Дом у реки

Дом у реки.

Пролог.


…Это было старое, двухэтажное строение, с крошащимися от сырости и времени бревенчатыми стенами, густо населенными древесными жучками – лакомый кусок для дятлов, в изобилие населявших лес, но птицы, равно как и другая живность, обходили стороной это место. Дом стоял посреди болота, круглый год источавшего белесый, ядовитый туман, год, за годом превращавший стены дома в трухлявое крошево – стоило прикоснуться к стене, и от нее отделялись куски гниющего дерева. Его не было видно с дороги, пролегавшей всего в пятистах метрах от Дома, где, за извилистой речушкой, около выезда из города,  стоял деревообрабатывающий завод. Было трудно поверить, что каких-то двадцать лет назад, эта речушка, получившая в народе нелестное прозвище «говнотечка», была судоходной и чертовски глубокой, а вода была в ней настолько чистой, что стоило бросить в воду медную монету в пять копеек – ее было видно на дне, а глубина была около десяти метров. И если вам довелось бы плыть по этой реке – двадцать лет назад, то вы смогли бы увидеть, как мужчина закладывает первые бревна в основание Дома. Он устало кладет топор, и оборачивается к милой невысокой девушке, с черными, как  уголь, волосами. Ее глаза были полны ласки и гордости.. Она подошла к мужчине, обняла его, взъерошив губами его черные, с проседью, волосы.
«Это прекрасное место для Дома, - думал мужчина, с любовью глядя на жену, которая рвала незабудки, тут и там усеивающие лесную траву, - чудесный вид на город, на реку, где так хороша рыбалка летом» - раньше на удочку здесь ловилась золотистая стерлядь, изредка в сети попадался осетр. Мужчина сидел на высоком берегу, глядя вдаль, на голубовато-серебристую рябь на воде – его взгляд был устремлен в будущее. На месте их будущего дома почва была мягкой, и мужчина предусмотрительно вбил в податливую почву сваи. Он не знал, да и не мог знать, что через несколько лет после того, как он закончит строительство дома, болото, невесть откуда взявшееся, начнет наступать, превратив уютный дворик и лужайку перед Домом, в непроходимую топь – словно лес, вековую тишину которого он нарушил стуком топора, мстил ему за то, что он нарушил его владения…
Теперь же Дом вырастал, словно злокачественная опухоль, из болота, затянутого колючим кустарником, его сваи, и весь первый этаж, вплоть до окон, были скрыты вонючей болотной жижей. Завод умертвил реку своими ядовитыми выбросами, и теперь в ней едва теплилась жизнь – она текла извилистым, водорослевым ручейком осенью, когда березы, захватившие ее берега, роняли в нее свои листья, и обильно  разливалась летом. Иногда даже казалось, что она вот-вот возьмет назад свое – уровень воды поднимался достаточно высоко, но лишь для того, чтоб через несколько месяцев, когда уйдут последние купальщики, вновь превратиться в угрюмый ручей, с кучей хлама на дне – ржавыми ободами колес, сетками от кроватей и бесчисленным количеством пивных банок….
Ночью, когда всходила луна, когда тени от голых тополей покрывали землю и были острыми, словно лезвия, в старом Доме, крыша которого, местами обвалившись, была покрыта толстым слоем мха, за грязными стеклами его, что-то двигалось. Темный, размытый  силуэт в лунном свете не имел имени, но было что-то страшное в нем, его  стремительных движениях, в пламени свечи, которое тускло, освещало заплесневевшую мебель, разбитую посуду на полу, книги, в пыльных шкафах. Этим силуэтом было зло. Оно призывало, манило кого-то. Оно навсегда поселилось в этих местах…

Часть первая.
Глава первая.
Возвращение.

В окно струился серый, призрачный свет раннего утра. Весь мир за окном вдруг стал серым, все краски растворились в холодной, влажной дымке. Утренний ветер, казалось, тоже был серым, плотным; его тугие, холодные струи  сквозили сквозь крошечные щели в окнах и шевелили занавески, а в вышине рвали в клочья хмурые, осенние тучи, низко нависшие над землей. Было холодно, чертовски холодно и одиноко в этом большом доме, в воздухе которого чувствовалось, что его недавно посетила смерть. В нем стояла тишина, не мирная тишина покоившейся на своих местах мебели, молчащей пасти камина в первом этаже, занавесок и штор, пропускающих смутный, призрачный свет раннего утра, слишком раннего, чтобы пить кофе, или сладко потягиваться на постели – молчание, разразившееся в доме, напоминало тишину после разорвавшегося снаряда. В нем гудел каждый нерв; занавески на кухне, и шторы в спальне скорбно повисли на гардинах, как будто в отчаянии опустив руки; иногда, от порывов ледяного ветра, раздавался скрип половицы, или чего-то в массивных, тяжелых диване и кресел, расположенных возле камина. При этом казалось, что последним неловко, и они просят прощения за то, что нарушили тишину. На втором этаже, в спальне, на широкой кровати, среди скомканных простыней лежал мужчина в синей спортивной куртке с капюшоном, в джинсах и запачканных грязью ботинках фирмы «Гриндерс». В трубах кухонной печи и камина тихонько завывал ветер, подкидывая ворохи опавшей листвы к входным дверям, и шелест их напоминал о том, что вскоре ветер задует сильнее, принеся с собой снег. Ледяной ветер спокойно, по хозяйски, гулял по улочкам спящего городка, затерянного в гуще лесов, покрывая маленькие лужицы тонким слоем прозрачного льда, хрупкий, стеклянный слой которого позже непременно будет разбит  мальчишками и девчонками, спешащими в школу с толстыми ранцами за плечами. А пока – он был полноправным хозяином в этом маленьком городке, который чутко и неспокойно спал на мягкой подстилке дремучих лесов на рассвете холодного октябрьского дня. Мужчина, лежащий на кровати, вздрогнул, подтянув к животу колени, застонал, и вдруг резко поднялся и сел на краю кровати. С минуту он озирался по сторонам, находясь в цепких объятиях минувшего сна, зябко поежился, и глубоко вздохнул  - в воздухе промелькнуло еле заметное облачко пара.
- Черт, - хрипло пробормотал он.
… Через несколько минут он сидел на корточках у камина, в гостиной. Подбрасывая в огонь березовые поленья, он с наслаждением подставлял жару свое лицо, заросшее жесткой, с проседью, щетиной. Поленья тут же занимались огнем, весело потрескивая в тишине недавно осиротевшего без нее дома, и наполняя воздух упоительными волнами тепла, которое согревало его озябшее тело, отчего сразу захотелось спать. Мужчина уселся в плетеное кресло, зябко зевнул, сквозь набежавшие слезы посмотрел на дрожащее пламя, вытер ладонью покрасневшие глаза, и уже собирался было идти наверх, за одеялом, как вдруг его взгляд наткнулся на маленькую фотографию в золотистой рамочке, стоящей на каминной полке. Сердце его вдруг забилось сильнее. Он встал, стараясь смотреть в пол, и мысленно определяя место на полке, где должна была стоять фотография, провел по ней рукой, вздрогнул, когда его рука наткнулась на холодный металл рамки. Осторожно взяв ее за уголок, он пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, по-прежнему стараясь не смотреть на фотографию; преодолел несколько ступенек, и вдруг запнувшись, растянулся на них, больно ударившись кобчиком. Фотография в рамке, жалобно звякнув, ударилась о деревянную ступеньку, стекло треснуло неровной полосой. Мужчина повернул голову, и рамочка оказалась как раз на уровне его глаз. Он сел на ступеньку, бережно  положив фотографию на колени, сжал голову руками, и надсадно, отрывисто зарыдал, слушая завывания ветра в трубе камина. Его слезы капали на треснувшее стекло рамки, за которым была изображена счастливая пара – Он и Она, те, что навсегда остались счастливы тогда, почти год назад… Трещина на стекле прошла между ними, разделяя их навсегда… Он плакал, его рыдания рвались из самой глубины, угрожающе сдавливали сердце и грудь, отчего становилось трудно дышать. Он вдруг осознал – к а к  с и л ь н о  он ее л ю б и л, а теперь ее нет рядом, и больше никогда не будет, она ушла, забрала с собой его счастье, его жизнь, его сердце, оставив лишь тело, обреченное в муках провести здесь остаток времени, отпущенный ему…
- Вернись, - он гладил ее волосы соломенного цвета, которые тогда развевал теплый ветерок, и которые теперь замерли на фотографии, на фоне южных голубых елей. Он провел пальцем по ее лицу, очертив его правильный овал, поцеловал ее яркие, казалось, живые глаза цвета морской лазури, если она смотрела в небо, и цвета ласковой, зеленой травы, когда ее лицо было в тени. Она улыбалась с фотографии счастливой улыбкой, а он все плакал, жгучие слезы катились по его щекам, застревая в густой щетине. Взглянув на свое изображение, он вдруг с горечью осознал, как  он истосковался по себе – тому мужчине, в волосах и щетине которого еще не было седины, он был чисто выбрит, и коротко пострижен, его глаза искрились счастьем, словно морская волна, сверкающая крошечными, солнечными бликами.… Как давно это было – почти год назад, но он бы назвал этот отрезок времени Годом-до-конца-Нашей-Эры, после которой спустились Темные Века…. Теперь он, целуя фотографию, прощался с ней, поднимаясь по лестнице наверх, в ЕЕ комнату, где были заживо похоронены все воспоминания о ней – ее журналы, трусики, халаты, платья, косметика, фотографии, и другие вещи, при виде которых его сердце взрывалось болью, становилось трудно дышать, и к горлу подкатывал комок горечи, от которого хотелось кричать, кататься по полу, вопить, а позже, осушив бутылку, другую водки в ЕЕ комнате, разговаривать с ее вещами и фотографиями, и порой, как ему казалось, в порывах ветра за окном, иногда слышать ответы… Мужчина теперь редко выходил из дома, лишь для того, чтобы отправиться в придорожное кафе, в  километре от его жилища, и, запасясь спиртным, ежась от холода, и втягивая шею в поднятый воротник пальто, поспешить обратно. Он последнее время практически не ел, если исключить один-два пакета лапши быстрого приготовления, зато чертовски много пил, и спал  целыми сутками. Тяжелый сон, похожий на смерть на пропитанной перегаром подушке, смягчал боль, пусть ненадолго…
- Это путь в сумасшедший дом, Василий, - его тесть – Алексей Петрович, работающий главным энергетиком на местном деревообрабатывающем заводе,  однажды застал его на диване – тот был в стельку пьян, на груди его стояли несколько фотографий, с которых его жена с укором, как ему казалось, смотрела на него. В ту ночь он увез его к себе, заперев дом, в котором теперь жили призраки прошлого – ее шелковый халат, небрежно брошенный на спинку кресла, и все еще хранивший (Боже, от этого можно сойти с ума), запах ее тела; ее зубная щетка, осиротело торчащая в стаканчике, в ванной; призрак стакана с апельсиновым соком, наполовину отпитым ею, и который Василий не выливал до тех пор, пока тот не зарос плесенью, и который с праведным гневом он разбил об стену, за то, что сок в нем из солнечно-желтого превратился в серо-коричневый, с цепкими, бурыми нитями плесени, проросшими в нем, словно клок седых волос – тогда он вдруг понял, с какой сверхъестественной скоростью время пожирает все то, что было так дорого ему – их постель, и подушка, на которой сохранился отпечаток ее головы – все затягивала пыль, а он не смел прикасаться к тому, чего касалась она, свято храня ее присутствие в доме…
…Это произошло в один из вечеров, в конце августа, когда ночи уже становились холодными, а в разгар жаркого дня порой вдруг налетал холодный порыв ветра, дующего с севера, словно напоминая о том, что пора собирать пляжные зонтики, и поверх маек и шорт надевать свитеры и джинсы. По вечерам спускался густой туман, от которого стволы и ветви деревьев, еще богатые листвой, блестели в лучах фонарей, и березы стыдливо прятали в его густой пелене редкие желтые листья, пытаясь чуточку отдалить неминуемое приближение осени. В тот день Лена взяла «девятку» Василия и отправилась в областной центр, чтобы записаться на прием к врачу  - к тому времени они были женаты четыре года, и планировали завести ребенка, но Лена настояла на своем и мужа медицинском обследовании, поэтому, заплатив немалые деньги одному из профессоров, поехала договариваться о дне, когда им можно было приехать. Василий в тот день был занят – чертовски занят, хотя, убей, он не мог вспомнить – чем. Он не хотел  отпускать ее одну, но она была непреклонна, говорила, что у профессора, к которому она записалась, огромная очередь, и что если она не поедет, деньги, заплаченные ранее, вылетят в трубу. Она села в машину, повернула ключ, но та не заводилась. После нескольких безуспешных попыток в течение получаса завести мотор, Василий обнаружил причину – полетел бензонасос, который он с торжествующим видом извлек из под капота, с ног до головы перепачкавшись смазкой. Сходил в гараж, и на верстаке обнаружил новый – старый уже давненько барахлил, и Василий предусмотрительно купил новый. Поменять – было делом пяти минут, и вот, мотор послушно отреагировал на поворот ключа, Лена, улыбнувшись, крепко чмокнула мужа в губы, и, пообещав к обеду вернуться, нажала на педаль газа, и, шумно  выехав на шоссе, вскоре скрылась из виду. А Василий продолжал стоять с глупым видом, улыбаясь вымученной улыбкой, вдыхая сизый бензиновый дымок, глядя вслед удаляющейся белой девятке, и, сжав ладони, перепачканные смазкой, вместе, тер их друг об друга с видом человека, совершившего какую-то ошибку, и теперь раскаявшегося за нее. Тот чертов бензонасос! Если бы в его гараже не оказалось этой сраной железки, тогда, может быть…. Но, как всегда бывает, таких «может быть» и «если бы» находится тысяча…
К обеду Лена не вернулась. И к ужину. Василий сидел на крыльце, пил водку, из запотевшей бутылки, и дрожал от холода, хотя на улице было сравнительно тепло – холодный пот тек по его спине и шее. Он сидел, напряженно уставившись вдаль, где, за горизонт убегала серая лента шоссе, пересеченная еле заметной пунктирной полосой, которая была почти скрыта белесой туманной дымкой, выползающей из леса. Треклятая сотовая связь появилась в городке годом позже – как всегда, вовремя! А то он мог бы позвонить ей, спокойно поинтересоваться, почему так долго, и, услышав ее: «уже подъезжаю», выйти на крыльцо… Солнце садилось на горизонте, брызжа красным, будто его, словно помидор, давила невидимая рука, та, что секунда за секундой, минута за минутой, отнимала ее у него, а он сидел в оцепенении, вглядываясь вдаль, надеясь увидеть спасительные прямоугольные фары «девятки» но в глубине души его сердце обдавало волной арктического холода, а чей-то противный голос повторял: о н а   н е   п р и е д е т…
…Весь день, с момента ее отъезда он слонялся по дому из угла в угол – те дела, как часто бывает, по каким-то одному Богу известным подлым законам, оказались несрочными, а некоторые и вовсе отпали, и он думал о ней, отвлекая себя различными тупыми занятиями, чтобы отвлечь мысли о том, как ее губы прикоснулись к его, от звука закрывающейся за ней дверцы машины, от ее: «Ты точно не поедешь?» О, Господи, если только можно было все вернуть!
…Около семи вечера Василий, отец Лены Алексей Петрович, и его приятель, имя которого не имеет значения, ехали в машине его  приятеля , в сторону соседнего города, на восток. Спускались сумерки, шоссе было покрыто плотным слоем тумана, и водитель включил противотуманные фары. Туман оседал на лобовом стекле мелкой водяной пылью, тут же сметаемой щетками. В машине повисло молчание, которое никто не смел нарушать. Алексей Петрович невидящим взглядом уставился вперед, а Василий сидел на заднем сиденье, сцепив зубы так, что сводило челюсти, напряженно вглядывался в туман, по обочинам рассекаемый корпусом «Нивы». Его воображение играло с ним в дьявольскую игру: поминутно ему казалось, что он видит вдали искореженный корпус «девятки», с разбитым в крошку лобовым стеклом, из которого торчит окровавленное тело его жены. Он боялся за нее – о да, очень боялся, но вдруг в его мозгу всплыло, как пузырь, поднимающийся с темного дна подсознания, одно воспоминание – то, которое он похоронил давным-давно, и которое заслуженно было мертво двадцать лет, а теперь, словно оживший покойник, вставшее перед глазами во всей своей мерзости – воспоминание о том, что случилось тогда, двадцать лет назад, недалеко отсюда. Поначалу, попытавшись отбросить плохие мысли в сторону, он всматривался в сырой туман, говоря себе: «все в порядке, сейчас… появится машина… у нее просто сломалась машина… чертова колымага… как я мог отпустить ее одну…», но, чем дальше они ехали, тем отчетливее он понимал, что случилось самое худшее, что то, что было много лет погребено под счастьем и невзгодами другой, взрослой жизни, с ее проблемами и суетой, теперь явилось, чтобы потребовать не оказанные почести, без которых его предали забвению. Он теперь осознал, что страшные призраки прошлого никогда не оставляли его, а всего лишь прятались в темном углу, оживая после наступления темноты в виде редких ночных кошмаров, и непонятных  шорохах в их большом, старом доме, словно  ожидая наиболее подходящий момент напомнить о себе, выпрыгнуть, словно черти из табакерки, стряхнув с себя пыль десятилетий, и улыбнуться ему гнилозубой улыбкой. И к тому времени, как из тумана показался корпус белой девятки, мирно стоящей на обочине, с включенными габаритными огнями и открытой дверцей водителя, он уже все знал…
…Я покажу этой  суке… - словно потянуло могильным холодом из открытого склепа, и он непроизвольно вжал голову в плечи. Ему хотелось плакать, бить себя кулаками в лицо, но вместо этого он лишь крепче сжал челюсти, до крови прокусив нижнюю губу. Крепко, намного крепче, чем нужно, Василий сдавил плечо водителя. Тот ударил по тормозам, и пассажиры выскочили из теплого салона в холодный, сырой, лесной воздух. В машине никого не было.  Где-то, в голове того, прежнего Василия прозвучала мысль: «все в порядке, сломалась машина, и она пошла за помощью». Но другой, теперешний  Василий  знал, что это не так Он огляделся, и у обочины увидел щербатый, проржавевший значок, местами пробитый картечью, обозначающий километраж. На нем была только одна цифра, написанная белой краской, ставшей бурой от времени: 6. То самое место. Дьявольское число. Где-то внутри него ожившие теперь призраки загоготали. Он задохнулся от страха, ледяной пот потек по спине. Прислушался. Только собственное биение сердца, с силой кузнечного молота ухающее в ушах.… Тогда он набрал в легкие сырого воздуха и крикнул, и в крике его тонула бездна отчаянья, и страх, животный, безотчетный страх подсознательного предчувствия, в долю секунды перешедшего в уверенность, неумолимую и окончательную: ее б о л  ь ш е  н е т:
- Л – е – е – е – н – а – а – а!!!!
…За обочиной, справа, возле заброшенного археологами в конце семидесятых, карьера, поросшего высохшими, маленькими сосенками, начиналось болото. Давным-давно, оно было всего лишь небольшой, заболоченной лужицей, однако год от года продолжало расти, вопреки всем законам природы – поблизости не было ни одного водоема, должно быть, из-за раскопок подземные воды вышли на поверхность, и затопили карьер, говаривали старики. Болото росло, а полноводная прежде река стремительно мелела, как будто болото высасывало из нее жизнь. Так или иначе, болото представляло собой непроходимую топь, на поверхности которой рваным одеялом стелился туман. Воздух здесь был затхлый, как в подполье, воняло гнилью, и еще чем-то, отчего приятелю Алексея Петровича поскорее захотелось оказаться у себя дома, в постели, и уснуть с включенным светом, потому что ему показалось, что во тьме, среди черных стволов сосен, среди болотных кочек кто-то есть, и этот кто-то страстно желает, чтобы он ступил на податливую, гниющую почву. Солнце, расколовшись красными лучами, в агонии свалилось за остроконечные вершины сосен, утонув в тумане. Ядовитая, пахнущая гнилой растительностью дымка подбиралась к ногам троих, стоящих на границе топи. В свете последнего, умирающего луча, Василий заметил, что лицо Алексея Петровича было белым, как мел – в дрожащей ладони он сжимал что-то, что поднял с земли. Это что-то напоминало тряпку, вымазанную грязью. Медленно, очень медленно до него доходила мысль, которую его мозг отказывался принимать – это был кусок е е  п л а т ь я, с рукавом, перепачканный кровью…
…Остальное было как во сне – бешеная езда обратно, в трясущейся всем корпусом, Ниве, со скоростью не меньше ста шестидесяти…. Местное отделение внутренних дел, заспанный дежурный.… Какая-то бумага, на которой Василий что-то писал, по настоянию  усатого капитана, с тяжелым взглядом из под густых бровей, пьющего крепкий чай из железной кружки, и сосредоточенно уничтожающего семена подсолнечника… Лай собак на шоссе, рев моторов «УАЗов». Около двух десятков милиционеров,  несколько лесников и егерей, прочесывающих болото в «сапогах-броднях».  Одно он запомнил точно – ни одна из собак не сделала и шагу на болото – все они скуля, жались к ногам своих хозяев, словно щенки, и, поджав хвосты, яростно огрызались в сторону туманной пелены, покрывающей топь. Расстилались синие предрассветные сумерки, от дыхания немецких овчарок и людей шел пар, а он все думал, идя по болоту с остальными: «Господи, какой холод, а она же в одном платье, в одном платьеводномплатье…
- Ни че, ни че, - успокаивал его белобрысый лейтенант.
- Найдем, найдем. Все перероем, а найдем.
…Слева, у кромки болота, пролегала старая, заросшая кустами шиповника, дорога, ведущая вглубь чащи, к заброшенной лесосеке. Василий узнал ее, и страх свернулся в его желудке, но горе было сильнее – с какой-то тоской, безысходностью, и с тем, что уже наплевать, что с ним будет, они с лейтенантом шли вдоль нее, когда вдруг, за упавшей, старой сосной, ощетинившейся голыми корягами, в разрывах тумана, показался Дом. Он нависал над ними огромной, черной громадой, одним своим видом лишал воли, чувств, словно змея, застывшая перед броском над кроликом. За грязным, пыльным стеклом второго этажа что-то мелькнуло, и Василия обдала волна холодной, чудовищной злобы и ненависти, и чей-то бесплотный голос у него в голове отчетливо произнес: «Вот я и вернулась. Иди же, поцелуй Уродину!»
Василий свалился без чувств на мягкую подстилку из мха.
Глава вторая.

Во мраке.

- Вставай, соня, опоздаешь в школу, - мать склонилась над его кроватью, локон ее каштановых волос щекотал его по щеке.
- Еще пять минут, мам, - пробормотал он сонно, сладко потягиваясь.
- Никаких пяти минут, уже восемь, вставай, а то опоздаешь, - она брызнула на грудь из флакона с духами и комната наполнилась сладковатым запахом лаванды.
Он глубоко вздохнул, зевнул, и сел на постели, демонстративно тер кулаками глаза, показывая, что он чудовищно не выспался. В комнате было тепло, солнце яркими, горячими пятнами лежало на  коричневом, ворсистом ковре. За окном желтой листвой шумели тополя, слышались тоненькие голоса девочек, в белоснежных фартуках и колготках, идущих с набитыми портфелями в школу по залитому солнцем асфальту. Мать строго взглянула на него:
- Марш в ванную, умывайся, чисти зубы, и за стол.
Вася еще некоторое время сидел на кровати, разглядывая маленьких, серых слонов на простыне и одеяле, потом нехотя выбрался из теплого «Пододеяльного Царства», и зашлепал босыми ногами в ванную.
…Через несколько минут он сидел за столом, лениво размешивая ложкой остывающий чай, и с неприязнью разглядывая бутерброд с маслом, лежащий на блюдце.
«Вот бы остаться дома,» - мечтательно подумал он, уже представляя, как он идет на рыбалку в отцовских сапогах, и солнце играет на чешуе пойманного им огромного карася.
- Мам, - с надеждой произнес он.
- Нет, - ответила она. Пей чай, ешь свой бутерброд, и одевайся.
Вася понуро опустил голову. Сегодня шесть уроков, - вяло подумалось ему.
Он выпил полкружки чаю, со всех сторон обкусал бутерброд, встав из-за стола, облачился в школьные пиджак и брюки, с тоской взглянув на эмблемку на рукаве пиджака – на выцветшем желтом фоне раскрытую книгу и белое перо.
- Поторапливайся, Сережа и Андрей тебя уже заждались, они из-за тебя опоздают, - мать надела плащ кофейного цвета, стоя пред зеркалом, запустила в волосы пальцы, и слегка тряхнула волнистые каштановые локоны.
- Веди себя хорошо, - нагнувшись, она чмокнула его в щеку, обдав ароматом лаванды, вытерла пальцем след от помады и добавила:
- Вечером, когда приедет отец, съездите с ним на рыбалку, и может быть, - она кокетливо подняла глаза вверх, - он даст тебе проехать за рулем.
- Да, чуть не забыла, в субботу, наверное, соберемся за клюквой – тут совсем недалеко, так что узнай в школе, сколько у тебя в субботу уроков, и если не будет важных, например – алгебры, то, возможно, поедешь с нами… хотя твой отец… - добавила она, и вдруг замолчала, отвернувшись.
Вася ясно вспомнил вчерашний вечер. Отец пришел поздно, и был пьян, что само по себе явилось настоящей новостью – он знал, что отец изредка, выпивает, но пил он  только пиво, и он никогда не видел его пьяным. Он едва узнал его – лицо осунулось, серебристая щетина покрывала его, обычно гладко выбритое лицо. В тот вечер, за закрытыми дверьми своей комнаты Вася ухватывал краем уха, прислоненного к замочной скважине, обрывки их разговора:
«Все кончено, - тихо говорил отец, - никто не знал, и мы не знали», - он не разобрал, о чем говорил отец, но догадался, что это как-то связано с его новой работой – он работал трактористом, по распоряжению председателя колхоза, помогал археологам расчищать лес: «это ужасно, за неделю в лесах пропали три человека, мы не должны были, нас предупреждали, но никто не слушал, а теперь они все уехали, и заровняли карьер». По голосу Вася сообразил, что отцу совсем плохо, мать успокаивала его, как могла. Он отчетливо слышал его тяжкие, надрывные всхлипы, и четко разобрал последнюю его фразу, после которой родители отправились спать, и от которой его почему-то бросило в дрожь: «они уехали, а мы остались». От воспоминаний его оторвал голос матери:
- Ну, все, пока, я побежала. Ничего не забудь.
- Пока, мам. Он сложил учебники в портфель, и, закрыв дверь на ключ, вышел на улицу.
Ярко светило солнце; нестройным хором щебетали птицы, воробьи купались в пыли, ослепительно сверкали лужицы после вчерашнего дождя. Октябрьское небо было чистейшим, словно морская волна, пронзительно голубым. Вася шел неторопливо, вдыхая прохладный, чистый воздух, густо пахнущий увядающей листвой; порывы ветра шевелили его черные, как у отца, густые волнистые волосы, местами сгоревшие на солнце, во время летних каникул. Он шел мимо двухэтажных домов, гаражей, по неровному асфальтовому тротуару, разглядывая свое отражение в витрине магазина хозтоваров, любовался небом и тополями, при каждом порыве ветра осыпающими его золотой листвой, и с грустью думал о пролетевшем в один миг лете, и о том, что тополя уже не кажутся ему огромными, как раньше. В портфеле, с полустершимся изображением клоуна, едва уместились желтый учебник литературы, который он прочел от корки до корки, лежа у себя в комнате на диване, когда шел дождь, и нельзя было идти на рыбалку, или купаться; романтичная, тоже потрепанная, История за восьмой класс, полная сражений и государственных переворотов; яркая География, пахнущая океанами, далекими странами, морями и континентами; дерзкая, новая Алгебра, испещренная числами, непонятными знаками, подмигивала ему ужасно сложными, непобедимыми формулами; учебник по Черчению удобно втиснулся меж Дневником (который, он, конечно, оставил дома, если спросят учителя), и Геометрией, все противоположные стороны которой параллельны друг другу, и не пересекаются.
На перекрестке, у автобусной остановки, к которой подъезжал автобус, (тоже желтый, как и весь мир вокруг – словно смотришь сквозь стекло пустой пивной бутылки, забытой отцом на крыльце), переминаясь с ноги на ногу, поставив тяжелые портфели на землю, дожидались Васю одноклассники, и его лучшие друзья – Серега  и Андрей. Спрятавшись за остановкой, Серега курил сигарету, купленную им «поштучно» в киоске у остановки – хотя ему было тринадцать, как и его друзьям, выглядел он гораздо старше, из-за высокого роста, и манеры одеваться – он никогда, даже в младших классах, не носил школьную форму, отчасти потому, что не хотел быть похожим на других, но и потому, что его родители не могли подобрать для него размер – штаны неизбежно оказывались короткими, и он одевался свободно – черные туфли, брюки, безукоризненно отглаженные матерью, белый шерстяной свитер, черная кожаная куртка  – предмет мечтаний и зависти всех одноклассников. Он был похож на старшеклассника, поэтому, что и говорить – девчонки сходили от него с ума, забрасывая его записками с просьбами о свиданиях, вздохами, и наивными клятвами в вечной любви. Андрей был меньше ростом – он едва доходил Васе до подбородка, отчего очень страдал. Белые, редкие волосы. Чуть испуганные, голубые глаза, курносый, веснушчатый нос, выцветшие на солнце брови и ресницы делали его похожим на мышонка-альбиноса, что неизбежно привело к появлению этого прозвища, на которое он очень обижался – тихий, спокойный, замкнутый мальчуган, он никогда не дрался – даже если этого требовали затронутая честь и достоинство, а сносил оскорбления молча, опустив голову. Но не тогда, когда рядом были Вася и Серега. Вместе они были непобедимы. Андрей черпал в них силу, и преображался – в глазах его загорался бойцовский огонь, тонким голосом он смело отвечал обидчикам, и бросался в драку – он мог сносить побои и оскорбления один, когда шел в магазин поздно вечером, но в присутствии друзей – никогда, тем более зная, что друзья непременно заступятся за него – он слишком дорожил их дружбой.
Серега, торопливо затянувшись, выбросил окурок, опасливо поглядев по сторонам, в поисках знакомых, которые непременно расскажут матери, и он получит огромную выволочку с домашним арестом, – в прошлый раз он просидел дома две недели, и не мог больше этого допустить, - сплюнул, растоптав его начищенным носком ботинка:
- Здорово,- он протянул Василию руку, которую тот крепко пожал – из всей троицы Василий был самым сильным, и пользовался непререкаемым авторитетом среди друзей и одноклассников.
- На первый урок опоздали, может, не пойдем? – с надеждой спросил Вася.
- Не-а, - ответил Серега. Я по физике вчера итак пару схлопотал, а сегодня зачет. Если я не пойду, завтра точно «родаков» в школу вызовут.
- Ну ладно, если что, у Андрюхи спишу, - вздохнул Вася с ненавистью взглянув на белое, двухэтажное здание школы, просвечивающее сквозь редкие, желтые верхушки тополей.
Андрей кивнул, подняв с земли портфель.
- Ну что, пошли? – спросил он.
- Айда, - согласился Вася. Все равно, меня первого спросят.
- Не дрейфь, - хохотнул Серега, - может, повезет.
Друзья направились к школе, пиная носками ботинок ворохи желтых листьев.


…Тусклый, пыльный солнечный луч, пройдя сквозь грязное стекло, осветил кровать, на которой, среди скомканных, серых простыней, спала девочка. Ее лица нельзя было разглядеть из-за спутанных, неопределенного цвета волос, разметавшихся по подушке и щекам. В комнате царила пыльная полутьма. Пахло сырой штукатуркой, прелыми листьями, и трухлявым деревом – обои по углам, ранее голубые, теперь в бурых пятнах, лоскутами свешивались под потолком. Вдруг со скрипом открылась обшарпанная дверь. Удушливо пахнуло потной, грязной одеждой и перегаром. От этого звука девочка вскочила, забившись в угол кровати, словно испуганный зверек. За дверью стоял мужчина, в коричневой, в синюю клетку, рубахе, и трико, безобразно вытянутом в коленях. На ногах его были резиновые сапоги. Несколько секунд он стоял в темном дверном проеме, разглядывая ее, затем рявкнул хриплым, пропитым голосом:
- Хватит валяться, в школу опоздаешь, - потом смягчился, добавив:
- Иди, поешь, я купил печенье.
- Хорошо, пап, - еле слышно пролепетала она. Тут в комнате будто сверкнула молния – мужчина в дверях ринулся в комнату, встал у кровати, занеся мозолистую ладонь с толстыми пальцами, с грязными, обкусанными ногтями. Девочка привычно съежилась, ожидая удара. Но рука, задрожав, безвольно повисла.
- Не называй меня так, - злобно буркнул он, и, развернувшись, вышел из комнаты, громко топая сапогами по дощатому полу. Через секунду она услышала звук открываемой двери – он вышел на улицу. Она встала с кровати, разглядывая грязные следы от сапог на полу, надела носки, и с трудом натянула на ноги кроссовки, подошва одного из которых дала трещину, и была грубо стянута капроновыми нитками. Напротив ее скрипучей кровати с ржавой, растянутой сеткой, у окна, еле пропускавшего свет солнечного осеннего дня, привалившись к стене с вздувшимся пузырем обоев, за которыми еле слышно шуршали тараканы, стоял старый, выцветший, в пятнах полировки, комод, с шестью массивными ящиками. Открыв один из них, она бережно вытащила оттуда коричневую, шерстяную кофту, бережно свернутую квадратом, лежащую поверх стопки аккуратно сложенной одежды. Примерила, подошла к зеркалу без рамы, висящему на вбитом в стену гвозде. Собрала свалявшиеся волосы в пучок. Кофта еще была ей велика – рукава длинны, висела мешком, но если подогнуть, заправить…
- Все равно уродина, - сказал кто-то внутри нее хриплым отцовским голосом, - тварь! Она присела на корточки на грязном полу и зарыдала без слез, уткнувшись в рукав, пахнущий матерью, надрывными, отрывистыми, сухими  толчками. Всхлипывая, она зажимала ладонью рот, боясь, как бы не услышал отец – снаружи тянуло горьким самосадом. Услышав звук отпираемого засова, она тихонько вышла из комнаты, и шмыгнула в ванную, прикрыла за собой дверь, которая не закрывалась полностью – дерево разбухло от сырости, и выглядело как шкура древнего ящера – сплошь было покрыто лепнями облупившейся краски. Подождав, когда глаза привыкнут к полумраку, нарушаемому лишь крошечным оконцем вверху, затянутому паутиной – проводка здесь давно перегорела, удушливо пахнув изоляцией, и теперь выключатель бесполезным наростом чернел на бурой, в подтеках, стене. Ванна заржавела, равно как и кран, и была покрыта чешуей цвета засохшей крови. Подойдя к зеркалу, засиженному мухами, и забрызганному зубной пастой, она повернула кран. В нем отозвалось густым ворчанием, и через несколько секунд потекла бурая струйка. Девочка смотрела на нее выжидающе. Наконец, струйка немного посветлела. Сдвинув ладони, некоторое время она набирала в них воду, затем быстро поднесла их к лицу, сберегая каждую каплю, тем более что скудный ручеек, становясь все тоньше, вдруг исчез совсем, сменившись ворчанием проржавевших труб. Она с тоской посмотрела на зубную щетку, осиротело торчащую в мутном стакане – ее отец давно уже не пользовался этим предметом гигиены, а жил в каком-то своем мире, в котором все было в порядке и, любое вторжение своей дочери воспринимал очень болезненно, и она знала, ч т о    л у ч ш е лишний раз   н е   п о п а д а т ь с я   е м у   н а   г л а з а.  Она взглянула в мутное зеркало, каким-то чудом еще висевшее на влажной, трухлявой стене. Овальное, болезненно бледное лицо, с прилипшим к щеке мокрым локоном. Большие, карие глаза, обрамленные мохнатыми ресницами. Курносый, чуть задранный кверху нос. Маленький рот, с пухлой нижней губой, и стянутой в ниточку верхней…
С треском распахнулась дверь ванной, и в нее ввалился отец. Девочка испуганно сжалась, ожидая удара. Прижавшись к стене, она закрыла глаза. Веки ее дрожали.
- Быстрей давай, - буркнул хриплый голос, обдав ее вонью изо рта, и запахом грязного тела, который был особенно нестерпимым в маленьком, замкнутом помещении ванной. Он разглядывал ее мутными, заплывшими глазами.
- Я в город пойду, - произнес он. Вернусь вечером. Не жди меня, и ложись спать. Мне нужно будет поработать в подвале, - последние несколько дней он что-то делал в подполье, возвращаясь оттуда, весь измазанный глиной. Оглушительный скрип дверных петель. Звенящая тишина, в которой билось сердечко, готовое выпрыгнуть. Когда он ушел, стало легче. Привычно пошарив по пустым шкафам в кухне, она обнаружила в одном белый полиэтиленовый мешочек с печеньем, налила кипятку из самовара в железную кружку, бросив туда пригоршню сушеных головок шиповника. Напившись, и съев пять квадратных плиток печенья, она вернулась в комнату, и вдруг посмотрела на лестницу, ведущую на второй этаж. Положила ладонь на перила, и наступила на первую ступеньку, отозвавшуюся жалобным стоном. Прислушалась. Только свист ветра в трухлявых оконных рамах. Но ей казалось, что она слышит его шаги – хлюпанье по грязи… Нет, - сказала она себе. Если он узнает…
Ей было запрещено подниматься наверх. Да и он сам никогда туда не ходил. Там, в комнате долго лежала мама, прежде чем она пропала в лесу. Она болела, и почти не выходила из комнаты… Нет, если он узнает…
- Что ты делаешь? – голос раздался возле самого уха. Она вздрогнула и обернулась. Это был он. Забыл надеть шапку. В горле пересохло.
- Ты хотела подняться туда, да? Я говорил тебе, что туда нельзя ходить, ты, тварь! Он размахнулся, и наотмашь ударил ее по лицу, грубой, как древесная кора, ладонью. Слезы против воли брызнули из ее глаз. Она упала на пол возле кухонного стола, и сжалась в комок, ожидая еще ударов. Но их не последовало. Вместо этого он склонился к ней, и горячо зашептал, обдавая ее лицо невыразимой вонью изо рта:
- Нельзя туда ходить, нельзя, я же уже говорил тебе об этом не один раз. Ты же не хочешь заболеть, как твоя мама.… Впрочем, - его лицо, только что выражавшее пламенное безумие, вновь стало отсутствующим, - уже все равно. Он огляделся вокруг с удивлением, как человек, только что очнувшийся от глубокого сна. Он посмотрел на лежащую на полу дочь, оглядел комнату.
- Оно все равно скоро доберется и до нас, и это даже хорошо… Очень хорошо. Он сгреб в ладонь вязаную, черную шапку с вешалки, и вышел за дверь, впустив волну холодного, сырого воздуха.
…В лесу было промозгло и холодно, из-за белесой дымки, поднимающейся с поверхности болота, которое уже было в каких-нибудь двадцати шагах от дома, и оседающей сединой изморози на зарослях пожухлой травы. Оно подобралось к изгороди, сколоченной им из тонких сосенок, и обозначавшей границы его владений, за которыми начинался угрюмый сосновый лес. Изгородь эта ранее обвивала живописную лесную полянку сплошь покрытую незабудками, и оканчивающуюся небольшим холмом, на котором он и построил дом, каких-нибудь три года назад…
Он шагал по топкой, источающей пузырящуюся влагу, почве, направляясь к дороге, по обочинам поросшей шиповником, и с ненавистью смотрел на темнеющий край леса, где, справа, начиналось болото, чернеющее пятаками проступившей на поверхность грязи, и простирающееся вглубь леса, сколько хватал глаз…
- Так быстро, - прошептал он. – Не может быть, чтобы так быстро…
Вскоре его сапоги ступили на глинистую, раскисшую дорогу, поворачивающую к шоссе. У самого начала ее, за обочиной, появилась огромная, черная лужа, от которой змеились, перетекая через дорогу в лес, в направлении дома, черные ручьи. Вчера, когда он ходил в город, этой лужи еще не было. Плюнув в ее сторону тугой, желтоватой слюной, он, прикусив губу, заросшую колючей, клочковатой щетиной, двинулся дальше, оглядывая окрестности. Сосны вокруг поредели: теперь из рыхлой, покрытой шапками бурого мха земли, торчали жалкие, сгорбленные стволы с посеревшей, и отваливающейся корой, и пожелтевшей хвоей в вышине, словно бы осень сошла с ума, и заставила их тоже сбросить иглы в угоду смерти, которой ознаменовалось ее пришествие…

