Памятка о Ленине. Помятые пометки

  Отрывок из главы «Памятка о Ленине. Помятые пометки» романа «Сатирицид».


  … подкрадывался вероломным врагом к партии, комсомолу и всему прогрессивному человечеству самый ужасный день в году. День, который проверял на прочность и сплоченность, на верность Марксистско-Ленинским идеям, и поголовную сознательность трудящихся.

  Сам по себе хитрый и подлый - еще потому, что был он плавающим днем, строгого графика не имел, и каждый раз выпадал на разные числа. В народе его называли Пасха или День Воскресения Господня.

  В Комитете Комсомола готовились встретить Пасху во всеоружии. Провели несколько совещаний в низовых комсомольских ячейках стройки, и по результатам, на расширенном заседании уже определили задачи и методы атеистической борьбы с религиозными предрассудками.

  В 16.00 открыл заседание Комитета Комсомола заместитель секретаря по хозяйственным делам и досугу молодежи, прапорщик Куняев. Следом выступила Зоя с кратким обзором насущного момента и представлением графика роста самосознания комсомольцев строительного треста. После чего началось обсуждение краткого обзора Зои, а заодно и вступительного слова прапорщика Куняева.

  О Пасхе комсомольцы были осведомлены довольно хорошо, но все же некоторые из актива ошибочно принимали Воскресенье Господне за праздник, отмеченный красным днем в календаре.

  - Для нас, людей, лишенных религиозных предрассудков, этот день не покажется праздником, - пообещал комсомольский вожак Сергей Осипов: - Нам придется сильно потрудиться, чтобы это доказать всем, - грозно постучал не заточенной стороной карандаша по столу и оглядел всех присутствующих так внимательно, точно пересчитал. Все были на местах и все поняли, что Осипов хотел сказать. Не всегда правильно складывались у него слова, но мыслил он всегда верно и знал чуть больше и подробнее остальных:

  - Есть сведения, что будут проверять и записывать всех, кто к полуночи субботы будет находиться возле церквей. Наши строители – я имею ввиду вольнонаемный контингент – не имеют права там появляться ни под каким видом. Мы должны нанести решительный удар всем распространителям опиума для народа. Сами понимаете, что отправление религиозного культа – это последний шаг к прогнившей западной морали. Только там несознательные граждане продолжают креститься, и у нас – выжившие из ума старухи. Пресекать надо! Пресекать!

  - У них там, на Западе, наоборот крестятся, - продемонстрировал свои знания секретарь комсомольской ячейки девятой автоколонны Николай Пырин  и неожиданно смело для себя показал всему комсомольскому активу, как неправильно накладывают на себя крест несознательные граждане на Западе.

  Речь секретаря Комитета Комсомола Осипова почти всегда вызывала эйфорию у подчиненных. Но составные причины ее были особого свойства. Подчиненные, слыша Сергея,  начинали постепенно переполняться гордостью за себя, за то, что их знания и умения излагать свои мысли были ни сколько не хуже, чем у вожака.  Каждому не терпелось внести свою лепту в протокольную часть заседания и, в сравнение с Осиповым, оправданно отнести на свой счет плакатные слова Генерального секретаря ЦК КПСС: «Умом красив и славен человек!»

  В действительности же Осипов никогда косноязычным полудурком не был, а скорее наоборот – был. Но не косноязычным и не полудурком. Он очень тщательно готовился к выступлениям: осторожно подбирал слова и выстраивал предложения таким образом, чтобы у комсомольского актива постоянно присутствовало неодолимое желание поправить своего вожака, высказать свое умное мнение и, тем самым, позволить втянуть себя в дискуссию

  Не всякий начальник сумеет разговорить подчиненного, как не всякий подчиненный успеет понять, что, приоткрыв душу, он стал «засвеченным». Каждое слово взято на заметку, каждое высказывание будет предъявлено позже ему же обвинительным заключением.

  Перекрестившись «неправильным» крестом, Пырин уловил, как внимательно изучал его правую руку секретарь Комитета Комсомола.
  «Что-то не так!» - подумал Пырин и тоже глянул на свою руку: «А-ах, да, щепотью там, на Западе, не крестятся».

  - То есть, вот так я хотел продемонстрировать, - поправился Пырин, двуперстием снова наложил на себя католическо-протестантский крест и сел в полной тишине – даже стул под ним не скрипнул.

  Во взглядах присутствующих отчетливо читалось: «Мы тоже кое-что знаем о религиозных происках, но выскажемся, когда слово дадут». Оглядывали комсомольцы Пырина без особого энтузиазма, но и без привычного осуждения.

  - Если я скажу, что мы должны принять непримиримую позицию по отношению к Пасхе с вытекающими из нее мифологическими последствиями, то я ничего не скажу, - вновь бросил тенета в комсомольскую среду Осипов: - Если мы установим причину – почему народ прямо-таки прет в ночь на Пасху к церквям – то нам легче будет искоренить эту причину и достойно отчитаться в правильно проведенной идеологической работе со стопроцентной успеваемостью…

  «Сам-то понял, что сказал?» - усмехнувшись, подумала Зоя.

  « А надо?» - скривив рот, подумал в ответ Осипов.

  «Надо! Вожак, все-таки!» - подумала Зоя.

  «Тебе надо – ты и понимай! – подытожил мысленную перебранку Осипов и вслух добавил: - Установление причины – это вопрос политически важный.

  Задумались сообща. Вопрос политически важный – значит,  умственно сложный. Осипов просто так не стал бы кидаться словами.
 
  - Может, просто веруют? – предположила молоденькая, двадцатишестилетняя заведующая сектором агитации и пропаганды Верочка Клюева, но тут же осеклась, поскольку вовремя осознала, что ответ на такой сложный и важный вопрос не мог лежать на поверхности. Опять же – Осипов не стал бы швыряться словами.

  - Веруют? – спросил второй заместитель секретаря Семен Желудь: - В кого?  В сказки? В чудеса? – и отрезал: - Чудес не бывает!

  - А сказки бывают? – встала на защиту Клюевой зав. сектором финансовой дисциплины Лера Зубкова.

  - Сказки бывают, - согласился второй заместитель Осипова.

  - И чудеса в сказках бывают.

  - Чудеса только в сказках и бывают. И вообще, считаю спор беспредметным. К установлению причины слепого поклонения религиозному празднику он не имеет никакого отношения.

  Задумались снова. Сложность заключалась в том, что никто из комсомольцев не читал Святое Писание; не представлял, в чем отличие Ветхого от Нового Завета, Библии – от Закона Божьего и Ковчега Завета – от Ноева Ковчега, хотя атеистической категоричностью были вооружены до зубов. Душили в себе генетическую предрасположенность веры в Бога и, вроде бы – получалось.

  Но обязательно, время от времени, возникал необразованный и невоспитанный школяр с наивной физиономией гэпэтэушника и вносил смуту в актив Комитета своими идиотскими вопросами с политической подоплекой:

  - Правда, что Иисус – имя человеческое, а Христос (мессия) – Дух Божий.
  Так можно было легко дойти до апологии, что Ульянов – имя человеческое, а Ленин – сатанинское начало.
  - Бога нет! Это доказано наукой!
  - Какой наукой?
  - Атеизмом!
  - Атеизмом доказано, а верующих на земле меньше не становится.
  - У нас другие данные. Верующих, слава богу, становится все меньше с каждым годом. И - это  заслуга не только науки, но и Коммунистической партии Советского Союза.
  - Обделенное Богом поколение – так говорит моя бабушка. А старость нужно уважать.
  - Старость – да! Но не старческий маразм. Откинем в сторону предрассудки, как лапшу из дуршлага.

  Бытовало мнение, что церковь посещали бабушки, проведшие некогда бурную ****скую молодость, а некоторые даже за деньги торговали собой. И теперь все они замаливали свои грехи. Другая категория посетителей церкви была недостаточно изучена. В нее входили – по слухам – преступники, отщепенцы, беженцы, предатели, сионисты, сброд тунеядцев и просто, любопытные и случайные прохожие.

  Не понятно: церковь была отделена от государства, следовательно, дотаций не имела, и выжить только за счет пожертвований не могла . Но ведь не умерла церковь до конца? В таком случае – откуда брались средства на поддержание церкви у тунеядцев, отщепенцев и сионистов?  А каков достаток у случайных посетителей? Не понятно! Все зыбко и спорно.

  Окончательно удушить любопытство и генетическую предрасположенность к вере у молодых строителей коммунизма актив Комитета Комсомола треста решил проведением альтернативного Пасхе мероприятия под девизом: «Верю в тебя, комсомол!»

