Моя целина

   
                Вместо фестиваля.

   Шёл 1957 год – второй год, так называемой, хрущёвской «оттепели». Осенью 1956 тогдашний лидер страны и партии коммунистов, Никита Хрущёв, выступил на ХХ съезде компартии  с секретным докладом, в котором разоблачил культ личности «вождя и учителя всех народов» Сталина. Его речь, напечатанную в небольшой брошюре с ограниченным тиражом, читали на закрытых партсобраниях. Содержание речи надлежало хранить в тайне. Однако «шила в мешке не утаишь», и скоро вся страна уже была наполнена слухами о предстоящих переменах. Весной 1957 года речь эту прочитали и нам – студентам. И мы впервые узнали и о незаконных репрессиях, и о многочисленных концлагерях, в которые ссылали безвинных людей, и о многом другом. Всё услышанное нами не укладывалось в голове, будоражило наши молодые души. Вскоре из тюрем и концлагерей стали возвращаться жертвы сталинских репрессий. В газетах и «толстых журналах» появились первые публикации о только что прошедших «лихих» временах. Одним из первых был роман известного писателя Ильи Эренбурга «Оттепель». Вот по названию этого романа и время, когда жестокая диктатура Сталина была осуждена и на смену пришли новые веяния – было названо оттепелью.
   Из важных событий того времени было народное восстание в Венгрии против коммунистического режима. Оно было жестоко подавлено советскими войсками. Было много жертв, при этом - с двух сторон, но, конечно, гораздо больше среди граждан Венгрии. Незадолго до Венгрии были волнения в Польше. Это были первые такого рода открытое сопротивление идеям коммунизма и последовали они вскоре после разоблачением культа личности Сталина. Мы, студенты, бурно обсуждали все эти события, радовались переменам, спорили насчёт событий в Венгрии и Польше.
   Произошли перемены и в культурной жизни. Молодые поэты Е.Евтушенко, Б.Ахмадулина, А.Вознесенский, Р.Рождественский и др. при огромном стечении молодых людей выступали со своими пламенными стихами в Политехническом музее, в концертных залах, на стадионах. Впервые заявил о себе Булат Окуджава.
   На гастроли в Москву стали приезжать иностранные артисты. Помниться в Москву приехал известный французский актёр и шансонье Ив Монтан. Он дал несколько концертов, причём приятно  поразил восторженную публику и тем, что просто одет (мы-то привыкли наших певцов и актёров во фраках или строгих костюмах обычно чёрного цвета) и тем, как просто он держался на сцене, и, наконец, тем, что во время выступления сделал «колесо», что уже никак не соответствовало советским меркам. Ему всё прощалось: его любила публика, уже знавшая его песни, его почитали и власти: тогда он ещё был членом французской компартии.
   Тогда же в Москву впервые на гастроли приехал Звримен-опера с рок-оперой «Порги и Бесс». До недавнего времени джазовую музыку в стране преследовали. А тут привезли целую оперу в джазовом исполнении. Конечно же, попасть в театр, послушать эту оперу, для простых «смертных» было невозможно. Все билеты раскупили задолго до приезда театра. Услышать «Порги и Бесс» мы с Наташей смогли  лишь спустя 45 лет, во Франкфурте, когда американцы приехали туда на гастроли.
В «толстых журналах» и, прежде всего «Новом мире», всегда считавшийся оппозиционным, вслед за «Оттепелью» Эренбурга стали появляться один за другим романы и повести, о которых нельзя было и подумать несколько лет назад.   
   Наконец, было объявлено, что летом 1957 года. в Москве состоится Международный фестиваль молодёжи. Такие фестивали прошли уже в некоторых столицах стран социализма. Эти фестивали проводили в 50-х годах ежегодно под лозунгом борьбы за мир. На них приезжали молодые люди со всех концов земли, и очень весело проводили время: устраивались концерты, спортивные соревнования, просто встречи молодёжи.
Для нас, простых советских граждан, всё это было недоступно, т.к. на фестивали посылали обычно функционеров тогдашнего коммунистического союза молодёжи (комсомола). И вот впервые было объявлено о проведении фестиваля в Москве. Фестиваль должен был состояться в августе, и мы были в радостном ожидании этого вестника тогдашней «оттепели», загодя начали к нему готовиться.
   Однако для многих из нас эти мечты так и не сбылись. Дело в том, что за два года до этого руководителями страны было принято решение распахать целинные земли Казахстана, чтобы увеличить урожай зерна. На целинные земли было направлено много людей, в основном молодых. Однако рабочих рук там всё равно не хватало. И поэтому, начиная с 1956 года, было решено направлять на уборку урожая студентов ВУЗов. Те, кто учились тогда на 3 курсе, уже побывали на целине в прошедшее лето, и теперь наступила наша очередь. Что было делать? Пришлось многим распроститься с мечтой о фестивале и собираться в путь-дорогу. Не помню, чтобы я очень уж огорчился такому повороту событий. Было, конечно, заманчиво побывать на фестивале, но и на целине побывать и подзаработать там денег - тоже было неплохо. К тому же, «отмотаться» от поездки на целину было очень трудно. Для этого надо было иметь веские причины. Некоторым это удалось, и им выдалась удача, принять участие в фестивале молодёжи. Но большинство, практически все студенты вторых курсов московских ВУЗов, были отправлены на целину, в Акмолинскую и Кустанайскую области Казахстана
               
                Мы едем в Казахстан.