- Проходи, Михалыч, садись. Мужчина, нагнувшись, прошел в дверной проем, и остановился, сняв с головы шапку.
- Ну, проходи, да дверь-то закрой, не лето ведь, - у окна, за столом сидел пожилой мужчина в тельняшке и пил чай. Он взглянул на пришедшего из под густых, серых бровей.  На подоконнике жмурился большой рыжий кот.
- Ну и несет от тебя – ей богу,  - заметил он. Мужчина все еще стоял в дверях, неуклюже переминаясь с ноги на ногу.
- Ну, не хочешь – как хочешь, - произнес старик, заскрипев стулом, - чего пришел тогда? Мужчина взглянул на него затравленным, потухшим взглядом.
- Да ладно, шучу я, - он встал со стула, открыл кухонный шкафчик, и извлек оттуда початую бутылку водки, достал из холодильника сковородку жареной картошки, поставил на плиту, оттуда же достал банку соленых огурцов, вынул из хлебницы нарезанный хлеб. Булькнул из бутылки в две стопки. Мужчина снял полушубок и положив его на колени, сел на табурет. Старик поморщился, глядя на его грязные, заскорузлые пальцы, но промолчал. Выпили.
- Сколько не виделись – года три? – произнес старик захрустев огурцом. Мужчина выпил, но к закуске не притронулся. Он сидел, опустив голову, и смотрел в пол. Повисла тишина, тут же прерванная протяжным мяуканьем рыжего кота – тот встал на задние лапы, положив передние на входную дверь, и выжидающе смотрел на хозяина
- Черт тебя дери, - буркнул старик, нехотя поднимаясь из-за стола. Выпустив кота на улицу, он вернулся в комнату, застав гостя все в том же положении – смотрящим в пол перед собой.
- Я думал – ты уехал, Михалыч, - произнес старик, усаживаясь на стул, у окна, - ну, когда с завода уволился. Гость не отвечал. Тихо зашипела картошка в сковороде.
- Ладно, давай по второй. Выпили молча. Старик смотрел, как гость трясущимися пальцами подносит стопку ко рту, заросшему свалявшейся щетиной. Он с тоской посмотрел в окно, за которым сгущались сумерки…



*     *      *



- Может, еще сходим, покурим? – спросил Вася, косясь на белую, в подтеках краски после летнего ремонта всей школы, дверь кабинета физики.
- С конца скоро капать начнет, - хохотнул Серега. Андрей не обращал на них внимания – привалившись к подоконнику, он смотрел в окно, в ожидании оглушительной трели звонка, после которой все школьные коридоры на трех этажах придут в смятение: из туалетов ломанутся подростки, судорожно докуривая окурки сигарет, или наоборот, с сожалением выбрасывая только что прикуренные. Взвизгнут девчонки, которых на бегу втолкнут не в тот класс; веселой гурьбой пробежит весь восьмой «Б», в поисках кабинета, в котором пройдет урок биологии – его номер забыли указать в школьном расписании, которое менялось, порой, по два раза в день. Звонок не замедлил прозвенеть из круглых бобин, замазанных серебрянкой. Вася нехотя зашел в класс, где одноклассники с шумом усаживались за парты. В окно ярко светило солнце, освещая горшки с кактусами и геранью на окне.
- Что встал, Андрюха, пошли, - спросил Серега. Тот, пялясь в окно, позвал:
- Эй, приколись – чучело!
Серега выглянул в окно, следуя взглядом за указательным пальцем друга; наконец взгляд его остановился на идущей по школьной дорожке девчонке, одетой в какую-то коричневую кофту, висящую на ней мешком, блеклую зеленую юбку, и неопределенного цвета кроссовки. На голове ее красовался большой белый бант.
- Вот уродина, - согласился с другом Серега, и добавил тихо:
- Шухер, училка идет, - после чего оба шмыгнули в класс, усевшись за парты.
Учитель вошла в класс. Ей было около сорока, но ее коллеги не давали ей и тридцати, что было совершенно справедливо – тонкие, изящные руки, светлые, волнистые волосы, совсем девичьи, голубые, глаза с едва заметной сеткой морщин по углам – здоровый цвет лица, с минимумом макияжа – только едва подкрашенные ресницы и губы. На ней был серый костюм – юбка чуть выше колен, но все-таки безнадежно прячущая от воображения юношей стройные бедра, и пиджак поверх белой блузы, плюс очки с тонкими стеклами и в черной оправе, добавляющие ей строгости. Тут же раздался грохот отодвигаемых стульев. Она обвела класс голубыми глазами из под  сдвинутых к переносице очков, и мягко сказала:
- Здравствуйте, ребята. В ответ прозвучало нестройное:
- Здравствуйте, Ирина Викторовна.
- Садитесь, пожалуйста. Сев за стол, она взяла с края стола журнал, который не открывала почти месяц – все это время она была в отпуске, и теперь с удовольствием вернулась в знакомую атмосферу, пахнущую чернилами, бьющую молодостью и энергией, и где каждое незначительное происшествие являлось настоящей проблемой, в реальности, не имеющей с этим словом ничего общего – (проблемой, скорее, являлось то, чем в этом месяце платить за квартиру, и, вообще, как прожить на такую зарплату, с ее немыслимой задержкой) – за то, в этой стране  все миллионеры, хотя, что такое миллион, если фен в магазине за углом стоит триста тысяч, - листая страницы классного журнала, с грустью подумалось ей. Просмотрев отметки, она обвела взглядом класс, узнавая каждого и отмечая перемены в детях, происходившие, как ей казалось, с невероятной скоростью. Она была классным руководителем восьмого «б» уже третий год, и она обожала этот класс. Ребята все целеустремленные, незлобные. Разве что Таня Лисовская чуть нос задирает, ну и что – воспитание, родители богатые. Хотя вот у Сергея Зеленского – тоже, но вот – нормальный мальчик, незаносчивый, даже наоборот…, - так она размышляла, разглядывая отметки напротив знакомых фамилий, потом взяла ручку, и вписала в журнал еще одну:
Светлана Вех, чуть подправила закорючку в конце, и задумалась – у нее почему-то было плохое предчувствие насчет новой ученицы, но директор настоял на своем – в восьмой «б». Ну, не в первый раз… Она оторвалась от журнала, и произнесла:
- Дети, у меня для вас новость: в нашем классе будет новый ученик.
- Кто? – послышалось с задней парты.
- Вернее, ученица, - добавила она, улыбнувшись.
- Класс! – прошептал Серега, повернувшись к Васе, который ожесточенно рылся в портфеле в поисках учебника физики, который, кажется, оставил дома.

…Учитель истории, по совместительству – физики, Ирина Викторовна Синицына взглянула на часы – урок шел уже десять минут. Туча прикрыла собою ярко светившее в окно солнце, погрузив класс в светлые сумерки, и вновь нехорошее предчувствие овладело ею – новенькие обычно никогда не опаздывают. Она встала из за стола, подошла к доске, и вывела на нем сегодняшнее число, старательно нажимая на мел. Тут же раздался едва слышный стук в дверь. Она почему-то вздрогнула, резко развернувшись к двери:
- Войдите.
Открылась дверь, и в класс вошла новая ученица. Ирина Викторовна увидела на пороге девочку лет тринадцати, и почему-то в смятении подумала: нельзя ее в восьмой «б»… Надо пойти к директору, и сказать… - не успела она закончить мысль, как раздался дружный взрыв хохота, от которого Ирина Викторовна вздрогнула, вспомнив лекцию по зоологии, которую ей читали еще в институте – как стая гиен расправляется с отдельной особью, которой случилось забрести на их территорию.… Тем временем хохот и улюлюканье в классе достигли апогея, и она видела, что новенькая готова провалиться сквозь землю, обратив на нее умоляющий взгляд. И еще одно обстоятельство поразило ее – девочка была ослепительно, не по-детски, красива. Если убрать эту безобразную кофту, заштопанные колготки, полинялую юбку и нелепо – огромный бант на голове, помыть волосы.… Однако что-то было в ее взгляде – огромные, карие глаза смотрели на нее, и ей хотелось заплакать от жалости к ней, но в то же время было что-то звериное в ее взгляде, это был взгляд волчицы, загнанной на флажки…
- Прекратить, - тихо произнесла Ирина Викторовна, но в голосе ее отчетливо прозвенел металл. Класс тут же смолк, однако последняя реплика отчетливо прозвучала в угасающем шуме: Уродина!
- Кто это сказал? - она не узнавала свой класс, однако, пообещав себе позже, задержав класс после уроков, найти виновника, повернулась к новенькой:
- Проходите, Света, садитесь, вот…, - она обвела глазами класс, - сюда, - она указала на вторую парту, за которой сидела пунцовая от возмущения Таня Лисовская.
- Хотя нет, постой – вот туда, - она указала на предпоследнюю парту, за которой сидел Вася Александров – он всегда сидел один – просто так он лучше воспринимал информацию урока. Сидящие на последней парте Сережа и Андрей тихо рассмеялись.
- Ну и повезло тебе, дружище, - Серега толкнул его в бок.
Вася в ответ что-то буркнул, делая вид, что сосредоточенно читает записи в тетради.
Света села рядом с ним, положив свой видавший виды портфель на пол. Вася поморщился – от нее несло болотом, и еще – лесом.
- Господи, - подумал он, -  да откуда же она взялась? Тут же он обернулся к ней, тронув ее плечо. Она вздрогнула и обернулась к нему.
- Послушай, - начал он, опустив голову в тетрадь, - я хочу, чтобы сразу все было ясно – раз мы теперь будем сидеть за одной партой, то это не значит, что… - он поднял на нее взгляд, и слова застряли на языке – она смотрела на него из под темных, пушистых ресниц, ее глаза ярко выделялись на бледном, овальном лице, и казалось, светились изнутри мягким свечением, в воцарившихся вокруг сумерках – за окном солнце зашло за тучу и никак не могло найти выход. Она смотрела на него – в его глаза, а он не мог подобрать слов, и просто смотрел в ее глаза – так на него не смотрели никогда.
- Это… - ничего не значит, ладно..., - он с трудом заставил себя отвернуться от нее, пытаясь справиться с учащенным дыханием, и унять сердце,  сильно заколотившееся в груди.
- Эй, уродина, - произнес сзади Сергей, - не думай, что ты будешь здесь сидеть вечно.
Василий втянул голову в плечи, и вздрогнул, будто ему отвесили пощечину. Он почувствовал себя так, будто слова его друга были сказаны ему. Он испытывал стыд, досаду, и еще что-то, то, отчего его сердце почему-то начало биться сильнее, и как–то по-другому, после того, как она посмотрела на него.
Опять ее взгляд – на этот раз мимолетный, и полный зимней стужи. Начался урок, но Вася не слышал его – он думал о ней.
…Когда отворились двери школы, и школьники радостной, разноголосой гурьбой высыпали на улицу, солнце уже клонилось к горизонту, окрасив крыши пятиэтажек, и видневшиеся далеко позади школы остроконечные вершины сосен розовым, ослепительными  изломами отражалось в окнах домов.
- Ну, Васек, я же говорил, пронесет – я насчет двойки, - Серега сладко потянулся, стоя на крыльце, и разглядывая группу десятиклассниц, одна из которых недвусмысленно окинула его взглядом.
- Да, могло быть и хуже, - согласился тот, застегивая куртку. Андрей молчал, глядя на них, и втайне завидовал Сергею, который купался во внимании женского пола.
- Эй, - раздалось позади, - дорогу Королеве Бомжей!
В ответ глашатаю раздалось дружное ржание. Школьники выстроились в две шеренги перед школьными дверьми, пропуская вперед новенькую, которая шла вперед, глядя перед собой, и, казалось не замечая окружающих. Кто-то из толпы протянул руку и сорвал с ее головы нелепый бант. Ржание раздалось еще громче. Вася двинулся вперед, и, отыскав того, кто это сделал, со всего маху врезал ему в ухо, несмотря на то, что обидчиком оказался длинный десятиклассник с торчащей наружу нижней челюстью. Тот упал, и сел на задницу, потирая ушибленное ухо. Сальные волосы разметались по лицу.
- Посмотрите-ка, у Королевы Бомжей еще и рыцари есть, - сказал он, вставая. Часть школьников, поняв, что запахло жареным, поспешили разойтись по домам. Остались лишь те, кто хотел посмотреть, сойдет ли с рук «малолеткам» такое поведение.
- Проваливай, придурок - сказал Вася, сжав кулаки. Понимая, что драки не избежать, он заставлял себя по-настоящему разозлиться на него.
- Что ты сказал, педрило? – вперед вышли еще трое – выше Василия на голову.
- Что слышал, - смело ответил тот, сплюнув, и поочередно разглядывая противников. Рослые, плечистые, в синих джинсах и кожаных куртках. Они медленно пошли вперед, полукругом обступив его. Вася выбрал противника пониже ростом, и уже собирался было врезать ему, как вдруг сбоку «вылетел» Серега, с размаху ударив одного из них. Сцепившись, они упали, и покатились в пыли. Воспользовавшись  замешательством оставшихся двух, Вася сходу вступил в драку с ними, но силы были слишком неравны, и вскоре оба терпели избиение ногами, закрывая содранными локтями головы.
- Альбинос, смылся, чмо! – прохрипел  Серега, глядя, как Андрей перемахнул через забор, и, мимолетом оглянувшись, скрылся из виду. Серега скрючился  от удара в живот тупоносым ботинком.
- Что здесь происходит!? А ну, прекратите сейчас же! - Вася увидел, как из дверей вышла Ирина Викторовна в сопровождении мужчины в черном костюме.
Через несколько минут Вася и Сергей сидели в кабинете директора, и оправдывались в происшедшем. Истину установить не представлялось возможным, так как десятиклассники ретировались после появления директора, а потерпевшие не нашли сил убежать.
- Ну, что произошло? – спрашивала классный руководитель.
- Да они первые начали, Ирина Викторовна, - оправдывался Сергей
- Да, наверное, - она смотрела на директора, - восьмиклассники ведь не станут первыми обижать десятиклассников.
- Фамилии, вы их знаете? – строго спросил директор, приготовив ручку.
- Не успели спросить, Игорь Сергеич, - ответил Вася. Вы же видели, как они утекали после вашего появления.
- Ну, ладно, - вздохнул тот, - идите, умойтесь, и дуйте домой. И родителям вашим я все-таки должен сообщить о произошедшем.
- Да уж, будьте любезны, - сказал Сергей. Когда мой батька узнает, что я набил морду десятикласснику, мои карманные деньги наверняка увеличатся.
- Ладно, свободны, - произнес директор, вставая.
- И смотрите мне!
Уходя, краем уха Вася услышал:
- Насчет этой, как ее… - Вех, вам все ясно? Она будет в восьмом «б», и точка!
- Ты что, охренел? – Серега преградил ему путь. В школьном коридоре было тихо, занятия уже кончились, и все разошлись по домам.
- Какого черта ты врезал этому хмырю? - он разгорячено жестикулировал руками, но Вася спокойно смотрел на него.
- Тебя никто не просил вмешиваться, - расставляя ударение, произнес он.
- Черт возьми, я не об этом…, - он прервался на полуслове, взглянув на друга. В его взгляде скользнула догадка.
- Только не говори, что…
- Счастливо, - оборвал его на полуслове Вася, неспешно зашагав по асфальтированной дорожке
- Стой, - он услышал за собой его частые шаги.
- Да стой ты, - Вася резко развернулся сжав кулаки.
- Да что с тобой, корефан, - Серега ошеломленно смотрел на него. Вася молчал, отвернувшись.
- Ведь мы же друзья, верно, - дрогнувшим голосом произнес Серега. Повисла пауза.
- Лучшие, - наконец произнес Вася и обнял друга.

- Ты из-за нее, да? – спросил Серега.
- Что-то в ней есть, - после небольшой паузы произнес Вася, и быстро добавил:
- Если засмеешься, я тебе врежу.
- Тогда друг, тебе надо к психиатру, - серьезно произнес тот. Нет, не обижайся, ничего такого, но…ты ее видел? – поспешил сказать тот, озабоченно глядя на друга. Вася развернулся, и молча зашагал дальше, провожая взглядом, проезжающие мимо машины.
- Хотя, если ты так думаешь, то…ладно, - Серега шел возле его плеча, стараясь заглянуть в его лицо.
- Я и сам думаю, что со мной, - произнес Вася, - и до сих пор не пойму, почему я начал драку, но…это был как будто не я.
- Знакомое чувство, - с видом знатока произнес Серега, пиная по дороге ворохи желтой листвы.
- Я думаю, что если ее приодеть, умыть, может получиться очень даже ничего, но не настолько, чтобы из за нее драться со старшаками. Ты хоть представляешь, что завтра в школе будет?
- Вали все на меня, - ответил Вася, останавливаясь на перекрестке. На нем они всегда прощались – Серега жил в квартале отсюда, вниз по улице, а Вася – прямо, в пятиэтажке напротив продуктового магазина.
- Ну ладно, давай, - Серега привычно протянул руку, Вася пожал ее.
- Вечером вряд ли увидимся, сам знаешь, задали много, но если что, звони, ладно?
Вася кивнул, собираясь было идти дальше, как вдруг Серега добавил, обернувшись:
- Завтра…короче, я с тобой, понял. Мы ведь друзья. Настоящие. А с Альбиносом надо серьезно поговорить.
- Согласен. Хотя, он  ни при чем. Я же сам виноват. Хотя, в любом случае, ты знаешь, как я ценю то, что ты поддержал меня.
- Да брось. Звони, если придумаешь, чем заняться.
- О кей, - согласился Вася, - счастливо! Друзья расстались, разойдясь по домам.
На улице терпко, будто вермутом, пахло осенью. Василий шел по тротуару, усыпанному листвой, которая от малейшего дуновения ветерка, еле слышно шурша, стелилась на землю. Он шел мимо угрюмых, старых, двухэтажных домов, всякий раз удивляясь, как они не рушатся под собственной тяжестью – дома были щитовыми, построены еще в середине пятидесятых. К вечеру становилось прохладно, и от дыхания появлялось еле заметное облачко пара. К тому времени, как он добрался до поворота, ведущего в родной двор, образованный тремя пятиэтажками, построенными в виде буквы «П», спустились синие, пахнущие жженой листвой сумерки. Немногочисленные автомобили сонно двигались по улице, урча моторами, с включенными габаритными огнями. Почему-то, ему казалось, что этот вечер – особенный. Что-то было не так. То ли небо с еле заметно мерцающими в вышине звездами было особенного, бирюзового оттенка, который он не замечал ранее, то ли желтые листья пахли особенно сильно, пряно щекотая ноздри, и дышать хотелось глубоко, сильно, и воздух осени был так сладок и прозрачен… Глаза, ее глаза.… С реки потянуло ветерком, и к пьянящему воздуху осени примешалась отвратительная струя болотной гнили – удушливый, прелый запах гнилой растительности…
- Стоять, - грубый, хриплый голос заставил его прервать размышления. В подворотне одной из пятиэтажек было темно, и Вася не сразу разглядел говорившего. Тот чиркнул зажигалкой, прикуривая сигарету. В свете трепещущего огонька Вася увидел, как от грязной стены отделились трое верзил. Он узнал говорившего, и страх перехватил его дыхание.  Это был признанный криминальный король района со своими дружками, по кличке Носорог, получивший прозвище из-за непропорционально-огромного носа, свисавшего над верхней губой подобно перезрелой груше. Над верхней губой у него был шрам, с кривыми следами от ниток, полученный им в тюрьме, и похожий на третью губу. Многие годы он терроризировал всю местную округу, отнимая деньги у сверстников, и малышни. Вася помнил, как пару лет назад он отнял у него деньги на хлеб, когда мать отправила его в магазин. Тогда эти копейки были последними, и Вася знал это. Но Носорог отнял у него даже их. В угасающем огоньке зажигалки в его другой рукой бледно сверкнуло тонкое лезвие.
- Ну что, малец, - он вплотную приблизил к нему свое лицо с мутными, затянутыми горьким дымом марихуаны, глазами:
- Деньги есть? Или в школе проел? – он поднес лезвие к лицу Васи, который застыл на месте, прижавшись к стене, не в силах пошевелиться – страх превратил его тело в дрожащий куль с соломой. Обшарпанные, холодные кирпичи стены впились в его спину.
- Не бойся, маленький, - издевательски произнес Носорог, прижав его к грязной, забеленной стене, исписанной ругательствами и нарисованными окурками непотребными символами. Его дружки, с подходящими кличками – Рыжий и Шрам, заржали, приближаясь. Они подошли, вытащив руки из карманов джинсов.
- Нет денег, - тихо произнес Вася с тоской глядя в глубь подворотни, где, в ее конце, ярко светил фонарь, и был виден свет в окнах его квартиры, - каких нибудь сто метров…
Холодное лезвие больно ткнулось в живот.
- Тогда снимай куртку, и кроссовки, - произнес Носорог нахмурясь. Близко посаженные к переносице глаза горели злобой. Вася знал – неверное движение – и лезвие будет торчать в его животе. Пару недель назад Носорог освободился из колонии для несовершеннолетних, где сидел за убийство – во время школьной перемены ударил ножом одноклассника, за то, что он не оставил ему покурить – возможно тем самым ножом, лезвие которого сейчас холодило кожу Василия. Вася тогда только перешел в пятый класс, и помнил, как десятиклассник Женя Солнцев извивался на школьном крыльце, пуская длинные, вязкие струи из живота, от которых поднимался сладковатый пар Он послушно снял куртку, и наклонившись, стал развязывать шнурки, моля Бога, чтоб какой-нибудь прохожий вошел в подворотню и спугнул их. Вдруг на его лицо упала тень. Носорог резко обернулся. Его приятели нервно дернулись, готовые пуститься наутек.
- Да все нормально, - довольно произнес Носорог, глядя на заслонившую свет от фонаря девчоночью фигурку в какой-то мешковатой одежде.
- Вот вам и телка на закуску. Рыжий и его приятель Шрам загоготали, зашагав в конец подворотни. Фигура стояла, замерев на месте. Холодный ветер трепал свалявшиеся локоны.
- Проваливай, маленькая сучка! – крикнул Носорог.- Проваливай, если не хочешь отсосать у троих! Девушка не двигалась.
- Она меня хочет, - сально протянул Шрам, у которого через переносицу до нижней губы причудливо извивался толстый шрам от разбитой об лицо бутылки. Вася, замерев, смотрел на нее – она казалась такой жалкой в этой мешковатой кофте, в скудном, бледном свете фонаря, спрятав ладони в длинные рукава. Это была она. Без сомнения.
- Быстрее, педрило, - произнес Носорог, убрал лезвие в карман, и, отведя ногу назад, впечатал стопой в лицо Василия. Тот упал на бок. Один его кроссовок отлетел в сторону. Носорог оценивающе взглянул на него – было видно, что он обожает подобные дела.
- Тащите суку сюда, - негромко сказал он. – Рыжий, постоишь на «шухере».
- Сейчас мы заставим его полизать у нее. Шрам заржал, протянув к ней руки. Рыжий с недовольным видом, что ему не удастся наблюдать столь живописную картину, уже разыгравшуюся в его агонизирующем воображении, подчинился приказу, привалившись к стене, и высунув в узкий световой круг свою физиономию с огненно рыжей шевелюрой.
- Что скажешь, щенок? Ты наверняка еще не трахался? Скажешь спасибо Носорогу!
Вася привстал на локтях. Кровь теплой струйкой стекала по подбородку, но почему-то не было больно, хотя его язык не нашел во рту парочку зубов. Он смотрел в сторону яркого пятна в конце подворотни. Глаза, ее глаза… В них было столько одиночества, боли,  и жалости. Порыв ветра донес с собой запах болотной сырости. Она смотрела на него, когда Шрам срывал с ее дрожащих плеч мешковатую коричневую кофту, когда жадно и сильно сдавил в ладони маленькую грудь, когда дрожащей от возбуждения ладонью проник под трусики…
- Нет, - прошептал Вася.
- Что? – с притворной жалостью спросил Носорог. Не хочешь? Ты знаешь, когда Шрам закончит с ней, он и с тобой позабавится. Ему насрать, пацана или девку.… Так что посмотри пока, поучись, - с этими словами он занес ногу в ободранном кроссовке, чтобы повторить удар. Выставив вперед руки, Вася поймал его за ногу, и  изо всех сил вывернув ступню, дернул на себя. Раздался хруст сухожилий. Носорог от неожиданности взвыв, упал, держась за ступню, и захлебываясь слюной, изрыгал отборнейшие проклятия. Вася поднялся на ноги, и изо всех сил врезал ему носком ботинка в челюсть. Потом еще. Еще и еще. Его кровь в свете фонаря была черной, и походила на внутренности жука, раздавленного велосипедным колесом. Вася нагнулся, и достал из кармана куртки Носорога тонкий стилет. Он обернулся к застывшим от неожиданности Шраму и Рыжему. Она продолжала стоять на месте, запахнув разорванную кофту. От ее дыханья шел пар.
- Ну что, гады, - Вася не узнавал сам себя – он был словно пьян, его шатало, кровь бешено стучала в виски, а изнутри поднималась, уничтожая все на своем пути, раскаленная добела волна ярости.
- Идите, я отрежу вам яйца, и скормлю их вашему другу, - не глядя, он пнул лежащего Носорога в лицо. Тот охнул, медленно поднеся ладони к кровоточащей физономии.
- Сука, - прохрипел он. Ты покойник, слышал, ты покойник!!
Ярость, взорвавшись белой волной в голове, ослепила его. Убрав стилет в карман, он начал остервенело колотить ногами в лицо Носорога. Тот в ответ начал хрипеть, чем привел Василия в еще большую ярость. Она молча стояла в конце подворотни, а в нем закипала кровь, бегущая в жилах под невероятным давлением. Остановившись на секунду, он словно бы смотрел на себя со стороны – сев на хрипящего Носорога, он стал колотить его лицом по жесткому, в трещинах, асфальту, запустив пальцы в его волосы, слипшиеся от крови, затем перевернул на спину, и, вытащив стилет, сунул его ему в рот. На Носорога было страшно смотреть – вместо лица – сочащееся кровью месиво, сломанный нос свисал вправо, на него налипли лоскутья кожи, содранной об асфальт. Веки его слипались и разлипались, словно у лягушки.
- Ты хотел, чтоб я лизал, - крикнул Вася, задыхаясь от злости. На, теперь ты полижи, - с этими словами он сунул стилет глубже, кровь залила его руки. Носорог перестал хрипеть. Его руки судорожно сомкнулись вокруг рукоятки стилета, торчащего у него изо рта. Его глаза, остекленев, закатились кверху. В эту секунду ярость отхлынула, ноги налились свинцом, он непонимающе смотрел на Носорога, лежащего в луже крови. Он взглянул на свои ладони, покрытые сгустками черной крови. Вдруг кто-то положил руку на его плечо. Он обернулся. Она склонилась над ним – ее спутанные волосы трепал ветер. На лице ее застыла улыбка.
- Ты мой, - ее голос был мягким, бархатистым, он вибрировал, проникая глубоко в душу, и что-то темное внутри него, то, что веками дремало, теперь просыпалось. Она нагнулась, и поцеловала его. Губы ее были скользкими и холодными, от нее нестерпимо воняло болотной гнилью, но он желал, он хотел ее. Она прильнула к нему всем телом, и он увидел белую грудь, увенчанную небольшим розовым соском. Он оторвался от ее губ, и тут она изменилась – овал ее бледного лица начал сползать вниз, ниже и ниже. Под ним была чернота, окаймленная торчащей паклей волос, и только провалы глазниц засветились зловещим, синим огнем Секунда, и ее лицо, скользнув по груди, упало на асфальт с омерзительным, хлюпающим звуком. Под ней натекала темная, вязкая лужа, подбираясь к трупу Носорога. Грудь ее покрылась мелкой сеткой черноты, на месте, где было лицо, открылся тягучий, вязкий провал:
- Ты один, - произнесла тварь сухим, шелестящим голосом, - ты один можешь пройти, - обшарпанные стены подворотни отражали ее жуткий голос, похожий на шуршание листвы, гонимой ветром по асфальту. Вася посмотрел вправо и увидел, как чернота начала поглощать труп Носорога, выпуская белый, вонючий пар. Тварь, покачиваясь, таяла на глазах, оплывая чернотой, словно гигантская свеча.
- Я знаю тебя, - прошелестел тварь, и раскатисто захохотала, и звук этот напоминал о зимнем вечере, когда за окном свистит вьюга. Вася, лишившись чувств, упал на асфальт.


