный лоб, – в ресторане по летнему времени было довольно жарко, - и какое-то время сидел, откинувшись на спинку стула, глядя на медленно вращающиеся лопасти подвешенного к потолку вентилятора, словно пытаясь понять: зачем он выполняет эту бессмысленную работу.
Замолчавший азиат, не отрывая взгляда, смотрел на слушателя и ожидал его реакции.
Вольцов вернул платок на место, кашлянул, приходя в себя, и хрипловатым голосом спросил:
- На какой стадии исследования были … э … прерваны?
- Боевой препарат был готов уже в июле этого года. Оставалось завершить работу по созданию суперкапсидной оболочки вируса для его боевой транспортировки. Работы по созданию защиты - надежной вирус-вакцины - планировалось завершить к концу года. Хотя, должен сказать, планирование результатов в науке вещь весьма ненадежная.
- Почему же боевой препарат не применили против русских, я уж не говорю об американцах?
- Этого я не знаю. Если помните, русские вступили в войну на Дальнем Востоке в августе. Это совпало по срокам с атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. Так что, вероятно, одной из причин был шок. Другой причиной, я думаю, был страх, что применение этого оружия спровоцирует дальнейшие атомные бомбардировки.
- Бок имеет отношение к этой теме?
- Никакого. Ни в прошлом, ни в настоящем.
Вольцов подозвал официанта и рассчитался. Обделенный чаевыми официант, с кислой миной в недоумении поглядывая в спины уходящих гостей, стал убирать со стола нетронутые блюда.
В то же самое время, когда в ресторане отеля Ла-Плата лился монолог Маеды, похожую картину можно было наблюдать в другом конце города и тоже в ресторанном зале. Во втором случае в качестве слушателя выступал Бок. А было так. Высадив по пути Маеду, Ральф доставил Бока к офису компании «Турлогистик», где были выделены два смежных кабинета для представительства WW, попрощался и уехал. Войдя в помещение представительства, Бок увидел там Марию. Женщина сидела за клавиатурой телетайпа. Как только она повернулась к нему, улыбнулась и осветила взглядом своих удивительных глаз, Дмитрий понял, что он попался.
- Добрый день, господин Бок. Рада встрече с Вами в новом офисе. Разрешите представиться – Мария Ланге – Ваш секретарь и помощник.
Пока Дмитрий пытался покашливанием снять легкий спазм в горле, Мария соскочила с высокого стула, подошла к Дмитрию и, показывая кивком головы на приоткрытую дверь, сказала:
- А вот ваш кабинет. Взгляните, пожалуйста, все ли необходимое имеется, - и прошла впереди Дмитрия. Дмитрию потребовалось некоторое усилие, чтобы голова передала импульс ногам, и он двинулся следом, ловя себя на мысли, что не может оторвать глаз от этой фигуры. Наконец, внимание удалось переключить и Дмитрий, слушая пояснения Марии, убедился, что все необходимое для офисной работы имеется. От остро заточенных карандашей до глоссария экономических терминов и современных справочников. На письменном столе лежал лист бумаги с отпечатанным текстом.
- Это передал господин Бём, - поймав взгляд Бока, пояснила Мария, - там перечень фирм, занимающихся вольфрамовой тематикой.
Бок взял в руки листок и пробежал его глазами: в числе десятка названий значилась и фирма «Комс» с адресами и телефонами представительств в Нью-Йорке, Бирмингеме и Оттаве.
- Очень хорошо. Спасибо, Мария. А знаете, все же открытие офиса – это событие. Предлагаю отметить его дружеским ужином. Прошу принять приглашение. И подумал: «Не слишком ли круто забираю?»
Мария, однако, восприняла предложение с пониманием.
В начале, когда они пришли в ресторан и заняли стол, Дмитрий испытывал некоторую неловкость. Мария же, наоборот, вела себя настолько просто и естественно, что Дмитрий очень скоро почувствовал себя так, как будто знает ее долгое время. Дмитрий узнал, что женщине недавно исполнилось тридцать два года. Она сообщила об этом без всякого жеманства, узнал, что замужем она не была, что ее жених погиб в боях на Крите в сорок первом году, что она работала в Турции, затем в посольстве Германии в Аргентине, а после поражения в войне, в штате Генриха Бёма. Дмитрий слушал ее рассказ, понимая, что эта красивая и умная женщина, в сущности, тоже жертва войны, жертва слепых обстоятельств. Чтобы перевести разговор и уйти с этой меланхолической волны, Дмитрий рассказал несколько историй из своего недавнего прошлого.
Особенно позабавил Марию рассказ о его первом визите в Гонконг, куда он прибыл для выбора партнера и заключения контракта на морские перевозки леса из Маньчжурии. Все шло прекрасно до того момента, пока на третий день его пребывания в этом славном городе, он не был задержан полицией. Наряд в составе двух полицейских остановил его на улице рядом с отелем. Все произошло очень быстро. Один из полицейских осведомился:
- Вы господин Бок?
- Да.
- Вы проживаете в отеле «Сан»?
- Да. А в чем дело?
- Вы рассчитались в отеле фальшивыми купюрами.
- Этого не может быть.
- Разберемся. Сейчас мы проследуем в лабораторию, потом вернемся в отель. Оба молодца ловко втолкнули задержанного в стоящую здесь же машину, после чего тот же полицейский осведомился:
- Деньги с собой или в отеле?
- С собой, здесь, в портфеле.
Машина тронулась с места и после непродолжительного путешествия остановилась перед подъездом, над которым на листе фанеры красовалась исчерпывающая надпись – «Лаборатория». Один из полицейских бесцеремонно выхватил портфель из рук Бока, вышел из машины и скрылся за дверью подъезда. Второй полицейский внимательно слушал Дмитрия, повествующего о том, что это недоразумение или какая-то ошибка, затем прервал его и сказал:
- Что же Вы сидите? Идите на второй этаж и разбирайтесь, - и кивнул на дверь подъезда.
Разумеется, никакой лаборатории на втором этаже не было, как не было и полицейского с портфелем. Это был обычный проходной подъезд жилого дома. Когда Дмитрий выскочил на улицу, машины уже и след простыл. Что делать? Пришлось идти в отель и вызывать полицию. Прибывший по вызову портье полицейский офицер допросил Дмитрия, напирая на описание примет внешности мошенников и аккуратно записывая показания. Перед тем, как дать протокол Дмитрию на подпись, офицер вслух прочитал его, вздохнул и спросил:
- Мошенники были близнецами? Нет? То ли наблюдательность подвела Дмитрия, то ли несовершенное знание языка, словом, плохое получилось описание. Дело в том,- отметил полицейский, - что под эти описания подхожу и я, и он, - полицейский кивнул в сторону портье, - и добрая половина мужчин Гонконга, а если взять Китай, то миллионов пятьдесят. Да, тяжело. Итак, что же мы имеем? Пожалуй, в позитиве только тип и цвет машины, да и то без номеров.
Когда протокол был подписан, полицейский зачем-то подвел Дмитрия к стойке, за которой находился портье, и неожиданно еще раз спросил какая сумма похищена. Почему-то лукаво, как показалось Дмитрию, посмотрел на портье, который плутовато отвел глаза, и посоветовал впредь пользоваться услугами отеля и хранить деньги и ценности в специальной ячейке. После чего отбыл.
- Но это еще не все, - продолжил Дмитрий, - вечером того же дня портье вручил мне конверт, поступивший на мое имя неизвестно от кого. В него были вложены деньги, которых хватило на обратную дорогу. Больше я в этом отеле никогда не останавливался и так и не узнал: был ли тот офицер, прибывший по вызову портье, действительно полицейским офицером или состоял в той же команде мошенников? Однако его рекомендацию пользоваться ячейкой выполнял в дальнейшем неукоснительно. Вывеска «Лаборатория» так и осталась красоваться над подъездом, видимо, выполняя и далее свою роль.
