Последний шанс

Глава первая и единственная.
 Шанс.
…Спускались сумерки, и я был в отчаянии. Я не знал, куда мне идти, и что делать. В карманах не было ни гроша, к тому же я жутко промерз, пока ехал в товарняке до станции с забавным названием «Путевка» От голода сводило челюсти. Мелькнула мысль, что если я в течение часа не найду какое-нибудь работающее  кафе, где согласятся накормить меня хотя бы собачьими консервами, то я подохну прямо здесь, посреди Ничего, и мое тело окоченеет за несколько минут, а потом его будут рвать на части бродячие псы. С утра, когда я продолжил свое путешествие из теплого подвала пятиэтажки, где  провел ночь, температура опустилась ниже двадцатиградусной отметки. Теперь же было не меньше тридцати, и я находился по меньшей мере в ста километрах от ближайшей пятиэтажки. Снег и заиндевелый щебень железнодорожной насыпи густо хрустели под ногами, обутыми в видавшие виды, в прошлом, дорогие ботинки. Пальцы на руках, которые я безуспешно пытался спрятать от пронизывающего, обжигающего щеки, ветра, в карманы совсем не зимней, кожаной куртки, жутко ныли, и начали синеть. Я лихорадочно оглядывался по сторонам, но вокруг видел только светлеющие полосы снега, по краю соснового леса, который гудел в вышине от порывов ледяного ветра, как громадный холодильник. В свете полной луны рельсы железной дороги отливали серебром, словно лезвия бритвы. Станция посреди Ничего. Забытая точка на карте, где машинисту вздумалось притормозить. Что ж, я, наверное, все равно бы не перенес дальнейшего путешествия в  вагоне, груженом бревнами. Если бы он был закрытым, то еще может быть, я бы нашел способ согреться, а так, я укрывался от ветра между двух стволов берез, прижавшись щекой к бересте, от ветра слезы текли по лицу и тут же замерзали тонкой ледяной коркой на покрытом щетиной, подбородке. Спустя пару часов, я начал засыпать, и уже не чувствовал рук и ног. Когда мочевой пузырь самопроизвольно опорожнился, а я даже не почувствовал,  я понял, что если я просижу еще десять минут, то не найду в себе сил подняться – я не сказал, что пару дней толком не ел ничего, за исключением трех пластиковых стаканчиков кофе и двух беляшов с мясом, там, на вокзале, два дня назад. Когда я вспомнил о беляшах, организм мгновенно отреагировал обильным слюноотделением. Собрав остатки сил, я свернул с более-менее удобной дороги – вдоль железнодорожного полотна, и, словно в голубой, искрящийся в лунном свете океан, вступил в заснеженное поле и пошел по глубокому снегу, по направлению к темнеющим соснам. Сосновые ветви-лапы, посеребренные инеем, призывно махали мне, а я почти наверняка знал, что это последнее, что я вижу в своей жизни. Слезящимися от ветра глазами я с тоской посмотрел на небо – над головой горели громадные, яркие звезды, совсем как в детстве, когда мама везла меня, закутанного в одеяло, в детский сад в деревянных санях, которые я на детском, лопочущем языке, именовал «калетой»:
«-Мам? А до во-он той звезды сколько лететь?
-Много, малыш. Много световых лет».
Черта с два. Выстрел, и ты в мгновение там. Даже можешь потрогать звезду – холодную, как шарик мороженого. Я помнил об этом последние пять лет, с тех пор, как мой сын умер у меня на руках. Пуля, сидевшая у меня в голове, не давала забыть, о том, как близка темная бездна. С тех пор как она… И нет там никаких звезд. Просто бледные вспышки молний и боли, лишающей рассудка. Однако, в моем уже начавшем угасать, сознании, еще оставалась надежда. Смешно, но надежда остается всегда, даже у такого ничтожества, как я. Увидеть рассвет. Да, черт побери. Увидеть рассвет и умереть.
…В чувство меня привело жжение в носу. Видимо, я отключился и упал, втянув ноздрями снег. Вязаная шапка свалилась с головы. Я лихорадочно шарил голой кистью руки в снегу, но не мог ее нащупать, а может, рука уже ничего не чувствовала. По крайней мере, я уже не чувствовал холод. Собравшись с силами, я встал на ноги, оперевшись на сосну. Перед глазами поплыли огненные круги. Издалека, нарастая, доносился какой-то шум. Я лихорадочно вглядывался вперед. Шум приближался, достигая апогея. Впереди мелькнули красные огни, и в облаке снежной пыли с ревом пронесся…грузовик!! Что означало только одно – впереди – трасса, а значит, шанс укрыться от холода, утолить голод. Шанс – выжить! И отомстить. Но пока нужно было думать о первом. Кто-то сказал, что месть – блюдо, которое подают холодным, о да, бэби, холодным, как этот снег, или как твое сердце, которое я вырежу из твоей груди. За то, кем я теперь стал. За моего мертвого сына. За мою искалеченную жизнь.