  Сперва  в названии мероприятия смущало слово «Верю», но полистав словари и подшивку газеты «За коммунистическую стройку», обнаружили существенное отличие со словом «верую». «Если веровать можно было только в Бога, - решили общим совещанием комсомольцы, - то верить допускалось уже во что угодно и в кого угодно.

  К слову «Верить» придраться было очень сложно. Религиозный оттенок еще ощущался, но слабо.  Сильнее проступало атеистическое значение и требовало своего патриотического толкования слова.
  На двенадцать дня праздничной субботы наметили начало мероприятия. Сценарий расписали огромный, марафонский – сплошное действо до часа ночи воскресенья, без перерывов на перекур и малейшей возможности очухаться молодым строителям и вспомнить о Пасхе.

  Партком дал разрешение на употребление спиртных напитков, но – в меру: «Веселиться, но не буйствовать!» Профсоюз поддержал: «Буйствовать в меру, но веселиться с комсомольским задором! У молодежи тоже должен быть праздник!»

  Но, как всегда, праздник комсомольскому активу дался с большими
трудностями. А успешно завершился – благодаря огромным волевым усилиям членов Комитета комсомола и не по годам мудрой организации устроителей данного мероприятия. Дело в том, что при открытии мероприятия случилась накладка, которая грозила перерасти в недоразумение и затем – в скандал.

  Еще в четверг вечером, за два дня до комсомольского праздника, прибило крышкой погреба Ветерана Труда, Заслуженного Строителя и начальника отдела Организации безопасности труда Ленина В. И.

  Вообще-то крышкой его прибивало регулярно – почти каждый раз, когда он лазил в гаражный кессон за соленьями, вареньями, грибочками и техническим спиртом, но до смерти ударило впервые.

  Жена нашла Ленина В. И. лежащим на опустошенных за зиму полках, с раскинутыми руками и скрещенными ногами.

  - Как Иисус распятый, лег на дерево и не отвечает на мои просьбы, - пожаловалась она председателю Профкома спустя час после обнаружения тела.

  Понятно, что женщина растерялась от постигшего ее неожиданного горя, и переложила все хлопоты по организации похорон на профсоюз треста.

  В пику вдове председатель профкома треста не растерялся и стал действовать по строгим предписаниям и согласно возникшей ситуации. Он сделал запрос на имя начальника отдела Организации безопасности труда (ООБТ) Ленина В. И. с требованием немедленного установления времени несчастного случая: «Прошло ли два часа по окончании работы, а, если нет, имеется ли возможность как-нибудь в суде доказать  дорогому товарищу Ленину В.И., что данный, конкретный  несчастный случай не является производственной травмой?»

  Посчитав, что со своей задачей профсоюзного лидера он управился, председатель позвонил второму заместителю и возложил на того всю ответственность за организацию очередных похорон. Он напомнил, что похороны должны пройти особенно торжественно, прощание с покойным состоится в холле Дворца Культуры, совершенно забыв, что ранее уже дал согласие комсомольцам на проведение мероприятия «Верю в тебя, комсомол!»

  Директор Дворца Культуры Журбоков И. А., тоже был организатором опытным, поднаторевшим на проведении похорон с участием комсомольско-молодежных бригад строительного треста. Дело его маленькое: профком финансирует, а Журбоков устраивает, сопровождает, подворовывает и отчитывается за проведенные мероприятия перед парткомом.

  В субботу, к половине двенадцатого, комсомольцы укрепили плакаты и транспаранты; шарики повесили с соплями серпантина; отрепетировали до оскомины приветственные слова ко всем участникам антирелигиозного праздника, а ровно в 12. 00, в траурном молчании, четыре молодчика из ритуальных услуг внесли гроб с телом Ленина В. И. и установили его в центре вестибюля,  прямо под лозунгом арочного типа - «Уверенно смотрим в будущее!»

  Один из молодчиков, видимо, бригадир, потребовал Осипова расписаться в получении груза, кинул недобрый взгляд на арку, потом – на покойника и удалился в тяжелых думах о будущем всего человечества.
 
  Сменила его тихая и прибитая горем вдова, источая острый запах карволола и настоя чеснока на спирте. Следом вошли гости обоих мероприятий и сильно растерянные члены музыкального коллектива,  особенно та часть, которая была приставлена к народным инструментам, как то – балалайкам, баянам, мандолинам и двум парам кастаньет. Не лучше себя чувствовали и «духовые инструменты».

 Это публикой усвоилось сразу же, как только Осипов кислой улыбкой поприветствовал всех участников долгожданного торжества и – «туба» заиграл две четверти, поскольку другим тактам музыкант еще не был обучен; баянист легко подхватил, растянув до предела меха; балалаечник, правда, попытался сломать ритм, но саксофонист, выдув протяжную ноту, похожую на победный хохот затоптанной петухом наседки, превратил музыкальный фрагмент траурного марша в элементарную мазурку.

  Все затихли и уважили молчанием Ленина В.И., лишь всхлипывания профессиональной плакальщицы продолжали вносить в общий фон тревожную сумятицу.

  - Повторим с пятой цифры, - загадочно просипел руководитель музыкального коллектива. Музыканты умели считать до пяти, но загадочное требование руководителя их дружного состава был ни о чем. Требовалось уточнение – о каких четырех предыдущих цифрах велась речь.

  Кивнув головой музыкантам, он вдул в тромбон половину легких, раздробил три веселых ноты, затем повернул голову к секретарю Комитета комсомола и, обнаружив гроб с покойником, в отчаянном испуге четвертую ноту всосал в себя и захлебнулся. Нестройно подхватили остальные музыканты, уже не сомневаясь, что ничего хорошего из этих попыток не получится.

  Однако Осипов, расслышав что-то знакомое в какофонии, поймал такт, приложил руку к сердцу и запел: - И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди-и-и!..
  Вскоре вновь опала тревожная тишина, и все участники двух мероприятий почувствовали в себе закипающую злобу друг к другу.

  Вдова попыталась разрядить обстановку. Она сказала:
  - Вениамин любил эту песню. Он вообще всех любил, даже черта лысого. Никому ничего плохого не сделал.

  - Ленина невозможно не любить, - ответил печальной вдове Осипов, - он ведь Ленин! Владимир Ильич!
  - Вениамин Исаакович, - поправила вдова.
  - С каких пор? – потребовал уточнений Осипов, судорожно вспоминая, в каком месте песенного  текста могли  затесаться семитские имена.
  - С рождения! – уверенно заявила вдова.

  Осипов оглянулся, ища поддержки товарищей, но те, по обыкновению, стоически отмалчивались.

  - Мы Ваше горе, конечно, поддерживаем и одобряем, - решил в одиночку защищаться Осипов, - но не позволим Великий ум нашей эпохи причислять к сионистскому клану. Ленин – далеко не еврей! В этом мое глубокое убеждение!
  - Да уберите вы покойника, хотя бы на время! – крикнул второй заместитель Осипова почему –то оркестрантам: - Не видите, что мешаете проведению молодежного мероприятия!?
  - А вы, в свою очередь, уважайте похороны! Зал отдан в аренду нам! – ехидно ответила профессиональная плакальщица.
  - Нам плевать – вы Ленина не уважаете!
  - Нам вдвойне плевать! Вы Ленина при жизни не уважали, а после смерти еще больше не уважаете! Молодежь называется, так твою маму!
  - Мы не уважаем!? Еще как уважаем! Вот Вы, конкретно, не уважаете!
  - Кого?
  - Ленина! – разом гаркнула молодежь.
  - Мы всех покойников уважаем: и того, и другого, - скромно пытался замять спор руководитель муз. Коллектива.
  - Чего тут говорить – оба хороши! – подвел итог диспуту саксофонист и обратился к руководителю оркестра: - Опять с пятой цифры начинаем?
  - Погодите цифрами разбрасываться! – снова вмешался Осипов: - Мы заказывали оркестр, так? Так! У вас в разнарядке какое мероприятие указано?

  Руководитель оркестра извлек из кармана брюк мятый клочок бумаги и зачитал:
  - «Верю в тебя, комсомол!» Антирелигиозные похороны с 12.00 до 15.00 Вот, - подтвердил он установку профкома, потрясая жеваным клочком, - как положено, начали с пятой цифры. Не дураки же, сразу поняли, что похороны шуточные, хотя похороны – дело не шуточное. Но это – когда отдельно взятую личность хоронят, а когда весь комсомол сразу, то, разумеется, похороны в шутку. Никто не поверит, тем более – перед Пасхой.