Рассказы и побасенки перемежали тостами, и время летело легко и весело. Дмитрий был доволен, что удалось создать атмосферу легкого, непринужденного отдыха. Марии, видимо, тоже было комфортно, она смеялась, шутила и была очень хороша. Но все хорошее быстро заканчивается. Пришло время расставаться. Дмитрий вызвал такси, проводил Марию к машине, и она уехала. Сам же пошел домой пешком, наблюдая, как в наступающих сумерках готовится небесное варево.
Стаи туч, наступающие на город с разных направлений и на разных высотах, сталкивались над городом, закручиваясь в тревожном танце, принимая угрожающую фиолетовую окраску и готовясь нанести удар по вечернему городу. Наконец, варево поспело, и летняя гроза разразилась. Сполохи молний пытались задержать и отбросить подступающую тьму. Порывы ветра, пока несильные, срываясь откуда-то сверху, несли к земле запах озона, предупреждая - все прочь: время еще есть, но его остается все меньше и меньше. Улицы опустели, но Дмитрий шел, не обращая внимания на эти предостережения.
Мария подъехала к дому, когда росчерки молний и первые громовые раскаты засвидетельствовали серьезность небесных намерений. Она поднялась в свою квартиру на втором этаже, в которой еще не обжилась и не успела почувствовать себя хозяйкой, и остро ощутила свое одиночество. Не было никакого желания делать что-либо, хотелось просто упасть и не двигаться. Но многолетняя привычка и женское естество взяли свое. Мария занялась вечерним макияжем. Стоя перед большим зеркалом и нанося крем на лицо, она вспоминала прошедший вечер, и прислушивалась к своим ощущениям. И раньше ее шефы прибегали к помощи ее женских чар для достижения оперативных целей. И она выполняла эти задания. Она выполняла свой долг, но это не освобождало ее от брезгливого чувства к самой себе и тем, кого она должна была увлечь собой. Среди этих мужчин попадались и интересные люди, но все они, лаская или терзая ее тело, не затрагивали душу. Ее удивляла мужская толстокожесть. Неужели они, пройдя положенный этап прелюдий и добившись своего, не чувствуют отношения к себе? Неужели в мужской породе самец всегда превалирует над человеком? Были случаи, когда мужчины всерьез увлекались ею, и тогда она убеждалась: сколько глупостей может наделать мужская особь в любовном ослеплении. Иногда, именно в таких случаях, Мария позволяла себя резкие и даже несколько оскорбительные способы разрыва отношений, когда оперативная необходимость в поддержании контакта отпадала. Эти опыты укрепили ее в мысли, что мужчины как вид не обладают способностью к формированию тонкой и, в то же время, глубокой душевной привязанности, а потому не способны и к глубоким переживаниям. Они чем-то сродни собаке, на которой моментально все заживает и она, если сыта, опять готова вилять хвостом и радоваться жизни.
Всех мужчин, окружавших ее в быту, она, основываясь на собственном жизненном опыте, делила на две категории. Первая – категория гончих псов. Эти которую видят, ту и хотят, и потому всегда пребывают в состоянии гона. Их Мария просто презирала. Вторая – обычные собачки: забавные, занятные, дружелюбные, иногда – интересные. Именно из этой категории попадались особи, которые нравились Марии. И что удивительно, именно эти мужчины, общаясь с ней и глядя на нее заинтересованными глазами (в этом нет сомнений), не делали никаких попыток к сближению. С годами Мария пришла к определенным выводам относительно их психологии. Их логика, по ее предположению близкому к убеждению, была по-мужски примитивна, а рассуждения примерно таковы: «Боже мой, Мария! Как она красива! Она великолепна! Ну, у этой-то все есть. Она не бывает одна. Ее постель всегда согрета». Им и в голову не может прийти, что за этой красавицей по пятам ходит одиночество, что бывает она не спит ночами, мучаясь от болей в низу живота и спине. Эта боль говорит ей: - Не забывай – ты тоже животное и не можешь просто отменить физиологию. Они, эти мужчины, и подумать не могут, что легкая синева утром под глазами и чуть-чуть безумный взгляд вовсе не следствие бурной ночи, а результат ночных, мучительных раздумий и слез. Мужчины же, понимая все по-своему, то есть неверно, начинают оглядываться вокруг себя и приглядываться ко всем, кто приближается к ней, в потуге понять: кто же этот счастливчик? Они не могут допустить и мысли, что этого счастливчика на данный момент в природе не существует.
Мария вернулась к уходящему вечеру и неожиданно поймала себя на мысли, что, несмотря на физическую усталость, морально и душевно она чувствует себя прекрасно. Нет и признаков тех неприятных ощущений, непременно сопровождавших ее, когда приходилось выполнять чужую волю и распоряжаться собственным телом, словно разменной монетой, приманкой или призом для кого-то. Следуя далее по пути рассуждений, она поняла, что ее внутреннее «я» сопротивляется формированию отношения к Боку как к объекту. И как-то непривычно и даже … даже… несколько обидно, что он не повелся и не упал сразу к ее ногам. Это было что-то новое и требовало объяснения. Мария всматривалась в зеркало и думала: «Может быть, я постарела и потеряла привлекательность? Да, но его глаза? Это были глаза заинтересованного мужчины!».
Под раскаты грома, ударами разрывающего ночную тьму, Мария легла спать, полагая, что утро внесет ясность в этот сумбур мыслей.
В то время, когда Мария заканчивала макияж, промокший до нитки Дмитрий, зашел в квартиру. Свет в холле и гостиной был потушен, но светлая полоска под дверью спальни означала, что Маеда еще не спит. Проходя мимо его двери, Дмитрий услышал ровный шум электрического моторчика и шелест бумаги. Магнитофон был включен и, значит, Исидо зря времени не терял. Дмитрий разделся, развесил одежду для сушки, улегся в постель, закрыл глаза и тут же увидел сначала темные, грустные, а потом смеющиеся просветлевшие глаза Марии. «Она затронула во мне глубоко скрытые и, как мне казалось, давно умершие чувства. Но это уже было со мной. Я вижу за ней лицо Бёма. А к этому надо привыкнуть. Мария, Мария!»
Вольцов тоже не спал. И причиной этому были не раскаты грома за окном и сверканье молний. Он одетый лежал на кровати, курил одну сигарету за другой и вновь и вновь мысленно прокручивал монолог японца, дающий ответы на все возникшие вопросы, которые и составляли загадку Маеды. Однако, для него, для Вольцова, это было слабым утешением. Он пытался предположить какой будет реакция Бёма, когда и если откровение Маеды станет ему известным, и вынужден был признать, что ничего хорошего для него самого эти прогнозы не сулят. Разве Бём может остаться в стороне, наблюдая за попыткой Маеды вернуть Японии или отдельной группе японского общества мощное оружие? Нет, конечно, нет! Бём стар, но азартен. Он ввяжется в это опасное дело и обязательно выставит его, Вольцова, на остриё риска. А разве это хорошо? С другой стороны, как скверно все может обернуться, если хитрый Маеда предусмотрит, скажем, запасной вариант информирования Бёма? Как же быть? Доложить Бёму или … промолчать? Промолчать – значит сыграть с Маедой в русскую рулетку: или он или я! Ах, Маеда! Задал ты задачу! Нет, так не пойдет! Надо заснуть.