*   *   *  *


…Вдвоем они осушили всю бутылку. Когда гость опрокинул последнюю стопку, он сдавил ее так, что побелели костяшки пальцев, и, глядя в окно потухшим, остекленевшим взглядом, обращенным, как показалось хозяину, в глубь себя, быстро заговорил:
- Все случилось тогда, той проклятой июньской ночью, вернее, еще раньше – три года назад, когда я задумал построить Дом. Нам с женой не пришлось выбирать место для строительства – прекрасная, покрытая ковром из незабудок поляна, у подножия холма – она сразу притянула наши взоры. Моя жена была в восторге от этого места – с холма виден почти весь город, внизу – полноводная, голубая река. Она была просто в восторге. Что касается меня, то холодок тронул мое сердце, при виде всего этого великолепия – сочную траву, покрытую искрящимися в лучах утреннего солнца, капельками росы, покатый, зеленый холм, к вершине которого вела дорожка из маленьких голубых цветов, прекрасный, строевой лес, совсем рядом. Я выразил сомнение, что нам разрешат строить дом в таком очаровательном месте, чем очень расстроил свою жену, которая, казалось, уже видела Дом законченным. В тот вечер я встретил дочь из школы, и привез ее к холму, который мы с Наташей присмотрели утром. Странно, но при свете заходящего солнца это место выглядело зловещим – не просто зловещим –  оно приводило в ужас. В свежем, вечернем воздухе, в дуновении прохладного ветра, чувствовался запах гнили и разложения, доносящийся непонятно откуда – казалось, сама земля источала этот гнусный запах. В свете луны, выплывшей над холмом, в строгих рядах косматых, раскидистых сосен, жил безотчетный, первобытный ужас, как будто нечто темное притаилось за ними и ждет. Терпеливо ждет, пока кто нибудь не ступит на эту землю, и,  вдохнув полной грудью сырой туман, не останется здесь навсегда.. Сосновые лапы покачивались от ветра, и как будто манили, звали в чащу неведомого, страшного мира, неизведанного доселе человеком… Холм, окруженный лесом, чернел на фоне умирающего солнца. Я представил себе, что смотрю на все это из окна дома, погруженного в темноту… Света категорически была против, но ее мать и слышать не хотела о том, чтобы построить дом в другом месте. Мы легли спать - тогда мы снимали однокомнатную квартиру в хрущевке. На утро я отправился в горком – в комитет по жилищному строительству. Увидев постное лицо начальника комитета, которым он встретил меня в ответ на мою просьбу о строительстве дома на берегу реки, я в душе было обрадовался, надеясь услышать отказ. Какого было мое удивление, когда он подписал все документы, более того, обязал директора фанерного комбината, на котором я проработал всего лишь полгода, оказать мне всемерную помощь при строительстве дома. Все бумаги оформились всего лишь за два дня – согласование с БТИ, корректировка и одобрение моих чертежей инженерами.… Так или иначе, через три дня я принялся за строительство – благо лес, доски, кирпич – все уже было привезено с завода. Наташа была без ума от радости, и говорила, что этот дом будет прекраснее всех в этом городе. Света, увидев поляну при свете дня, тоже радовалась вместе с матерью. Но я… Я уже тогда возненавидел его, как только заложил фундамент. Когда я брался за строительство, мозг мой как будто отключался, и включался лишь тогда, когда солнце валилось за остроконечные вершины сосен, а я падал с ног от усталости… День за днем он вырастал, словно поганый гриб, из благодатной, гниющей почвы. Прошел месяц, и, приехав с утра на стройку, я обомлел – дом возвышался над холмом уже на пять метров. Первоначально я задумал его одноэтажным, но вся его конструкция, весь его вид, умоляли меня надстроить еще один этаж. С какой то мстительной, отвратительной яростью я взялся за работу, и к тому времени, как листва на березах  начала желтеть и осыпаться, дом был готов. Оглядев его, я понял, какую колоссальную работу я проделал всего лишь за два с половиной летних месяца! Теперь, когда я думаю об этом, я сознаю, что дом рос сам, а я лишь помогал ему вырасти – я не мог положить бревно или кирпич туда, где его не должно было быть. Против своей воли я начал гордиться им – все знакомые и друзья завидовали мне, а жены моих друзей начали ставить им в пример меня, и вскоре друзей у меня не осталось. Но мне было плевать – я был счастлив, потому что была счастлива моя семья – дом получился прекрасным, и просторным – и это тогда, когда большинство городских жителей ютились в пятиэтажках, замерзая от холода зимой, и изнывая от жары летом. Несколько лет после этого все было хорошо, до той проклятой июньской ночи, после которой все покатилось к черту.  Накануне вечером, моя жена отправилась в лес, за грибами, а меня вызвали на завод – полыхнул бункер с опилками. Я сел в лодку, и, сказав, что буду через пару часов, переплыл на другой  берег реки. Пожар был сильным, ты помнишь, Степаныч, горело, как в преисподней, - хозяин дома задумчиво кивнул, вспоминая произошедшее.
- Так вот, ты помнишь, пожарным никак не удавалось справиться с огнем, и тогда пожар охватил сушильный цех. Мы боролись с огнем почти дотемна, но черта с два мы бы его погасили, если бы к вечеру не хлынул ливень. Гроза разыгралась не на шутку, и вскоре полило как из ведра. Мы радовались, и хлопали друг друга по плечам, поздравляя с победой. Сажа стекала по нашим лицам черными ручьями. Я отправился домой по реке. Ливень хлестал так, что не было видно и вытянутой руки – сплошная водная стена. Тяжелые капли больно хлестали по спине, и я греб как сумасшедший, я торопился домой. Привязав лодку, я взобрался на холм, увязая в глине. Когда я поднялся наверх, в свете ярившихся в небе молний я увидел пустые окна моего дома. Свет не горел ни в одном из них. Поначалу я подумал, что что-то случилось с линией, но, обернувшись назад, я увидел сквозь пелену дождя зарево дрожащих городских огней. В ту пору часто вышибало пробки, и, когда я работал в третью смену, Наташа часто выставляла в окне второго этажа свечу, но в этот раз в окне была тьма. Тогда я и понял, что что-то произошло. Я вбежал в дом, навстречу мне кинулась перепуганная Света, моя дочь. Захлебываясь в плаче, она сказала, что мама еще не вернулась. Я ввернул пробки, зажег свет, и, заперев за собой дверь, вышел в дождливую ночь, прихватив с собой фонарь. Я кричал, я звал ее по имени, но крики мои тонули в раскатах грома. Около двух часов я бродил по лесу, пока с ужасом не обнаружил, что заблудился сам. Отчаянье и страх завладели мной, и я бросился бежать, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Ветки колючего кустарника больно хлестали по лицу, держали, рвали рубаху, царапая тело. Наконец, выбившись из сил, я упал на мокрую землю. Вдруг я почувствовал на плече чью-то руку. Вздрогнув, я обернулся. Передо мной стояла она! Господи, какое это было облегчение! Я обнял ее – она была холодна как лед, и вся дрожала. От ее кожи сильно пахло гнилыми растениями. Она сказала, что потерялась, и провалилась в болото, и показала полы платья, испачканные черной грязью. Я обнял ее, пытаясь согреть ее ледяную кожу, и мы пошли домой. Я принес ее домой, положил на кровать, осмотрел ее. Налицо были все признаки простуды. Бедняжка вымокла до нитки, и дрожала от холода. На теле ее были царапины, по всей вероятности, полученные ею, когда она продиралась сквозь заросли шиповника. Но на ноге ее было странное черное пятно, которое я, как ни старался, не смог смыть – оно словно въелось в кожу, а моя бедная жена дико кричала, когда я прикасался к нему – у нее был сильный жар. Я дал ей таблетки, и  дав себе слово вызвать утром врача, я лег спать. Утро выдалось чудесное – светило солнце, щебетали лесные птички, кормушки для которых тут и там расставила моя дочь. Прошедшая ночь представлялась мне кошмаром, не имевшим ничего общего с реальностью. Супруга моя была с виду здорова, она смеялась и играла с дочерью, как прежде, однако наотрез отказала мне в просьбе осмотреть то черное пятно на ее правом бедре, сказав, что оно прошло. Я поверил ей, мне хотелось поверить, и вскоре я забыл о той ночи.… Но с тех пор что-то в моей жене изменилось. Прежде  добрая и ласковая, она стала грубой, и жестокой,  однажды я даже увидел, как она ударила мою дочь. Я потребовал объяснений, а она сослалась на то, что вместо того, чтобы пропадать ночами где попало, лучше бы занялся воспитанием Светы. Света вскоре отстранилась от нее, что меня очень удивляло. Однажды, в слезах, она сказала мне, что эта женщина не ее мать. Я тоже заметил в ней перемены – черты лица ее стали грубее, отчетливее, тело приобрело гибкость, и формы его стали более округлыми. Моя жена была милой, симпатичной девушкой, а теперь это была ослепительная красавица. Она стала пользоваться косметикой, часами просиживая перед зеркалом, и больше не ходила играть с дочерью. Обращение ее со мной стало холодным, она свысока смотрела на меня, а я, впервые в жизни, чувствовал себя жалким перед нею. Однако в ней было столько же страсти, сколько и холода. Мы занимались любовью редко, но это было незабываемо. Однажды я овладел ею на полу, перед входной дверью, и она стонала, как шлюха, чем привела меня в невероятное возбуждение. Однако вскоре после окончания любовных утех к ней вновь возвращалась холодность, и взгляд, от которого я чувствовал себя ничтожеством. Как ни странно об этом говорить, но нечто изменилось и в природе вокруг нас. Хотя на дворе стоял июль, дни были серыми и дождливыми. Дождь лил порой дни напролет, принося с собой по вечерам плотный туман, пелену которого я разбивал веслами, возвращаясь под утро с работы. Что-то случилось и с рекой – она стремительно мелела, обнажая песчаные косы, которые всегда были скрыты многометровым слоем воды, и вскоре превратилась в угрюмый ручей, который можно было пересечь вброд. От проклятых дождей земля вокруг дома размякла и подернулась мхом; напрасно я засыпал лужайку песком – вскоре подле нее образовалось небольшое болотце. Наташа изменилась до неузнаваемости – все дни она проводила в спальне, задернув шторы, и дико кричала на меня, когда я засыпал песком почву вокруг дома, или слегка приподнимал шторы, чтобы впустить в пыльную  комнату хотя бы лучик солнечного света. В ответ на мои вопросы о ее самочувствии она отвечала мне, что очень устала, и что не пошел бы я… Я уже привык к подобному ее обращению, но с этим не могла свыкнуться Света. Она подходила ко мне, когда моей жены не было рядом, и шептала мне на ухо, что это не ее мать, что она видела, во что она превращается ночью. Господи, как я мог быть настолько слеп!!
Однажды Наташа подошла ко мне, лицо ее осунулось, под глазами ее залегли фиолетовые тени, и сказала, что беременна. Весть эта взорвалась во мне волной радости, и я крепко обнял ее, пообещав, что отныне буду исполнять все ее желания. Я был ослеплен радостью, и исполнял все ее прихоти. Я водил ее, по ее просьбе, к болоту, у которого она часами любила сидеть, и я отказался от мысли его уничтожить. Я видел, как она погружает ладони в болотную жижу, переливает ее из ладони в ладонь. В такие моменты глаза ее светились радостью. Она набирала из болота мутную жижу в таз, и ставила его перед своей кроватью. Летели месяцы, и я был счастливым из мужчин. Счастье омрачало только то, что Света совершенно отдалилась от меня, говоря, что я с ней заодно. Однако вскоре ее прогулки к болоту начали меня настораживать. Оно росло, как растет ее живот. Я больше не смел его засыпать, поэтому я пробовал устелить двор сосновыми ветками, и даже пару раз привозил с завода щебень. Но это не помогало, болото разрослось, захватив огород, и всю землю перед домом. Ночью она почувствовала себя хуже, и я отправился в город – телефон тогда был слишком дорогим для меня. У лесной дороги я увидел милицейский Уаз, вокруг было много милиционеров с фонарями. Я подошел узнать, что произошло, в глубине души надеясь, что они по рации вызовут «скорую». Один из милиционеров подошел ко мне и сказал, что какой-то грибник обнаружил в кустах труп, прикрытый сосновыми ветками. Так как заявлений о пропаже кого-либо из города не поступало, он попросил меня взглянуть на него. Я отказался, сказав, что мне срочно нужно позвонить, но он пообещал немедленно вызвать по рации скорую помощь, так что я неохотно согласился помочь им. Трое человек вынесли из кустов тело, прикрытое простыней. Положив его на носилки, один из них отогнул край простыни, прикрыв лицо платком, от волны невыносимого смрада, ударившего в ноздри. В мгновение все помутилось у меня перед глазами. Я попятился назад,  и наверняка упал бы, если бы кто-то не подхватил меня сзади – передо мной было тело моей жены! Ее рука свесилась с носилок, и на безымянном пальце ее тоненькой полоской золота блеснуло обручальное кольцо, а ведь она сказала мне, что потеряла его в лесу! Я не слышал, о чем они спрашивали меня, лишь одна фраза судебного медика застряла в моем мозгу, словно рыбья кость: она мертва,… Мертва уже больше месяца.… В этот момент дунул порыв ветра, сорвав с тела простыню, и  стоявших рядом милиционеров вырвало – на ее бедрах и в промежности выросли грибы. Я потерял сознание, и очнулся в кабинете следователя. В кабинете было душно, в спертом воздухе прогоркло пахло потом, и висела сизая табачная дымка. Меня взяли под стражу, как подозреваемого, но на следующий день отпустили. Следователь склонялся к мысли, что она утонула в трясине – в ее легких была обнаружена черная болотная жижа. Меня отпустили, за недостаточностью улик в совершении преступления. Запыхавшись, я прибежал домой, почти на грани безумия, и в глубине души надеясь, что это какая-то чудовищная ошибка, но в доме никого не было – дочь мою увезли в больницу в ту же ночь, когда приехала скорая, но Наташа пропала бесследно. Я вошел в ее комнату – в ней жутко воняло гнилью, таз с болотной жижей стоял перед кроватью, все простыни были измазаны вонючей, черной грязью. Я вышел, закрыв дверь комнаты на ключ, и больше не входил туда. Я не рассказал следователю об этом, потому что боялся, что меня закроют в психушку. Я достал из шкафчика бутылку водки, и выпил ее из горлышка – перед глазами стояла та ужасная картина, которая до сих пор снится мне по ночам – моя Наташа, на бедрах которой проросли поганки. Свету привезли домой через три дня. Врачи сказали, что она пережила сильнейший шок, и ничего не помнит. Я сказал, ей, что ее мама пропала. Первое время я выходил в лес, и целыми днями искал ее, но все было тщетно. Я стал пить, пил каждый день, чтобы не сойти с ума, наблюдая, как болото уничтожает все, что было дорого мне – исчезла поляна, лужайка перед домом, огород порос кочками, меж которых проглядывает черная грязь, затянутая ряской. Тогда я понял, что моя жена давно мертва, а та, что пришла вместо нее той страшной июньской ночью, вселилась в мою дочь. Да, да Степаныч! Иногда она приходит ко мне  среди ночи, и подолгу, застыв, смотрит на меня, смотрит ее взглядом! Я хотел убить ее, но я боюсь, и… я ведь люблю ее! – плечи рассказчика задрожали, он надрывно зарыдал.
- А потом мне приснился сон, нет, скорее кошмар. В нем я увидел свою жену, она пришла ко мне, и сказала, что если я хочу быть с ней, я должен кое-что сделать. Она спустилась в подвал, я пошел за ней. Она остановилась в конце подвала, у стены, и сказала, что я должен копать вот здесь. Я спросил, для чего, а она обняла меня, и так нежно начала просить меня об этом, умолять, и сказала, что тогда все будет хорошо. Я отказался. Потом повторил, сказав нет. И тут она съежилась, покровы кожи ее и одежды пропали, и передо мной появилось оно. Оно было черным, словно уголь, и каким-то зыбким – по телу этого существа проходили волны, оно изменялось каждую долю секунды, меняя формы, и никогда не оставаясь в одном обличье. Мы оказались в комнате моей дочери. Она мирно спала в своей постели. Оно склонилось над ней, роняя густые, черные капли на ее одеяло, а потом зашептало, быстро-быстро, я едва успевал понимать ее слова. Оно говорило о каком-то темном царстве, о древних, темных лесах, где водятся такие, как она, и о том, что если я не буду копать, она убьет мою дочь. Страх сковал все мое существо, и вот, я уже внизу, в подвале. Сделав киркой пролом в стене, я начал копать, отламывая глыбы сырой глины, а оно, поочередно меняя облик, стояло у меня за спиной. Очнулся я рано утром, весь перепачканный глиной. Жутко болела спина. Когда я спустился в подвал, я понял, что это был не сон – я прокопал за ночь около трех метров в плотных слоях глины. С тех пор я напиваюсь каждый вечер, и в забытье вижу, как она приходит ко мне. Но я не могу даже встать. Я слышу, как она плещется в болоте, слышу ее рассерженный вой. И я теперь боюсь, что оно придет, и заберет мою дочь.
- Дочь, она ведь дочь моя, все, что у меня осталось! Проклятое болото отняло у меня все, мой дом почти сгнил, да и я не живу, а только гнию заживо, - он закончил рассказ, уронив нечесаную голову к себе на колени и тихо заплакал. Хозяин дома – Игорь Степанович, долго смотрел на него, нахмурясь. За окном спускались сумерки. Он долго молчал, глядя на гостя, затем заговорил, хмуро взглянув в окно:
- В наших лесах всегда что-то было. Все это знают.  Все знают, и все молчат. Говорят только шепотом, под покровом ночи, когда еще один человек не вернулся из Лесов. Я видел в лесу громадные сосны, сломанные и расщепленные посередине, без всяких на то причин. Видел, как ходуном ходят вершины сосен, трещат их стволы, в спокойную, безветренную погоду. Некоторые рассказывали, что слышали шаги, шуршание опавшей листвы за спиной, но, обернувшись, не видели никого. Лично я наслушался странных историй, рассказанных охотниками, остававшимися в лесах до наступления темноты. Большая часть из них откровенная брехня, привидевшаяся пьянчугам. На следующий день они как ни в чем не бывало вновь шли в леса, чтобы под вечер, принести несколько уток, и новую порцию чудес. Однако были и такие, что однажды встретившись в лесу с тем, что там обитает, больше никогда не переходили шоссе. Он тяжело вздохнул, и отвернувшись, тихо сказал:
- То, что ты мне рассказал, настоящее безумие, и я сказал бы, что ты болен, если бы не одно обстоятельство. Когда я был пацаном, сидя вот на этой   печи, я слушал рассказы моего деда. В восемнадцатом году он был одним из тех красноармейцев, что две недели вели бой в этих лесах с  бандитами-белогвардейцами, засевшими в тогда еще поселке Верхняя Тавда. Так вот, обе стороны несли большие потери, и пленные белые, да и некоторые однополчане моего деда говорили об обширном болоте, бывшем  в этих местах. Позднее оно бесследно исчезло, но дед говорил, что однажды ночью, когда он был назначен костровым – подкидывать дрова в огонь, поддерживая его всю ночь, - он слышал крики со стороны, где укрепились белогвардейцы, и ружейные залпы. В кого они стреляли – так и осталось загадкой, только под утро на позиции красных прибежала кучка оборванных, и совершенно обезумевших людей. Они говорили, что видели, как нечто вышло из болота, и земля начала проваливаться под их ногами. Оно принимало облики погибших, отражая их, словно зеркало. Те немногие, кто смог убежать, с радостью сдались красным, впоследствии полностью лишившись рассудка, что в принципе, пошло несчастным только на пользу, так как на рассвете их расстреляли. На утро мой дед в составе частей красной армии вошли в поселок, но не обнаружили и следа от столь обширного, по рассказам белогвардейцев, болота. Однако некоторые утверждали, что видели в лесу странные, черные ручьи, текущие бесшумно и вопреки законом природы, они перетекали через холм, на котором и стоит твой дом, Михалыч. Игорь Степаныч хмуро взглянул в окно, где, вдалеке, у полоски леса, на шоссе выползал плотный туман, и продолжил:
- Люди говорят, что все это снова началось семь лет назад До этого все было спокойно – все знали, что до темноты в лесах лучше не задерживаться, за исключением редких смельчаков, кое-кто из которых поплатился за легкомысленность. В прошлом году один мужик, один из моих приятелей, что работали в лесу, пошел из деревни в город, через лес, несмотря на предостережения местных, и предложений переночевать, а утром продолжить путь Его тело было найдено в сорока километрах, к северу, у излучины реки, без признаков насильственной смерти. Остановка сердца – сказали врачи, однако его хоронили в закрытом гробу. Его вдова сказала мне, почему: На его лице застыло выражение такого ужаса, что было не по себе даже судебным медикам, а голова его была белой, как снег.    Он секунду помолчал, глубоко затянувшись папиросой, и взглянув на гостя, произнес:
- Хотя, чушь, наверное, все это, не увидел ли ты все это на дне бутылки?
Гость затравленно посмотрел на него.
- Ладно, верю, верю тебе, Михалыч, - хозяин дома встал, потянувшись.
- Верю, но помочь не могу, - добавил он после паузы, стараясь не смотреть в глаза гостя.
- Денег дам, если надо, - он торопливо полез в карман, вытащив оттуда несколько купюр.
- Негусто, конечно, но больше, извини, дать не могу. Он взглянул на часы, и, притворно удивившись, сказал:
- Однако, заболтались мы с тобой, скоро Люба придет, да и мне на работу - ну, иди с Богом, Михалыч. Он проводил его до двери, гость, не оборачиваясь, остановился, протянув руку, в которую хозяин вложил мятые купюры, и не поблагодарив, и не попрощавшись, вышел на улицу. Игорь Степанович некоторое время смотрел ему вслед, кутаясь в овечий полушубок от пронизывающего, холодного ветра.
Закурив, он пробормотал:
- Да нет, спятил, просто спятил. Белая горячка, - и закрыл за собой дверь, окунувшись в почему-то особенно упоительные этим вечером свет и тепло…
…Она возвращалась из школы, шурша осенней листвой. Солнце уже валилось за горизонт, и в лесу уже было сумрачно. Пахло листьями, согретыми за день осенним солнцем, и на фоне желтизны ветви деревьев казались почти черными. Она думала о нем. Он заступился за нее в школе – никто и никогда не заступался за нее. Она шла, и думала, почему так бьется сердце, почему его лицо не уходит из ее памяти, почему она думает о нем. Вдруг она почувствовала, что сзади, за спиной, кто-то есть. Она услышала шуршание – как будто сзади пробежал бурундук. Оглянулась – никого нет.
- Эй, кто здесь, - окликнула она, и голос ее утонул в стремительно темнеющей чаще. Ей стало страшно, когда показалось, что кто-то, или что-то мелькнуло за деревьями.
- Папа? – голос ее задрожал.
- Скоро придет - услышала она нечеловеческий шепот. Обернувшись, она увидела черноту, которая волной плеснулась на нее, усеяв листья под ногами угольно черными, вязкими брызгами…

… По дороге он зашел в магазин, и купил бутылку водки, которую с неприязненным видом вложила ему в руки толстая, неопрятная продавщица, не сдав ему сдачу, и  сказав  вслед что-то обидное – он не разобрал, что. На улице дул сильный, холодный ветер. Мужчина двинулся вверх, по асфальту, где, вдалеке чернела кромка леса. Откупорив бутылку, он жадно прильнул к горлышку, давясь обжигающей жидкостью. Ему стало теплее, и почти все равно… Он видел себя,  когда на голубой поляне, заросшей незабудками, строил свой дом. Глаза его ожили, и на долю секунды подернулись дымкой. Он моргнул, и все исчезло – только ледяной ветер, и хруст заиндевелого щебня под ногами. Он остановился, сделав еще жадный, долгий глоток – словно подуло теплым, весенним ветром, и вот, его пальцы перебирают волосы жены, вплетая в них синие, крошечные цветочки. Она целует его, и говорит, что гордится им… Стало совсем невыносимо, и по щекам потекли крупные, горячие слезы. Он свернул в лес, и пустая бутылка полетела к обочине, жалобно звякнув об щебень…
…Еще не взойдя  на крыльцо, ступени которого местами прогнили насквозь, он почувствовал угрозу, исходившую от залитых тьмой, покосившихся окон. На лбу его выступил холодный пот, столь желанное опьянение растаяло, словно утренняя летняя дымка. Он повернул ручку двери, и та с протяжным, зловещим скрипом, отворилась. Он  ощущал безотчетный ужас, его инстинкт самосохранения вопил о том, что надо убираться отсюда, но разум его был скован, словно у быка на бойне, к которому приближаются мясники. Он щелкнул выключателем – тот отозвался бесполезным щелчком. В доме было чуть теплее, чем на улице, но от дыхания шел густой пар. Он вошел в комнату, и увидел это – черную, сгорбленную, иррациональную фигуру, застывшую перед зеркалом. От ужаса перехватило дыхание, стало трудно дышать. В непропорционально длинных руках этого существа было что-то белое. Он задрожал, когда понял, ч т о э т о б ы л о – стоя перед зеркалом, оно примеряло на себя лицо его дочери! Он ринулся к шкафу, и вынул оттуда старое, с ржавым стволом, ружье. Направил в его сторону, дымно выстрелил из правого ствола. Фигура продолжала стоять, протянув к нему узловатые длинные руки, покрытые черными струпьями. Где-то в его голове прогремел истерический хохот, и, прижав к голове холодное дуло, он нажал на спусковой крючок. Через секунду он почувствовал теплый, весенний ветерок, и увидел голубую поляну перед своим домом. На пороге стояла Наташа, обнимая дочку. Она улыбалась ему, своей, настоящей, родной улыбкой…

…Этой ночью над городом полетели первые, белые хлопья, сначала редкие, и мелкие, а затем снег пошел густо, в несколько часов заметя дороги, и покрыв пушистым одеялом крыши домов, он тяжело оседал на сосновых лапах белыми шапками Ветер гулял по немноголюдным, кривым улочкам и переулкам городка, гнал снежные вихри по обледенелым дорогам, подбрасывал снежные ворохи к стенам домов. Городок погружался в усталый сон, лишь на деревообрабатывающий завод, который выпускал фанеру, тянулись вереницей люди, работающие в ночную смену. Их лица, казалось, были одинаковы, эти люди  были серы, словно тени, покрывающие асфальт.
- Я просто больше ничего не умею, - думал Игорь Степанович, отдавший заводу тридцать лет своей жизни. Он привычным жестом предъявил пропуск на КПП контролеру, и даже не взглянув в окошечко – ему было все равно, кто там сидит, равно как и контролерше – кто показывает ей пропуск – скорей бы записать их всех и лечь спать. Он вдруг подумал, что жизнь пролетела стороной, обойдя его – он ненавидел свою работу, но был вынужден работать, чтобы что-то есть. Так было всегда – он всегда делал то, чего ему не хотелось, но что он был должен делать – служил в армии, потом работал на заводе. Лишь однажды он сделал то, что захотел – но потом сел в тюрьму, за ограбление.… Все время он думал – вот сегодня еще по-старому, а завтра я возьму – и…. Но годы летели, виски его убелила седина, кожа стала желтоватой и дряблой, в груди что-то болело уже несколько лет – он не ходил в больницу, боясь того, что скажут медики, но ответ он знал – в глубине души. Тридцать лет он вдыхал в душном цехе воздух, в котором от древесной пыли, стоял туман.… У него родились дети, которые стали взрослыми – но вот хотел  ли он всего этого – нет – отвечал он себе, не хотел, а был должен. Но кому, и за что? На этот вопрос он не находил ответа. Он лишь знал, что, придя домой, тайно, чтобы не видела жена – противная жирная сука, которая все время требует денег – залпом выпьет стакан разведенного спирта, который попахивал машинным маслом, и сядет на табурет, в прокуренной кухне. Закурив, он вспомнит юность, глаза его подернутся счастливой дымкой. Тогда он был счастлив, счастлив потому, что была мечта, надежда, а теперь ее нет, нет для него и миллионов таких же, как он. Уже очень скоро - он предчувствовал это, словно бродячая собака чувствует приближающийся конец - в его доме будет гореть свеча, потрескивая, и разбрасывая капельки воска, она будет освещать его черно-белую фотографию, а то, что раньше было им, отправится в путь, в который рано или поздно отправляются все – по ухабистой, грязной дороге, на кладбище. Не пройдет и двух дней с его похорон, как его дети начнут делить между собой то, что раньше принадлежало ему – небольшой дедовский дом, и старенький Москвич -  словно шакалы, разрывая на куски последнюю память о нем. Ему захотелось зарыдать от обиды и страха – страха перед холодом могилы – от обиды, что, казалось, прожил не свою, чужую жизнь, в которой не сбылось ни единой его мечты.…В его горле станет горько от сигаретного дыма, и появится комок. И тогда он подумает, что он по-настоящему не жил, а лишь наблюдал, как умирают отведенные ему на земле дни…. Это не жизнь, это только кажется жизнью – на уровне бактерий, на клеточном уровне, - думал он. Немного погодя ему полегчает, когда от денатурата в животе свернется тепло, и усталость навалится на его узкие плечи. Тогда он ляжет на скрипучую, пружинную кровать, осторожно, чтобы не разбудить жену… Но впереди предстояла еще одна ночная смена…
…Здания цехов были старыми, кирпичная кладка осыпалась – на одном из них, в тусклом свете фонаря он увидел надпись, выложенную крошащимся от времени, буро-красным кирпичом: 1941. Год, когда завод был эвакуирован из Нижнего Новгорода, вместе с семьями рабочих, для которых спешно возвели щитовые бараки, продуваемые всеми ветрами зимой, и спертые и душные знойным летом. На заводе тогда выпускали авиационную фанеру для самолетов и легких танков. Взрослые и дети работали в пыльных цехах тогда круглосуточно – все для фронта, все для победы! Его мать умерла двадцать лет назад, в больничной палате, населенной громадными рыжими тараканами, изрыгая из горла кровь со сгустками черной, древесной пыли, за десятилетия накопившейся в легких. Игорь Степанович знал, что вскоре настанет его черед. Пройдя через скудно освещенный транспортный тоннель, через который автопогрузчики вывозили фанеру на склад, он вошел в клеевой цех. Гигантские паровые прессы пыхтели, раскрыв огромные, черные пасти, с которых словно густая, тягучая слюна, свисали сгустки засыхающего клея, ядовитые пары которого насыщали воздух. Привычно защипало глаза, и он зажмурился. Громадные прессы замерли лишь на несколько минут, на время пересменки, чтобы потом вновь сомкнуть челюсти, сдавливая сочащиеся клеем свежие слои древесины. Некоторые из них были привезены из Англии, по ленд-лизу, собранные в Кембридже, в начале тридцатых. Они выглядели настоящими монстрами – восьми – десяти метров в высоту, онии изрыгали клубы желтоватого пара. Некоторые трубопроводы их были ветхими, и часто случались несчастные случаи, когда от давления они лопались, и струи смертоносного пара в двести градусов по Цельсию вырывались наружу. За это здесь платили больше, чем в других цехах. Здесь работали настоящие смельчаки. Как-то, давным давно, когда он только устроился на завод, после армии, станочник обучал его работе на одном из них, и говорил, что даже слесари до конца не знают, почему они еще работают, поэтому учил обходиться с одним из них ласково, словно с опасной, злой собакой, которая в любой момент может укусить:
- Главное, никогда не оборачивайся к нему спиной, - говорил он, жуя «беломорину».
 Последние десять лет Игорь Степанович Цепакин работал в обрезном цехе – так здесь называли цех обрезки фанеры, привезенной из клеевого цеха. На распиловку горячие, пышущие паром стопки фанеры приезжали по транспортеру, после чего уже обрезанные, попадали к нему на станок для шлифовки – он работал на старом, привезенном когда-то из Италии станке с двумя громадными цилиндрами, обтянутыми грубым наждаком, и выкрашенный в рыжую,  выцветшую от времени краску. Он вошел в цех привычно осмотрев станок – сделана ли уборка, целы ли крупнонаждачные шкуры на цилиндрах, и нет ли внутри случайно застрявшего куска фанеры – совсем недавно, с одним из его сменщиков случилась беда – во время шлифовки очередного листа фанеры, на чудовищных оборотах, цилиндры, вращаясь на огромной скорости, выплюнули ему в лицо занозистый обломок, который, срикошетив от предохранительного башмака, отскочил и вонзился бедняге прямо в правый глаз. Его увёз экипаж скорой помощи. На его несчастье, бедняга выпил перед ночной сменой – у его жены был день рожденья, и его просто уволили, за нарушение техники безопасности, хотя все, и в том числе Игорь Степанович – он сам обучал паренька работе на станке, знали, что парень совсем не виноват. Так или иначе, к тому времени, как его уволили без выходного пособия, он уже был мертв – скончался в больнице – осколок задел его мозг. Начальник цеха – жирный, обрюзгший ублюдок по фамилии Салин, пригрозил всем остальным, что если кто вякнет об этом созданной для расследования несчастного случая на производстве комиссии, куда входили работники местной прокуратуры, щедро гулявшие и пившие за счет завода несколько ночей -  тот отправиться вслед за беднягой. Ему не было нужды говорить об этом – среди коллектива из нескольких угрюмых мужчин, и нескольких женщин – сортировщиц, у которых ладони были вспухшими и заскорузлыми от дьявольски тяжелой, каждодневной работы в три смены, не было болтливых – в этом Богом забытом городишке не было работы, и потерять место для каждого из них означало потерять единственный источник пропитания – хотя выплату рабочим тех жалких крох за адский труд, хозяева завода, сами разъезжающие на «Мерседесах», задерживали месяцами. Он подошел к станку, осмотрев черные пятна у отверстия подачи – пятна крови не стали смывать, просто замазав их очередным слоем рыжей краски. Осмотрев станок, и посчитав, что все в порядке, он вошел в чайную, бывшую одновременно курилкой и мужской раздевалкой. В застоялом, затхлом  воздухе висел плотный, горький дым папирос, и серая, почти невидимая дымка из смеси древесины и формальдегидных смол, день за днем, год за годом, медленно убивающая их. В мутном, адском освещении он различил сидящих за столом мужчин, играющих в карты.
- Здорово, Степаныч, - один из них поднялся, протянув крепкую мозолистую руку. На нем была выцветшая, серая роба с закатанными рукавами. Он работал на пиле, в одной смене со Степанычем все десять лет в этом цехе.
- Здорово, Саныч, - поприветствовал тот, открыв ключом замочек на дверце шкафчика и вешая туда пальто.
- Как внучка, - осведомился он, переодеваясь в робу.
- В этом году в школу пошла, - ответил Саныч, сдавая карты.
- Ну, какие новости, - осведомился Игорь Степанович, надев серую, в мелких занозах, робу, и усаживаясь за стол.
- Василич заболел, - ответил болезненного вида парень, с худыми, бледными щеками, и темными овалами под глазами, которые в скудном освещении чайной казались почти черными – водитель автопогрузчика. В курилке, на мгновение наступила тишина – в воздухе, насыщенном химикатами, словно повис вопрос – кто следующий?
- А кто на подмену? – осведомился Саныч, озабоченно глядя на него карими глазами на смуглом, скуластом лице.
- Подмена уже здесь, - за его спиной отворилась дверь, и он узнал голос начальника цеха.
- Василич уволился, решив сделать ноги из этой дыры, пока не поздно. На север подался, - добавил он, пропуская вперед высокого долговязого человека, с вытянутым лицом, близко посаженными глазами, и носом, свисавшим над верхней губой и похожим, как подумалось Степанычу, на перезрелую грушу.
- А вот и подмена этой ночью – Коргин, как тебя?
- Сергей Василич, - произнес тот, ехидно взглянув на начальника.
Тот брезгливо поморщился:
- Не все ли равно? Так или иначе – вот вам еще один «Василич», -  он расхохотался  собственной шутке. Кашлянув, продолжил:
- Степаныч, покажешь ему, как управляться с «дробилкой». Да смотри мне – головой за него отвечаешь! Чтоб ни на шаг, - почесав щетинистую и толстую как у борова, щеку, он, подумав, вытащил из кармана рубахи засаленный блокнот.
- На-ко, малец, распишись за технику безопасности, а то мало ли, - он протянул ему засаленный блокнот, извлеченный из нагрудного кармана рубахи, с темным пятном пота на груди, и почти отчетливо пахнущий свиным салом. Новенький снова ехидно взглянув на него, подмигнул, поставив в нем какую-то закорючку. Из щели под выщербленной дверью вдруг потянуло сквозняком.
- Вот здесь, еще одно слово, - Салин ткнул в блокнот пальцем, похожим на сардельку:
- Ознакомлен. Вот так, - он с довольным видом убрал блокнот обратно в карман, и что-то насвистывая, вышел, закрыв за собой скрипучую дверь.
Новенький уселся на стул, закинув ногу на ногу, и, поочередно, развязно смотрел  на мужчин.
- Ну, давай знакомиться, - разбил лед Саныч, протянув руку для рукопожатия, - меня зовут – Николай Александрович, а это – Игорь Степанович…, - новенький оборвал на полуслове, выставив ладонь в небрежном приветствии:
- Здорово, дядя, - голос его был хриплым, и визгливым на высокой ноте.
- Послушай, малец, - начал Игорь Степанович, обратив внимание на его уродливый шрам под носом, похожий на третью губу:
- Если не считаешь нужным знакомиться, так и скажи, не надо хамить, иначе домой можешь уйти с разбитым носом. Уяснил?
 Длинный   довольно усмехнулся. Тем временем, в цехе раздался протяжный звонок, созывающий персонал на рабочие места. Все четверо встали, и вышли из курилки.
- Шевелитесь, бездельники, - командовал сверху Салин – его кабинет находился над чайной, и из запыленного окна он мог созерцать работу всех станков, и всего цеха целиком, - отрабатывайте свой хлеб, - заметив в углу крысу, он, сняв ботинок, прицелился и запустил им в угол. Раздался жалобный писк. Он раскатисто захохотал.
- Иди за мной, - Степаныч вел новенького к его рабочему месту. Они прошли мимо пилы, на которую по ленте транспортера уже поступали свежесклеенные прессами, горячие, объемистые пачки необрезанной фанеры. Саныч, привычно нажав несколько кнопок, завел станок, и блестящий диск пилы, взвизгнув, завертелся, и опустился на край пачки, выплевывая обрезки шпона, и засохшие куски клея, которые свалились на неподвижную ленту нижнего транспортера.
- Видишь? – Степаныч старался перекричать визжание пилы, - это и есть твоя работа, - добавил он, указав на сноп обрезков.
- Ты их будешь дробить, вон там, внизу, - они спускались по лестнице вниз, под размочаленную местами транспортерную ленту. Под ней оказалось небольшое, два на четыре квадратных метра, помещение со стоящим в середине черным ящиком, как показалось, наполовину врытым в землю. В его глубину уходила лента транспортера, там она заканчивалась, закругляясь. Напротив него, в землю уходила толстая, заросшая древесной пылью, труба воздухоотвода, и пылесборника.
- Все очень просто, -  кричал Степаныч, - внизу визг пилы был просто оглушительным.
- Включаешь транспортер, и по нему к тебе едут кучи обрезков. Выбери из них палку потолще, и ей помогай им проваливаться в дробилку. Ножи отточены превосходно, так что особых проблем возникнуть не должно. Да, и не забывай про компрессор – если из него после очередной партии обрезков дунет пылью, то открывай воздуховод, и этой же палкой протолкни вглубь крупные обрезки, застрявшие в нем. Делать это нужно обязательно, не то забьется вентиляция, и вся пыль полетит тебе в лицо. Не собирай на ленте слишком большие кучи обрезков, не то не сможешь за раз их сдробить, и тогда нужно будет совать руки в эту штуковину. Вот кнопка двигателя дробилки, вот кнопка вентиляции, вот кнопка включения компрессора, - он указал на висящий на стене пульт, на котором в ряд были расположены кнопки красного и черного цветов.
- Черные – пуск, красные - стоп. Уяснил?
- Вот как это делается, - произнес он, включив компрессор, и двигатели дробилки и транспортера взревели, вмиг перекрыв своим ревом визг пилы, со звуком,  похожим на взлет космического шаттла. Из темноты, в которую уходил черный, широкий язык транспортера, показалась куча фанерных обрезков. Обрезки задрожали, провалившись в недра дробилки, и через долю секунды исчезли в ней. Из темноты выплыла следующая куча.
- Все очень просто, стоишь здесь, и следишь, чтобы в нее не попало слишком много, - дробилка взвизгнула, выпустив облачко древесной пыли – в воздухе запахло смолой и клеем.
- К утру надо будет вычистить бункер, не то здесь будет несладко, - он указал на висевший на стене респиратор, заросший пылью и почерневший  от смол.
- Если что, зови, - Степаныч указал на приплюснутую кнопку сигнализации, висевшей на кишке из проводов, и начал взбираться вверх по лестнице, когда вдруг услышал его голос. Странно, он говорил негромко, но его голос отчетливо перекрывал грохот двигателей и звон цепей транспортера, эхом отражаясь от стен, крошащихся сырым кирпичом – как будто кто-то убрал громкость одним поворотом регулятора:
- Эй, дядя, Михалыч передает тебе привет.
Степаныч вздрогнул, обернувшись. Тусклая лампочка наверху вдруг замигала, и вновь загорелась ровно. Новенький стоял внизу и внимательно смотрел на него. Лицо его в скудном освещении было мертвенно бледным, уродливый шрам над верхней губой превратился в синюю ниточку, с крестообразными следами кривой иглы. На его лице лежала густая тень – единственная лампочка, еле освещающая эту пыльную дыру, висела как раз над его головой, и  Степанычу вдруг показалось, что у него вовсе и нет глаз – на него смотрели пустые глазницы мертвеца, из которых на него глядело нечто, ужаснее самой смерти – нечто, носившее лица, словно маски. Вдруг, как дымком, повеяло собственной смертью. Замерев, он продолжал смотреть на него черными глазницами, не говоря ни слова. От этого взгляда ноги его стали ватными, и он услышал в грохоте эхо вечернего разговора с безумцем, который прежде был его другом:
- Да, да Степаныч, оно приходит…среди ночи, и, застыв, подолгу смотрит на меня, смотрит ее взглядом!
Обернувшись, Степаныч рванулся вверх по лестнице, но леденящий кровь взгляд продолжал буравить его в спину, покрывшуюся темными пятнами холодного пота. Вырвавшись наружу, он часто задышал, и горячий, ядовитый воздух цеха показался ему кристально чистым, после того, каким он дышал там, внизу, в компании жуткого ночного пришельца – к привычному запаху клея и древесины примешивалась сладковатая волна гнили, и болотной сырости. Он пошел к станку, думая только об одном – чтобы этой ночью больше не пришлось спускаться  в это пыльное подземелье…
…Около трех часов ночи, он, стоя за станком, услышал звонкую трель сигнализации. Со стороны дробилки доносился рев двигателя, и визжание ремней. В цехе мигнул свет, его станок, протяжно загудев, отключился – сработала защита от перегрузки силового кабеля. Внутри у него все похолодело. Он с тоской посмотрел в сторону курилки – оттуда уже грузно несся начальник. Сало на его боках и животе тряслось, словно желе на тарелке.
- Степаныч, черт тебя дери!!! - вопил он.
- А ну, быстро в дробилку! Я тебя премии лишу, если кабель сгорит! Тем временем, свет мигнул еще раз, погрузив цех в зловещий полумрак уже на несколько секунд. У лестницы, ведущей вниз, он увидел Саныча, и паренька с автопогрузчика. Вход в дробилку чернел зловещим квадратом. Степаныч побежал туда, почти позабыв о страхах, он думал только об одном – чтобы силовой кабель выдержал перегрузку, иначе ему точно не видать хорошей пенсии – через год он собирался на заслуженный отдых – немногие доживали до этого возраста, проработав на комбинате столько лет. Он вбежал в узкий коридор, нашарив руками перила лестницы – свет внизу не горел, от воя двигателя, казалось, лопнут перепонки. Он сморщился – воздух внизу был горячим и влажным; воняло горелой резиной от визжащих ремней, и к этой вони примешивалась отвратительная, приторная струя гнили. Он вспомнил, что в его погребе пахло точно так же, когда позабытые с прошлого года банки с овощами лопнули, и их содержимое вывалилось на полки серой, слизистой массой.
- Чертов придурок, - бормотал он, закусив губу.
- Эй!!! – он безуспешно старался перекричать рев мотора:
- Отруби двигатель, придурок!!!
В кромешной тьме он шарил руками в поисках пульта и выключателя, но не мог отыскать ни того, ни другого. Спустившись вниз, он начал звать новичка, выкрикивая его имя во все горло. Его глаза немного привыкли к темноте, и он увидел, как от стены отделилась черная, бесформенная фигура. Он замер, стараясь унять сердцебиение.
- Михалыч, ты? – выдохнул он. Что ты… – он не договорил.
Фигура приблизилась к нему. Он увидел белое, перекошенное мукой, лицо вечернего гостя. Оно светилось в темноте, словно адский фонарь:
- Я же говорил тебе, - услышал он леденящий кровь, быстрый шепот.
- Я говорил, а ты не поверил, и не помог…, - сильные, когтистые лапы плотно схватили его и приподняли в воздух.
- Нет, - прохрипел он. Пожалуйста, нет…
Мотор дробилки взвыл на самой высокой ноте. Скользкая тварь с лицом Михалыча приподняла его, и медленно опустила в жерло дробилки, ногами вниз.
Степаныч завопил, чувствуя, как рвутся сухожилия, словно гнилые нитки, как кости и мышцы превращаются в кровавую мешанину. К тому времени, как под тяжестью собственного веса его тело проваливалось все ниже, когда его пах исчез между остро отточенными, вращающимися на громадной скорости, лезвиями, Степаныч был уже мертв. Его глаза, остекленев, вылезли из орбит, изо рта текла кровь – в судорогах он откусил себе язык. Тело его дрожало, проваливаясь вниз, и голова его тряслась, как будто его охватил приступ дьявольского хохота. Компрессор выплюнул багровую струю опилок и затих.
Свет погас во всем цехе, и мотор дробилки протяжно загудел, сбавляя обороты. Вскоре он совсем затих, слышался только стук, перемежавшийся с хлюпаньем – ножи, останавливаясь, перемалывали его ребра, и органы. Фигура, осев на пол, превратилась в черную струю, которая, извиваясь, рванулась вверх, задев ботинок Салина. От нее отделилась маленькая струйка, которая быстро заползла под его штанину. Он почувствовал резкую боль в голени:
- Какого хрена, что это было!? Сраные крысы! – выругался он, оступившись во тьме.
- Ну, чего встали? – обратился он к Санычу и водителю погрузчика.
- Зовите чертовых электриков!
- Эй, Степаныч, все в порядке? – не дождавшись ответа, он повторил вопрос.
- Эй, не вздумай спрятаться! Вы у меня оба получите! Хрен тебе, а не пенсия, слыхал! А ты, сопляк, уволен, слышишь, - он осторожно, взявшись за перила, начал спускаться вниз, безуспешно стараясь разглядеть что либо в кромешной тьме. Вдруг помещение залил яркий, багровый свет. Он зажмурился, закрыв глаза ладонью, и выругался, стоя внизу. Когда он убрал ладонь, его желудок не выдержал, и его вырвало на пол – из дробилки наполовину торчало, словно нелепая кукла, тело Степаныча, с выпученными глазами. Тело шевелилось, поддеваемое снизу останавливающимися лезвиями, и его челюсть лязгала, покрытая кровавой пеной. Во рту его, едва сдерживая поток густой, черной крови, торчал пучок какой-то травы. Весь пол, стены, труба, и лента транспортера были забрызганы кровью и кусочками кости, перемешанной с опилом. Словно на бойне, воняло кровью, экскрементами, с запахом болотной сырости и гнили. Новичка нигде не было.
- Помогите мне, - простонал Салин, смертельно побледнев. Кто нибудь, вытащите меня отсюда, - он потерял сознание, грузно повалившись на пол. Правая штанина его задралась, и на заплывшей жиром икре можно было видеть маленькое, черное пятнышко…
…Новичок, выйдя на улицу, присоединился к двум другим, долговязым, ожидавшим его в темноте, и все трое пошли по занесенной снегом тропе вдоль узкого ручья, заросшего жухлой травой, в направлении леса.


