Покой

ПОКОЙ

 
               

                Покой - Requiem (лат.)

“Не ваше дело знать времена и сроки"               
                Иисус               
               

   На противоположном берегу озера есть небольшая деревушка под названием “Ангелово”. Четыреста лет назад там жил обыкновенный поп по имени Сысой. Мужицкое имя это носит сейчас самый большой колокол на звоннице Митрополичьего двора. Он весит две тысячи пудов, а звон его слышен – за двадцать километров.
   Сын Сысоя, Иона, сумел выбиться из простых священников в князья церкви и занять один из высших постов в церковной иерархии: Иона Сысоевич становится митрополитом. И до сих пор призрак Ионы бродит по тёмным и мрачным переходам. И тень его плывёт то медленно, то проносится с огромной скоростью как большая чёрная птица – красивая и трагичная. И видит он всё…



               
                Глава 1               
                Киноконцертный зал “Сказочник”

   
-У меня рубаха в клетку, загорает только грудь…
Вот так с шутками и прибаутками жил на этом свете похмельный слесарь-универсал, мастер на все руки Николай Долбаков.
-Хорошо бы нам под вечер поиметь кого-нибудь…
Вторил ему лучший друг Кузя Кладбищев. Коля с Кузей пили три дня.
-Потряхивает, - говорил Коля.
-Колотун, - отвечал Кузя.
   Два дня подряд пили у любовницы Кузи - Марины. Марина, слегка дебильноватая тётка неопределённого возраста, переносила эти выкрутасы друзей стойко и инфантильно.
-Мари, - сказал Кузя, выпив стакан, - мы с Колей парни хоть куда…
-Вот-вот, - засмеялась Марина, - туда вас и замели на прошлой неделе. На работу акт из медвытрезвителя пришёл.
-Половой что ли? – удивился Коля.
-Там знаете чего написано? – не обратила на него внимания Марина.
-Знаем! – засмеялись, Кузя с Колей, - что ребята мы классные, одно загляденье. Можно сказать красавцы, прямо на доску почёта…
-Так вот, там написано: “Николай Долбаков непристойно выражался и предлагал работникам мед вытрезвителя промерять линейкой его половой орган.”
-Короче, - сделала вывод Марина, - ты Колюня всех уверял, что такого во всём городе не найти. Просто отпад. А что до работы, так он у тебя стахановец.
-Тут я перегнул, - приуныл Коля.
-А ты Кузя, - продолжала Марина, - декламировал неприличные стихи. Говорил, что лично знал Евтушенко и пил на брудершафт с Вознесенским.
- А кто его знает, может и пил. Я когда пью, помню плохо.
   На третий день, под вечер, пьянку продолжили на работе, там пить было интересней. Коля с Кузей работали сантехниками в киноконцертном зале “Сказочник”. Митрополичий двор, на территории которого стоял “Сказочник”, выплыл из темноты тихо и внезапно, как корабль-призрак. Стены резко падали, в перспективе, а купола, взмыв над городом, замерли в своём величии легко и непринуждённо.
    Настойчивые звонки в массивные двери. Коля с Кузей рвутся на работу. Двери открыл плохо проспавшийся охранник Степан Поганов.
-Вот сволочная работа, - ворчал страж музея-заповедника, - шастают тут всякие чмыри, поспать не дают. Только прикорнул, только сон интересный начался…
-Как тут же надо поработать, - закончил за него Кузя.
-Не хрен спать Степашка, так всю жизнь проспишь. А ведь, сколько ещё не… выпито!
Друзья собутыльники прошмыгнули в киноконцертный зал “Сказочник”, как две воровские тени.
-Вот моя деревня, вот мой дом родной, - произнёс хрипло Кузя.
-Слушай, - спросил Коля, - а что это за ребята?
-Кто?
-Да эти, Вознесенский с Евтушенко, кореша твои что ли?
-Нет, - серьёзно сказал Кузя, - это поэты.
-Стихи – фуфло. Не люблю, - веско произнёс Коля.
-Не скажи. Вот, например: “В переулках мрачных юность заблудилась, там любовь застыла и не переменилась…”
-Это кто написал?
-Я, - смущённо ответил Кузя. – Так, балуюсь на досуге. Давай выпьем.
Выпили. Закусили килькой в томатном соусе. Старинные стены музея хранили свои пыльные тайны. Кузя с Колей помолчали, думая каждый о чём-то своём, затем допили бутылку. Тишина навевала сон.
-Смотри Колян, - встрепенулся Кузя, - дед какой-то сидит.   
В углу комнаты зыбко и туманно вырисовывалась фигура Ионы. Коля тихо спал, уронив голову на стол в липких потёках и хлебных крош-ках.
-Ты кто, мохнорылый? – спросил удивлённо Кузя.
Иона долго молчал, затем заговорил. Кузя видел движение сухих старческих губ, но звуков не слышал. Слова как  образы возникали в пьяном мозгу, и Кузя понимал, что говорит Иона.
-Молодой человек, вы живёте слякотно и некрасиво. Пьёте, развратничаете. Наказание не за горами.
-Брось дедуся! Я атеист, - ответил развязно Кузя, - живу по законам марксизма-ленинизма.
 -Я даю вам шанс, - невозмутимо продолжал Иона, - вы попытаетесь спасти эти святые стены от катастрофы, а я попытаюсь спасти вас.
-Отстань, старче! Я материалист. Сегодня пью, завтра опохмеляюсь…
-Безнадёжно, - подумал Иона и растаял, пройдя сквозняком через древние стены. Он вышел по переходам на воздух, посмотрел в ночное небо и беззвучно заплакал от собственного бессилия.
-Завтра, - подумал он.
-Завтра, - сказал Кузя.
-Завтра, поддакнул проснувшийся Коля.
А завтра будет обязательно день. И придёт Он – Противящийся Богу. И с ним будет жуть. И исправить это, увы, невозможно.
               
               

                ОБЪЯВЛЕНИЕ
               
             СЕГОДНЯ, 12.09.01. ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ!
             ВЫСТУПАЮТ ЗВЁЗДЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО КИНО:
             ДМИТРИЙ РАЗВРАТЯН И БОРИС ПЬЯНИЦКИЙ.
             В ПРОГРАММЕ: ПЕСНИ, СТИХИ, ДИАЛОГИ С ПУБЛИКОЙ.
             А ТАК ЖЕ РАЗГОВОР ПО ДУШАМ С КАНДИДАТОМ В
             ДЕПУТАТЫ ВОРОВАТЫМ А.С.
               
