Завод

Вот мы три друга решили пошутить и написали три рассказа на одну, оооооочень важную тему.

ВЛАД ШИЛКОВ

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ.

Я, токарь третьего разряда цеха номер 18, Колбаскин Адам Викторович, после окончания смены 15.07. сего года, то есть вчера, вышел из проходной нашего завода в приподнятом настроении, имея в кармане штанов, выданный мне кассиршей Култаевой Е.Б. аванс, в размере две тыс. рублей, сорок восемь копеек – полагающиеся мне по установленной тарифной сетке.

Параллельно со мной из проходной, так же в приподнятом настроении, благодаря опять же Култаевой Е.Б., вышел фрезеровщик Пробкин Пётр Платонович. Не смотря на то, что двигались мы параллельно и находились в прямой видимости друг друга, нам не удалось избежать встречи и мы были вынуждены остаток дня провести вместе.

Первым делом в свою защиту хочу сказать, что именно Пробкин предложил посетить пивной ларёк и выпить по кружечке пива за увольнение начальника цеха и за здоровье Култаевой Е.Б. Я же в силу своего слабого характера и того, что был должен Петру Платоновичу сорок восемь руб. четырнадцать копеек, не имел возможности возражать и был вынужден слепо повиноваться, хотя категорически был почти против.

По дороге к ларьку мы случайно догнали сварщика Обухова Зиновия Владимировича, который в отличии от нас не был в приподнятом настроении, так как выданный Култаевой Е.Б. аванс вынужден был отдать в счёт погашения кредита. Мы же в свою очередь, как верные друзья и просто коллеги не смогли пройти мимо несчастья нашего соратника и одолжив Обухову одну тысячу руб., предложили пойти с нами.

Уже находясь непосредственно у ларька и употребив по два литра пива «Огонёк» на каждого из присутствующих, мы перешли к горячему обсуждению наболевших проблем из жизни нашего завода. В коих выяснилось, что многие работники нашего предприятия ведут аморальный образ жизни и не заслуживают нашего одобрения их поступков. Особенно это ранило чувства Петра Платоновича который после каждого выявления аморальности кого-то из работников громко плакал, ругался матом и грозил тем, что наложит на себя руки. А пару раз даже не в шутку хватал себя обеими руками за горло, высовывал посиневший язык, делал лицо красным и хрипел. В особо же вопиющих случаях выявления произвола вышестоящих начальников, грозил даже самосожжением в знак протеста. Неоднократно доставал спички и пытался поджечь пиджак Обухова.  Зиновий Владимирович реагировал на это бурной жестикуляцией и неприсущими его возрасту телодвижениями, чем очень радовал и веселил окружающих.

После ещё некоторого количества пива, обсудив проблемы производственные, мы перешли к проблемам личным. Как выяснилось, не смотря на то, что все мы женаты и имеем детей, все трое и ещё ползавода  тайно влюблены в нашу кассиршу Култаеву Е.Б. и даже иногда желаем её, как женщину.

Немного отступая от темы прошу извинить меня за то, что называю Култаеву Е.Б. Култаевой Е.Б, а скажем не Култаева и далее по имени и отчеству. Дело в том, что Култаева Е.Б., благодаря своим родителям Култаевым, имеет очень трудно произносимое имя со множеством не понятных согласных и такое же отчество, кои я не в силах отобразить на бумаге и  тем более устно. А так она очень милая женщина и спасибо ей за аванс.

Продолжая свой рассказ хочу сказать, что мы эмоционально и долго обсуждали достоинства Култаевой Е.Б., показывая на себе все её всевозможные выпуклости и впуклости, а Пробкин даже прочитал собственный стих, посвящённый безответной любви.
Её увидел я лишь раз
Но мне хватило, я влюбился
А после вспомнил, что женат
Терпеть не смог и утопился

Вот так превратности любви
Нас деформируют и душат
Сквозь центрифугу пропустив
Бельё души до дырок сушат.
 
Особенно ярко показал её чувствительный рот сварщик Обухов, выпучив два куска мяса на своём лице, которые он называет губами. От увиденного Пробкина даже стошнило, а я глядя на Пробкина отказался доедать беляш и пошёл за новой порцией пива.

После того, как я пришёл мы ещё в течении четырёх кружек «Огонька» обсуждали Култаеву Е.Б. и никак не могли решить, кто из нас достоин на ней жениться. Но благодаря логике мы пришли на конец к консенсусу и решили, что первым на ней женится Пробкин, затем я, а потом сварщик Обухов - так как он самый старший и спешить ему уже не куда.
Но Зиновий Владимирович видимо не совсем согласился с общим решением потому как ударил Петра Платоновича в левое ухо. Пётр Платонович тоже видимо обиделся и стукнул в правый глаз Зиновию Владимировичу. Зиновий Владимирович опять обиделся и они стали таскать друг друга вокруг ларька за всякие части одежды. Я же в свою очередь по уху ни кого не бил и в глаз ни кого не стукал, а наоборот разнимал своих товарищей по производству, пытаясь погасить очаг напряжённости. Объясняя, что такое поведение совершенно не приемлемо, поскольку что бы подумала о нас будущая невеста Култаева Е.Б.? Если бы всё это увидела? Из-за чего тоже получил в глаз и оба уха находящиеся по бокам моей головы.
Особенную благодарность я хотел бы выразить выпивающим рядом с нами в тот день
сталеварам из цеха номер 24, которые любезно согласились успокоить моих друзей, скрутив им руки какими-то грязными фартуками.