Маеда словно услышал эту мысленную фразу, посмотрел на часы, снял наушники, выключил магнитофон и свет, лег и закрыл глаза.
Гром за окном и отблески молний вызвали видение Стратоновой Башни с вспыхивающим в свете разрядов императорским орлом. Образ прокуратора, сидящего за рабочим столом и не обращающего внимания на разгул стихии и ухмылки Авадонны. В голову лезли правила этого человека, установленные им для самого себя: «не лгать, не бояться, не сомневаться». И уж совсем ни к месту привязалась самообличительная мысль, что сегодня в ресторане с Вольцовым он, Маеда, нарушил все эти три правила. Но причем здесь Пилат с его правилами и Вольцов, было не понятно. Засыпающий мозг отказался дать ответ на этот вопрос.
Гроза, терзавшая ночной город, после полуночи ослабла и ушла на север. Порывы ветра разогнали последние тучи, высвободив луну и ее звездное окружение. В наступившей тишине было слышно затихающее журчание ручейков, бегущих в водосточных трубах, и шлепанье последних, крупных капель, срывающихся с листьев и падающих в образовавшиеся под деревьями лужи.
Сразу после завтрака Вольцов позвонил Бёму и коротко сообщил о содержании вчерашней беседы с японцем. В ответ последовало короткое указание прибыть с докладом немедленно. В особняке на улице Сантелмо Вольцов задержался недолго. Как только Бём уяснил о чем идет речь, он тут же распорядился доставить к нему Маеду. Когда Вольцов и Ральф подъехали к дому на улице Палермо, и Вольцов вышел из машины, и позвонил в дверь, она сразу открылась. На пороге стоял Маеда. На его лице не было ни удивления, ни беспокойства. Он как будто ждал этого визита, спокойно ответил на приветствие Вольцова, бросил взгляд на ожидающего в машине Ральфа и заявил: - Я готов.
По прибытии в особняк Бёма расположились в знакомой гостиной. Услужливый Ральф разнес разлитый в высокие стаканы сок и удалился. Маеда приступил к рассказу. Вольцов, переместившийся поближе к Бёму, переводил на немецкий. Маеда видел, как в глазах Бёма по мере повествования удивление сменяется недоверием, затем трансформируется в любопытство, переходящее в устойчивую заинтересованность с оттенком молодого азарта. По окончании монолога японца в гостиной повисла тишина. Слышны были только мерные звуки маятника старинных напольных часов.
- Так Вы утверждаете о непричастности Бока к этому плану? – спросил Бём, глядя в упор на Маеду.
- Да, утверждаю. Его задача – обеспечение стабильной материальной базы. Было очевидно, что с окончанием войны и, следовательно, с введением оккупационного режима в Японии, возможность финансирования операции «Вирус» будет или затруднена или исключена вовсе. Не было уверенности даже в том, что удастся сохранить почтово-телеграфный канал связи. Оккупация могла нарушить все планы, даже если их автором является такой человек как Тано. И, главное, никто не мог даже предположить: сколько потребуется времени на проведение операции даже при самых благоприятных условиях.
- Что понимается под благоприятными условиями? – спросил Бём.
- Союз с вами.
- Значит, в исходном варианте все же предусматривалась возможность сотрудничества?
- Да, ведь мы были союзниками, мы проиграли, и теперь находимся в одинаковом положении.
- Хорошо. Предположим мы договоримся о сотрудничестве. С чего, по вашему мнению, следовало бы начать?
- Начать, на мой взгляд, следовало бы с истории семьи Вассерблюмов и обстоятельств подготовки ноты Халла.
Бём вновь обратился в слух, слушая повествование Маеды в почти синхронном переводе Вольцова.
- Таким образом, - Маеда подошел к финальной части, - нота Халла послужил толчком к войне в Тихом Океане. Возникает вопрос: в чьих интересах действовал автор ноты – Гарри Вассерблюм - Вассер - Уотер? Гитлера, Сталина или Соединенных Штатов? Последнее предположение нельзя отбросить полностью, но и нельзя принять. Поскольку сразу возникает вопрос: если меморандум отвечал интересам США, и его разработка была инициирована правительством, то почему он родился не в Госдепе, а в Министерстве финансов. Это противоречит логике, и потому я предлагаю этот вариант отставить. Как предлагаю отставить и вариант Сталина ввиду невозможности его проверки. Остается последний рабочий вариант, - Маеда замолчал, показывая всем своим видом, что он сказал все, что хотел.
- Но почему Вас так интересует этот Вассерблюм-Уотер и почему так важно знать: чью волю он выполнял?
- Потому, что прежде чем приступить к решению основной задачи в рамках операции «Вирус» – получению методик изготовления боевого препарата, а в идеале и образцов спецрецептуры, необходимо сделать первый шаг. Найти ответ на вопрос: где именно находятся ученые-вирусологи. Уотер имеет доступ к информации о расходовании бюджетных средств на секретные разработки. Через него, точнее через источник финансирования, можно установить местонахождение закрытого исследовательского центра, куда дядя Сэм определил «трофейных» японских ученых. Этот путь мне представляется наиболее перспективным, учитывая работу Уотера в засекреченном департаменте Министерства. И я просто не вижу другого варианта. Я ответил на Ваш вопрос?
- Да. Итак, по Вашей логике, если Уотер работал на Германию, то ему теперь предстоит поработать и на нас, как я понимаю, из чувства самосохранения. Это так? Да. Хорошо. Но представьте, если, к примеру, будет получена достоверная информация, что Уотер никогда не работал на Германию, что тогда?
- Значит, он работал на Сталина.
- И тогда шантаж?
- Я предпочел бы назвать это перевербовкой. Я говорил о двоюродном брате Гарри Уотера. Его имя Яков Водин. Он работал в разведке Сталина. И этот факт тоже может быть использован, по крайней мере, как средство давления.
По лицу Бёма пробежала легкая тень скепсиса. Он спросил:
- И кто же займется этим?
- Этим займусь я.
- Вы смелый человек, господин Маеда.
- Я выполняю свой долг, – лицо Маеды приобрело жесткие черты. Бём заметил это и подумал: «Да он фанатик! Он пойдет до конца!»
В гостиной вновь повисло молчание. Бём задумчиво смотрел на Маеду:
- Итак, господин Маеда, Ваше чрезвычайно интересное сообщение является фактически приглашением к сотрудничеству.
Маеда согласно кивнул головой, а Бём продолжил:
- Мне нужно время. Мы вернемся к этой теме. Но два вопроса я хочу задать сейчас: что на Ваш взгляд было бы успешным завершением операции? Маеда вопрос понял правильно и быстро ответил: - Паритетное владение методикой изготовления боевого препарата и паритет в решениях о его применении.
- Хорошо. Господин Маеда, я чувствую Вашу уверенность в достижении цели. На чем она строится?
- На объективных и субъективных обстоятельствах. Война закончилась. Пришла эйфория победы. Именно поэтому, я надеюсь, режим работы закрытого исследовательского центра, где трудятся японские ученые, не столь строг. Да и режим въезда в страну, я думаю, станет более мягким. Но главное – субъективный фактор. Ученые вирусологи из рода ронинов работают и … ждут. Ждут меня. Их не надо вербовать, убеждать или шантажировать. Они готовы выполнить свой долг. Я в этом убежден.
Бём медленно встал, встали Маеда и Вольцов.
- Арним, проводите господина Маеду.
Маеда попрощался и в сопровождении Вольцова покинул особняк. Ральф увидел их и направился к машине. Однако Маеда отказался от его услуг, заверив, что хочет прогуляться по городу. Вольцов попрощался с ним и вернулся в особняк. В гостиной он застал Бёма стоящим у окна. Он задумчиво смотрел вслед уходящему японцу.
