Какая в этой варварской стране человечность!

Славный город Кельн всегда привлекал внимание туристов. Х1У век не  был в этом отношении исключением.  В те времена Кельн являлся одним из крупнейших городов Европы:  в нем проживало более сорока тысяч человек и насчитывалось около  150 церквей. Был в Кельне и свой университет. Но главное, что привлекало   сюда  и многочисленных паломников, и просто   праздных путешественников, был собор, где хранились мощи трех волхвов – тех самых, которые, ведомые звездой, пришли поклониться Младенцу Христу. Этот собор был заложен   в 1248 году  на месте древней христианской церкви, история которой восходит к 1У веку, и освящен только в 1322-м. Правда, до завершения его было еще далеко (эффектные башни западного фасада были достроены  в 1880 году), однако даже в недостроенном виде он считался одним  из самых высоких христианских храмов.
В общем, и в Х1У веке в Кельне было на что посмотреть, и потому неудивительно, что   в 1333 году его посетил   знаменитый итальянский поэт Франческо Петрарка (1304-1374).
Петрарке повезло: он приехал в Кельн в канун дня св.Иоанна Крестителя (24 июня) и стал свидетелем  одного древнего красивого обычая. «Вдоль всего берега Рейна, – сообщал он в письме к другу, – выстроилась сияющая  бесконечная вереница женских фигур. Я поразился: боги праведные, какая красота, какая осанка! Тут мог влюбиться всякий, кто пришел бы сюда еще  со свободным сердцем».
Однако сердце Петрарки   не было свободным. С 1327 года оно принадлежало  мадонне Лауре – той, которую Петрарка   безответно и безнадежно любил  всю жизнь. Образ идеальной и бесконечно-далекой возлюбленной  озарил весь земной путь поэта и стал главным источником его вдохновения. Сонеты на жизнь и смерть мадонны Лауры  навечно обессмертили его имя.
Так что напрасно  юные жительницы  Кельна  бросали украдкой взгляды на меланхоличного  итальянца. Ни одна из них не стала его музой, несмотря  на чувство умиления и восторга, охватившего поэта на берегу Рейна, в канун дня св.Иоанна. «Скопление народа было невероятное, но без всякой сутолоки, – пишет он. – Одна за другой, живо, некоторые опоясавшись пахучими травами, с поднятыми выше локтей рукавами женщины мыли в потоке ладони и белые руки, о чем-то мягко переговариваясь неведомой мне речью».
Как видим, Петрарке  понравилось в Кельне абсолютно все, даже немецкая речь показалась ему мягкой и нежной .Между тем он отправлялся в Германию не без некоторого предубеждения. Подобно  другим итальянцам, он  мнил себя прямым потомком  древних римлян; немцев же почитал   воинственными и неотесанными дикарями. Каково же было его удивление, когда он оказался в большом  процветающем городе   среди культурных и благожелательных людей.  «Поразительно, какая в этой варварской стране человечность, какая красота строений, какая опрятность жен!» – восхищается он.
Приятно поразило Петрарку и то, что, оказывается, в  этой «варварской стране» были хорошо известны и его стихи, и он сам. Как только он приехал, к нему на постоялый двор  явились представители местной интеллигенции   и вызвались быть его переводчиками и гидами.  Они-то и посоветовали Петрарке   первым делом пойти на берег Рейна  и полюбоваться старинным обычаем, смысл которого заключался в том, чтобы  смыть с себя все беды на год вперед.
В последующие дни Петрарка без устали осматривал  в сопровождении добровольных экскурсоводов кельнские  достопримечательности. Он восхитился недавно освященным собором; благоговейно созерцал мощи трех волхвов; посетил церковь св.Марии на Капитолии, построенной на месте  древнеримского храма, и, наконец, был на месте гибели св.Урсулы и ее одиннадцати тысяч спутниц, принявших здесь смерть за христианскую веру.
Впрочем, Петрарка признается, что  экскурсия по Кельну  была ему приятна  «не столько  благодаря  тому, что пронеслось перед глазами, сколько благодаря воспоминаниям   о предках, которые в такой дали от родины оставили столь блестящие памятники римской доблести».  Кельн, по его мнению, обязан своим процветанием   исключительно римлянам, основавшим его в  первом веке н.э. и давшим ему имя, которая означает всего-навсего «колония». Вероятно, кельнцы  не возражали потомку древних завоевателей, тем более, что разговор велся по-латыни – языке межнационального общения   образованных европейцев того времени.
Помимо рассказов  о римских  древностях и христианских святынях, гостеприимные кельнцы  читали  итальянскому поэту свои латинские стихи. Петрарка, немало  удивленный тому, что «германское небо взращивает поэтические души», благосклонно отнесся  к литературным опытам своих собратьев по перу. «Тонких поэтов вскормила  Германия, школу прошедши», – заметил он. Однако немецкая поэзия показалась ему не очень серьезной: все любовь да любовь… Ясно, что немцам больше по душе не суровый эпический поэт Вергилий, а Овидий с его любовными элегиями и фривольной «Наукой любви». Впрочем, не исключено, что  программа  литературного вечера (или вечеров) была рассчитана на предполагаемые вкусы Петрарки – певца любви.  Благоразумные  кельнцы сочли, видимо, что итальянца лучше  попотчевать легкой поэзией, а глубокомысленные  философские вирши лучше  оставить при себе…
На прощание не только  люди, но и природа  преподнесла Петрарке сюрприз. Правда, не очень приятный. 29 июня, в день отъезда, стояла такая   необычайная жара, какой давно  не было и в Италии. Солнце палило нещадно, а совершенно безоблачное  ослепительно-синее небо всем своим видом давало понять, что  и под ним способны вырасти поэтические души.

(Статья опубликована в "Московской немецкой газете")