   Итак, почти всех студентов нашего курса отправили в Казахстан. В день отъезда, 4 июля 1957 года, мы – будущие «целинники» собрались вначале на территории института около нашего моторного факультета. Потом нам подали автобус, и мы, погрузив наши вещи, отправились на грузовую платформу Казанского вокзала. Нас пришли провожать наши мамы. Вообще-то я попросил, чтобы меня проводила одна из моих тогдашних подружек – Алла. Весной то года мы с ней часто встречались и у неё дома (меня принимали в качестве потенциального жениха), и на студенческих вечерах в МГУ, где она училась и куда часто меня тоже приглашала. Я ждал, что она придёт, проводить меня в дальний путь. Но она так и не пришла. Много позже я узнал, что Алла собиралась пойти, но ей не хотелось идти на вокзал одной, и она уговаривала пойти с ней вместе одну из своих подруг. Подруга в последний момент отказалась, сославшись на более важные дела, и Алла решила тоже не идти провожать меня. Как позже выяснилось, этой подругой была Наташа – моя будущая жена, тогда мы с ней ещё не были знакомы.
   Алла не пришла, и меня, как и многих других, провожала только мама с сестрой, тётей Любой.  Толю Темчина тоже пришла провожать мама, тетя Зина. Вот они на фото слева, наши дорогие мамы! На платформе стояло многих других мам. Большинство из них впервые провожали своих чад в дальний путь и, конечно, очень переживали. И было, конечно, о чём переживать: мы отправлялись так далеко на восток и должны были заниматься мало нам знакомым сельскохозяйственным трудом.
Была и ещё одна причина для беспокойства. В тот год, в связи с тем, что страна стала более «открытой», её стали посещать много иностранцев, и  вместе с ними к нам из Европы пришла сильнейшая эпидемия «гонконгского»  гриппа. В Москве уже  много людей заболело им, были даже случаи со смертельным исходом. Однако нас, молодых людей, эта волна эпидемии волновала мало.
   Мы должны были совершить в товарных вагонах 5-и дневное путешествие до Акмолинска. В таких вагонах обычно возили (а может быть, возят и теперь) солдат срочной службы. В них нет полок для спанья. Вместо них - в 3 этажа нары. Они располагались в двух концах каждого вагона. На нарах были уложены набитые соломой матрацы. Простыней, одеял и подушек конечно не было.
   В каждом вагоне ехали по две студенческие группы, занимавшие нары по разным сторонам вагона. Наша группа состояла из 12 юношей и 3 девушек. Ребята у нас подобрались в основном не пьющие. Во второй группе - ребята были сплошь приезжие и жившие в общежитии,  девиц там не было. Как только поезд тронулся, ребята той группы стали доставать из чемоданов и вещмешков бутылки со спиртным - начался пир. И пили они, не переставая, все дни пути.

                Остановка в Челябинске.

   Уже на второй день двое ребят из нашей группы заболели. По всем признакам это был грипп. Утром третьего – заболели ещё двое, в том числе и я. Все усиленно лечились взятыми с собой средствами. Все наши ребята, кроме меня, болели в сравнительно лёгкой форме. А у меня с утра была температура 39, а к вечеру поднялась до 40. В других вагонах также началась болезни. Надо заметить, что из тех ребят, кто всю дорогу пил водку, никто не заболел – очень важный факт для медицины, подтверждающий мысль, что «все болезни от недопития».
   Был уже 3-й день пути, поезд приближался к Челябинску. Руководство нашего целинного отряда вызвало врачей скорой помощи, и наиболее тяжёлых  больных, а их было  около 20, решили отправить на лечение в одну из челябинских больниц. Помню, как я попрощался с ребятами и сам пошёл в машину скорой помощи (некоторых пришлось нести на носилках). По приезде больницу, нас по одному начали вызывать в кабинет для осмотра. Подошла моя очередь. Я поднялся и пошёл, но по дороге к кабинету вдруг почувствовал в голове нечто невообразимое. Успел только подумать, что так, наверное, сходят с ума – и потерял сознание.
   Очнулся только через сутки. Почти всё это время около меня дежурила молодая женщина-врач. По-видимому, она и помогла мне выкарабкаться из тяжелого состояния. Как болели другие ребята, снятые, с поезда не помню.
   Вспоминаю некоторые эпизоды больничной жизни. Например, разговоры с главным врачом нашего отделения – пожилым профессором-евреем. Он долго и подробно расспрашивал меня о жизни в Москве,  обо всех прошедших в последнее время событиях. Его очень интересовало реакция москвичей на речь Хрущёва, на события в Венгрии и многое другое. Расспрашивал он меня подробно и о моих родителях. Особо его, конечно, интересовал вопрос об антисемитизме в Москве. Во всяком случае, ему было интересно беседовать со мной, а уж мне-то с ним – и подавно.
   Хорошо помню, как мы наблюдали из окна больницы атомную тревогу в Челябинске. Дело было вечером. Вдруг завыли сирены, улицы сразу же опустели. Вой сирен продолжался около  часа, а может и более. На улицах стояли только пустые троллейбусы с погашенными огнями. Ни одного человека не было видно, ни одна машина не проехала. Это была первая атомная тревога, которую нам пришлось увидеть. В Москве ничего подобного ни разу не было. А ещё хорошо помню, как мы ребята и девчонки, потушив в холле свет,  наблюдали жизнь в расположенном напротив многоэтажном доме. Через окна можно было увидеть много пикантных подробностей. Это называлось тогда у нас «посмотреть телевизор».

                Акмолинск.

   После выздоровления нам был предоставлен выбор: возвратиться в Москву или продолжить свой путь на Целину. Умные – их было большинство, конечно, сочли за благо  вернуться, а несколько «чудаков» - отправились дальше. Я был в их числе. Не то, чтобы я был очень сознательным, нет. Сейчас, по прошествии почти более, чем полувека я могу честно признаться, что мне просто было стыдно возвращаться: столько было разговоров об этой поездке, такие долгие сборы. Мама тогда купила для меня военную форму, гимнастёрку, галифе, ремень. Я купил себе сапоги, а сосед по лестничной клетке научил меня закручивать портянки. Потом мы вместе с моим приятелем, Мишкой Челноковым, ездили закупать продукты в дорогу. В общем, по многим, казавшимся мне тогда важным соображениям,  я решил не возвращаться, а ехать дальше.
   В Акмолинск, как и обратно в Москву, отправляли небольшими группами. Со мной в путь отправились две девицы из нашего института (но не с нашего факультета). Они всего очень боялись и  до приезда в Акмолинск держались за меня, как за мамку. Там мы отыскали  штаб целинного отряда и стали ждать попутной машины. Было несколько часов свободного времени, и я решил немного погулять по городу. Я думал, что Акмолинск - большой город, всё же областной центр. Но оказалось, что это вовсе даже и не город, а большое село, где, как шутили наши ребята,  было всего два двухэтажных дома – горком партии и баня. И это было очень близко к истине – повсюду стояли одноэтажные саманные дома с наглухо закрытыми окнами и воротами. Из транспортных средств запомнились только ослики, на которых восседали бородатые мужики в халатах и больших лохматых шапках. Изредка встречались небольшие повозки, запряжённые такими же осликами.
   Из Акмолинска меня направили в один из районов, за 30 - 40 км, в совхоз «Заря», где работали ребята с нашего курса. Совхоз этот был очень большим и делился на отделения, удалённые далеко друг от друга на десятки километров. Студенческие группы были прикреплены к этим отделениям. Общение между группами из-за расстояний было практически невозможно. В совхозе была центральная усадьба, где располагалось его правление. Я приехал именно туда и встретил Володю Зуева, с которым мы были дружны ещё со времени вступительных экзаменов. Он слышал о моей болезни и был рад видеть меня живым и здоровым. Володя рассказал мне о работе, о том, где какая группа находится и о многом другом.               