  - А это кто в гробу перед вами, не отдельно взятая личность, что ли? – вполне резонно возмутилась вдова.
  - Я думал – муляж. Мероприятие-то молодежное, а покойнику на вид все шестьдесят. Какой же он – молодежь? – парировал спокойно руководитель оркестра.
  - То-то я гляжу, что-то не то, - опять вмешался саксофонист, - и ведь правда, муляж. Во-первых, настоящий Владимир Ильич в мавзолее лежит; во-вторых, наш вообще – Вениамин Исаакович. Вдумайтесь только, ощутите разницу! Вроде бы, В.И., но ведь не Владимир Ильич, хотя оба покойники.
  - Не будьте так самонадеянны! – упрекнула профессиональная плакальщица саксофониста и, заодно, Осипова: - Муляж может лежать и в мавзолее. Кто-нибудь из вас в мавзолее его нюхал или щупал? То-то же! А натуральность нашего Ленина – на лицо.

  Накал и высокая тональность перепалки определилась еще тем, что из политической плоскости все оскорбления обе стороны готовы были перекинуть на конкретные личности.

  - Вы, товарищ – свинья, если думаете вразрез всего прогрессивного человечества!
  - А вы, товарищ, тоже - свинья, потому что имеете свое мнение, но не поддерживаете его и не одобряете!

  Зоя с группой активистов взирала на перепалку со скучающим видом, будто отрешенно, но в определенный момент подошла к Осипову и что-то шепнула ему на ухо.

  Осипов встрепенулся, боднул игриво Зою головой, набрал в легкие воздуха и объявил:
  - Предлагаю оба мероприятия считать открытыми, но в дальнейшем действовать попеременно!
  - То есть – как?
  - То есть – так: на полчаса выносим гроб с телом на улицу. В это время в вестибюле читается доклад на атеистическую тему о вреде религиозного фанатизма и всякой Пасхи с церковной службой вместе взятые. Затем комсомольцы выходят на улицу – на перекур, а гроб с телом для прощания на следующие полчаса устанавливается на место докладчика.
  - Вдова еще и батюшку пригласила для отпевания, с разрешения профкома, - зловредно обнародовала профессиональная плакальщица.
  - Это лишнее, - с сожалением отметил Осипов, - спеть мы и сами смогли бы. Правильно я говорю, товарищи? Молодым везде у нас дорога!
  - У нас и полномочия имеются, и спиртным поделиться можем, в случае чего, - подхватил Пырин, - одно ведь, общее дело делаем.

  Взвыла вдруг вдова. Подхватила ее профессиональная плакальщица. Еще несколько человек, видимо, родственников, всхлипнули и понуро опустили головы.

  - Неловко как-то получается, - пробурчал себе под нос руководитель оркестра: - Баяниста, балалаечника с гитаристом и барабанщиком – в одну сторону, а духовой сегмент – в другую. Без ритм группы духовому сегменту тяжело придется, особенно сыграть тухмановскую композицию «НЛО». Надо будет по-новому партитуру расписывать. А там у нас уже «пуля» расписана.

  В полной тишине гроб с телом вынесли из Дворца Культуры. Зоя прочитала доклад, уложившись в пятнадцать минут, попросила аудиторию не стесняться и задавать вопросы, но вопросов не последовало. Остался неприятный осадок.  Не понятно  из-за чего?  То ли неизбежность  грядущего религиозного праздника из головы окончательно не выветрилась? То ли еще какие-то суеверные предубеждения застряли там же, в виде дурного предчувствия и - при виде двух парламентариев со стороны противника, которые маячили перед глазами, пытались сорвать ранее достигнутые договоренности, торопили, тыча пальцем в часы, и звонким шепотом извещали комсомольцев, что устали держать гроб на весу.

  - Так опустите гроб на землю, - тем же звонким шепотом отвечал Осипов.
  - Не положено, а руки уже немеют.
  - Поставьте на «попа», - предлагал Осипов, и накликал.

  Скоро пришел сам поп. Настоящий, в черной рясе, охомутованный цепью с металлическим крестом. Он оглядел пристально каждого, посчитал посуду и бутылки на столах, повел носом, поморщился от закислого настоя салатов, который начал забивать запахи ладана, коста, сенегала, нарда, стакти и мирро, и назидательно изрек:
  - Богохульники, рабы момона, сатанинское отродье! Жрете на могилах ваших отцов.
 - Собираемся, - поправил батюшку Пырин и почему-то добавил не к месту, - собираемся поминать.
  - Покойников едой не поминают! – отрезал слуга религиозного культа и махнул рукой: - Заносите гроб!

  Столы с закуской и спиртным находились на небольшом возвышении, поэтому процедура отпевания просматривалась гостями и устроителями мероприятия «Верю в тебя, комсомол!» очень хорошо, как забавное представление.

  Сидя во главе столов, составленных буквой «П», члены Комитета Комсомола треста поочередно комментировали долгий и скучный процесс отпевания, а кое-что пытались перевести с церковнославянского на русский матерный:
  - Вот, товарищ поп обошел гроб с кадилом и надымил гадостью повсюду.
  - Окуривание, называется.
  - Окуривать и мы умеем.
  - Свечки зажгли, а бумажки на свечках – чтобы горячий воск на руки не капал.
  - Использовали бы по назначению свечки, геморроя бы у населения не было, и очереди за бумагой исчезли.
  - Добротный костюмчик у покойного. Хорошо, что наполовину закрыт покрывалом – не запачкается.
  - Покойнику все равно – запачканный он или нет.
  - А полоску на лоб бесплатно кладут?
  - Я слышал, что заупокойную службу еще «литией» называют.
  - Понял намек. Наливайте, товарищи!
  - Поп запел. О чем, спрашивается, поет? Из праха покойник вышел и в прах уйдет, а что останется, то, может быть, удостоится Царства Небесного. Но я знаю, что не все так просто. Надо еще апостолу Евангелию какую-то разрешительную молитву прочитать. Потом текст засунут в руки покойника, потом поцелуют последний раз, обернут материей, посыплют землей – а мы уже к этому времени второй раз протрезвеем.
  -Все-таки, какое кощунство – отпевать покойников во Дворце Культуры! Тут тебе и праздник, тут тебе и горе. Все – в одном стакане. 
  - Я так смело, как ты, отпевание праздником не назвал бы. Все-таки, Ленина хоронят.
   - А мне нравится! Хорошая наглядная агитация! О чем вопит нам, товарищи, так называемый «опиум для народа»? Где священнослужители – там и покойники. Какой нормальный гражданин пойдет богу молиться, если у него все хорошо: есть работа, деньги, перспективы карьерного роста и светлое коммунистическое будущее?
  - Чего читает поп, о чем там поют – все равно непонятно. Словом, «зело борзо» и еще: «аки убо о нем». Вот вам, товарищи, и вся Пасха! Творогу с куличами наедимся, крашеными яйцами побьемся, поцелуемся трижды: «Христос воскрес! Воистину воскрес!» - и портвейну «три семерки» или еще какого-нибудь кагора нахлебаемся – праздник воскресения! А кто воскрес? За что? И кому это надо?
  - Кому надо, тому – надо! А нашей «наглядной агитации» уже спокойно не лежится в гробу. Глядите на него – сидит, озирается, башкой вертит. Спина, наверно, сильно затекла?
  - Кто? Покойник?
  - Ну да! Ленин с неправильным именем и отчеством.
  - Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!
  - Зато поп слег. И вдова свернулась калачиком.
  - Товарищи, без паники! Никакого воскрешения никогда не было, нет, и не будет! Это научно доказано! Сейчас поясню.
  - Никто и не паникует.
  - Тем не менее, рассказываю: я вычитал в газете «За рубежом», что там, у них на Западе, по статистике хоронят заживо 30% населения. Тамошние врачи не умеют еще так эффективно диагностировать и освидетельствовать смерть, как это делают наши врачи. Однако, и у нас случаются - пусть очень редко – исключения. Если рассудительно подойти к этой проблеме, то покойник, товарищ Ленин, должен был прийти в себя еще в морге, во время патологоанатомического вскрытия. Значит, вскрытие провели из рук вон плохо, или вообще не производили, потому что после вскрытия нашими врачами вряд ли какой-либо покойник смог бы сидеть в гробу и озираться по сторонам. Я имею в виду то, что наша медицина – самая передовая и научная. А наука трактует, что бога нет, и чудеса случаются только под скальпелем хирурга.
  - И - кюреткой.
  - И ее – туда же, тем же местом. Товарищи, не скапливайтесь у гроба! Дайте обзора комсомольскому активу! Товарищ Ленин, Вениамин Исаакович, не позволяйте несознательным элементам возводить вас ошибочно в икону! Наш дружный, многонациональный коллектив помнит вас, как стойкого борца со всякого рода предрассудками!

