Кулаки гл-4

  …Танюшка сбежала с крыльца, пересекла двор, открыла дверь в летнюю кухню и шмыгнула внутрь. Этот домик никогда не пустовал. В нём всегда было тепло и уютно, особенно в сырую промозглую осень и студёную зиму. На печи стояли разномастные чугунки, кастрюли, бачки, в которых круглые сутки что-то скворчало, бурлило и посвистывало.
     В деревне такие строения называют по-разному; кто зимовьем, кто времянкой, кто кухней.
Домики мастерили крепкие. Чаще из кругляка, на манер настоящей избы, только поменьше и, как правило, в одну просторную комнату. У окошечка примостился обеденный стол на пузатых ножках. В любое время из чугунка можно выудить пару горячих картошин, очистить от кожуры, перекатывая с ладошки на ладошку, круто посыпать солью и с удовольствие съесть вприкуску со ржаным хлебом, запивая прохладным молочком.      
    Ковшиком Танюшка зачерпнула горячей воды из начищенного до бела чугунка, из деревянной бочки в ведро добавила колодезной и перемешала рукой. «Само то» … 
Снова взревел заполошный петух, будто напомнил, - пора доить Маню и кормить беспокойное хозяйство.
«Надо проверить как там наседка, - не вывела ли цыпляток за ночь, бычка и тёлочку напоить водой и вместе с Маней проводить в стадо. Не забыть наказать пастуху, чтоб тот присматривал за малышней, - не отпускал гулять «за глазами», не оставлял без присмотра».   
    Танюшка тепло поздоровалась с Маней. Погладила корову по голове, прижалась щекой к тёплой шее, шепнула нежные слова и принялась мыть тяжёлое вымя. Маня от нетерпения и удовольствия переминалась с ноги на ногу, весело помахивая хвостом. Она пыталась лизнуть Танюшку шершавым языком, забавно изгибая шею, и радовалась, когда ей это удавалось. Танюшка смеялась и шутя покрикивала на разыгравшуюся любимицу: - «Манька, перестань тебе говорю! Не дури! Перевернём подойник, - достанется нам от мамы … на орехи».   
    «Отец вернулся в сорок пятом. Помню, - рассказывала Татьяна Даниловна, - сижу в классе, а учительница мне: «Ты чего тут расселась? Беги домой, - твой отец вернулся». Я по деревне не бежала, - на крыльях летела. Онемела в первые минуты – слова вымолвить не могла. Обнимала папочку, - никого вокруг не слышала, никого не видела. Плакала и плакала, не переставая. Я так душу свою изливала, без слов, одними губами шептала, как любила, как страшно и одиноко без него. Просила, чтобы не оставлял нас больше … никогда. Просыпалась ночью и повторяла, как молитву: «Папочка вернулся, мой папочка. Слава тебе, Господи».
Будто вчера это было» …

 … Танюшка подхватила подойник и замерла на мгновение, почуяв, как волнуется сердечко. «Не влюбилась ли ты, девка»? – спросила себя. Щёки и уши огнём запылали. «Федька, вот змей окаянный, навязался на мою голову, морда цыганская». Она прыснула в край платка и тут же спрятала счастливые глаза под … быстрые ноги. 
«Хотя нет – какой же он цыган? Из казаков его род, с самого батюшки Дона начинается. Мы люди вольные, с землёй матушкой кровушкой повенчаны. Привыкли так жить - среди своих - не прятаться, не бояться и не оглядываться».
    Подняла глаза на потеплевшее солнышко, улыбнулась, и тут же загрустила … ни с того, ни с сего. Почему-то представила себя Любовью Орловой, и снова покатилась звонким смехом, косясь на захлопавшего чёрными крыльями петуха. Залюбовалась Петиным нарядом, заигравшим яркими красками в лучах утреннего солнца.
    «Ну, деревня, держись! Ох, и исполнит сейчас Петруша для вас «Марш славянки», дорогие мои земляки!».
    «Артистка ты, Танька. Артистка!». Прислушивалась, удивлялась и невольно спешила за своими новыми чувствами Танюшка. Подгоняя день к вечеру, мечтая о встрече с Феденькой, о его нежных и … крепких объятьях.
Впервые после войны она смеялась от счастья, от того, что утро, и что где-то совсем рядом её Федя … смеялась просто так …

 … «Надо же – именно это утро ей запомнилось ярче других! Феденька всю её жизнь перевернул.  Первая Любовь! Её Феденька».