*     *      *
Он просыпался медленно, балансируя на грани реальности и сна:
- Ты, только ты, - еле доносился до него шелестящий, леденящий кровь, шепот.
- Только ты сможешь сделать меня свободной. Открой проход, освободи, - чернота ослепляла его, заливая глаза, небо метало молнии, черные ручьи змеились под его ногами.
- Нет, - он боролся с вязкой жижей, связывающей его конечности, - никогда! Внезапно из черноты выплыло лицо его матери. Оно приблизилось к нему, чернота скрывала ее тело:
- Уступи, сынок, - он слышал ее шепот. Незачем бороться, будет только хуже. Чернота заволакивала ее лицо, под ней проступало что-то красное.
- Нет! – он увидел своего отца, высоко запрокинувшего голову, борясь с вязкой жижей, которая быстро одолевала его.
- Борись! Не сдавайся!  И к тому времени, как веки его открылись, и тут же зажмурились от яркого солнечного света, бьющего в окно, до него донесся шепот, похожий на порыв ледяного ветра, дувшего в голых ветвях:
- я буду ждать…
Проснувшись, он завопил, что было силы, и резко сел на кровати, дико озираясь по сторонам, как человек, только что вынырнувший из ледяной воды. По мере того, как он начал узнавать окружающие вокруг предметы, дыхание его и сердцебиение приходили в норму.
- Сон, неужели сон, - вслух проговорил он, посмотрев в окно, за которым разгорался яркий ноябрьский денек. Он привстал на кровати:
- Пап, мам? – позвал он, затем вспомнил, что сегодня суббота, и родители  с утра собирались съездить за клюквой на болото – отец говорил, что в этом году ее уродилось очень много. На туалетном столике лежала записка, написанная аккуратным почерком матери:
«Вася, мы уехали на болото, за клюквой. Ты вчера очень поздно вернулся, я не слышала, когда ты пришел. Отец очень зол на тебя за это – он всё утро не находил себе места, и в наказание мы не взяли тебя с собою. При этом он добавил, что если ты проспишь хоть один урок, завтрашняя рыбалка на озере – отменяется. Веди себя хорошо – из школы – домой. Вернемся вечером.
Мама.»
Вася посмотрел на часы – половина десятого.
- Хорошо хоть – первым уроком физкультура, - подумал он, быстро натягивая джинсы, и серый, вязаный матерью, свитер. Надев куртку, и наскоро скидав в портфель несколько учебников, он вышел на улицу. На улице он зажмурился от яркого света – вокруг лежал снег, выпавший с вечера. Солнце ярко светило, и уже начало пригревать, так что с крыш по-весеннему капало. Он набрал в руки холодного, мокрого снега, слепил снежок.
- Растает, - с грустью подумалось ему. Прошагав несколько сот метров, он остановился – впереди зияла чернота подворотни. В свете дня она была не такой уж темной – сквозь нее он видел, как взад-вперед по дороге сновали машины, ходили прохожие – сегодня был выходной, и большинство местных жителей отправлялись на рынок. В свете дня, все происшедшее накануне казалось нереальным.
- Приснилось, - про себя сказал он, и смело двинулся дальше. По мере того, как он проходил сквозь подворотню, все новые подробности отчетливо возникали в его голове. Вот здесь он нагнувшись, снимал кроссовки – те самые, что были сейчас на его ногах. Носорог его ударил ногой… Он пытался прогнать смутные образы, лишить их значения, но чем больше он вспоминал, разглядывая обшарпанные стены, тем более страх закрадывался в его душу. Что-то явно было не так. Коснувшись языком верхней челюсти, он понял что – в задней ее части не хватало двух зубов. Его прошиб холодный пот – лунки на их месте зажили, и совсем не болели, отчего он не ощутил  отсутствие зубов, проснувшись. Взглянув вниз, он увидел грязную, черную лужу, возле которой что-то блеснуло в лучах солнца, заходящего в зенит. Нагнувшись, он поднял стилет, который вчера вечером воткнул в глотку Носорога. Рядом с ним, в грязи, он разглядел пучок засохшей травы, который он откинул носком кроссовка. На лезвии, перепачканном вонючей грязью, тоненькой полоской запеклась кровь… Он быстро сунул стилет в карман куртки, дико оглядываясь по сторонам. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он резко обернулся.
- Доброе утро, мальчик, - на него смотрел майор милиции, из соседнего  подъезда.
- Обронил что нибудь?
- Да нет, - ответил побледневший Вася.
- Просто шнурок развязался.
Майор быстро оглядел его кроссовки.
- Уже завязал.
- Ну ладно, соседи говорили, что слышали шум здесь, вчера вечером.
- Похоже, здесь была драка. Ты, случайно, ничего об этом не знаешь?
- Нет, - ответил он.
- Ну ладно, беги, а то опоздаешь в школу, - майор потрепал его по шапке, и отправился дальше. Как только он скрылся из виду, Вася без сил опустился на корточки. В голове пчелиным роем гудели мысли:
- Как это может быть? Если это не сон, то где же лужа крови, и где труп? А может, его уже нашли, не зря же этот майор спрашивал меня?  И это жуткое существо, что оно такое? Оно – это новенькая?
- Стоп, стоп, - сказал он сам себе.
- Этого не может быть. Если это было на самом деле, если я убил Носорога, то где же кровь на моей одежде? И где его приятели? Немного подумав, он решил, что всего этого не было, что просто кто-то обронил здесь нож, похожий на нож Носорога, однако были две загадки, которые он никак не мог решить – куда делись два зуба, и каким образом и во сколько он вернулся домой. Его охватила тревога, и он почти бегом бросился к школе, надеясь увидеть Носорога с дружками, как обычно, по субботам, во время перемены отбирающих возле школы деньги у школьников. На крыльце, и за углом здания школы было много народу – старшеклассники не спеша курили сигареты, раздавая пинки тем, кто помладше, те  спешили за угол, чтобы выкурить одну сигарету на троих, купленную поштучно, в близлежащем киоске. На крыльце он столкнулся с Серегой и Андреем.
- Здорово, - протянул руку Серега. Схватившись за нее, Вася отвел его в сторону от галдящих пятиклассников, кидавшихся друг в друга стремительно тающим снегом.
- Что с тобой? На тебе лица нет! Если ты из-за «Физки», то не переживай, по журналу не проверяли, твое отсутствие на уроке никто не заметил.
- Носорог, - ответил он, запыхавшись от быстрой ходьбы. Ты его сегодня видел?
- Слава богу, нет, дружище, - ответил Серега, жмурясь на солнце. Мне сегодня батя денег отвалил, на вечер, за вчерашнюю драку, так что было бы обидно по милости Носорога с ними распрощаться.
- А зачем тебе этот отморозок? – спросил Андрей, подойдя к друзьям.
Вася недоверчиво покосился на него. Серега перехватил его взгляд.
- Все в порядке, я ему уже объяснил про вчерашнее, - произнес Серега, сжав перед его носом кулак.
- Так что все нормально, струхнул, да я и сам, если честно – еще бы, схлестнуться с десятиклассниками. Если б не директор, и не Ирина Викторовна, они бы нас выколотили, как старые матрасы. Слава богу, у их класса сегодня четыре урока свободных, но, я думаю, разговора с ними избежать, так что…
- Помолчи, Серега, - перебил Андрей.
- Не видишь, он хочет что-то нам сказать.
Он притянул их поближе, и взяв за плечи, произнес, голос его дрожал:
- Ребята, я думаю, что вчера я убил Носорога, - он поведал им вчерашнюю историю.
- Вот черт, не врешь? Серега почесал затылок, озабоченно глядя на друга. Андрей молчал, глядя в одну точку – он обдумывал рассказанное другом.
- Смотри, - Вася вынул стилет, аккуратно спрятав его в рукав куртки.
- Твою мать, это же финка Носорога, - выдохнул Серега.
- Ну, теперь поверили? – он сунул ее в портфель, поглубже, спрятав под учебниками.
- Но как? Как такое возможно? Ты бы уже давно разговаривал бы со следователем, ведь Рыжий и Шрам тоже там были, верно? – задумчиво протянул Андрей. К тому же, что касается этой, как ее, новенькой, кажется, Светы? – Вася кивнул –
- Так это уже совершенно, чушь. Ты не падал, не ударялся?
- По твоему, я похож на кретина?
- Ничего такого я не говорил. Просто подобные вещи случаются с людьми.
- Ты мог встретить Носорога, вечером, в той подворотне, вы могли подраться, он мог ударить тебя по голове, выронить финку…
- А скорее всего, они начали тебя бить, их спугнул прохожий, и бросив финку, Носорог с приятелями просто убежали, а прохожий довел тебя до подъезда. Ты, наверное, просто хотел его убить, поэтому, в обмороке, и вообразил все это.
По мере того, как Андрей, нацепив очки, находил разумное толкование произошедшего, Васе становилось все легче – вернулся румянец, и вскоре он смотрел уже весело, полностью поверив другу.
- Ну, ты даешь! Тебе надо психиатром быть, Андрюха! Так красиво все разрулил!
Андрей скромно улыбнулся.
- А что, новенькая в классе? – спросил Вася, вновь обретя спокойное расположение духа.
- Ты хочешь спросить, надела ли она свой знаменитый бант, - хохотнул Серега.
Вася слегка покраснел.
- Нет, друг, ее нет, и не с кем больше драться, - подытожил Серега.
- Пошли, скоро звонок, - предложил Андрей.
Звонок не заставил себя ждать, звонкой трелью пронесясь по коридорам, и друзья бросились наверх по лестнице. Вася налетел на одну из девчонок, замешкавшихся у входа, и та выронила портфель – учебники и тетради посыпались вниз по ступенькам.
- Смотреть надо, куда летишь, - с укором сказала она, собирая разлетевшиеся по сторонам ручки и карандаши.
- Васька, догоняй, - послышалось сверху.
- Прости, - сказал он, увидев в ее руке сломанный пенал.
- Ничего, - улыбнулась она, подняв голову. Светлые волосы упали на ее плечи. Он узнал ее – она училась в параллельном классе, и он уже давно обратил на нее внимание – она была очень привлекательной.
- В понедельник я принесу тебе новый, - он почему-то покраснел.
- Не стоит, - она еще раз улыбнулась. Я Лена, мы живем в одном доме, я - в соседнем подъезде.
- Очень приятно, - понимая неуклюжесть сказанного, произнес Вася.
- Меня зовут…
- Вася -  я знаю, - сказала она, складывая учебники в портфель.
- Может, увидимся после школы? – робко предложила она.
- Было бы здорово.
- Пока, - она поднималась по лестнице спиной вперед.
- Значит, после уроков, - он смотрел ей вслед.
- Да, - улыбнулась она.

…Урок начался скучно – Ирина Викторовна рассказывала об истории России в конце девятнадцатого века, и начале двадцатого. Вася делился впечатлениями о знакомстве с Леной из восьмого «Г», Серега предлагал отправиться вечером в кино, а потом на дискотеку, когда вдруг после краткого стука, открылась дверь кабинета истории. В нее вошла девушка с пышными, черными волосами, одетая в черные, облегающие фигуру, шерстяную кофту и юбку.
- Черт возьми, - присвистнул Серега, - ты можешь поверить – это же новенькая! Бант, наверное, дома забыла.
Мальчишки, сидевшие в классе, ахнули, девчонки позавидовали округлостям бедер, ее сформировавшейся груди, длинным ресницам, и густым, блестящим, казалось живым, черным до лилового оттенка, волосам.
- Вы опоздали, Света, - бесцветным голосом произнесла Ирина Викторовна.
- Что бы это было в последний раз, - добавила она, - проходите на место, доставайте учебник и тетрадь – мы сейчас будем писать конспект. Она прошла на место, за ней стелился ароматный шлейф духов, которые почему-то показались Васе очень знакомыми. Она села рядом с ним, посмотрев на него. Он вспомнил ночной кошмар, и его передернуло – весь урок он старался не смотреть на нее, но чувствовал, что смотрит она. Наконец, ему это надоело, и он обернулся к ней, сказать, чтобы она смотрела в тетрадь, или на доску – куда угодно, но не на него.… В классе никого не было. Они сидели одни. За окном вдруг погас день, окна залила чернильная тьма.
Она смотрела на него, и вдруг зашептала, губы ее, казалось, жили собственной жизнью, свистящий шепот сводил с ума:
- Ты, ты один, - бледные губы ее быстро двигались, казалось, не успевая за словами, которые она произносила. В темноте, в которую погрузился пустой класс, ее лицо светилось, будто бледная луна, волосы ее, казалось, жили собственной жизнью – они извивались черными струями, обрамляя ее лицо. В воздухе пахло болотом, гнилью, смешавшимися с запахом духов. Он узнал этот запах – от нее пахло лавандой – это были духи его матери. Она приблизилась к нему, и лицо ее начало сползать вниз – на парту закапали густые, черные капли. Отстранившись, он закричал, закричал, что есть силы, и повалился на спину, закрыв лицо руками, и чувствуя, как она наклоняется над ним, ее волосы дотрагиваются до его ладоней…
- Вася, что с тобой, - он лежал на полу, над ним склонилась Ирина Викторовна. Она озабоченно потрогала рукой его лоб.
- Ты весь горишь? Ты заболел?
- Что произошло? – спросил Вася, оглядевшись.
- Ты вдруг закричал, кричал не переставая, - она помогла ему подняться на ноги.
- Голова не кружится? Тебя не тошнит?
- Нет, - она помогла ему подняться. За ее спиной он увидел свою соседку по парте – она склонилась над тетрадью.
- Мне что-то нехорошо, - произнес Вася. При взгляде на новенькую, он чуть снова не свалился в обморок. Еще вчера ему хотелось, чтоб эти глаза смотрели на него вечно, а теперь он ненавидел ее, и боялся, очень боялся…
Весь класс молча уставился на него. Андрей хмурился, что-то обдумывая.
- Выйди в коридор, подыши, - предложила Ирина Викторовна.
- Нет, я лучше пойду домой. Мне, правда, что-то не хорошо.
- Ладно, иди, - согласилась она, встревожено глядя на него.
- Скажешь родителям, что я тебя отпустила, - добавила она.
Он взял портфель, чувствуя на себе взгляды, сложил учебники, и, выходя из-за парты, тихонько произнес:
- Тебе не добраться до меня, тварь. Слышишь, не добраться. Она не ответила, и даже не взглянула на него.
В окно гласа дунул ветер, листья, усыпавшие подоконник, зашуршали, но ему показалось, что это она смеется, смеется над ним, шуршащим, нечеловеческим смехом…
Он вышел на улицу, холодный ветер бросил ему в лицо пригоршню водяной пыли – мелкий снежок плавно переходил в моросящий дождь. Стало пасмурно, солнце бледным пятном проглядывало из-за пелены плотных, серых облаков, затянувших небо. Было темнее, чем обычно – в это время дня. Вася медленно зашагал к дому. Мимо проносились машины, в облаке водяной пыли. На улице вдруг стало сыро и промозгло – от выпавшего вчера снега остались только стремительно тающие, словно намокший сахар, белоснежные островки, тут и там покрывавшие землю. Почему-то ему стало тоскливо и одиноко. Он оглянулся на белое здание школы позади, и в окнах увидел бегущих по коридорам школьников – прозвенел звонок на перемену. Он зашагал дальше, к дому, мимо рядов толстых, в прошлом году обрубленных тополей, тонкие ветки которых, сбившись пучком, торчали кверху, и от этого они казались похожими на ряд  веников, щетиной вверх. Он вошел в подворотню, внутренне подобравшись – воображение рисовало ему три фигуры, отделившиеся от стены…
- Ну что, малец, деньги есть, или в школе проел?
Он резко обернулся – нет, это был всего лишь ветер, подбросивший листву, несколько измятых газет, и порванный, без ручек, полиэтиленовый пакет, который, взлетая и опускаясь, переворачиваясь в воздухе, подлетел к его ногам. Он  подошел к подъезду, с крыши которого, поросшей мхом, капало. Посмотрел вверх, на окна своей квартиры – они были темны и пусты:
- Еще не вернулись, - с тоской подумалось ему.
… Через час зазвонил телефон. Вася обрадовался, услышав голос Сереги.
- Ну, у тебя все в порядке? Как себя чувствуешь?
- Нормально, - ответил Вася, положив на пол джойстик игровой приставки.
- Насчет кино не передумал? – спросил Серега.
- Не знаю, родители еще не вернулись. Мне надо их дождаться.
- Да ладно, сеанс в семь, а они, я уверен, по пути заедут к твоей тете. К тому же, с тобой кое-кто хочет поговорить. Я уверен, что у тебя сразу поднимется настроение.
- Привет, - услышал он голос Лены, на которую налетел в школе.
- Это Лена, узнал?
- Узнал.
- Привет, - он действительно был рад слышать ее голос.
- Ты не передумал встретиться?
- Нет, конечно, нет.
- Я подумала, что здорово было бы сходить в кино. Сегодня в семь будет Хищник, с Шварценеггером в главной роли.
- Да, было бы неплохо.
- Тогда, в полседьмого, окей?  До вечера.
Трубку снова взял Серега:
- Ну, порядок? Мы к тебе зайдем – я Лена, и Андрюха. Правда, я буду не один – возле кинотеатра меня ждет очаровательная девушка. Андрюха, как всегда, пренебрег женским полом – ждет свою, единственную.
- Постой, как ты встретил Лену?
- А-а. Она стояла у окна, после истории, тебя ждала. А когда все вышли, спросила меня о тебе. Ну, я и сказал, что ты отпросился у классной. Вы ведь с ней вроде договаривались встретиться?
- Да, конечно. Спасибо тебе, друг.
- Не за что, - Серега был польщен. До вечера. Он повесил трубку.
Вася стоял у окна, наблюдая, как на улице зажигаются фонари, и спускаются сумерки. На горизонте небо было еще совсем светлым, болезненно-желтого оттенка, в середине – темным, и каким-то буро-красным. Становилось ясно, что скоро пойдет снег, или дождь – а может,  то, и другое. Во всех комнатах он включил свет, как только увидел, как темнота закрадывается в углы – он теперь боялся ее, и с ужасом ждал момента, когда нужно будет лечь в кровать, и выключить свет. Однако его беспокоило другое – его родители до сих пор не возвращались. У него появилось дурное предчувствие, и он старался различными способами отвлечь воображение, рисовавшего ужасные картины – смотрел мультики по видео, играл в приставку, каждую минуту ожидая звонка в дверь, за которой будут стоять его папа, и мама. Они войдут, повесят одежду на вешалку, папа покажет, сколько они набрали клюквы в ведрах и старой, пропахшей рыбой, отцовской паёвке. Мама пройдет на кухню - слегка пожурив его за включенный во всех комнатах, ванной и туалете, свет – и начнет готовить ужин.  Вскоре с кухни запахнет вкусненьким – она постряпает пирог со свежей клюквой; в ожидании его они с отцом начнут горячо обсуждать выбранное место завтрашней  рыбалки. Потом зайдет разговор об оценках, и Вася клятвенно пообещает исправиться, завтра сделав все уроки.
А пока – в пустой квартире было холодно, непривычно, тоскливо и одиноко.
…В половине седьмого раздалась трель звонка, прозвучавшая неожиданно громко.
- Кто там, - спросил Вася, отпирая замок.
- Мы, - послышался за дверью голос Сереги.
- Ты уже готов?
- Да… нет, - он открыл дверь. На пороге стоял Серега, в черной шерстяной кепке, кожаной куртке, куцо висящей на его худой, высокой фигуре. Андрей был одет в черную, болоньевую куртку, джинсы, и новые, купленные, судя по всему, только сегодня, черные зимние ботинки. Рядом с ним стояла Лена. Она была одета в розовую куртку с капюшоном, синие, обтягивающие джинсы. Ее светлые волосы выбивались из под капюшона, на ресницах дрожали капельки дождя, от холодного, сырого ветра щеки ее тронул румянец.
- Привет, - улыбнулась она, и разбила его сердце.
- Привет, - ответил он, и на душе его потеплело. Все его страхи вдруг рассеялись, будто тени от яркого, солнечного света.
…Дом культуры имени Ленина, стоял как раз напротив школы, и представлял собой внушительное, четырех этажей, здание, с четырьмя толстыми колоннами. Архитекторы, возводившие его, попытались придать фасаду здания некое сходство с архитектурой античного Рима, что им неплохо удалось – само здание представляло собой чуть ли не копию здания Сената, в миниатюре, и, казалось, вот вот, увидишь под крышей бронзовый герб орла, и четыре латинские буквы – S. P. Q. R. Но вместо них красовался герб Советского союза, серп и молот, и надпись: Д. К. им. Ленина. А вместо статуй богов – статуя женщины с веслом, и мужчины-рабочего, в пиджаке и широких штанах –   они с гордостью смотрели своими потрескавшимися, бетонными глазами в будущее, и, казалось, видели, где-то за школой, за сараями, и покосившимися, вросшими в землю, двухэтажками, светлую эру коммунизма. Из под тяжелых, массивных штор на втором этаже, еле пробивался электрический свет. Над входной дверью горела лампочка, освещая толпящуюся и галдящую молодежь. В стороне, у памятника-женщины с веслом, одиноко стояла девушка.
- А, меня уже ждут, - весело проговорил Серега, и подошел к девушке. Она обернулась, и, казалось, прожгла взглядом подошедших к ней. Вася держал  Лену за руку, и она почувствовала, как его рука дрогнула в ее ладони, стала холодной и влажной.
- Что случилось? – встревожено спросила она.
- Ты побледнел.
- Все в порядке, - он старался унять дрожь в голосе, но это плохо получилось.
- Все в порядке? – переспросила она, встав напротив него.
- Да ты бледен, как полотно! Ты болен? Ребята говорили, что тебя сегодня из школы домой отпустили.
- Все нормально, - ответил он.
- Прости, я должен сказать пару слов Сереге, - он отпустил ее руку, и подойдя к Сергею, который мило ворковал с новенькой, дернул его за рукав, стараясь не смотреть на нее:
- Ты о чем думал, когда назначил ей свидание? Ты что, дурак?
- Эй, погоди, - Серега недоуменно смотрел на него.
- Что плохого, если мы вместе посмотрим кино…
- Слушай, - перебил его Вася, - я не знаю, что с этой девкой, но я точно знаю, что что-то с ней не  так.
- Что? – усмехнулся Сергей, - нет, погоди, друг, о чем это ты?
- Ни о чем. Если ты собрался идти с ней, то – иди, и не говори потом, что я тебя не предупреждал, понятно? А я пойду домой.
- Так она тебе нравится? Слушай, ничего плохого в том, если мы всего лишь сходим в кино, нет, правда? Я обещаю тебе, что даже не провожу ее до дома.
- Нет, - ответил Вася, оглянувшись на Лену, которая стояла позади, рядом с Андреем, и встревожено смотрела на них. Василий посмотрел на новенькую, стоящую позади. Она смотрела на него, и улыбалась. От этой улыбки у него кровь стыла в жилах. Чудовищным усилием воли он заставил себя отвернуться:
- Мы с Леной идем домой – вы, как хотите. Тем временем, прозвенел уже второй звонок, и толпа на улице иссякла. Серега оглянулся на памятник – но ее уже не было. Он разглядел ее удаляющийся силуэт на дорожке, у школы.
- Ну, посмотри, что ты наделал, - сказал Серега, выбросив окурок.
- Ну, да черт с ней. Мы идем, или нет? Вася оглянулся на Лену. Та робко кивнула головой, вопросительно посмотрев на него.
- Идем, - согласился он. Ветер гнал листву по асфальтированной площадке возле кинотеатра, и в этом шорохе он отчетливо расслышал:
- Я покажу этой суке.
По его спине пробежал озноб. Он зябко поежился, оглянувшись на здание школы с темными окнами, и вошел в кинозал. 
…На широком, местами в заплатах, сером экране, Арнольд Шварценеггер с группой военных, вел неравный бой с инопланетным чудищем, поймать которое не было никакой возможности – град пуль, выпущенных из всевозможного оружия, не причиняли ему вреда, и оно с легкостью растворялось в воздухе. Наконец, оставшись в одиночестве, и вымазавшись грязью, доблестный Шварц, разгадав его коварные планы, смастерил лук из толстой ветки, и взорвал  инопланетного врага стрелой, к концу которой с помощью изоленты прилепил гранату.
…Весь фильм она держала его за руку. Его рука была влажной, и ему было страшно неудобно за это. Андрей скучал, предсказывая Сереге грядущие на экране события, а он вовсе и не смотрел на экран, целуясь с какой-то девушкой, сидящей рядом.
- Тебе нравится фильм? - спросил Вася, почему-то краснея.
- Не очень, - она повернулась к нему, и вдруг коснулась ладонью его щеки. Он посмотрел в ее глаза – они были серьезными, и еще ему показалось, что он увидел слезинку в уголке одного из них. Она моргнула, и мерцающий бриллиант исчез. Он приподнялся на неудобном, с высокими подлокотниками, стуле. Ее губы коснулись его, сначала робко, потом, все более смелея, они слились в долгом, первом ее поцелуе. У него страшно кружилась голова, слышались недовольные реплики со стороны сидящих позади, но они не обращали на них внимания, и продолжали целоваться.

Около девяти, попрощавшись с друзьями, Вася с Леной вышли на улицу. Дождь прекратился, оставив после себя черные, блестящие в свете фонарей лужицы, уже подернутые тончайшим слоем льда. Они шли домой, взявшись за руки, и болтали о пустяках, оба думая о том, что предстоит сказать что-то важное – поэтому в разговоре получались неловкие паузы. На улице похолодало, и по земле стелилась полупрозрачная, туманная дымка. Он все время смотрел на нее, стараясь как можно точнее зафиксировать в памяти все мельчайшие черточки ее лица – то, как она улыбается, говорит, смеется, и смотрит на него. Немного погодя, она вдруг отпустила его руку, и убрала ее к себе за спину. Подчинившись ей, он робко обнял ее, вдохнув запах ее волос. Так они шли по тополиной аллее, глядя в небо, мерцавшее звездами, и не замечая никого вокруг себя, пока не подошли к пятиэтажке, нависшей над ними желтыми окнами. Вася посмотрел в окна своей квартиры, и увидел, что они черны – только в окне кухни темнота была разбавлена еле заметным, желтоватым свечением – уходя, он оставил свет в прихожей. По его спине пробежал озноб.
- Что случилось? – спросила Лена.
- Ничего. Просто, мои еще не вернулись, - с напускным равнодушием произнес он, глядя вверх. Вдруг, в окне гостиной загорелся яркий, почти белый, свет.
- Хотя.… Нет, они дома. Все в порядке, - с невероятным облегчением выдохнул он.
- А что, они в гостях были? – спросила Лена.
- Да нет, за клюквой ездили, - ответил он, обшаривая глазами стоянку машин перед домом, но никак не находя отцовской, новенькой белой девятки – гордости всего двора.
- Мне пора, - сказала Лена. Она взяла его за рукав, и они поднялись на крыльцо подъезда.
- Послушай, - начал Вася, - я отлично провел время, и хотел сказать тебе, вернее предложить…, - она оборвала его на полуслове, прижавшись губами к его губам. Поцелуй стал смелее, и, вот – они впервые целовались настоящим, долгим, взрослым поцелуем.
- До завтра, - улыбнулась Лена, когда они нашли в себе силы прервать поцелуй.
- Да, до завтра, - смущенно ответил он, не поднимая на нее глаз. Она обняла его, и поцеловала в щеку.
- Было здорово, - сказала она. Значит, до завтра?
- Да, увидимся в школе. Он отпустил ее ладонь.
Вася вошел в подъезд. За ним закрылась дверь, жалобно загудев ржавой пружиной. Еле слышно хлопнула еще раз. В подъезде было темно. Вася зашагал по лестнице вверх, нащупав рукой перила. Он шел, но его шаги повторялись позади. Он остановился – точно, еле слышный, мягкий шорох, как будто кто-то осторожно шагал сзади. Сердце забилось где-то в горле – как будто затрепетал крыльями испуганный воробей. Он посмотрел вниз через перила, изо всех сил напрягая глаза. От этого тьма оживилась разноцветными точками, повисла звенящая тишина. Вдруг чернота внизу шевельнулась, от нее отделился большой сгусток. Изо всех сил Вася рванулся вверх по лестнице, не разбирая дороги. В пролете третьего этажа горел свет. Вася вмиг преодолел два этажа, и, стоя под лампочкой, смотрел вниз, где обшарпанный кафель пола скрывала темнота. Подождав, пока сердцебиение придёт в норму, он позвонил к себе в дверь. Щелкнул замок, и она отворилась. На пороге стояла его тетя. Ее лицо было багровым от слез. В дрожащей ладони она сжимала платок.
- Вася, Васенька, - она прижала его к себе, и Вася почувствовал запах лука, и чеснока, которыми пропитался ее халат.
- Что случилось, тетя Оля? – спросил он, хотя нижняя губа его уже начала дрожать, а в горле появился горький комок.
- Может, еще ничего, - всхлипывала она, стараясь взять себя в руки и не плакать перед тринадцатилетним мальчишкой.
- Может, это я, дура, раньше времени….
- Прости, Васенька, все будет хорошо…
- Тетя Оля, что случилось? Он отодвинулся от нее, стараясь прочесть ответ на ее лице.
- Твои мама, и папа не вернулись с болота….
- Но ты не переживай, их уже ищут.… Да, я всем позвонила, когда они не заехали ко мне в шесть, как обещали. Господи, да ведь темнеет то рано, а они обещали после обеда вернуться, ведь уехали то утром. Вот я дура и всполошилась. Может, просто машина сломалась…
Квартира покачнулась перед его глазами, затем все поплыло, и вот, по его щекам потекли, обжигая, крупные, соленые слезы. Он мало что понимал из того, что говорила тетя Оля, вытирая его лицо платочком, и обдавая его чесночно-луковым запахом. Он вспоминал сегодняшний сон, в котором его родители тонули в черноте, их призрачные голоса. Вспоминал школьный класс, когда в него вошла новенькая в облегающем черном платье, торжество в мимолетном ее взгляде, полном злобы, и чудовищной ненависти, запах духов его матери, исходящий от нее, и сквозящую сквозь него струю болотной гнили….
… Лена вошла в подъезд. Едва она сделала несколько шагов, как поняла, что что-то не так. Откуда-то дул холодный, сырой ветер. Тусклая лампочка под потолком вдруг замигала, и погасла. Ветер подул сильнее. Лена протянула руку, стараясь нащупать перила, но их нигде не было. Она оступилась, и чуть было не упала – твердые, каменные ступени под ногами вдруг исчезли, земля под ногами стала мягкой. Ветер прекратился, и воздух  стал влажным и холодным. Она огляделась – в темноте она различила темные, длинные силуэты. На потолке вдруг замигали яркие, бледные точки. В вышине что-то приглушенно шумело. Она посмотрела вверх, и вдруг поняла – что точки – это звёзды, а темные силуэты – деревья. Она находилась в лесу. Темнота поредела, и она отчетливо различила стволы сосен. Кроны  вверху почти сходились вместе, скрывая звездное небо. От страха перехватило дыхание, ноги превратились в жалкие мешки с соломой. Вдруг рядом, в темноте, она услышала вкрадчивый шорох, как будто кто-то, или что-то ползло по земле, раздвигая жухлые папоротники. Справа от нее, из земли вырастала жуткая фигура. Наливаясь, все больше и больше, она походила на отвратительную, черную опухоль, черпающую силы прямо из земли, из тягучего, черного ручья. Она как будто врастала в землю корнями, утолщаясь книзу, словно дерево.
Лена развернулась, и побежала, что было силы. Ветер свистел в ушах, ее волосы развевались позади. Впереди была только тьма, навстречу дул ветер, мешая бежать, черные сосны раскачивались ветвями над головой. Вдруг, справа, забрезжили бледные, городские огни. Надежда ослепила ее, слезы леденили щеки. Она собрала все силы, и побежала дальше, но почва становилась все мягче, в жухлом папоротнике путались ноги, кроссовки увязали во мху.  Запнувшись, она упала, зарыдав от ужаса. Холодная лапа схватила ее за ногу, и, перевернув ее в воздухе, словно куклу, обрушилась на нее. Она рухнула на землю, из губ ее вырвалось облачко пара, и звезды, покачиваясь, потухли в ее глазах.

…- Здравствуйте, дети, -  Ирина Викторовна вошла в класс. Против обыкновения в классе не было шумно, дети спокойно сидели за партами, уткнувшись в тетради.
- Что это с вами, - усмехнулась она. В ответ не раздалось ни звука.
- Ладно, - она села за стол, вынула из ящика журнал, и начала проверку.
- Александров Вася…
- Здесь? – она окинула детей взглядом голубых глаз из-под очков в тонкой серебряной оправе.
- Нет его, - хмуро ответил Сергей, вставая.
- Его родители вчера на болоте пропали.
- Боже, - прошептала Ирина Викторовна.
- Как он? Где?
- Он у тети.
- Адрес знаешь, Сережа? Я обязательно схожу к нему сегодня, после уроков.
- Конечно, знаю: Низменная, 11. Дом у выезда из города, перед мостом, слева. Он большой, сразу заметите, там большая ель в палисаде.
Она что-то черкнула в записной книжке.
- Спасибо, Сережа. Можешь присесть.
Сергей замялся, продолжая стоять.
- Что нибудь еще, Сережа? Говори, не стесняйся.
- Еще вчера пропала Лена Снегирёва, из восьмого «б». Она вчера не вернулась домой.
- Откуда тебе это известно?
- Мы вчера вместе ходили в кино, то есть не я с ней, - он запутался, не зная как выразиться.
- Не волнуйся, Сережа. Продолжай, я тебя слушаю.
- Вчера мы – я, Вася и Андрей, пошли в кино. Вася был с Леной. В общем, после фильма мы с Андреем попрощались с ними, и они ушли домой. А потом, когда я пришел домой, я позвонил Васе, чтобы узнать, как он дошел, и все ли в порядке. Трубку взяла его тетя, которая пришла в квартиру, чтобы дождаться Васю, когда узнала, что его родители не вернулись из леса. Она мне все рассказала. А через два часа мне позвонил Вася от тети, и сказал, что приходил отец Лены, искал ее. Вася сказал ему, что они попрощались около подъезда, и он ушел. Но она до сих пор не вернулась. Сегодня утром Васина тетя и родители Лены пошли в милицию, писать заявление об их исчезновении. Но вы же знаете, они начинают искать по прошествии трех суток, а до тех пор они ничего не делают, только ждут. Но их не найдут. Это все из-за нее, понимаете.
- О чем ты, Сережа? Присядь, успокойся. Хочешь воды?
- Да неужели вы не понимаете, Ирина Викторовна? Это ведь все из-за нее! - Это она во всем виновата, уродина! И она знает, что мы знаем все – я и Андрей. Она больше не придет в школу, вот увидите!
- Пойдем-ка со мной, Сережа. Ты мне все расскажешь поподробнее, - она подошла к нему и взяла его за руку.
- Вы мне не верите? – растерянно спросил он.
- Почему же. Конечно, верю. Пойдем. Скоро все будет хорошо.
- Дети, откройте учебники: параграф номер три. Изучайте самостоятельно, я сейчас приду, - с этими словами Ирина Викторовна вышла из класса, Сережа пошел вслед за ней.
Как только за ними закрылась дверь, ученики, сбившись тесным кружком, начали шептаться:
- А вы знаете, кто она такая, и откуда? Она ведь в лесу живет, там, где болото… Уродина, это она их утащила, - сказал какой-то мальчик.
- Она и вправду, странная какая-то. Танька Рыжая из девятого «г» однажды к ней прицепилась, так она, как посмотрела на нее, так Танька ну деру из туалета! С тех пор на перемене никогда там не появляется, - сказала Таня Лисовская. И тут зашептали все, и потемнело в классе, и в шепоте только и слышно было: уродина, уродина…

