А это - мой Пушкин! гл. 42. Черт ли в ней!
Он жаловался брату Василию Львовичу:
- Я люблю в нем моего врага и прощаю, если не как отец, то как христианин. Но я не хочу, чтобы он знал об этом – он припишет это моей слабости или лицемерию, ибо те принципы забвения обид, которыми мы обязаны религии, ему совершенно чужды…
Он никак не мог смириться с ролью отверженного и писал теперь Сонцову М.М., своему зятю: "Александр Тургенев и Жуковский, чтобы утешить меня, говорили, что я должен стать выше того, что он про меня говорил, что это он делал из подражания лорду Байрону, на которого он хочет походить. Байрон ненавидел свою жену и всюду скверно говорил об ней, а Александр Сергеевич выбрал меня своей жертвой, но эти все рассуждения не утешительны для отца, - если еще могу называть себя так. В конце концов: пусть он будет счастлив, но пусть оставит меня в покое".
Но до его обид Саше не было никакого дела. Он упивался славой. Москва носила его на руках, Москва мечтала познакомиться с ним, в Москве каждый хотел сделать его завсегдатаем своего салона. Во все концы полетели новости, что он прощен и как будто «обласкан».
Он ударился в разгул с помощью Соболевского, который являлся, как выражался один из недоброжелателей, его "брюхом". А они не расставались. С гостей они возвращались утром, когда в приемной уже толпились люди. После кутежа, игры в штосс, в котором он больше проигрывался, чем выигрывал, Саша представал перед ними в неприятном виде.Ведь в наружности уже ничего юношеского и приятного не оставалось. Он был покрыт глубокими морщинами, с желтым лицом и глазами с желтыми белками.Выглядел, как мужчина средних лет, разочарованный в жизни, раздраженный, и угрюмый. И таким он казался всем, пока не начинал улыбаться, и лицо его не освещалось чудесной улыбкой и ребячливостью. Но это случалось только в приятном ему обществе...
Иногда он внезапно впадал в беспричинную грусть, как казалось другим. А он просто вспоминал 14 декабря… Тогда он молчал,никак не умея избавиться от мысли, что его друзья от этих событий пострадали, а он сидит здесь и слушает о новых направлениях в литературе, о новых теориях…
Иногда на литературу он выражал парадоксальные взгляды. Как-то, находясь у Полевого с Соболевским,который затащил его в гости, он под действием своих мыслей высказался:
- Немцы видят в Шекспире черт знает что, тогда как он просто, без всяких умствований, говорил, что было у него на душе, не стесняясь никакой теорией – он выразительно напомнил о неблагопристойностях, встречаемых у Шекспира, и прибавил: - Это был гениальный мужичок!
Все заподозрили, что он говорит о себе.
А он, потом, развеселившись под действием шампанского – неизменного атрибута литературных бесед,- позвал:
- Соболевский, иди сюда! Пиши! - и стал диктовать ему комические стихи в подражание Вергилию. Все понимали, что это все - экспромт и поражались "богатством средств к составлению стихов – он за несколько строк уже готовил мысль или созвучие и находил прямое выражение, не заменимое другим. И это шутя, между разговорами!"…
Саша давно уже носился с мыслями об улучшении современной русской критики, о поднятии журнального дела: литературная чернь вроде Булгарина и Греча, тогда владевшая положением, претила его самолюбию. Множество молодых, ретивых деятелей-литераторов в Москве сообщили ему общее желание - создать новый журнал.Саша выразил полную готовность принять в нем самое живое участие. И вот - редактором был выбран Михаил Погодин,а помощником ему дан Шевырев.
Празднование рождения журнала «Московский Вестник», куда и Саша отдал много своих произведений, они отмечали,как и положено, общим обедом всех сотрудников. Здесь он увидел всех, кто будет работать в издании, и еще гостей. Кого здесь только не было: Мицкевич с Баратынским, два брата Веневитиновых, два брата Хомяковых, два брата Киреевских, Шевырев, Титов, Мальцев, Рожалин,Ранч, Рихтер, Оболенский, Соболевский…
Обед запомнился шумом, смехом, веселыми шутками, анекдотами.
Оболенский, адъюнкт греческой словесности, добрейшее существо, подвыпив за столом, подскочил после обеда к нему и, взъерошивая свой хохолок, воскликнул:
- Александр Сергеевич! Александр Сергеевич, я - единица. А посмотрю на вас - и покажусь себе миллионом. Вот вы кто!
