История с борщом, поросёнком и колбасами

Из цикла "Детство приходит всегда"   

Весна 1948 года была ранней и тёплой. Послевоенный город понемногу оживал. Возвращались отцы, братья, сыновья, то есть сильные мужские руки, истосковавшиеся по мирной работе. Люди пытались заново обустроить свой быт, а главное накормить своих близких досыта. В Лидином дворе стали лепиться сараюшки, где можно было развести кур, гусей, уток, а, если повезёт, то и кабанчика. Сараюшки плотно прилегали одна к другой, с тыльной стороны образуя из-за разной глубины отличные уголки для игр в «войнушку» и пряток. Карточки ещё были, но можно было купить сколько-то муки, а значит не остаться совсем голодными.

   В разных концах двора выросли две печки, потому что в домах летом топить было бы совершенно невозможно – на улице и так было +30, а то и +40 градусов. Поэтому печки «кочегарились» с раннего утра до поздней ночи – все должны были успеть что-то состряпать. Готовить приходилось часто из-за отсутствия холодильников, так что квартиры были отдельными, а «летняя кухня» – общая.

   С недавних пор у Лиды появились новые обязанности: она собирала яйца, снесённые тремя курами, и чувствовала себя при большом и важном деле. А вскоре откуда-то из командировки Степан Никифорович привёз вожделенного кабанчика. Конечно, кабанчиком его было назвать пока что трудно – маленький розовый поросёнок только-только научился резво носиться по загону, и ещё пугался людей. Лидка окрестила его Малышом, полюбила крепко-накрепко и всё бегала в сараюшку, чтобы посмотреть, как он там.
   Малыш уже узнавал «хозяйку», подбегал и тыкался мягким пятачком девочке в лицо, отчего Лидка млела, отдавая своему любимцу всю нерастраченную нежность ребёнка, который растёт сам по себе, как сорная трава. Она полностью ухаживала за ним, кормила, ставила воду. Удивительно, насколько быстро поросята набирают вес. Он всё больше становился взрослой свинкой, и, Лидка сама слышала, что его решено было забить к «ноябрьским», как сказала баб Глаша.

- Обречённо девочка спросила: - Вы его что, бить будете? Я вам не дам, так и знайте! Баб Глаша, я думала, что ты… а ты… - и убежала к своему обожаемому Малышу.
- А колбаску любишь, - вслед ей крикнула баб Глаша. – Оно, конечно, привыкаешь к им, поросятам энтим, ить, тоже дети божеские, - бормотала она себе под нос, - так ить, мы же те же звери…
   Лидке и в страшном сне не могло привидеться, что Малыша забьют раньше срока по её вине.. А дело было так. Как-то в самом конце сентября, баб Глаша готовила на «летней» печке борщ. Борщ – это такое блюдо, в рецепте приготовления которого южане не намерены уступать ни пяди тем, кто готовит иначе. С мясом или без, со шкварками или с черносливом, говядина или свинина, вместе обжаривать свёклу с морковью и луком или нет, что класть вперёд, капусту или картошку, словом, борщ – это поле для битвы в лучшем случае, а в худшем – арена пожизненных кровопролитных кухонных войн. Традиция семейного рецепта вбивалась девочкам в голову, как можно раньше. Вот почему, когда баб Глаша позвала слоняющуюся по двору Лидку, та ничуть не удивилась.

   - Хватит, ать, баклуши бить. Буду учить тебя борщ варить. А то замуж кто возьмёт? Вот тебе кастрюля, наливай воду.
- Так ты же уже варишь, зачем ещё один? - спросила, смотревшая в корень Лидка.
- Лей-лей, я буду для людей борщ варить, а ты для поросёнка, ладно?
- Ой, как здорово, борщ ведь вкусный, ему понравится! Я буду очень-очень стараться.
Наморщив лоб от напряжения, девочка постигала премудрости кулинарии. Баб Глаша то давала ей чистые нашинкованные овощи, то очистки, которые было велено мыть и класть в соответствии с семейным рецептом. Наконец, борщ для Малыша был готов. На вид он был совсем, как настоящий.

- Теперь остынет и отнесёшь поросёнку, а я пойду в дом. Через полчаса приходи обедать.
- Полчаса, это много или мало? Часов-то нет. Даже у взрослых. А у мелюзги и подавно. И что? Вначале гулять полчаса, потом обедать ещё… Вот мучение! Не остывает… Нет так долго ждать я не хочу. Отнесу Малышу обед, и сама пойду обедать, - рассуждала маленькая Лидка. – У меня остынет, и у него остынет, будем вместе обедать…
Решено, так решено, и девочка, взяв с обеих сторон тряпками кастрюлю, понесла огненный борщ поросёнку.