                Целинный быт.

   Вскоре попутной машиной меня отправили ещё дальше, в то отделения, где работали ребята нашей и ещё одной группы, с которой мы ехали вместе в вагоне. Наши ребята  радостно меня встретили, и, конечно первым среди них был Толька Темчин. На мой вопрос о вещах и продуктах, ребята радостно сообщили мне, что все мои вещи в целости и сохранности, а вот с продуктовыми запасами дело было много хуже – все они были уничтожены. Ребята рассказали, что первые дни их кормили очень плохо, все хотели есть, а колбаса и консервы в моих вещах так призывно манили, что сдержаться не было сил. «Ну, съели, так съели - сказал я им – обратно же не вернёшь».
   Ребята работали уже более 2-х недель, в основном на уборке соломы. Хотя я после болезни был ещё слаб, в первый же день отправился с ними в поле. Там увидел, как они скирдовали солому. Для нас, городских, работа была не привычная и довольно-таки тяжёлая. Но ребята уже втянулись. Я увидел, как они ловко ухватывали вилами большущие пучки соломы и залихватски закидывали их наверх. А там, наверху скирды, пучки эти принимал опытный «укладчик». Это получалось у них так здорово, что просто было завидно. Я попробовал, но уже через полчаса выдохся. А они почти без перекуров (из наших никто не курил) работали до самого обеда. В обед меня удивил мой школьный друг Толька: он съел ни то 10, ни то 12 мисок супа, приговаривая: «Подожди, посмотрим на тебя через неделю!» Так оно позже было и со мной.
   Мы жили в вагончиках, хорошо продуваемых ветром. Жарким летом это было совсем не плохо, но с наступлением осени мы стали мёрзнуть. Заткнули все щели, но и это не помогало. В конце сентября мы уже спали одетыми, натягивая на себя всё, что только могли. Но и это тоже не всегда помогало. А в начале октября, когда наступили холодные осенние ночи, помню, как  мы с Толькой ложились спать, тесно прижавшись, согревая друг друга своими телами. В нашем насквозь продуваемом вагончике никакие одеяла уже не спасали.
   Ели мы все вместе в «полевой» столовой – длинный дощатый стол, по бокам лавки на вкопанных в землю столбиках. Навеса над    столом не было. Поэтому при дожде уходили доедать в вагончик. Первое время нас обслуживала молодая пара, кажется муж с женой. Они заказывали в совхозе продукты и готовили нам завтраки, обеды и ужины. Деньги за продукты и для зарплаты  поварам вычитали из нашего заработка. У нас всегда было молоко, хлеб и кислая капуста. Можно себе только представить, какие ароматы были в  вагончике по ночам – лучше было не просыпаться. Мясные блюда были редкостью. Несмотря на то, что работали мы в совхозе, выращивающим хлеб, нам привозили только чёрствые хлебные караваи, нарезать которые было очень трудно. Как теперь помню, как я, положив такой каравай на деревянный стол, с силой вонзал него кухонный нож так, что он достигал стола, а потом резал хлеб ножом, как рычагом. Молоко было дешёвым,  и нам привозили его в больших бидонах. В жару больше двух дней оно не держалось и превращалось в простоквашу, которая ох как была хороша! Впрочем, иногда нам привозили уже прокисшее молоко.
   Спустя месяц или полтора мы обнаружили, что повара нас обманывают. Их прогнали, а на их место заступили наши девочки, Неля и Эля. Но они только готовили, а заготовкой продуктов занимался парень из соседней группы Серёжа Долгоплоск (он был сыном известного хирурга). Для Серёжи, парня конечно честного, работа оказалась непосильной. Ему приходилось иметь дело с совхозными ворюгами, которые его нещадно обманывали. В результате он растратил общественные деньги. Помню, как к концу пребывания на целине, да и много позже, уже в Москве, ходила фраза «проворовался, как  Долгоплоск».
Однажды мы стали замечать, что молоко как будто разбавлено водой. Сначала обвиняли совхозных дельцов, но потом кто-то из ребят, встав рано утром по нужде, обнаружил воров. Это были двое ребят из другой группы. По утрам, когда все ещё спали, они отливали из бидона молоко, а чтобы не было заметно, доливали его водой. Не помню, какое им за это было наказание.
   Мы вставали рано утром, умывались, завтракали, а к 8 приезжала грузовая машина, развозившая нас по рабочим местам. Утром очень хотелось спать, и некоторые «сони» жертвовали завтраком, лишь бы поспать лишних 20 –30 минут. Приехавшая машина нещадно гудела, подавая сигнал к отъезду. Но и это не помогало. Тогда шофёры начинали громко газовать, имитируя отъезд. Здесь уже самые отчаянные «сони» вскакивали и, на ходу, натягивая рубашку, а иногда и брюки, забирались в кузов.
Работали мы с 8 –до 12, а потом – обедали. Если место работы было далеко от нашего «полевого стана», брали еду с собой. После обеда – приблизительно около часа обязательно отдыхали. А там – снова за работу и заканчивали, как правило, в 5-6 ч. К этому времени  за нами снова приезжала машина,  и мы ехали к себе, в наш вагончик.

                Труды наши тяжкие.