                Начало в 14 00
                Вход свободный
               

   Лорик Мельникова откинулась в кресле и с чувством глубокого удовлетворения рассматривала афишу.
-Белой акации гроздья пушистые… - Лорик со скрипом потянулась, затем глянула в зеркало. Маленькие чёрные глазки-бусинки, верхняя губа брезгливо вздёрнута, курносый носик как у двухмесячного поросёночка и розовые пухленькие щёчки.
-Эх, - вздохнула Лорик.
-Ох, - посочувствовало зеркало.
Заведующая киноконцертным залом немного подумала, затем разинула пасть и заорала не человечьим голосом:
-Мааарииинаааа!!!
В дверях на зов хозяйки показалась Марина-администратор. В левой руке ведро, в правой – половая тряпка.
-Да Лариса Алексеевна, слушаю.
   Директором киноконцертного зала “Сказочник” Лариса Алексеевна Мельникова работала пятый год. Жадность Лорика не имела границ. Её руки с детства гребли только в одну сторону – к себе любимой.
-Деньги – это всё, - говорила Лариса Алексеевна. Особенно симпатичны зелёного цвета, этакие крокодильчики. Хи, хи…
Любовь к деньгам привела Лору не скользкую стезю воровства.
-А как же иначе, - Возмущалась Лариса, - разве можно в этой жизни честно заработать?
-Нет, - отвечала ей бизнес-подруга Танька Тупицына. -  Честно заработать можно только триппер.
-Правильно Танюха! Надо брать все, что плохо лежит.
А плохо лежало в киноконцертном зале многое. Сначала Лора украла утюг, затем электрический чайник, видео  кассеты, стиральный порошок, занавески, канцелярские товары и даже ручку от швабры. Её Лариса Алексеевна оторвала с каким-то особым садистским наслаждением, произнося при этом:
-В хозяйстве всё пригодится.
  На фоне этой всепоглощающей жадности у Ларисы Алексеевны образовалась плохо сформировавшаяся фигура, язва и гнусный визгливый голос. Когда к ней пришла работать Софья Львовна Голдмахер, Лорик открыла для себя Клондайк. Не терпящим возражения тоном она произнесла:
-Софья Львовна, мы сошьём вам русский народный костюм, и будете фотографироваться с туристами за деньги. Ларису Алексеевну ничуть не смутили два обстоятельства. То, что Соня разменяла пятый десяток, и национальность у неё не соответствовала русскому народному костюму. Но как все лица еврейской национальности Софья Львовна быстро освоилась на новой работе и стала приносить реальный доход. Здесь возникает вопрос – кому? Ответ примитивен – Лорику. Подпитые туристы охотно фотографировались, заметно улучшая благосостояние Ларисы Алексеевны. Техника воровства, как и всё гениальное, была проста. Лора принесла из дома баночку, куда Соня складывала деньги. А потом, деньги из баночки перекочёвывали в карман Ларисы Алексеевны. Кое-какую мелочь Директор “Сказочника”, естественно, сдавала в бухгалтерию. Там  конечно понимали, что Лара ворует, но ничего сделать не могли. Но деньги, как мёд у Винни-Пуха, имели такую нехорошую особенность – таять, поэтому брать из баночки приходилось всё больше и больше. Денег, естественно, стало катастрофически не хватать, и Лорик потеряла сон и покой. А тут и язва напомнила о себе. Врач в больнице был конкретен:
-Будут деньги - буду лечить. Не будет бабок – загибайся.
Судьба – дама непредсказуемая. Софья Львовна, экая тварь, ушла на больничный, поэтому волшебная баночка была пуста, и Лариса жестоко страдала. “Загнусь”, - думала Лора, - близкие скорбеть не станут, ни дна им не покрышки.
-Марина, - Лариса Алексеевна сделала плаксивое лицо, - принесите таблетку от боли в желудке, у вас есть, я знаю.
-Одну минуточку, - сказала Марина, подумав, “Стрихнину бы тебе полкило да дерьма на лопате. Сожрала бы и ещё попросила – падла”
   Ближе к полудню приехали артисты с кандидатом в депутаты  А.С.Вороватым. В шестнадцать ноль ноль, как планировали, начался концерт. Сначала выступал Вороватый:
-Куда ведёт нас правительство? Да, куда? В помойную яму! И мы, как бараны, идём. Но я  помогу вам эту яму обойти!
Вороватый смахнул пот со лба платочком, на котором были вышиты слова: “Голосуй за А.С.Вороватого!”
-Итак, - продолжал кандидат, - если вы меня выберете, – не пожалеете. А сейчас наш гость Дима Развратян, вместе с другим замечательным артистом Борисом Пьяницким споют популярную песню. Дима с Борей обнялись и запели: “Не вешай нос гардемарины…” Сиворылый Боря только что проспался со страшного бодуна, поэтому слегка похрипывал. Допев, примерно до середины, Дима с ужасом стал понимать, что его опять прихватывает. Коньяк Вороватого явно пошёл не впрок.
   После концерта стали отвечать на вопросы обывателей, затем резво ускакали опохмеляться. Боря, проглотив полстакана, говорил:
-Мне в образ войти, ну прямо как два пальца… поцеловать.
За столом, который накрыли в небольшом зале для банкетов, сидели Лариса Мельникова с мужем Серёжей-мерином, местная журналистка, баба вёрткая и похабная, искусствоведы: Ракитина и её подруга Сима Виткевич. Все с восторгом смотрели на Пьяницкого. Боря с Димой каждые пять минут выпивали по полстакана коньяку и наперебой врали о том, какие они талантливые и знаменитые. Боря заврался уже до того, что заявил:
-Меня Камерон приглашал играть в своём новом фильме вместо Траволты, но я ему заявил: ”Пошёл ты в жопу со своим фильмом. Я патриот”.
Тут даже искушённый Дима обалдел.
-Душечка, - обратилась Виткевич к Ракитиной, - передай, пожалуйста, сахар.
-Конечно, милочка, - сказала Ракитина, - и бросила  к Симе в чашку один кусочек.
-Вот сука жадная, - вздохнула милочка.
-Эта жидовка так весь сахар сожрёт,- гадливо улыбнулась душечка.
 В глубине зала мелькнула призрачная фигура Ионы.
-А это что за дед тут шляется? –  спросил Борюсик.
-Ты что, Боря, – удивился Дима, - до чертей напился? Никого здесь нет.
  Лорик Мельникова положила глаз на Пьяницкого, а похабная журналистка обхаживала Диму.  “Бабец ничего”, - думал пьяный Боря, - “титястый, только вот рожей не вышел. Хотя ещё пара стаканов и будет нормально”. Лорик игриво тёрлась о мужественного Борюсика, но явно мешал муж – Серёжа-мерин. “Как бы его спровадить”, - думала Лариса, - “сидит тут как пень…” В дверях появился Вороватый.
-Пьют чмошники, - ухмыльнулся он. – А эти хари чего около звёзд трутся, хотя, чёрт с ними.… Вообще день не задался. С утра у кандидата в народные избранники болела печень.  “Видимо от нервов”,- думал Вороватый. Затем Дима обдристался. Ему выступать, а он с “толчка не слезает”. Неандерталец Боря с утра напился. Потом  избиратели, чтоб их… Рожи тупые. Жить хотят лучше. Да, сейчас. Откуда жизнь-то лучше возьмется? Одни бездельники. Вот сидит компания! Заведующая киноконцертным залом “Сказочник”. Рожа – что рыло свиное. Ей на ферме надо работать, навоз кидать, а она о Борюсика сидит трётся. Муж её, тоже боров здоровый, хоть запрягай. Лопату бы ему в руки, он бы пару гектаров вместо трактора играючи вскопал.
  В душе Вороватого зазвучала сентиментальная струна. Стало себя ,чуточку жаль. Захотелось жить честно и достойно, но разве с этими ''гопниками'' это возможно.
-Нет, - сказал сам себе Вороватый и хлопнул полстакана коньяка.
Боря Пьяницкий продолжал томно смотреть на Лорика и говорил:
-Лора! Вы похожи на русалку.
-Ну что вы, Борис, у меня же нет хвоста, - смущённо заулыбалась Лариса.
-Зато всё остальное у вас просто отпад, - плотоядно промурлыкал Боря.
Воздух, насыщенный парами алкоголя и сигаретным дымом, мелко вибрировал. Звезда российского кинематографа продолжал врать.
-Мы проведём кинопробы! Вы будете играть боярыню Шувалову, в совместном российско-американском кинопроекте. Рабочее название – ''Река времени''.
-Вы думаете, у меня получится? – продолжала смущаться Лариса.
-Уверен! – вдохновенно лопотал Боря. - Вы  магическая женщина! Я вижу, над вами довлеет рок.
-Это точно, - подумала Лариса Алексеевна, - вчера только червонец удалось украсть из общественной кассы. Прямо рок какой-то.
  Солнце мазнуло последним лучом по окнам музея. Чуть задержалось на золотом куполе церкви Спаса на сенях, затем рухнуло за горизонт. Тишина. Ветер зашёл в город. Зачем? Он и сам этого не знал. Просто так получилось.