- А, Ирина Викторовна, проходите, проходите, - директор школы, Игорь Сергеевич Савин сидел за своим рабочим столом, у окна, и что-то писал. В пепельнице тлела сигарета, которую положил туда широкоплечий милиционер, с каким-то, совсем юношеским лицом.
- Значит, всё правда, - с тоской подумала она.
- Садитесь, - жестом пригласил Игорь Сергеевич.
- Познакомьтесь, это…
- Старший лейтенант Сомов, - ответил милиционер, вставая, и робко пожал ее руку. Ирина Викторовна кашлянула, взглянув на тлеющую в пепельнице сигарету. Сомов поймал ее взгляд, и потушил ее. В кабинете повисла сизая дымка.
- Извините, - пробормотал он.
- Я участковый, прибыл по заявлению, - он глянул в черную, из кожзаменителя, папку, - супругов Снегиревых, по поводу исчезновения, - снова быстрый взгляд в папку, -  Снегирёвой Елены Сергеевны, - он провел ладонью по подбородку, еще не тронутому щетиной.
- Ирина Викторовна, классный руководитель восьмого «б»
- Что у вас, - поднял голову Игорь Сергеич, оторвавшись от бумаги.
- Зеленский, Сергей, - начала она, - я отвела его в комнату психологической разгрузки, к Наталье Андреевне.
- Что, опять драка, - деловито осведомился директор, сняв очки в черной роговой оправе.
- Да нет, - она посмотрела на милиционера, который нервно ёрзал на стуле.
- Просто, мальчик немного не в себе. Видите ли, родители его друга, Васи Александрова, исчезли на болоте вчера, и у Сергея, в общем, у мальчика, по-моему, слишком богатое воображение.
- Да, да, - участковый, порывшись в паке, произнес:
- Александровы, Анна и Николай, - он вопросительно посмотрел на учителя. Та кивнула.
- Знаете, это уже не первый случай исчезновения людей в лесу, за последнее время. Пропадают ягодники, грибники. Места то у нас знатные, едут к нам отовсюду – за кедровым орехом, брусникой, клюквой. Но ведь это всё вывезти надо! А жадность у людей, скажу я вам, поистине огромна. В том году случай был – один мужчина потерялся. Ну, мы искать, вертолет задействовали, лесников, егерей. Нашли. Тащил на себе паёвку, высотой в два метра, до краёв ягодой набитую. Она ведь, клюква да брусника, нынче дорого стоит. Не донес до машины с пятьсот метров – свалился с сердечным приступом, ну и…того. Мы ее (паёвку) троем кое-как с места сдвинули.
- Ну, а насчет Александровых, вам известно что-нибудь? – спросила Ирина Викторовна.
- Да, конечно. Машину уже нашли – Жигули, девятой модели, в районе шестого километра трассы. Ну, а пассажиров – пока нет. Болотина там жуткая. Если далеко ушли – вряд ли найдём – шутка ли, трясина там.
- А насчет Снегирёвой – мистика какая-то. Этот, как его – сын пропавших супругов…
- Вася?
- Точно, он – Александров Василий.
- Так вот, он утверждает, что вчера, после сеанса в кинотеатре, около девяти вечера, проводил её до подъезда, чему есть свидетель – соседка с первого этажа видела, как они…того, целовались, - директор повторно оторвался от своего документа, с интересом взглянув на милиционера.
- Да, целовались, после чего оба разошлись по подъездам.
- Что же здесь мистического? – произнес директор. Тринадцать лет, все в первый раз, романтика.
- А вот что. Поисковики, те, что разыскивали Александровых, обнаружили в лесном массиве фрагмент куртки, со следами крови, который опознали родители Снегиревой, как куртку своей дочери. Получается, что после того, как они расстались с Александровым, Снегирёва отправилась в лес, прошагав по трассе шесть километров, в темноте? Зачем? Вот и мы не знаем. Одно из двух – или Александров врет, что совершенно невозможно, так как имеются показания свидетелей, в том числе его тёти, что он был дома. Или второе – Снегирёва замешкалась у подъезда, и некто неизвестный силой затолкнул ее в машину и вывез за город?
- Боже, - прошептала Ирина Викторовна.
- Простите. Но мы пытаемся во всем разобраться. Так или иначе – это уже шестой случай исчезновения людей в лесу, за последний месяц, и, можете мне поверить, в поисках Александровых и Снегирёвой мы обшарим каждый квадратный сантиметр леса, но найдем их. Кстати, не будете ли вы столь любезны, предоставить мне характеристику на Александрова?
- Конечно, но ведь вы сами сказали что…
- Да, сказал. Но в нашей работе не бывает ничего невозможного. Может, старушка ошиблась, и у подъезда был не он? Так как насчет характеристики?
- Да, конечно, - она села за стол и за несколько минут написала ее.
- Спасибо, - участковый бегло прочел ее и вложил в свою папку.
- Да, Игорь Сергеевич, мне бы адрес новенькой ученицы в моем классе – Светланы Вех.
- Пожалуйста, - директор открыл толстый журнал, и написал что-то на листке бумаги.
- Собственно, там нет улицы – их дом стоит на отшибе, у выезда из города, в ста метрах от реки, на холме.
- А что с ней? Успеваемость?
- Да нет, в школе ее сегодня нет, хочу поговорить с родителями.
- У нее только отец. Мать вроде, тоже, на болоте пропала, несколько лет назад.
- Интересно, - протянул участковый.
- Отец нигде не работает. По моей информации, нанимается то тут, то там,- директор как-то неприязненно взглянул на милиционера. Девочка сменила много разных школ, но последний год пропустила, и в этом году пришла к нам.
- Все у вас?
- Да, все, Игорь Сергеевич. Спасибо.
- Идите, работайте. Вот уже, - он взглянул на часы, - уже двадцать минут от урока потеряно.
- До свидания, - произнесла она, развернувшись к двери.
- Да, Ирина Викторовна, - услышала она голос участкового, - вы сегодня пойдете по этому адресу – ну, в дом у реки?
- Да, а что?
- Постарайтесь успеть до темноты. Темнеет то нынче рано, к зиме дело. А пока мы с этим не разберемся, лучше бы туда не ходить – в лес, я имею ввиду. Всякое случается, вы уж будьте поосторожнее.
Ирина Викторовна вспыхнула, но, обернувшись, натолкнулась на серьезный, почти каменный взгляд. Участковый и не думал шутить.
Она вышла из дома около пяти часов вечера, когда желтые автобусы и магазины были переполнены людьми – в этот час все возвращались с работы. Плотнее запахнувшись в потертое, черное, драповое пальто, с меховым воротником, она шла по улице к дому тети Васи Александрова. Вскоре она увидела его – почти все дома на этой улице были старыми и одноэтажными, а дом Ивановой Ольги Аркадьевны, заведующей местным гастрономом, был большим, двухэтажным. На крыше, покрытой красной черепицей, блестели трубы печей и камина, обитые нержавейкой. Забор, окружавший палисад, был деревянным, резным. Ярко горели окна в первом этаже, задернутые шелковыми шторами, кремового цвета. Она открыла калитку и вошла во двор. К крыльцу вела кривая, выложенная камнем, дорожка, повсюду темнели клумбы, ветер трепал нити высохшего плюща, который густо разрастался летом, почти скрывая от посторонних глаз веранду и беседку, и создавая в жару чудесную, прохладную тень. Над крыльцом, под навесом в виде причудливо выполненной, деревянной арки, висел кованый, изящный фонарь, один из тех, что освещали улицы в девятнадцатом столетии – он был газовым, но, тем не менее, светил довольно ярко.
- Живут же люди, - с тоской, но без зависти, подумала она, постучав в сверкающую лаком дверь.
- Кто там? – раздался женский голос.
- Меня зовут Синицына Ирина Викторовна, я классный руководитель восьмого «б», и хотела бы поговорить с Васей.
- Конечно, конечно, проходите пожалуйста, - тетя Оля открыла дверь, радушно встретив гостью. Она проводила ее через прихожую, в гостиную, предложила чаю. Ирина Викторовна с готовностью согласилась – на улице было холодно, идти было далеко, и чашка горячего чаю была бы очень кстати, спасибо.
- Бедный мальчик, моя бедная сестра, - говорила Ольга Аркадьевна, утирая слезу, и наливая чай.
- Да, это действительно ужасно, - искренне ответила Ирина Викторовна.
- Мой муж умер несколько лет назад, и я почти не бываю дома, а теперь – вот, взяла отпуск. Но, не поймите меня неправильно, я очень рада, что Вася теперь со мной – он ведь у меня единственный племянник, моя родная кровь. Так что, уж будьте покойны, будущее его я обеспечу. Я очень рада, что вы пришли, что не оставляете мальчика в горе. Вот и друзья его скоро должны придти, а тут, еще девочка его пропала, бедняжка. Вы не стесняйтесь, будьте как дома, и вообще, приходите почаще, я буду очень рада. Извините, я сейчас, позову его, - она вышла из комнаты.
Несколько минут спустя они вернулись вместе. Вася выглядел бледным, осунувшимся.
- Здравствуй, Вася, - Ирина Викторовна взяла его ладони в свои.
- Ну, как ты?
- Спасибо, Ирина Викторовна, уже лучше, - соврал он.
- Насчет успеваемости не переживай, потом нагонишь, я помогу. Лишь бы только с тобой все было хорошо.
- Спасибо вам, Ирина Викторовна.
- Не за что, ты способный, и хороший ученик, - в уголке ее глаза блеснула слеза. Она думала, как ужасно потерять родителей в таком возрасте – именно тогда, когда они необходимы больше всего. У нее не было своих детей, она не была за мужем – все время отдавала работе, да и не находилось никого достойных – она не посещала кафе и дискотеки – раньше не хотела – теперь – было бы глупо. Так или иначе, она любила всех своих учеников, как своих детей, и, провожая очередной класс на выпуск, горевала как мать, как если бы теряла своих детей.
- Сегодня я была у директора, и меня спрашивал милиционер, про Лену Снегиреву,- она пристально взглянула на него.
- Он приходил сегодня утром, я рассказал ему, что проводил ее до подъезда.
- Ты знаешь, что ее куртку нашли в лесу? – осторожно спросила она. Глаза его вдруг загорелись.
- Я знал. Я знал, что это она!
- Тише Вася, тише, - успокаивала его тетя, неодобрительно глядя на нее.
- Кто, она?
- Новенькая, - тихо сказал Вася. Я знаю, она кралась за мной, в подъезде, но я убежал, а Лена – нет, потому что она ничего не знает про нее, а я – знаю!
- Что же это?
- Она не человек, понимаете? Она только притворяется, носит маску! Я не знаю, зачем, но она преследует меня.
- Светлана, Вех?
- Она. То есть, не она. Когда темнеет, она превращается в нечто черное, и может пройти куда угодно. Она живет в болоте.
- Ну, это уже слишком, - проговорила тетя Оля. Пойдем, Вася, иди, отдохни.
- Я как раз собиралась сходить к новенькой, она сегодня не была в школе, заодно и выясню, что это за глупости о ней говорят дети в моем классе.
- Вы пойдете к ней, туда, одна? Вы с ума сошли, вам нельзя туда ходить! – с жаром произнес Вася. Щеки его покраснели, на лбу выступил пот.
- Не ходите, вам нельзя туда ходить, никому нельзя!
- Видите, что вы наделали, - с укором произнесла Ольга Аркадьевна.
- Мальчик еще не пришел в себя, а вы мучаете его расспросами. Как будто милиции мало.
- Извините, ради Бога, Ольга Аркадьевна, я не знала, что так все получится.
- Ничего, - улыбнулась она, - вы ведь не нарочно. Приходите завтра к нам на ужин, я чудесно готовлю.
- С удовольствием. Простите, мне пора. Нужно зайти к этой новенькой, ученице.
- Тогда не буду вас задерживать. Завтра в семь, вас устроит?
- Что? – не поняла Ирина Викторовна.
- Ужин, - тетя Оля улыбнулась.
- Да, конечно, вы очень добры.
- Я буду очень рада.
- До свидания, всего вам доброго, и, пожалуйста, будьте осторожнее.
- Хорошо, - она закрыла за собой двери, внутренне вздрогнув при пожелании быть осторожнее. На улице было свежо. Она взглянула на термометр, висевший у арки. Он показывал минус пять по Цельсию. Она вышла из двора, и вскоре каблуки ее застучали по искрящемуся инеем асфальту в направлении кромки леса. Переходя через мост, она вдруг остановилась – впереди все было безлюдно и жутко, а позади мерцали городские огни, из труб домов тянулся дымок, были видны фары проезжающих машин. Она посмотрела с моста вниз – речка обмелела, обнажив на дне разнообразный хлам – покрышки колес, проржавевший остов велосипеда, все это было покрыто длинными космами водорослей. Перила моста были сломаны в одном месте, и свисали вниз – пару лет назад один водитель, не справившись с управлением, слетел вниз. Он и его жена погибли, но пролом так и не заделали. Она вдруг вспомнила, что он тоже учился в ее классе – давным давно, когда она еще только устроилась в школу, после института – еще один минус работы педагога много лет – помнить в лицо своих учеников, когда кто-то из них погибает. Она глубоко вздохнула, когда вдруг слух пронзил густой, оглушительный сигнал мчащегося навстречу автомобиля. Она прильнула к поручням, и машина пронеслась в каких – нибудь пяти сантиметрах от ее плеча, обдав ее облаком пыли и гари. Прогудев еще раз, грузовик взревел двигателем, выплюнув из выхлопной трубы клуб черного дыма, и вскоре растворился в жидких сумерках. Тяжело дыша, она облокотилась на поручни:
- Сволочь, - вертелось в голове совсем не присущее педагогу, выражение. Она посмотрела вперед, где, на горизонте предвечерне начали темнеть небеса, и двинулась дальше, к проселочной дороге, поворачивающей в лес. Она углубилась в лес на пятьдесят шагов, когда что-то внутри нее заговорило об опасности. Она остановилась, слушая биение собственного сердца. Прислушалась – ни звука. Всеобъемлющая, жуткая тишина. Ни пения птиц, ни стука дятла, только мягкое, еле слышное шуршание падающих на землю, березовых листьев. Постояв несколько секунд, она все же двинулась дальше, упрекая себя за детские страхи. Вскоре она вышла на лужайку перед домом. Почва под ногами источала влагу, и теплый, сырой туман. Удушливо пахло гниющей растительностью.
- Господи, - как же можно здесь жить, - подумала она, соображая, стоит ли входит внутрь. Она оглядела покосившиеся окна, с отгнившими ставнями, посмотрела на крыльцо, верхняя ступень которого наполовину была скрыта болотной жижей, и позвала:
- Эй, здесь есть кто-нибудь? Света, ты дома? – голос ее эхом разносился по темнеющему лесу. Вдруг, позади, в чаще, за покосившейся изгородью, она услышала всплеск.
- Эй, кто здесь! – спросила она. Никто не ответил. Потянуло зябким, холодным ветром, словно кто-то открыл сырое подполье.
- Ну, ладно, - вполголоса сказала она. Тогда я зайду.
Она осторожно поднялась на крыльцо, стараясь не запачкать полы пальто, и тронула ручку двери. Она оказалась не запертой. В ноздри ударил запах разложения и плесени.
- Эй, - негромко произнесла она, чувствуя всплеск адреналина, и борясь с острым чувством броситься наутек, как истошно вопил кто-то на краю ее заполненного учеными терминами сознания. Она прошла дальше, в комнату. Под ее сапогами, между половиц выступала, пузырясь, черная грязь. Вонь стала невыносимой. Она оступилась, и, вскрикнув, схватилась за дверной косяк. В этот момент на нее что-то грузно упало, придавив всей тяжестью. Она закричала, когда посмотрела в глазницы смердящего покойника, судорожно сжимающего в руке проржавевшее ружье. У него не было половины головы. Из зияющей, черной раны на голове, из под слипшихся волос, на нее хлынули тараканы. От невыносимого смрада ударившего в ноздри, ее вырвало. Завопив еще громче, давясь рвотой, она судорожно замахала руками и ногами, пытаясь сбросить с себя мертвеца. Вдруг пол под ними рухнул, и она оказалась по горло в черной, источающей невыразимую вонь, луже. Она зарыдала, пытаясь выбраться, хваталась за обломки гнилых досок, но они безнадежно ломались в ее руках. Вдруг над ней нависла какая-то тень. Она подняла голову, и глаза ее вылезли из орбит, а по чаще пронесся, утонув, долгий, протяжный крик…

*     *     *     *

… - Эй, ты слышал? - он повернул голову в сторону чащи.
- Что, - мужчина подбросил в костер дров, наблюдая за шипящей в котелке тушенкой.
- Кажется, кто-то кричал, вон там, - он указал вглубь чащи, где, совсем недалеко, вдоль кромки болота, пролегала проселочная дорога.
- Слушай, Валера, мы ничего не ели с утра. Может, поужинаем, и продолжим поиски.
- Некогда, - ответил тот, сняв с сучка карабин. Менты уже уехали, только мы здесь, и еще пара лесников в паре километров.
- Ну, так может, они и кричали. Снова, небось, какого то дровосека поймали.
- Может, да, а может и нет, - ответил широкоплечий Валера, застегнув пятнистую, защитного цвета куртку.
- Слушай, ладно тебе. Давай поедим.
- Пошли, я сказал. Стемнеет скоро. Давай, Саня,  пойдем.
Его тон не терпел возражений, и, с сожалением глядя на шипящее в котелке мясо, Саня, парень лет двадцати пяти, натянув высокие сапоги-болотники,  пошел следом за ним. Через некоторое время, не пренебрегая предосторожностями, они пересекли болото, и вышли на опушку поляны покрытую кочками увядшего кустарника, в конце которой стоял старый, с темными окнами, дом.
- Ну, что я тебе говорил – нашли халупу - произнес Саня, жуя спичку.
- Здесь уже лет двести никто не живет.
Валера оглядел дом. Он нависал над ними, у крыльца болотная жижа бурлила, выплевывая наружу облачка гнилостных, ядовитых испарений.
- От этого места мороз по коже, - произнес он.
- Точно, - подтвердил Саня. Гляди, Валера, да тут в е х а кругом – полным-полно, - нагнувшись, он осторожно вырвал из земли увядшее, раскидистое растение.
- Знаешь, что за гадость? – спросил он.
- Откуда мне знать? Ведь это ты у нас – ботаник.
- Да, конечно, - передразнил он, выплюнув спичку, и отрезав ножом корневище, продемонстрировал его спутнику.
- Если маленький кусочек этой гадости кинуть тебе в суп – совсем чуть-чуть, с чесночную головку, завтра ты проснешься мертвым.
- Ну и что, - ответил он, продолжая оглядывать дом.
- А то, что одна такая пакость, - он пнул носком сапога сорванный куст, - может превратить двадцать литров воды в смертельный для человека яд – а тут его – смотри сколько! – он окинул взглядом поляну, сплошь заросшую жухлыми кочками.
- Здешний туман очень опасен, а пребывание среди этой мерзости более суток – смертельно, я уверен. Знаешь, как это происходит – сначала головокружение, сонливость, галлюцинации, и – ба – бах – уснув однажды, ты больше не проснешься. Так что пойдем, вернемся к костру, и ужину.
- Нужно осмотреть дом.
- Ты спятил? Он же кое-как стоит. К тому же – до трассы отсюда – пятьсот метров, и, заметь, нихрена нет клюквы. Так что их тут точно, нет.
- Я вот, думаю – какой идиот построил дом на болоте? – добавил он, задумчиво разглядывая окна, черневшие пыльными стеклами.
- А что если – болото появилось здесь позже? Мой отец  говорил однажды, что раньше эта поляна была сплошь покрыта незабудками, и походила на площадку для гольфа.
- Ты знаешь, что вех растет только там, где десятки лет стоит вода? Эта гадость не может жить без болота, как рис на вьетнамских плантациях – без воды. Так что, если его и раньше не было – то теперь эта топь здесь  навсегда. А дом – наверное, хозяева бросили его, когда вокруг все начало гнить. И правильно сделали. Жить здесь – далеко не безопасно, во всех смыслах этого слова.
- Да, наверное ты прав, - не очень уверенно  ответил Валера, вытерев пот со лба, и положив ружье прикладом на плечо, - он заметно нервничал:
- Здесь никого нет. Однако, надо сообщить ментам, пусть проверят. Они зашагали прочь, а из пыльной, сырой темноты Дома на них смотрели глаза существа, излучающего ненависть и злобу, подобно болоту, исходящему зловонной, ядовитой дымкой. От разбухшей земли поднимался густой, теплый туман, и по спинам уходящих людей тек холодный пот, потому что им казалось, что кто-то идет вслед за ними, прячась за стволами горбатых сосен…
 



Часть вторая
Глава вторая.
Призраки прошлого.
Прошло двадцать пять лет…

…Он стоял на пороге дома. Перед ним была обшарпанная, покосившаяся дверь, кое-как держащаяся на проржавевших петлях; крыльцо, утонувшее в жиже, покрытой тонкой пленкой болотной ряски, которая лениво колыхалась, когда со дна зловонного водоема поднимались пузыри воздуха. Вокруг слышалось это бульканье, как будто все болото вокруг кипело на медленном огне. Открыв дверь, которая отворилась с противным, режущим звуком, отдаленно напоминающим плач ребенка, он вошел внутрь, осмотревшись. Прямо перед ним был узкий коридор, с широкими дверными проемами. Самих дверей не было, но были видны ржавые следы петель на косяках. Стены коридора обросли поганками, и еще какой-то белой, отвратительной плесенью. Жутко воняло гнилью. Он услышал какой-то скрип, и, вздрогнув, обернулся. От порыва ветра заскрипела оконная ставня, каким-то чудом, еще висевшая на одной вывернутой петле, ощетинившись кривыми, ржавыми гвоздями – как будто кто-то старался наглухо забить эти окна. На подоконнике, в вазе, потемневшей от времени, стоял маленький букет истлевших цветов. От дыхания крошечные лепестки осыпались, но все таки сохранили цвет – это были незабудки. Он осторожно миновал коридор, стараясь двигаться ближе к стене – дощатый пол местами прогнил насквозь, и в дырах виднелась все та же черная, булькающая грязь. Местами, где она поднималась высоко, на полу были обширные, черные лужи, в прорехах между досками росла белесая, не видевшая солнечного цвета, трава, и мох. Он не знал, как оказался здесь, только что-то тянуло его сюда, и он пришел в поисках ответов. Он вошел в комнату, бывшую когда-то кухней – в углу, у окна, подоконник которого обвалился на пол, превратившись в муравейник, стояла проржавевшая плита, с потрескавшимися, ржавыми конфорками. Два шкафа висели на стене, покрытой частично  отслоившимися вместе со штукатуркой, буро-серыми обоями, также покрытыми плесенью. Под ними стоял стол, на полу были видны осколки посуды. Покинув кухню, он вошел в смежную с ней комнату. Это была гостиная – у почерневшей,  бревенчатой стены стоял диван, на обивке которого густо проросли поганки, пол также покрывали грязь, трава и мох. Потолок ощетинился реечной сеткой, и частью обвалился на пол – на нем тоже росли длинные, тонкие поганки, и сырые, скользкие стебли почти прозрачной травы, не знавшей солнечного света По углам свешивалась паутина, колеблющаяся от ветра. Он подошел к окну – стекла в рассохшихся рамах тихо дребезжали от порывов холодного, осеннего ветра. За окном спускались синие, туманные сумерки. Вдруг он почувствовал, что позади него кто-то есть. Он резко развернулся, едва не угодив в чернеющий на полу провал, и увидел ребенка – девочку около трех лет. Она была одета в белую, в красную полоску кофточку, и коротенькие розовые джинсы. Ее голубые глаза смотрели на него. Она медленно подняла руку и указательным пальцем показала ему в сторону дальней комнаты,  замерев в этой позе.
- Господи, кто ты, откуда ты здесь? – он бросился к ней, взяв его за руку, но девочка растворилась в воздухе. В дальней комнате стояло овальное зеркало, обрамленное черной рамой. Странно, но всеобщее запустение не коснулось его – рама была как новая, сверкала как будто свежим лаком. Одно в этом зеркале было не так – казалось, оно было вделано в раму матовой стороной наружу. Он дотронулся пальцем до шершавой, серой поверхности, и вдруг увидел в нем свое отражение. Он завопил, что есть силы – у отражения не было лица – на его месте была кровавое месиво, лоскутья кожи свисали вниз со лба. Вдруг отражение помутнело, наливаясь чернотой, и из черноты выплыла уродливая, черная фигура. У нее не было лица; с длинных, когтистых рук ее  с глухим стуком падали на пол тяжелые, вязкие капли. Он отступал назад, продолжая кричать, а бесформенная фигура замерла на месте, протянув к нему скрюченные, когтистые лапы. Вдруг пол под ним с треском провалился, и трясина плотно обхватила его грудь. С жутким бульканьем и хлюпаньем он проваливался все глубже, и глубже, а черная тварь, не обращая на него внимания, развернулась к зеркалу. В ее лапах было что-то белое. Она поднесла это к голове, и обернулось. Он увидел свое собственное лицо. Порыв ветра с треском распахнул окно, и тварь гулко, протяжно захохотала…


…Он проснулся в холодном поту, почти еще в стельку пьяным.
-Господи, опять этот сон, - подумал он. С тех пор, как пропала его жена, его постоянно мучили кошмары, но он ничего не мог поделать, он все еще думал о ней, хотя прошло уже почти три года. – Почти, потому что ровно через три дня третья годовщина, с того проклятого дня, когда он позволил ей одной ехать в Тюмень. С тех пор все пошло наперекосяк – он потерял работу, а новую так и не нашел, хотя, честно говоря, он и не искал – последние два года он жил на деньги, вырученные им от продажи квартиры родителей, плюс небольшое наследство от тети Оли, которая тихо умерла в больнице от инсульта, семь лет назад – этот дом, плюс неплохие деньги на банковском счете. Он сел  на диване, глубоко вздохнул, потерев распухшую от каждодневного употребления алкоголя, физиономию, покрытую жесткой щетиной, отливающей серебром. Он уже привык к косым взглядам соседей, давних знакомых, встреченных на улице, когда те просто проходили мимо, делая вид, что не узнают его – ему и самому было неприятно смотреть на себя в зеркало.
- Плевать, мне на все плевать, - это были его последние слова, сказанные его теще, которая умоляла его бросить пить, и найти в себе силы жить дальше. Он думал об этом много раз, когда с утра на куски разваливалась голова, а желудок неумолимо извергал из себя выпитое с вечера. Силы? Да, наверное, они у него были. Но он не хотел жить дальше без нее, и однажды врезал в челюсть своему тестю, когда тот, приехав однажды вечером, предложил ему работу, и тихо, опасаясь его реакции, сказал:
- Перестань. Она ведь умерла.
Слова, произнесенные им почти шепотом, прозвучали громче июньской грозы. Реакция последовала незамедлительно, и вскоре он сидел в длинном, похожим на шезлонг, кресле, а стоматологи стягивали его челюсть стальной проволокой С тех пор они больше не виделись. В те редкие моменты, когда он бывал трезв (обычно это происходило тогда, когда он просыпался, если не сильно выпил с вечера), он понимал, что жизнь теперь течет мимо, что его лодка на берегу, и что неровен час, она проржавеет настолько, что не сможет плыть дальше. Он понимал это, но с каким то садомазохистским чувством продолжал гробить себя, внутренне наслаждаясь косыми взглядами и тихими шепотами за спиной. Время шло, как во сне, но он не хотел просыпаться. До черты, за которой  - пропасть, оставалось чуть-чуть, но, балансируя на грани, он наслаждался этим. Иногда он просыпался по ночам, плакал, вопил во все горло, звал ее по имени. Но она не приходила. Никто не приходил. Комнаты во втором этаже теткиного дома – после ее смерти они вместе сделали ремонт, поменяв всю обстановку в доме – стали для него храмом. Он не смел осквернять этот храм, входя туда пьяным, поэтому он не поднимался по лестнице с лакированными, темного дерева перилами, уже почти три года. Но теперь, когда ему вновь привиделся этот сон, повторяющийся уже последние два месяца, в нем проснулась настоящая ненависть. Он вспомнил то утро ноября, когда стоял на городском кладбище. Его руку сжимала рука тети, в черной, бархатной перчатке. Он тогда не посмел спросить, тетя все сделала сама. По кладбищу гулял ветер, мелкой крошкой летела ледяная крупа. Перед ним чернели два провала в мерзлой земле, правильной прямоугольной формы. Все плакали, проходя мимо него в черных одеждах, и ласково касаясь руками его щек и головы; священник что-то тянул нараспев, но он знал, что вместо тел его родителей в землю опускают два пустых гроба. Могильщики, с деланной скорбью на лицах, стояли в стороне. Их комбинезоны были из мазаны песком и желтоватой глиной. Тогда это было фальшью, и он не плакал – его не покидало чувство, что он является свидетелем какого-то театрального действа, в котором чудесно играют приглашенные актеры. Вот только актерами были друзья и знакомые его матери, сослуживцы, и партнеры по рыбалке его отца – он видел их, и отчаянно пытался сдержать улыбку при виде их скорбных лиц. Ему хотелось закричать, что все это – ложь, что родителей его не нашли, а раз не нашли, они не могут быть мертвыми, правда? Тогда он думал, что это так, и что это вселяет надежду. Теперь же он отдал бы все, чтобы увидеть тело своей жены, пусть мертвая, но все же это была бы она. Он был готов на все, чтобы поцеловать ее губы, ее холодный лоб, а потом тихо плакать на ее могиле, устилая ее розами каждый, из таких пустых и бесконечных без нее, дней. А теперь – его сердце обдавала волной жара ненависть. Ненависть к тому, что отняло у него его родителей, а теперь – его жену. Во сне он вновь увидел это существо. Он старался забыть обо всем долгие годы, после того, как повзрослел, и его разум стал твердить ему, что все это были лишь фантазии, детские фантазии. Пятнадцать лет назад он попрощался с друзьями, которые разъехались на учебу в другие города – Серега – в Питер, Андрей – в Екатеринбург. Тогда, на вокзале, они долго стояли, не зная, что сказать друг другу – впервые за все время между ними пролегла пропасть – они знали, что в этой, будущей жизни у всех будут свои семьи, проблемы, друзья и развлечения, поэтому прощание представляло собой неуклюжую попытку сказать друг другу, что все будет, как раньше, сколько бы времени не прошло. Детство умерло, тогда, на вокзале, когда удаляющийся в туманную даль, заросшую соснами, поезд, раздавил его своими чугунными колесами, с тяжелым стуком мчащимися прочь – он тогда не знал, что с таким стуком приходит судьба. И она пришла – его тетя ушла на пенсию, и стала получать жалкие гроши. Она тяжело болела, и почти не вставала с постели, поэтому сразу после школы Вася пошел на работу. Потянулись безрадостные, полные серости и печали, годы. Со временем он смирился с тем, что получил от жизни в десять раз меньше, чем хотел тогда, когда оканчивал школу, и целый мир, казалось, расстилался перед ним. Его стремления, мечты, желания, вступили в неравный бой с реальностью, вероломно и неожиданно объявившей им войну – и гибли с каждым серым, полным безысходности днем, яростно сопротивляясь вторжению в уютный, светлый, юношеский мирок, готовый вот-вот развалиться на части. Одна работа сменяла другую, дождливое лето сменялось такой же дождливой, осенью. И лишь однажды, как казалось сейчас, на короткий миг, среди туч заблестело солнце…
…Они познакомились на остановке, банально, скажете вы, но сейчас на остановках никто не знакомится – вас сочтут за какого-нибудь афериста, насильника, а, чего доброго, за того и другого сразу. Подъехало такси, вернее, водитель, подрабатывающий частным извозом. В салоне было место лишь для одного человека, а на улице – жуткий мороз – температура за обледенелым окном опустилась за тридцать  по Цельсию. Люди в такой мороз злые. Толкаясь в грубо ругающейся  толпе, Вася нащупал ручку дверцы, и, открыв ее, ощутил блаженное тепло, исходящее из салона – он был одет в куртку из кожзаменителя, которая на морозе встала колом, и промерз не на шутку – кончики его пальцев в куцых, видавших виды, облезлых кожаных перчатках сначала посинев, побелели, и болели так, что сводило челюсти. Вдруг, позади, он ощутил еле слышную струю лаванды в промерзшем, заиндевелом воздухе. Как ужаленный, он обернулся – и, тут же утонул в ее глазах. Обрамленные пушистыми, черными, без туши, ресницами, они были ярко зеленого цвета – цвета еле пробившейся сквозь землю весной, травы. Он застыл на месте, как вкопанный, пока не увидел искорку иронии, промелькнувшую в ее взгляде. Она была одета в черную шубу из норки, стоившую, как он тогда подумал, его годового жалованья на механическом заводе.
- Можно? – тихо спросила она, посмотрев на дверцу грязно-белой шестерки. Вокруг шумели люди, пытаясь пробраться к машине. Кто-то позади, грубо ругаясь, растянулся на покрытой льдом, подъездной дорожке.
- Пожалуйста, - произнес он, пропуская ее вперед.
- Спасибо, - сказала она, подобрав полы темно-коричневой, норковой шубы, и садясь внутрь. Внутри него все сжалось, когда она захлопнула дверцу. Машина взревела двигателем, ее задние колеса буксовали на льду, а он смотрел в ее глаза, и не мог оторваться – сейчас она уедет, и он уже никогда, никогда ее не увидит. Он плотно закрыл веки с ресницами, подернутыми инеем. Боль от отмороженных пальцев стала невыносимой. Он вновь открыл глаза. Она не уехала. Она стояла прямо перед ним. Он забыл о том, что промерз до костей, забыл обо всем на свете. В тот момент все вокруг не имело значения – глаза, только ее глаза.
- Почему вы не уехали? – спросил он, пытаясь совладать с предательски прыгающей от холода, челюстью.
- А почему вы мне уступили место? – голос ее был мягким, и вибрировал на низкой ноте.
- Меня так воспитали, - ответил он без тени юмора
- Вы дрожите.
- Все нормально. Вот только пальцы…
Она сняла перчатку с его правой руки.
- Боже, вы их отморозили! А ну, быстро идемте со мной.
Он попытался слабо возразить, но вскоре его ладонь была крепко сжата в ее, и помещена в теплый карман ее шубы. Они шли по улице, уже зажигались фонари, разбавляя синие, промерзшие сумерки.
- Спасибо, не нужно…
- Вы позаботились обо мне, даже не зная меня, позвольте же теперь мне позаботиться о вас, - она крепче сжала его ладонь.
Вскоре они сидели за столом в маленькой кухне, под зеленым абажуром и пили обжигающий чай. Она протирала спиртом его распухшие и посиневшие пальцы, а он не мог оторвать от нее взгляда, и даже не чувствовал жуткой боли в пальцах – так она была красива. Светлые, наливающиеся темным книзу, гладкие волосы, ниспадающие на грудь. Полные, розовые губы с блеснувшими за ними ровными, белыми зубами. Щеки, тронутые румянцем от мороза.
- Ну вот, теперь все будет в порядке, - она отложила в сторону пропитанную спиртом салфетку, и встретила его взгляд…
…Вскоре они встречали рассвет, лежа в кровати с шелковыми простынями, и разговаривали друг с другом, как будто знали всю жизнь…

…Прожив вместе два года, они поженились. На машиностроительном заводе, где работал Василий, его скоро повысили до мастера токарного цеха. У нее был небольшой бизнес – торговля предметами бытовой химии, который приносил небольшой, но стабильный доход. В общем, они были счастливы. Василий разъезжал на белой «девятке», доставшейся ему от отца, и, хотя он вполне мог купить машину поновее, он ни за что бы этого не сделал – машина была хоть и старой – но в отличном состоянии, к тому же от старых сидений, и от баранки, переплетенной серой кожей, все еще пахло отцом, а будущая, жизнь была сладко-далекой, и виделась кристально чистой, словно небо в погожий летний денек. Время шло, но произошедшее в детстве никогда не отпускало его, продолжая жить где-то на задворках его сознания, и отзываясь в редких ночных кошмарах С крыльца его дома он мог видеть лес, где, за мостом, к Дому поворачивала глинистая проселочная дорога. Он ходил туда лишь однажды, когда пропала его учительница. Милиция и лесники выполнили свою работу, обшарив каждый квадратный сантиметр болота, но нигде не нашли никаких следов учительницы и девочки, о которой осталась лишь запись  в классном журнале. Он, Сергей и Андрей стояли у дороги, прячась за стволами сосен, и видели, как лесники заколачивают двери и окна проклятого Дома, а им хотелось закричать им, чтобы они его снесли. После этого они больше ни разу не были в окрестных лесах.

…Он встал с дивана, кое-как разжег камин, и, открыв холодильник, пошарил в нем в поисках спиртного, и чего-нибудь перекусить. Из продуктов в холодильнике стояла лишь прокисшая банка майонеза, а из спиртного – только одна бутылка пива. Откупорив крышку, он выпил ее залпом, и, без видимой охоты облачившись в кожаную куртку и джинсы, вышел на улицу, отправившись в магазин. Пройдя мимо автозаправки, он посмотрел вправо, где, за строчками из тополей, был виден угол пятиэтажного дома, во дворе, где он родился и вырос. Его ноги против его воли повернули туда. Вскоре он уже видел окна квартиры, где когда-то жил с родителями – с той осени  не изменилось ровным счетом ничего – тополя так же тихо роняли листья, на улице опускались вечерние сумерки, пахло жженой листвой, а окна его квартиры горели тем же, родным, белым светом в комнате, и желтым в кухне. Продолжая идти дальше, он вдруг вздрогнул – перед ним была черная пасть подворотни. Теперь он зашагал медленнее, вглядываясь в темноту. В конце подворотни по-прежнему тускло горел фонарь, бросая бледный овал света на землю. На фоне этого света он разглядел три фигуры, при виде которых у него перехватило дыхание, и холодные капли пота гроздьями выступили на лбу. Три фигуры приставили к стене четвертую, поменьше, один из них взял ее за грудки. Из холодной тьмы до него донеслось:
- Ну что, малец, деньги есть, или, скажешь, в школе проел?
С отчаянием он узнал этот голос. Не помня себя от страха, он ринулся в подворотню, и закричал:
- Ублюдки! Оставьте его в покое!
Трое, бросив мальчишку, быстро ретировались. Мальчуган оказался подростком, лет тринадцати, сжимавшим в руке портфель, и шмыгая разбитым носом.
- Спасибо вам, дядя, - сказал он. Если бы не вы…
- Да не за что, - он поправил его джинсовку, и уже собрался было идти дальше, как вдруг его кольнула одна мысль:
- Ты, случайно, не видел их лиц? (чушь, тебе показалось, не может же быть, что…)
- Что вы. Темно ведь здесь. Хотя, постойте – один из них прикурил сигарету, и в свете зажигалки я увидел, что у него на лице шрам, как раз под носом.
Внутри его все похолодело. Он смотрел на стену пред  собой, на которой сохранились «запятые», сделанные окурками с марихуаной, невидящим взглядом, а мальчик продолжал:
- Еще у него в руке был нож, тонкий такой. Он приставил мне его вот сюда, - он показал на продырявленную на боку, джинсовку.
- Ты когда нибудь видел их раньше?
- Нет. Никогда, сколько живу здесь.
- А где ты живешь?
- Вот в этом доме, - мальчик указал прямо, в сторону пятиэтажки.
- Мои родители купили квартиру здесь. Мы переехали полгода назад.
- Ладно, беги домой. И больше не ходи этой дорогой. Вон там, - показал он рукой, - есть дырка в заборе – путь немного длиннее, но зато – безопаснее.
- Спасибо, - ответил мальчуган. Спасибо вам, дядя.
- Не за что, - устало махнул рукой Василий. В горле его саднило, страшно хотелось выпить. Он проводил взглядом мальчишку, пока тот не скрылся в подъезде, и, обернувшись, пошел было прочь, как вслед за порывом ветра до него отчетливо донеслось:
- Рано или поздно мы достанем тебя, дядя…
Вздрогнув, он обернулся, но в подворотне не было никого.
Придя домой, он выгрузил содержимое пакета прямо на кресло – две бутылки неплохого коньяка, с пол ящика пива, и несколько копченых куриных ног, подкинул в камин дров, и развернул свежую газету с телепрограммой – у продавщицы не нашлось сдачи, и она сунула ему газету. Сразу же бросилось в глаза объявление, обрамленное в черную рамочку:
« Третьего октября, в ОВД поступило заявление от гражданки Зиньковой, по поводу исчезновения ее сестры – Гребневой Натальи Владимировны, и ее мужа, Гребнева Виктора Николаевича, в районе шестого километра автодороги Тавда – Тюмень. С ее слов, супруги отправились в лес, за клюквой. До настоящего времени о них ничего не известно. Просим граждан, имеющих какую либо информацию о них, сообщить в городской отдел внутренних дел. Также сообщаем, что в связи с участившимися случаями исчезновения людей в районе шоссе, убедительно просим воздержаться от посещения лесополосы в вечернее время». Далее следовали приметы исчезнувших супругов, но Василий уже отложил газету в сторону. Отхлебнув коньяка из горлышка, он невидящим взглядом  смотрел в камин, в котором ярился огонь, выбрасывая снопы кружащихся, танцующих искр, из потрескивающих поленьев. Глаза защипало, показались слезы но он не моргал – в желто-красных языках пламени он видел поиски своей жены, Дом, который одним своим видом лишал воли, и думал, что пора убираться из этого города. Вдруг, на втором этаже, раздалось еле слышное пиликанье. Василий резко встал с дивана, локтем задел бутылку пива, которая грохнулась на пол, разбившись пенной лужей. Прислушался. Пиликанье повторилось, и умолкло, чтобы через несколько секунд повториться опять. От неожиданности он вздрогнул, затравленно посмотрев на лестницу, покрытую трехгодовым слоем пыли. Пиликанье повторилось, на этот раз чуть громче. Стало жутко, хмель, отчаянно сопротивляясь, выветривался из его головы. Он бросился вверх по лестнице, запнулся, собрав ногой складки на ковре, покрывающем ступени, и открыл дверь спальни. Воздух здесь был застоялым, спертым. Пахло пылью, и засохшими мухами, покрывающими подоконник. Постель была расправлена, и простыни были грязно-серыми от толстого слоя пыли, подушка, с отпечатком ее головы, пожелтела. Глядя на кружащиеся в воздухе пылинки, в тусклом свете люстры, засиженной мухами, он вновь услышал пиликанье, которое доносилось, как ему показалось, из под кровати. Он обошел кровать, и увидел телефон, покрытый пылью – он и забыл, что у него есть телефон – аппарат, стоящий внизу, он давно оторвал от розетки, но наверху, возле кровати, стоял еще один. Он коснулся рукой черной, беспроводной трубки, и она завибрировала в его руке. Дрожащей от волнения рукой, он нажал кнопку разговора, надеясь услышать голос из потустороннего мира:
- Алло, - голос его был хриплым, и походил на старческий – в нем  слышались визжащие нотки.
- Добрый вечер, - бодро раздалось в трубке.
- Василия можно услышать?
- Я слушаю.
- Васька, ты? Слушай, тебя не узнать! Наверное, здорово изменился, а?
- Серега, ты, что ли? – в его груди радостно забилось сердце, а перед глазами возник образ долговязого, модно одевающегося мальчугана.
- Ну вот, узнал, - облегченно раздалось в трубке.
- Поверишь – три дня искал твой номер, в справочную позвонил, а там сказали, что без разрешения владельца номер не дают. Вот правила, а?
- Чертовски рад слышать твой голос. У меня тут отпуск наклевывается, вот я с Андрюхой и созвонился, решили съездить домой, на родину, так сказать. Я сразу начал пытаться связаться с тобой, да без особого энтузиазма – честно говоря, я и не думал тебя застать – я слышал, что ты уехал из города.
- Ну, рассказывай, рассказывай скорее. Какие новости, как сам? – с нетерпением журчал голос.
- Дом еще стоит, - он сам не знал, почему это произнес. За окном дунул ветер, зашуршав листвой. Его порыв пошевелил желтоватые занавески, сдув дохлых мух с подоконника, и поднял облако серой пыли.
- Что? Прости, не расслышал. Очень плохо слышу тебя, в трубке все трещит. - У тебя адрес тот же? Я выезжаю вечером, на машине, в Москве переночую, значит, завтра буду у Андрюхи, а  послезавтра  утром – у тебя, ты слышишь?
Трубка зашипела, и замолчала. Телефон был мертв. Он заметил, что аппарат даже не включен в розетку. Потыкав клавиши трубки несколько раз, Вася посмотрел на нее, и снова положил на пол. Осмотрелся по сторонам – в груди защемило, в горле появился горький комок, который он не в силах был проглотить. Спальня была заставлена фотографиями. Они были на полках, занимали весь книжный шкаф, она смотрела на него из фотографий с рамками и без рамок, то улыбаясь, то печально, то с радостью, то с укором. И тогда он почувствовал, что она его отпускает – с одной из фотографий она смотрела на него, как бы говоря:
- Перестань. Ты должен жить дальше. А я всегда буду с тобой, в твоем сердце. Хватит лить слезы над тем, что покрыто тленом и пылью, и всеми забыто…
Вместе с волной облегчения, поднимающейся из груди, где как-то по-новому, сильно, отрывисто, забилось сердце, пришла грусть, пролившая из его глаз крупные, горячие слезы, которые мокрыми кружками проявлялись на покрытом пылью, полу. Вскоре на втором этаже зашумел пылесос – он начал уборку в спальне, и еще двух комнатах на втором этаже, впервые  за три года, нарушив спокойствие храма, он касался ее вещей.… Сегодня была третья годовщина со дня ее исчезновения…