Как дальше продолжался вечер я не очень хорошо помню, но помню, что мы оказались на лавочке в сквере. Пробкин сказал, что ему надо отойти по нужде, а когда вернулся, сказал: « Ну вот, теперь посидим по-человечески.» - и достал из-за пазухи бутылку « Столичной». Мы с Обуховым стали возражать, но Пробкин сказал, что это ради здоровья Култаевой Е.Б, и ещё раз, с выражением, прочитал своё стихотворение. Нам стало нечем аргументировать свой отказ и мы были вынуждены согласиться.
Сколько ещё раз в тот вечер Пробкин ходил по нужде я опять плохо помню, но помню, что ехал домой один и на трамвае. Это мне в тот день показалось особенно странным, ведь трамваи в нашем городе никогда не ходили.
Н
е смотря на это, доехал я хорошо и вышел из трамвая уже в своей квартире.
Как ложился спать мне опять плохо припоминается, но хорошо припоминается то, что я забыл завести будильник из-за чего проспал и  опоздал на работу на четыре минуты сорок две секунды, из-за чего собственно и вынужден писать эту объяснительную.

P.S: Перед лицом всего нашего коллектива, а так же лично у Култаевой Е.Б. хочу попросить  прощения за свою безалаберность и пообещать впредь заводить будильник вовремя.
С уважением, токарь третьего разряда, Колбаскин Адам Викторович.
               
( написано 07. 08. 2010 )

 


В.И. Тищенко.               
               

Аванс   

       
          К концу рабочего дня исполинские корпусы завода знобило мелкой дрожью. Сотни рабочих людей, не исключая и некоторых женщин, например Нюрки Ветровой и Зинки Сухоруковой, не сводили взглядов с часов, притопывали ногами и нетерпеливо барабанили пальцами. В который раз мужики сосредоточенно пересчитывали деньги и, недолго думая, опять же откладывали от большой стопки в маленькую ещё одну бумажку. Заначку бережно прятали в тайный карман ближе к сердцу.
      
       Всех ждала работа, но никто не работал. Кроме кассирши Култаевой Е.Б. Был день получения аванса.
       
       Из шепчущихся мужчин образовывались сообщества по три человека. К Василию Ивановичу Дрюкину, как к магниту притянулись ушастый Игнат Кузькин и хохол в пятом поколении Пётр Корзинка. Чтобы приготовиться к традиционному в день получки или аванса маршруту им не потребовалось лишних слов. Игнат сложил пальцы так, что мизинец указал на пол, а большой палец поглядел на потолок. Пётр щёлкнул по кадыку. Василий Иванович понял и без двух минут пять коллеги, как спортсмены на старте, стояли у двери проходной.
         
         По пути к пивному ларьку друзей обогнали Пётр Платонович Пробкин и Колбаскин Адам Викторович.
         - Не спеши так, Адам Викторович! Опять придётся объясниловку писать,- съязвил Корзинка.
         В силу врождённой деликатности Колбаскин не стал огрызаться и ответил так:
         - Сами вы, Пётр Микулыч, не обожритесь «ерша», а то будет с вами, понимаете ли, «гоголь-моголь».
         Троица задержалась в гастрономе, и через пять минут в нём стало на две бутылки «Столичной» меньше.
         
         В пивной за столиком рядом с Пробкиным и Колбаскиным был печальный  сварщик Зиновий Владимирович Обухов. Подтянулись ещё рабочие люди, не исключая и некоторых женщин, например Нюрки Ветровой и Зинки Сухоруковой. Все стали весело пропивать честно заработанные деньги…
         
         
         Когда Пробкин громко предложил выпить за увольнение начальника цеха, все посетители пивной дружно покричали: Ура! - а Василий Иванович особенно громко.
         - Опять, сволочь, затягивает гайки! – сказал он про начальника, про дисциплину и про премиальные. И матюгнулся.
        Дело в том, что в 18 цехе Пробкин работал 20 лет и всё это время он изготавливал гайки. Их, очень нужных народному хозяйству, Василий Иванович нарезал за смену 5 тысяч штук. Из-за них Пробкин не любил машины и мотоциклы. По ночам ему снились лишённые романтики сны, в которых на стол в столовой вместо макарон, подавали тарелки с гайками. В голубом небе летали не птицы, а гайки с крылышками. Однажды во сне кассирша Култаева Е.Б. выдала ему в получку 15.800 гаек и 1 болт. Он сдал их в металлолом. На бутылку только и хватило. Василий Иванович проснулся в слезах. Он ненавидел даже милиционеров на дороге, потому что гаишники ассоциировались в его голове с гайками.
       От огорчения Пробкину стало жарко, и он предложил пойти к фонтану. Все согласились, и скоро сидели под кустами на траве, разложив на газетке нехитрую закуску.

