Логика неизбежной свободы

Сигарета обожгла пальцы, я кинул ее на мокрый асфальт и прихлопнул ботинком. Рада придвинулась ко мне ближе. Она никогда не обнимала первая, всегда просила меня проявлять инициативу.

Холодно. Сильный ветер треплет ее и так кудрявые волосы. Она сидит, съежившись, крепко скрестив руки на груди, рядом со мной, едва прикасаясь плечом. Рада – древнее славянское имя, когда-то устаревшее, сейчас оно снова в моде. В наше время вообще стало принято называть детей старыми славянскими именами, особенно после абсолютной самоизоляции – восстановления «Железного занавеса».

Сегодняшнее настроение Рады полностью противоположно исходному значению ее древнего имени. Губы плотно сжаты, словно она вот-вот расплачется, брови нахмурены, глаза грустные и вместе с тем сердитые. Вся ее внешность выражает безграничную тоску, нестерпимую обиду и беспокойство. Я сделал попытку сжать ее холодную ладонь в своей, но Рада отстранила ее – не резко, не грубо, но вызывающе.

Она никак не хочет уяснить, что не время сейчас капризничать, что наступили совсем другие времена, иная жизнь. Не будет больше никогда той свободы, будет другая, никогда больше не будет детства, независимости. Кроме того, не за горами война. А там и смерть.

Рядом на обугленной скамейке сидит такая же парочка молодых людей. Рада завистливо смотрит, как страстно соединились их капюшоны. Для них не существует сейчас никого, и это правильно. Они свободны именно в этот миг, ничего им больше не нужно. Весь мир в их общем капюшоне, вся жизнь в теплом шепоте ласковых слов.

Я знаю, о чем думает Рада. Ей кажется, что мы – самая несчастливая пара на свете. Может быть, она думает, что мы вообще не пара. Честно говоря, я и сам начал так думать с недавних пор.

Не исключено, что мы видимся с Радой последний раз. Скоро я опять уезжаю. Пора исправлять ошибки наших предков. Я переступил ту грань, которая разделяет слова от дела. Мы готовы нанести удар по правящему тандему – своего рода коллективному Брежневу, который ведет нашу и так истощенную страну к совершенному краху.

Она не понимает, что я просто обязан участвовать в этом процессе. Хаос, царящий вокруг, стал нестерпим, и никто уже кроме нас не сможет усмирить его.

Пора идти, дурацкое тело не слушается меня, но пора, остаться не могу. Кое-как справившись с собой, я встаю. Автомат висит на моем плече неестественно и пугающе, потому я стараюсь, чтобы он не так часто попадался на глаза Рады.

Она продолжает игнорировать меня. Я представляю, как тяжело ей сдерживаться. Бедная девочка. Что будет с ней? Взять ее с собой – это абсурд. Тут у нее хотя бы есть шанс.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти. И она не выдерживает. Всхлипнув, Рада начинает плакать. Бросившись мне на плечи, сжала крепко, потянула к себе. Я целую ее мокрое от слез лицо. Оно грубое, кожа словно черепашья, шероховатая. Это результат ожога. Тот день мы запомним на всю оставшуюся жизнь, скрепим нашу память ненавистью к ним. День начала революции. Погибло много людей. За них и за многое другое будем мы мстить.

Я обнимаю Раду, и она обнимает меня. Я так этого ждал!

Я закрываю глаза, я вижу Раду, вижу себя, вижу своих друзей. Мы вместе, все вместе лежим на земле. Все мертвы. Раскрытые глаза наши бессмысленно таращатся в пустоту. Течет река крови. Но все свободны.

Мне мерещится царский труп, мне мерещится труп его шавки. День великий, день заката настал. Такова наша судьба, такова логика неизбежной свободы.