пока безымянно 2

В те же часы у открытого в ночь окна Соня возвращалась мыслями к людям, которых она видела в последнюю неделю или две перед отъездом. Старые друзья и те, кого можно было назвать просто знакомыми. И, как всегда, те, для кого не находилось подходящего определения.


В предпоследний вечер она виделась с Таней.
Таня. Удивительно было теперь со стороны наблюдать за тем, как их жизни каким-то странным образом переплетались. События происходили похожие, но будто в кривом зеркале. Одни детали выгибались в одну плоскость, другие - в противоположную. И угадать, что будет дальше - невозможно.

Таня пришла, как обычно, будто бы неуверенной походкой, но как всегда с удивительно прямой спиной. Таню без этой королевской осанки было представить так же невозможно, как без твёрдого изгиба рта и улыбки в глазах. Она улыбалась почти всегда одними глазами, и смеялась обычно ими же. Но и смех, и улыбка её всегда были заметны собеседнику, и не всегда сразу можно было осознать, что её губы плотно сжаты и форма их ничуть не меняется.

По Тане никогда нельзя было сразу сказать, что у неё внутри. Твёрдость - вот что всегда было снаружи. Но первое, что бросилось Соне в глаза при той встрече - это отсутствие той самой твёрдости, которая и была в Тане надёжным оплотом. Широко распахнутые глаза искали Соню в толпе у канала Грибоедова, будто ничто другое не могло бы их успокоить. Наконец отыскав друг друга, они едва ли не впервые обнялись.
И то ли Соне показалось, что Таня вдруг стала выглядеть увереннее, то ли просто сама Таня взяла себя в руки, а может, эта встреча действительно успокоила её.

Несколько раз, довольно давно, Соня говорила, что ощущает Таню слишком взрослой для себя. Оказавшись в похожих - но всё же с коренными различиями - ситуациях, они увидели себя в них по-разному, и это казалось Соне почти неодолимым препятствием к пониманию.

Ещё прошлой осенью, когда они встретились недалеко от того же места, кажется, это даже был суши-бар - когда она, не выдержав, запинаясь, рассказывала Тане - самой первой - да и в общем почти последней - о том, что творилось в голове неделю - неделю, которую она и тогда, и сейчас считала, возможно, самой тяжёлой за все её двадцать с лишним лет, а Таня сидела напротив и молча слушала - ещё тогда она явственно ощутила, что Таня слушает, но не может слышать всего до капли.

Потом, несколькими неделями позже, Соня, не веря ушам, слушала от неё почти те же слова и снова понимала, что Таня говорит и видит то же, но через призму своей взрослости. Взрослость эта была во всём - даже в её привычке к комфорту и налаженному ритму жизни, который раз и навсегда установился вместе с уходом из её жизни в неизвестном направлении человека, который раз за разом ставил всё с ног на голову. Это была отдельная история, но Соня не чувствовала за собой права расспрашивать об этом времени. Когда Таня начинала говорить сама - она слушала. Но только так.

Но даже тот вихрь, который наконец раз и навсегда был отправлен самой Таней подальше от себя, не с мог сделать того, что смогла сделать ситуация, в которой своей же волей оказалась она сейчас. То есть строго говоря, ещё тогда - прошлой осенью. Но всё это время - почти год - Соня почти физически видела, как упорно и безустанно Таня загоняет всё происходящее в рамки собственного видения мира, своей чётко структурированной системы координат.

В этом было их главное различие - Соня, что бы ни творилось вокруг, раз за разом заставляла себя расширять сознание и принимать действительность такой, какой она перед ней представала. Она боролась с головокружением, прикуривала не с той стороны, сшибала косяки и вместо ниток резала пальцы. Но заставляла себя принимать всё это.

Таня же до последнего момента, до последней возможности пыталась не менять в голове привычного уклада. Нервно стряхивала пепел, буравила взглядом стол, исписывала тетрадные листы письмами - кстати, большинство - Соне. Она боролась с реальностью. Прогибала её под себя. И даже почти успешно.

И тем более удивительно то, что именно тогда - незадолго до Нового Года Соня услышала от неё песню, которая стала для неё впоследствии одним из самых сильных толчков по направлению к реальности.

Всеобщая серость - при нашем-то уровне!
Росли вроде умными - выросли дурнями.
Мундиры напялили, стаканы наполнили,
Едва захмелев, протрезвели и поняли,

Что вот она - жизнь, а податься в ней некуда.
Есть соцреализм - порожденье совдепово.
Кому пировать у стола ненасытного -
А кому вековать у корыта разбитого.

А Бог с ним, плевать я хотел на их месиво -
Покуда мне голодно - значит, мне весело!
Вся боль впереди - расступись, голь халявая!
Эх, рваные джинсы, карманы дырявые.

Махнуть, что ль, куда - всё на мне, что не собрано.
Страна велика, шофера - люди добрые!
И жить от песни к стакану, от стакана да к песне..
Ты спросишь, чего не сидится на месте мне?

Нет, я мог бы найти себе толстую женщину -
Хозяйку, работницу, секс-бобму - на меньшее
Я не согласен, да никто не подпишется -
И славно - одному мне куда легче дышится.

..

Со времени той песни прошло - неужели всего? - около девяти месяцев, и только сейчас Соня увидела в Тане - в её движениях, в диком взгляде, в страшных, страшных словах - то, что, возможно, заставило её ещё тогда, давно, дать Соне эту песню.

Соня не могла потом воспроизвести целиком ни единой реплики из долгого разговора, имевшего место чуть больше недели назад, она помнила лишь отдельные фразы, врезавшиеся в память как осока в раскрытую ладонь.

"первая операция перенесена на середину октября..", "на вторую придётся лететь в Гамбург..", "все деньги на лечение", "конечно, лечу с ним, и в Москву на первую тоже..", "ему дали зарплату, так что теперь есть на что купить еды..", "живём то у моих родителей, когда дома никого, то в Буквоеде.."

Это Таня. Таня! И Таня счастлива. Она понимает, что это не подготовка к жизни, и она живёт. Она знает, что жизнь - это поиск крова каждый вечер, это страшный диагноз, состоящий только из двух слов, это работа, работа, это поездки на дачу на последней электричке, где придётся, краснея, просить бабушку о ещё одной ночёвке.

Таня почти не курит, Таня смотрит своими огромными глазами, стоя на Благовещенском мосту, как Солнце опускается за крыши домов на любимом с детства Васильевском, Таня со смешком говорит "я с умилением смотрю на собак, а он с умилением смотрит на детей.. это что-то да значит", Таня не знает, что её ждёт завтра. Таня, вздрагивая плечами, смеётся, и шепчет: "покуда мне голодно, значит, мне весело".

Таня живёт.



Автор песни - А.Васильев

осень 2011