               













               
                Глава 2 
                Трапезная  '' Разливай''

  Пянку-гулянку решили продолжить в ресторане под названием '' Разливай''. Иона проводил компанию долгим сумрачным взглядом. Он вспомнил прошлое. Будучи любимцем и приверженцем патриарха Никона, Иона прочно занял видное место в высших кругах Москвы, принимал участие во всех Московских соборах и, возможно, его карьера была бы более блестящей, если бы он поступил тактичнее при внезапном возвращении патриарха в Москву из Ново-Иерусалимского монастыря, жившего там в опале. Никон вошёл в Успенский собор во время обедни, а растерявшийся Иона… подошёл под благословение опального патриарха. После этого Иона был отстранён от должности и отправлен к себе в провинцию, где занялся строительством. И вот теперь перед ним стоял удивительный по своей красоте ансамбль…  Его детище…
   А в трапезной ''Разливай'' пьянка-гулянка набирала обороты. Ресторан пьяно покачивало. Обходя опасные столы-рифы, официантки, как опытные штурманы, находили свой фарватер в этом хмельном море.
   Ресторан “Разливай” по праву считался лучшим рестораном города. Приглушённое освещение, фонтан в вестибюле, картины на стенах. Интим. Сделали  заказ. Украдкой огляделись по сторонам. В зале шумно гуляли ещё две компании. Мэр города, Анатолий Константинович Муденко принимал дорогих гостей из столицы. Их столы занимали центральную часть ресторана и расположены были буквой “П.”. В укромном закутке, возле стены, под фальшивой картиной, гуляла компания молодых людей. Они отмечали день рождения господина Чернилова, который был продюсером известной певицы Тани Б. Обе компании, вели себя довольно тихо, так как выпили ещё не очень много. Вдруг на небольшую сцену выскочили два старичка и запели “Биттлз”.
-Они бы ещё Шаляпина вспомнили, - с неприязнью подумал Вороватый.
Старички-молодцы выглядели весьма колоритно: один маленький косматенько-лохматенький, другой с косой до задницы, в бейсболке и всё время лыбица.
-Сколько же у нас придурков, - сокрушённо произнёс Вороватый и выпил.
  Дима Развратян обнимал за талию похабную журналистку и что-то мурлыкал ей на ушко. Серёжу-мерина Лорик спровадила таинственным, одной ей известным способом. Душечка с милочкой разбежались по домам не в силах больше выносить пьяно-табачную атмосферу. Между тем пьянство продолжалось. Ресторан напоминал мину замедленного действия. Вот-вот должен был произойти взрыв.
  Директором трапезной был господин Вершков. Всю свою сознательную жизнь Вершков являлся культурным алкоголиком. Он был похож слегка на известного Русского поэта А.С. Пушкина. Разумеется, сходство было чисто внешним. Чудо-директор носил чёрный костюм и белые носки. После двух стопок его начинало мелко мелко трясти. За это работники ресторана окрестили его Паркинсон. И вот теперь мелко вибрирующий Паркинсон с ужасом ожидал взрыва, и он, естественно произошёл.  Сначала, таинственным образом, исчезли со сцены старички-молодцы. Вместо них появилась Ди-джей Наташа, зубастая девица с круглыми глазами и неизменной цигаркой во рту. Наташа ловко манипулировала кнопками на аппаратуре и извлекала препоганейшую поп-музыку российского производства. Первым этого издевательства не выдержал ближайший друг Чернилова по кличке Охламон. Друг Охламон тряхнул длинными патлами, сделал морду утюгом и заорал:
-Давайте, ликвидируем ди-джея, это фуфло слушать принципиально не будем!
-Началось, - обречённо подумал Паркинсон.
Но тут поднялся со своего места мэр Муденко и сделал жест, призывающий к тишине и вниманию. Музыка утихла. Компания Чернилова неприязненно уставилась на мэра. Вороватый сотоварищи  сделали вид, что вообще не замечают этого придурка. Зато гости города, и прочие подъедалы притихли и приготовились внимать.
-Дамы и господа, - с пафосом начал мэр, - разрешите мне поприветствовать дорогих гостей нашего города…
Дальше со словарным запасом Господина Муденко начались проблемы. Мозги, проспиртованные долгими годами правления, напрочь отказывались что-либо выдавать. Поэтому речь пришлось кое-как скомкать и пролепетать что-то о дружбе, братстве и любви.
-Так выпьем же за… коммунизм,- неожиданно закончил мэр, а затем добавил,- потому что водка при коммунизме будет бесплатно.
Муденко грустно сел и выпил сразу почти целый стакан. Ему тут же услужливо налили новый.
-Ну и дубак же у нас глава города, - подумала  зам.  мэра Петухова, тётка с лицом свиноматки и загадочным возрастом, - главное чтоб нажрался побыстрей да помалкивал.
  Стучали вилки, звенели стаканы, гости пожирали всё подряд, как саранча. С молниеносной быстротой исчезали балыки и колбасы, солянки и антрекоты, икра и селёдка в винной заливке, виноград и груши, апельсины и бананы. Лилась в разинутые глотки водка, запиваемая фирменным квасом, выстоянным на меду. И людская масса по мере опьянения постепенно превращалась в огромную свинью, пожирающую с фантастической алчностью всё подряд.  Халява. А для того чтобы пища лучше усваивалась, на банкет был приглашён и святой отец Роман с матушкой, дабы словом Божьим помогал гостям переварить всё, что сожрали да выпили. Отец Роман был детина здоровый, пузатый, в чёрной рясе и крестом золотым. Морда его зело заросла волосами, жёсткими как пружина. Росли они на все четыре стороны света, а из этих густых зарослей лез нахально вперёд огромный красный нос, да глаза из-под кустистых бровей смотрели на мир грязно и развратно. Рядом с Романом сидела пыльная матушка и смотрела тупо в стол. Пахло от неё нафталином и безысходностью. Выпив, примерно, десятую рюмку водки святой отец захотел сказать речь.
-Дети мои, - прочмокал Роман, - жесток нынче мир и паскуден. Нет спасения нам грешным от гнева Господня. А почему? Да потому что молится нынче человечина на тельца  золотого. О душе подумать надо, о душе! А душа наша в мире этом  грешном никак не может без оболочки телесной обойтись. Телец золотой оно конечно плохо, но с другой стороны  без твёрдой валюты нам грешным тоже нет жизни. Так раскройте  свои души и пожертвуйте на храм Божий, не скупясь. Да не оскудеет рука дающего…
-Да не опаскудеет рука берущего тоже, - раздался  ехидный голос.
-А вот это вы зря, - насупился  батюшка, - на храм Божий, исключительно на храм, а не верующим пусть зенки бельмами законопатит, да языки пусть распухнут и вывалятся… Батюшка поднял очередную рюмку и закинул её в свою бездонную пасть. Крякнул. Сел и капусткой закусил квашеной. Благодать
   Дальше тосты и речи произносились беспорядочно и сумбурно. Все усиленно налегали на выпивку и закуски. Глава города изрядно напился. Редкие волосы на его черепе распушились, и мэр стал похож на одуванчика. Вдобавок ко всему Муденко опрокинул на себя стакан фирменного кваса. Теперь из за стола было не встать. На интимном месте пятно от кваса смотрелось впечатляюще. Мэр внимательно посмотрел на пятно и принюхался:
-Медком пахнет, - захихикал глава города, затем обратился к сидевшему рядом зам. министра по культуре Урнышеву Владимиру Петровичу. – У меня ведь пасека на даче есть. Я так сказать медодел.
-Мудодел ты Толик, а не медодел, заржал как конь Урнышев. Давай-ка, лучше водочки хлопнем за наше процветание, - затем, подумав, добавил, - вечное.
   За столом, где сидели Чернилов, и компания стали петь песни. Громче всех надрывался Охламон:
-Ой, цветёт калина в поле у ручья…
-Парня молодого полюбила я… - подпевал ему Таня Б.
-Парня полюбила на свою беду… - гудел мэр с гостями и подельщиками.
-Не могу открыться слов я не найду… - уныло подтягивали матушка и Отец Роман.
-Давайте реанимируем ди-джея, - заорал Охламон, - и пойдём плясать.
Музыка упруго наполнила кабак децибеллами, и вся толпа ринулась в середину зала.
-Попляшем, - взвыли народные массы.
   Отец Роман подошёл к ди-джею Наташе, улыбнулся сквозь волосяные заросли:
-Дочь моя, нет ли у тебя песни “Убили негра”?
Ди-джей Наташа завела заказанную песню. Толпа взвыла от восторга. Плясал самозабвенно Охламон. Скотски извивалась вокруг него Таня Б. Дёргался, словно паралитик мэр. Рядом топтались гости. Пустился в присядку Урнышев. Подражая индийским танцам крутила отсутствующей талией Петухова. Отец Роман в экстазе  залез на стол. Ухватился руками за железную балку, на которой висела люстра восемнадцатого века, и стал раскачиваться, мелко, мелко суча ножками. При этом он подпевал козлиным голосом:
-Убиили негра, сууки замочили…
  Вдоволь наплясавшись, все дружно ринулись к столам, доедать то, что ещё не уничтожили. Гулянка неизбежно подходила к концу. Растерзанные столы напоминали поле битвы. Грустно лежали на осклизлых тарелках остатки жаркого, сморщеная апельсиновая кожура, косточки от винограда многоточием были разбросаны по скатерти, скомканные салфетки валялись среди винных пятен, мёртвая влажная колбаса на серых от усталости тарелках напоминала о неизбежном. За Черниловским столом Охламон с Таней Б. гнусаво тянули Русскую народную песню, “Ой мороз, мороз не морозь меня…”.
  Звёзды Российского кинематографа тупо допивали водку, не обращая внимания на сидевших рядом дам. Мэр Муденко сладко спал, уронив голову-одуванчик на несвежую скатерть. Ему снился сладкий сон. Сидит он за дорогим дубовым столом у себя в кабинете, и вдруг заходит к нему без стука сам президент.
-Плохи наши дела Толик. Экономика разваливается, кругом коррупция, бандиты нагло шастают по эшелонам власти. Помощники – дебилы. Положиться не на кого. Вся надежда на тебя. Короче, назначаю тебя премьер министром. Бери власть и исправляй положение. Тут все бросились поздравлять бывшего мэра. Он – как туз, в костюме от Версаче. Слева и справа - полуобнажённые женщины. Бывший премьер, вша поганая, угодливо лебезит на полусогнутых. А он, Анатолий Константинович Муденко, стремительно и точно раздаёт указания, приказы, директивы. Умные, логичные, безапелляционные:
-Министру финансов - пинка! Бандитов к ногтю! Депутаты - слизняки – на свалку! Горят глаза у Толика маньячным блеском. На руке перстень с бриллиантом. На запястье поблескивает золотой Ролекс. У секретарш видны только ноги, у подчинённых – плешивые макушки. Крутится, вертится государственная машина под недреманным оком гениального премьера… И вдруг сон кончился. Муденко обвёл мутным взглядом зал, выпил ещё стакан и снова заснул, уже без сновидений.
  В подсобном помещении, на затёртом диванчике  посапывал Паркин-сон.
-Пора уходить, - подумал Вороватый, - смотреть на эти рожи нет уже никаких сил.
Он вышел на улицу и глубоко, с наслаждением, вдохнул в себя  терпкий, пьянящий воздух. Сентябрьский вечер вальяжно прогуливался по улицам города, тёплый и ласковый, как кот у ног её величества Обречённости.
               