…Миша крутил баранку «ЗИЛа», стараясь, чтобы машина шла ровно, не проваливаясь в колею, и думал, как здорово, что возможность подзаработать появилась именно сейчас – он работал грузчиком, и получал жалкие копейки, а тут – пятьсот рублей за рейс. Негусто, но, как говорится, за неимением лучшего – у его жены как раз было сегодня день рождения, и он радовался возможности сделать ей хоть какой-нибудь подарок. Его жена в три смены работала на фанерном заводе, одновременно воспитывая ребенка – через год мальчик должен был пойти в школу, и от этого обстоятельства у его родителей совершенно опускались руки – денег едва хватало на еду, а тут – учебники, тетради, одежда. - Миша старался не думать об этом, сосредоточившись на дороге – уже темнело, а свет от фар был слишком слабым – барахлил генератор, и Миша проклинал себя за то, что вовремя не починил его – свет едва простирался на двадцать метров вперед, и по дороге он зацепил передним бампером несколько берез. Конечно, он знал, что лес, который он должен был забрать – ворованный, иначе кто вывозит лес по ночам? Но ему было плевать – он ведь всего лишь водитель, как ему сказали – приехал, загрузились, увез. Расчет наличными, а это все, что он хотел знать. В кабине кое-как поместились двое пацанов- рабочих, и невысокий, жилистый мужчина в черной вельветовой кепке и в фуфайке – от него несло перегаром. Кабину трясло на ухабах, жиденький свет фар выхватывал из тьмы стволы голых берез. Вот здесь, - мужчина в кепке ткнул пальцем в запотевшее стекло.
- Все, приехали, ребята,  - давайте быстрее, вы ведь не хотите торчать здесь всю ночь. Слышь, парень, - обратился он к водителю, - достань фонари, они у тебя под сиденьем лежат, и, давай, сдай назад – вон там скатано. Посмотрев в боковое зеркало, Миша увидел кучку бревен, лежащую неподалеку. Он сел за руль, развернул машину, высунувшись в форточку:
- Нормально? – Кричал он.
- Нормально, нормально. Да не ори ты, не на рынок приехал. И заглуши мотор – хочешь, чтобы нас поймали?
Миша заглушил двигатель, вышел из машины, взяв фонари.
- Гребаный Вовка, - выругался мужчина, освещая землю вокруг, - русским языком ведь сказано было – скатать все бревна в одно место. Нет, напилил и бросил, урод.
- Что случилось? – спросил Миша.
- Нихрена хорошего, - пояснил тот.
- Придется теперь эти кучи искать по всему лесу. Ты смотри, аккуратно рули, здесь болотина…как бы грузовик не увяз, - он посветил вглубь леса – чуть поодаль, от болота белой полосой стелился туман.
- Только тумана сейчас и не хватало, - процедил он сквозь зубы, закуривая «Беломор».
- Ну ладно, чо встали, Дима, Антон – грузите пока эти. Миша – полезешь со мной в кузов – принимать будем.
… Через несколько минут бревна, лежащие на земле, покрытой мхом и упавшей с деревьев листвой, перекочевали в кузов грузовика. Бригадир взглядом оценил их:
- Блин, здесь и трех «кубов» не наберется, - он еще раз осветил лес вокруг.
- Ребята, где нибудь еще видите? – спросил он.
Те отрицательно качали головой:
- Не, Палыч, нету, - ответил один из них – Антон. На вид ему было около двадцати, редкие усы пробивались над его верхней губой.
- Слушай, Палыч, может – домой, а? – осторожно спросил он. Давай завтра приедем.
- Все равно, в таком тумане мы нихрена не найдем. Да и жутко мне что-то, - пробормотал он.
- Че ты заныл – домой, домой. Будем искать, как ты думаешь, что нам хозяин заплатит за это – он указал на пару десятков березовых бревен в кузове, - нихрена он нам не заплатит. Так что вперед, берите фонари, топор, и ступайте, посмотрите вон там – он указал рукой в сторону полосы тумана. Да смотрите, не заблудитесь, не хватало, чтобы вы еще потерялись.
- А я пойду туда, - он показал направление справа от грузовика. Ты жди в машине, - сказал он Мише. В лесу сильно не орите – мало ли, лесники, или егеря поблизости рыщут. - Он спрыгнул с кузова на землю.
- Ну, че встали? Вперед! Чем быстрей загрузимся, тем быстрей домой приедем – он уверенно зашагал в чащу.
Антон сказал Диме:
- Слушай, жутко мне что-то. По моему, мне показалось, что за тем деревом что-то мелькнуло. Дима посветил фонарем в ту сторону, что показывал Антон. Тусклый кружок света не высветил ничего, кроме кустов и тумана, который клубился над ними. Казалось, что он двигался прямо на них.
- Не дрейфь, - сказал Дима. Они с Антоном учились вместе на третьем курсе техникума, и с радостью согласились подзаработать – Палыч был его двоюродным дядей.
- Вот что – ты давай, дуй вправо, а я пойду влево, так быстрей что нибудь найдем. Да не дрожи ты, у тебя ведь топор, да и от машины мы не далеко, если что. Давай, пошли, - с этими словами он скрылся в тумане.
Антон сделал несколько шагов, остановился, прислушавшись. Сердце его забилось, когда за спиной он услышал чьи-то приглушенные шаги.
- Эй, - негромко окликнул он, - Димон – это ты?
Шаги стихли. Теперь он слышал лишь собственное дыхание, с шумом вырывающееся из груди. Туман обволакивал его, струясь по ногам, поднимался к лицу, касался его. От этого прикосновения ему стало противно – словно жаба коснулась его кожи. Вонь болота вдруг стала нестерпимой. Звуки исчезли, он находился словно в мягком коконе. Внезапно он понял, что рядом есть кто-то еще.
- Димон!! – что есть силы, закричал он, и побежал,  в направлении машины, но через пять жутких секунд, в ходе которых он мчался, как сумасшедший, понял, что очутился в болоте – в тумане он выбрал неверное направление.  Блеклым пятаком, в вышине взошла луна, и он увидел впереди, в тумане, очертания какого-то строения.
- Боже, - выдохнул он с надеждой, но вдруг услышал за спиной вкрадчивое, свистящее дыхание. Он обернулся, глаза его расширились от ужаса, волосы на голове встали дыбом.
- Не – е – е – т!! – закричал он, но крик его тут же оборвался, сменившись хрипом и каким-то бульканьем, которое превратилось в жуткое чавканье.
- Антон, - позвал Дима.
- Антон! Ответа не было. Он шагнул навстречу туману, хотя внутренний голос говорил ему не делать этого – было что-то жуткое в том, как он появлялся – казалось, его источают поры земли, и этот запах, гнилостный запах проникал в его ноздри и от него кружилась голова.
- Антон, - еще раз позвал он и вошел в туман. Впереди он услышал мягкие, частые шаги – что-то быстро приближалось к нему.
- Антон, это ты? Черт, не пугай меня, отзовись.
- Ты умрешь, - чей-то шепот, казалось, прошелестел в его мозгу, но этот шепот не был произнесен человеком. Это был звук, с которым ветер дует в голых ветвях, с этим звуком падает листва, гонимая ветром…
- Все вы… сдохнете… - что-то накрыло его сверху, придавив его немыслимой тяжестью. От этого существа исходила невыносимая вонь гниющего тела и его вырвало. Затем он услышал звук ломающихся костей, услышал, как рвется его кожа.
- Нет!! – прохрипел он, вспышка боли ослепила его, кровь густым потоком хлынула из его разорванного горла….

Миша сидел в машине уже добрых полчаса, но никто не приходил.
- Черт, - где же они, - сказал он вслух, чтобы как-то подбодрить себя – он не нашутку испугался.
- Да, пошли они, - он повернул ключ зажигания. Мотор не заводился. Он попробовал еще и еще – безрезультатно – сдох аккумулятор.
- Черт, сраный генератор, - выругался он, как вдруг услышал за дверцей чье то хриплое дыхание.
- Кто здесь? – не своим голосом спросил он, и открыл дверцу…

…Луна взошла высоко над лесом, осветив болото. Из черной, густой грязи сочился туман, на поверхности лопались пузыри – оно втягивало в себя четыре истерзанных трупа, обволакивая их. Черная жижа вливалась в их раны, в их остекленевшие глаза, открытые в предсмертном вопле рты, она вливалась в их вены, поглощая кровь. Болото было похоже на огромный желудок, переваривающий пищу…. Миша был еще жив, когда черная, вонючая грязь начала обволакивать его. Он попробовал закричать, но болото наполнило его рот. На мгновение он ощутил его вкус, оно устремилась дальше, в горло. Он захрипел, перевернувшись – казалось, черная жижа сама переворачивала его. Все его тело горело, было невыносимо больно в местах, где жижа прикасалась к коже. Она поползла по его шее, облепила уши, лицо. Секунду спустя из его разорванных артерий забили тугие, бордовые струи.…
Через минуту от него остался лишь силуэт. Жижа источала зловонный пар, в ней что-то забулькало, показалась белые ребра, и тут же исчезли. Мох затянул поверхность жижи – теперь это было всего лишь болото, обычное болото…



…Друзья встретились в маленьком кафе, в центре города, возле городского отделения связи. Кафе представляло собой бывшую столовую, кое-как переделанную на современный лад, хотя на официанте сэкономили – из-за небольшого количества посетителей.
- Черт возьми, не могу поверить, что мы встретились! -  Друзья ударили пивными кружками.
- Васька, ну, тебя не узнать!
- На себя посмотри! Ты теперь – адвокат, живешь в Питере, денег, небось – куры не клюют!
- Да, сбылась папина мечта – царствие ему небесное, - Сергей перекрестился, отпил из кружки пива, и продолжил:
- Один Господь знает, как мне это все досталось. Пока учился на юридическом, на трех работах горбатился, ночей не спал. Ну, слава Богу, ректор меня понимал, да и руководство института сочувствовало парню из провинции. Но поблажек не было, нет. В общем, пережить довелось, не поверите. Но, Бог все-таки – есть! Ну, а вы как?
Андрей, допив пиво, начал свой рассказ:
- Ну, а я, закончив факультет психологии Уральского Педагогического, попробовал себя в частной практике – один из первых начал свое дело. Ну, как обычно бывает, «залез в кредит», снял помещение возле городской больницы. Ей богу, думал – пролечу. Ну, мало помалу, появились пациенты, а спустя пять лет – даже очереди. Открыл собственную клинику, расплатился с долгами, в общем, вроде, все получилось, - Андрей улыбнулся широкой располагающей улыбкой. Он был одет в черное пальто, которое сейчас снял, повесив на спинку стула – в кафе не было гардеробной.
- Черт, не могу поверить, что сижу за одним столом с такими уважаемыми людьми, - засмеялся Василий. Я-то, попроще буду. В общем, окончил школу, поступить не поступил, да и в армию не взяли – тетя болела, а работал я один, так что в военкомате решили, что о ней больше некому заботиться, кроме меня… Работал я то там, то сям, а теперь, вот…
Повисла неловкая пауза.
- Ты женат? – тихо спросил Андрей, взглянув на обручальное кольцо, блеснувшее на его руке.
- Да. То есть – нет. Она умерла, - он с вызовом взглянул в его лицо.
Сергей, перестав уплетать салат из морской капусты, взглянул на него, и замер, а затем, вдруг, не зная почему, обнял старого друга, прижав его седеющую голову к своей груди. Андрей, встав из-за стола, обошел его, и положил руки на плечи обоих. Так они  замерли посреди кафе, в котором, кроме них, не было посетителей.
Вечер был долгим. Друзья просидели в кафе почти всю ночь – за пивом последовало дорогое виски. Под утро, вдрызг пьяные, они вышли из кафе, держась друг за друга. Если вначале их встречи в разговоре все-таки присутствовала некая холодность, навеянная долгой разлукой, то теперь это были прежние Васька, Андрюха и Серега – сорванцы из одиннадцатого «б», гроза всех хулиганов и герои дамских сердец.  Шатаясь, Сергей пошарил в кармане и извлек оттуда ключи от дорого «Ауди», припаркованного неподалеку. Ему было тридцать восемь, так же, как и остальным, хотя выглядел он гораздо моложе – один из многочисленных плюсов, которые дает материальное благополучие – вещь, к которой стремятся все без исключения люди, хотя для каждого оно свое. Сергей был высокого роста, на его подтянутой, мускулистой фигуре идеально сидел костюм от  «Versace». Он был безупречен в одежде и во внешнем виде в целом – издержки профессии, но сейчас его костюм был жалок – он облил его пивом, брюки были смяты от многочасового сидения на неудобном стуле.
Андрей был невысок, но правильного телосложения, с русыми волосами и аккуратно постриженной бородкой, его голубые глаза всегда проницательно смотрели на вас – взгляд, выработанный годами изучения человеческой натуры. Одет он был в черный костюм, белую рубашку с галстуком и черные туфли.

- Эй, ты, куда это собрался, - сказал Вася Сергею, который нажал на пульте кнопку центрального замка.
- В ресторан, бар, ночной клуб, ну я не знаю, что тут у вас еще работает, - пьяно отвечал Сергей, неуклюже дергая ручку двери.
- Нет у нас тут ночных клубов, а если бы и были, то уже давно закрылись бы – сегодня четверг, и все видят седьмой сон, - Василий был трезвее остальных, но лишь потому, что в последнее время часто прикладывался к бутылке.
- Он прав, Серега, что касается меня, то уже достаточно, - Андрей держался за друга, раскачиваясь, еле стоя на ногах, - по-моему, меня сейчас вырвет, - пожаловался он.
- Только не в моей машине, - запротестовал Сергей, - смотри, побежишь рядом.
- После этих слов я специально сделаю это в твоей машине. Знаешь, а ведь у тебя мания величия, тебе следует походить ко мне на консультации, - Андрей тяжело бухнулся на заднее сиденье «Ауди».
- С удовольствием, если ты мне будешь платить за сеанс по пятьсот баксов -  бесплатно слушать твою чушь про Зигмунда Фрейда, который, наверное, по пять раз в секунду в гробу переворачивается, когда ты мелешь про него престарелым богатым барышням, - Сергей засмеялся, все еще никак не справившись с дверной ручкой. Слушай, а ты, наверное, еще и трахаешься с ними, - он засмеялся собственной шутке, - нет, серьезно, признайся, ведь трахаешься?
- Если бы я мог, я бы дал тебе в зубы, - простонал Андрей.
- Слушай, ребята, поехали ко мне, я ведь.., -  он вдруг запнулся, - живу один. Кому с утра плохо будет – в холодильнике пиво, не поселю же я вас в гостинице, там только одни тараканы живут.
- Вот это по-дружески. Вперед! Сергей протянул ему ключи:
- Смотри, не поцарапай.
Василий с удовольствием сел за руль – на такой машине ему ездить не приходилось, да и вряд ли когда нибудь придется, - с сожалением подумал он, повернул ключ, подивившись, как тихо работает мотор – его обороты можно было угадать только по стрелке тахометра, которая вздрагивала, когда он нажимал педаль акселератора. Он включил передачу, посмотрел в зеркало заднего вида, где на сиденье дремали плечом к плечу его друзья, и подумал о том, что он действительно счастлив их видеть. Он не завидовал их материальному положению, нет, хотя, может быть – чуть-чуть - он просто был рад видеть своих друзей, ведь воспоминания о времени, которое они пережили вместе, были драгоценными для него. В конце концов, они ведь были его лучшими друзьями.
Машина, взвизгнув шинами, сорвалась с места, и унеслась прочь в предрассветные сумерки.
…Дом, в котором жил Василий, находился перед мостом, у выезда из города. Всего лишь в нескольких километрах, на другой стороне шоссе, в лесу, из недр болота поднимался туман. Его испарения можно было почувствовать и здесь, и, вдохнув полной грудью, Василий поморщился, уловив в  осеннем утреннем воздухе болотный, гнилой привкус. Открыв двери «Ауди», он кое-как перетащил друзей в свою спальню, хотя для этого ему пришлось изрядно попотеть, на руках занося их на второй этаж – они были совершенно пьяны, и не могли передвигаться самостоятельно. Положив их на кровать, он спустился вниз, к холодильнику, достал бутылку пива, сделал несколько глотков, сел на диван, стоящий у окна, и приложил холодную бутылку ко лбу – страшно болела голова, хотя спать совершенно не хотелось. Он посмотрел в окно, за которым синева предрассветных сумерек все больше бледнела, уступая место рассвету нового дня. На горизонте сгущались тучи – было ясно, что скоро зарядит дождь, который будет лить целый день напролет, а то и неделю.
…- Вставай, соня…- кто-то теребил его за плечо. -  Уже два часа дня, и битый час мы пытаемся тебя разбудить.
- Что…- Василий с трудом разлепил веки. Он привстал на диване, озираясь вокруг, с трудом вспоминая прошедшую ночь.
- Что, что, - передразнил Андрей. Слушай, это ж надо так напиться, - сказал он Сергею.
- На себя посмотрите, - сказал Василий, надевая халат, - кое-как вчера вас наверх затащил.
- Неправда, - возразил Андрей, - я отлично помню, что поднялся сам. А вот Серега и вправду из машины не мог выползти.
- Не ври, психоаналитик, - это слово Сергей произнес, как ругательство.
- Вот, вот, - подхватил Василий, - он своей чушью кого хочешь, хоть в чем убедит.
- Как хотите, а я все равно остаюсь при своем. Если вы так напились, что ничего не помните, то я помню все.
Сергей с Василием рассмеялись. Вдруг за окном раздался автомобильный сигнал.
 - А вот и наш шашлык, - потирал руки Сергей, - хоть служба доставки у вас нормально работает.
- Какой шашлык? – спросил Василий.
- Обыкновенный, из свинины, - пояснил Андрей. Когда мы встали, нам очень захотелось есть, а поскольку в твоем холодильнике ничего нет, кроме нескольких бутылок пива и банки майонеза, которому, наверное, сто лет, то мы вызвали такси, благо номер телефона висит у тебя на зеркале. Позвонив, я спросил, доставляют ли они еду на дом. Получив утвердительный ответ, мы немедленно заказали шесть порций шашлыка из свинины и бутылку водки. Ты спросишь, почему шесть порций? Посмотрев на тебя на спящего, мы оценили твои объемы, и подумали, что шести порций хватит, чтоб накормить такое тело, но, наверное, будет маловато, - огорченно причмокнул Андрей. Тем временем, Сергей уже заносил дымящийся шашлык в комнату, которая наполнилась неповторимым запахом, вызвавшим аппетит у всех троих.
- Я сейчас принесу стопки и вилки, - Василий отправился на кухню, и вскоре вернулся оттуда с подносом, на котором лежал нарезанный хлеб, нож, три стопки и вилки.
- Как говаривал месье Воланд – лечите подобное подобным; старый принцип гомеопатии, - декламировал Андрей, наполняя стопки водкой из запотевшей бутылки.
- Чего, - не понял Василий.
- Ничего, - ответил Андрей, - просто похмеляться нужно только при наличии острой и горячей закуски – все остальное – верный путь к алкоголизму, поверь мне, дружище, как доктор говорю.
- Выпьем за это, - поддержал Сергей. Друзья чокнулись, потом начали с аппетитом уничтожать шашлык.
- Кстати, Васька, неплохо устроился, - оглядевшись вокруг, похвалил Сергей. Такой домик в Питере, наверное, лимона на полтора баксов потянул бы.
- Какие проблемы, - пошутил Андрей, - сейчас подгоним пару кранов- тягачей, да увезем его в Питер, вместе с Васькой. Этим убьем двух зайцев – во-первых, прописка будет Питерская, а во вторых – продадим дом, приедем сюда, на вырученные деньги построим таких штук двадцать, снова привезем в Питер, продадим - слушай, неплохой бизнес получается.
Друзья захохотали, налили по второй.
- Слушай, Васька, а Дом еще стоит? – вдруг спросил Сергей. После вопроса повисла тишина.
Внутри у Василия все похолодело, веселье вдруг оборвалось. Хмель разом вышел из его головы.
- Стоит, - не своим голосом ответил он, - а почему ты спросил?
- Да так, - было видно, что Сергей не заметил его замешательства, - просто я вдруг подумал, что было бы здорово съездить туда, спустя столько лет.
- Я даже слышать об этом не хочу, тем более – ехать туда, - резко сказал он.
- Ладно, ладно, я ведь просто пошутил, хорошо? – Серега и Андрей озабоченно переглянулись
…- Васька, что с тобой, - озабоченно спрашивал Андрей, - ты побледнел, как ты себя чувствуешь? Он положил руку на его запястье, проверил пульс.
- У тебя повышенное сердцебиение, частый пульс, - заключил он. -  С водкой тебе пора завязывать.
- Это здесь не при чем, - хрипло сказал Василий. Просто, мужики, прошу – не надо туда ходить.
- Да что с тобой, - спросил Сергей, - ведешь себя как ребенок, ей богу, - он отправил в рот кусок мяса, предварительно полив его лимонным соком.
- Вы ведь ничего не знаете, - почти шепотом произнес Вася. Оно… все еще там…
- Да перестань ты, - рассмеялся Андрей. Только не говори, что ты всерьез воспринимаешь эти наши детские глупости. Хочешь знать мое мнение – это мы создали эту легенду, потому что нам эта история с исчезновением той новенькой, а потом – учительницы, казалась таинственной, и пугающей, а поэтому – столь чертовски привлекательной, и…
- Оно реально, - устало промолвил тот, серьезно посмотрев ему в глаза, а затем, подумав, веско произнес:
- Три года назад оно убило мою жену.
- Та-ак, - произнес Андрей, привстав с дивана. По-моему, тебе нужна помощь.., - он не успел договорить – в комнате как будто сверкнула молния:
- Только попробуй еще раз так выразиться, - Василий угрожающе сжал кулаки, - и я тебе врежу! Можешь пудрить мозги людям там, у себя, но я знаю, что все это было на самом деле! Последнее время оно приходит ко мне, в кошмарах. Я знаю, что оно утащило моих родителей, Лену Снегиреву, Ирину Викторовну, мою жену! Можете считать меня ненормальным, но это правда! – Он швырнул ему на колени вчерашнюю газету:
- Почитай! В наших краях по-прежнему пропадают люди, но менты нихрена не делают. Все, на что их хватило, это на то, чтобы забить гвоздями окна этой проклятой халупы, и только! Все происходящее они валят на волков и медведей, и люди верят этому! Но я-то знаю, что это все – ложь, такая же ложь, как и похороны моих родителей, устроенные только для того, чтобы утихомирить слухи! Я был на болоте – оно теперь разрослось на двадцать три километра в поперечнике – я сам видел, с вертолета. В самые жестокие морозы оно не замерзает, а дышит паром, будто варево в котле!
- С меня хватит, - произнес Андрей, и, закурив сигарету, вышел на крыльцо, закрыв за собой дверь. Сергей, замерев, смерил его долгим, тяжелым взглядом.
- Я верю тебе, - тихо произнес он, наливая водки. Но ты должен его понять – он ведь – психоаналитик, как говорят на западе – шринк, и за долгие годы его мозги совершенно разучились воспринимать то, что лежит за гранью. Но, честно говоря, мне кажется, нам стоит съездить туда…
- Для чего? – спросил Василий, наклонившись к нему. Лицо его приняло хищное выражение.
- Неужели ты хочешь, чтобы оно пришло и к тебе, в темноте, а Серега? - Пришло, и забрало всех, кто тебе дорог, а заодно примерило и твое лицо? Если так – то – поехали, но, не говори, что я тебя не предупреждал. – Василий оттолкнул стопку прочь – расплескавшись, она съехала с края стола и разбилась, а он пошел в прихожую, надевать куртку. В дверях он столкнулся с Андреем.
- Знаешь, что, - Андрей взял Василия за руку, посмотрел на него мягким, почти отеческим взглядом.
- По опыту моей работы,  могу тебе сказать, что зачастую наши детские страхи становятся проблемой в нашей взрослой жизни, и зачастую приводят к болезням – поверь, я знаю, о чем говорю. Единственный выход – посмотреть в лицо детскому страху, проанализировать ситуацию, и найти из нее рациональный выход, тем самым, разрушив причины возникновения самого страха. В твоем случае, необходимо преодолеть в себе страх очутиться снова в этом доме, рассмотреть его, понять, что это всего лишь куча гнилых бревен, посреди болота, и ничего больше. Когда ты поймешь это, твои страхи пропадут, уступив место нормальной жизни. Я и сам, помню, боялся до чертиков этого леса…
- Поехали, - не глядя на него, ответил Вася и вышел за дверь, окунувшись в прохладный, осенний воздух. Молча они сели в машину. Сергей завел мотор, и машина тронулась. Переехав через мост, он свернул в лес, поехав по заброшенной, местами покрытой кустарником, дороге. Мимо проплывали голые березы, с растопыренными, корявыми ветвями. Василий с тревогой смотрел в окно, слушая шуршание колес по листве. Пару минут спустя мотор заглох. Напрасно Сергей пытался его завести – стартер молотил впустую.
- Черт, что происходит, - бормотал Сергей, поворачивая ключ, - машина же новая, совсем новая…
- Пойдем пешком, - предложил Андрей, голос которого слегка дрогнул – было заметно, что он нервничает, хотя он тщательно пытался это скрыть.
- Насколько я помню, осталось всего несколько сотен метров – вон там, за той сосной. Василий сдерживался, но вся его решимость вдруг растаяла, словно плитка шоколада, которую он оставил на подоконнике в жаркий летний день…
- Да вы что, рехнулись! Да, мы пойдем пешком, но пойдем обратно! – Василий дрожал, на лбу его выступил холодный пот.
- Васян, успокойся, слышишь, - Андрей положил руку ему на плечо, но он резко отдернул ее:
- Не успокаивайте меня, мать вашу! Вы не видели здесь того, что видел я!
- Так.…А это уже интересно. Что же ты видел, ты же говорил, что не помнишь, - промолвил Серега.
- Я не говорил, да и теперь не собираюсь! Это мое личное дело, - добавил он, слегка успокоившись, - не надо туда ходить, мужики, злое это место, проклятое. Вот вслушайтесь…
- Что? Я ничего не слышу, ни воя, ни хохота злобной ведьмы, - рассмеялся Андрей. Сергей был серьезен.
- Тихо! – повторил Василий, - слышите? Вокруг разразилась гнетущая, звенящая тишина.
- Я ничего не слышу, - шепотом проговорил Сергей.
- Вот именно – ни птиц, ни другой живности, которой столько на другой стороне дороги. Почему же?
- Очень просто, - пояснил Андрей, которому, казалось, совсем не было страшно, - в осеннем лесу мало что услышишь, кроме звука падающих листьев – не то, что летом, так что зря ты нас, Вась, пугаешь.
- Да ты не знаешь ничего! – прокричал Василий, испугавшись собственного голоса, который эхом покатился вглубь чащи. Здесь всегда так, - добавил он вполголоса, - всегда – летом, осенью и зимой. Так же тихо и жутко. Отойдешь вон туда, - он показал рукой в сторону дороги, серой асфальтовой полосой разделяющей лес, - там солнышко, птицы поют, ветер дует, деревья шумят, а здесь ничего – только тишина, воздух затхлый, как в подполье.
- Это можно объяснить болотными газами… - научным тоном начал Андрей, но Василий не дал ему закончить:
- Да здесь на деревьях даже листья не распускаются! Почки весной набухают, а листья не распускаются! Почки осыпаются на землю, а проклятая болотина не замерзает даже в жесточайший мороз! Послушайте же меня! Если мы откатим машину метров на пятьдесят назад, то она заведется, вот увидите! Сергей побледнел – было видно, что он верит каждому слову Василия.
- Все это правда, - произнес чей-то голос – за спиной Василия вдруг неожиданно выросла серая тень. Этой тенью оказался старик в длинной, серой монашеской рясе.
- Ну, знаешь, дедуля, по морде и за меньшее получить можно, - бледный, как полотно, Сергей, сжав кулаки, двинулся к старику – тот спокойно смотрел на него из под кустистых, серых бровей.
- Эй, успокойся, дружище, - Андрей жестом остановил друга.
- Васька нас всех здорово напугал, а? – Он нервно рассмеялся.
- Давайте лучше расспросим его о Доме, может он что-то знает, - Андрей повернулся к нему:
- Что скажете, отче?
- Никакой я тебе не отче, - ответил старик, - Егерь я, если хотите.
- Егерь, да? – недоверчиво спросил Сергей, - если ты егерь, то где твое ружье?
- Молодой человек, вы, как я вижу, умны и образованы, а разговариваете, как босяк, прошу прощения за это слово. Я вдвое старше вас и величаю вас на «вы», покуда не знаю вашего имени. Что касается ружья, то оно при мне, - с этими словами старик извлек из под рясы восьмизарядный карабин.
- Бетти, - позвал он. Раздался треск ветвей – сквозь кусты продиралась огромная псина. Сев возле хозяина, она зарычала, оскалив внушительные клыки.
- Спокойно, девочка, - произнес старик, и огромное животное, завиляв хвостом, прилегло у ног хозяина.
- Что касается невольно мною услышанного, то этот молодой человек прав – болото, где стоит Дом, не самое безопасное место для прогулок. Но, если желаете, я провожу вас туда, - с этими словами старик двинулся вглубь чащи, собака покорно следовала рядом.
Друзья невольно пошли за ним. Андрей, отделившись от компании, догнал старика, держась на почтительном от собаки расстоянии, окликнул его:
- Эй! А что вы здесь делаете?
Старик обернулся, усмехнувшись в густые усы:
- Не бойтесь, Бетти вас не обидит. Она не обижает тех, с кем я разговариваю. Конечно, если вы не будете делать резких движений руками.
Андрей опасливо приблизился. Бетти зарычала, недружелюбно глядя на незнакомца.
- Не бойтесь, - повторил старик.
- Итак, что я здесь делаю? Обхожу лес – знаете, его в последнее время частенько воруют, а я живу неподалеку, да к тому же прекрасно знаю эти края. Теперь позвольте спросить – что, такие джентльмены как вы, забыли в этой чаще?
- Да так, глупости, - ответил Василий. Друзья шли рядом, оглядываясь по сторонам. Чуть правее, невдалеке, за кустами, виднелся край болота – от него исходил плотный туман. Казалось, он был настолько плотным, что его можно потрогать руками, и белая, плотная пелена, как желе, прогнется под ладонями.
- Ко мне приехали друзья, и ради шутки мы решили съездить…
- Вы знаете, что здесь часто пропадают люди, - старик словно не слышал его, нахмурившись, он смотрел вдаль, и перешагивал через коряги, валяющиеся на пути, даже не смотря перед собой – по видимому, он знал этот маршрут наизусть.
- И находиться здесь – небезопасно, тем более, ради шутки, - добавил он, посмотрев на Василия ясными, голубыми глазами.
- Здесь не всегда было болото, - продолжал он, - знаете, эти места были самыми красивыми из тех, что я видел. На холме раньше была поляна, усеянная незабудками, а после того, как здесь построили Дом, все изменилось. Пришло болото, и стали пропадать люди.
- А кто построил его, вы знаете? – с интересом спросил Сергей.
- Нет. Об этих людях мне ничего не известно. Знаю только, что они были приезжими, но что с ними стало – мне неизвестно. Вы знаете, что в народе ходит легенда об этих местах?
- Впервые слышу, - произнес Андрей, идущий позади.
- В народе говорят о блуждающем болоте, в здешних лесах. Оно появляется ниоткуда, и так же необъяснимо исчезает.
- Продолжайте, - напряженно произнес Василий, жадно впитывая каждое его слово.
- Еще говорят о существе, обитающем в нем, - старик спокойно окинул взглядом всех троих, они, в свою очередь, переглянулись.
- В народном эпосе множество подобных историй, и существо это называют кикиморой. Оно заманивает людей в болото, топит их, а потом является их близким в их облике, и некоторое время может даже жить среди людей. Тридцать лет назад, когда я еще был мальчишкой, неподалеку отсюда археологи нашли стоянку древних людей, относящуюся к десятому веку. Раскопки начались, но вскоре почему-то быстро закончились, и археологи уехали отсюда, бросив свой лагерь. Никто не знает, почему.
- Чушь, - негромко сказал Андрей, пиная носками ботинок желтую листву.
 Ну, вот мы и пришли, - сказал старик, не обратив внимания на его реплику.
…Над болотом струился туман, поднимаясь, словно из недр земли – в его разрывах было видно старое, полуразвалившееся здание из бревен, которые почернели от времени. Его окна, с грязными стеклами были черны, рамы наполовину вывалились из них, словно из глазниц разлагающегося трупа, ставни висели на проржавевших петлях, ощетинившись гвоздями, крыльцо, сгнив, утонуло в болоте.
Бетти, жалобно заскулив, прижалась к ногам хозяина.
- Тише, тише, девочка, что с тобой? – старик трепал мясистый загривок собаки, но та продолжала скулить, ложась  к нему в ноги, словно не желая, чтоб ее хозяин шел дальше. Старик хмуро посмотрел на друзей.
- Боже, - выдохнул Сергей, - он совсем не изменился за двадцать лет. Когда я был мальчишкой, казалось, что еще год – и он рухнет, но прошло двадцать лет – а он по-прежнему стоит, такой же, как тогда…. Словно время остановилось здесь…
- Ставни, - произнес Василий. – Я своими глазами видел, как их забили гвоздями, и двери. Кто же их открыл?
Андрей пытался сохранять невозмутимый вид, но это у него плохо получалось.
«Клоун», - подумал Василий, глядя на него.
- Что ж, может ты и прав, - сказал старик Сергею, пытаясь удержать собаку – огромный пес скулил, словно дворняга, и рвался убежать.
- Могу сказать одно – парень прав, - он кивнул на Василия, - это гиблое место. Посмотрите на Бетти, - Бетти рычала, повернув морду к дому, шерсть на ее загривке встала дыбом.
- Эта собака не испугалась бы самого дьявола, а теперь взгляните на нее – льнет к ногам, словно паршивый щенок. Так что, если желаете зайти внутрь – я вам здесь не помощник. Однако если хотите, я могу понаблюдать за вами отсюда.
- Да нет, спасибо, вы и так нас проводили… - начал было Андрей, но друзья хором перебили его:
- Нет, останьтесь, пожалуйста, у вас ведь есть оружие, мало ли что…
- Хорошо, только поторапливайтесь, - старик поднял голову вверх, - скоро пойдет дождь, да и Бетти здесь не очень нравится.
Василий окаменел. Воспоминания вдруг нахлынули на него, вспыхивая в мозгу, кадр за кадром, словно видеосъемка. Вот они едут по шоссе сквозь туман, в котором видны контуры его белой девятки… Отчаянье и страх, при взгляде в темнеющую, туманную чащу… Желваки, буравившие выбритые до синевы, щеки его тестя, и глаза, глаза как у пятилетнего, перепуганного мальчишки, когда он поднял с земли окровавленный кусок ткани от ее платья…Нутром он почуял присутствие твари, преследующей его всю жизнь, ее голос, прошептавший в его мозгу:
«Вот я и вернулась…
Я покажу этой суке…
Он не мог сделать и шага по направлению к дому – каждый нерв в нем кричал об опасности – он знал, что-то поджидает их внутри, терпеливо ждет, словно охотник, когда дичь попадет в капкан.
- Послушай, - толкнул его в бок Сергей, - мне и самому страшно до усрачки, но, раз уж я оказался таким идиотом, что не послушал тебя, пойду я один, потому что если я не пойду, я перестану считать себя мужчиной -  как бы глупо это не звучало. Вы, если хотите, оставайтесь, - Сергей решительно шагнул вперед, нога его мягко провалилась в мох – земля под ним заходила ходуном.
- Постой, я иду, - Василий зашагал следом.
- Меня кто-нибудь подождет, или вы намерены вдвоем поделить весь клад, - неуклюже сострил Андрей, нога его провалилась в болото.
- Черт, - выругался он, - вот и ноги промочил, подождите же!
…Вонь болота была невыносимой, но теперь к ней примешивалось еще что-то, похожее на запах разлагающегося трупа. Чем ближе они приближались к Дому, тем ощутимей она становилась. Шаг за шагом они приближались, ноги их по щиколотку утопали в вонючей грязи. Дом навис над ними черной глыбой… Внезапно пропали все звуки, а речь слышалась, словно разговариваешь сквозь одеяло. Вот и дверь, провисшая на проржавевших петлях – дверь, которая не раз являлась Василию в долгих, душных ночных кошмарах.  Внезапно раздался пронзительный крик – кричал Андрей, голос его срывался на хрип. Утопая в грязи, Сергей с Василием бросились к нему.
Андрей кричал, не переставая, стоя возле угла Дома, бревна которого были густо покрыты мхом, грибами и еще какой то белесой гадостью, что, словно гной, сочилась из них. В ноздри ударила вонь гниющего трупа. Подбежав к нему, они увидели возле угла труп медведя, в разодранном животе которого копошились черви. Возле него была куча скелетов и костей - на некоторых из них оставалось свежее мясо.
 - Идиот, - сказал Сергей, зажав нос от нестерпимой вони, - ты чо разорался, я уж подумал, что…
- Смотри, Серега, - Василий указал ему на медвежий труп, - как ты думаешь, откуда он здесь взялся?
- Забрел в болото, в поисках клюквы, ну и провалился, - не очень уверенно ответил Сергей.
 - Такой здоровяк, - добавил Андрей, - под таким не то, что болото, земля провалится – смотри, он увяз лапами, - Андрей взглянул на Василия:
- Что, опять не веришь? А по-твоему, что здесь случилось? Его кто-то убил, да? Но кто в этих краях может убить такого хищника? Кроме охотника, разумеется?
- Мне тоже хотелось бы это знать, - произнес Василий, - может, наш провожатый прольет свет на этот вопрос?
Они обернулись. Старик вышел из тумана, опираясь на ружье:
- Что случилось? Кто кричал? Я услышал крик, и подумал, - он не договорил.
- Ваша работа? – спросил Андрей.
- Идиот, неужели ты не видишь, что у него разодрано брюхо! – вышел из себя Василий – этот доктор, по видимому, считал себя самым умным.
- Это мог сделать волк, вернее волки, - задумчиво сказал старик, присев на корточки, он осмотрел тушу, не обращая внимание на жуткую вонь.
- Да, наверное, так и есть – загнали хищника в болото, где ему трудно передвигаться, и загрызли его. Но, опять же, почему не съели, и откуда здесь остальные кости, ведь волки съедают добычу на месте, а не перетаскивают ее. Да, предчувствие Бетти не обмануло – это и вправду, гиблое место. Старик поднял глаза к небу. В небе громыхнуло, зарядил нудный, моросящий дождь. Похолодало, и от дыхания шел пар.
- Кстати, где она? – спросил Андрей.
- Я привязал ее к дереву – она ни в какую не захотела идти.
- Что это? – Василий поднял что то с земли – это оказался полуистлевший скелет дятла. Присмотревшись, он увидел, что мох вокруг дома усеян ими.
- С каких это пор волки охотятся на дятлов, - дрожащим голосом спросил он. Никто не ответил ему, и от этого у него вдруг пересохло горло. Он взглянул в окно – сквозь грязное стекло он разглядел болотную жижу, покрывавшую пол, а на истлевшем подоконнике – вазу, с засохшими цветами. Кровь ударила ему в голову – маленькие бутоны сохранили цвет, это были незабудки.
- О Господи, - пробормотал он. Вдали вдруг раздался яростный лай, сменившийся жалобным поскуливанием, которое вскоре оборвалось.
- Бетти! Старик бросился в туман, друзья побежали за ним. Несколько минут они бежали, спотыкаясь на мшистом одеяле, покрывавшем болото, затем вдруг выбежали на то место, с которого они разглядывали Дом, десятью минутами ранее.
Бетти была мертва. Она еще хрипела, когда старик склонился над ней, она лизнула его ладонь, затем ее глаза остекленели, подернувшись смертной пеленой. Старик посмотрел на поводок из сыромятной кожи – он был растянут и частично разорван – перед смертью умное животное рвалось с привязи с такой силой, что кора сосны, к которой она была привязана, в местах соприкосновения с поводком отшелушилась, обнажив красно- белую древесину. Старик прерывисто заплакал над трупом собаки, друзья в ужасе смотрели на еще несколько минут назад, грозное животное – живот пса был растерзан, из груди торчали окровавленные ребра, жухлая трава была залита кровью, от которой поднимался пар.
- Бетти, девочка моя, - плакал старик, - кто же тебя…как же это….
Василий нагнулся над трупом собаки – в ее пасти что-то застряло. Протянув руку, он извлек оттуда букетик истлевших цветов, рассыпавшихся в его руках. Ветер сдувал с его ладоней крошечные лепестки. Это были незабудки…
 Все трое молча ехал и в машине обратно. Тишину нарушил Василий:
- Ну что, удовлетворены поездкой? Я же говорил вам.
- Хватит с меня всего этого дерьма! – взорвался Андрей. Ты болен, и тебе нужна помощь специалистов. Не хочешь, чтобы мы вмешивались в твою жизнь? Прекрасно! Я уезжаю сегодня же.
- Что скажешь? – обратился он к Сергею, который молча крутил баранку. Тот приоткрыл боковое стекло – в машине стояла жуткая вонь, от промоченных в болоте ног, и испачканных грязью, безумно дорогих, брюк.
- Скажу, что приезжать сюда – было плохой идеей, -  задумчиво сказал он,  не уточнив, что именно было плохой идеей – поездка на болото, или возвращение в родной город.
- Ну, и идите в жопу, - негромко сказал Василий, и обратился к Сереге, который как раз выруливал на мост:
- Останови машину.
Тот подчинился, и Василий вышел из машины со словами:
- Скатертью дорога. Вас сюда никто не приглашал.
- Может, зря ты так, Андрюха? – он повернулся к нему. Андрей, тихо матерясь, безуспешно пытался очистить от грязи брюки, орудуя носовым платком:
- Что зря? Ты не видишь, он ненормальный. Черт, да он наверное, пьет не просыхая каждый день. Мне тоже жаль его, жаль, что жизнь так с ним обошлась, но, в конце концов – каждому свое – верно? Сергей молча надавил на газ, и, поравнявшись с Василием, который уже далеко ушел вперед, нажал на стеклоподъемник, протянув ему зажатую в пальцах, визитку:
- Возьми это. И обещай, что позвонишь, когда захочешь покончить с прошлым, и сделать ноги из этой дыры. Извини, прощай, - с этими словами он вдавил в пол педаль газа, и, машина, взревев, умчалась прочь, и вскоре скрылась за знаком выезда из города….
…Он стоял на детской площадке, летний ветерок трепал его рубаху. Он смотрел на свою жену, которая играла с его дочерью, и улыбался. Девочка была одета в белую, в красную полоску кофточку, и розовые джинсы, и весело смеялась. Стоял теплый, летний денек, и они играли в мяч, подбрасывая его высоко-высоко, так, что на его желто-красных боках отражалось солнце. Вокруг был слышен детский смех – дети вокруг катались на карусели и качелях. Он смотрел на девочку, которая, заливаясь смехом, бросала мяч его жене, и почему-то был уверен, что она – это его дочь, хотя у них не было, и не могло быть дочери. Вдруг день вокруг потемнел, солнце зашло за тучу. Внезапно пропали все звуки, исчез детский смех, скрип каруселей и качелей. Вокруг больше никого не было. Он посмотрел на них – они по прежнему играли, весело смеясь, и Лена махала ему рукой, предлагая принять участие в их игре. А на них, из густого леса, в который вдруг превратился городской парк, словно лавина, надвигалось болото. Земля перед ним вспухала, будто рана, наливаясь гноем, и вмиг покрывалась густыми зарослями мха и веха. Ужас объял его, когда он увидел, что меж болотных кочек кто-то есть. Он закричал им, чтобы они уходили, но они не слышали его, и продолжали играть. На его пути была невидимая преграда, его ноги и руки были скованы неведомой силой, и он не мог сделать и шагу, а мог только стоять, и смотреть, как болото подбирается к ним сзади. Поймав мяч, девочка вдруг обернулась – ветер трепал ее детские волосы, раздувая их, словно пух. Лена тоже обернулась, и в ужасе схватила девочку за руку.
- Не бойся, мама, - произнесла девочка. Она ничего нам не сделает, я не позволю ей.
Она вытянула вперед руку, и болото остановилось, кругом обступив их – в центре его образовался небольшой круг, и они стояли в нем. Раздался вой, от которого у Василия выступил холодный пот.
- Не бойся, папа, - девочка стояла перед ним, и смотрела в его глаза, - я не дам ей причинить нам вред. Только ты не должен больше туда ходить – там я не смогу тебе помочь, там – ее власть. Она может идти по следам своей грязи – она питает ее… Болото зашипело, испуская пар, и пропало. Все погрузилось во тьму…
…Он проснулся в холодном поту, у себя дома. Встал с дивана, оглядевшись вокруг. В доме было темно – лишь лунный свет, проникая через окна, лежал на полу синими платками. Впервые за долгое время он не был пьян, и в душу его забрался страх, когда он оглядел вокруг темные комнаты. Справа от него чернела лестница, ведущая на второй этаж. По мере того, как его глаза привыкали к темноте, он услышал мерное, глухое постукивание, раздающееся сверху. Приглядевшись, он увидел, как вниз по лестнице спускается какой-то темный предмет. Он завопил, что есть силы, и, рванулся к выключателю. Комнату залил яркий свет, от которого защипало глаза. Темный предмет не исчез, подкатившись к дивану, он замер – это был надувной, желто-красный, мяч, из его сна… Он не мог поверить, и тер глаза, думая, что все еще спит – но мяч был реален. Тогда он рванулся наверх, в ее комнату, и открыв шкаф, начал рыться в вещах, вываливая на пол содержимое ящиков, и вскоре наткнулся на маленькие, детские вещи – белую, в красную полоску, кофточку, и розовые джинсы…
…Небо на востоке начало светлеть, и он стоял в гараже, разглядывая машину. Теперь он ненавидел отцовскую девятку – пару лет назад даже пытался избавиться от нее, поместив объявление об ее продаже в газету – цену он поставил весьма смешную, но, почему-то, на объявление никто не откликнулся. Открыв дверцу, он сел за руль. В салоне пахло кожей и бензином, и еще как-то, как пахли ее волосы. Обернувшись, он снял с подголовника водительского сиденья тоненький, длинный волос – ее волос.
- Господи, за что мне все это? – подумал он, вставив ключ в замок зажигания. Машина стояла в гараже уже два года, и он и не думал, что она заведется. Поворот ключа отозвался сухим, бесполезным щелчком. Так и есть. Сел аккумулятор. Он извлек его из под капота, поставил на верстак, и, одев на клеммы провода, сунул в розетку трансформатор, который тихо загудел, стрелка на амперметре задергалась. Он открыл бардачок, обнаружив в нем перочинный нож, фонарик, губную помаду, и пачку сигарет, марки Собрание – такие курила его жена, несмотря на то, что он запрещал ей курить…. Грустно улыбнулся, повертев руках помаду, и закурил тонкую сигарету. Сунув руку поглубже, он извлек из бардачка ее косметичку. Порывшись в ней, он нащупал тонкий, твердый прямоугольник. Это оказалась визитка с адресом клиники в Тюмени, в которую отправилась Лена, три года назад. Он вышел из машины, поставив аккумулятор на место, и вскоре машина послушно завелась. Отогнув край солнцезащитного козырька, он отбросил последние сомнения – к нему была приклеена фотография, сделанная  тестем – улыбаясь, она смотрела в объектив, целуя его в щеку. Он посмотрел на свои брюки, после посещения болота, штанины которых упорно не хотели отстирываться, грязь, словно мазут, въелась в ткань.
- Она может идти по следам своей грязи, - отозвалось из сна. Выехав из гаража, он закрыл ворота, проверил, закрыт ли дом, и, вскоре его девятка, взвизгнув шинами, умчалась в предрассветный мрак, в сторону выезда из города, увлекая за собой желтую листву… 