   Первая моя проба сил стало скирдование соломы. После уборки ярового зерна её оставляли на полях сушиться. Потом с помощью специальных волокуш стаскивали в одно место. И тогда начиналось скирдование, т.е. изготовление на поле из соломы скирды – большого параллелепипеда в 2-3 метра высотой, три шириной и 6-8 –длиной. Скирда должна быть прочной, т.к. должна простоять всю зиму и не рассыпаться под порывами степного ветра. Чтобы правильно её изготовить, требовался навык. На скирдовании работали наиболее крепкие ребята. Тех, кто слабее, посылали работать на силосные, а позже на зерноуборочные комбайны. Там требовалась не сила, а расторопность и внимание. Чаще там работали наши девочки. Тех же, кто поздоровей, туда посылали лишь изредка, день другой отдохнуть после тяжёлых работ.
   Одной из самых тяжёлых была работа по погрузке щебня. Его надо было подцепить соковой лопатой и забросить в кузов грузовой машины. После 2 –3 часов такой работы, хотя и с перерывами, спина не разгибалась. А ещё, тяжелыми и не привычными были земляные работы. Наверное, в нашем отделении не было экскаватора, или совхозное начальство решило использовать наш дешево оплачиваемый труд. В общем, нам поручили вырыть силосную яму размерами 4 на 8 метра и глубиной в 2 метра. Ну и «наломались» же мы на этой яме! Работа была аккордная, т.е. платили также и за скорость.
Яму рыли мы ввосьмером. Первый метр прошли быстро. А потом, когда уже бруствер поднялся на метр от земли, стало очень трудно закидывать землю наверх. Приходилось сначала одним снимать слой земли со дна и перекидывать её к краю ямы, другим – выбрасывать землю наружу. Работа была просто каторжная! Кстати, заплатили нам за неё  вдвое меньше обещанного. Вообще, нам постоянно занижали расценки, пользуясь нашей неосведомлённостью в вопросах оплаты труда.
   А ещё хорошо запомнилась работа на токе. Он был недалеко от того места, где мы жили. Здесь хранили и сушили зерно после уборки. Положенного току навеса, конечно, не было, впрочем, не было и настила. Зерно сушилось под открытым небом. Работа наша на токе состояла в том, чтобы всё время «ворошить» зерно: то сгребать его в валки, то рассыпать равномерно по поверхности. В противном случае оно начинало гореть. Пламени никакого не было, просто зерно разогревалось до большой температуры и обугливалось. Вот мы его и «ворошили» большими деревянными лопатами с утра до ночи. Был у нас там  бригадир – пожилой дядька из местных. Уже спозаранку он будил нас, чтобы мы ещё до завтрака делали эту нудную и казавшуюся нам совершенно бессмысленную работу.
   Наступила пора уборки озимых. Места на токе не хватало, и тогда бригадир вызвал трёх добровольцев, для сооружения нового тока. В числе добровольцев был и я. Нас отвезли далеко в степь, дали пару канистр бензина, мётлы, деревянные лопаты. Сначала было не понятно, зачем всё это нужно. Нам - это Вите Комиссарову, Борису Лаврухину и мне. Уже на месте бригадир объяснил и показал,  что и как мы должны делать. Прежде всего, приготовить новый ток. Для этого из канистр надо было на намеченном участке разлить на траву бензин и поджечь её. После того, как трава сгорала, один из нас метлой сгребал пепел, а другой продолжал палить траву дальше, увеличивая, таким образом, площадь тока.
Нашлась работа и третьему. Уже во второй половине дня к нам стало поступать убранное зерно – овёс. Его надо было выгружать из кузова грузовой машины. Это были в основном «газоны» (ГАЗ-51). У некоторых из них открывались все три борта, и разгрузить такую машину большого труда не составляло. Но чаще встречались «газоны», у которых открывался только задний борт. В этих случаях работы было много больше. Длина кузова «газона» около 5 метров. Поэтому сначала приходилось скидывать зерно, лежавшее у заднего борта, потом кидать на 2-3 метра то, что лежало посредине кузова и, наконец, то, которое было ближе к кабине водителя. Но для этого зерно, приходилось сначала перебрасывать к концу кузова и только потом уже сбрасывать на ток.
    В  следующие дни, когда мы уже выжгли под новый ток большую площадь, надо было не только быстро разгружать одну за другой машины, но и постоянно ворошить овёс, чтобы он не сгорел. Так работали мы несколько дней, зарабатывая в общую копилку неплохие деньги. Несколько раз к нам подъезжали казахи с предложением продать им зерно или обменять на спиртное, но мы были тверды – берегли «народное добро».
   А ещё нас назначали сопровождать машины с зерном на элеватор. Погрузчиком зерно грузили в кузов грузовика, и потом шофёр с помощником ехали за 80 – 100 км к элеватору, где зерно это надо было сгружать. Для этой работы и брали помощника. Шофёры сгружать зерно категорически отказывались. Работа эта была не трудная, но утомительная. Дорога отнимала много времени. Чуть позже я опишу одну такую поездку.
   Ещё в Москве мы договорились, что все деньги, заработанные ребятами нашей группы, мы сложим вместе, а при отъезде поделим их поровну. К сожалению, администрация совхоза нас постоянно обманывала, платя по нарядам меньше, чем предусматривалось расценками. Как мы ни боролись с ними – ничего не выходило. К тому же наши девочки работали при кухне и зарабатывали мало. А двое из наших ребят почти ничего не заработали. Их с самого начала послали работать помощниками комбайнёров. Но половина комбайнов нуждалась в ремонте. И наши ребята попали именно на эти комбайны. Практически они весь сезон простояли на ремонте, и потому заработали лишь чуть больше того, что с них вычли за еду. И всё же, все вместе мы заработали такие деньги, что после делёжки в руках у каждого из 12 оказалась довольно внушительная по тому времени сумма – 1100 рублей. Для сравнения – стипендия наша составляла всего 290.

                Ребята и девчата на целине.