               


                Глава 3
                ''Художники''               


  Барабанов проснулся в пять утра. Он точно помнил, что сейчас сентябрь, но какое число – это загадка. Болела голова.
-Тринадцатое, вспомнил!
Барабанов с облегчением вздохнул.
Сколько же я вчера выпил? – Сокрушался художник-реставратор. Память возвращалась медленно.
-Галька! – Позвал он жену, - принеси рассолу.
Выпив рассола, Барабанов вышел во двор. В траве гуляла коза Глаша.
-Ну что Глафира? – Икнул Барабанов, - надо бы опохмелиться. Художник, тихо озираясь, стал продвигаться к гаражу. Там была спрятана початая бутылка портвейна. Барабанов жадно припал к горлышку и высосал её до дна. Полегчало. Ещё раз, оглядевшись по сторонам, как разведчик в тылу врага, художник-реставратор отправился на работу.
   Утро было светлым и радостным, как ребёнок в колыбели под взглядом любящей матери. У стен музея-заповедника лежали на пожухлой траве свободные художники. Рядом были выставлены их произведения. Ленивые и туповатые иностранцы подходили, интересовались ценой и удалялись что-то, негромко лопоча на чужом языке.
-Во гады, ничего не покупают, - подумал Алексей Анатольевич Разуваев и тяжело вздохнул.
  В культурном мире города Разуваев был личностью значительной. Будучи председателем правления местного товарищества, художников, Алексей Анатольевич пил вино вместе с Барабановым, играл на балалайке, воспитывал семерых детей и жестоко страдал антисемитизмом. Всю свою сознательную жизнь Разуваев изобретал какую-то новую краску и втирал всем очки. Внешне он был похож на придурка, каковым, собственно говоря, и являлся. Отрастив себе окладистую бороду, как признак гениальности, художник-расстрига говорил:
-Духовности в людях нет. Черти они. А кто виноват? Конечно евреи. Они хитрые аки бесы.
После этих слов Разуваев становился злым и бестолковым.
-Живут Иуды! – гневно гремел Алексей Анатольевич.
-Да плевать на них, пускай живут, - отвечал Разуваеву Барабанов.
-Тут ты не прав, - кипятился Алексей Анатольевич, - они землицу нашу Рассейскую поганят. Подожди, придёт знамение, воспрянет народец ото сна.
-От какого сна, - хохотал Барабанов, - народ нынче от пивнушек да ларьков не оттащишь.
-Так жиды-то народ и споили! – Радовался Разуваев.
Выпив сто грамм, Разуваев долго моргал глазкми-гусеницами, шевелил большим носом и фыркал из густых зарослей на лицевой части головы:
-Понимаешь друг! Снится мне как-то сон. Плыву я на каком-то корабле, не зная куда, и вдруг встречаю русского художника И.И. Левитана. Прошу его, чтоб он показал мне все свои картины, а потом подарил мне хотя бы одну и расписался на ней своей знаменитой подписью. И прошу я его отвезти меня туда, где он писал свою чудесную картину. Потом мы зашли с ним в церквушку, стоящую на берегу реки, и Левитан принял нашу славянскую веру. А на небольшом холме стоит храм, и летают над этим сооружением Божьи птицы – голуби. Недалеко от храма стоит лошадь, запряжённая возом сена и ждёт своего ямщика. Жаль, я рассказывать красиво не умею, - неожи-данно закончил Разуваев.
  Осень напомнила о себе терпким запахом жжёной листвы. Художник-реставратор Барабанов отправился немного поработать, а Разуваев пошёл давать интервью столичному журналисту для художественного издания ''Колорит''. На журналисте небрежно висела дорогая фотокамера. В руке он держал блокнот из натуральной кожи золотистого цвета и авторучку ''Parker''. Самобытный Разуваев расположился напротив и сильно налегая на букву ''о'' стал плести о своих творческих успехах. Недалеко от них расположились любопытные друзья Разуваева по ремеслу. Сидел, насупившись, живописец Лаптев, детина огромный и инфантильный. Подперев рукой бритый череп, внимательно прислушивался к разговору график Небулдыгин. Вальяжно расположился миниатюрист Почкин, похожий на вечно голодного  хорька…
Столичный журналюга лениво задавал вопросы.
-Расскажите осебе? Буквально несколько слов.
Разуваев шмыгнул носом и робко занудил:
-Художник я, однако. Живу скромно. Играю на балалайке. Встану утром, и не помывшись, не позавтракав, хватаю балалайку и играю.
Журналист брезгливо отодвинулся.
-А что, - уже бойчее продолжил Алексей Анатольевич, - музыку страсть как люблю. Особенно классическую. Вот например:
-Имел бы я златые горы и реки полные вина…
Столичный гость тактично кивнул и задал следующий вопрос:
-Ваши ближайшие творческие планы?
-Есть у меня будочка, сделанная из прозрачного пластика, - важно проблеял Разуваев, - на четырёх колёсах…
-Крыша у художничка поехала, - подумал журналист.
-Так вот, - продолжил Алексей Анатольевич, - вывезу её на природу, найду мотив, вдохновлюсь, залезу в будочку и пишу. Ветер не дует. Тепло. Насекомые летом не надоедают. Тут же рядом  печурочка для обжига эмалей разогревается. Напишу пейзаж, обожгу, и произведение готово. И всё это, заметте, на пленэре, не возвращяясь в мастерскую. Я, если можно так сказать, новатор.
-Придурок ты, а не новатор, - неприязненно подумал журналист.
-Ну, чтож, - столичный гость встал, - в ближайших номерах нашего журнала можете о себе прочитать. Он пожал Разуваеву руку и умчался писать статью. Художник-расстрига тяжело вздохнул и подумал: '' Тяжёлая это штука – интервью. Надо пойти выпить''.
  Скромно прижался к вековым стенам кремля магазин ''Сувениры''. Здесь продавали изделия местных  умельцев-ремесленников, торговали медовухой, а так же разливали водку, под нехитрую закуску. У стены, рядом с богато украшенной изразцами печкой, думал думу над стаканом с водкой известный поэт Капитон Волгарь. Жил когда-то Волгарь в Белорусском местечке Хойники. Звали его в те далёкие и счастливые годы – Мойша Рискин. Был Мойша худосочен, нескладен и ушаст. Носил очки, собирал марки и подсматривал в замочную скважину женской раздевалки, разумеется, ради любопытства. Хотел маленький Рискин всё на свете знать. А еще малыш Мойша очень рано полюбил деньги – страстно и беззаветно. Сначала он их копил, но быстро осознал, что так  к красивой и счастливой жизни  путь будет весьма долог. Затем он украл три рубля у соседа по парте Павлика Уломаева. Три дня бедный Мойша пребывал в состоянии близком к коме, боясь разоблачения. На четвёртый день он понял, что этот путь не для него. Тогда, почесав ушастую голову, Мойша Рискин поступил в московский авиационный институт. В столице абитуриент Рискин быстро понял две вещи. Первая – с таким именем жить в Москве невозможно. Эту проблему он решил быстро: был Мойша, стал Миша. Вторая проблема была посложней. После института надо было работать. Эта мысль у Миши Рискина вызывала чувство глубокого отвращения. Поэтому, подумав, Миша решил стать поэтом. Прикинув расстановку сил в столице, Рискин примкнул к самому тщеславному и туповатому сословию – к воякам. Местечковый Миша Рискин умер, окончательно и бесповоротно, и родился военизированный поэт Капитон Волгарь. Свежеиспечённый поэт решил не размениваться по мелочам и стал писать не какие-нибудь стишки, а поэмы, тяжёлые и полновесные как кирпичи. Первое его произведение называлось '' Небесный батя''.  Посвящалась она Генералу ВДВ Маргелову и начиналась словами: ''Маргелов – это твёрдо, это гордо…''  Следующее произведение носило название: '' Морской батя''.  ''Линкоры – это твёрдо, это гордо…'' Далее поэт-вояка не мудрствовал лукаво:
''Батя танкист''. ''Танки – это твёрдо, это гордо…''
''Батя связист''.  '' Радиоволны – это гордо, это твёрдо…''
Капитон Волгарь стал известен. Он заметно улучшил своё благосостояние, а так же был награждён медалью за патриотизм. Теперь сидя в провинциальном городе, Волгарь пил водку, припадал к истокам, черпал вдохновение и сочинял очередную поэму: ''Стройбатовский батя''.
''Новостройки – это гордо, это твёрдо…''
Поэт-патриот бросил в сердцах авторучку. Вдохновение не шло. Тут к нему  подсел Художник Разуваев, хвастливо заявив:
-А у меня сейчас интервью брали. Аж из столицы приехал журналист. Специально, что бы со мной встретиться.
-Эка невидаль, - сплюнул Волгарь, - давай за искусство выпьем.
  В дверях питейного заведения появился художник-график Адольф Небулдыгин. Местные художники звали его просто дядя Адик. Адик был абсолютно лысым, с маленькими зеленоватыми глазками. Он был похож на только что поевшего суслика.
-Ааа пьёте, - загнусавил дядя Адик. – Мне налейте тоже! В горле пересохло, голова чугунная, глаза как стеклянные. Худо.
-Уши деревянные, мозги пластиковые, - пробурчал Волгарь. – Садись плешивый, угостим.
Небулдыгин выпил, с наслаждением вздохнул и, закатив глаза, мечтательно начал:
-Эх, картину бы написать – значимую, типа ''Явление Христа народу''. На небесах херувимчики, игриво глазками постреливают. Рощица вдалеке, как барашек кудрявый прильнула к речке. В невинности этой не водятся змеи, какие-нибудь комары, которые больно кусаются, нет волков, кабанов, медведей… Облака по небу плывут клубнями. На  переднем плане девы весьма скромные хоровод водят, песни поют – чинно. И как только взглянул на эту картину, так сразу захотелось лечь бы на мягкий диван и думать о чём-нибудь приятном…
Волгарь хмуро посмотрел на Небулдыгина и подумал: '' Сейчас слюну пустит, кретин''.
Разуваев умильно посмотрел на дядю Адика и подумал: '' Какой умный и талантливый человечище. Величина. Художник. Глыба''.
Иона равнодушно прошёл сквозь людей творческих и подумал: '' Господи! За что?''
Воллгарь передёрнул плечами:
-Что-то зябко мне…
-А ты выпей касатик, - захихикал Небулдыгин.
Поэт выхлебал полстакана и негромко сказал:
-Тут поэму на днях написал. ''Ода фалосу'' называется.
-Тьфу, мерзость, какая, - возмутился Разуваев.
-Пенёк ты сивый, - обозлился Волгарь, - можно сказать первый раз за всю свою творческую жизнь что-то стоящее сочинил. Вот, например отрывок из этого бессмертного произведения:
                Скажу классический вам тост
                Душа чтоб радовалась, пела…
                Растёт фаллический мой монстр
                До облаков, до беспредела
               
                Он монумент и мне он в радость
                В бессильной злобе озверевши,
                Шипят враги: ''Какая гадость''
                От зависти позеленевши…
               