…Болото росло по ночам, росло с каждой минутой. Заросли мха растягивались, рвались, в разрывах блестела черная жидкость, изрыгая наружу пелену тумана. Оно подобралось к реке, русло которой сузилось, словно боясь того, что надвигалось из леса. От края болота потекла темная струя, переливаясь в лунном свете. Она покатилась по крутому берегу когда-то могучей реки – трава на ее пути съеживалась и желтела. Наконец, она змеей влилась в воду. Черную струю повлекло течением, возле нее всплыла кверху брюхом рыба. По болоту пошла рябь, заросли серого мха мелко вздрагивали – оно вновь отползало в лес….

- Дорогая, ты погладила мои брюки? – Сергей расхаживал по квартире в семейных трусах, и в рубашке, завязывая галстук.
- Саша? – повторил он, - в дверях появилась красивая, статная брюнетка. На ее плечи был небрежно накинут дорогой шелковый халат, полуоткрывая белоснежную грудь:
- Погладила, - она протянула ему безупречно отглаженные брюки. Сергей засунул ногу в штанину, и вдруг наморщил нос:
- А почему от них до сих пор так несет?
- Тебя хотелось бы спросить, - она снисходительно посмотрела на него глазами кофейного цвета.
- Я дважды отдавала их в химчистку, вместе с твоими туфлями, но запах все равно остался. Могу я тебя спросить, в каком болоте ты в них лазил?
- Я же тебе говорил, мы ездили с друзьями на охоту, - с раздражением сказал Сергей.
- На охоту? В костюме и туфлях за три тысячи долларов? – усмехнулась она, - хотелось бы мне взглянуть на дичь.
- Послушай, не доставай меня, а? – он взглянул на часы:
- Черт, через полчаса мне нужно быть в суде! Дай же мне что-нибудь – какой-нибудь костюм! Ты что-нибудь умеешь, кроме того, что красить ногти, и ходить по своему подиуму в дорогих тряпках?
- Свинья, - сказала она, - если тебе нужна служанка, найми ее, и не вздумай меня оскорблять, - она достала из шкафа другой костюм и бросила его на кожаный диван.
- Спасибо. – Сергей спешно влез в него.
Саша вытряхнула в унитаз полную пепельницу окурков, дернула ручку слива воды – из трубы унитаза поднялась мутная жижа.
- Черт, дорогой, у нас унитаз засорился.
- Конечно, он засорится, если в него постоянно сыпать полные пепельницы окурков, - зло бросил Сергей, мельком заглянув в туалет, - все, я пошел. Он чмокнул ее в щеку, и направился к двери.
- И ты ничего не сделаешь? А если зальет соседей?
- Послушай, - он старался быть терпеливым, но порой ему очень хотелось ее ударить, хотя за  пять лет их совместной жизни он этого не сделал ни разу, - есть такая вещь, как вантуз – такая небольшая палка, с резиновой присоской на конце. Он стоит под ванной. Если не справишься – вызывай пожарных, или службу спасения, - он вышел из квартиры, хлопнув дверью, довольный тем, что смог ее уязвить.
Унитаз был наполовину заполнен мутной, коричневатой водой, на поверхности плавали окурки сигарет, марки «Парламент». Саша прошла в ванную, пошарив под ней рукой, она достала вантуз. Повертев его в руках, она, подумав, открыла шкафчик, и достала оттуда резиновые перчатки. Облачившись в них и вооружившись вантузом, она вошла в туалет. Посмотрела в унитаз, вода в котором вдруг почернела, и зажала пальцами нос – появился резкий, неприятный запах, который напомнил ей запах, исходивший от брюк мужа, которые он привез из отпуска.
- Ну, ладно, - она полила в унитаз гель против засоров труб, подождала несколько минут – безрезультатно. Тогда она погрузила руки в резиновых перчатках в унитаз и начала ожесточенно нажимать на вантуз. В глубине забулькало.
- Давай же…- лоб ее вспотел, волосы спутались.
- Какого черта? – она посмотрела на перчатки, которые почти расплавились, как будто от кислоты – черная, вязкая грязь покрывала их. От вантуза остался лишь жалкий обломок – резиновая присоска расплавилась, ее дымящиеся останки  висели на палке. Она быстро стянула перчатки, бросив их на пол – резина продолжала плавиться, вонь стала невыносимой. Нагнувшись над унитазом, она посмотрела в черное нечто, что наполняло его – ее лицо отразилось в нем, словно в зеркале. Внезапно из глубины вырвался белесый пузырек. Она наклонилась  еще ниже.… Раздался всплеск, и черная грязь едва не угодила ей в лицо, лишь в последний момент она чудом увернулась, отстранившись назад.
- Дьявол, - выругалась она. Прошла в ванную, открыла кран, чтобы вымыть руки. В кране заворчало.
- Что происходит, - она набрала номер службы ЖКО, собираясь вызвать сантехника. Прижав трубку радиотелефона плечом к уху, она  подставила ладони под кран. В трубке раздавались длинные гудки. Черная вода в унитазе вдруг резко стала убывать, и через несколько секунд ушла совсем.
- Что вы там, уснули, - пробормотала она. Вдруг кран дернулся, из него забила черная струя. Она залила ее ладони, которые она тут же отдернула, с удивлением наблюдая, как черная, вязкая жидкость устремилась вверх, по ее рукам. Трубка полетела на пол, ее пластмассовый корпус раскололся о твердую плитку, покрывавшую пол. Она истошно закричала, увидев, как черные, микроскопические щупальца вгрызаются в ее кожу, вливаются в ее капилляры, вены и артерии. Она кричала от невыносимой боли, и, поскользнувшись, упала в ванную,  на четверть наполненную чернотой.   Она захрипела, лицо ее затянуло черной пеленой. Через несколько секунд под ней исчез ее нос, показались пустые, окровавленные глазницы. Лена умерла, и спустя несколько минут, в ванной была только черная, болотная грязь. Поверхность ее была ровной и спокойной, из недр ее начала сочиться  белесая дымка. Она поднималась вверх, заполнив помещение. Когда туман стал достаточно плотным, поверхность болотной грязи заколебалась, из нее вырастала, обретая форму, когтистая лапа…
Сергей возвращался домой поздно – он проиграл процесс, и по дороге он заехал в бар, жутко надрался. Сидя в такси, он размышлял над этим. Конечно, он защищал ублюдка, но, в случае, если бы его клиента оправдали, он сорвал бы значительный куш – при полном снятии всех обвинений, ему обещали двести тысяч долларов. Но его клиент был виновен в заказном убийстве, и, хотя следствие располагало лишь косвенными уликами, в отсутствие свидетелей, судья вынес решение – шесть лет в колонии строгого режима. Машина остановилась возле элитного многоквартирного дома, на Мойке. Сергей расплатился с таксистом, и нетвердой походкой вошел в подъезд. Он вошел в лифт, нажал кнопку шестого этажа, подошел к двери своей квартиры, нажал кнопку звонка. Звонок был мертв. Он нащупал в кармане связку ключей. С трудом  попал ключом в замочную скважину. После нескольких минут возни с замком, он, наконец щелкнул, впустив его внутрь. В темноте Сергей нащупал на стене выключатель. Ничего. Черт, - пробормотал он.
- Сашенька, ты дома, - он снял ботинки, шатаясь, прошел в комнату.
- Дорогая, я жутко проголодался, поедем в ресторан, поедим. Да где ты, черт тебя возьми. Он открыл двери в ванную, достал из кармана зажигалку, чиркнул ей:
- Какого хрена, - пробормотал он, когда помещение озарилось тусклым, желтоватым светом – ванна наполовину была заполнена черной жидкостью. Эй, почему ты не вызвала сантехника, - проговорил он, обращаясь в пустоту. Эта чертова халупа обошлась мне в кучу денег, а тут, оказывается, нихрена не работает сантехника. Он сморщился, почувствовав запах.
- Черт, чем воняет, - он вдруг вспомнил, где был такой же запах, и встревожился:
- Саша! Сашенька, - позвал он, чувствуя, как хмель выветривается из его головы, уступая место холодной волне ужаса.
«Зачем? – раздалось в его голове, - неужели ты хочешь, чтобы оно пришло к тебе, в темноте, забрало всех, кто тебе дорог, а заодно и примерило твое лицо?» Он втянул ноздрями затхлый воздух. Его подсознание услужливо напомнило ему, где был такой же запах… Его голос гулко отдавался в ванной. Он протянул руку к ванной: «не трогай», - вдруг пронзила его мысль. Он прошел на кухню, плеснул себе виски, выпил, поставил стакан на стол и пошел обратно в прихожую, собираясь вызвать электриков, сантехников, и еще кого-нибудь, как вдруг увидел, нет, скорее почувствовал, что в прихожей кто-то есть. В темноте еле угадывались очертания.
-Саша, как ты меня напугала, - облегченно вздохнул он, напряженно вглядываясь в темноту, но внутренний голос говорил ему, что это не она. Тысячи предположений роились в его в голове, вплоть до того, что его «заказали». Но реальность была хуже, много хуже. Фигура вышла из темноты, и Сергей протяжно закричал, развернувшись, чтобы убежать. Но он не успел – когтистые руки с нечеловеческой силой впились в его плечи, сдирая кожу. Он кричал, когда существо медленно опускало его в ванну, смакуя животный ужас, исходивший от каждой клеточки его тела. Чернота быстро поглощала его тело, растворяя его, словно кислота. Перед тем, как опустилась тьма, он увидел перед собой оскаленный череп своей жены. Вскоре все стихло, вязкая жижа устремилась в канализацию,  ванна была пустой…

…Андрей задержался на работе допоздна – сегодня было много клиентов. Около семи часов вечера ушел последний – бизнесмен, от которого ушла жена, и который чуть ли не рыдал, умоляя, чтоб она к нему вернулась, как будто тот был Господом Богом. Доктор Панкратов как мог, успокаивал его, но на самом деле ему хотелось врезать этому пижону, который распустил нюни, словно мальчик. Ему хотелось закричать в его гладко выбритое, пахнущее дорогим лосьоном, лицо: «перестань ставить деньги на первое место, отождествляя их количество со своим либидо, и как неотъемлемую часть собственного «Я», веди себя по-человечески…». За годы работы психиатром и психоаналитиком, он мог читать мысли людей, сидящих перед ним в кресле, как открытую книгу. Большей частью это были нормальные люди, с пошатнувшейся от ежедневных стрессов нервной системой, хотя иногда попадались полные кретины. Когда человек проходил в его кабинет с огромным аквариумом во всю стену, волнуясь, и нервно осматриваясь, садился в кресло напротив, Андрей, в течение всего этого маленького ритуала, внимательно смотрел в его глаза и читал в них: «может, я зря сюда пришел…. Хотя, ладно, заплатил за консультацию триста долларов, послушаю, что он скажет…». Потом начиналась стандартная беседа, и в течение двадцати минут, когда приятный, располагающий голос доктора начинал действовать на пациента, Андрей читал в его голове: « должен ли я рассказать, как мучил животных, еще в школе», или «что он скажет, если я открою ему, что ненавижу спать со своей женой, и что мне нравится надевать ее вещи, когда никого нет дома», потом, в течение следующих двадцати минут наступало признание: «да, мне нравится смотреть на молодых мальчиков, и иногда они мне снятся в моих снах», и в конце – «да, я гей, я признаю это». Андрей участливо хвалил его за смелость признать это, а потом учил, как с этим жить…. К нему приходили разные люди – был среди них и огромного роста спецназовец, который плакал, как ребенок, рассказывая, как  в детстве его насиловал  родной отец; попадались супруги, которые весь сеанс ругались друг с другом, совершенно не слушая его советов – создавалось впечатление, что они хотели, чтобы кто-нибудь просто выслушал все то, что накопилось, при этом, не спрашивая советов; были наркоманы, прошедшие курс реабилитации, и не знающие, как избежать искушения, и вновь не попробовать наркотик – к концу дня все это слепливалось в огромный ком грехов, пороков и страстей. Андрей принял таблетку валиума, и закурил – в день он выкуривал почти две пачки сигарет. Он вспомнил, как в институте учил профессор – не становиться «фильтром» человеческих проблем, тут же забывать о них, как только снимешь белый халат. Но у него пока не выходило, и он стал сомневаться в правильности того выбора, который он сделал, избрав профессии психолога – психиатра – психоаналитика. Однако эти три составляющих приносили отнюдь не маленькую прибыль – в городе бизнесменов становилось все больше, и все больше становилось у него клиентов – избалованные жизнью, богатые дамы, которые выдумывали себе мигрень, даже не подозревая, что означает это модное слово, и которые посещали его также регулярно, как фитнесс-клубы, отдавая дань моде, чтобы потом, общаясь со своими снобистскими подругами и мужьями, козырнуть: «а мой психоаналитик говорит, что…». Нельзя сказать, что он ненавидел всех их – наоборот, принимал их охотно, ведь они платили ему большие деньги, но потом, попивая дорогущий коньяк в своей квартире, он чувствовал себя опустошенным, с некоей долей отвращения к себе – как после интимного акта с проституткой – вспоминая их накрашенные лица и надуманные проблемы.
В его кабинет заглянула секретарша – молоденькая девчушка, только что из института:
- Андрей Николаевич, извините – вы больше принимать не будете?
- Не хотелось бы – хватит на сегодня, - он сдвинул к переносице очки, идеально гармонирующие с его проникновенными, голубыми глазами, с чуть заметной сеткой морщин по углам - . А что, есть еще – по записи?
- Нет, - она открыла журнал, полистала его и сообщила:
- Назавтра только – Евгений Петрович Бойцов – предприниматель - промышленник, - она закрыла журнал, и спросила:
- Тогда…можно я пойду домой?   
- Конечно, Светлана Алексеевна, я же вам говорил, что вам не обязательно оставаться здесь до тех пор, пока я не освобожусь – я уважаю ваше право на личную жизнь. Ваш рабочий день кончается в половине шестого.
- А вы?
- Что я? – Андрей удивленно посмотрел на симпатичную, белокурую девушку.
- Домой не собираетесь?
- Пока нет. Мне нужно сделать кое-какие записи, - он уткнулся в журнал, чувствуя, что она еще здесь, смотрит на него.
- Тогда, до свидания, Андрей Николаевич, - она с сожалением закрыла дверь.
Он понимал, что она влюблена в него – вернее, в то, что его окружает – солидная прибыль, дорогая машина…. Но надо отдать ему должное – он никогда не пользовался расположением к себе, хотя мог бы – он перестал бы тогда себя уважать. Он не был женат – работа поглощала его полностью, хотя изредка – примерно, раза два в месяц, давал себе разрядку, несколько дней предаваясь беспорядочным любовным похождениям по ночным клубам, в компании бывших сокурсников. Андрей закрыл журнал, аккуратно убрав его в ящик письменного стола – он был изготовлен по его заказу, из дуба, и стоил ему немалые деньги. Он встал, закрыл жалюзи, снял с вешалки дорогое пальто из верблюжьей шерсти, облачился в него, выключил свет, и вышел из кабинета, заперев дверь на ключ. На входе охранник попрощался с ним, закрыв за ним стеклянную, входную дверь. Он вышел на каменное крыльцо, с наслаждением вдохнул полной грудью вечерний, прохладный воздух, и оглянулся на висевшую у дверей, мраморную табличку: Доктор Панкратов – психолог, психиатр, психоаналитик. Безусловно, у него был повод для тщеславия, однако, посмотрев на нее, у него окончательно испортилось настроение. Он нажал кнопку на брелоке сигнализации, и сел в свой BMW, припаркованный у входа, на стоянке, подле таблички с его именем.… Мимо проносились неоновые вывески ночных клубов, казино, кафе, ресторанов. Город был ярко освещен фонарями, даже ночное небо отливало красным. Через пять минут он подъехал к девятиэтажному дому, рядом с которым, возле безлюдной, детской площадки, располагался сквер, с растущими в нем липами и березами, которые почти полностью, потеряли листву. Ветер шевелил их голые ветви, и ему, почему-то, стало не по себе. Он взглянул на темные окна третьего этажа – ему показалось, что за стеклами мелькнула чья-то тень.
- Чепуха, - подумал он, отметая мысль об ограблении – хотя квартира его располагалась в элитном доме, жил он в почти спартанских условиях. Пожалуй, единственным, что представляло в ней ценность, был огромный телевизор, купленный им накануне. Вся мебель в квартире была старой, но избавляться от нее он не хотел – он любил диван, который достался ему еще от матери, шкаф и два кресла он также перевез из отчего дома, в родном, маленьком городке. Кроме телевизора, микроволновой печи, и холодильника, под завязку забитого пивом и различными полуфабрикатами, в квартире грабить было нечего – деньги он не держал дома, обычно, в конце рабочего дня приезжали инкассаторы, из коммерческого банка, и забирали всю наличность – на его счету уже накопилась порядочная сумма – где-то около пяти миллионов долларов. Он припарковал свою машину на стоянке возле дома, и пошел к подъезду, оглянувшись назад, где в парке, между деревьев и лавочек, подбираясь к детской площадке, струился туман.
- Туман в центре города, - произнес он вслух, не сбавляя шаг. Он вдруг вспомнил свой родной город, Василия, с которым друзья расстались при неприятных обстоятельствах.
- Пожалуй, позвоню ему, и Сереге, приглашу их к себе в гости, надоело все, - подумал он, вспомнив лица друзей, - заодно, время будет, обстановку в квартиру купить.
На входе он поздоровался с вахтером, поднявшись по лестнице на третий этаж, открыл дверь своей квартиры. Он вошел в темную прихожую, щелкнул выключателем – прихожая залилась ярким светом галогеновых ламп. Разувшись, он вошел на кухню, сделал себе бутерброд с ветчиной и сыром, открыл пакет с готовым супом, вылил содержимое в кастрюлю, и поставил на плиту. Откусывая куски от сэндвича, он по дороге прихватил несколько бутылок пива из холодильника, и, развалившись в кресле, включил телевизор, пощелкал каналами, остановившись на поединке боксеров. Он открыл бутылку пива, сделал мощный глоток, глядя, как чернокожие боксеры выколачивают друг из друга дерьмо, под поросячий восторг англоязычного комментатора. Поставив бутылку на пол, устланный ковром, он пошел в ванную, чтобы принять душ – головная боль не желала уходить. Он открыл кран – из него тугим напором хлынула горячая вода. Раздевшись, он вошел в душевую кабинку, задвинув за собой стеклянную дверь. С наслаждением подставив лицо горячей воде, он с минуту стоял так, потом повернул регулятор на холодную. После душа ему заметно полегчало, головную боль сменила усталость. Съев тарелку борща, он помыл посуду и выключил в квартире свет, оставив только телевизор – начался какой-то триллер – улегся на диван, пытаясь его смотреть, но веки его слипались, и вскоре он глубоко уснул. Тем временем, на кухне, из крана закапала черная жидкость. Из под финской мойки вытекла темная лужица, она ширилась, пока не заполнила почти все пространство кухни. Тогда она собравшись в тугую струю, с тихим шуршанием потекла в комнату, и, поднявшись, словно кобра, хлынула на диван, на котором спал Андрей. Его ноги задергались, глаза широко распахнулись, когда чернота хлынула ему в приоткрытый во сне рот. Через несколько секунд все милосердно закончилось, глаза его, закатившись, остановились. Одеяло, под которым лежало его тело, начало опадать. В квартире раздавались влажные, хлюпающие звуки, и хруст, с которым ломались его кости. Наконец, когда его тело исчезло в ней, черные ручейки ее выползли из под одеяла, и закружились вокруг голых ступней, сквозь лохмотья кожи которых проглядывала черная, гниющая кость. Существо застыло посреди комнаты, наполняя воздух зловонием открытой могилы. Затем вдруг жижа под его ногами устремилась по ним вверх, слившись с ним воедино. Его очертания пропали и, опав на пол, она потекла обратно, на кухню, затекла под мойку, влившись в трубу…
На окраине города сточные воды, извергавшиеся из канализации, выбросили темную, маслянистую струю, похожую на отработанное машинное масло…. Течение повлекло ее прочь, и вскоре она влилась в полноводную реку….


…- Как вы сказали – Александрова…
- Елена Николаевна, - сумрачно произнес Василий.
- Минуточку, минуточку, - усатый профессор с пепельными волосами и бородой, порывшись в сейфе, извлек на свет желтую папку.
- Посмотрим, - протянул он.
- Да, Александрова Елена Николаевна, 1980 года рождения, диагноз – повреждения внутренней стенки шейки матки, воспаление, длительное кровотечение, осложнения вследствие – выкидыша. Что еще вас интересует?
Василий сидел, словно пораженный громом, и мял в ладонях визитную карточку, даже не заметив, что на ладонях кровь – он порезал кожу острым картоном
- Выкидыша, вы уверены? - хрипло произнес он.
- Точнее, вследствие преждевременных родов – нельзя же назвать выкидышем рождение семимесячного, недоношенного ребенка – девочки.
- Нет, профессор, вы что-то перепутали. Моя жена не была беременна. - Господи, у нее даже живота не было!
- Что ж, это далеко не уникальный случай – поверьте мне. Некоторые мамы даже не знают, что беременны, а у некоторых, во время определенного времени беременности, даже не нарушается месячный цикл. Может, она хотела сделать вам сюрприз?
- Она умерла, - тихо сказал Василий.
- Простите, Бога ради, я не знал, - сконфузился профессор
- Когда это произошло? – спросил Василий.
- Простите, что?
- Выкидыш.
- Минуточку, минуточку – все здесь, в медкарте.… Вот, - он ткнул пальцем в страницу, испещренную размашистым почерком, – второго октября, две тысячи второго года.
Он лихорадочно вспоминал, что происходило второго октября, и вспомнил, что он ездил в трехдневную командировку, а перед его отъездом Лена сказала, что нехорошо себя чувствует…
- Что с ребенком?
- К сожалению, девочка родилась мертвой. Плод неправильно располагался в ее утробе, и если бы она своевременно обратилась в консультацию, сделала бы «узи», то, возможно, все было бы в порядке… - Постойте, куда же вы?
Василий встал с кресла, и, повернувшись, вышел за дверь, оставив ее открытой. Он шел, ничего не видя перед собой – глаза его застилали слезы. По пути он сшиб какую-то медсестру, несущую стопку папок – бумаги разлетелись в разные стороны, но он даже не оглянулся…
Сев машину, он уронил голову на руль, и заплакал:
- Почему, милая, почему? Почему ты не рассказала мне? Господи, ты ведь знала, как я хочу ребенка! Я бы никогда не отпустил бы тебя одну, и не оставил бы тебя! – он смотрел на фотографию, пришпиленную булавкой к солнцезащитному козырьку, глазами, полными слез. Вдруг он заметил толстую, рекламную газету, лежащую на переднем сиденье – такие газеты раздают бесплатно, а он, уходя, оставил приоткрытым боковое стекло. Он взял ее, и уже собрался, было выбросить, когда на обороте увидел объявление:
«Поиск пропавших, снятие порчи, сглаза, лечение всех болезней. Предсказание судьбы. Потомственный целитель, медиум. Анна» Далее следовал адрес.
- Какого черта, - произнес он, вытерев лицо, - почему бы и нет? Машина рванулась с места.
…- Входите, - на него смотрела женщина средних лет, с усталыми морщинками под глазами, и белыми, заплетенными в косу, волосами. Он вошел в темную переднюю, осмотревшись. По углам квартиры стояли образа в рамочках, перед ними горели лампады. В передней пахло ладаном, как в церкви, и травами.
 - Сюда, - она указала на комнату, вход в которую был завешен темной, неопределенного цвета, шторой. За ней была комната, со стоящим в середине столом, покрытым черной скатертью. Она велела ему сесть, и села напротив. Не говоря ни слова, она взяла его ладонь, и закрыла глаза. Так продолжалось несколько минут.
«Ну, все, с меня хватит», - подумал он, собираясь уйти, как вдруг женщина заговорила:
- Я вижу мужчину, и женщину, на холме. Мужчина привез инструмент, он собирается строить дом.
Тут ее голос сорвался на крик, лицо изменилось до неузнаваемости, рот ее был перекошен, плотно сомкнутые веки дрожали:
- Этого делать нельзя! Это разбудит то, что спит, там, внизу, в, тысячелетнем мраке, - рука ее, сжимавшая его ладонь, задрожала, и стала горячей и влажной. Она продолжала, веки ее дергались:
- Поздно. Он заложил основание, и то, что находилось во сне, проснулось. Оно идет, поднимаясь  из глубины. Горе им!
- Вижу расселину в земле, в лесной чаще, у огромной, высохшей сосны, простирающей ввысь свои корявые ветви.… Это ее дверь. Она открыла ее, и черная грязь извергается оттуда. Оно приняло человеческий облик – оно, это женщина. Оно получило человеческое семя, и скоро оно получит власть… Оно теперь свободно в пределах холма, и сторожит свой дом, набирая силу. Оно ищет, зовет кого-то, кто сделает ее свободной. Оно забирает людей, и становится все сильнее. Вскоре уже никто не сможет ее остановить… Теперь  она – это Дом. Они забили его окна, и двери, но она отворила их – окна – ее глаза, а двери – ее пасть. Тот кто ступит на болото, умрет. Она найдет его по следам, по следам на одежде, где бы они ни были. Но оно еще не свободно, и оно чего-то боится… Ребенок! Она боится ребенка, у которого нет тела, и она бессильна перед ним!
На лбу Василия выступил холодный пот. Если ранее женщина дрожала, то теперь ее трясло. Она откинулась назад в своем кресле, и с неженской силой сдавила его руку – ее жутко  глаза закатились, обнажив белки, голос, сорванный криком, походил на звериное рычание:
- Ты хочешь найти ее – ступай через болото, по волчьей тропе, на запад, где умирает солнце. Там, возле огромной сосны, ты найдешь провал в земле, откуда оно вышло на поверхность. Оттуда болото питает ее, и Дом. Закрыв провал, ты отрежешь ей путь назад, и болото больше не сможет питать ее. Но Дом – ты ничего не сможешь с ним поделать. Только невинная душа, родившись заново, может помешать ему...
- Оно охотится на тебя, но ей никогда не удастся получить тебя – тебя защищают. Но ты должен остерегаться ее – она хитра, и у нее есть слуги, воскрешенные ею. Бойся их! Они могут причинить тебе вред, но они не смогут убить тебя. Ребенок, девочка может их остановить! Но она слаба, и, если ты пойдешь туда – она может захватить ее, и тогда – тебе конец. Она оберегает тебя, следует за тобой повсюду. Эта женщина, которую ты любил, умерла, подарив тебе защиту. Она теперь тоже рядом с тобой. Она ничего не знала, бедняжка. Ты один, ты один, - вдруг зашептала она, - ты один можешь пройти туда, остановить ее, или сделать свободной. Ты выберешь сам, вскоре, на закате дня.… Там ты встретишь свою судьбу.… Но чу, оно слышит меня… слышит мой голос… Ты должен помнить, они – мертвы, и их не вернуть!
Она отпустила его руку, и перестала дрожать. Вскоре, открыв глаза, она посмотрела на него.
Василий сидел, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, и оплывая холодным потом.
- Я напугала вас? – тихо спросила она. Если так – простите. Я ничего не помню из того, что вижу, когда вхожу в транс. Этот дар достался мне от моей матери. Надеюсь, что я не слишком вас расстроила, - сказала она, с грустью взглянув на его бледное, покрытое каплями пота, лицо.
- С-сколько? – спросил он. Сколько я вам должен?
- Сколько дадите, - печально произнесла она. У меня две дочери, маленькие еще, а я одна, не работаю…
Василий выгреб из кармана полную ладонь смятых, пятисот рублевых купюр, оставив себе лишь одну – на бензин, и протянул ей:
- Возьмите.
- Что вы, ведь здесь – так много, - произнесла она, тем не менее, взяв у него из рук деньги.
- Спасибо вам, - произнес Василий, уходя.
- Вам спасибо, - ответила обрадованная женщина, - спасибо, и храни вас Бог!
Василий сел в машину, все еще дрожа – он не мог придти в себя, после сказанного медиумом. Теперь все становилось на свои места – легенда о загадочном болоте – правда, и о преследующем его  кошмарном существе – то же. Вот только ребенок – почему Лена скрыла от него беременность, ведь она, несомненно, знала о ней – отсюда и купленные ей заранее, кофточка, джинсы, и мяч. Он где-то читал, что матери видят во сне своих не рожденных детей – чаще всего – после аборта, и нередко сходят с ума, ведь ребенок, находясь в утробе матери – это живой человек, и даже от роду четырех недель, он уже видит сны, и у него бьется сердце. Кто-то однажды сказал, что ребенок – это чужая душа, посланная родителям на воспитание. Ребенок, у которого нет тела, и оно не может забрать его – у Лены был выкидыш, в котором никто не виноват, и теперь душа его не рожденной дочери оберегает его – медиум была права. Лена, сама не зная, подарила ему ангела-хранителя.
…Он мчался по трассе, со скоростью не меньше ста шестидесяти… Корпус старенькой, отцовской девятки, жалобно вибрировал, стрелка тахометра приближалась к зоне, отмеченной красной чертой. За окнами машины еще было светло, и он давил на газ, чтобы доехать до дома, прежде,  чем на землю опустятся сумерки… Он знал, что сегодня, на закате, все будет решено… До города оставалось менее десяти километров, когда вдруг на обочине промелькнул силуэт девочки в белой, в красную полоску, кофточке. Она указывала пальцем в сторону выползающей из леса, туманной полосы… Он вовремя нажал на тормоз, прежде чем он увидел человеческую фигуру, стоящую на дороге. Он резко рванул руль вправо, но столкновения было не избежать. Бампер его девятки врезался в человеческое тело, отбросив его прочь на двадцать метров. Вася больно ударился головой о стекло. Держась за лоб, по которому стекала струйка крови, он подбежал к лежащему на асфальте человеку.
- Господи, с вами все в порядке? – он взял его за куртку, а в голове крутилось, что он уже видел однажды эту куртку, эти кроссовки. Человек, лежащий на земле, вдруг резко развернулся, выбросив вперед руку, в которой было зажато тонкое лезвие. Его бок пронзила резкая боль, и, пошатываясь, он отступил.
- Здорово, дядя, - узнал он тонкий, визгливый голос. На него смотрел долговязый подросток, с взъерошенной шевелюрой, и уродливым шрамом над верхней губой.
- Нет, прошептал Вася, созерцая тонкий стилет, торчащий в боку.
- Да, - произнес тот, вставая. Ты забрал у меня однажды этот ножичек, вот я тебе его и вернул. Он оглянулся – из леса выходили его приятели – Рыжий и Шрам. В свете валившегося за горизонт, солнца, лица их были мертвенно бледными, на щеках – синюшные пятна трупного окоченения.
- Этого не может быть, - произнес Василий, падая.
- Еще как может, - произнес Носорог, усмехнувшись. Наша хозяйка очень хочет тебя видеть…
Перед его глазами поплыли разноцветные точки, по руке, прижатой к боку, текло что-то теплое. Он приподнялся на локте, но вновь упал.
- Нет, - Носорог вдруг отступил. Нет, убирайся, - он и его приятели попятились назад, подвывая, словно побитые дворняги.
Повернув голову, он увидел девочку. Та подошла, подняла ладонь, и бок его вдруг обожгло – лезвие, торчащее в нем, рассыпалось в прах. Она сделала еще шаг, и мертвецы, попятившись, с воем скрылись в лесу. Он обернулся – вокруг никого не было. Только холодный ветер раскачивал в вышине кроны деревьев. Боль, взрывающаяся в боку, отступила, уступив место тупой, ноющей игле, засевшей в нем. Он встал, расстегнув порванную в том месте, через которое прошел стилет, куртку, и увидел на боку лишь обширный синяк. Только разбитая фара, помятый капот, и искореженный бампер девятки, говорили, что все, что произошло несколькими минутами ранее – реально. Пошатываясь, он сел в машину, которая после нескольких попыток завелась, и медленно поехал дальше. Если раньше у него и были сомнения в сказанном женщиной с усталыми глазами, этим вечером, то теперь они рассеялись, как дым…
…Он приехал домой, когда солнце уже неумолимо клонилось к закату. У ворот его дома стоял милицейский «Уаз», и черный BMW, с проблесковым маячком на крыше, из которого вышел высокий, крепко сложенный, широкоплечий мужчина, лет сорока на вид, интеллигентной наружности:
- Моя фамилия Котов, Сергей Иванович, майор ФСБ, - представился он. Голос его был приятным, бархатистым. Он достал удостоверение и протянул его Василию.
- Что с вами произошло? – спросил он, посмотрев на машину, и на его лоб, который был рассечен широкой, кровоточащей раной.
- Так, пустяки, - соврал Василий. Собаку сбил по дороге…
- Из Тюмени? – невинно спросил майор, но, посмотрев в его глаза, Василий понял, что он знает ответ.
- Да, - ответил он. Ездил в клинику, которую посетила моя жена, перед тем, как исчезнуть.
- Мне это известно, - сказал майор. Однако, меня в большей степени интересует совсем другое.
- Я готов ответить на все ваши вопросы, товарищ майор.
Тот скривился:
- Прошу вас – называйте меня Сергеем – ненавижу, когда обращаются по званиям – это ставит звания выше имени, а это, согласитесь, несправедливо. К тому же – я ненамного старше вас.
- Может, зайдем внутрь? – предложил он.
- Да, конечно, - спохватился Василий. Извините, что не предложил этого сам.
- Будьте как дома, располагайтесь.
Майор уселся в кресло, с удовольствием вытянув ноги:
- Большое спасибо, - сказал он. Последние двенадцать часов я находился в машине.
- Может, выпьете что нибудь? – предложил Василий.
- Пиво, коньяк?
- Коньяк – было бы чудесно.
Василий достал из шкафчика бутылку коньяка, и плеснул в два высоких стакана.
- Чудесно, - повторил майор, пригубив из бокала, и огляделся:
- Я вам от души завидую – отличный дом, книги на полках, спокойный городок, бокал коньяка, вечером, перед пылающим камином. Вы, должно быть, счастливый человек. Однако, судя по вам – этого не скажешь, - вздохнув, добавил он.
- Я из Главного Управления ФСБ, по Санкт-Петербургу. Скажите, вы знакомы с Зеленским Сергеем Викторовичем – проживающим в городе Санкт – Петербурге?
- Да, конечно, - ответил Василий. Он мой одноклассник по школе, кроме того, мой давний друг детства. А что произошло?
- Я это и пытаюсь выяснить. Насколько я знаю, он недавно был здесь, в этом городе. Он контактировал с вами?
- Да конечно, они с Андреем были у меня, чуть больше суток мы провели вместе, - Василий предложил ему сигарету, но тот отказался, сославшись на то, что давно бросил.
- Простите, вы упомянули некоего Андрея – случайно, это не доктор Панкратов?
- Он самый, - подтвердил Василий, - но вы не ответили на мой вопрос – что, черт возьми, происходит?
- Прежде, чем я отвечу, ответьте мне еще на один вопрос: где вы были в ночь на первое, и в ночь на второе октября?
- Здесь.
- Кто нибудь может это подтвердить?
- Пожалуй – продавщица, в магазине за углом. Вечерами я  заходил туда. - Вы наверное, уже допросили ее.