  Позавчера еще, ушибленный тяжелой крышкой погреба, Ленин теперь быстро возвращался к своему обычному рабочему состоянию. Возвращение это  давалось ему не так тяжело, как могло казаться со стороны, потому что в четверг, пятницу и субботу он контроля над собой не терял, но жил как бы параллельно с собою. Иногда смотрел на себя со стороны и удивлялся: почему супруга так демонстративно и отчаянно колотила его и орала: «Оставил ее, гад Ленин, одну! За что?» А он никого не оставлял, да и не собирался оставлять. Наоборот, чтоб не видеть диких рыданий жены, впервые рассказал ей, где спрятал заначку – за вентиляционной решеткой, в туалете. Она не услышала или слышать не хотела.

  Иногда возвращался в детство, но ненадолго. Там, на лесной опушке, постоянно поджидали его три мужика в белых хитонах. Они ничего не говорили, но своим молчанием вызывали в нем жуткую тревогу, будто звали с собой, а он сопротивлялся, а они молчаливо настаивали.

  Хорошо запомнил он и яичницу, которую в морге аппетитно уплетал патологоанатом. Даже под ложечкой сосало – так хотелось разделить с ним трапезу. Видел каждую купюру, из тех денег, которые жена предлагала пожирателю яиц – чтоб не потрошил нежное и грузное тело Ленина.

  Все он видел и никуда не исчезал. Слышал каждый звук, чувствовал запахи и запомнил тех, кто плохо о нем отзывался скопившимися газами.

  Иногда всеохватная картина представлялась ему сном, но настолько реальным, что сама реальность выглядела, как дурной сон. Ленин носился по 81-му измерению, успевая, где надо дать важные указания по соблюдению техники безопасности, а где надо – пригнуться и проскользнуть незамеченным и быстро вернуться домой. Там заплаканная вдова продолжала тщательный поиск его заначки. Ни разу его не посещала дикая мысль, что он – покойник. Наоборот, «Ленин был живее всех живых!»

  - Наше знанье – сила и оружие! – первое, что он произнес, поднявшись из гроба.
  - Сила молитвы? Неужели вымолил? Не за этого придурка просил, но, все равно, спасибо, Господи! – самодовольно прошептал священник, разглядев внимательно Ленина, и рухнул на пол. Звякнул о мраморный пол металлический крест, выбивая искры, точно из-под гусарских шпор.

  Рядом скоро прилегла вдова, замученная сомнениями и противоречиями в утушающем сознании.

  Что-то не понравилось Ленину. Он скинул покрывало, недовольно оглядел матерчатые тапочки на ногах и сделал первое замечание:
  - Не положено гражданину священнослужителю находиться на рабочем месте без защитного шлема и рабочих рукавиц. Замечание требую внести в протокол настоящей проверки. И – никаких возражений! Техника безопасности не соблюдается полностью!

  Затем, бесшумно перемахнув через борта гроба, подошел к богатому столу комсомольцев, повращал глазами, налил полстакана водки, задумался, долил до краев, приценился – каким методом проще и безболезненнее заглотить ее, родимую, и не отрыгнуть – и мелким глотками стал вгонять водку в себя, шаря другой рукой по столу в поисках закуски.

  Осипов с отрепетированной угодливостью сунул Ленину в руку бутылку пива. Этот жест милосердия в дальнейшем был по достоинству оценен парткомом, профкомом и административно-хозяйственным органом и воспринят ими, как тонко придуманный эпизод большого сценария, сотворенного руками и мозгами идеологически подкованных комсомольцев.

  В тяжелых думах и подозрениях пребывал еще некоторое время лишь Первый отдел треста, благодаря запутанному отчету своего тайного агента. Отчет того не совпадал с мнением опытного контрразведчика, сталинского сокола, очень хорошего работника и семьянина Сукашвили А. Г.

  Арсен Галимзянович Сукашвили, назначенный Первым отделом треста ответственным наблюдателем и, наделенный особыми полномочиями, о которых комсомольцы знали только то, что они есть, но в чем их особенность, представляли смутно – впервые проявил себя, шумно высморкавшись в платок, полученный им от безутешной вдовы на долгую память о Ленине В. И. в тот момент, когда нетрезвые члены Комитета комсомола начали забывать, что они – всего лишь надежная смена Ком. Партии, а не ее могильщик.

  Сам Сукошвили, конечно, держал в секрете, даже от коллег по Первому отделу, что недавно подкорректировал свои религиозные убеждения и, став правоверным буддахристом или православным ислабуддой, или буддистским хрисламистом, теперь настойчивее требовал сплочения и дружбы народов в борьбе с мировым сионизмом. Взгляды его, в общем-то, с генеральной линией партии совпадали, и коллеги его тайные убеждения одобряли, но с условием существования этих туманных  учений в ограниченном кухней пространстве.
 
  Скучными вечерами, после трех стаканов крепленого вина и программы «Время» он начинал настойчиво требовать от жены, чтобы все евреи планеты просили  прощения у него, ортодоксального русского, за все, что успели натворить: начиная с оккупации сынами Иакова территории Древнего Египта – до Октябрьского переворота в 1917 году. И дальше – через повторную попытку захвата насеровского Египта и подрыва экономики стран соц. Лагеря – до бесчеловечного обращения с безвинными гражданами Палестины.

  «Израильтяне беспощадны в ссоре/ Они убили даже собственное море!»
  - А еще они Христа распяли, - смахивая пьяную скупую слезу, перечислял он жене происки жидов, - с Гитлером, как выясняется, принимали массовое участие в холокосте, из Советского Союза пачками бегут на историческую родину. (Мы им, между прочим, бесплатное образование дали. Кто теперь за них заплатит?) Сосуды в глазах лопаются, когда вижу по телевизору пейсы, синагоги и слышу хагактегный говогок. Почему?

  - Наверно,  потому что у твоей мамы тоже фамилия  не Иванова, - неустанно напоминала жена Арсену Галимзяновичу.  По материнской линии Фишманов у него не все гладко обстояло с наследственностью, а отчим, Галимзян Файзулович, о биологическом отце правоверного буддахриста вообще соглашался говорить только при имаме, потому что не хотел поганить свой язык – пусть даже у них был единый предок Авраам.

  Высморкавшись в поминальный платок, полномочный представитель особого отдела произнес сакраментальное требование:
  - А заложено ли у вас в сценарий, что покойный должен попросить прощения у всего советского народа, товарищ Осипов? Если нет – внесите! Пусть извинится!
  «А надо?» - подумал Осипов.
  «Очень!» - пригвоздил его взглядом Арсен Галимзянович.
  «Очень надо! – равнодушным осмотром люстры на потолке ответил Осипов: - Кому надо, тот пусть  для себя прощения и требует у покойников».
  «Не дерзи! – продолжил глазами забивать гвозди Арсен Галимзянович, но соринка подозрений, что вожак молодежи плевал на него с высокой колокольни, застряли в глазу, и он моргнул.

  Осипов улыбнулся в ответ и мысленно послал правоверного буддахриста в определенное место, используя нецензурные понятия и уточнения.

  Арсен Галимзянович с такой гнусной бранью столкнулся впервые. В глазах Осипова брань читалась легко, задорно, не требуя сильного напряжения мозгов для перевода. Она телепортировалась не импульсивно, но сплошным, нескончаемым потоком… Сукашвили отвернулся от Осипова и, униженный и оскорбленный направился приводить в чувства безутешную бывшую вдову.

  Там, вдоль тела недвижимого батюшки, комсомольцы организовали небольшую очередь. Все желающие залезали в гроб, примеряясь внутри, точно в капсуле космического корабля, и делились своими впечатлениями. Музыканты, сопровождая комсомольцев на возлежание, искренне старались отработать свой гонорар. Их «мазурка» обретала стройность и больше уже походила на битловскую «Желтую субмарину».

  - Нина Карповна, вам очень плохо? – спросил у безутешной бывшей вдовы буддийский хрисламист и, не зная, куда деть руки, спрятал их в боковых карманах пиджака.
 
  Пырин, который в это время поддерживал голову Нины Карповны и дразнил ее ваткой, смоченной нашатырным спиртом, разглядел в нервных, порывистых движениях Сукашвили страстное желание скорее покончить со всем этим ритуальным недоразумением.

  - Не сейчас. И не здесь! – достойно встал он на защиту бедной женщины: - Мы не на переправе. И она себя чувствует еще не хуже всех. Не надо! Надежда умирает последней!
  - Как вы могли про меня такое подумать? – скорее обрадовался, чем возмутился Сукашвили тому, что кто-то еще верил в страшную силу предоставленных ему полномочий: -  И в нашей конторе не все избавились от детского чувства сострадания. Культурные ведь люди – понимаем.
  - Если понимаете, то не стойте, как гиппопотам после случки, а ступайте к себе в угол и оттуда, пожалуйста, таращитесь и пускайте пузыри, - смело прокомментировала его активное участие зав. сектором агитации и пропаганды: - Хоть что-нибудь делайте, обозначьте себя. Докажите всем, что внутри вас идут процессы горения, но не тления.