                А я горжусь сим аппаратом
                Не подведёт меня в работе
                И на посту своём солдатом
                Он день и ночь стоит на взводе
Разуваев сидел насупившись. График Небулдыгин похабненько жмурился. Поэт посмотрел на них с жалостью, тяжело вздохнул и вышел. На улице мимо него пролетела серебристая паутина. На ней крохотный паучок путешествовал в свою неизвестность. Волгарь пьяно помахал ему рукой на прощание. Что-то коварное гнездилось в душе поэта, и было ему неуютно. Волгарь тоскливо повернулся. Дед стоит, прозрачный какой-то.… И что только по пьянке не померещится. Волгарь улыбнулся своим мыслям и зашагал в сторону славы, денег и женщин. И, самое удивительное, что всё это у него будет.
  Небулдыгин допил остатки водки и убежал торговать своими графическими листами. Разуваев ещё немного посидел за опустевшим столом, погрустил, моргнув белесыми глазками, и пошёл разучивать на балалайке новое произведение. По дороге к нему присоединился реставратор Барабанов, которому надоело трудиться. Да и похмелиться не помещало бы, пока дома, кроме козы Глафиры никого нет.
-Какова осень-то нынче, - сказал Разуваев.
-Зайдём за портвейном, - предложил Барабанов.
-Денег нет.
-Деньги барахло. Угощаю.
-Халява. – Широко ухмыльнулся Разуваев. – Уважаю.
Зашли в магазин. Приобрели бутылку  портвейна ''777'', четвертинку чёрного хлеба и скумбрию холодного копчения. Нашли симпатичную поляну, усыпанную медной листвой, раскинули своё богатство и выпили по стакану тягучего красного вина. Солнечный луч отразился от исчерно-зелёного бутылочного стекла, превратился в золото на упитанном боку скумбрии и погас в ярко-красных ягодах рябины.
-Как ты думаешь, - спросил Барабанов, - есть художники по-настоящему хорошие?
-Есть! – Восторженно сказал Разуваев, - даже у нас в городе встречаются.
''Чай, поди, на себя намекает барбос облезлый''. – Подумал Барабанов.
''Кого это он имел ввиду?'' – Подозрительно прищурился Барабанов.
Допив портвейн, друзья-художники разошлись по домам. Барабанов – к очередной бутылке. Разуваев – к любимой балалайке. Счастливые люди. Творческие.

               

               
                Глава 4
                ''Люди труда умственного''