- Садитесь, Арним. Что скажете по поводу всего этого?
- Могу сказать только одно: Маеда объяснил свое появление здесь и обозначил цель.
«Да, - подумал Бём, - и сделал это очень и очень вовремя», - и вслух:
- Да, но я не об этом. Я думаю о том, что сообщил нам Маеда, об этом, как он выразился, супероружии. На мой взгляд, речь действительно идет о супероружии. Представляете, вирусы-бойцы. Невидимые, но насмерть разящие легионы не знающие преград, неподвластные пространству и обстоятельствам, не ведающие ни страха, ни тупости командиров, ни предательства.
Вольцов, слушая Бёма и наблюдая его легкую экзальтацию, думал: «Бог мой! Две войны за плечами, а словно ребенок, увидевший новую хлопушку! Что это? Взыграл тевтонский ген или проснулся «прусский вирус»?
- Арним, - прервал Бём размышления Вольцова, - мы должны получить это оружие. Для будущей Великой Германии. Мы займемся этим делом. А пока, пока не спускайте глаз с Маеды и Бока.
Вольцов тоже отказался от услуг Ральфа и направился в гостиницу пешком. Ему предстояло долгое и нудное общение в специальной комнате гостиницы Ла-Плата с Отто Рааном, который, прослушивая записи технического контроля, будет переводить их на немецкий. Вольцов уже пришел к выводу, что прослушка квартиры Маеды и Бока ничего не даст. Не тот Маеда человек, чтобы делать элементарные ошибки, но порядок есть порядок. А сейчас, прогулочным шагом двигаясь по городу, словно оттягивая момент, когда нужно будет приступить к рутинным обязанностям, он думал о том, что его предчувствие оправдалось: Бём заинтересовался сообщением Маеды и теперь непременно втянет его в это рискованное дело. Что он придумает? И неужели он поверил японцу и в его искренность относительно предлагаемого союза?
Как только Вольцов покинул особняк, Бём пригласил Ральфа и объявил ему, что отменяет свой приказ относительно Маеды. Ральф на секунду замер, затем отвел в сторону взгляд серых холодных глаз, понял, что других распоряжений не будет, по привычке щелкнул каблуками и покинул гостиную.
Бём устроился в кресле и мысленно вернулся к разговору с Маедой: «Он рассчитывает на Уотера и подталкивает нас к нему. Однако единственный человек, который может дать точный ответ на вопрос относительно американца – это Вальтер Шелленберг. Его местонахождение известно, он неплохо устроился в Швейцарии и даже пользуется относительной свободой. Связь с ним есть, но можно ли ею воспользоваться? Сам факт его условной свободы свидетельствует о том, что союзники ведут с ним какую-то работу. Какова может быть цель работы с бывшим шефом политической разведки рейха? Только одна: получение информации. И, если Вальтер обеспечил себе относительную свободу, то это означает, что он вступил на путь сотрудничества. А из этого следует, что обращаться к нему нельзя. Итак, имеются два варианта: первый – Гарри Уотер, второй – Гарольд Хатан, ассистент директора ФБР. Тот самый Хатан, имя которого прозвучало в далеком 1939 году из уст Альфреда Небеля в присутствии Шелленберга. Небель в начале 1941 года благополучно перешел в мир иной. Это случилось при странных обстоятельствах и, как говорили злые языки, не без участия Шелленберга. Шеф будто бы посчитал, что накануне большой драки лучше избавиться от амбициозного, много знающего и не всегда воздержанного на язык соратника. Таким образом, если рассматривать в качестве потенциального источника информации Хатана, то опять же возникает проблема Шелленберга. Снова замыкается круг. Но выбирать не приходится. Придется последовательно разрабатывать оба варианта: и Уотера, и Хатана. Вслепую и, следовательно, с большим риском. Теперь надо определиться с исполнителями. И здесь выбор невелик. Уотер! Им займется Вольцов. Хатан? Отто Раан? Но какой опыт у него за плечами? О нем известно немного. Штандартенфюрер СС Раан из института «Черное солнце». Об этой организации тоже мало что известно. Это была одна из самых закрытых структур СС, созданная и руководимая Гейдрихом, а после его смерти непосредственно Гиммлером. Говорили, что Раан возглавлял специальное поисковое подразделение, действовавшее в Индии, Испании и Южной Франции. Поговаривали, что эти поиски были связаны каким-то образом с разработкой принципиально новых видов оружия. Ну что ж? О новом виде оружия сейчас и идет речь. Да. Отто Раан.»
Удаляющийся от особняка Маеда тоже был занят анализом. Он был доволен тем, что его встреча с Бёмом и объяснение причин его и Бока появления в этой стране не то чтобы сняли все вопросы, но, по крайней мере, разрядили обстановку. Однако, наряду с этим, несомненно, положительным моментом, на интуитивном уровне он почувствовал недоверие Вольцова и необъяснимое недоброжелательство, сквозившее в его поведении. Ни с чем другим кроме как с вчерашней встречей в ресторане и сегодняшней аудиенцией у Бёма, Маеда связать это не мог. Это было непонятно. Но все же не это было главным. Главным была реакция Бёма. В его глазах читался интерес и азарт и, надо полагать, принципиальное решение им уже принято.
Маеда не ошибся: через два дня позвонил Вольцов и сухо и официально сообщил о том, что господин Бём принял предложение о сотрудничестве и намерен обсудить план действий по окончании Рождественских и новогодних каникул.
Маеда, выслушав Вольцова, подвел итог: « Мы подошли к Рубикону».
Глава X. Кара.
Вечером того же дня, когда Лупус получил приказ организовать наблюдение за Вараввой, двор дома, служившего негласной резиденцией Тайной императорской Службы, покинули двое мужчин. Один из них нес в заплечном мешке поклажу, второй шел налегке. Они направились в ту часть Верхнего Города, которая была отделена от «триремы» Дворца Ирода Великого невысоким холмом.
Когда-то, в незапамятные времена, когда еще не было Иерусалима, а был город Иевусей, сильное землетрясение образовало здесь высокую гору, образованную выходом коренных пород. Но столетия, солнце, дожди, ветер и люди потрудились на славу. Гора превратилась в холм, а холм в естественный кордон, отделяющий теперь территорию дворца царя Ирода от города.
В наступивших сумерках двое поднялись по южному, удаленному от дворца, склону на его гребень. Здесь оба присели, чтобы не быть заметными на фоне неба. Отсюда отлично просматривался нос «триремы», часть территории дворца и дорога, опоясывающая его по внешнему периметру. Тот, кто был налегке, а это был Лупус, показал рукой на нос «триремы», потом на город, приглушенным голосом сказал что-то спутнику и покинул холм. Оставшийся мужчина освободился от мешка и принялся за работу. Осторожно, чтобы не греметь, передвигаясь вприсядку, он начал выкладывать из камней два невысоких бруствера, один с амбразурой для наблюдения за «триремой», второй с тыла, чтобы закрыться от города. Мешок с водой в плоском кувшине замаскировал и оставил здесь же. Наблюдательный пункт был готов. Утром ему предстояло занять его.