… Прошла целая вечность, прежде чем я смог выбраться на обочину, кое-как волоча за собой ноги. Я упал на колени, и меня вырвало – точнее, желудок вывернулся на изнанку, но не пролил ни капли, издавая надсадные, отрывистые звуки, которым не позавидовал бы и последний бездомный пес. Мочевой пузырь опорожнился снова – на этот раз бедром я почувствовал теплую струю, и увидел розовое пятно на снегу, что совсем было хреново – видимо, я схватил серьезное воспаление почек, но какого хрена, кто обращает внимание на такие пустяки в моем положении? Я попытался встать, но уже не смог. Я перестал чувствовать свое тело – вернее, оно, в ответ на такую ужасную эксплуатацию, перестало меня слушать. Горло горело, будто в него влили бочку кипящей смолы. И тогда я взмолился, в Стотысячный раз за последние два года, каждый из дней которых тянулся, как век, и Богу и дьяволу, чтобы случилось чудо, чтобы обрести последний шанс, самый последний шанс. Вдруг, скорее подсознательно, я почувствовал какое-то движение совсем  рядом и открыл глаза. Мягкий скрип тормозных колодок. Легкое урчание. Наверняка начались галлюцинации – я смотрел на сверкающий диск автомобильного колеса. Спустя, казалось, целую вечность открылась черная дверца с тонированным стеклом, и я наконец почувствовал тепло, исходящее из салона авто. И запах. Пахло хорошей кожей от кресел, но к этому запаху примешивалось еще кое-что. За долгие месяцы скитаний я хорошенько изучил этот запах. В салоне черного автомобиля пахло смертью и кровью. Кислый, медный запах. Пахло м я с о м. Но было еще кое-что. Прежде, чем чьи-то руки втащили меня внутрь, я увидел бирюзовую полоску над кронами сосен. Рассвет. Наступило Рождество. И прошлая жизнь – как мимолетный сон во время сиесты под раскидистым вязом в моем  доме на Сицилии, который теперь… Стоп. Хватит. Улыбка Егора, его первое – папа, папочка – он произнес это так складно, а сейчас… Стоп. СТОП, РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО…Потоком вышибло слезы из глаз. Я согнулся на четвереньках, будто получил под дых. Хватит, если хочешь выжить. Кое-что начиналось, но что – я понятия не имел. Так или иначе, в этот вечер кто-то откликнулся на мои молитвы – но хороший парень или плохой? У меня не было сил размышлять на эту тему. Я слишком устал. Я был синонимом слова усталость. Крупная дрожь начала сотрясать мое тело, когда я всем телом ощутил столь желанное тепло. Едва слышный, мягкий хлопок – за мной кто-то закрыл дверцу, но кто – я не видел. Кровь прилила к голове, артерии пульсировали, отдавая в уши гудением колокола. Церковного. Там, где я держал ее руку, во время венчания, перед лицом Господа Бога, кажется, вечность назад. А может, и не было никого, и ничего не было, приснилось все. Но шрам от пули на плече, и чудовищные вспышки головной боли говорили, что это не сон. Как можно проспать собственную жизнь? Так или иначе, я теперь крепко спал, и все казалось теперь незначительным, как дуновение летнего ветерка из приоткрытого стекла моего Сааба, или как летний дождь в тот самый день, когда ей было суждено появиться в моей жизни. Вот и тогда,  этот теплый ветерок шевелил мои волосы, а дым от сигареты тонкой струйкой улетучивался в окно…
Она.

… Дождь заливал лобовое стекло, стеклоочистители не справлялись с потоком воды. Я очень спешил на встречу с моим другом и партнером по бизнесу и ехал намного быстрее, чем нужно. Кусты и деревья за бешено проносились за стеклом, превратившись в сплошное зеленое марево.  Мимо промелькнул знак поворота, в свете фар за бушующим водяным потоком я едва разглядел его. Правая нога легла на педаль тормоза, но на секунду я опоздал. Раздвинув струящийся поток, стеклоочистители позволили мне на долю секунды разглядеть грузовик с фургоном-рефрежератором, который несло поперек по встречной полосе. Как я узнал позже, водитель был не виноват – на повороте у колеса фургона слетела покрышка. Я придавил педаль тормоза, мертвой хваткой вцепился в руль, рукавом пиджака задев рычажок стеклоочистителей, выключив его, и теперь  видел перед собой только водяную стену, что, наверное, было на пользу, потому что в следующую минуту на полном ходу мой Сааб въехал в фургон, между задней и передней парой колес. В последнее мгновение я почувствовал шипение подушки безопасности, удар…я отключился. Ощущение полета, сопровождавшееся странным чувством – все тело словно кололо иглами.
…- Дышите. Далекий голос. Странное чувство – как будто это уже было со мной когда-то. Слишком давно, чтобы помнить. Прикосновение теплых, влажных губ. Приятное. Мягкое приземление – как перышко – внутрь собственного тела. 
- Дышите же, черт бы вас побрал! Капля, упавшая на мою верхнюю губу. Соленая. Слезинка?
Затем я почувствовал, что грудь моя поднимается и опускается вопреки моему желанию. Раз. Еще раз. Все чувства растворились, и я вдруг осознал удивительную вещь – как это тяжело – заставлять сердце стучать, а грудь подниматься – вещи, о которых я никогда раньше и не задумывался. Я осознал это и сосредоточился. Вдох, удар – сердца. Выдох – удар. Все остальное было далеким, и давно утратившим смысл -  будто сны из детства. Вслед за осознанием этого пришла боль, пронзившая каленым железом все мое тело, до кончиков пальцев, и я ощутил во рту…вкус картофельных чипсов. Точно, даже почувствовал пару крошек в уголке рта. Странно, я не помню, чтобы ел чипсы. Я открыл глаза – снова чудовищное усилие, и моргнул, в тот же миг услышав шум летнего ливня, почувствовал, как капли тяжело бьют по пиджаку, и  холодят грудь, и спину, проникая под голубую, шелковую рубашку. В этот момент я увидел ее. Веснушки над переносицей – россыпь, едва видимая, но милая и забавная. Курносый, чуть вздернутый кверху, совсем еще девчачий, нос. Россыпь соломенных волос, намокающие локоны которых щекотали мои щеки. И глаза. Пронзительно голубые с наивно-детским испугом засевшем в них. Я моргал, когда капли дождя падали мне на лицо, и пытался получше ее рассмотреть. Глупо, наверное, но мне никогда не было так приятно просто смотреть ни на одну женщину в моей жизни. Я попытался подняться и видимо отключился, так как видение пропало.  Снова тьма, такая вязкая и густая, что можно набрать полную горсть. Но не стоит. Иначе вечно будешь носить ее отпечаток, и больше никто не увидит твою улыбку. День, солнечный, летний денек, один из тысяч таких же, полных света, надежд, и счастья дней превратился в ночной кошмар. Удивительная вещь  - память. Она избирательна, и капризна, и порой, во сне или наяву, заставляет нас смотреть фильмы, которые мы бы совсем не хотели бы снова смотреть, и чем более нежелателен эпизод из жизни, тем скрупулезнее подробности.