  Когда-то давно в музее-заповеднике пользовались обыкновенными деревянными счётами. Затем технический прогресс подарил людям счётную машинку ''Эра''.  Ныне в музее заповеднике существует целый компьютерный отдел. Руководит им вальяжный молодой человек по фамилии Каламбурец Андрей Евгениевич. Под его началом делают своё важное и нужное дело ещё два работника. Компьютерный гений по прозвищу ''Паскаль'' и весёлая толстушка Люська – жена  главного бухгалтера Пети.
  По утрам, на круглом лупастенько-глазастеньком лице Каламбурца не отражалось практически ничего. Начальник компьютерного отдела являлся законченным флегматиком.
-Здравствуйте! – закатывалась, как колобок, в отдел весёлая Люська.
-Угу, – равнодушно реагировал Каламбурец.
-А Костя-Паскаль опаздывает! – радовалась  Люська.
-Ага, - вяло пожимал плечами Андрей Евгениевич.
  Паскаль с Каламбурцом долго обучали Петину жену компьютерному делу, но Люська отличалась редчайшей неспособностью чему-либо учиться.
-Проще козла научить играть в домино, – тяжело вздыхал Каламбурец.
Люська тупо смотрела в экран, давила на клавиши, гримасничала, злилась и всё время повторяла визгливым голосом:
-Да что ты, какой плохой компьютер!
В конце концов, её кое-как научили печатать. Когда же она напечатала на каком-то важном документе Государственный музей-заповедник в одно слово, Каламбурец с ''Паскалем'' поняли – безна-дёжно.
 Придя, домой, Петя говорил своей жене:
-Люся, может ты перейдёшь работать смотрителем? Ведь весь музей потешается.
  Ранним, прозрачным утром, тринадцатого сентября, Люся важно сидела за компьютером. Рядом притулился живописец Лаптев. Они вместе работали над Лаптевским буклетом.
  Лаптев был мужичина огромного роста, с простым деревенским лицом, по которому только что прокатился  гусеничный трактор. Живописец влюблёнными глазами смотрел на Люсю. 
''Ах, какая женщина. Песня'',  - думал Лаптев, - ''в деревню бы с ней жить поехать! Завели бы корову, курочек, поросёночка… Стога, берёзки, речка. Навоз опять же… Картошка будет расти как зверь, помидорчики, огурчики, вот она благодать-то''.
Люськины же мысли текли в несколько ином направлении: '' Вот это мужик! В постели, наверное, ух! Не то, что Петя. Ходит дома в семейных трусах как поганка бледная''.
  Закончив верстать буклет,  Люська с Лаптевым пошли перекусить в трапезную. Каламбурец с Паскалем отправились в пивной бар под названием ''Русские раки''. Компьютерный отдел опустел. Из стены вышел Иона и замер в нерешительности перед незнакомой техникой. Под его пристальным взглядом экраны мониторов покрылись инеем. Вот  оно истинное место для ''Противящегося Богу''. ''Господи'', - подумал Иона, - ''что же случилось с людьми? Неужели вера никогда не вернётся сюда?'' И Бог ответил ему:
-Никогда.
  Костя Паскаль уже второй год сидел на игле. Два раза он пытался соскочить, но не выдержал ломки. Он заменял героин ''джефом'', ''ханкой'', ''колёсами'', но это было всё не то. Сейчас ему было лучше. Пятнадцать минут назад он сделал себе укол в вену, которая ещё не сгорела - под языком. Разумной последней мыслью было: ''Не забыть бы выбросить ''баян'' (шприц). Паскаль с отсутствующим видом сел на лавку,  рядом с  наклонившимся каштаном. Вокруг, как густой янтарный мёд, плавал осенний день. Золотистые пятна солнца о чём-то спорили с фиолетоватыми тенями. На лист каштана присело облако. Паскаль засмеялся:
-Привет. А ты красивое.
Облако перламутрово засмущалось и нежно улетело. Костя не огорчился. Ему было хорошо. Ах, как ему было хорошо. Неслышно и призрачно рядом с Паскалем присел старик. Он светился счастьем. Костя обратил на него свой взор и заговорил, как ему показалось, красивым чистым голосом:
-Кто ты, удивительный, неземной? Знаю ли я тебя? Да, знаю. Ты - Бог и я это понял. Старик улыбнулся лучезарно:
-Нас ждут с тобой вечные наслаждения и покой. Ждут нас кущи искрящиеся, прозрачные как бриллианты. И на крыльях счастья вознесёмся мы с тобой в неизгладимую и ярчайшую вечность. Будем таять как снег,  перетекать как хрустальная вода из сосуда жизни в чашу небытия, превращаться в звонкий лёд и падать светом в глубочайшую пропасть острой и чувственной красоты. Вдруг старик дрогнул и поплыл. Он превращался в серо-зелёное пятно, затем почернел глубоко и отвратительно, ушёл в точку и резко исчез. Лакейски изогнувшись, приближался ужас, за ним, гадко ухмыляясь, подкрадывалась боль.
  Иона, прислонясь к дереву, с глубокой скорбью смотрел на Костю. Перед митрополитом сидел не человек, нет. Это было нечленораздельно мычащее существо, с признаками деградации на том месте, где должно было находиться лицо. Изо рта стекала желтоватая слюна. Мутные глаза  ничего не выражали…
  Иона знал, что Косте Паскалю осталось прожить на этом свете два месяца, четырнадцать  дней, пять часов и тридцать три секунды ровно. Но что это даст? Да ничего. Ровным счётом – ничего.
  А в это время в церкви Богоматери Одигитрии сидел за огромным полированным столом исполнительный директор музея-заповедника Андрей Евгеньевич Бякин и терзался мыслью: ''Перешли татары в тринадцатом веке реку Сить или не перешли?''
  Заместитель директора, Людмила Михайловна Афанасьева, сидела в своём кабинете, тупо уставившись в таинственно фосфоресцирующий экран компьютера. На душе было грустно и гнусно. Работала когда-то давно Людмила Михайловна археологом. Копалась в земельке. Искала древности, черепки различные, монеты да кости древних людишек, не отягощённых мыслями назойливыми. И текла жизнь её размеренно и плавно. А теперь, зам. директора, стали одолевать  заботы всякие, и не очень-то симпатичные. Директор – вахлак научный. Административной работой не занимается, вот и приходится всё делать самой. Людмила Михайловна зябко поёжилась и посмотрела в окно. А за окном бурлила и кипела жизнь музейная.
   Из-за угла ''Красной палаты'', таинственно озираясь, появилась девочка Алёшина - существо пришибленное и в платочке. Научный сотрудник девочка Алёшина  второй день ходила по переходам музейным, как призрак, и пересчитывала  купола на храмах музея-заповедника.  Зачем? Спроси её, она и сама, наверное, не ответила бы.
А в это время  Андрей Евгеньевич маялся:  ''Перешли татары реку Сить или нет?''
  Вдоль бережка, вдоль зелёного, сквозь камыши небольшого прудика ехал на тракторе весёлый парень Василий. Он и так был человек жизнерадостный, а после бутылки водки, жизнь ему казалась сплошным счастьем. Ехал он – песни пел. И так же весело, с песнями, оказался в пруду. Трактор безнадёжно перевернулся кверху гусеницами, а Василий, какое-то время имел возможность наблюдать таинственную подводную жизнь. Василию что? Он выплыл. Разве мог он утонуть, весёлый-то такой? А вот трактор сгинул безвозвратно.