       Ушастого Игната Кузькина в детстве дразнили Чебурашкой. Он, ровесник мультяшного героя, из-за невероятно огромных ушей и вправду был на него похожим. Слышал Игнат очень хорошо, а музыкальным слухом не обладал совершенно…
       
          Над поляной закружила муха. Голодная осенняя муха на свою беду выбрала Игната. Она приземлилась на его небритую щеку, отметила, что руки жертвы заняты стаканом и куском воблы и впилась в человеческую плоть. Она не успела насладиться разбавленной «Столичной» водкой кровью:  с фланга пришла беда. Кузькин, как корова хвостом взмахнул ухом. От удара муха бескрыло пролетела над закуской и упала в стакан Петра Корзинки. В её стеклянных шариках-глазах мелькнуло удивление: «Ничего себе, поела…» И муха сдохла.
      
        Корзинка увидел насекомое в водке и сказал:
      - Вот так и я когда-нибудь умру с перепоя.
        С перепоя умер прадед Петра, который по его словам, и был тем самым дьячком из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Не избежал этой же участи и дед Данила: вылакал штоф горилки и не проснулся на заре. Поддержал традицию и батько Микула: утром перепутал впотьмах бутылки и похмелился из горлышка уксусной эссенцией.
      
        - Садись, Зиновий Владимирович, держи стакан, - предложил Пётр подошедшему Обухову, - ты с какой войны это?
         Под правым глазом Петра Владимировича красовался синяк, а на левом кармане пиджака зияла большая прожжённая дыра.
        - Пострадал за любовь, - гордо ответил Обухов, выпил и опять ушёл на войну.

          Василий Иванович Дрюкин долго смотрел на фонтанные салютики. Мелкие пенистые волны и солнечные блики в воде его просто заворожили. «Как пиво…» - мечтательно подумал он. Хмельного Василия Ивановича чрезвычайно заинтересовало: есть ли в фонтане рыба? Он подошел, присел и опустил голову в воду. Как будто сквозь брагу на дне Дрюкин увидел раскрытую банку из-под шпрот. Не вынимая голову из воды, он в сердцах воскликнул: «Вот, блин, рыбу съели!» И тут рядом с банкой Василий Иванович заметил, какую-то ржавую трубу с накрученной на неё огромной гайкой. «Моя сволочь, на 32!» - чуть не задохнулся Дрюкин. Он стал яростно трясти вынутой из воды головой.
        - Ну как там? – спросил Кузькин.
        - Холодно.
        - Конечно, надо сначала обмочиться, а потом постепенно заходить. И не головой, а ногами…
        - Сам мочись. Пойду я…
         У Василия Ивановича испортилось настроение и он,  не прощаясь, пошёл домой.

          Солнце  приземлилось на вершины парковых сосен. Кузькин с Корзинкой  налили в стаканы. Мимо проходил Пробкин. Выпив с ними, сказал:
         - Я по нужде, - и ушёл.
         Через пять минут опять прошёл мимо с бутылкой водки.
        «Вот гады, уже в нужниках продают…» - пьяно подумал Игнат Кузькин и вдруг его ухо уловило знакомый звук закрывающейся двери и дробный стук каблуков, - «Моя вышла. Ничего, пока квартал протопает, ещё успею…» Он посмотрел на спящего Корзинку, выпил и шатаясь ушёл в кусты.
       
           Сначала Корзинке помешала спать Кузькина жена, пнула туфлёй и спросила: «Где Игнат, пьянь перекатная?» Потом подошёл нетрезвый Колбаскин и стал тормошить: «А где здесь трамваи ходют?»  «Какие трамваи? Сто лет их у нас не ходило» - Пётр повернулся на бок и, засыпая, даже во сне удивился, услышав отдалённый стук трамвайных колёс.
          Скоро Корзинке приснилась кассирша Култаева Е.Б. в украинском кокошнике, с платочком в одной руке и с кассовой книгой в другой. Он стал её желать и протянул к ней руки, но из тумана возник пьяный прадед и погрозил ему кулаком: «Не греши!»
           Пётр Корзинка спал под кустом шиповника печенью к сырой земле, и никто не знал: выйдет ли он завтра на работу.
         
         А между тем, праздник получения  денег продолжался. Получился даже почти парад. В парке загорелись фонари. На небе луна. Луна улыбается всегда, но она засмеялась, увидев столяров из десятого цеха. Лучшие  работники столярки Тищенко и Грищенко несли гроб. В гробу спал прораб Мищенко. А рядом посапывал пьяный «в дугу» Ядрищенко. Днём они долго договаривались, сколько будет стоить гроб для  усопшего дяди Ядрищенко,  но договориться не успели. Надо заметить,  что большой букет роз лежал на них обоих, что придавало общей картине некий двусмысленный, празднично траурный колорит.   
       
         Смеясь, прошли сталевары из 24-го цеха. Ругаясь, токари из 16-го. Танцуя, наладчики из 13-го. Шофера  из мехколонны прошли, шатаясь, но спели очень слаженно «Крепче за баранку держись, шофёр…» Все были пьяны. Не исключая и некоторых женщин, например Нюрки Ветровой и Зинки Сухоруковой.
         