Наступила ночь. Она принесла с собой прохладу и тишину столь желанные после жаркого и тяжелого дня. Казалось, что как только краешек луны заглянет в окно, вместе с первым лучом придет и ласковый сон. Он унесет куда-нибудь, где будут родные приветливые лица, улыбка матери, весенняя земля, трава, сверкающая в лучах солнца каплями пролившегося дождя. Сон успокоит, даст силу и бодрость для нового тяжелого дня. Луна уже во все глаза смотрела в окно, а сна все не было. Сара не могла заснуть. Виной тому был Варавва. Он всегда засыпал мертвым сном, как только закрывал глаза. Но сегодня он ворочался на ложе, как будто не мог найти удобного положения, вздыхал, покашливал, пил воду и опять устраивался. Постепенно его тревога передалась и Саре. В голову полезли невеселые мысли. Ее работодателя Савла – молодого красавца иудея, года три назад перебравшегося в Иерусалим из киликийского города Тарса – будто подменили. Куда подевались воспитанность, вежливость и обходительность? Все пропало. Осталась только корысть: деньги, деньги, деньги. Савл требовал работы больше, а платить стал меньше. Женщины – такие же работницы, как Сара – говорили, что отец Савла получил каким-то образом римское гражданство, уехал в Рим и теперь требует от сына все больше и больше денег на обустройство. Чтобы как-то сохранить свою репутацию, Савл назначил управляющего – некоего Симона, выписанного им из Киликии. Вот этот изверг и принялся выкручивать работницам руки.
«Как жить? – думала Сара, - да, отец оставил мне хороший дом, но он пуст без мужа и детей. Конечно, вместе, семьей легче переживать все трудности. А что у меня есть? Только Варавва: любимый и беспутный, О, Господи!»
Варавва знал, что Сара не спит из-за него. Он же не спал по той причине, что мучительно пытался найти решение. Пока оно не найдено, о сне можно и не думать. Он чувствовал, что это решение где-то рядом, но никак не мог ухватить его. В очередной раз, протянув руку за кувшином с водой, Варавва отпил глоток, и тут его словно ударило молнией. Он лег и успокоился.
Луна, напитавшись грустными мыслями Сары и наслушавшись вздохов Вараввы, уже уплыла из окна куда-то дальше. И только тогда и Варавва и Сара погрузились в сон. Варавву сразу захватило странное сновидение. Он словно наблюдал за собой со стороны. Вот раннее, раннее утро. Солнца еще не видно, а Варавва уже в «триремном» углу сада. Он прилаживает строительный блок, чтобы опускать тяжелые камни, вынутые из кладки стены. Но прежде выбивает из швов старый раствор, чтобы освобожденные камни ложились на лоток. Затем привязывает к лотку прочную веревку и выдергивает лоток с камнем из стены небольшой лебедкой. Он все делает сноровисто, он торопится. Наконец, над промоиной в основании стены образовался достаточный проем. Варавва берет заступ и начинает выбирать грунт из-под стены. Солнце, зависшее в зените, остервенело поливает его голую и потную спину разящими лучами, ожидая, когда он, наконец, начнет обугливаться и дымить. Не желая доходить до такого состояния, Варавва бросает заступ, выливает на себя ведро воды и продолжает дело. Вот он укладывает трубу, чтобы вода с «триремного» склона не скапливалась у стыка стен, а уходила за ограду. Устанавливает опалубку, затем через проем в стене, выгибая тело, с трудом перелезает через нее, оказывается за стеной на безлюдной дороге, огибающей территорию дворцового сада с внешней стороны. Удовлетворенный осмотром, Варавва вновь через проем перебирается на территорию сада и готовит раствор для заливки фундамента. Солнце начинает наклоняться к закату. Варавва работает как бешеный. Пот струится с его лица в большой деревянный лоток, в котором он тщательно перемешивает раствор. Еще немного песка и больше, больше драгоценного римского водостойкого цемента. Варавва не жалеет цемента, он знает, что должен сделать очень прочный и надежный фундамент, как будто на нем будет строиться его собственная жизнь.
Варавва слышит за спиной шаги, оборачивается и видит приближающегося к нему первосвященника с недобрым лицом, как всегда бывало, когда ему предстояло расставание с деньгами или это печальное событие уже свершилось. Когда Кайафа подошел поближе и Варавва увидел перед собой злое лицо, в его голове мелькнула мысль: «Пожалуй, свершилось». Тот подходит еще ближе, долго смотрит на сложенные камни, раствор, проем и установленную опалубку. Молчание прерывает Варавва. Он говорит:
- Я сегодня хочу сделать основное – вывести водосток и залить фундамент. А чтобы не было потом разговоров, что это криво, это не так, иди и посмотри с той стороны, как это будет выглядеть.
Кайафа соглашается. Подобрав полу подира – платья первосвященника - поднимается по склону, и его фигура пропадает за ним. Варавва выжидает некоторое время и быстро поднимается по склону так, чтобы видеть направляющегося к калитке Кайафу и дрейфующего в отдалении охранника. Кайафа открывает калитку и уходит. Охранник ленивой походкой направляется к калитке, задвигает засов и также лениво удаляется опять туда, откуда пришел. Через некоторое время Варавва слышит за стеной шаги и садится на корточки, чтобы через проем видеть Кайафу. Тот подходит с указанием:
- Труба слишком торчит, задвинь ее немного назад.
Варавва выполняет. Кайафа нагибается, он хочет посмотреть внутрь – в забранное опалубкой пространство. Как только его голова склоняется над досками опалубки, Варавва обеими руками хватает его за голову, с силой поддергивает к себе, одновременно проворачивая в сторону. Раздается хруст, обмякшее тело валится на доски опалубки. Варавва быстро приподнимает его, разворачивает и с силой заталкивает в яму. Высунувшись наполовину из проема, Варавва убеждается, что дорога по-прежнему пустынна. Теперь он работает еще быстрее. Широкая лопата мелькает в проеме, сбрасывая в яму с мокрым шлепаньем очередные порции раствора. Полчаса и – дело сделано. Тяжело дыша, Варавва смотрит на раствор, уложенный до нужного уровня. Все прошло как во сне. Он смотрит на саднящее, окровавленное левое запястье. Кайафа в последнем рывке борьбы за жизнь успел-таки вцепиться зубами в несущую смерть руку. Во сне этого не было. Как не было и кое-чего еще. Как только Кайафа пропал в проеме, наблюдатель на холме понял, что его вахта закончена. Он весь день провел на острых раскаленных камнях, проклиная жару, солнце, голод, Варавву, запах собственной мочи и собачью службу. Осторожно, чтобы не попасться на глаза дворцовому охраннику, видимому вдалеке, он покидает наблюдательный пункт и, оказавшись на тыльной стороне холма, бежит по склону в сторону города уже не таясь, что его могут заметить и задаться вопросом: а что, собственно, он там делал, на гребне этой мертвой горы?
Тем временем, Варавва отдышался, успокоился, прогнал прочь навязчивую мысль о том, что судов больше не будет и начал укладывать на застывающую поверхность раствора ряд каменных блоков. Теперь в проем мог бы пролезть только ребенок. Смывая пот и пыль, облился водой из бочки, переоделся и пошел к центральному входу, чтобы по пути предупредить стража об оставшемся незакрытом проеме. Тот выслушал Варавву, зевнул и направился к своей будке.
В то время, когда Варавва выходил за пределы дворцовой территории, в дом на Горбатой улице зашел наблюдатель и сразу направился в помещение, где, как он знал, должен был находиться Лупус. Убедившись, что тот на месте, наблюдатель вошел и плотно прикрыл за собой дверь.
- Не ожидал тебя так рано, - отреагировал Лупус и кивком головы показал на лавку. Немигающий взгляд вонзился в присевшего на лавку наблюдателя: - Говори.
Выслушав короткий доклад, Лупус встал, и быстро направился к двери, рукой показав на небольшой матерчатый сверток, лежащий на полке. Оставшись один, филер развернул сверток и обнаружил кусок холодного вареного мяса, лепешку и зелень. После дня, проведенного на голой воде, - он не брал с собой еду, чтобы не привлекать бездомных собак и другую живность, - это было очень кстати. Крепкие зубы вонзились в мясо. Голодный блеск глаз сменился поволокой насыщения.