Все захохотали:
- Миллион, миллион!..
Было очень много планов, предложений…
Вино играло роль, но только в меру, пока оно веселило.
Веневитинов, откупоривая шампанское, рассмеялся:
- У нас до сих пор была мода на "алеатико", прославленное Державиным…
Саша, смеясь, провозгласил:
- Стало быть, теперь будет мода только на шампанское - любимый напиток поэта Пушкина…
Его знакомству с Мицкевичем предшествовала шуточная переписка Соболевского с ним:
"Итак, не забудьте прийти, любезный Адам. О нашем приходе я предупредил Пушкина, и кровь ударит ему в голову, если вас не будет», на что тот ответил тоже с улыбкой: "Гибель и голод на вас, дорогой демон. Пусть милостивый бог сделает тебя худым. Я приду, но лишусь обеда с прелестной дамой. Ваш Адам".
На следующий день Соболевский получил вторую записку: "Вы получите мое вчерашнее письмо; я его отправил со слугой доктора Гейма. Ответьте на него, что наш обед должен непременно состояться", - польский ссыльный поэт тоже горел желанием познакомиться со знаменитым русским стихотворцем…
Именно на той самой встрече, куда Соболевский привел его на вечер, что давался в его честь,Саша увидел первую импровизацию Адама Мицкевича,и она врезалась ему в память. Как можно было забыть этот блеск глаз, этот проникающий прямо в душу голос! Как будто никакого значения не имели ни стих, ни рифма, ни форма – говорил как будто сам дух!
Тогда, послушав Мицкевича, Саша не удержался - сорвался с места и, ероша свои длинные волосы, забегал по залу, крича на французском языке:
-Какой гений! Какое священное пламя! Что я подле него? - Неожиданно для всех бросился к польскому поэту на шею, и, сжав его в объятиях, стал целовать.
Именно с этого вечера и началась их дружба. Обычно Саша, господствующий теперь в любом кругу литераторов, в присутствии Мицкевича становился скромным и больше заставлял его говорить, чем сам – он ценил его ум, многосторонние знания и теперь постоянно обращался к его мнению. Саше в голову больше не приходило сравнивать себя с ним!
А потом, перед тем, как уехать в Михайловское, кто-то из окружения Мицкевича, кажется, его упрекал в равнодушии и отсутствии любознательности за то, что он не хочет проехаться по заграничным странам.
Саша не стал озвучивать, что его не выпустят, а просто ответил:
- Красоты природы я в состоянии вообразить себе даже еще прекраснее, чем они в действительности; проехал бы я разве для того, чтобы познакомиться с великими людьми… Но я знаю Мицкевича, и знаю, что более великого не найду…
"В Москве я оставил не только Адама, но и своего доброго ангела, Софи Пушкину - милую однофамилицу. Но смог бы я любить её, как должно? Смог ли дать ей того, что она привыкла получать? Не знаю, зачем я влез между ней и этим мерзким Паниным. Тоже жених! Влюблен и волочится два года, а собрался свататься только сейчас - на Фоминой неделе… И я хорош! Видел её только два раза, а на третий вздумал свататься! Что же она могла подумать обо мне?".
Именно о приятных и неприятных моментах своего такого короткого пребывания в Москве он вспоминал, сидя на окне гостиницы итальянца Гальяни, лучшей в Твери,и поедая сочные персики.
Гостиница эта хороша была тем, что здесь имелся зал для танцев и других увеселений, так что она заменяла клуб. Дом, где находилась гостиница,расположен на углу. Он двухэтажный, низ каменный, а верх деревянный. Здесь, как рассказали ему, обычно останавливаются более состоятельные проезжающие. "Стало быть, я тоже состоятельный… - Усмехнулся. - И это тот самый, кто проигрался в пух и прах и вынужден ехать в деревню, потому что средств к существованию, чтобы жить в Москве,уже нет!.. Не мог же я вечно висеть на шее у Соболевского!.. Да, я мог жить и питаться за его счет; но в штосс играть на его деньги – увольте! Не совсем же я пропащий человек! А вращаться в свете – деньги нужны... Проклятые деньги! Но зато теперь еду похоронить себя среди соседок… Ах, паутина..."
По приезде написал письма. Сначала отчитал Соболевского за то, что тот растряс в Москве его коляску, которая по дороге ломалась не раз. Отправил ему шуточную инструкцию в стихах, как он должен ехать от Москвы до Новгорода, если вздумается приехать к нему в Михайловское.