           На лавочку присел покурить Митрич. Увидев всё это, он вздохнул и сказал: «Начнут, к примеру, бомбить...»   
         
            Такой вот парад. А что ж вы думали? Аванс на российском заводе.
               
                15. 9. 2010.
 


 


      


               


ОЛЕГГРАЦЕЛЕВ

ЗАВОДЧАНЕ

- Вот ты мне скажи, Митрич, как заслуженный член всего Профсоюза, почему наш цех, первый по значи-мости на производстве  и стоящий, как говорится, в авангарде, числится под номером 24? Да если бы не мы, всем остальным-то на заводе и делать было бы нечего! Вот так. Да и был бы тогда завод вообще?
Митрич (как заслуженный член всего Профсоюза) на какое-то время задумался, видимо пытаясь прочувст-вовать глубину моих переживаний. Потом, отогнав кружащую над бутербродами муху, поднял кружку и сказал:
- Вздрогнули! – и мы вздрогнули.

Мы сидели у пивной, за столиком под открытым небом и вкушали незатейливые радости жизни. Сегодня нам вы-дали аванс.
Не скажу, как на заводе в целом, но у нас в 24-ом Сталеплавильном цехе, авансу радовались больше, чем окончаловке. Потому что аванс, выражаясь языком Сопромата, являлся величиной постоянной, а в окончаловку, «благодаря» нашей борьбе с бюрократией и протестам, в виде прогулов, некоторые даже плакали. Так что сего-дняшний день был приятным во многих отношениях. Со всех сторон к пивной стекался народ, образуя небольшие группы по интересам и так же как мы, радовался возможности расслабиться.
 И теперь, в этой незримо обволакивающей атмосфере гармонии и легкомыслия, мой вопрос, обращённый к Мит-ричу, показался абсолютно неуместным. Однако Митрич решил поддержать разговор:
- А это уж так заведено, - закуривая, сказал он, - стратегически важные объекты у нас завсегда прячут и маскируют. Под землёй, скажем, в лесах глухих или под названиями и номерами. Завод-то у нас сам понимаешь…

Я понимал. Потому что, не в пример другим, работаю здесь уже посчитай 17 с половиной лет. Завод у нас хороший. Большой. Хотя мало кто догадывается, что он производит,  поскольку готовую продукцию вывозят в крытых брезентом машинах. А что там: самолётные двигатели или сковородки – никто не знает. Но в силу своего пытливого ума и солидного опыта передовика производства, я уверенно могу сказать, что там что-то железное.
- Начнут, к примеру, бомбить, - продолжал Митрич, - куда первый снаряд? В то, что под номером первым. А у нас это – Отдел Кадров, кажись. Ну, или Столовка, к примеру.
И действительно, как я уже говорил, завод у нас большой, цехов много: Сварочный, Токарный, Инструмен-тальный, Автотранспортный, всех не упомнишь. Вот рядом с нашим, например, стоит Кузнечный цех. Там работа-ют – кузнецы. Здоровенные, суровые, волосатые мужики, начисто лишённые романтики, поэтому я о них расска-зывать не буду.
Слова Митрича меня насторожили, и, наполнив кружки, от волнения, чуть ли не с горкой, я почти шёпотом спросил:
- А кто будет бомбить?
- Ну, я тебе имён-фамилий точно не скажу! – сказал рассмеявшись Митрич. – Я ж тебе фигурально говорю. Интервенты какие и прочая «алькаида».
Я поднёс кружку к губам и замер, потому что первый же интервент, которого я себе отчётливо предста-вил, был очень похож на артиста Шварценеггера.
Кроме того, как только я подумал об интервентах,  появилась бригада из соседнего цеха. Неразлучная троица во главе с Васей Дрюкиным. Все они: и Вася, и Кузькин Игнат, и Пётр Корзинка работали токарями. Токари у нас работают в Токарном цехе. Это те самые люди, которые из отлитых нами болванок, вытачивают на своих сумасшедших станках различную промышленную бижутерию: болты, гайки, контргайки, шпиндели и шайбы.
- Привет честной компании! – зашумели они, - Здорово, Митрич!
- Привет, железяки!
- Как настроение?
- Щёкораздувалово!
- Ха-ха-ха! – рассмеялся Дрюкин. – Ну ты Митрич, вечно что-нибудь скажешь, аж резьба скрипит!
Некоторые рождаются для того, чтобы выращивать тыквы, некоторые – водить трамваи, а Василий Ивано-вич Дрюкин – чтобы делать гайки. На заводе он работает побольше моего. И здесь, говоря топорным языком ма-лотиражных газет, нашёл он своё призвание, став ведущим специалистом по изготовлению гаек. Делает он их качественно, быстро и много. Говоря тем же языком – мечет, как лягушка икру. У него на этой почве даже какая-то фобия начала развиваться. Так мне знакомая фельдшерша сказала. Поэтому о работе вне работы мы с Васили-ем стараемся не говорить.
- Вы не мимо «Гастронома» шли? – спросил я. – Очередь там, что продают-то?
- А! – отмахнулся Дрюкин, - «Столичную» в «чебурашках».
- А я, уявить, схожий сон сьогдня бачив! – вдруг оживился Пётр Корзинка. – Уявляете, будто стою я, кур-дупель такий, в очереди за мороженым. Очередь не велика, але майже не рухаэться. А я решив гроши пересчи-тать. Засунув руку в кишеню, ну, в карман значит, достаю, дивлюся, а у мене на пальцях ще пальци виросли, у разни боки! А вид них ещё маленькие тянутся. Ну як би веточки таки з пальцив. Дивлюсь на другую – те ж саме! И давай реветь. Стою, дивлюсь на руки, плачу и думаю: «Як же я завтра в школе буду писати?!»
Все молчали. Но не потому, что рассказ Петра произвёл какое-то впечатление, а потому что мимо прошли Зинка Сухорукова и Нюрка Ветрова, бессовестно компрометирующие  свою женственность (не смотря на лёгкие платья и причёски), нездоровым интересом к футболу.
- Если им не найдут другого тренера, - говорила одна, - то они так в аутсайдерах и останутся. Точно тебе говорю.
- Думаешь поможет? За путёвку в плей-офф им сейчас нужен убедительный реванш.
- Это да. А то, что они продуют в матче с немцами, прикинь, было ясно уже сразу после жеребьёвки.
- Факт, Зина! Куда только УЕФА смотрит?
Ни для кого не секрет, что почти всё мужское население нашего предприятия тайно влюблено в кассиршу Култаеву Е. Б. Но лично мне больше нравится Нюра Ветрова. Она у нас табельщицей работает. Зинка Сухорукова, конечно, тоже ничего. Даже не смотря на неправильные черты ног. Однажды я пытался за ней ухаживать. Цветов где-то нарвал, пригласил в кафе. Но после солянки и двух бокалов шампанского выяснилось: мало того, что она замужем, мы ещё и болеем за разные команды. Поэтому я перестал за ней ухаживать. Только деньги зря тратить.