Арканий, узнав от Лупуса о событиях у дворцовой стены, приказал наблюдение за Вараввой прекратить, отпустил Лупуса и задумался: «Хм. Вот так Варавва! Игрок! Ах, игрок! Он не стал выжидать, он сразу пошел ва-банк. Но не сломя голову, и не наобум. Как ловко он все обставил! Такой поворот дает, пожалуй, возможность развернуть события в иное русло и придать делу новое звучание. Ай да Варавва»! Арканий отвлекся. В его голове появилась смутная и странная мысль о неизвестной, невероятной силе, которая пока скрыта в зародыше, но уже начинает проявлять себя. И эти проявления связаны непостижимым образом с Вараввой – игроком, вором и убийцей! Мысль показалась Арканию любопытной, но он отодвинул ее, рассчитывая вернуться к ней позже. Сейчас же ситуация требовала от него анализа и быстрых решений. Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и замер. Подавленные волей эмоции ушли. Настало время холодного рассудка. Арканий протянул руку и легко подергал одновременно две бечевки, висящих на стене рядом со столом. Тотчас послышался топот, и в помещение вошли двое: Калвус и Лупус. Арканий коротко распорядился, чтобы оба ждали его у Северных ворот, то есть на основной базе Тайной Службы. Как только те ушли, он подошел к угловому шкафу, выбрал длинную поношенную хламиду, накинул ее на себя, прицепил к поясу меч и направился к выходу. Дежурный охранник открыл перед ним входную дверь, Арканий покинул дом и растворился в сумерках.
Он спешил. Он должен был встретиться в соломоновой пристройке с Даниилом, как было обозначено вчера, но прежде нужно было увидеть Моше. Того самого Моше, который давал Варавве прочитать Нагорную проповедь и потом разъяснял ему некоторые непонятые им положения. Некоторое время тому назад Арканий попросил Моше - казначея Синедриона - сделать для него выписку из приходно-расходной книги о выплатах, произведенных в период с десятого по двадцать пятое число прошлого, то есть пасхального месяца и за последние дни месяца текущего. Моше должен был передать выписку завтра, но Арканию она потребовалась сейчас. Моше жил один. Его жена умерла несколько лет тому назад от какой-то неизвестной болезни, а взрослый сын жил и вел хозяйство на Кипре. Служанка, которая готовила Моше еду и убирала дом, была приходящей, и выполняла свою работу днем. Как и рассчитывал Арканий, дверь ему открыл сам хозяин и с некоторым удивлением предложил гостю войти. Однако тот переступил порог, поздоровался, извинился и не проследовал дальше. Моше не задавал вопросов. Он понял, зачем пожаловал гость и сейчас же вынес из другой комнаты небольшой лист пергамента. Арканий взял его, бегло просмотрел, отметил отсутствие в списке Даниила, поблагодарил, извинился и ушел.
Встреча с Даниилом в пристройке дома Соломона была более продолжительной. Даниил начал повествование спокойно. Он ничего не упустил: ни подкупленного храмовыми левитами одноглазого, будоражившего народ на рынке накануне Пасхи, ни вывода Вараввы относительно истинного убийцы Иисуса, ни сцену уничтожения свитка со словами о прозрении. По мере приближения к финалу возбуждение овладевало Даниилом. Закончил он словами:
- Видели бы Вы его глаза, когда он рвал на клочки свиток. Это были страшные глаза! Истинно говорю, Ковчегом Завета клянусь: этот человек способен на все! - Арканий мысленно согласился: «Ты прав, но не совсем. Он уже сделал все». А Даниил добавил:
- Не хотел бы я оказаться на месте Кайафы! – Арканий мысленно согласился и с этим: «Вот это, действительно, истина. Никто бы не согласился занять место Кайафы», - и вслух:
- Так, так. Вот что. Завтра вы пойдете к Кайафе в Храм, во Дворец, к жене и, наконец, к тестю Анна, и везде будете говорить, что Кайафа именно в этот день обещал возвратить долг. Арканий увидел, как глаза Даниила округлились, и на лице зависло выражение величайшего изумления с изрядной примесью беспокойства и растерянности:
- Но, но я сегодня получил у него ссуду!
- О ссуде беспокоиться не придется, - Арканий медленно и с расстановкой произнес эту фразу и увидел как догадка, злорадство и еще что-то темное и непонятное промелькнуло в глазах Даниила, - о следующей встрече я вас извещу. Запомните: Храм, Дворец, жена, тесть, долг, – Арканий встал. Даниил понял, что встреча закончена, тоже поднялся, попрощался и ушел. Очень скоро пристройку покинул и Арканий. Когда он приблизился к Северным воротам, город уже подсвечивался пока еще бледной луной. Здесь, на базе Тайной Службы, Арканий тоже был недолго. Первым делом он еще раз и внимательно изучил полученные от Моше записи. Среди других там значился и Рафаил, ездивший с поручением Кайафы и доносом в метрополию, и полтора десятка людей, обозначенных индексами, получивших деньги накануне Пасхи и сразу после нее.
Закончив изучение, Арканий достал из небольшого обитого железом ящичка два кожаных мешочка и бросил их на стол. Глухо звякнуло серебро. Еще раз вернулся к продуманной схеме: не упустил ли он что-либо, и позвал Калвуса. Арканий поставил ему задачу: подобрать небольшую группу людей, которые начали бы обивать пороги в поисках Кайафы с требованием выплатить или вернуть причитающиеся им деньги. Каждый по своей легенде, независимо друг от друга и с нарастающей активностью. Довести обстановку до скандала. Это должно быть основанием для того, чтобы вместе с Савлом – членом Синедриона, отвечающим за общественный порядок, получить официальный доступ к приходно-расходной книге Синедриона. И только после этого допросить Рафаила на предмет выяснения обстоятельств получения крупной выплаты. Да, того самого Рафаила. Затем, не отпуская Калвуса, велел пригласить Лупуса. Его задача была такова: после того, как Калвус получит доступ к финансовым делам Синедриона, допросить крикунов, выявленных Лупусом ранее в ходе тайного расследования беспорядков накануне Пасхи. Цель допросов: выяснить за какую работу или услуги каждый из них получил по …- Арканий достал и заглянул в полученный от Моше пергамент, - по десять сестерциев. Арканий задумался, помолчал и, обращаясь к Лупусу, сказал:
- Обязательно каждому называй сумму, за что получил десять сестерциев? Десять сестерциев это два с полтиной денария. Деньги, конечно, небольшие, но Кайафа есть Кайафа. Лупус улыбнулся, кивнул головой, показывая, что все понял. Арканий продолжил:
- Далее, тебе, Лупус, надо поднять список осужденных Кайафой, где, как ты полагаешь, он руководствовался корыстными мотивами. Семьи осужденных в нужный момент должны узнать, что судебные дела Кайафы будут пересматриваться. Нужный момент определю я. Схемы доведения этого слуха до родственников осужденных должен подготовить ты. Причем так, чтобы потом никто не мог сказать, что это пошло от Тайной Службы. Это понятно? Хорошо. Вам понадобятся деньги. Вот они, возьмите. Я вернусь через несколько дней. Все. Свободны.
Когда Калвус и Лупус ушли, Арканий скинул с себя хламиду, прицепил к поясу еще и нож, накинул на плечи багряный плащ военного образца и направился к выходу. У городских ворот он принял из рук легионера поводья, вскочил на коня и покинул город. Пришла ночь. Город спал.