   Я уже писал, что в нашей группе помимо ребят были три девушки. Им в тех условиях жилось гораздо труднее. Трудности у них начались ещё по пути из Москвы. Поезд не останавливался иногда по несколько часов. Для ребят проблем не было – надо было лишь открыть вагонную дверь и расстегнуть брюки. А вот для девочек… Даже представить себе не могу, как они решали эти и другие проблемы.
   Новые проблемы появились у них и по прибытии на место. Прежде всего, проблема туалета, потом мытья. Ребята решали эти проблемы просто. А  девочки… Чтобы переодеваться в вагончике, они отделились от нас занавеской. Но какая занавеска могла закрыть их уши, чтобы не слышать нашего мата. Первое время ребята ещё смущались, одёргивали друг друга. Но скоро просто перестали замечать, что, разговаривая между собой или споря о чём-либо, они сплошь употребляют матерные слова и выражения. Во второй группе был студент-китаец. Он плохо говорил по-русски, но тоже скоро выучил бранные слова и матерился постоянно.
   Девочки, девочки… Сколько они ни призывали нас к порядку, сколько ни стыдили – всё было без толку. Интересно, что по приезде в Москву мат сразу же исчез из нашей речи. Он исчез уже по дороге домой, в поезде. Был один забавный случай, связанный с руганью. Как-то в шутку я пригрозил одной из наших девиц, Неле, что если она что-то там не прекратит, я пошлю её на букву «ф». На мгновение Неля задумалась, перебирая вероятно, в голове наши  ругательства, а потом сказала: «А я такого слова не знаю». Мы все потом и ребята, и девчата долго над этим смеялись. Но вообще ребята берегли девочек, на тяжёлые работы их не посылали. И когда выгнали проворовавшихся поваров, заботу приготовления пищи взяли на себя девочки нашей группы.
   Между ребятами и девочками возникали романы. Жаль, конечно, что девочек с нами было мало, а то романов было бы много больше.
На первом и втором курсах я дружил с девушкой из другой группы, Ирой Новак. За пару месяцев до отправки на целину у неё появился возлюбленный, и мы с ней расстались. Несмотря на это, на целине мы ней наладили переписку – обменивались короткими записками. Я писал ей, что очень скучаю и очень бы хотел её увидеть, а она - жаловалась на то, что не получает писем от своего возлюбленного Володи. Нашим «почтальоном» был Толя Павельев, будущий её супруг, а тогда комсомольский лидер курса. По своей должности должен был время от времени посещать все группы.
   Как-то из Ирининого письма я узнал, что она не совсем здорова. Отпросившись у ребят на пару дней (один из них был выходной), я отправился навестить Иру. Отделение, где работала их группа, была в 40-50 км от нас. Как я добирался туда и обратно уже не помню, вероятно, на грузовой машине. Помню большую палатку, в которой жила их группа. Уже наступила осень, и в этой палатке ночью было довольно холодно. Помню, что мы проговорили с Ирой всю ночь напролёт.

                «Русские» немцы.

   Как-то мы получили задание отвезти на мельницу несколько мешков зерна. Нам, мне и ещё одному парню, дали телегу с лошадью. Погрузив мешки с зерном, мы тронулись в путь. Лошадка, лениво перебирая ногами, медленно двигалась в заданном нами направлении. Сколько мы её ни погоняли, она  упорно не хотела бежать быстро. Конечно, кнут лежал рядом, но было жаль стегать это мирное животное. Впрочем, нам ведь и спешить особенно не надо было. Тоже  было и на обратном пути. Мы рассказали об этом нашим работодателям, спросили, может лошадь старая или больная, или мы не знаем какого-то секрета? На это нам, смеясь, ответили, что секрет действительно есть, и знает его конюх Адам.
   - Адам? – спросили мы – что за странное имя?
   - Он немец.
   - Откуда здесь немец, война давно кончилась.
   - А он российский немец из Поволжья – пояснили нам – их здесь много. Их сюда сослали в начале войны. 
   Так впервые мне пришлось услышать о немцах Поволжья. Нам захотелось посмотреть на живого немца, К тому же очень интересно было узнать и «лошадиный секрет». Ведь назавтра нам предстояло снова ехать на мельницу.
   Мы нашли Адама в поле. Вместе с внуком, мальчиком 6-7 лет, он пас совхозных лошадей. По-русски Адам говорил плохо и с сильным акцентом, но понять его было можно. Он, однако, был немногословен, особенно в первую нашу встречу. Насчёт «лошадиного секрета» долго смеялся. А потом рассказал, что совхозные лошади – лишь часть большого табуна диких лошадей, свободно пасущихся в степи. Время от времени Адам выезжал в степь и отлавливал из табуна две – три лошадки. После этого приучал их ходить под седлом или в упряжи. Здесь же он продемонстрировал, как он их учил. Подойдя к одной из  лошадей спереди и схватив её за уздечку, начал нещадно лупить её кнутом, сопровождая это дело сплошным русским матом. Мат у Адама звучал совершенно без акцента. Лошади, вероятно, тоже неплохо усваивали матерщину, сопровождаемую побоями. В этом мы убедились уже на следующий день. Мой партнёр, взяв в одну руку вожжи, в другую кнут, громко скомандовал лошади:  «но!», добавив набор не нормативной лексики. Что тут случилось! Лошадь нашу было не узнать – сначала рысью, а потом и вообще галопом она помчалась на мельницу.
   В следующую встречу нам удалось «разговорить» Адама, и он рассказал нам свою историю. В самом начале войны по приказу Сталина все немцы, жившие в Поволжье и в других местах СССР, без всякого суда были сосланы в Казахстан или Среднюю Азию. Всех мужчин в возрасте от 15 до 50 лет послали работать в «трудовые лагеря», мало отличающихся от концентрационных. Условия там были ужасные, и многие умерли. Да и те, кого в лагерь не отправили – пожилых людей, женщин и детей – жили в жутких условиях, особенно в первый период, пока ни обжились, ни построили себе хотя бы видимость жилищ. Адам рассказал нам, что немцы здесь живут «под комендатурой»: раз в неделю они обязаны явиться к начальнику здешней милиции (они его звали комендантом), и тот должен был удостовериться, что никто не сбежал. Да и сам комендант зорко следил за ссыльными. А куда они могли деться? Ведь немцы были лишены всех прав, им запрещался выезд за пределы совхоза. Да и документов-то у них никаких не было, даже паспортов. И вся их вина  заключалась лишь в том, что они были немцами по национальности.
               