Стояла середина июля, но жарко не было. Видимо, это издержки профессии. Нам, сталеварам, жарко бы-вает только на работе. А вот человека, который подошёл к нашему столику, сталеваром трудно было назвать, и одет он был явно не по погоде. Небольшого роста, полный, суетящийся мужчина, в чёрном, длинном, почти до пят, кожаном плаще.
Это был инженер по Технике Безопасности – Вениамин Захарович Спичкин. Как и многие на нашем заводе, он имел прозвище – Веня МЧС.
- А ну-ка, ребята, оцените! - сказал Вениамин Захарович и начал важно дефилировать вправо-влево, де-монстрируя все достоинства поскрипывающего наряда. Мы были просто очарованы. Не столько плащом, а тем, что некоторые движения Вениамина Захаровича были до того совершенны, что могли бы стать украшением любо-го престижного подиума.
- Ну вылитый этот, как его? Аполлон Бельвеньдерский! – без какой бы то ни было иронии воскликнул Дрю-кин.
- Вот только не пойму, - внимательно приглядываясь, заметил Игнат Кузькин, - то ли у него руки длинные, то ли рукава короткие?
- А що, дуже хороший плащ. Мени подобаэться. Я соби з получки такий же куплю. – сказал Корзинка.
Вениамин Захарович слегка запыхавшись удивлять заводчан предметами мелкобуржуазного псевдоблагополучия, спросил:
- Ну как, похож я на «нового русского»?!
- Ты похож на старого татарина! – хитро прищурившись ответил за всех Митрич.
- Ну ты, Митрич, скажешь! Ну аж просто шпонки срывает! – хлопая себя по коленям, захохотал Дрюкин.
- Присядь, Веня, выпьем за обновку.
Вениамин Захарович, нисколько не смутившись, присоединился к нам.
- Спасибо, спасибо. Но я, буквально на минуточку, буквально полкружечки. Спешу, спешу, спешу!
Кузькин с Дрюкиным ушли за свежей порцией пива, а мы узнали, что облачиться в плащ Спичкину велела жена. На случай если вдруг дождь пойдёт. Да и вообще на всякий случай.
- Ларочка, она ведь такая… внимательная. – Глотнув живительной влаги, сказал Веня.
- А синяк у тебя откуда? – спросил я.
- Ой! – вздрогнул Вениамин Захарович, - А что, видно?
- Ну-ка, повернись.
- Вот так?
- Да. Вот так видно.
- О! Та я бачу. Хороший такий синяк!
- Кто это тебя так?
- Ребята, только между нами. – и без того пунцовый Вениамин Захарович, покраснел ещё больше. – Слу-чай просто анекдотический: Ларочка затеяла в выходные готовить  французский бульон с клёцками и очень не-удачно его пересолила.
- И что?
- А я есть не хотел. – вздохнул Вениамин Захарович. – Ларочка, она ведь такая… требовательная.
- Ось зараза! – вырвалось у Корзинки.
- Это ещё что! – сделав несколько глотков, расхрабрился Вениамин Захарович и поведал нам историю о том, как дня три тому назад они приехали на стоянку, как Ларочка выпросила разрешить ей самой припарковать-ся. И как он, Веня, отметив, что на площадке стояла всего одна машина, разрешил ей это сделать, и как Ларочка, сдавая задним ходом всё-таки боданула эту одинокостоящую машину. И как, испугавшись, резко рванула вперёд, и в результате врезалась в будку охранника. – Ларочка, она ведь такая… непосредственная. – закончил рассказ Веня и опять вздохнул. – Теперь придётся крылья менять.
- Во приключение!
- Не дрейфь, Захарыч, всё наладится!
- Крылья… Ты лучше жену поменяй! – сказал Митрич.
Вениамин Захарович, проявив себя безнадёжным оптимистом, только усмехнулся. Поблагодарил нас за угощение и, приговаривая: «Спешу, спешу, спешу.», отправился по своим делам.
- Ось зараза! – стукнул в сердцах по столу неравнодушный Корзинка. - Великой вражени я ще не бачил. Та яка ж вона ему жинка? Злюча, скрипуча, та ще бьэться, як собака? Та ще плащ цей! На нього навить дивитися було жарко. Та хиба це жинка? Це холери кусок, а не жинка!
- Ну вот так у них, что ж теперь?
- Что-то Василия с Игнатом долго нет. – оглядываясь по сторонам, сказал Митрич
    Неподалёку, могучей кучкой, сосредоточенно потея, пили пиво кузнецы. Складывалось впечатление, что эти люди знают что делают. Поэтому я о них рассказывать не буду.
- Пожар! Пожар! – донеслось вдруг со стороны павильона.
Услышав крики, мне сразу вспомнился недавний разговор с Митричем и в моём воображении всплыла яркая кар-тина охваченного пламенем завода и хихикающий из-за угла Шварценеггер со спичками. Тут прибежал Кузькин.
- Что горит, Игнат? – спросил я, стараясь не показать волнения.
Кузькин, тяжело дыша, схватил первый попавшийся под руку недопитый бокал и осушил его одним большим глот-ком.
- Трубы горят! – вытирая рукавом губы, выпалил Игнат. – Пошли! Там фрезеровщики чего-то поделить не могут. Пробкин опять активничает, и похоже, что будут кого-то бить.
- Ну, если Пробкин…- поднялся из-за стола,  Митрич, поднял кружку, жестом предложил нам сделать то же самое и сказал: - Вздрогнули!