Спала Сара, разметавшись по своей привычке на ложе. Спал Варавва, изнуренный тяжелой работой. Спал Даниил, измученный открывшимся ему после встречи с Арканием знанием. Им что-то снилось, они что-то переживали во сне. Спал и Кайафа. Мертвым сном. Без сновидений. Не спал Арканий. Ночная дорога, хруст песка и мелких камней под копытами лошади, необъятное звездное небо: все располагало к спокойным раздумьям. Как всегда, перед встречей с прокуратором, Арканий мысленно моделировал нюансы предстоящего разговора, выстраивал в логическую цепь аргументы и прогнозировал реакцию Пилата. Были и аргументы, и логическая цепь, но почему-то над всем этим постоянно витала та смутная и странная мысль о неведомой силе, первые проявления которой непонятным образом связывались с Вараввой. Надо было разобраться с этим.
Арканий стал рассуждать: «Служба целенаправленно воздействовала на Варавву с целью формирования мотива совершения акции. Мотив – ненависть. Она тоже формируется. Для этого нужны аргументы и определенные способы их внедрения в сознание. Однако в случае с Вараввой мотив сформировался быстро и радикально. Да так быстро, что основные аргументы воздействия так и не были использованы Службой. Следовательно, в формировании мотива участвовала еще какая-то сила. Какая? Ответ может быть только один – сам Варавва. Он получил толчок и сам себе создал мотив. Но что могло так повлиять на его сознание? То, что Кайафа осудил на смерть не виновного Варавву? Затем провел рекомбинацию и вместо него отправил на смерть другого ни в чем неповинного человека? Да, но ведь Варавва равнодушно относился к смерти того человека, пока …, пока не познакомился с его Учением, вероятно, потрясшим его! Это возможно? Да! Варавва эмоционален и восприимчив. Мог он прийти к мысли, что Кайафа поставил себе цель уничтожить не только человека, но и Учение, которое он принес людям? Да, мог. Варавва достаточно умен. Могли ли эти составляющие стать основой формирования мотива? Пожалуй, да, могли. Дальнейшее известно: мотив подтолкнул к замыслу, а за ним последовала акция. Решительная, быстрая и скрытная. Вполне в духе Вараввы. Ай, да Варавва!
Была, правда, еще одна причина, которая могла влиять на формирование мотива. Серьезная причина. Дело в том, что Лупус, изучая Варавву, узнал, что его мать родилась в Вифлееме и, как говорили люди, была в родстве с матерью Иисуса. Выяснилось также, что от родителей Варавва получил имя Иешуа: по-гречески Иисус, и только позже, в отрочестве, его стали называть Вараввой. Однако, несмотря на столь интересные сведения, Арканий приказал Лупусу разработку этой линии прекратить ввиду полного равнодушия, проявленного и Вараввой, и его сестрой к казни родственника. Создавалось впечатление, что ни Варавва, ни его сестра не знают о родственной связи с человеком, принявшим страшную смерть на кресте. Служба планировала довести до сведения Вараввы тот факт, что казненный был не просто мучеником, но еще и родственником. Ожидалось, что и это будет способствовать формированию мотива. Но сделать это предполагалось чуть позже.
Арканий вновь задал себе вопрос: - Так все же что управляло Вараввой? Следует признать, отвечал себе же - им управляли сильнейшие эмоции, переросшие в убеждение, а затем и в осознание собственной правоты. А в основу всего легло знакомство с Учением Христа! Так что это, если не Вера? И вновь сам себе Арканий отвечал: - Да, Вера! Вараввой управляла…. Вера в Учение Христа! Но, позвольте, - теперь возражал себе Арканий, - одно из основных положений Учения и Веры Христовой: «Не убий!». Как же быть с этим? – Он понял, что попал в замкнутый круг, из которого одна логика и только логика вывести бессильна. А наставления прокуратора относительно Вараввы? Прокуратор составил мнение о нем лишь на основе его, Аркания, доклада. И снова возникали вопросы. Неужели прокуратор предвидел возможный ход событий? На основании чего предвидел? Поверил в невероятную силу Учения Христа? Так что ли? Ведь он тоже прочитал Нагорную проповедь!
Снова ощутив себя в замкнутом круге, Арканий оставил эти мысли, и вернулся на дорогу, подсвеченную бледным светом уходящей луны. Ночь еще держала землю и небо в объятиях, но уже готовилась уйти. Это угадывалось по легкому серому намеку, появившемуся на востоке на фоне тотальной тьмы. Белесая, светлеющая на глазах полоса разливалась по горизонту, и скоро восток вспыхнул веселым предвестием восхода. Любуясь игрой красок, всадник увидел, как по другую руку возникла темная и пока неясная полоска моря. Он приближался к цели.
Прокуратор в этот утренний час находился в нижнем зале дворца за рабочим столом. Сегодня он хотел закончить свой труд. Не лишенный патрицианской склонности к пышности и значительности, прокуратор изменил название, теперь оно звучало так - «Opus magnum – Главный труд». При этом он не тешил себя перспективой публичной славы, лаврами Вергилия, Цицерона или Горация. Его опус, как он надеялся, мог иметь прикладное значение лишь применительно к Иудее: одной из множества римских провинций. Пилат работал упорно и кропотливо. Его не расхолаживала даже мысль о том, что его труд вряд ли найдет своего Мецената. Кому он передаст его? Дряхлому Тиберию, забросившему все дела и блуждающему в бездне порока и разврата? Калигуле, прогнившему на корню смолоду? Нет! Прокуратор Иудеи может рассчитывать только на себя. Так сложились обстоятельства. А если поставленная цель не будет достигнута, он передаст свой труд следующему прокуратору и, тем самым, выполнит свой долг до конца.
Арканий, как только появился во дворце, немедленно был принят прокуратором. После приветствий оба расположились в «триклиниевом» отсеке, где уже хлопотали Луция и Тертулла.
- Не торопитесь перейти к делу, - заявил прокуратор, - голод и усталость - скверные помощники. Арканий не стал возражать. Поглощая холодное вареное мясо с овощами и приправой перца, настоенного на слабом уксусе, он ловил на себе пытливые взгляды, которые прокуратор бросал на гостя, при этом лениво отправляя в рот зерна граната и запивая их маленькими глотками воды. Арканий насытился, сполоснул руки и начал:
- Случилось непредвиденное. Первосвященник Кайафа вчера вечером исчез. И сейчас его местонахождение неизвестно.
- Вот как? Но он мог уехать куда-нибудь без предупреждения, не так ли?
- Точно так. Но есть веские основания полагать, что из этой поездки он никогда не вернется. Оттуда еще никто не возвращался.
- Так, так, - любопытство угасло в глазах прокуратора, теперь в них сквозила озабоченность, - что же Вы намерены предпринять?
- Это зависит от прокуратора, если Служба получит указание, она подключится к расследованию.
- Считайте, что оно получено, - прокуратор помолчал, - с того момента, когда поступит официальное сообщение. В каком направлении предполагается вести расследование?
- В направлении розыска группы преступников. Кайафа не собирался покидать города. Он пропал в городе, да так, что не осталось никаких следов. Одному человеку это не под силу. Следовательно, действовала группа.
- Да, но - мотив?. Какой мотив мог объединить этих людей, если это не ограбление и не разбой?