  А в это время Андрей Евгеньевич…  Ну, вы сами догадались, чем занимался  директор музея  заповедника в этот роковой для трактора час.
  Около Самуилова корпуса стояли научные сотрудники: Лахтина, Ракитина и работник киноконцертного зала Соня Голдмахер. Научные сотрудники были неуловимо похожи друг на друга: цветастые шали покрывали нервные плечи. Взгляд, направленный внутрь, должен был говорить об огромном богатстве духовного мира. Лёгкое презрение ко всему окружающему, как к чему-то примитивному и плебейскому.
-Знаете, - прервала молчание Соня. – Тут еду в автобусе и читаю объявление: ''Фирма ''Мишаня'' поможет получить долги со злостных неплательщиков''. Я так понимаю – реклама обыкновенного вымогательства. А Мишаня это просто уголовный авторитет, который просто выколачивает долги. Кошмар.
-Ты это к чему? – Спросила Ракитина.
-А к тому, что бежать надо отсюда, из этого борделя!
-Напрасно ты так Соня. – Возмутилась Лахтина. – Посмотри, какая жизнь в Америке. Вот тебе типичный образчик американской семьи: Папа Джон – бизнесмен. Мама Мэри – домохозяйка. Сын Стив учится в колледже, который посещает исключительно на роликовых коньках. Папа Джон в свободное время управляет аэропланом. Мама Мэри посещает бассейн и благотворительное общество помощи австралийским кенгуру. Стив лежит на диване в наушниках и читает комиксы. Идиллия. Но, как сказал классик: '' Не всё в порядке в королевства датском''. Папа Джон пристрастился к спиртному и упал вместе с аэропланом. Мама Мэри спуталась с тренером по плаванию и страшно страдает. Сын Стив стал покуривать марихуану в общественном туалете и забросил учёбу вместе с роликовыми коньками. Но они же любят преодолевать различные трудности. Поэтому папа стал посещать общество анонимных алкоголиков и в результате излечился от пагубной страсти. Мама бросила тренера по плаванию, сходила к психоаналитику и расцвела ещё больше. Сын Стив сказал решительно нет наркотикам, смазал роликовые коньки, надел майку ниже колен, нацепил бейсболку и покатил в свой колледж… Ты скажешь это жизнь? Да меня лично от такой жизни тошнит.
 Здоровенный пушистый котище Михаил тёрся о ноги Сони и мурлыкал от удовольствия и счастья.  Соня, любившая кошек до самозабвения, наклонилась и почесала Михаила за ушком. Михаил сладко зевнул и опрокинулся на спину. Хвост его поднял лёгкое облачко пыли, а лапки в белых носочках раскинулись в стороны. Котище жмурился в приятной неге и ждал когда его погладят по рыжеватому животику. Соня нежно потрепала кота и сказала:
-Поди, милый в трапезную, там рыбку варят сегодня – свежую.
Кот, умнейшее животное, встал и важно направился по указанному адресу. Лахтина, не любившая животных,  посмотрела вслед удалявшемуся коту и продолжила прерванный разговор:
-Говорим мы тут с вами об искусстве, о великом, нетленном, а жизнь что преподносит?
-Сюрпризы! – Засмеялась Ракитина
-Да ещё какие. – Поддержала её Соня.
Научные сотрудники, люди философского склада ума, невозмутимо наблюдали, как из пруда выбирался тракторист Василий.
-Вот экземпляр, - продолжал Ракитина, любой бы нормальный человек уже умер. От шока. А этому хоть бы что.
-Мне кажется, - задумчиво сказала Ракитина, - слово шок выше понимания данного индивидуума.
-Гомо сапиенс, - вздохнула Соня, - человек разумный. Яркий пример Дарвиновской теории происхождения человека.
Дамы ещё немного постояли молча, затем нехотя разошлись по отделам.
  Сосредоточенной походкой, сквозь прелесть митрополичьего двора важно шагал директор центра внешкольной работы Александр Константинович Цибулин. Настроение – блеск. Костюм  - зелёный, перламутроавый. Директор Центра внешкольной работы активно сотрудничал с музеем-заповедником. Дочка оканчивает институт надо её пристраивать куда-то на работу, чтобы можно бывало ничего не делать, а деньги получать. Так не бывает! – возмутитесь вы. Ошибаетесь. Ещё как бывает. И господин Цибулин это уяснил здорово.  Жил когда-то давно мальчик Саша Цибулин в простой русской деревне ''Размытино''.  Любил гусей, купался в речке, ловил рыбу… Мама говорила:
-Вырастешь, Санька  окончишь институт и станешь большим начальником. Будут тебя уважать и любить. Нравились маленькому Саше эти разговоры. Душу грели. И вместо того чтобы пасти бурёнок да сельскоё хозяйство поднимать, поступил Саша Цибулин в институт и, что самое потрясающее, закончил его. А затем действительно пошли должности. Дураков у нас любят. Как же был прав Пётр первый, когда издал свой гениальный указ: '' Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущал начальство''.
  Был Александр Константинович от природы туповат, да и жизнь деревенская ума тоже не прибавила. По этим, весьма объективным причинам, в институте Саша Цибулин учился плохо, но зато активно участвовал в общественной жизни. Был комсомольским активистом и даже написал сценарий для школьного праздника. Сценарий был бездар-ный, но зато политически грамотный. Там было всё: портрет Ильича, матрос в бескозырке, рабочие, колхозники, юные пионеры пели гимн, салютовали, и смело, горящими глазами смотрели в светлое будущее. Так же присутствовала игра света, звука, мигала иллюминация и т.д. и т.п. Да, да именно так сценарий и заканчивался – и т.д. и т.п. Вот поэтому не окончить институт Саша просто не мог. По окончании учебного заведения Александр Константинович Цибулин резко пошёл в гору.
  Сначала он стал директором сельской школы. Школа с таким руководителем быстро пришла в упадок и захирела. Развалив сельскую школу, Александр Константинович перебрался в город. В районном центре Саша быстренько развалил интернат и пересел в кресло директора Дома пионеров.Дом пионеров стал для Александра Константиновича чем-то вроде рая. Приняв на работу двух заместителей он им сказал:
-Деньги я очень люблю. Зарабатывать их не умею. Воровать боюсь. Поэтому красть дензнаки будете вы, а делиться будем так: мне – половину. Остальное – вам.
   И потекла жизнь счастливая и нехлопотная. Придёт Александр Константинович утром на работу, рюмашку хлопнет, закусит карамелькой и сидит половину дня вообще ничего не делая. А вторую половину дня, раздавив ещё одного мерзавчика, и закусив конфеткой уже шоколадной, Александр Константинович ложится на диван и продолжает ничего не делать с особым наслаждением.
  Идя через Митрополичий двор, Саша Цибулин тяжело вздыхал: ''Ох, тяжёлая у меня работа – ответственная. Надо идти, с кем-то разговаривать, решать какие-то проблемы. Даже вспотел…''
  Иона стоял около дерева в глубокой задумчивости. Такая тля как Александр Константинович Цибулин не вызвала у него вообще никаких реакций. Остался последний разговор. Но вряд-ли он поможет. Хотя надо сделать и эту  попытку. А вдруг…




