                Целинные истории.

   Во время нашего пребывания на целине случались разные истории. Всех, конечно, не упомнишь. Наиболее яркие память сохранила. Ими мне и хотелось бы поделиться с читателями этих воспоминаний. Начну с несчастных случаев. Их было немало, и обусловлены они были нашей слабой подготовкой к сельскохозяйственной трудовой деятельностью. Не всех ребят, конечно, но в основном тех, кто вырос в городе и трудовую деятельность начал только на целине. К ним, конечно, относился и я. Слава Б-гу, всё обошлось без увечий и жертв.
                Несчастные случаи.
   Однажды во время работы машины, приводимой в действие трактором, рукав рубашки одного парня попал в быстро вращающейся карданный вал. В таких случаях обычно отрывает руку. К счастью, рубашка была старенькой и сразу же порвалась. Однако рука тоже пострадала: выбило плечевой сустав. Когда парня увозили в больницу, он, чтобы превозмочь боль, громко пел "Раскинулось море широко". Плечо ему в больнице вправили, но  потом ещё долго лечили.
   В другой раз несчастный случай произошёл с одним из наших ребят, работавшим помощником комбайнёра. Во время работы внизу у комбайна что-то засорилось, и он вынужден был остановиться. Комбайнёр послал своего помощника осмотреть, что случилось. Тот, лёжа на земле, стал прочищать засорившееся место. Спустя какое-то время, комбайнёр, видимо забыв, что послал помощника вниз, дал команду трактористу (комбайн был прицепной) двигаться дальше. И парню переехало бедро большим колесом прицепного комбайна. Надо себе только представить это огромное колесо со стальной шиной и большущими спицами. Хорошо ещё, что под колесо попала только нога. Её конечно здорово помяло, но почва была мягкой, и потому кость не пострадала. Однако парню тоже пришлось несколько недель пролежать в больнице.
   Ещё один случай произошёл незадолго до нашего возвращения в Москву. Мы тогда работали на токе, ворошили зерно и погрузчиком нагружали зерном подходившие машины. Машин было много, а погрузчиков – всего два, и работали они не очень производительно. Но это было лучше, чем грузить зерно вручную. В ожидании очереди шофёры мирно лежали невдалеке и курили. Место под погрузчиком освободилось, и, чтобы не ждать шофёра, один из наших ребят, недолго думая, сел в грузовик и задним ходом стал подгонять его к погрузчику. Он медленно подавал машину назад и в последний момент по команде ребят должен был резко затормозить. Но видимо по неопытности, перепутав педали, и вместо тормоза нажал на газ. Машина дёрнулась назад и повалила погрузчик. Тот упал на землю, зацепив, ногу одного из ребят. Острой стальной деталью погрузчика у этого парня  вырвало  кусок  мышцы в  верней части ляжки. Слава Богу, не задело его мужского хозяйства! Из раны брызнула кровь. Все, растерявшись и молча стояли вокруг, боясь даже подойти. Я крови никогда не боялся. Сразу же подбежал к раненому и, взяв что-то подвернувшееся под руку, туго перевязал ногу выше раны. Откуда я мог знать тогда это правило, не знаю. Парня отправили в больницу.
   Ну, и в заключение опишу случай, произошедший уже со мной. Это было накануне моего дня рождения 20 или 21 сентября. Тогда я несколько дней «отдыхал» - работал на прицепе самоходного комбайна. В прицеп собиралась солома, и мне нужно было только время от времени нажимать на педаль. При нажиме у прицепа откидывалось дно, и  большой ком соломы вываливался на поле. Работа – «не бей лежачего».
   В тот день нас привезли к комбайнам рано утром, в 6 часов. Комбайны не работали - вовремя не привезли горючего. В таких случаях можно было немного  поспать. Я улёгся прямо у комбайна, забыв правило: в целях безопасности отдыхать у комбайна можно  было только со стороны жатки, места самого безопасного. Я же улегся спать с противоположной стороны. И был за это наказан. Пока я спал к комбайну с моей стороны подъехал автозаправщик (ГАЗ-51). Шофёр, молодой казах, думаю, видел меня. Слив горючее, он поехал от комбайна, но что-то не рассчитал и переехал мне голени обеих ног. Проснулся я не от боли, а от криков. Все стоявшие рядом увидели, что машина едет на меня, и заорали на шофёра. Но он не услышал.
   Сгоряча боли я не почувствовал. Была только обида на себя, дурака, да и на этого остолопа-шофёра. В тот день (и последующие два) я не работал. Шоферюга, переехавший мои ноги, отвёз меня в больницу. Там сделали рентген – кости целы. Да я и сам был в этом уверен. Чтобы соблюсти приличия я всё-таки немного хромал.
   Чтобы как-то загладить свою вину, виновник моих несчастий повёз меня к себе домой. Впервые я попал в жилище «аборигенов». Многое было для меня там ново и не понятно: на входе надо было снять обувь, ели не за столом, а  на ковре, постеленном на полу. Чай пили зелёный, и не из чашек или стаканов, а из пиал, которые надо было держать снизу. Меня угощали всякими яствами, вероятно желая задобрить, а, может быть, просто это было элементарное гостеприимство. После угощения, виновник происшествия отвёз меня обратно.
Ноги мои болели два-три дня, но не очень сильно. Я, конечно, мог работать, но так соблазнительно было бездельничать. Лежал в нашем вагончике, наслаждался чтением книги Ильфа и Петрова «12 стульев» и «Золотой телёнок», купленную ещё по дороге на целину. Книгу эту после долгого запрета,  наконец, издали - в Казахстане.
Ну а теперь после описания несчастных случаев расскажу несколько забавных эпизодов из нашей целинной жизни.
                Сухой закон.
   Как и обещал, опишу одну свою поездку в качестве сопровождающего машину с зерном. Таких поездок было у меня  7 или 8. В тот раз мы погрузили зерно и отправились в путь уже ближе к вечеру. Кругом, куда ни глянь – степь. Хотя дорога была в одну колею, встречные машины легко разъезжались, немного сворачивая на поле. Мой шофёр был лихой: никогда не уступал  дороги, несясь прямо в лоб встречной машине. У него это была такая игра. От страха я иногда  зажмуривал глаза. Но всё обходилось – другого такого лихача, слава Богу, мы ни разу не повстречали. Петя (так его звали) был «расконвоированным» заключённым - их на целине работало много. Держась за «баранку», он всё время пел блатные лагерные песни, которые я довольно быстро запоминал и напевал вместе с ним, а позже пел друзьям.