   Он привычно и радостно попытался ткнуться в Лидку, чуть не перевернув кастрюлю, но она быстро повернулась к Малышу спиной и стала примериваться, чтобы половчее вылить варево.
- Да, не лезь ты, глупый. Вот остынет и поешь. И я обедать пойду, - приговаривала Лидка, ловко опрокинув содержимое кастрюли в поросёнкову кормушку. Почуяв вкусный запах, Малыш резко отпихнул «хозяйкины» руки и втянул первую порцию.
- Что ты делаешь, оно же горячее… Баб Глаша… - завопила Лидка, стараясь оттеснить поросёнка от кормушки.
Но, он и сам вдруг завизжал тонким высоким визгом, не понимая, откуда пришла эта резкая горячая боль, которая разрывала все внутренности.

- Баб Глаша, - ополоумевшая девочка растерялась, не зная, что делать. – Нужно немедленно помочь Малышу, но как?
Было поздно оттаскивать его от кормушки: поросёнок катался по загону, пытаясь «вытащить» боль, как приставший репейник, а она уходить не хотела, проникая всё глубже и глубже.
Прибежала баб Глаша.
- Что же ты? Говорила, ить, пусть остынет… теперь только забивать, чтоб не мучился, - с одного взгляда поняла баб Глаша, прикидывая, что сказать хозяйке.
Несчастный поросёнок орал всю ночь. Лидка и уши закрывала ладошками, и, против обыкновения, с головой укрывалась одеялом, ничего не помогало. Ей казалось, что Малыш кричит ей, именно ей, ей одной, не то «обварила», не то «натворила». От сознания своей страшной вины, девочка не находила себе места. В который раз в голове прокручивалась одна и та же картинка. Поросёнок чуть не перевернул кастрюлю, когда с разбегу пытался врезаться в Лидку.
- Вот оно! Взял бы и перевернул, и чёрт с ним, с борщом, подумаешь, мы бы ещё с баб Глашей сварили.
   
Наутро все поднялись очень рано. Всё равно, спать под это страдание было невозможно. Вероятно, весь двор тоже не спал. Вдруг в дверь постучали. Вошёл здоровый смурной детина с красной рожей. В руках у него была паяльная лампа и что-то ещё, прислонённое к ноге. Лидка обомлела: это был…топор!
- Ну что? Иди, смотри, что ты наделала, не будет сейчас твоей свиньи, - сказала злорадно мать.
- Да я, я виновата, меня кори, дуру старую, дитё не виновать, совсем же мелюзга ещё, - вскинулась баб Глаша.

- Нет, я помню, ты говорила подождать, я одна погубила Малыша, одна я, - хотелось крикнуть Лидке, но она молчала. Её пригибала и делала бессловесной её великая вина, которую она будет помнить всю жизнь, но сейчас… она молчала.
- Иди-иди, впредь наука будет, - мать была непреклонна.
И Лидка поплелась вниз с сильно бьющимся сердцем, с ужасом предвидя, что она увидит. Но вышло не то. Голова поросёнка уже лежала отдельно, а всё остальное совсем не напоминало Малыша и всё же девочку передёрнуло. Отец зачем-то подал детине стакан, и тот наклонился к распахнутой обезглавленной туше – Лидка не поверила своим глазам – зачерпнул стаканом,
 и… стал пить кровь. Лидка зажмурилась Её собственный желудок начал подниматься куда-то вверх, и, не в силах больше смотреть, даже в наказание за не прощаемую вину, она рванулась и побежала прочь. Как девочка не старалась, возвращаться всё же пришлось. Не пройти было мимо того, во что этот кровопийца превратил Малыша: окорока аккуратно отъяты для копчения, мясо, рассортированное на куски, лежит в тазах, а детина заканчивает смолить паяльной лампой голову поросёнка. Она вся чёрная и совсем не похожа на весёлого Малыша, которого так любила Лидка.