                Глава 5
                '' Requiem ’’

  Тринадцатое сентября. Тёплый день угасал. Сумерки ещё не наступили, но их тонкий нежный валёр уже просвечивал сквозь лёгкую дымку уставшей за день природы. Александр Константинович Цибулин присел на, покрашенную в жёлтый цвет лавочку, и задумчиво посмотрел сквозь изящный ажур листвы. Терпкие осенние запахи будоражили мысли директора дома пионеров. Александр Константинович успешно решил свои служебные дела, поэтому поводу не грех было и выпить. Достав плоский шкалик и изрядно глотнув, Александр Константинович, закурил. Хорошо. Рядом раздался голос – изнурённый и обездоленный:
-Отец, дай закурить.
Цибулин хотел сказать, что курить вредно. На чужое здоровье Александру Константиновичу, разумеется, было плевать. Просто элементарная жадность. Но, посмотрев в лицо Кузи Кладбищева, Цибулин робко протянул пачку американских сигарет.
-Возьму три. – Констатировал факт Кузя. – Что-то цвет лица у тебя папаша не здоровый. Видать помрёшь скоро.
Кузя встал и грустной походкой отправился за водкой.
-Наша жизнь вся заключена в тиски неизбежности, - тихо пробормотал он.
-Анафема! – Плюнул ему вслед Цибулин. – Типун тебе на язык.
Когда Кузя появился с бутылкой водки, Николай Долбаков медленно выплывал из состояния глубокого ступора.
-Кууузя, - простонал он, - опохмелиться есть?
-Есть Колюня. У нас всё есть. Даже носки без дырок чистые. Одна пара.
Кузя разлил водку в грязные стаканы.
-Надо бы помыть, - встрепенулся вяло Коля.
-Ничего, водкой продезинфицируем.
Выпили. Коля слегка ожил. В воздухе витал запах гнили, перегара, и ещё чего-то неуловимо гнусного. Водку быстро допили, выкурили по сигарете. Николая потянуло в сон.
-Ну, ты поспи, - поднялся Кузя со стула. – А я сбегаю ещё за водкой. Вот тебе ещё сигарета. Покури тут без меня.
Кузя исчез, а Николай остался один на один с тишиной. Рукой с обломанными ногтями он потянулся за сигаретой. Взяв её в руки, Коля Долбаков уронил голову на стол и задремал. Иона пять минут уже следивший за ним сквозь стену облегчённо вздохнул и опять пошевелил беззвучно помертвевшими губами:
-А вдруг…      
  Приближались сумерки, вкрадчивые и вороватые. Гульбище. Вход в Самуилов корпус. На чуть влажной скамье зыбко вырисовывались две тени. Рядом с Ионой сидел ОН – противящийся Богу. Глаза – ничто. Лицо – время. Взгляд – пространство. Согбенно сидел рядом Иона.
-Скажи, Противящийся Богу, - Иона помолчал, - неужели ничего нельзя изменить?
-Ты же знаешь. Да и кому это нужно? Людям? Они тщетны в материи своей. Их разум не вмещает вечность. Барахтаясь в телесной оболочке, они не видят дальше того мгновения, которое изволят называть жизнью. Не мне тебе объяснять – старик! Они придумали себе загробную жизнь. Верят в Бога, в Чёрта и ещё неизвестно в кого. Говорят, Душа будет жить после смерти. Вздор! Души тают, закручиваясь в спирали неопределённости, растворяются  в сумраке отчаяния и исчезают навсегда в том, что называется тьма. И лишь души великих праведников да злодеев барахтаются какое-то время в том, что называется призрачностью. Не мне тебе объяснять – старик…  Пространство – подчиняемо. Время – никогда. Всё вокруг можно видеть, но изменить – увы. Павел был прав, когда сказал: ''Всё видимое - проходит. Всё невидимое – вечно.''
 Мимо них прошла искусствовед Лахтина. Она на секунду остановилась, поёжилась и вздохнула:
-Господи, как холодно.
-Видишь, Иона, они что-то чувствуют, особенно в преддверии распада.
-Скажи, Противящийся Богу, почему я обречен, бродить по этим переходам? – Спросил Иона.
-У тебя будет шанс уйти. Сегодня. Воспользуйся им. А мне пора.
Посмотри…
Иона взглянул сквозь стены. Коля Долбаков закурил сигарету, затянулся и опять заснул. Тлеющий окурок упал на затоптанный палас, прожигая на нём дыру. Иона закрыл глаза. Когда он их открыл, весёлые язычки пламени начали свой дьявольский танец. 
  Пламя разгоралось. Оно набирало силу. Сквозняки подпитывали его кислородом. Сухое деревянное покрытие Самуилива корпуса горело как порох. Александр Константинович Цибулин внёс свою лепту в это безумное представление. Одна из сигарет, подаренных Кузе, сыграла свою короткую, но главную роль в этой трагедии. Ах, Александр Константинович, ваша фантастическая жадность могла сыграть положительную роль. Единственный раз в жизни.
-Виновен! – Тихо произнёс Иона.
На митрополичьем дворе появился Кузя с водкой и закуской. Увидев густой дым, валивший из окна Самуилова корпуса, он обалденно рухнул на траву. Бутылка выпала из рук и покатилась по брусчатке.
-Не разбилась, - машинально отметил про себя Кузя.
-Виновен! – появился перед ним Иона.
На улице растерянно топтались смотрители музея, научные сотрудники, экскурсоводы, поддатые рабочие. Из гостинницы выползли Охламон с компанией, уже опохмелившиеся. Появился очухавшийся мэр с мадам Петуховой, плохо понимающие, где они и кто. За столичными артистами приехал Вороватый. Лорик, почёсываясь, выползла из номеров на воздух. За ней появились звёзды кино и похабная журналистка. В тревоге пил самогонку дома батюшка. И так муторно было на душе у него, что хоть вешайся. С тупым равнодушием, пасшихся на лугу коров, наблюдали за нарастающим пожаром торговавшие на улице художники. Все в оцепенении смотрели на сатанинскую пляску пламени…
-Виновны! – Закричал Иона и закрыл лицо руками, в отчаянии.
  Зверь вышел из клетки. Пламя рвалось и билось о стены Самуилова корпуса. В его страшной утробе гибли, корчась, древние иконы, полотна Левитана и Боровиковского, Поленова и Куинджи, Серова и Крамского… Со стоном погибал Деисусный чин. И лишь Христа пламя не трогало какое-то время. Но потом и он сгорел в этой адской пляске.           Хохот Противящегося Богу звучал в унисон рёву пламени.
   И вот тут все увидели Иону. Он плыл сквозь пламя, в отчаянии воздев руки к небу. Фигура Ионы росла и увеличивалась. Чёрные одеяния превращались в иссиня-свободные крылья. Он не мог похоронить прошлое, справиться с настоящим, и не в его силах было изменить будущее… Поэтому он ушёл скорбно и неотвратимо – вверх.