   Примерно через 50 км нам повстречалась чайная, в которую Петя пригласил меня зайти и отдохнуть. Что ж, я был не против, попить чайку. Около чайной стояло много грузовых машин. Мы зашли, сели за свободный стол. К нам подошёл официант, и Петя заказал чаю. Официант принёс большой зелёный чайник на 3 литра и два гранёных стакана. Петя разлил чай по стаканам – он почему-то был холодный и подозрительного красного цвета. Каково же было моё изумление, когда, начав его пить, я понял, что это был вовсе не чай, а вино. Удивляться было чему: ведь с начала уборки на целине был объявлен «сухой закон», и соблюдался он строго. Ни в одном магазине спиртного не продавали,  продажа строго каралась. А здесь вокруг нас сидело много  посетителей чайной, главным образом шофёров, и возле каждого стояли такие же чайники. Вдвоём мы быстро одолели три литра вина,  потом, кажется,  добавили ещё.
   Несмотря на всё выпитое, оба мы были «ни в одном глазу», а потому двинулись дальше. Ещё через 40 – 50 км, прибыли, наконец, в пункт назначения. По дороге меня от вина потянуло в сон, и последние километры пути я совершенно не помню. Почему при этом не развезло Петю, и как он в таком состоянии ехал – не знаю. Наверное, у него было больше «опыта».
   Итак, мы прибыли на место. Петя меня разбудил, открыл задний борт машины, а сам куда-то удалился. Уже смеркалось, на элеваторе зажглись прожекторы. Ко мне подошла большого роста деваха, тамошняя начальница, и предложила поспешить с разгрузкой. Это было последнее, что я запомнил. Как я разгрузил машину – не помню. А дело это было не простое: у Петиной машины открывался только один задний борт. Я уже писал, что в таких машинах зерно, которое было ближе к кабине водителя, приходилось выбрасывать в два приёма. Но, повторяю, ничего этого я не помню.
   Окончательно я проснулся только на обратном пути. Петя снова пел жалостливые блатные песни. Я спросил у него, кто разгрузил машину. «Да ты, кто же ещё – ответил он мне – что не помнишь ничего, что ли?» Домой я  вернулся глубокой ночью. Вне вагончика было холодно, а внутри - невозможно было находиться: воздух был спёрт – съеденная капуста давала себя знать. Кое-как я притерпелся, уснул. Утром меня не будили – после ночной работы полагался полудневный отдых. 
                Наездники.
   Однажды, выбрав свободное время, мы Толькой отправились к нашему знакомому, немцу Адаму. Мы сказали ему, что никогда не ездили верхом на лошади, и он тотчас же предложил мне оседлать своего коня. Конь был вороной масти и такого высокого роста, что я едва на него забрался. Когда, наконец, уселся в седло, у меня от высоты закружилась голова. И я подумал, что если с такой высоты придётся упасть, то костей своих я не соберу. Я спросил  Адама, нет ли какой-нибудь лошадки  поменьше. И он предложил мне небольшую лошадку с уздечкой и без седла. Такую же получил и Толька. Он сел на неё верхом и поскакал, как залихватский наездник. Я же проехал на своей лошадке сначала шагом, потом  метров 50 рысью, а потом она вдруг резко остановилась и стала жевать травку, низко опустив шею и голову. И я как-то неожиданно съехал вниз на землю. Толька всё это видел и жутко смеялся. Обещал, правда, никому не рассказывать. Это был мой первый и последний опыт верховой езды.
                Горе мотоциклисты.
   Как-то к нам на новый ток приехал на мотоцикле местный агроном. Был он не один, а с молодой интересной женщиной, явно не женой. Я попросил у него разрешения покататься на мотоцикле. Он разрешил, даже не спросив, умею ли управлять мотоциклом. Наверное, в этот момент он думал совсем о другом. Мои знания по части вождения мотоцикла и автомашины были сугубо теоретические. Но я об этом не сказал, ни хозяину мотоцикла, ни моему товарищу Борису, с которым мы тогда работали. Я сел за руль, Борис – сзади и мы поехали полевой дорогой. Постепенно я освоился, стал прибавлять скорость. Опасности практически никакой: вокруг -  ни души. Мы уехали сравнительно далеко, потом повернули назад. Вдруг я почувствовал, что мотоцикл не сбавляет газ, т.е. не слушается ручки управления подачи бензина. Что было делать? По неопытности я перевёл скорость в нейтральное положение, и тут уж двигатель взвыл, как бешенный.
   Мы стояли на месте и не знали, что делать: мотоцикл разрывался от работавшего на полном газу двигателя. «Тоже мне, а ещё учимся на моторном факультете» – упрекали мы друг друга. Правда, мы собирались стать конструкторами авиационных и ракетных двигателей, а это всего-навсего был мотоцикл. Наконец, с помощью одной уловки двигатель удалось заглушить. Мы с облегчением вздохнули, но радость наша была преждевременной: теперь мотоцикл упорно не хотел заводиться! Что было  делать? Повели его сами, смеясь, повторяя пословицу «любишь кататься – люби саночки возить». Когда, наконец, дотащили мотоцикл до хозяина и рассказали ему обо всём, он воспринял случившееся удивительно спокойно. Спутница же его смотрела на нас счастливыми глазами. Можно лишь догадываться, какие чувства её переполняли. В общем, для нас всё обошлось без последствий.
                Поединок.
   Ребята на нашем курсе увлекались боксом, и многие из них были членами секции бокса МАИ. Чтобы не потерять форму, многие взяли с собой на целину боксёрские перчатки и в свободное время тренировались. В нашей группе был только один такой боксёр – Валерка Иванов. Нам тоже захотелось «побоксировать». Одна пара перчаток была, вторую – взяли у соседей. Уже плохо помню, кто и с кем встречался – мы ведь просто баловались.