- Пап? Ну папа… - интонация капризного мальчишки. Смотри, как я могу! Он раскачивался на качелях, во дворе, окруженном прямоугольниками девятиэтажек, на детской площадке. Было около шести, и на площадке, во дворе было полно голосистых мальчишек и девчонок. Родители отдыхали на лавочках, читали газеты, мужчины играли в шахматы и домино, скрываясь под сенью тенистых лип и берез. Было чертовски жарко и я расстегнул пиджак, ослабил галстук. Над липами, из за угла девятиэтажки, в вышине, выползала желтобрюхая туча. В небе густо заворчало.
- Ну папа.., - нетерпеливый, игривый голос мальчишки. Смотри, как я качаюсь!
-Да ты космонавт! Стой, не раскачивайся сильно, это опасно, твоя мама меня убъет. Со стороны я услышал свой смех. Я держал перекладину качели, не давая ему раскачаться сильнее, обручальное кольцо на моей руке тихо позвякивало об холодное железо перекладины.
- Но я хочу сделать «солнышко». Макс вот делает, и ему никто не запрещает. Он раскачивался все сильней, его волосы, русые, как у матери, трепал летний ветерок. Голубые глаза искрились счастьем.
- Макс на три года старше тебя. Через три  года я тоже разрешу тебе делать «солнышко». «Солнышком» он именовал полный оборот, стоя на качелях. Смотри, дождь начинается. Домой пойдем?
Действительно, туча пролила первые, крупные, теплые капли. Раскат грома, раскатистый, и далекий.
- Не-а. Я же не сахарный.
-Да уж, не сахарный. Но ты ведь не хочешь простудиться, и лето провести дома?
Мальчишка, в шортах и майке с Микки Маусом, лет шести, заметно пригорюнился. У подъезда раздался веселый смех – соседские ребята катались на велосипедах, радуясь дождю.
-Егор, айда с нами! – прокричал кто-то из них, высокий не по годам, долговязый пацаненок, в намокающей от начинающегося дождя футболке, болтающейся на куцых плечах – кумир и заводила местных малышей, Макс.
- Папа, можно велик взять? Я недолго, - молящий взгляд из под густой, как у отца, русой челки.
- Так и быть, по рукам, Гагарин. Только обещай не пытаться пока делать «солнышко» на качелях. Пока.… Пока не станешь взрослее.
- Окей, пап, не буду, - игривый, озорной взгляд из под челки. Он мне знаком, этот взгляд. Он означает, что сегодня же сорванец попробует «солнышко». Пусть. Только бы держался крепче за перекладины, да чтоб мама не увидела.
Дождь пошел сильнее, нарастая каждую минуту. Чудесный, летний дождь. Я поднял голову вверх, подставив лицо крупным, как виноградины, теплым каплям, и я был счастлив. Я наслаждался каждой секундой жизни.
- Пап?
-Да, сынок.
- Я люблю тебя. Напрягая колени, он старался замедлить темп качелей, делая смешное, серьезное лицо.
-Поймаешь меня?
- Ну прыгай. Ливень уже лил вовсю. Взрослые в компании детей, бежали к подъездам, накрывшись газетами, мамы с балконов звали детей домой, и убирали развешанное белье с веревок. Желтобрюхая туча растекалась по небу, все больше темнея. Там, за деревьями, на шоссе, машины проносились в потоках брызг, с включенными фарами и габаритными огнями. Внезапно потемнело.
- Бух!  - Егор прилетел прямо в мои объятия, испачкав мокрым песком мои брюки. Странно, ему было уже шесть лет, а от него до сих пор пахло молоком, совсем как от ежика-Джека, его любимца, который жил в аквариуме у него в комнате.
- Ты самый лучший папа.  – Он прижался носом к моей, выбритой до синевы щеке, мокро чмокнул и защекотал меня своими волосами. Раскат грома, в котором послышался еле слышный, посторонний звук – хлопок. Я почувствовал резкий укол в плечо, словно ожог, или укус пчелы. Оглянулся. На площадке никого не было. Детский смех исчез разом, стих, пропал, умер. Через долю секунды я понял, что мой сын затих, больше не смеется заливистым, счастливым смехом. И по моим рукам струится теперь горячий дождь. Я посмотрел на него. Он провел пальцем по моей шее, возле уха, словно хотел показать что-то.
«Смотри, как я качаюсь, смотри, пап, смотри!» Его взгляд…Полный восхищения. Он будто увидел что-то великолепное – как Макс крутит «солнышко» на качелях, или как его друзья у подъезда выделывают фокусы на велосипедах. Восторженный взгляд, устремленный в серое, дождливое небо. Теперь я знаю, что в тот момент мой сынишка увидел ангела.
Но в следующую секунду его дыхание прекратилось, а глаза подернула пелена, и они продолжали восхищенно смотреть вдаль. Только теперь я ощутил леденящий холод в правом плече, и увидел, что рукав моего белого пиджака потемнел. Я тяжело опустился на мокрый песок, продолжая сжимать тело моего ребенка в объятиях. Повалился на бок. Закричал, что было силы, левой рукой бил пощечины по лицу Егора, чтобы прогнать это страшное, восхищенное, выражение лица, застывшее, как у манекена. Еще стемнело. Я теперь едва различал верхушки лип и берез, во дворе дома. Или потемнело в глазах. Я моргнул. И в следующее мгновение увидел ее. Мою жену. Мать моего сына.
Я зарыдал, против воли.