  Дернулась безутешная бывшая вдова, потрясла рукой, откинула ее в сторону и открыла глаз.
  «Где я?» - хотела спросить она вполне естественно, но получилось: - Что, бля, не ждали?

  - Не понял, - сказал Арсен Галимзянович, не по-доброму заглядывая в открытый глаз Нины Карповны.
  -Как же,  не ждали? – обрадовался Пырин. – С минуты на минуту. Вот и товарищ Ленин возвращается на свое рабочее место. Молодежь! - крикнул он: - Помогите товарищу Ленину забраться в гроб! – и осторожно, подпирая коленкой спину Нины Карповны, пригласил ее продолжить процедуру отпевания.

  Неизвестно доподлинно, как удалось Осипову быстро и аргументированно убедить Ленина вернуться в гроб. Арсен Галимзянович был сильно занят в это время трудным, но привычным делом – поиском и сканированием мыслей подозрительных личностей – и резко переключиться с вражеской короткой волны очень опасался. Мозги могли сгореть моментально и напрочь. Более или менее ясно считывались злонамеренные замыслы у двух комсомольцев. Остальные граждане посылали в эфир Белые шумы, нечленораздельные возгласы и рапорты о попытках визуального изнасилования с особой жестокостью буфетчицы Клавдии, личной секретарши директора Дворца Культуры - Жанны Павловны Гмерчик и… безымянного, прозябавшего до сих пор в глубоком и приятном обмороке священнослужителя.

  Сам Батюшка сигналил радостно, что там, в поле бессознательного состояния, он доедал третью лохань пельменей с водкой, просил его не тревожить и обратно выбираться не хотел.
  Из злобных намерений больше всего Сукашвили встревожили идеи Зои. Зоя подумала: «Хоть одного, нашего Ленина по-человечески похороним».

  Арсен Галимзянович, помня об установке, данной ему начальством особого отдела, мысль Зои покрыл тут же своею: «Как правоверный буддахрист, я непротив похоронить товарища Ленина В.И. без патологоанатомического вскрытия, - не дал он возможности Зое развить дальше мысль, - но как сотрудник Первого отдела, наделенный особыми полномочиями, я должен быть уверен, что эти скорые проводы не обрастут в дальнейшем легендами и мифами, И во вражеских газетах не напишут: «В городе N заживо похоронили Ленина вместе с его идеями, которые должны жить вечно. Тем самым несознательные горожане подтвердили сомнения большинства в правильности выбранного курса ХХУ11 съезда ЦК КПСС и всего советского народа». А кто будет разбираться – какого Ленина похоронили. Зарыли Ленина живьем – и все этим сказано!»

  Слабыми импульсами донеслись из-за стола распоряжения Осипова, сильно преломленные граненым стаканом: Звонил зпт доложил зпт произошла накладка тчк. Партком одобрил и разрешил внести похороны в общий сценарий мероприятия, действовать по усмотрению тчк Наш Ленин найден распятым на деревянных полках, и воскрес. Арсению вручить 30 рублей и уточнить маршрут зпт обзначенный мною раньше. Умерла, так умерла! Верю в тебя, комсомол! Да здравствует социалистическая Пасха – надежный инструмент в руках рабочего класса! Я сегодня до зари встану зпт по широкому пройду полю! Маэстро, Дип Пурпле, пожалуйста! «Смог он зевоту!»

  - Я же сказал, что – не против. Хотите заживо зарыть? Зарывайте! – сказал Сукашвили и заслужил еще большего презрения.

  Зоя отшатнулась от него, как от больного проказой, покачалась в стороне и оглядела Арсена Галимзяновича с ног до головы. В ответ правоверный буддахрист оглядел Зою с ног до головы и продемонстрировал ей еще одно потаенное качество – работать на опережение, предугадывать мысли и намерения.

  - Нет. Чувство юмора у меня не атрофировано, - упредил он недовольство и отвращение Зои, - шутить и наша контора умеет. Но в данном конкретном случае Ленина я бы зарыл не в шутку.

  Он расшнуровал объемистую, картонную папку, на которой каллиграфическим почерком отличника начальных классов было выведено: «Памятка о Ленине». (Помятые пометки), и ласково погладив титульный лист, приоткрыл присутствующим цель своей миссии:
  - Сейчас товарищу Ленину будем предъявлять обвинение. Этот антисоветский покойник накатал клеветнический опус на Вождя Мирового Пролетариата. Да еще и нагло подписался: «В.И. Ленин, родственник Ленина».
  - А, может быть, Николай Ленин мне приходится троюродным дядей? – скрестив руки на груди, торжественно провозгласил из гроба Вениамин Исаакович.
  - Не врите. Николай Ленин был двоюродным братом Владимира Ильича. Это известно любому октябренку.
  - Одно другому не мешает.
  - Мне сейчас в голову была надиктована замечательная идея: давайте, отпоем товарища Ленина его же опусами? Зачитаем ему на смертном одре то, что Ленин наклеветал на Ленина и – пусть его идеи умрут вместе с ним, - вдруг вмешался в разговор Пырин, продолжая использовать свое колено в качестве опоры под спину неутешной бывшей вдовы. Но говорил он почему-то в лицо Сукашвили, а мозги его скрежещущими сигналами глушили в округе всякую здравую мысль и желание внушать молодежи величайшие чувства любви к Родине в едином лице Политбюро ЦК КПСС, а не двух профилей мутировавшей птицы, или трех ипостасей Змея Горыныча.
 
  Арсен Галимзянович округлил от возмущения глаза и передернул кадыком, точно затвором винтовки:
  - Но эту пакость вслух читать нельзя, – холодея от предчувствия грядущего антисоветского акта, выдавил через силу он: - Кто вам такую глупую идею надиктовал?
  - Значит, предъявлять можно, а читать нельзя? – спросил Осипов, прижимаясь ухом к губам Зои: - Нет уж… да, то есть, нет уж, дорогой товарищ, читай! Мы здесь все коммунисты, пусть – на комсомольских должностях. Но осудим по-взрослому… и табличку прибьем на сосне, - пропел он последние слова.

  Натасканным взором Сукашвили окинул первую страницу и одним словом обозначил ленинский опус: - Кошмар!
  Потом резко поднял голову. Ему вдруг почудилось, что Вождь пролетарской революции, - порожденный на холсте маниакальным воображением спившегося художника В. Кошкина, и подвешенный безжалостно им же в арочном проеме, возле буфета, - резко свел глаза к переносице, вывалил язык наружу и явил портретное сходство с Вениамином Исааковичем, которого сильно ударило крышкой погреба в очередной раз.

  Вождь Мирового пролетариата пошевелил на сквозняке огромными нарисованными губами, а Сукашвили прочел: «Не поставить ли вас, товарищ скорбный умом, к стенке?»

  - Не надо! – попросил вождя смилостивиться над ним Арсен Галимзянович.
  - Надо! – из гроба сказал В.И. Ленин: - Такова предпоследняя воля Ленина.
  - Надо! – подтвердили комсомольцы…


  Судорожно вцепившись в края  «кафедры», Сукошвили порциями оглашал Помятые пометки В.И. Ленина:

  - В.И. очень любил деньги и очень не любил тех, кто ими владел помимо него. Он был сильно измучен постоянным поиском денег и часто жаловался теще и жене на головные боли, случавшиеся у него по причине разжижения мозгов.

  Пролетарии и крестьяне жопились давать деньги их будущему вождю, а купцы и дворяне боялись кредитовать, поскольку из опыта знали, что Ленин кредиты не возвращал, и очень обижался, если от него требовали честного и порядочного выполнения долговых обязательств.

  В.И. радовался как ребенок, когда узнавал, что «кончили» еще одного кредитора. Будто он сделал это сам, а не группа лиц, которую он уговорил совершить страшный акт возмездия по политическим мотивам.

  После пролетарско-крестьянского быдла, вшивой интеллигенции и жирующей буржуазии всех больше В.И ненавидел тещу и царя.

  - Не надо нам читать о личной жизни Ленина. Мы и без того хорошо осведомлены и о Е.В., и о Якубовой, - перебил чтение Пырин.

  - А что, мне нравится, - из гроба откликнулся В.И. Ленин, - живенько так написано, правдиво. Я еще написал, как эта грубая, самовлюбленная особа, Е.В. всю жизнь просидела на шее В.И. и мозги вождю венчиком взбивала – мстила за дочь.