   В нашей группе был один парень, Вовка Елисеев, который во многом отличался от остальных ребят. Он вырос среди шпаны Лихобор, района Москвы, известного своими дурными традициями. Володька много рассказывал нам о своих похождениях (может, много и привирал), и мы приходили в ужас от этих рассказов. Он сказал всем нам, что бокс – это ерунда  и что в нормальной драке он может любого из нас «отчистить» так, что мало не покажется. Драться с ним никто не собирался. А предложили надеть перчатки и попробовать себя в боксе. Он сразу же согласился. Дело оставалось за противником. Боятся его, конечно, не боялись, зная его добрый характер, но и связываться с ним тоже никто не хотел. Он обозвал всех нас трусами, и тогда какая-то нелёгкая толкнула меня: я надел перчатки. О боксе (как и о езде на мотоцикле) знания у меня были чисто теоретические. Мне вызвались помочь Валера и Толя. Они показали мне стойку, объяснили, что во время боя надо всё время левой рукой «пугать» противника, держать его на дистанции, тем более, что я выше ростом и руки мои были длиннее Вовкиных рук. «Левой - инструктировали они -  пытайся найти брешь в обороне, правую же рукой наносят обычно решающие удары. Мои инструкторы стали судьями нашего поединка.
   - Ну, держись! - сказал мне Вовка – сейчас ты у меня получишь!
   Бой начался, и  Вовка сразу же бросился вперёд. Однако моя левая рука остановила его. Мы начали с ним кружить по импровизированному рингу. Зрители поддерживали обоих. Несколько раз Вовка набрасывался на меня, как в драке, но каждый раз судьи останавливали его командой «Стоп!». В какой-то момент он снова бросился на меня, а я совершенно случайно выставил вперёд свою правую руку и угодил Вовке прямо в челюсть. Удар получился смачным, Вовка даже присел. Я и сам не ожидал такого, стал было извиняться. Бой остановили, хотя Вовка снова рвался вперёд, желая отомстить.
   - Ну, я тебе не забуду этого удара – говорил он – ты у меня ещё получишь! - грозил он в сердцах. Но я хорошо знал, что мстить он не будет. Его просто разобрало от обиды.
                Посылка.
   Я регулярно посылал письма маме, некоторые из них даже в стихах. Теперь, конечно, я ничего уже не помню, что писал маме. На память приходит одна лишь строчка из письма, вернее из постскриптума к нему. Да и то потому, что мама часто цитировала эти строки: «В конце скажите-ка мне, мамаша, стихи иль проза лучше наша?».
Родители наших ребят, зная, что на целине жилось нам не очень сытно, присылали своим чадам посылки. В письмах я тоже попросил маму прислать мне чеснок – все мы им там бредили. Но она всё не присылала. И вот вдруг приходит посылка Тольке, а в ней и колбаса, и чеснок, и ещё какие-то деликатесы.
   - Вот, тебе-то мама прислала, а мне – нет - грустно сказал я другу.
   - Не печалься, мы с тобой посылку эту по-братски поделим! – ответил друг. И мы её «делили», с удовольствием уплетая присланные гостинцы, и я всё время благодарил Тольку за великодушие. Когда мы почти всё доели, Толька признался, что посылка на самом деле была нам обоим: наши мамы объединились и послали  одну на двоих.
                Степные птицы.
   Как-то мы ехали с работы домой. Как всегда сидели в кузове машины на лавках. Справа и слева от дороги в поле стояли скирды соломы. Вдруг впереди на одной из них мы увидели стоящего в рост человека. Что он делает один в поле? Каково же было наше изумление, когда оказалось, что это вовсе не человек, большущая птица дрофа. Потом мы видели много дроф, но самая первая просто поразила наше воображение. Нам рассказали, что, в отличие от орлов и других хищных птиц, дрофа - птица мирная, питается растениями. Орлы на дроф не нападают, вероятно, из-за их размеров. На дроф было очень интересно смотреть: стоят в поле столбы или скирды, а на них тут и там стоят «люди».
   Однажды у меня была встреча с орлом. Как-то мне пришлось переночевать в  другом отделении. Рано утром я пешком отправился в путь к месту, где мог воспользоваться попутной грузовой машиной. Уже светило яркое утреннее солнце, высоко в небе пели жаворонки. Я быстро шёл по полевой дороге и вдруг заметил впереди себя очень крупную птицу. Она спокойно сидела у меня на пути и не собиралась улетать. Это был большущий орёл. Он поворачивал голову то вправо, то влево, вероятно высматривая добычу.
   Сознаюсь, мне стало как-то не по себе. Почему-то показалось вдруг, что он должен на меня напасть. Собрав всё мужество и преодолевая себя, я пошёл вперёд. Когда дистанция между нами сократилась до 8-10 м, орёл медленно стал разбегаться, взмахнул большущими крыльями и взлетел вверх. Однако взлетел он не высоко, пролетел около ста метров и вновь сел на ту же дорогу. Теперь я уже смелее пошёл вперёд, и вновь, подпустив меня на 8-10 м, орёл поднялся в воздух и снова опустился на дорогу. Так проделал он несколько раз - наверное, играл со мной. Наконец ему это надоело. В очередной раз он разбежался, подпрыгнул, заработал своими могучими крыльями, медленно набирал высоту и улетел куда-то по своим неотложным делам.

                Домой!

   На целине вместе с дорогой мы пробыли четыре месяца. В первых числах октября нас отвезли на какую-то железнодорожную станцию, посадили в плацкартные вагоны и отправили домой, в Москву. В поезде мы широко «гуляли», благо деньг у всех было достаточно. В поезде же мы услышали сообщение о запуске первого искусственного спутника Земли. Мы весело отметили это замечательное достижение, тем более что это была та отрасль науки и производства, в которой многим из нас предстояло работать по окончании института.
   Свой приезд в Москву совсем не помню. Зато помню, как со своим другом Мишей Челноковым долго делились впечатлениями: я ему – о целине, он  – о молодёжном фестивале, о знойных молодых девицах ну и всё такое прочее. Честно говоря, я ему тогда завидовал.
   Через два месяца  после возвращения с целины я познакомился с Наташей, моей будущей женой. Но это уже совсем другая история.