- Родная, там Егор… Я в порядке, только плечо болит, порезался наверное, кровь бежит… Там Егор… Он простудился, наверное, или упал с качели. Или… я не знаю что… Черт, какой же я дурак, не усмотрел, а ты же говорила…
-Родная? И тут я все понял. Как будто разом спала пелена лжи. Эхом в голове прозвучали Володины слова – ей нужно в с е.
Ее лицо показалось мне серым, как асфальт. Все тем же, но будто кто-то его отобрал у нее. И этот кто-то стоял сейчас надо мной. Ее лицо будто высечено из скалы, грубой, неумелой рукой скульптора. Эти глаза, с милыми, едва заметными морщинками в уголках...Они излучали холодное презрение. Ее лицо... Такое Родное… и Чужое… В уголке глаза статуи мелькнула слезинка. Или дождевая капля. Шум ливня спадал, но солнце не выходило, и вокруг не было ни души. Не в силах больше смотреть на изваяние, бывшее моей женой; я пополз, животом чувствуя холод мокрого асфальта. Пополз к Егору, который распростерся на песке, раскинув руки, словно сломанная жестоким кукловодом марионетка. Запустил пальцы в его волосы, поднимая его голову. Мысли путались в моей голове. Обессилев, я сдался. Кто-то перевернул меня на спину, и я пополз назад, ткнулся лицом во что-то теплое, ощутив на губах вкус собственной крови. Она смотрела на меня а я – на нее. Завороженно. Словно мой сын в последнюю секунду своей жизни. Любимая…. Мать моего ребенка… Статуя. Нет, злая, жуткая богиня, из самого страшного фильма ужасов, который еще не сняли. Я смотрел в центр ствола пистолета, который сжимала ее кисть. В самый центр. В темную точку. Тьма, выползавшая из центра ствола, разрасталась, заполняя затхлым, спертым воздухом все вокруг, безвозвратно избавляясь от летней свежести. В глазах зарябило, но она отвернулась, в тот момент, когда запястье ее слегка дернулось, она нажала на курок  - каскад соломенных волос ниспадал на ее плечи. На мгновение я вновь ощутил ее запах – как у Егора, только с примесью моих любимых духов. И все начало гаснуть. Или мир проваливался куда то в бездну, или я летел на дно глубокого колодца, в точности как Алиса в Страну Чудес, но в растерянности и ужасе, как слепой котенок. Я потерял сознание и темнота колодца, и ощущения падения не пугали меня теперь. На дне колодца, облокотившись на скользкую, поросшую мхом стену, сидел мистер Белый Кролик, одетый в смокинг, пил чай из чашки без донышка, и, заливаясь адским смехом, смотрел кино, которое высвечивал невидимый проектор на выпуклых булыжниках. Кино из моей памяти.

***
- Послушай, Александр, ты уверен в своем решении? Мой однокашник по университету, давний друг, компаньон по бизнесу озадаченно смотрел на меня, не веря своим ушам.
- Отправить ее на встречу с финнами, да еще наделить такими полномочиями! Ты хоть понимаешь, что значит для нас эта сделка? – Владимир смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Он не притронулся к еде, зато я уплетал салат из омаров, после тарелки великолепного крабового супа.
- Ты сомневаешься в ней? Думаешь, ей финны не по зубам? – прикончив салат, я с удовольствием откинулся в кресле, кивнув официанту. Тот сию минуту оказался рядом:
-Что-нибудь еще, господа? - учтиво наклонился он.
-Спасибо, все было великолепно, - ответил я, положив салфетку на край стола. – Счет, пожалуйста. Прости, ты не будешь это есть?- Володя продолжал смотреть на меня так, как будто я вдруг вступил в секту и собираюсь купить домик в деревне и заняться огородом, а наш общий бизнес отдать какой-нибудь благотворительной организации.
- Послушай, я понимаю, ты любишь ее и все такое, но… - Я же сказал, ничего не нужно! – повысив голос, он раздраженно бросил официанту, который выжидающе стоял неподалеку. Официант, кивнув, исчез.
-Но этим ты лишаешь себя привилегий, последней подписи, и… с тобой перестанут считаться! Пойми, ты становишься ее к о н с у л ь т а н т о м, только и всего! Да что с тобой, черт тебя возьми! Вика мне двоих родила, а я же не начал заниматься садоводством! Ффу, черт, - немного поостыв, он вытер вспотевший лоб белоснежным краем салфетки. Прости… Последний год твориться что-то неладное, Саня. Я про холдинг «Орими Айс Рефреджирэйторс». И про «Колд Пойнт», и про «Лестерсес». Пока не уверен, но вскоре, думаю, смогу тебя удивить. И про то, черт тебя побери, что год назад твоя Светочка была помощником твоей секретарши, а теперь метит на пост председателя совета директоров нашей компании, нашей, не забывай об этом. – Он одним махом опустошил содержимое бокала с виски, лед в котором почти расплавился, оставались одни маленькие, белые шарики.
- Ты ничего не забыл? – резко ответил я.
- Ты про сделку, полгода назад, которую она заключила с концерном «Бимини»? Открой глаза, итальянцам позарез был нужен этот контракт. Ты знаешь, что у себя им пришлось уволить десять тысяч человек. Они жаждали слияния с «Полар Стар». Удивлен, что они не бросились перед ней на колени вместо разговоров об инвестиционном климате в регионе, в стране в целом, и об остальном дерьме. Все это видят, все, кроме тебя. Да что с тобой, черт тебя побери? Выдохнув, я отодвинул стул:
- Что ты хочешь от меня? Она моя жена, к тому же она прекрасно разбирается в нашем деле. К тому же, скажу тебе как другу, ты знаешь, чем для меня явился наш брак. И рождение Егора, в особенности. Дьявол, мне сорок семь, я был женат пять раз, но все эти суки только обирали меня, и ни одна не родила ребенка, а я мечтаю о детях с двадцати пяти. К тому же я подустал. Я больше не могу жить в таком ритме, Володя. Я всегда ценил тебя, твой вклад в нашем бизнесе, с того времени, когда мы еще перепродавали Шведские холодильники, уходили от налогов, отбивались от рэкета. -Завтра я намерен созвать совет директоров и выдвинуть твою кандидатуру на пост председателя. Будь уверен, партнеры проголосуют за тебя. И еще… я всегда ценил нашу дружбу, старый друг. – я протянул руку, которую он пожал.
