Ветер. Отрывок из повести Апология

А за окном буйствовал ветер. Я узнал его. Это был тот самый ветер, который полтора года назад кудрявил чёлки бирюзовых волн, наполнял спокойной и уверенной силой далёкий белый парус, заботливо поддерживал чайку в её смелом полёте, а меня – в счастливом одиночестве, ненадолго подаренном июльским крымским утром. Я не только узнал его, но и, как мне показалось, разгадал смысл той древней баллады, которую он исполнял. В ней мне слышался недовольный ропот уставшего посредника между небом и землёй, обременённого нескончаемой скорбной миссией. Я подумал, насколько должно быть утомительно летать и собирать по всей земле, во всех её уголках – во дворцах и хижинах, под куполами церквей и крышами больниц, в глубоких шахтах и на терпящих бедствие кораблях, на полях сражений и в тиши кабинетов – и доставлять Богу неподъёмный груз, состоящий из молитв, заклинаний, воплей и просьб о помощи всех живых существ, населяющих планету. Какой силой нужно для этого обладать? Во сто, в тысячу крат большей, чем та, которую современные метеорологи измеряют по двенадцатибальной шкале!
В ту ночь я почти слился с ветром в его обречённом бунте, чувствуя каждый его вздох, каждый всхлип, каждый стон. Я слышал нервное постукивание по металлическому карнизу и протяжный гул мощного потока, уносившего из-под куполов Андреевской церкви невидимое полотно печали и веры, сотканное молитвами прихожан. Я вглядывался в языческий танец обнажённых деревьев и представлял себя одним из них, окоченевшим в холодных объятиях обозлённого ветра.
И всё-таки в сумбуре распадавшегося на части мира, в какофонии пугающих звуков, в нахлынувшей тоске я сумел заметить некую неземную гармонию, точнее, упорядоченную последовательность. Мне вдруг ясно представилось, как обезумевший от человеческого горя ветер наконец-то принесёт его Богу, передаст словно эстафетную палочку и вернётся назад на землю с помощью, прощением и добром. А Бог, принявший и растворивший в себе эту боль, будет молиться своему Супер-Богу и просить его облегчить страдания точно так же, как молятся и просят о помощи тысячи прихожан Андреевской или любой другой церкви, мечети, костёла.
Если в прежней жизни такой бойкий мазок на картине моего мировоззрения позабавил бы меня, взволновал бы новизной, то в ветреной круговерти той ночи он ещё более сгустил обступившую меня муть и усилил отчаяние. Перед моим потухшим взором предстала небесная лестница, на ступеньках которой восседали разные по величине и значимости Боги. Все они выглядели озабоченными и уставшими от своих судеб, от собственного бессмертия, от бесконечного потока человеческого горя… Они молились друг другу, и была в той молитве какая-то замкнутая обречённость и метафизическая неразрешимость. Жизнь будто на миг приоткрылась и показала мне под яркими и привлекательными одеждами своё дряхлое, сутулое, морщинистое тело. Бесплодное тощее тело умирающей жизни. Всё земное, ещё совсем недавно такое весомое и значительное, вдруг как перед смертью обесценилось, потеряло смысл, сгинуло в ночной мгле. Заснул я под утро, когда отяжелевший ветер, в очередной раз смирившись со своей незавидной миссией, внезапно покинул землю.