- Прощай, Малыш, они бы всё равно погубили тебя, но я, почему-то, успела раньше. Я так тебя люблю, - что-то вроде этого заполняло детскую головку, поникшую в безмерном горе.
- Позже, дня через три, не в силах мучиться молча, видя, что мать винит баб Глашу, девочка выпалила:
-.Это только я виновата, ты ведь говорила – пусть остынет.
Баб Глаша только прижала её к неизменному переднику и погладила по голове.
   
   На попечении Лидки остались одни куры, что было просто и не опасно – посыпь им зерна, да открой сарай, чтобы сели на насест, вот и вся премудрость.
Но был ещё огород, который девочка терпеть не могла. «Огороды» давались от работы, если повезёт, и начальство «пробьёт» этот вопрос где-то ещё выше. Во всяком случае, так Лидке объяснила баб Глаша, которая сама на них не ездила, и жалела Лидку. Леку почему-то мать никогда не брала, а Лидку – всегда.
   Вот, и сегодня подняла в шесть часов, когда самый сон, и заставила пить чай с хлебом. Такой всегда вкусный хлеб не лез в горло, девочку пошатывало и познабливало от ранней утренней свежести, но нужно было торопиться на «товарняк», который только притормаживал, не останавливаясь, чтобы примерно так же затормозить через час. Все выкатывались в степь и торопились побыстрее дойти до своей «делянки», чтобы хоть немного поработать в прохладе.

   Пока рыжий шар солнца ещё карабкался ввысь, работать было терпимо – Лидка, как и мать, полола кукурузу и подсолнухи, стоявшие стройными рядами, которым, казалось, не было конца. Становилось жарко, и девочка, сбросив своё пальтишко, посмотрела по сторонам. Вокруг была только степь до самого горизонта, очень чёрная там, где люди уже пропололи и окучили свои посевы, и чуть посветлее, куда огородники дойти ещё не успели. Они сновали, как муравьи, тоже, в основном, в чём-то чёрном или тёмно-сером, как часть этой бескрайней равнины, еле заметные и маленькие. Руки всё больше ныли, тяпка становилась всё тяжелее, а спина разламывалась. Всё-таки она была просто маленькой девочкой, и силы у неё тоже были маленькими.

   Наконец, они просто кончились. Совсем-совсем. Тяпка выпала из маленьких Лидкиных ручек, и не было сил, чтобы её поднять.
- Лидия, пойди, посиди, - сжалилась мать. – На землю не садись, она ещё холодная, садись на пальто. И не пей много. Лидка сразу заметила их «бивак» - её пальтишко было приметным – голубенькое с белым. Она без сил блаженно опустилась на голубой свёрток и тут же подскочила.

   - А…а…а…, - только и могла выдавить из себя насмерть перепуганная девочка. Из-под пальто на неё наступала большая разгневанная гадюка, которой Лидка помешала сладко дремать. Но мать всё-таки услышала крик дочери, которую, впрочем, дочкой никогда не называла, и успела добежать. С тяпкой наперевес она бросилась к змее с тыла, так как та нацелилась на Лидку, и одним махом отсекла ей голову. Обе части гадюки ещё немного поизвивались и замерли. Причём, даже отрубленная голова, упорно ползла к Лидке, стараясь напоследок достать её ядовитыми зубами. Расстояние между змеёй и ребёнком было совсем небольшим, когда мать крикнула малышке:

   - Да, отойди ты от неё, она же ещё не издохла. Но, у девочки от всего пережитого сделался настоящий столбняк. Она стояла столбом, дрожа от омерзения и ужаса. Ни за какие коврижки, до предела уставший ребёнок не соглашался сесть хоть на что-нибудь. Этот страх, вместо обычной разумности, присущей всякому человеку, на всю жизнь сделал девочку ярой ненавистницей змей. Она всегда впадала в форменный ступор при виде серой извивающейся ленты и из этого столбняка обречённо ждала, когда змея уползёт подальше.

На уборку урожая Лидку никогда не брали – ростом не вышла, чтобы дотянуться до громадных косматых, чёрных солнц подсолнухов и жёлтых початков кукурузы. Но передышка в обязанностях была недолгой. Урожай привозили, и начиналась каторга: все початки следовало «порушить», то есть вышелушить зёрна, которые так прочно вросли в «ствол» початка. Шляпки подсолнухов тоже крепко держали свои семечки, к тому же, безбожно кололись. Лидкины пальцы – большой и указательный - уже через час покрывались волдырями – и тогда добрая баб Глаша перевязывала их, но это помогало мало.