- Речь не об этом.
- Разговор окончен, - я попытался сказать это как можно мягче
- Я тоже, Саня, Ценю все. И помню,  – ответил он, вставая, и заметно погрустнев, добавил:
-Жаль только, что ты не понял. Ей не нужна твоя…должность. ЕЙ НУЖНО ВСЕ. Помни это. И…ради Бога, будь осторожен. Через секунду дверь ресторана закрылась, звякнув серебряными колокольчиками…
***
…
- Милый?
- Ммм…Что? Ты вернулась… - я приподнялся на кровати. Она стояла на пороге спальни. Я уже спал, уложив Егора. Включила свет.
- Я СДЕЛАЛА ЭТО! Слышишь, я уломала их! Завтра акции нашей…твоей, компании взлетят минимум на три пункта! Финны у нас в кармане – этим контрактом мы удвоим наши активы, упрочив положение на европейском рынке! Полар Стар выходит на мировой рынок!!! Рррр – нам нужно это отметить! – она мило изобразила рычащего тигренка, смешно наморщив нос. Я принесу шампанского. Что ты будешь? Виски?
Она была вне себя от восторга. Милое, словно с той детской шоколадки, лицо, только женственное. И чертовски сексуальное. Она обладала какой-то естественной, растительной, льнущей сексуальностью. Она могла свести с ума любого, не прилагая к этому ни малейшего усилия – очень редкое женское качество. Ее глаза горели возбуждением, с примесью алкоголя. Она подошла к окну – Точно, слабый запах бренди в шлейфе ее духов от Дживанши.
-Слушай, теперь нужно подумать об Азии. Она смотрела в окно нашей квартиры – мы занимали Пентхауз в самом центре Москвы, смотрела вниз, на вереницу дрожащих огней. Пузырьки шампанского в ее бокале строчками поднимались с донышка. Я не притронулся к виски.
- Слушай, сходи, поцелуй Егора. Ты ведь почти его не видишь. Я полчаса назад его уложил, может, не спит еще.
- А что, смотаюсь в Гонконг на той неделе. Прощупаем рынок, проглотим пару мелких, а можно и покрупней, компаний, и откроем представительство. А там, чем черт не шутит…Правда, израсходуем часть активов, да и прибыль не сразу, зато перспективы – долгосрочные, с финнами теперь мы можем себе это позволить…
 - Света! Ты не слышишь меня? – я прервал ее на полуслове. Она обернулась. Такая прекрасная в черном, облегающем платье. Черт, как же ей идет черное…Такая молодая, такая желанная. Почему-то вспомнилось, как я брился утром перед зеркалом, проснувшись как всегда, с утра один – Свету уже увез мой водитель – я показался себе таким старым – щетина, с блеском седины, слегка полное лицо, набрякшие, после сна, и вечернего виски, веки… Она обернулась от окна. Во взгляде ее, как мне показалось, мелькнуло недовольство. Впрочем, наверное, только показалось.
-Егорка? Так он спит ведь уже. Заходила, перед тем как зайти к тебе. Спит, зайка н а ш. Знаешь, у него твоя привычка – кладет руку на затылок, другую, в кулачок, перед собой.
- Поцелуй меня? – я сел на кровати, притянул ее к себе. Она поцеловала, наклонившись, ее губы – коротко, словно крылья бабочки коснулись моих губ. Я не отпускал ее.
-Любимый, прости, знаешь, как я устала? Господи, шесть часов переговоров в их сраном, душном офисе. Представляешь, у них сломался кондиционер, - Она разразилась хохотом. Они же, как и мы, милый, производят холодильники, промышленное оборудование и кондиционеры, ты знаешь. Так вот, их дерьмовый кондер сломался и испустил дух. Только представь себе их лица! – Она еще долго не могла успокоиться, описывая выражения лиц членов правления.
- Ложись спать, я скоро приду. Мне нужно принять душ.
-Ок, я тебя жду.
Через полчаса она зашла в спальню. На ее плечи был накинут шелковый японский  халат гейши, с цветами сакуры. И больше ничего. Она выключила свет, сбросив халат.
….Она страстно целовала меня, а из головы не выходил дневной разговор с Володей.
- Послушай, про Гонконг, что ты имела ввиду, когда сказала, что мы проглотим пару мелких компаний? Ее губы оторвались от моей груди. На месте, где они только что были, я почувствовал холод.
-Как «Колд Пойнт», или как «Лестерсес»? Я смотрел в ее глаза. Она отвела взгляд.
-Да как ты мог подумать…Да я бы никогда…Она соскочила с кровати, запахнув халат. - Да ты сошел с ума! Тронулся, а все из-за выпивки. Конечно, сидишь тут, напиваешься целыми днями, что тебе еще думать? Постой, до меня дошло – это Вовка. Так ведь?- Она начала ходить по комнате взад-вперед, то и дело поправляя полы халата. -  Старый пердун! Это он? Вы встречались сегодня? Ничтожество, чертов  вечный нытик и неудачник! Это он тебе сказал? Он возненавидел меня с самого начала…Он…
- Ты забыла кое-что.
-Что? – она в растерянности посмотрела на меня.