- Да, прокуратор. Это не ограбление и не разбой. Кайафа не носил с собой деньги по городу. Ни его дом, ни дом тестя, который хранит деньги семьи, не подвергались нападению. Предполагаемый мотив прост – месть. Во-первых, это могут быть родственники осужденных Кайафой. Должен сказать, что от некоторых его судебных дел и приговоров тянет весьма дурным душком. К тому же этот слух! Он непременно появится в ближайшее время. Слух о том, что судебные дела Кайафы будут пересматриваться. Он подтолкнет людей к порогу Синедриона, а следствие – к этой версии. Во-вторых, это могут быть люди, потерпевшие от него материальный ущерб. Кайафа не был корректен в денежных делах. Судите сами, - Арканий извлек записи Моше, - вот выписка из приходно-расходной книги Синедриона, - здесь указаны суммы выплат, но не указано кому и за что. И наоборот, есть реальные люди, которым Кайафа должен, но нет выплат. И таких наберется немало. И если исчезновение первосвященника их рук дело, то они, я полагаю, не остановятся на этом.
- Поясните, почему Вы так думаете?
- Как известно прокуратору, есть положение Синедриона, согласно которому городская стража охраняет жилище первосвященника. Кайафе этого было мало, он добился выделения охраны и для дома тестя – хранителя семейного богатства. Но поскольку Кайафа … ммм …сложил с себя полномочия, охрана будет снята. И я полагаю, как только это произойдет, те же люди, раз уж они решились на похищение, попытаются возместить и нанесенный ущерб.
Арканий замолчал, глядя в глаза прокуратору. Теперь они были спокойны.
- Да, Арканий, это выглядит убедительно. Но это Ваши предположения. Расследование по линии местной власти возглавит, разумеется, этот фанатик-фарисей Савл из Киликии. Он может выдвинуть любую другую версию, к примеру, о причастности к делу Вараввы, либо кого-то из учеников Иисуса?
--Да, прокуратор, может. Что касается Вараввы, помилуйте, всем известно, что Кайафа спас ему жизнь. Где же мотив? Его нет. Относительно учеников могу сказать: Кайафа после казни Иисуса позаботился, чтобы все они были под наблюдением. Занимается этим как раз- таки Савл. Но Вы правы - эта версия может появиться. Что же касается самого Савла, то мне кажется, он не будет проявлять активность в расследовании.
- Так, так. Понимаю, он был одним из тех, кто подписал донос Кайафы Императору, а теперь является одним из претендентов на место первосвященника?
- Именно. Слишком ретивое расследование может извлечь на свет божий эту историю с доносом Императору и подписями. Ведь как думает Савл? Как, когда и вообще отреагирует ли Император на донос - неизвестно. Если же это дело всплывет сейчас, то на амбициях Савла можно будет поставить крест. Надо полагать, что и Синедрион не будет подталкивать Савла, поскольку и ему не нужна огласка и дела с доносом на прокуратора, и дела о провоцировании беспорядков в городе накануне Пасхи. И потому мне представляется вероятным, что Савл и Синедрион будут сдерживать активность Службы и мешать ей.
- И расследование зайдет в тупик?
- Да, расследование, я думаю, очень скоро зайдет в тупик.
- Нет, Арканий, нет! Я надеюсь на Вас и полагаю, что тщательная и вдумчивая отработка версии… э … о материально обиженных преступниках может дать результаты. Я и думать не хочу о том, что будут болтать в Сенате и Риме о беспомощном прокураторе и бессильной Тайной Службе. Так что расследование должно привести к логическому концу. И было бы неплохо, если бы заключительный аккорд этого дела пролил свет на финансовые аферы этой пары: Анна и Кайафы, кобры и эфы, тестя и зятька. Подумайте.
Теперь в глазах прокуратора играл мстительный огонь:
- Итак, вернемся к исходной точке. Сегодня исчезновение Кайафы вызовет переполох, его будут искать, не найдут и, вероятно, завтра Синедрион отправит ко мне гонца с официальным сообщением. Ввиду важности события предстоит визит в Иерусалим. Но, я думаю, не стоит торопиться с этим. Сегодня я намерен отправится морем в лагерь Цинциннат для инспекции Первой Сводной когорты Двенадцатого легиона. Полгода назад туда из Фракии перевели двух новых трибунов (в римской армии когортой командовали три трибуна, ежедневно, поочередно меняющие друг друга, прим. авт.). Пора посмотреть, как они справляются со своими обязанностями. И знаете, один из новых трибунов – по имени Веспасиан - сын человека, которого я хорошо знал. Его отца звали Флавий Петрон. Он был сборщиком сороковой доли в Газе, а затем в Пелусии. (Сборщик сороковой доли – имперская должность. В современном понимании таможенник, взимающий ввозную пошлину. прим. авт.). И представляете, он так зарекомендовал себя, что в этих городах-портах ему поставили статуи с надписью: «Справедливому сборщику». Это к слову. Вернемся к Цинциннату. Природа там изумительная: кудрявые кедровые рощи, изумительный воздух, чистейшие, прохладные источники, мягкая зеленая трава, словом, идеальное место для отдыха. А Вы, Арканий, заслужили отдых, и потому будете сопровождать меня в поездке. А Иерусалим – Иерусалим подождет. Зная Вас, мне думается, что Калвус и Лупус не сидят без дела и пока обойдутся без начальника Тайной Службы. А сейчас, Арканий, займитесь собой, приведите себя в порядок с дороги.
Арканий долго нежился в прокураторской терме, плескался в подогретой воде, доставляемой во дворец из ключевых источников лагеря Цинциннат. Затем разомлевший наслаждался в прохладном фригидарии.
А в Иерусалиме в это время воцарялся хаос и беспорядок. Десятки людей разыскивали первосвященника, но нигде не могли его обнаружить. Образовался своеобразный паломнический маршрут: дворец Ирода Великого, Иерусалимский Храм, дворец первосвященника и дом его тестя Анна. Первым этот маршрут в то злополучное утро проложил дисциплинированный Даниил. Следуя по этому кругу, который он про себя окрестил порочным, Даниил увидел, что в процесс хождения и поисков Кайафы с течением времени втягивается все больше и больше людей. Одним из последних к ним присоединился и Варавва.
Если бы наблюдатель, следивший за ним вчера с вершины мертвого холма, видел Варавву сегодня, то он бы удивился произошедшей с ним перемене. Сегодняшний Варавва, как работник, по отношению к Варавве вчерашнему, не шел ни в какое сравнение. Если у того Вараввы все горело в руках, то Варавва сегодняшний был нетороплив и заторможен. Он все делал медленно и без желания. Часто садился на траву «триремного» склона и подолгу отрешенно смотрел в одну точку в основании стены, затем вставал и нехотя продолжал дело. К концу дня Варавва закончил восстановление стены, подчистил площадку, где готовил раствор, смыл подтеки раствора с уложенных в кладку камней, убрал инструменты и направился к дворцу. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что Варавва не в себе, что он взволнован и напряжен. На площади перед дворцом он с удивлением обнаружил, что ему остается только присоединиться к людям, с утра жаждущим встречи с первосвященником. Варавва успокоился и даже стал покрикивать вместе с другими, что, мол, Кайафы никогда нет на месте, когда он должен выплачивать деньги. Савл, уполномоченный Синедрионом организовать поиски первосвященника, только разводил руками, показывая тем самым свое бессилие.
День прошел в бесплодных поисках. Утром следующего дня Синедрион отправил в Кесарию Палестинскую гонца с сообщением об исчезновении Кайафы. Возвратившийся в Иерусалим гонец привез известие, что прокуратора нет в резиденции, что он инспектирует войска и затем прибудет в Иерусалим.
Город начал погружаться в пучину скандала и хаоса.
Параллель операция Вирус и дело Понтия Пилата
© Copyright: Анатолий Самсонов, 2011
Свидетельство о публикации №211092900452
Свидетельство о публикации №211092900452
Рецензии