 - Начнем с пятой цифры, - предложил руководитель оркестра.

  - Как хотите, - Сукашвили отстегнул половину пачки бумаг, сдвинул в сторону и продолжил чтенние:

  - … как случилось, что ярый противник максимализма, строгий и безжалостный критик анархо-максималиста Рысса (Марфа Борецкая), А.А. Малиновского «Красная звезда», вдруг, в одночасье В.И. сделался ярым их продолжателем – завалился резко и основательно влево так, что под гильотинным весом ленинизмо-анархо-максимализма ужаснулась и крякнула вся Великая Империя?

  В 1908 году В.И. в споре с молодым, зеленым мальчиком Саней, правильно и красиво признавался: «И горе нам было бы, нам и всему миру, если бы каким-нибудь хоботом, какой-нибудь нелепой авантюрой Россия или какой-нибудь самый цивилизованный по нынешним временам  народ был бы ввергнут в социалистический строй в современную нам эпоху! Это явилось бы бедствием, мировым бедствием, от которого человечество не оправвилось бы в течение столетий!»

  В споре с 18-летним Саней, который как хорошо натасканный попугай твердил, что парламент отжил свое, что он всюду падает как пережиток и является учреждением чисто буржуазным, В.И. снова зло сцепился с ним: «Вот как! Так что вы полагаете, что для России парламентский режим тоже пережиток, который можно спокойно выбросить, как яичную скорлупу? Долой парламенты всего мира, вплоть до старейшего из них английского! Ну а что вы предлагаете взамен? Ведь вы, конечно, как ортодоксальный максималист считаете, что и мировая – о российской вы, конечно, и говорить не желаете – буржуазия выполнила свою историческую миссию, а потому долой и ее? Так ведь? Ужасно!

  Причины, побудившие В.И. вернуться к анархо-максимализму, принять его за основу учений необольшивизма-ленинизма и воплотить весь этот кошмар в жизнь, были банальны и по-ленински оправданы: он опять, как 1905-ом году, опоздал. Без него мирным путем свершилась буржуазно-демократическая революция, идею возглавить эту революцию он лелеял всю сознательную жизнь нелегала-подпольщика. Без него была  поделена и распилена власть между косоголовыми сопляками, а В.И. как старое дерьмо остался в отхожем месте. А ведь столько сил было потрачено! Все – коту под хвост?

  В опломбированном вагоне, в броневике, с балкона особняка любовницы Николая Второго Кшесинской, когда  бросал в кучку любопытных граждан нелепейшие лозунги; «Долой войну! Землю – крестьянам!» - В.И. понимал, что такими речами швырялись все партии, исключая кадетов. И – что при подобном развитии ситуации место жительства В.И. будет определено где-нибудь в Швеции или Гренландии.

  Как опоздавший, он никому не был нужен со своими стариковскими идеями. У кормушки Временного Правительства притулилось немало большевиков, но все они как-то сторонились В.И. Как личность он вызывал у них отвращение, как политик – сожаление.

  Друзей у него не было, да и не могло возникнуть даже случайно. С таким презрением и унижающей  большевиков ленинской «нагорной» руганью, можно было иметь лишь холуев. И от холуев ждать скорой мести.

  В.И. растерялся. Эта растерянность убедила кучку его соратников в том, что В.И. устарел для контрреволюции, о необходимости которой говорили все время обделенные необольшевики-ленинцы.

  Надо было просить, умолять, клянчить у РСДРП о предоставлении ленинцам хотя бы скромненького местечка возле кормушки буржуазно-демократической революции.

  Не случись оплошность, которую совершил Милюков 21 апреля 1917 года, выпустив в свет статью с требованием возврата Константинополя России в качестве контрибуции, не знал бы сейчас никто какого-то Ленина. Ульяновск был бы Симбирском, а Петроград – столицей России.

  И уж точно – был бы положен конец Мировой войне. И не вспыхнула бы она с новой силой в 39-ом…

  Милюков от лица Временного Правительства совершил оплошность, а В.И. начал злорадствовать, потирая довольно руки: появился шанс, хлынула на его мельницу водица, заскрипели колеса и вот-вот должны были сдвинуться жернова перед началом битвы за Власть. На худой конец можно было больно укусить за круп убегающую кобылу Революции.

  Быстро были организованы, но плохо законспирированы кровавые стычки неприкаянных необольшевиков с Властью – меньшевиками, большевиками, кадетами, социалистами и прочими «истами», поддерживающими и не поддерживающими курс Кабинета Министров Временного Правительства.

  Чтобы обозначить себя в революции, надо было «мочить» всех подряд. Ниточки организаторов кровавой бойни вели в особняк Кшесинской – объективная комиссия, созданная Советом солдат и рабочих из представителей всех партий, быстро вычислила главного виновника и мелкого пакостника.

  Волевым партийцем В.И. можно было признать только в значении, что, превозмогая дрожь в коленях, он выпрашивал у членов комиссии и соратников по партии снисхождения и интересовался: не упрячут ли его в каталажку, и дадут ли шанс бежать из России, как человеку искренне раскаявшемуся в содеянном им.

  Комиссия закрыла глаза на время, решила еще поиграть в демократию, а В.И. уже примерял на себя новую одежду анархо-максималиста…

  Для того, чтобы ошарашить революционный мир новым учением по прозвищу Ленинизм, нужно было отречься от всех своих прежних социал-демократических взглядов и, бросившись резко влево, объявить во всеуслышание о диктатуре пролетариата. «Демократия – главный оплот буржуазии. Демократию необходимо искоренить, как и саму буржуазию. Диктатура пролетариата – вот гарант равенства и свободы! Советы решают все!»

  Мария Александровна, мать В.И., умерла не вовремя -  не успела отшлепать зарвавшегося сына. Она–то знала, что сумасшедшие идеи  здоровых людей не щадили, а уж, предрасположенного к помешательству, В.И. – и подавно…

  Ни один трезвомыслящий обыватель не предполагал, что ленинцы продержаться у власти больше месяца. «Потреплют нервы, - думали они, - попьют кровушки друг у друга, наворуют, награбят и опять сбегут за границу».

  Анархия в стране переросла в один громадный ужас вседозволенности и безнаказанности, пугавший даже В.И.

   Склады с дорогим и очень дорогим вином были захвачены матросами и солдатами. Пьяный разгул превратился в поножовщину и перестрелку. Народ устал сопротивляться насилию. Будущего у страны не было, а прошлое уничтожено до основания.

  М.Т. Елизаров, муж Анны Ильиничны – «башкистой бабы», не любил выносить мусор из избы. Но и он, не стесняясь, говорил: «У Володи с головой не в порядке. Загонял всех своей Мировой революцией. Черт знает что такое! Такую чушь порет! Чертям тошно! Весь этот Совнарком с его бреднями… да ну его к бесу!

  Однако, В.И. был чрезвычайно волевым товарищем. «Что ему втемяшится в голову, то он обязательно доведет до конца – пусть даже это станет печальным концом человечества».

  «Плевать!» - реагировал он в ответ на все логичные доводы, выдвинутые ими в ходе спора.

  Детское упрямство и опасное любопытство, которые впоследствии были переименованы ленинцами в волю и тонкий расчет, побудили В.И. на самый дерзкий поступок. Он приказал Урицкому покончить навсегда с Учредительным Собранием, что первый чекист Совдепии незамедлительно исполнил, не задумавшись, что «Учредилка» для ортодоксальных большевиков была главным гарантом демократии в России, главной мечтой российского освободительного движения.

  «Плевать на демократию! Она себя изжила!»

  Неделю после роспуска «Учредилки» В.И. трясся в своем кабинете, ожидая, что народ ввалится к нему и поступит с ним адекватно – распустит вождя по ниткам.
Бред! Полный бред! Читать противно, - признался Сукашвили и брезгливо перевернул страницу.

  - Все пропущено через призму моего ленинского сознания, - сказал из гроба В.И. Ленин: - Каждое слово написано золотым пером, которое я окунал в пол литру мозгов, кипевших революцией. Сволочь – скажете вы, А я отвечу: «Сказано вами по-ленински». Читайте дальше, и обретете.

  - Пьяные солдаты и матросы продолжали куролесить, - зачитал неохотно Сукашвили, но заинтересовался чем-то в тексе и приободрившись заявил: - Готовы были появиться первые сочувствующие Совдепии при условии, что им дадут работу и жратву.