Зато как же радовались дети, когда семечки, отвеяные от сора, чёрные и блестящие, наконец-то, отвозились на маслозавод. Это значило, что назад взрослые привезут огромный бак подсолнечного масла, которое пахло так, как с тех пор не пахло ничто на свете, так, что во рту появлялась слюна. Баб Глаша усаживала Лидку с братом за стол, наливала в блюдца благословенное масло и немного медлила, глядя, как дети упиваются его потрясающим ароматом, создавая «ветер», каждый в сторону своего блюдца. Потом она солила масло и давала каждому по большому ломтю хлеба. Они макали хлеб в масло и, почему-то со словами: «Господи, помилуй», как научила их баб Глаша, начинали пиршество. Сама баб Глаша редко присоединялась к детям в такие моменты. Обычно, она готовила ликующий финал этого безгрешного ребячьего торжества – жарила «зёрнышки», очищенные на том же маслозаводе от лузги семечки, которых выдавали мало, но всё же выдавали, видимо, имея в виду ребячьи интересы. Голодное было время.

Именно баб Глаша сделало детство двоих ребятишек полным не дорогих, но лакомых, с любовью приготовленных сластей и просто вкусностей, превращавших нелёгкое детство без игрушек, красивой одежды и многих других вещей, в будни, в которых есть место праздникам.
То купит немного мака и сделает маковки самодельные, то козинаки сочинит из тех же семечек. А какие пирожки она колдовала! И непременно с разными начинками: обязательно с мясом, с рисом-с- яйцом, с курагой, с изюмом… Кулебяки, рулеты, пироги, пирожные, торты… И, ненароком, Лидку приучала. Впрочем, когда забили кабанчика, работы хватило всем, кроме отчима, разумеется. Холодильников не было, поэтому окорока коптили, голова и ножки шли в «холодец» (на юге не говорят «студень»!), да и разница есть у этих двух блюд. А из «мякоти»
, оставив сколько-то на еду, остальное перерабатывали на колбасы.

Обычно, когда детей звали «помогать», всё было готово для собственно приготовления колбасы: кишки мыты-перемыты, отскоблены до прозрачности сегодняшнего полиэтилена, гибкие прутики ждут своего часа, нарезанная свинина, сдобренная специями, посыпанная солью и мелко-мелко нарубленным чесноком, стоит в чане посреди стола. Нитки, всегда белые, под рукой. Можно приступать. Сперва дети путаются, кишка соскальзывает, но скоро применяются все: прутик изгибают петлей, концы – крест-на-крест - в месте схождения закрепляют нитками. В петлю просовывают кишку и отгибают концы, туго держа прутик. В образовавшееся отверстие мелкими порциями запихивают кусочки мяса, «колбаса» растёт. Её свёртывают кольцами, огромными и плотными, чтобы тут же поджарить на тоже огромной, как колесо, сковороде.

Умаявшиеся «работники», разумеется, ухом ловят звуки с плиты, пока начиняется следующий «круг». Ага, вот с одной стороны поджарился, опять заскворчало – перевернули, значит, скоро!
Ох, до чего же она вкусна, эта поджаристая корочка, румяная и рыжая, которая ещё шипит, когда колбасу снимают со сковороды. Уф! Можно передохнуть и лакомиться, лакомиться, перекатывая во рту огненные кусочки. И совсем не бояться, когда баб Глаша шумит на них:
- Ить, горячее, вот обожжётесь, как тот поросёнок!
Лидка внутри вздрагивает, ей становится опять муторно и стыдно, потому что колбаса, это – её Малыш, но есть очень хочется, запах великолепной еды сводит с ума, и она тихонько решает, что хотя бы немножко попробует такую редкую в их доме вкуснятину. И больше не будет…

Когда всё готово, натопив нутряного жира – «смальца», им заливают дно огромной кастрюли («выварки»), и слоями укладывают круги колбас, шаг за шагом полностью изолируя круг от круга жиром. Теперь семья будет сыта не один месяц. У всех ломит пальцы и спины, колбаса уже так не манит, а история с борщом, поросёнком и колбасами постепенно уходит на второй план, вытесненная новыми событиями и переживаниями. И хотя маленькая девочка Лидка забывает эту историю, но в её памяти навсегда остаётся добрая фея детства баб Глаша, поросёнок Малыш и её вина, за которую даже взрослая Лидия Константиновна, неизвестно у кого время от времени просит прощения.

08-09.2011, Карелия – Санкт-Петербург