-Владимир на четыре года моложе меня. И мой единственный лучший друг. Я вышел из спальни, закрыв за собой дверь. Прислушался. Все было тихо. Ни причитаний, ни крепких словечек. Минутой позже, вернувшись из спальни Егора, я застал ее спящей. Безмятежно… Всю ночь я сидел в кресле, курил и смотрел на нее…И на фотографию с нашей свадьбы. На ней, на щеке у меня еще не зажила царапина со времени той аварии, которая свела нас вместе. Она никогда не вспоминала об этом дне, который чудом свел нас вместе, зато я думал о нем очень часто. А ведь близко было, - подумал я. А она меня спасла. Так что глупо было бы думать что… К тому же Егор… Она ведь первым делом зашла к нему… Я вышел из комнаты, зашел в ванную. Посмотрел в зеркало, провел рукой по волосам. Ну и что, что слегка лысоват. Эти морщины под глазами, на лбу. Все равно еще в отличной форме. Да и с этим…вроде, проблем не было, таблетками не пользуюсь. Чушь, она любит тебя. Глупо даже предполагать…У дверей спальни мне показалось, что я слышу ее голос… Открыл – нет, она спит. Все в порядке, спит сын, словно ангел. Спит жена. А ты просто идиот, если сомневаешься. Я прилег рядом, почувствовав, как она вздрогнула – в детстве мама говорила мне, что так бывает, когда растешь. Егор тоже вздрагивает во сне… Сон сморил мои веки… Отче, наш, Сущий На Небесах...Спасибо тебе, Господи, за жену и за сына.…С этими мыслями я уснул, в час, когда за окнами забрезжил рассвет… Едва заметная точка – в углу экрана… Еще одна. Изображение пропало – экран был бел…

Перерыв. Могу поклясться, что я услышал трепыхание кинопленки в будке киномеханика. Сейчас заменят пленку, и… Снова тьма, испещренная яркими точечками. Я всматривался в нее, так, что заболели глаза. Вдруг выпуклая стена колодца ярко осветилась лучом загадочного проектора. Просто белый экран – манящий, словно чистый, белый лист, на котором все можно начать сначала. Переписать судьбу, заранее зная сценарий. Что может быть лучше? Мои руки невольно потянулись к чисто-белому квадрату. Вдруг я увидел его – Мистера Кролика. Он сидел рядом со мной, в этом импровизированном кинотеатре, и улыбался, словно его блохастый знакомый по Зазеркалью. Смокинг его был в крошках от чипсов.
-Ррр, - произнес он, став поразительно похожим…на нее! Что же будет дальше? – он отправил в пасть очередную порцию чипсов…Я мучительно всматривался в экран, который начал слабо мерцать. Мне не хотелось смотреть. Но я не мог отвести взгляд…

***
Я витал над кроватью, на которой, закрытое одеялом до подбородка, опутанное всевозможными трубками и проводами, лежало мое тело. Голова была обрита наголо.
Сквозь туман забытья до меня доносились обрывки разговора:
- Его доставили сюда прямо с детской площадки. Мальчишка не выжил, нет. У него пулевое в плечо, пустяк, пуля прошла на вылет, и пулевое ранение в голову. Здесь все серьезнее, - человек в белом халате смотрел на рентгеновский снимок черепа:
-Пуля прошла по касательной, вот здесь, в лобной части, - он указал на отчетливую кривую на снимке, - и вошла чуть выше виска, на семь сантиметров вглубь, чудом не задев левое полушарие. К сожалению, подобное ранение неоперабельно. Любое вмешательство гарантировано повлечет за собой его смерть. Хотите знать, что я думаю, - человек в белом халате обратился к мужчине в строгом сером костюме-тройке, с кожаным портфелем в правой руке:
- Если он поправится, то в лучшем случае остаток жизни проведет в инвалидном кресле. Если же этот кусочек свинца в его черепе сдвинется хоть на сотую долю миллиметра, если, например, он чихнет, бедняга навсегда останется идиотом, если не умрет от инсульта в ту же секунду. Будет жить, как Алиса в Зазеркалье... – доктор хохотнул, и, кашлянув, продолжил: Хотя, если он выживет, за ним будет интересно понаблюдать...
- О чем это вы?
- Эта часть мозга, - доктор провел шариковой ручкой по снимку, - отвечает за сновидения, за память, и выдает чумовые галлюцинации, если вы, что называется, под кайфом. Присутствие инородного тела в этой области черепа непременно повлечет изменения в работе головного мозга. В шестидесятых в Америке проводились подобные исследования, но их признали несостоятельными из-за большого процента смертности среди реципиентов. Однако некоторые до сих пор сверлят себе дырки в темени для «связи с космосом». – Доктор расхохотался, поправив очки на переносице.
-Что вы намерены делать? – спросил мужчина в костюме – тройке.
- Необходимые реанимационные мероприятия проведены, остается только ждать результатов. Пока он останется здесь, в институте Сербского. Если будут улучшения, его переведут в медицинское учреждение при СИзО №3, а после решения суда –
не знаю, но, повторяю, интересно было бы понаблюдать за ним. Такое положение инородного тела в голове уникально, поверьте мне.
- Как адвокат этого несчастного, вы можете мне поведать, в чем его обвиняют? – поинтересовался доктор.
-Скажу только, что этот человек обвиняется в организации нескольких заказных убийств членов советов директоров крупных иностранных компаний. ФСБ совместно с прокуратурой произвели выемку документов в его офисе. Он заключал сделки с конкурирующими фирмами и устранял их руководителей, поглощая при этом эти фирмы. В общем, разные грязные делишки, замешанные на крови и деньгах. Очень больших деньгах. Этот сукин сын не остановился даже перед убийством своего партнера, как рассказали сыщики, друга со студенческих времен, с которым они начинали вместе этот бизнес. Он найден мертвым за пару часов до того, как в этого стреляли. Наверняка, мафия, или еще кто-нибудь – следствию еще предстоит выяснить. Его жена в шоке, и слышать о нем не хочет – еще бы, из - за этого подлюги погиб их  ребенок. А что до него -  убийца, опрафанившись из винтовки, из «ТТ» произвел контрольный выстрел в голову – тот самый, который вас так поразил.
- Знаете, профессор, хоть и нехорошо так говорить, всем было бы лучше, если бы вы не очень старались его вытащить, включая, наверное, и его  тоже...