  Вот тогда пришло время обрадоваться В.И. На вопрос: «Что же вы наделали?», он хотел было ответить, как положено, но опять завалился влево и возопил:

 «Реквизиции, конфискации, уничтожения?! Верно! Мы уничтожаем верные писаревским – а они истинно революционные – заветам, ломаем и бьем все, бьем и ломаем, и вот результат – все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся  только по инерции. Ха-ха! И мы будем ломать и бить!.. Мы все уничтожим и на уничтоженном возведем свой храм. И это будет храм всеобщего счастья! Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок! И если древние революционеры никогда не проповедовали разрушения для разрушения и всегда стояли за уничтожение лишь того, что самой жизнью осуждено, что падает, то я считаю, что все существующее уже отжило, сгнило и должно быть разрушено!

 Демократия обречена, и мы, уничтожая ее, завершаем лишь неизбежный исторический процесс! Мы воздвигаем на авансцену социализм или, вернее, коммунизм!»

  Так круто влево не заносило даже Кропоткина, который однажды, полистав «Историю Государства Российского», пришел к заключению, что все правители земли русской были людьми недоделанными, имели явные аномалии и, скорбные умом, кроме сожаления не вызывали никаких чувств…

  Скромно и цивилизованно случилась 5 ноября революция в Германии. Началась она в Киле стихийными забастовками и докатилась до Берлина, где впопыхах начали создаваться Советы солдат и матросов. Потому, как сбилось и нарушилось расписание движения поездов на ж\д, простому немецкому обывателю, приученному к строгой дисциплине и порядку во всем, не трудно было догадаться, что призрак, который неприкаянно бродил по Европе, присел не надолго отдохнуть на родине Маркса.

  По улицам шествовали мирные демонстрации, предупреждая всех жителей, что с вечера установлен «полицемуйсе», что Совет солдат и матросов настоятельно требует вечером гасить свет и не зашторивать плотно окна. И выходить на улицу Совет рекомендует только в крайней необходимости, - за врачом или сантехником, - так как в предстоящую ночь солдаты намерены захватить телеграф или казарму.

  Действительно, ночью слышалась короткая, организованная перестрелка. А утром газеты сообщали, что Советами была захвачена очередная почта и казарма. Дети привычно шли в школу, магазины привычно открывались и вели торговлю, а Сенат, почему-то незамеченный Советами солдат и матросов, привычно делал распоряжения и издавал свои указы.

  Так бы и продолжалось бог весть сколько, пока Антанта не обратила свой взор на противника, который по ее программе должен был в ближайшее время полностью и безоговорочно капитулировать.

  Срочно забросили гонца, и тот, быстро рассорив между собой все революционные партии и течения, в два счета покончил с революцией в Германии.

  Эти печальные последствия еще больше убедили В.И. в том, что революции без крови не бывает. Чем больше крови, тем крепче революционные завоевания. Бить надо наотмашь и всех подряд – не промахнешься!

  Упрямство и мания величия принудили Ленина заявить соратникам, что революции в других странах должны быть инфицированы. Иначе Мировой революции не добиться. «ДЕМОКРАТИЯ еще сильна в капиталистических странах, а гегемон не организован и вял». Совещанием Совнаркома единогласно было принято решение – вкладывать деньги в Мировую революцию. Революция – надежный капитал. Проиграют ленинцы в России, сбегут в Швецию, не получится – перепрыгнут в «родную» Швейцарию.

  Задуманное Лениным должно возбудить такой гнев народа, что о социализме еще десять поколений будут вспоминать как о кошмарном сне.

  Паника в Совнаркоме была неотъемлемой частью быта Красных вождей и самого Председателя.

  «Вот он какой, русский бунт!» - с уважением и страхом одновременно реагировал товарищ Ленин на выстрелы за окном и косо поглядывал на соратников, судорожно укладывавших шмотки в чемоданы. С понятием относился к паническим проявлениям товарищей по партии, хотя не все товарищи понимали и принимали трусливую политику вождя мирового пролетариата.

  Не понимали, почему за убийство какого-то германского посла, графа Мирбаха надо было срочно платить немцам 6 миллиардов марок, и чтобы окончательно умилостивить немцев, решил пойти по пути наименьшего сопротивления, выхватив из числа арестованных ранее левых эсеров несколько десятков человек, якобы причастных к убийству Мирбаха, и казнил их.

  С улыбкой циника, нашедшего вдруг выход из положения, ( как вспоминал Красин), Ленин прибавил: « … словом, мы произведем среди товарищей эсеров внутренний заем… и таким образом, и невинность соблюдем и капитал приобретем»....

 Неотступная тревога и ожидание скорой расправы вынуждали Ленина и его клику искать всё новые и более ожесточенные варианты самообороны. Враги были повсюду. Врагом была вся страна, отторгавшая уже одно название "большевизм".

  На фронте бойцы Красной Армии - оборванцы с винтовками, босые, в драных фуражках и шапках, ничем, кроме своего оружия не напоминавшие солдат - спрашивали у Исецкого:

  - А что, господин консул, вам не известно, сказывают, что скоро французы и англичане придут нас ослобонить, в народе много бают, так вот вы не слыхали ли чего там, за границей?

  - От кого освобождают?

  - Да от кого же, как не от большевиков...

  И далее советский консул писал: "Унылая и полная безнадежность царили повсюду, и люди даже не скрывали своего отчаяния и в случайных беседах открыто жаловались на то, что большевики довели их всей своей политикой  до полного разорения, полной нищеты, - что они постепенно перерезали весь скот... Сопровождавшие нас красноармейцы лишь подтверждали слова крестьян и тоже грустно и безнадежно вздыхали. Никто не скрывал своей ненависти к новому режиму, и все ждали освобождения извне, от французов, англичан, немцев".

  Кроме прогрессирующего паралича, которым В.И. Ульянов страдал долгие годы, надо иметь ввиду еще какие-то страшные, неизлечимые болезни, чтобы понять, что Ленин не просто так - из побуждений наивного экспериментатора - тянул в в пропасть Россию и делал это с мстительным умыслом, безнадегой и отчаянием - за свое недомогание, за по стоянно точившее ощущение скорой кончины. "Он скоро умрет - так  пусть уж его могилу обложат миллионами трупов, некогда глупых и доверчивых, непослушных и недружелюбных, партийных и беспартийных, всяких-разных сограждан.

  Он даже не против того, чтобы рядом закопали товарища... Троцкого? Или... Ну, нет! Этот трусливый фельдмаршал Революцию - и ту делал в бархатном фиглярском пиджаке. А о "заслугах" фельдмаршала на фронтах гражданской вспоминать стыдно. Одно кривляние и горлопанство, боялся всех, но особенно проявил жидовскую трусость при защите Питера от Юденича, когда его, вместе с Зиновьевым буквально за руки привели к красноармейцам и принудили обороняться, а не строить баррикады в городе, будто можно было тогда, как и всегда положиться на пролетарское быдло.

  Может быть - Красина? Нет, тот люто ненавидел Владимира Ильича. Да и знал уж очень много о Вожде Мирового пролетариата и со слов болтливых Воровского, Ганецкого, Ландау и Айшера затаился и ждал удобного момента, чтобы сбежать в свой "Сименс и Шукерт". М-да!

  Вот такие ортодоксы, как Красин или свояк Елизаров, или меньшевик Чичерин, Литвинов... - боже праведный! Да имя им "легион" - потом напридумывают, наврут, наговорят гору колкостей, будут утверждать на суде, что какой-нибудь Парвус-кукловод дергал за ниточки немецкого шпиона Ленина и его жидовское окружение.

 Как же далеки от истины те, кто считает истину главным своим аргументом для оправдания.

  Сталин? Недалекий, скорбный умишком, но хитрый, упрямый молчун. Этот может любого "перемолчать", спровоцировать своим бесконечно глубоким и пустотным взглядом на бездумные, подобные хозяину, поступки. Хотя, без тупого грузина горлопастый фельдмаршал проиграл бы все сражения, по-еврейски бросил бы РКХА и Россию на произвол. Может быть, для гармонии разрушения Троцкому и не хватало этого грубого, одноклеточного, хамовитого кавказца? Но не Ленину, нет.

  Смущало подобострастие и все угодничество Сталина. Он набивался  в законные преемники  Вождя Мирового пролетариата, как Иоанн Богослов - в любимого ученика миссии. Слишком открыто и порой бесцеремонно набивался, чем вызывала раздражительность, а порой  и гнев Владимира Ильича.

  Но, в отличие от Рыкова, Каменева, Бонч-Бруевича, Коба верил в начертанный пунктирами Ленинский маршрут построения коммунизма в отдельно взятой стране.

  Затоптанная войной, оболганная Февральской революцией, изнасилованная и инфицированная ленинскими идеями, Россия умирала в страшных муках.   

   
 Лишившись царя - помазанника Божьего и гаранта духовного единства - Россия безучастно наблюдала перед кончиной, как Её плоть растаскивают на Федерации, режут на автономии и насаждают Советами.