- В этом не было необходимости, - майор посмотрел на него бесцветными глазами, - я верю вам. Отвечая на ваш вопрос – скажу вам, что в ночь на первое октября, сего года, состоятельный, и весьма уважаемый в городе, адвокат – Сергей Викторович Зеленский, исчез из своей квартиры вместе со своей женой – Александрой Павловной Суворовой, при весьма загадочных обстоятельствах – его квартира, равно как и весь дом, охраняется отделом вневедомственной охраны, сотрудники которой, дежурившие в ту ночь, утверждают, что около десяти часов вечера Сергей Викторович вернулся домой, будучи навеселе, и больше из квартиры не выходил. Нами также не было обнаружено следов взлома. Но что странно, в квартире не было электричества, счетчик его в электрощите обуглился, и был покрыт какой то жидкостью. Эксперты установили, что это за жидкость. Она состояла из перегнивших органических компонентов, смешанных с сырой нефтью. Также в квартире не работали санузлы – трубы их  были засорены массой, полностью идентичной по составу с той, что обнаружили в электрощите. Эксперты всю ночь ломали голову над этой загадкой, и не придумали ничего, кроме, пожалуй, любопытной истории о нефтяных болотах, бывших еще в средние века, когда люди не подозревали о том, что нефть будет столь дорого стоить. Однако, вернемся к делу…
Василий слушал его и все больше хмурился, стараясь, однако, не подавать виду, что его рассказ произвел на него впечатление.
Майор проницательно смотрел на него колючим взглядом и продолжал:
- Мы проверили его телефонные звонки – оказалось, последним он разговаривал с Андреем Николаевичем Панкратовым. Мы отправились в Екатеринбург, но, что вы думаете – Панкратов пропал при совершенно  аналогичных обстоятельствах, днем позже -  его секретарша сообщила нам, что неделю назад, он отправился сюда. В его квартире мы также обнаружили следы нефти. Вы случайно не знаете, зачем похитителю лить в трубы сырую нефть?
- Не представляю, - ответил Василий, стараясь скрыть дрожь в голосе.
- Что ж, тогда вы, наверное, согласитесь, что бы мы провели обыск в вашем доме.
- Хорошо, но что вы надеетесь найти?
- Не могу вам сказать, что конкретно – например следы на вашей одежде, полностью идентичные по составу найденным нами на местах преступлений, или же похищенных…
Василий поперхнулся сигаретным дымом:
- Вы что же, считаете, что я к этому причастен?!
- Вы, наверное, спятили. Проверьте мое алиби, наконец…
- Уже проверили, - заверил его майор, - оно у вас в полном порядке.
- Тогда для чего вам…
- Поймите, сейчас у нас нет никаких зацепок. Обыск займет всего несколько часов. Обещаю, его проведут аккуратно, чтобы не доставить вам лишних забот по уборке…. – Василий только развел руками.

Через полтора часа майор подошел к Василию, который курил у окна, на заднем дворе, и выразил ему признательность за сотрудничество со следствием, и добавил:
- Вроде бы, у вас здесь все хорошо, добротно – люблю, знаете ли, хозяйственных людей – однако, за лужайкой перед домом то же нужно следить – смотрите, земля уже и мхом заросла. Завидую я вам – природа, лес рядом, летом, наверное, грибов море. Хотел бы я на пенсии поселиться в таком городе, как ваш – пока к вам ехали – такие красоты вокруг!
- Что ж, от лица нашего города – милости просим, - сказал Василий.
- Хотя, не все здесь так благополучно, как представляется с первого взгляда.
- Что вы имеете ввиду? – быстро спросил майор, прошив его взглядом.
- Пустяки, - ответил Василий, выдержав его долгий, испытующий взгляд.
- Может быть, когда нибудь воспользуюсь вашим предложением, - сказал майор, садясь в черный «BMW», с синим маячком на крыше. Машина тронулась с места, и вдруг снова остановилась, опустилось тонированное стекло:
- Вот, возьмите, на тот случай, если что-нибудь вспомните, - он протянул Василию карточку с символикой ФСБ России.
- Всего хорошего, и спасибо вам за коньяк – он у вас отличный, - машина, урча двигателем, умчалась прочь по шоссе, в сторону выезда из города. Василий хмуро посмотрел ей вслед, достал из кармана мобильный телефон и набрал номер Сергея. В трубке раздалось – абонент временно недоступен, что бы это ни значило…. Он набрал номер домашнего телефона – безрезультатно. Позвонил Андрею, с тем же результатом. На его скулах заходили желваки, когда он посмотрел на дорогу вслед удаляющемуся, черному BMW – по ней, еще прозрачной дымкой, стелился туман.
- Прибавь-ка газу,  -сказал майор водителю, который послушно отреагировал, разогнав машину до ста шестидесяти.
- А не завелся ли у них маньяк, - задумчиво протянул он. В рай-отделе все молчат, как партизаны – в последнее время в лесной полосе исчезло, по моей информации – около тридцати человек, а ведь это уже не шутки.
Водитель молча  кивнул, сосредоточив все внимание на дороге – из за тумана видимость была очень плохой.
- Пожалуй, стоит об этом доложить – пускай встряхнут местных, - майор извлек из черной папки вырезки из местных газет, заголовки которых кричали: пропал, исчезли, исчезла.., - и так очень много раз. Почти все объявления были одного содержания – в лесу, в районе шоссе, на болоте, в районе шестого километра трассы…
- Черт знает, что такое, - пробормотал он. Да, надо непременно доложить, - произнес он вслух, но думал почему-то совсем о другом…

…Он давно перестал быть скептиком в отношении сверхъестественного – слишком много было вокруг него такого, чего нельзя объяснить: девятимесячный ребенок, упавший с балкона девятого этажа, и не получивший ни царапины; бесследное исчезновение раковой опухоли у одного из его приятелей, несмотря на приговор врачей – по их прогнозу он должен был прожить не больше недели. Однако было и другое – однажды, в далеком прошлом, когда он еще был оперативником в рай-отделе, он приехал на обычный вызов – муж избивал свою жену. Он до сих пор помнил, как тогда пересохло в горле, когда он подошел к двери, еще не зная о том, что за ней. Это было предчувствие, это был нюх, если хотите. Так пахло Зло, неумолимое, скалящееся гримасой смерти. Его невидимая, но ощутимая пелена покрывала эту дверь, стены, потолок. Оно хохотало из-за двери – открой-ка, посмотри… Он вошел в квартиру, и в нос тут же ударил одуряющий запах крови – словно на скотобойне. В квартире были пять трупов – жена, муж, и трое детей, младшей из которых – девочке, исполнился лишь годик… Он помнил – это часто преследовало его в кошмарах – как он вошел в маленькую комнату. Девочка лежала в кроватке – с порога он еле видел ее неподвижное тельце, из которого торчал огромный нож для разделки мяса…. Его тогда вырвало, стало нечем дышать, и он бросился прочь из этого места. С тех пор он всегда безошибочно определял Зло, чувствовал его, словно собака… В квартире Зеленского запах его был другим, гораздо сильнее, что-то подсказывало ему, что здесь случилась беда, но не из разряда тех, с которыми он обычно сталкивался. Запах смерти не ассоциировался сейчас с пряным, густым запахом в той окровавленной квартире. Воняло нефтью и болотом из электрощита, в котором провода почти растворились под черной грязью, невесть откуда взявшейся, и чем-то еще, намного ужаснее того, с чем ему приходилось сталкиваться до этого. Эксперты, приехавшие с ним, шутили, снимая отпечатки пальцев с ручки двери, предполагая, что адвокат отправился на Канарские острова, прихватив очередной крупный гонорар, с которого не собирался платить налоги.… Но он был бледен, как полотно, глядя в безупречно белую ванну, осознавая, что то, что побывало здесь, может придти и к нему, в душной, вязкой темноте, когда он ляжет спать. Это Зло не желало быть узнанным, потому что оно обязательно придет к тому, кто узнает его в лицо, каким бы оно ни было…
Майор еще раз обернулся назад, но сквозь заднее, тонированное стекло он увидел лишь серую ленту асфальта.  Под мерное гудение мотора он уснул, и во сне увидел прекрасную лесную поляну, на которой мускулистый мужчина строил свой дом, у большой, синей реки…


…Налив коньяка в бокал, он долго смотрел на него, а потом осушил – залпом. Горло обожгло, но в желудке свернулось тепло, а усталость и страх после недавно пережитого, притупились. Выглянув в окно, он с ненавистью посмотрел на опускающиеся на землю, сумерки, в которых он разглядел белесую полосу тумана, выползающего из леса. Открыв дверь, он вышел на улицу, ощутив в воздухе запах гниющих растений:
- Я теперь знаю тебя! – с ненавистью выкрикнул он в темноту.
- Знаю, и доберусь до тебя, слышишь! Я доберусь до тебя, проклятая тварь, и отомщу, чего бы мне это не стоило!! – его челюсти были плотно сжаты, в его глазах дрожали слезы. -  Теперь ты будешь бояться меня! – в ответ в лицо ему дунул порыв холодного, сырого ветра, и донес с собой звуки нечеловеческого, угасающего хохота…
…Он вошел в гараж, включив свет. Окинул взглядом полки и верстак, на которых лежали различные инструменты – он вспомнил, что после смерти тети, перерыв старый хлам, хранившийся в гараже, он нашел несколько связок аммонита – его дядя, которого он почти не помнил, был геологом, и, вероятно, это была его взрывчатка (так или иначе он спрятал ее под досками пола, от греха подальше, чтобы потом выбросить) – но, так и забыл о ней. Осторожно вынув из под доски сверток, он развернул его, осмотрев две связки, по шесть шашек в каждой, соединенных одним, бикфордовым шнуром, и аккуратно положил в рюкзак. Он осмотрел железный сейф, прикрепленный к стене – там лежал старый дробовик, также оставшийся от дяди – сейф был закрыт.
- Черт, где же ключи? – бормотал он, обыскивая ящики. Плюнув, он воткнул в розетку пилу-болгарку, и спилил замок. Дробовик хранился разобранным, в кожаном чехле. Вскрыв чехол, Василий с удовольствием обнаружил, что дробовик покрыт толстым слоем смазки. Тщательно вытерев ветошью детали, он собрал двуствольное ружье, нажал на спусковые крючки – те бодро кликнули два раза. Разломив, осмотрел бойки – те были изношены лишь самую малость -  ружье было как новое. Тут же, в сейфе, он обнаружил две упаковки патронов – в одной – с дробью, в другой – пулевые, двенадцатого калибра. Вскрыв упаковку, он по одному, всунул красного цвета, патроны марки «Рекорд», в патронташ, и, прихватив ружье и рюкзак, зашел в дом.
- На закате дня, -  пробормотал он. – Что ж, самое время, - он налил  в бокал еще коньяку, и, выпив до дна, с решимостью встал с кресла. Подойдя к двери, он остановился, и вдруг съехал по стене вниз – решимость его растаяла вмиг – он теперь боялся, очень боялся, так же, как в детстве, потому что сегодня ему предстояло встретить свой страх лицом к лицу, на его территории.
«Может, не стоит, - произнес внутри него Василий, который обожал прикладываться к бутылке. – Может, все это чушь? Нельзя же верить гадалкам, верно?
 - Перестань. Налей себе еще – и обо всем забудь» - твердил предательски сладкий, пьяный голосок.
Помутневшим взором он окинул взглядом стоящую на столе, початую бутылку коньяка. В камине вдруг раздался треск горящих поленьев – он изумленно посмотрел на него – камин не горел, он не разжигал его с утра. На негнущихся ногах он подошел к камину – в нем ровным слоем лежала серая зола. С пола вдруг взлетела тонкая щепка, и, описав в воздухе полукруг, начала выводить на золе четкие, ровные буквы:
НЕ БОЙСЯ, МЫ С ТОБОЙ, - прочел он. Он узнал этот почерк – это был почерк его жены! Замерев на секунду, щепка продолжила выводить буквы – на этот раз они получались неуклюжими, словно были написаны детской рукой:
МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, - написала щепка, и мягко упала в золу. Он поднял голову вверх – по его небритым, покрытым жесткой, седеющей щетиной, обжигая, покатились крупные, горячие слезы.
- Спасибо тебе, милая, - он смотрел на фотографию, которая вновь оказалась на каминной полке – трещина на стекле теперь исчезла, и она улыбалась ему, а ветерок трепал ее волосы.
- Если бы ты знала, как мне тебя не хватает…
Порыв ветра приоткрыл входную дверь.
- Да, пора, - произнес он, утерев лицо рукавом. Надев зеленую, камуфляжную куртку, он пристегнул к поясу патронташ, и, перекинув ружье и рюкзак через плечо, вышел за дверь, не закрыв ее – что-то подсказывало ему, что сюда он больше не вернется…

…Мотор девятки, жалобно чихнув, выплюнул из глушителя удушливую, сизую струю и  заглох в том же месте, что и Серегина Ауди. Василий выбрался из машины, взяв с заднего сиденья рюкзак, в котором, помимо взрывчатки, завернутой в полиэтилен, лежал мощный, работающий  на аккумуляторе, фонарь, взятый из гаража – с таким железнодорожники обходят пути. Сунул два патрона в оба ствола, взвел курки. Их щелчок оглушительно раздался в мертвой, абсолютной тишине, звенящей в ушах. Ветер стих, и ни одна веточка не шелохнулась, ни один лист не падал на землю. Проверив, крепко ли пристегнут к поясу патронташ, он двинулся вперед. Вскоре, в тумане показался Дом, зловещей, черной громадой на фоне багрового заката, возвышающийся над холмом, заросшем болотными кочками. В горле его пересохло, и он пожалел, что не взял с собой коньяку – ноги его налились свинцом, при виде пустых, черных окон, которые смотрели на него – настолько колоссально было зло, настолько туман пах смертью. Он почти физически ощущал этот взгляд, присутствие в нем кого-то, кто был древнее, чем эта земля, чем лес, плотно обступивший поляну. Осмотревшись, он увидел примятую траву, узкой полоской змеившуюся по болоту, - наверное, это и есть – волчья тропа, - подумалось ему. Он посмотрел вдаль, где, в багровом зареве, солнце валилось за косматые сосны, и осторожно зашагал по узкому, звериному следу – оступиться – значило увязнуть в трясине, зловеще бурлившей по сторонам. Шаг. Еще один. Гулко колотящееся в горле, сердце. Дикие, полные ярости и ужаса, воспаленные глаза. Он старался ставить ступни на одном уровне, держа ружье, как противовес. Преодолев расстояние с километр, он тяжело опустился на болотную кочку, покрытую мхом – путь оказался гораздо труднее, чем он думал. От напряжения гудели ноги. Почему-то вспомнилась сказка о волшебном клубке ниток, который сам по себе разматывался, указывая дорогу сказочному герою. Волчья тропа, едва видимая в темноте, превратилась в сказочную нить – настолько призрачной она была, и таяла на глазах. Он чувствовал в воздухе сладковатый запах гнили, слышал тяжкие, хлюпающие шаги за спиной. Было душно, белесая дымка тумана как будто не имела кислорода, и была горячей и влажной, словно марля под утюгом. Тьма вокруг неумолимо сгущалась, и, в момент, когда последний солнечный луч утонул во мраке, болото словно ожило – по нему заходили волны, со дна поднимались белесые пузыри, извергая зловонный пар. Зажмурившись на секунду, он вытер капли пота с бровей, и зашагал дальше – в глазах его застыла решимость, которую, казалось, ничто не могло поколебать. Туман застилал глаза, от ядовитого пара начала кружиться голова, но, шатаясь, он продолжал идти дальше. Через десять минут, которые показались ему вечностью, его охватило отчаянье – ему стало казаться, что в тумане он выбрал неверное направление – потерял волшебную, путеводную нить; ноги его по щиколотку увязали в грязи, и он понял, что больше не в силах был сделать и шагу… Вдруг, в тумане, луч фонаря высветил что-то темное, поднимающееся кверху. Собрав все силы, он сделал еще несколько шагов, и ступил на твердую, каменистую почву. Тяжело дыша, он присел, разглядывая сосну. Дерево было поистине исполинским – в пять обхватов толщиной, оно поднималось вверх, а остальные сосны не доходили и до ее половины. Он коснулся ее ствола. Дерево было гладким, и ледяным – оно было мертво. Его корявые ветви, толщиной доходившие до толщины обычных сосен, причудливо изгибались, словно цепкие, когтистые лапы. У ее основания, в темноте, он увидел провал в почве, из которого, бурля, бил исполинский, черный родник. С сомнением, он посмотрел на рюкзак, не зная, хватит ли в нем взрывчатки, чтоб завалить такую дыру. Он провел ступней по земле, покрытой мелкой, крошащейся галькой
- Надеюсь, что в земле осталось пара валунов, - еще в школе он слышал, что в этих местах, тысячи лет назад, пролегал горный хребет…
 Над лесом всходила полная, багровая снизу, луна, плавая в белесом мареве тумана. В ее свете из-за ствола исполинской сосны выступили три фигуры. Страх  холодной змеей свернулся в его желудке. Чувство безнадежности чуть не взяло верх, затмив  его разум черным облаком.   Носорог выступил вперед – глаза его горели адским огнем, лицо его было почти черным, щека была разорвана, и за ней проглядывала желтая кость. Только уродливый шрам над верхней губой причудливо змеился, и отливал красным.
- Теперь ты мой, дядя, - произнес он холодным, нечеловеческим голосом, похожим на шуршание под ногами опавшей листвы.
- Теперь тебе некуда бежать, - он сделал еще один шаг, и Василий увидел торчащие из под оборванной куртки, сломанные ударом бампера,  желтые ребра.
- Ну что, малец, деньги есть, или в школе проел? - произнес он, ухмыляясь оскалом черепа.
С воплем, гулко прокатившемся по чаще, Василий вскинул ружье, и выстрелил в грудь  мертвеца из обоих стволов. Пули двенадцатого калибра разорвали его туловище пополам, в разные стороны полетели лоскуты от его куртки. В тот же миг, две фигуры, стоявшие за ним, обмякли, а где-то поблизости раздался оглушительный всплеск – словно кто-то высыпал в болото самосвал с кирпичами. Болото, вздыбившись, задрожало – гигантская сосна покачнулась. Раздался еще один всплеск, и болото вновь заходило ходуном. По лесу прокатился леденящий кровь, вой. По его спине потекли холодные капли пота. Дрожащими пальцами он достал из рюкзака взрывчатку; сейчас, сейчас, - шептал он а в голове мелькали образы из его жизни – холодное утро на кладбище; теплая ладонь его тети, в черной, бархатной перчатке; два пустых гроба, два провала в замерзающей земле; холод, жуткая боль в кончиках пальцев, тяжкие годы, безнадежной, серой жизни, которой казалось, не было конца, но которая кончилась, когда он посмотрел в ее ласковые, зеленые глаза: милая, милая.., - шептали его потрескавшиеся, сухие губы, а слезы жгли глаза и щеки, и сквозь их пелену он видел свои руки, покрытые грязью, в которых лихорадочно сжимал взрывчатку.  Вдруг его щеки коснулся порыв теплого ветерка, разогнав туман. Перед ним стояла его дочь:
- Скорее, - сказала она, -  мама не сможет сдерживать ее долго.
По лесу прокатился протяжный, женский вопль. Он узнал голос жены – она кричала от боли.
- Господи, - произнес он дрожащим голосом. – Сейчас, милая, сейчас, я иду, потерпи, потерпи… Чиркнул зажигалкой, поднес пламя к фитилю. Тот, зашипев, загорелся. Василий бросил его в черный родник, отпрыгнув в сторону. Раздался  мощный взрыв, взметнувший ввысь столп черных брызг, и обрывки мха. По лесу вновь прокатился жуткий вой, но теперь в нем слышалось отчаянье! Василий встал на ноги, и в рассеивающемся облаке дыма увидел, что черный родник иссяк – он оказался прав – две каменные глыбы, отломившись от стен, закрыли провал – теперь сквозь него пробивался лишь жалкий ручеек, который тут же иссяк, впитавшись в землю. Болото, извергая туман, вздрагивало – рвался мох, в разрывах, бурля, показалась черная жижа. Оно съеживалось, уменьшалось на глазах, уходя в землю. Через несколько минут, скрылась последняя, бурлящая лужа, и вскоре под ногами захрустел высохший, безжизненный мох, который, словно губка, вбирал в себя рваные клочья тумана. Белесая пелена спала, и он увидел женскую фигуру. Господи, это была она! В том же самом, голубом платье, оборванный рукав которого они нашли на краю топи.
- Все кончено, - произнесла она, и до него донесся запах лаванды, в чистом теперь, свежем, лесном воздухе.
- Ее больше нет. Мы боролись, и победили.
- Любимая, - в его глазах стояли слезы, - я знал, я знал, что ты не умерла, - он прижал ее к себе, вдохнул такой родной, запах ее волос.
- Если бы ты знала, как мне тебя не хватало, как я ждал тебя все эти годы!
- Пойдем, нужно сделать еще кое-что, - устало произнесла она, и они оказались возле Дома. Теперь, почему-то, он не казался таким жутким – просто нагромождение гнилых бревен.
- Там, в подвале, ее алтарь. Тысячу лет назад жрецы приносили здесь жертвы темным богам. Ты должен сдвинуть его – ты один можешь это сделать – ты, потомок жреца. Открой проход, и все кончится.
- Нет, - вздрогнув, ответил он, заметив у нее на шее, маленькое черное пятнышко. Лицо ее начало сползать вниз.
- Ты не моя жена, - выкрикнул он. Покровы с нее спали, и теперь перед ним стояла черная, сгорбленная фигура.
- Я приказываю тебе, - завизжала черная тварь.
- Не дури, друг, - услышал он голос Сереги, и увидел его – он стоял перед ним, одетый в черное пальто и брюки.
- Прости, что не поверил тебе, - сказал он, - но теперь ты должен уступить, сделать, как говорит оно… Оно желает теперь уйти, и ты должен отпустить ее.
- Нет, - твердо произнес Василий.
Вдруг на его месте снова появилась Лена – она дрожала от холода, по правой руке ее текла кровь.
- Помоги мне, - она умоляюще сложила ладони вместе.
- Ты не знаешь, как здесь одиноко, и страшно. Это ты во всем виноват, почему ты оставил меня одну, с твоим ребенком под сердцем.
- Я не знал, - дрожащим голосом произнес он – ему было больно смотреть на нее.
- Если ты не сделаешь того, что она просит, она сделает мне больно! – вдруг по рукам ее поползла чернота, сдирая с них кожу, которая лоскутьями свешивалась вниз.
- Сдвинь алтарь!- завопила она, - открой проход!
Василий сделал шаг к подвалу, вход в который чернел позади Дома.
Вдруг позади нее из воздуха соткалась девочка. Она подошла, и, взяв тварь за лапу, произнесла, с грустью посмотрев на него:
- Я буду вспоминать тебя.
На месте  живота открылся тягучий провал. Тварь завыла, пытаясь вырвать лапу из рук девочки, но она не отпускала ее. Чернота на ней зашипела, по ее телу проходили волны – оно втягивало девочку внутрь себя – по лесу прокатился ее жуткий вой. Живот ее надулся, как будто она была беременна.
- Только родившись заново, ребенок может ей помешать, - услышал он слова женщины-медиума.
 Когда девочка скрылась за черным провалом, что-то в черном брюхе ослепительно сверкнуло, и чернота, разорвавшись, брызнула во все стороны. От этого взрыва его отбросило в сторону, и поднявшись на ноги, он увидел, как черные лужицы быстро впитываются в землю. Позади него раздался глухой шум – Дом рухнул под собственной тяжестью – теперь это была всего лишь гора гнилых бревен. Подняв голову вверх, он увидел, как на небе зажигаются звезды – казалось, он видел кого-то там, в вышине. Его губы шептали:
- Спасибо, спасибо вам…

...Наступила весна, и люди в городке немало удивились, когда речка вскрылась ото льда – вода в ней быстро прибывала, затопляя дома и сараи, беспечно построенные на ее старых, заросших берегах. На месте, где было болото, оказался пустырь, но вскоре дожди сделали свое дело, и  пустырь зарос травой, а в июне, на зеленой поляне распустились крохотные лесные цветы…
- А я говорил, - сказал старик с мечтательными, голубыми глазами,  - я же говорил, когда нибудь река проснется, и возьмет назад свое.
- Что расселся, хрыч старый, помог бы лучше, - ворчала старуха, спасая от половодья домашний скарб. А старик смотрел куда-то вдаль, где за большой рекой, катившей синие волны, стояла женщина, в голубом, ситцевом платье – она держала за руку девочку. Обе они смотрели вдаль, на голубовато-серебристую рябь на полноводной реке, и улыбались…
               

Эпилог.

…Прошел год. Двадцать девятого сентября по шоссе колонной промчались несколько дорогих джипов с символикой крупной нефтяной компании. Они припарковались у здания местной администрации. Несколько человек, облаченные в баснословно – дорогие, черные костюмы-тройки, вышли из одного из внедорожников, которые нетерпеливо рычали мощными двигателями, и вошли в здание мэрии, их дорогие, лакированные туфли поблескивали в лучах заходящего солнца. В своем кабинете их радушно принял мэр – невысокий, полный человек, в черной шевелюре которого спрятались седые пряди. Он горячо поприветствовал их от лица города, немного заискивая, предложил им остановиться у него на даче, сославшись на то, что местная гостиница уже год, как не работает. Один из пришельцев – высокий мужчина средних лет, улыбнулся белозубой улыбкой, пообещав, что в случае успеха их предприятия в этом городе появится пятизвездочный отель. От этого обстоятельства улыбка мэра стала еще шире, что казалось невозможным. Однако пришельцы отказались от любезного приглашения мэра поселиться у него на даче, сказав, что прибыли лишь для оформления документов по разведке предполагаемого месторождения нефти, однако выразили уверенность в его содействии геологоразведчикам, которые, собственно, прибыли в городок вместе с ними. Приняв радушные заверения в этом от главы местной администрации, пришельцы поспешили уйти. В следующую минуту три внедорожника сорвались с места, и умчались по неровной, асфальтовой дороге, в сторону шоссе. Одна из машин – черный «Ленд Ровер», осталась, и вскоре к ней вышел мэр, запахнувшись в черное пальто.
Дверца джипа открылась, и мэр сел в машину, которая тихо тронулась с места, направляясь на окраину города.
Утро 30-го сентября выдалось дождливым. За окном загородного дома падали тяжелые, холодные капли ливня, который сбивал с ветвей берез желтую листву. Тем временем, все собрались за столом. Жена мэра – высокая, стройная, немолодая брюнетка, закутанная в шелковый, до пят, халат, за завтраком ухаживала за гостями. За окном еще не рассеялись сумерки – подъем был ранним, около шести утра. Мэр – Алексей Степанович Курносов, сидел за столом, потирая заспанное и потому недовольное лицо, злобно глядя на жену, которая приветливо шутила с гостями. Их было трое – двое мужчин, около сорока, и один, совсем молодой, не больше двадцати. Все трое оживленно беседовали, и смеялись – по всему было видно, что они любят свою работу. Один из них, поблагодарив супругу Алексея Степановича за обильный и вкусный завтрак, посмотрел на часы и сказал, поднимаясь из-за стола:
- Большое вам спасибо, Алексей Степанович, за радушный прием – поверьте, для нас это много значит. Простите, однако, если мы создали для вас неудобства.
- Да нет, что вы говорите, какие неудобства, - возразил  мэр, потирая заспанную физиономию.
- Ну, как говориться, за все спасибо, нам пора, - сказал мужчина.
 - Андрей, Николай, - позвал он.
- Идем, - отозвался  Андрей – высокий, мускулистый мужчина с густыми, черными усами, и черными же, бровями, сходящимися на переносице – он доедал кусок жареного бекона.
Они встали из-за стола, еще раз поблагодарив хозяев за гостеприимство, накинули черные куртки с символикой компании, на которую они работали, и вышли во двор. Погода была промозглой и сырой, холодный ветер плескал им в лица ледяным дождем. «Ленд Ровер» весь был в капельках воды.
- Николай, заводи машину, - скомандовал Андрей, куривший на крыльце.
Молодой человек сел в машину, кутаясь в воротник куртки – в салоне было холодно, хотя сухо. Он посмотрел назад – багажник машины, и частично заднее сиденье были доверху набиты оборудованием – спутниковый телефон, альпинистское снаряжение, карты, и многое другое, названия некоторых вещей он даже не знал – он учился в институте, и проходил практику – эта была его первая разведка. Дверцы машины с двух сторон открылись, впустив в салон холодный, сырой ветер. Андрей похлопал его по плечу:
- Ну что, студент, поехали.
Николай выжал сцепление, и машина тронулась, выехав из ворот на дорогу.
- Да не бойся ты – плевое дело, - заговорил Валерий Анатольевич Костин – старший их группы. Он зашуршал картами, проверяя маршрут, затем с матом отложил их и достал небольшой черный прибор. Он пощелкал клавишами и на экране показалась карта местности.
- Вот оно, - он показал на небольшое темное пятно, - конечная точка нашего путешествия.
- Я же говорил, плевое дело, - повторил он, - всего около десяти километров пешком, по тайге, а так, почти до места доедем. Ну, Никола, что грустный такой? Включи хоть нам музыку, что ли.
Николай, сосредоточенно управляющий машиной, вывел ее на шоссе, и включил магнитолу – из динамиков раздался голос певца Криса Ри -  «Road to Hall», по местной радиостанции.
- Значит так, Никола, едем до свертка, там пятьдесят километров по проселочной дороге, до лесосеки, а там еще двадцать, и мы на месте, - Андрей закурил, и добавил:
- Сильно не гони, все равно к вечеру успеем вернуться.
- Понял, - сказал Николай, снизив скорость до отметки сто сорок.
…Около двенадцати часов дня они прибыли на место. Джип был по крышу заляпан грязью – глинистая дорога от дождей раскисла, и пару раз джип серьезно увязал, но все обошлось. Они вышли из машины, провалившись в грязь. Валерий Анатольевич был весел, что-то насвистывал себе под нос, ковыряясь в багажнике. Он достал два ружья – дорогие, марки «Ремингтон», двенадцатого калибра, себе и Андрею, Николаю оружие не полагалось.
- Ну, за дело, посмотрим, что здесь есть, - сказал Валерий, уверенно зашагав в чащу, остальные последовали за ним. Около двух часов они продирались сквозь глухую чащу, на пути их попадались вековые сосны, то и дело приходилось перебираться через глубокие овраги, перешагивать через поваленные деревья. Николаю путь этот давался тяжело – он запыхался, до нитки промок – не помогал даже непромокаемый комбинезон, лицо его было исцарапано о колючий кустарник; мокрые ветви хлестали его по болоньевой куртке. Несколько раз впереди идущие останавливались, дожидаясь его – однако никто не упрекал его, наоборот, Андрей подбадривал его, а Валерий Анатольевич молчал, уткнувшись в приборы. Наконец, чаща кончилась, деревья расступились, и они вышли на опушку.
- Е…, - пробормотал Андрей нецензурное ругательство, вытерев лицо рукавом: перед ними простиралось болото, огромное, раскинувшись на расстояние, охватываемое взглядом.
Валерий Анатольевич постучал по приборам, и озабоченно посмотрел на Андрея:
- Странно, здесь не должно быть болота – черт возьми, я позавчера облетал эти места на вертолете, и могу поклясться, что здесь не было болота, да еще такого огромного, - в его голосе сквозило сомнение и неуверенность,- я не мог его не заметить.
- Значит, плохо смотрел, - подытожил Андрей, - ну, пойдем дальше, а?
- Или будем стоять здесь до вечера?
Валерий Анатольевич озабоченно смотрел на картинку местности, переданную со спутника – болото было на ней огромным, уродливым пятном не менее пяти километров в поперечнике.
- Черт подери, что происходит, - пробормотал он. В ту же минуту светящийся зеленым экран, погас. Валерий похлопал по нему – безрезультатно. Он посмотрел на Андрея, ярко желтая куртка которого мелькала среди зарослей, у кромки болота – стажер шел за ним.
- Эй, Андрюха, - окликнул он, - подойди-ка ко мне на минутку!
- Слушай, а ты не мог бы сам сюда подойти? – увидев, что его предложение осталось без ответа, он двинулся обратно, наказав Николаю не двигаться с места. Вдруг нога его провалилось во что-то мягкое, он вскрикнул, но тут же легко высвободил ногу, с его сапога стекала вязкая, черная жидкость.
Валерий Анатольевич рассмеялся, глядя на него – надо же так опрофаниться перед стажером.
Андрей подошел к нему, злясь на него и на себя:
- Ну, что там?
- Приборы не работают, - сказал Валерий Анатольевич, - ни один: ни чертов спутниковый телефон, ни GPRS, нихрена. Ты понимаешь?
- Ага, - сказал Андрей, шмыгнув носом.
- Эй, - раздался голос Николая.
- Стой там, стажер, - крикнул Андрей, обратившись к Валерию:
- Что ты предлагаешь?
- Как что – возвращаемся. Мы слепые и глухие. Разведка пару дней подождет – нужно, как следует исследовать местность. Мне стыдно об этом говорить, но, похоже, я и впрямь не заметил эту болотину, хотя не могу объяснить, как это произошло.
Тут раздался истошный крик – кричал стажер. Он бежал к ним навстречу с широко раскрытыми глазами, в которых метался безотчетный ужас. Они бросились к нему:
- Что случилось, малой? – Андрей осматривал его, проверяя, все ли с ним в порядке. Но Николай только мотал головой; губы его посинели и тряслись от ужаса, лицо его было бледным, как мел.
- Эй, - Андрей отвесил ему пощечину. Николай пришел в себя,  в глазах его метался страх:
- Боже, - шептал он, - О Боже…
- Что ты увидел, говори, - сказал Андрей, - Ну?
- …Посреди болота…, человеческая фигурка…, это ребенок…, девочка… - голос его прерывался шумным, свистящим дыханием, - я не поверил себе… он исчез, и я подумал, что мне это показалось, но тут…. О Боже, я не могу поверить – она появилась прямо передо мной, всплыла, как мертвая рыба… Ее глаза…. Черт… ее глаза – они без зрачков, черные, как ночь… Она улыбнулась, и из ее рта на меня хлынула черная струя, я весь перемазался, - челюсть стажера прыгала, его глаза лихорадочно всматривались в гладь болота за спинами попутчиков.
- Что? – Андрей провел пальцем по черным брызгам на его желтого цвета, брезентовой куртке, потер указательным пальцем о большой, поднес к носу…
- Черт!! – глаза его загорелись радостью, - смотри, Анатолич, понюхай! Это же нефть, мать ее! Это нефть! 
Тот улыбнулся, начиная верить.
- Точно! Будь я проклят! Это нефть!! Целое озеро!! На поверхности! Я думал, такое возможно только в средние века! Ну, ты даешь, стажер!!  Завтра же доложу начальству о тебе!! Вот это да!!
Однако Николай с ужасом смотрел на болото, позади них. Его гладь, подернутая мхом, начала вздрагивать и пузыриться; мох, покрывающий болото, рвался, и под ним проглядывала чернота; он, словно во сне, смотрел, как его товарищи встали на колени возле топи.
- НЕТ! – прокричал он, но его уже никто не слышал. Только несколько ворон с хриплыми криками взлетели с ветки корявой сосны, и черными точками растворились в седеющем на горизонте, небе.
Валерий Анатольевич склонился над черным провалом во мхах:
- Нефть, - прошептал он, увидев свое отражение в черноте, - сколько нефти! В глазах его вспыхивала радость. Он протянул руку, и тьма поглотила его…



Конец.