Свет погас, они ушли, заперев дверь в палату. Я погрузился в пучину бреда, где, как обрывки осенней листвы, проносились воспоминания – подвенечное платье, голубое, без единого облачка, небо...Роддом, где я впервые взял на руки Егора, а она сказала, что чувствует себя как Рой Джонс после боя с Флойдом Мейуэзером...Ее улыбки, прикосновения, поцелуи...те три дня медового месяца, когда мы совсем не выходили из номера отеля на побережье...
Потом был холод....****ский холод, и снег, от которого не спастись ни шубами, ни шапками, ничем. Как будто весь мир растворился в этой морозной пелене. Я просыпался от сладкого сна, который был небольшим пластом моей жизни. В моей жизни было несколько ошибок, но я расставался с этими женщинами легко, просто глядя в их бездушные, дешевые, словно фэйк-бриллианты, глаза, без малейшего сожаления. Сожалел лишь о времени – эти дешевки отняли лучшие годы моей жизни. Все сводилось к одному – к деньгам и сексу – впрочем второе было, как правило, эквивалентом первому. Или первое – второму – теперь насрать. Хотя, надо признать – из за склонности к романтизму, с каждой из них я был счастлив по своему, по крайней мере, несколько месяцев, пока я не снимал «розовые очки». Но мирился и с этим, в конце концов, давно понял, что секс, почти все, что нужно мужчине, физиологически. Хотеть чего-то большего – напрашиваться на крупные неприятности. Вот Володя-совсем другое дело. Жена – красавица. В самые трудные времена была с ним. Трое детишек – очаровашек, две девочки и мальчик. Толковый менеджер, он двадцать лет заряжал меня оптимизмом, когда после очередного краха моей семейной жизни находил меня в барах и вез домой на своей вечной «девятке», а его Катя всегда кормила меня с утра супом, и мило улыбаясь, говорила, что все у меня еще впереди....
Только вот нет теперь Володи, а Катя на суде сидела с потемневшим от горя лицом, и укоризненно смотрела на меня, пока судья монотонно читал приговор, и у меня мурашки были по телу от ее взгляда. Жутко болела голова – так, что темнело в глазах. Вдруг, во время перерыва, перед которым мой адвокат вяло произносил речь, превознося мою законопослушность, в зал вошла она. Шиншилловое манто от кутюрье, которое я ей подарил в прошлом году, она небрежно бросила на откидное кресло, и окинула меня презрительным взглядом, меня передернуло – родной человечек, каждую черту лица которого ты знал и обожал столько лет, теперь, нет, это выше сил человека. И  я лишь смотрел на нее, надеясь увидеть столь знакомое ласково-нежное выражение, но ее глаза были холоднее глаз тех шлюх, что были до нее в моей жизни. И, когда судья произнес приговор, кто-то произнес в моей голове:
« – она ведь стреляла в тебя. Без сожаления - прямо в лоб. А еще раньше она прикончила собственного ребенка». Сука. Чертова, бешеная сука. Я доберусь до тебя, чего бы мне это не стоило. ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ, ЧЕРТОВА ****Ь,Я ПРИДУ К ТЕБЕ, и ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ, ЧТО РОДИЛАСЬ НА СВЕТ, И ЧТО НЕ ВЫСТРЕЛИЛА ДВАЖДЫ!!!Я захлебывался от ярости, хватался за решетку, два мента пытались усадить меня на место, судья стучала молотком и вдруг в этой суматохе в ее глазах я увидел то, что придает мне силы до сих пор – это был СТРАХ. Страх того, что я приду к ней. Что ее идеальный план вдруг даст осечку, и придется платить. За все. Потом - на секунду увидел себя со стороны – охранники пытались заткнуть мне рот, скручивая руки за спину. Вопящему, брызжущему слюной, седому, взъерошенному старику. Падая на пол, я увидел, как она встала и ушла, под руку с каким то молодым щеголем. Судья продолжил, закончив – шесть лет строгого режима, оставив за собой право превысить срок, так как следствие еще не вполне установило мою причастность к убийствам в Москве. Без апелляций и обжалования. Без надежды. Но пуля в моей голове говорила мне, что еще не все потеряно. Когда лишаешься надежды, даже твой убийца может стать твоим мессией. Все два года, которые я провел за решеткой, я следил за ней. Знал и про особняк на Рублевке, и про Снежную Королеву – прозвище, данное журналистами – она владела двадцатью пятью предприятиями холодильного оборудования по всему миру, и про ее брак с кинозвездой. Убирал дерьмо в свинарнике, а в промежутках читал газеты..И вот, неделю назад, я сбежал. Прямо под Рождество, когда водка, сон и мороз сморили вертухаев. Никто не заметил, как я прорвался через «колючку» Потом сел в товарняк и доехал до города. Как ютился в подвалах и  подъездах пятиэтажек, пил денатурат с бомжами, закусывая быстрорастворимым картофельным пюре, которое отдавало пластмассой. Как снова и снова садился в товарняки, и наконец, добрался до окраин Подмосковья. Я ехал к ней, на Рублевку. Предвкушал, как войду в ее уютный дом, и разнесу ей голову из обреза, который украл во время ночного торжества в подвале с бомжами. В обрезе, бережно завернутом в газету и спрятанным в пакет был всего один патрон. 25 граммов пороха и пуля 12го калибра. Более, чем достаточно, чтобы разнести ее череп. Но, вот черт, пакет я оставил в товарняке с бревнами, и теперь все, сдаюсь. Мечта придти к ней и заглянуть в ее испуганные глаза вновь стала призрачной. Ну и хер с ним. ТЕПЕРЬ Я ПРОСТО ХОТЕЛ УМЕРЕТЬ. Я очнулся в салоне автомобиля, мчащегося на бешеной скорости. Меня тошнило. За черным стеклом бесновалась вьюга. Страшно хотелось открыть окно, полной грудью вдохнуть мороз. В машине сильно пахло. Нет, жутко воняло застоялой кровью, как на скотобойне. Запах чувствовался даже во рту, как если бы мне ударили в лицо, или я прикусил губу. Но не было сил даже шевельнуть рукой. Я попытался разглядеть водителя, но бесполезно. Только видел край руля, слегка подруливающий край баранки и все. Смешанные чувства овладели мной, когда я понял причину тошноты. На переднем сиденье сидел старый знакомый по Зазеркалью – мистер белый Кролик. Его смокинг был в бурых пятнах, и крошках от чипсов, которые он, видимо забыл стряхнуть с прошлого импровизированного киносеанса. Усатая, ухмыляющаяся физиономия его даже не шелохнулась, как у чревовещателя, когда он произнес:
- Узнаешь? – И резко поднял что-то с пола. Это была голова той, которой я столь страстно желал отомстить. Соломенные волосы превратились в бурое месиво, в тряпку, с которой что-то капало. Рот мертвой был перекошен и покрыт клочьями пены.