Следует отметить, что токари и фрезеровщики у нас только числятся под разными цеховыми номерами, но работают в одном корпусе, под одной крышей, поэтому в разной степени друг с другом знакомы. Фрезеровщики делают то, чего в силу специфики своих станков, не могут делать токари. Сказать по другому, фрезеровщики от-личаются от токарей только станками на которых работают. Тем не менее есть и среди фрезеровщиков незауряд-ные личности. И достойный пример тому вышеупомянутый - Пётр Платонович Пробкин, которого мы, по-дружески  называем «Три Пэ» или «Пэ в Кубе». Кроме того, что Пётр Платонович хорошо разбирается во внешней и внут-ренней политической коньюктуре и на каждом собрании от всей души материт начальство, он ещё пишет стихи. В одной из праздничных стенгазет посвятил он нашему цеху такие строчки: «Сталевары, сталевары, из брезента шаровары…» - за что мы прониклись к нему искренним уважением.

Правда, выпивши, Пробкин бывает способен на такое, что свойственно только настоящим поэтам. Однаж-ды он пришёл в Кузнечный цех и сказал:
 - А слабо вам, господа бородачи, раздуть меха до трёх тысяч градусов?
И кузнецы, не жалея своих бород, напряглись до такой степени, что с неба начали падать обугленные птицы. Не понятно, как эти невозмутимые и серьёзные люди могли купиться на «слабо»? Поэтому я о них не буду рассказы-вать.

Адам Викторович Колбаскин, товарищ Пробкина, ничем особым не отличался, но подсознательно тянулся к прекрасному и тоже очень хотел научится писать стихи. Пётр Платонович как-то проговорился, что может пи-сать где и когда угодно, но, по-настоящему, хорошие строки рождаются у него по ночам. Нередко с тех пор Адам Викторович, просиживал ночи напролёт перед чистым листом бумаги. Но вдохновение приходило к нему только утром, когда он, проспав на работу, вынужден был писать объяснительные. Это у него хорошо получалось.

Постоянство же сварщика Зиновия Владимировича Обухова заключалось в том, что выражение его лица выглядело так, как будто он всё время видел летящий в него кирпич, а то что он оказался сегодня в их компании было совершенно случайно.
Вбежав в павильон мы застали сцепившихся и катающихся по полу Пробкина и сварщика Обухова, подми-нающих под себя все основные принципы трудовых взаимоотношений. Вокруг них прыгал Колбаскин и безрезуль-татно пытался их расцепить. Мы поспешили ему на помощь и растащили дерущихся за ноги в разные стороны.
- А-а! Суки конформистские! – в бурлившем половодье чувств, кричал Пробкин, прижимая к груди портрет Култаевой Е. Б., который украл (свинтил, стащил) в прошлом году с Доски Почёта. – Давай, души глас народа!
      