В другом письме признался Вяземскому, что деревня ему, оказывается, по сердцу:"Есть какое-то наслаждение возвратиться вольным в покинутую темницу…"
Темница - темницей, но его растрогала встреча, которую устроила дворня. А больше всего его поразила няня, которая специально выучила новую молитву «о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости», которую она, успокоившись от хлопот, прочитала, любуясь им беспрестанно.
- Ах, няня! Не ты ли, голубушка, помогла мне, повторяя свою молитву раз за разом - пока я ехал в Москву, а потом находился на аудиенции у царя? – он вскочил и поцеловал её в глаза.
Невольно мыслями вернулся к разговору с царем, длившемуся более двух часов. Поежился: "Теперь надо думать о его задании-записке о воспитании… Опять презренная проза! Но – делать нечего. Только этим я займусь после визита в Тригорское…"
Его нельзя было больше откладывать. Как-то они его встретят? Усмехнулся: «Аннет, конечно, будет счастлива безмерно. Она меня всегда ждет - любого… У неё по отношению ко мне – полное самоотречение и привязанность. Как бы это не помешало ей выйти замуж- озаботился. - Я-то не собираюсь ей делать предложения… Интересно, она уже уехала в Петербург?». - Знал, что она уезжает туда каждую зиму.
Перед взором предстала Прасковья Александровна, милый друг: небольшого росточка, но сложения хорошего, с миловидными чертами лица, если не считать выдающуюся вперед нижнюю губку, портящую ей настроение каждый раз, когда она о ней вспоминала. Эта стойкая женщина твердого нрава становилась воском, как только дело касалось его… Сколько она добра ему сделала! Сколько его сумбурных планов выслушала о том, как ему вырваться отсюда на свободу, из заточения,сколько мечтаний и воспоминаний довелось ей услышать от него!.. Милый, нежный друг!
"Милый нежный друг" и все её многочисленное семейство высыпало на крыльцо, когда увидели его, проходящего мимо окна… И, вот, когда Саша, ласково тискаемый со всех сторон домочадцами Тригорского, испытал ни с чем несравнимое чувство возвращения в родной дом после долгого отсутствия,увидел - здесь в каждом была видна не просто радость от его возвращения, а истинная любовь и восторг от того, что его видят… Начались расспросы и ответы.
Не успел он свыкнуться со своим положением свободного человека, как пришло письмо от Бенкендорфа о запрещении печатать что-либо, не представляя государю. Сашу окатило гневом: "Имеется ввиду публичное чтение "Бориса Годунова". - Решил не отвечать.
Но когда пришло второе предупреждение, он сел и в самых учтивых выражениях ответил написал. "... Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я ... худо понял высочайшую волю государя… и поставляю за долг препроводить её Вашему превосходительству в таком виде, как она была читана мной, дабы Вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена…"
Следом, скрипя зубами, отправил письмо Погодину - издателю "Московского вестника", чтобы тот срочно остановил в московской цензуре все, что носит его имя: "Такова воля высшего начальства", - объяснил.
Здесь же он оговорился, что не будет участвовать и в журнале, как ими договорено. Оправдывался перед ним со стыдом: "Но все перемелется и будет мука, а нам на хлеб да соль". - Уже спустил в штосс тысячу рублей, выданные ему авансом за участие в журнале и теперь пытался успокоить редактора…
Плюнул в сердцах: "Страсть к игре - самая сильная из страстей!.. Но черт ли в ней! Нет, это даже не забавно – с небес на землю…" - повесил повинную голову.
Свидетельство о публикации №211100100604
Ни хорошего не скрываете, ни плохого.
Мало было людей, равных ему по таланту. Из них - Адам Мицкевич первый!
Он человек был, человек во всём, со всеми достоинствами и пороками...
И лишь в Тригорском окружала его истинная и глубокая искренняя любовь и обожание.
Бальзам для страдающий и буйной души, для повинной головушки.
О Соболевском я уже написала в предыдущей рецензии...
С уважением и неизменной симпатией,
Элла Лякишева 02.04.2021 17:21 Заявить о нарушении
Благодаря Прасковье Александровне Осиповой.
В Интернете ее дочь Зизи выдают за нее. Вместе ее портрета ее выставили((
Но здесь сейчас полу-правда, полу-ложь властвует.
Спасибо!
С уважением и благодарностью,
Асна Сатанаева 02.04.2021 22:56 Заявить о нарушении