-Доволен?- чревовещательный Кролик улыбнулся, обнажив острые, коричневые клыки. Я не ответил. Сдерживал рвоту.
- Тогда познакомься, - ублюдок поднял с пола голову другого трупа, мужчины. Я узнал свалявшиеся, седые волосы, клочьями свисавшие по безвольным плечам. Боже мой, это ведь я!Ее голова, с перекошенным лицом, будто вылепленным из желтоватого воска, открыла мутные глаза и заговорила хрипло:
- Убит мусорами. Ты убил ее, они убили тебя. Счастливый такой конец. Конечно, в аду вам дадут наиграться на всю-ю-ю катушку... Тебе выбирать. Близится конец пути. Выбирай, кому молиться. Сегодня особенный день. Рождество. День Исполнения желаний мертвецов, милый. РРР... Кролик  захохотал, скрещивая головы покойников в иррациональном поцелуе. Я зажмурился. Перед глазами проносилась жизнь. Первый поцелуй в кинотеатре. Первое «люблю», первый завтрак в постель. Рождение сына, ее улыбка и поцелуй горячих, сухих губ... Чертов Рой Джонс и чертов Мэйуэзер...Спасибо Тебе Господи, за жену и сына... И Холод.  Чувства уходили, гасли, как экран Советского телевизора. Раз, и лишь радужная точка в конце темного, необъятного коридора. Вот исчезла и она, унося всю боль, все воспоминания. Сбылось – ничего больше не беспокоило, все безразлично, как круги на воде... Я был мертв...
Тепло. Вот черт, наконец, то тепло. Салон автомобиля. Тепло и темно, лишь едва слышно мерное гудение двигателя и шум колес по снежной трассе. И голова не болит. Боль ушла, с ней пропала тошнота, мучившая меня с момента смерти Егора.... Егор - кто это? Секунду назад я знал ответ – теперь – нет. Память растворялась, как кусок сахара в кружке с кофе. Мерное шуршание шин по снегу вдруг сменилось чем-то другим. Шумом летнего дождя. Ливня. И вслед за этим исчезла горечь воспоминаний, сгинуло все, в одно мгновение – холод, мучивший меня, боль утраты, все исчезло. Кто-то отпускал меня на свободу, Тот кто услышал мои молитвы, и сделал подарок-Шанс начать все сначала... Вот так разом – все кончилось. Я открыл глаза. Летний дождь. Дымок сигареты, уносившийся в приоткрытое окно моего Сааба. Де жа вю, твою мать. И мистер Белый Кролик на пассажирском сиденье. Он Щелкнул пальцами, хохотнул, и исчез. На месте, где он только что сидел, остался затертый, газетный сверток, всунутый в полиэтиленовый пакет, из которого торчал ствол обреза, покрытый ржавчиной, но как и что он здесь делает, а главное, для чего – я не знал. Знал только, что опаздываю на встречу. Если не успею – от сделки будет зависеть будущее моей фирмы. Поэтому я жал на всю катушку. Машину занесло, сквозь бурлящий дождевой поток я едва мог рассмотреть, что происходит. Тень. Грузовик. Удар. И тьма. Вечность спустя, я вывалился из машины. Снова болела голова. Жутко. Я опустился на колени, почувствовал мокрый асфальт, как холодные капли тяжело бьют по спине, затекая за шиворот пиджака. Сквозь пелену дождя я разглядел грузовик-тягач лежащий на боку в кювете. Спотыкаясь, свалился в канаву, перепачкавшись глиной. Дворники, мерно гудя, сбрасывали со стекла комки грязи и травы. Открыл дверцу кабины. И увидел ее. Россыпь соломенных волос под съехавшей набок, бейсболкой. Курносый, смешной, чуть вздернутый кверху, нос. И веснушки. Она тихо застонала. Я взял ее за подбородок.... Мои губы прижались к ее губам, и это было прекрасно. Дыши... Во имя Всего Святого, Дыши. На моих губах остались крошки от картофельных чипсов – точно, на ее коленях, обтянутых джинсами, полупустой пакет. Я склонился над ней, и под ладонью ощутил мокрую полиэтиленовую пленку. Пакет из машины. Под мокрой, скользкой поверхностью прощупывался обрез ружья – холодный, как скала. Почему-то я должен его взять... Просто должен. Я порвал пакет. Обрез  удобно скользнул в руку. Она открыла глаза, и я утонул в них. Какая же она красивая... Мое дыхание спасло ее. Впервые в жизни я был счастлив, но что-то давило на меня. Я поднял ружье,  я не мог противиться. Она смотрела на меня. В ее наивно-детских голубых глазах метался страх, в долю секунды перешедший в уверенность неотвратимого. Щелкнул затвор, с ржавого  дула обреза капала вода, оставляя на ее щеке бурые подтеки. Я улыбался, я был счастлив.. Кажется, я влюблен...