Обухов же имел в высшей степени свирепый вид, молча сопел и тянул змеиные руки к шее фрезеровщика.
- Всё! Всё! Успокоились! – подбегал то к одному, то к другому Колбаскин.
Все успокоились и вышли на свежий воздух.
- З яких це пор господа фрезерувальники, засвоили привычку бити один одного по мордасам? – поинтере-совался Пётр Корзинка. На что, Пробкин, деловито отряхивая с себя пыль недавней баталии, ответил:
 - Знаешь что, тёзка, то что я тянусь к светлому и возвышенному, не мешает мне время от времени оття-гиваться грубо и примитивно.- Затем подошёл к Обухову: - Зиновий, извини. Погорячился. – и стал стряхивать пыль с него. На лице Обухова появилось непривычное выражение задумчивой нежности, а из прожженного на пиджаке кармана сыпались семечки.
Заручившись у Пробкина обещанием, что ничего подобного сегодня больше не случится, мы разошлись. Пётр Платонович с компанией ушли в сквер, а мы, вернувшись к нашему столику, обнаружили, что кто-то стащил у нас беляши и пообкусывал все бутерброды. То ли мухи, то ли интервенты …

Дрюкин предложил пойти к фонтану, поближе к природе. И мы пошли.
Как известно, после пива, солнце садится быстрее. Начинало смеркаться, но вечер, что называется, был в самом разгаре и сквер шумел фонтаном, радующимися отступившей жаре птицами и всё той же легкомысленно-стью многочисленных посетителей. Мы расположились на траве и безвольно отдавались ласкам уходящих сол-нечных лучей. Всем было хорошо, за что, конечно, тут же дружно выпили.
- А что, Петя, в школе тебя, наверное, часто дразнили? – спросил Игнат Корзинку.
- Да не… Девчонки только: «Кошик, Кошик, вид боягузив гумка!».
  - Как, как?!
- «Корзинка, Корзинка, от трусов резинка!». – улыбнылся Пётр. - Ось у нас в армии був ефрейтор - Цибу-ля, так його все Чипполиной звали. И ничого до дембеля дослужився.
Тут к нам приблизился какой-то мутный мужичок, неопределённого возраста и отозвал Митрича в сторонку.
- Рубероид. Восемь рулонов по 50. Возьмёшь?
- Возьму десять по 40.
Мутный что-то быстро подсчитал в уме и кивнул: - Ну тогда пошли.
Митрич, обернувшись к нам, сказал, что должен идти, потому что рубероид это – святое. Пожелал соблюдать умеренность, ибо в сей юдоли слёз – как он витиевато выразился - все бедствия проистекают из невоздержанно-сти и ушёл.
- Ну, Митрич! Вечно что-нибудь скажет, просто клинья вышибает! – восхищался Дрюкин.
- Митрич, он такой.

Откуда-то из кустов вышел Обухов. Мы предложили ему выпить. Зиновий Владимирович выпил и, чуть не плача, рассказал нам, как они договорились с ребятами по очереди жениться на Култаевой Е. Б., и что если он женится на Култаевой Е. Б. последним, то ему наверняка придётся воспитывать чужих детей и платить алименты своим. А у него ещё кредит не погашен. А если, после него ещё кто-нибудь займёт очередь, то ему придётся пла-тить алименты уже самой Култаевой Е. Б., поскольку его намерения очень серьёзны и он твёрдо решил, что бро-сит употреблять и обязательно заведёт с ней ребёнка.  Кузькин предложил за это выпить. Выпив, Зиновий Влади-мирович всхлипнул и сказал мягким, расслабленным голосом: «Я беспринципный подлец.»
Мы попытались его успокоить тем,  что не стоит переживать раньше времени. Тем более что свадьба у него не завтра. И до того, как подойдёт его очередь он успеет и детей своих вырастить и  все долги погасить. Зи-новий Владимирович только молча кивал головой. Наши старания никак не отразились на безутешном лице влюблённого сварщика, но мысль о том, что он всё таки женится на Култаевой Е. Б., в глубине души была ему приятна. С этим он и ушёл.

Дрюкину пришла идея – помыть голову в фонтане, домой-то он придёт поздно и тратить на это время ему уже будет не нужно. Так он и сделал. Подошел к фонтану и, не обращая на серо-буро-козявчатый цвет воды, оку-нул в неё голову.
- Глянь! Василий Иванович рыбалить пошёл! – показывая пальцем на Дрюкина, захохотал Кузькин.
- Добре б вин раков наловив. – невозмутимо отозвался Корзинка.
- Раков и Русалок! Хотя… раки у нас не водятся. Вот в прошлом году я в одно место ездил, так, ты не по-веришь, мы там раков на удочку ловили!
- Гаразд тоби брехати-те!
- А-а, никто не верит! – махнул я рукой.
Из фонтана Дрюкин вышел задумчивым, как будто и в самом деле увидел там раков и русалок.
- Ой, Вась, а что это у тебя вокруг носа? – сдерживая улыбку, спросил Игнат. – А-а, это лицо такое!
Василий Иванович на шутку не отреагировал. Пробормотал что-то среднее между «спокойной ночи» и «отвали, моя черешня» и ушёл домой.
Слегка опешив, Кузькин, закричал ему вдогонку:
- Вась, ты куда? Вась, ты что, обиделся что ли?! Вася!
- Гнат, не метушися, просто Иваныча плющит. Наливай.
Как только мы налили, оттуда же, откуда недавно появился Обухов, вышел Пробкин.
- Пётр Платонович! Давно не виделись! Присоединяйся! – сказал, наливая ему, Кузькин. – С тебя тост!
Пробкин решительно выдохнул и произнёс:
- Выпьем за то, что сегодня не понедельник. Потому что, если бы сегодня был понедельник, мы бы тут не пили! - что он хотел этим сказать никто не понял, но все выпили.
- Жалко, Василий ушёл, он бы оценил. – сказал я.
- Ладно, мужики, мне тоже надо идти. – засобирался Пробкин.
- Подожди, прочти нам что-нибудь! По прозе жизни, так сказать, звездани стихами!
Пётр Платонович не дал себя долго упрашивать, встал в удобную для декламации позу и прочитал:
Завод наш железоделательный,
славится не продукцией,
а теми людьми, что эту
продукцию изготовили!
Народ наш смурной, но деятельный.
Старается чтить Конституцию.
И есть, что сказать поэту,
чтоб слова его что-то стоили!
Я хотел зааплодировать, но уже не попадал рука об руку. Пробкин коротко и изящно поклонился, сказал: «Я по нужде», и ушёл.
После его ухода, вокруг стало как будто тише. Мимо, в состоянии весьма отдалённом от трезвого, поддер-живая друг друга и разговаривая громче, чем обычно, опять прошли болельщицы - Зинка Сухорукова и Нюрка Ветрова.


- До конца сезона ещё далеко, и я…(она чуть не споткнулась), …и я просто уверена, что они смогут ре-а-би-ли-ти-ро-ваться! Обязаны просто!
- Ой, мне у них полузащитник нравится. Та-акой мужчина… бдительный.
- Мы сегодня с тобой за что пили?! – вдруг резко остановилась Зинка. - За то, чтоб наши в четвертьфинал прошли. Значит так и будет!
- Факт, Зина! – сказала Нюра, увлекая подругу продолжить движение. – Ты только не падай!
Мне захотелось пойти по стопам Пробкина, то есть сходить по нужде, и я куда-то ушёл. А Петру Корзинке захоте-лось пошалить. Он поднялся на ноги,  вскинул руки и подпрыгивая стал кричать: - Спартак – чемпион! Спартак – чемпион! – потом, сложив пальцы колечком, смачно свистнул вслед уходящим не твёрдой походкой женщинам.
Начавший было отдаваться меланхолии, Кузькин, вдруг вспомнил, что в детстве тоже умел свистеть. И охвачен-ный задором, решил поддержать товарища. Он сунул два пальца в рот и… его вытошнило. После чего ему стало ясно, что пришло время прощаться. Он обернулся вокруг и никого не увидел. Постояв некоторое время в недо-умении, Игнат, собравшись с мыслями обречённо произнёс: - И чо?!
Безжалостно сгущающиеся сумерки ответили ему тоном, не допускающим возражений:
- Домой иди!
- Понял. – сказал кивнув Игнат и повернувшись в сторону приблизительного местонахождения своего дома уверенно начал движение. Но не пройдя и четырёх шагов споткнулся о что-то большое и мягкое. «Никак об Кор-зинку запнулся!» - отряхиваясь подумал Кузькин и пошагал дальше, выписывая заметные колебания по координа-те Х (икс).
А в кустах шиповника действительно спал Пётр Корзинка, славя прошедший день утробными звуками. Спал беспокойно. Поскольку многие радости, которых он не видел в обычной жизни, приходили к нему во сне. Наверное, как и ко многим из нас.
Пётр шевелил губами, постанывал, то и дело сучил ногами, вздрагивал, не переставая при этом улыбаться. И ко-нечно же не мог видеть, как его бесшумно окружили какие-то подозрительные личности, казавшиеся в темноте бесформенными великанами. Это были кузнецы.
- Умаялся. – сказал один.
- Кантуй на попа! – тихим басом скомандовал самый суровый.
Они легко подняли Петра с земли и бережно уложили на ближайшую скамейку, и так же бесшумно растворились в темноте затихшего сквера.

…Даже не знаю, почему мне запомнился этот день. Как говорил старик Цицерон: «Лучше всего запомина-ются вещи постыдные». Цицерону, конечно, виднее, но последнее, что я помню, это как мы с Колбаскиным сади-лись в трамвай, я ему ещё сказал: «Завтра, смотри, не проспи!». «Постараюсь.» - рассеянно отвечал он, разгля-дывая свои, испачканные чернилами руки. И как к нам подошёл кондуктор  с косолапой улыбкой и очень похожий на артиста Шварценеггера. И, как задумавшись, я не заметил когда Адам Викторович вышел, а только услышал его прощальное «До завтра!».

А думал я о том, что может быть мне тоже жениться. На Нюрке Ветровой. Без всякой очереди. А медовый месяц мы бы провели в том месте, где раки на удочку ловятся. Правда вот, футбол я не очень люблю. Ну да лад-но, там уж как-нибудь разберёмся…