Не доносились молитвы детей России до Её покровительницы - Божьей Матери Девы Марии.

Каждый молился за себя впустую, мечтая выжить и пережить голод, Красный террор, братоубийство.

Церкви превратились в свалки, совесть - в мусорные кучи, и толстым слоем были засыпаны заповеди Господа Бога.

Ленин скончался в муках раньше России, явив в последние годы свое истинное сатанинское рыло сифилитика с раздвоенной личностью.
Добивали Её приемники и последователи Мелкого Беса. И труп России топтали еще много лет.

Страшно!

Вероятно, так же страшно становилось В. И. Ульянову в минуты просветления, когда отпускала болезнь, но равнодушнее делалось Ленину - двойнику, который однажды обманув всех, так и не решился сознаться в собственной беспомощности и никчемности.

Ленин постоянно искал и находил своим поступкам оправдания, В. И. Ульянов же понимал, что не могло быть никаких оправданий его поступкам.

Высшая Справедливость однажды постановила по-Совнаркомовски, что "отродье человеческое" не должно иметь потомства, поскольку не расплатиться потомкам во век за грехи отца.

И в назидание грядущим поколениям труп отродья человеческого выставили напоказ сушиться в мавзолее, точно в кунсткамере.

Усматривается в этом акте насмешка верных ленинцев над трупом и некая справедливость, поскольку вся "борьба" Лениным за равноправие велась только из корыстных побуждений.

Сколько не копайся в омерзительной гениальности Владимира Ильича, сколько не задавайся вопросом: "Почему Россия позволила горстке прохиндеев, воров, лжецов, трусливых семитов во главе с абсолютным негодяем, растоптать себя?" - ответы будут туманными и пред положительными, пока не вспомнился простая французская, житейская мудрость: "Ищите женщину!"

Что бы мужичок не предпринимал, какие бы талантливые комбинации не придумывал, не творил бы зло во имя добра - женщинам они всегда будут казаться игрищами, мужскими забавами супруга, которого иногда приходится опускать на землю.
Так было всегда, со времен первочеловека Адама.

Мужичок - добытчик, прежде всего. В этом его главное предназначение.
В Эдеме он еще мог как-то рыпаться, но после изгнания из Райского сада его свободы определены на столько, на сколько женщина позволяет себе ослабить контроль над ним.

- Это очень важно! - предупредил В. И. Ленин, прервав занудное чтение Сукашвили, и даже пальцем погрозил из гроба.

- Нет, ну вы только гляньте на него! И - в гробу никак не угомонится. Такого махрового антисоветчика никакими клеветническими опусами не отпеть! - возмутился вдруг священник и погладил на пузе крест.

 - Теперь можно? Я все-таки продолжу. Итак:
  Надежда Константиновна Крупская была старше Владимира Ильича Ульянова, а, значит, по-житейски мудрее, опытнее, хитрее. С огромным потенциалом выживаемости и приспособляемости-бляимости-бляимости.
К Володьке Надежда Констаниновна прилепилась еще во времена своего и Ильичевого членства в Петербургском "Союзе борьбы за освобождение рабочего класса" от труда. И мать свою ухитрилась прилепить в качестве иждивенки.
Семейка Ульяновых была еще та - на дохлой кобыле не подъедешь!
Печальную известность фамилия обрела после казни старшего сына Марии Александровны.
Мать не скрывала, что старшенький Александр был её любимчиком. Умный и упрямый, как его отец, Сашка, паразит такой, даже на последнем получасовом свидании с матерью отказался писать прошение о помиловании, хотя знал доподлинно, что царь мог низойти до милости и указом отменить суровый приговор.
По этому поводу ходил анекдот:
Приходит Вова из школы домой и говорит:
- Мама, а я сегодня пятерку получил.
А мама плачет.
- Мама, - говорит Вова, - а я сегодня три пятерки получил!
А мама плачет.
- Мама, а я сегодня пять пятерок получил!
А мама отвечает сглатывая слезы:
- Пока ты, Вовочка, свои пятерки поучаешь, твой старший брат, негодяй Сашка, в царя бомбу бросил!
(Кстати, после казни Александра правительство регулярно выделял царское пособие Марии Александровне. Любое пособие не могло конечно заменить любящей матери сына, но по иронии судьбы, очень здорово помогло Владимиру Ильичу в непримиримой борьбе с царизмом. Он нуждался постоянно в пособии, впредь до 1915 года).
Популярность Ульяновых среди революционно настроенной молодежи была велика.
Надежда Константиновна первое время даже робела при встречах с Володей, хотя и сама могла похвастаться своим отцом, Константином Игнатьевичем, который в 63-64 г.г. девятнадцатого века содействовал повстанцам во время Польского восстания.
Не известно: можно ли было сомнительное событие называть восстанием, но то, что Константин Игнатьевич был в то время поручиком - истинная правда. И нравом он был крут.
Чем-то на него походила Анна Ильинична - "башки стая" баба, старшая сестра Володи.
После казни Саши, когда Мария Александровна слегка тронулась умом, впала в неизлечимую депрессию и, возненавидев, буйно реагировала и пугалась всего, что хотя бы отдаленно напоминало "революцию", старшая сестра взвалила все хлопоты по дому и уходу за матерью на себя.
Всем домашним, даже облезлому трехцветному коту, она казалась идеальной хозяйкой до поры, пока не случилась с ней одна серьезная оплошность - Анна Ильинична осуществила агрессивную вылазку замуж за слюнтяя, кислая и рохлю Марка Елизарова.
Но Надежда Константиновна и в этом проступке усекла тонкий расчет и глубоко скрытую выгоду Анны Ильиничны: для старой девы, с её воловьим лицом и грубым мужененавистничеством, добродушный, незлопамятный красавец Елизаров был просто бесценным подарком. И она относилась к мужу, как к случайному подарку, силясь из его бесценности извлечь хоть мало-мальские дивиденды.
Издевалась она над мужем почём зря, гнобила его, насмехалась, говорила о нем, как о неодушевленном предмете.
Присутствие Марка мало воодушевляло Анну Ильиничну, его отсутствие страшно бесило - из-за потери временного контроля над мужем. Он должен находиться постоянно под рукой, как отдушина, как мальчик для битья или лекарство от хронической раздражительности и внезапных приступов необъяснимого гнева.
В общем, законное пространство капризной фурии было занято Анной еще до входа в семью Ульяновых Надежды Константиновны.
Надо было быстро приспосабливаться Крупской, чтобы легко, затем незаметно и постепенно внедрить своенравие, заквашенное на польской цивилизованной дисциплине, в грузный и окостенелый уклад быта еврейско-тюркской семейки.
Володя оказался довольно капризным ребенком, чем обнадежил и немного порадовал Надежду Константиновну: из капризного ребенка, хоть и с больше затраченной энергией, но качественнее и надежнее можно было вылепить именно то, что наметила слепить.
Много позже, работая в Наркомпросе (Прошу не путать, это - не Наркомат по сельскому хозяйству), Надежда Константиновна в сжатой и слегка урезанной форме наглядно детям в школе демонстрировала свои приемы воспитания капризных вождей.
Она брала стул, в качестве примера, и на глазах изумленных детей, "превращала" неодушевленный предмет в некое послушное существо, легко поддающееся доскональному изучению - от хрупких ножек, до защемленного седалищного нерва.
Прежде, чем лепить из Владимира Ильича будущего Красного Вождя надо было вырвать его, маминького сыночка, из ядовитой семейной среды, где Анна, сразу возненавидев Надежду Константиновну, постоянно подтрунивала над Володей:
"Тебе кто нужен? Жена или просто баба? Пойди, сними на углу проститутку - дешевле обойдется для тебя, меня и нашей мамы. Нам твою Надюшу не прокормить".
Так и тянулась бы эта трехомуть невесть сколько, если бы Володю не арестовали и не сослали в Сибирь.
Игрища закончились, и надо было определяться: засиделась в девках - раз! Опыта в конспирологии набралась немерено - два! Простого семейного счастья хотелось так, что скулы сводило - три, и еще два десятка причин, по которым требовалось срочно прилепляться к Володе.
Марию Александровну долго уговаривать не пришлось. Это - не Анна, которая даже в акте самопожертвования Крупской, разглядела корысть и тонкий расчет новоявленной "декабристки".
"Пусть Надя со своей мамой едет в Шушенское, Володя не против", - решила Мария Александровна на семейном совете.
Первое время в ссылке Володя любил страстно и ненасытно. Из койки не вылезали.
Она купилась на его звериную страсть, хотя до приезда в Шушенское считала, что все долго быть в меру и строго по расписанию. Владимир Ильич был человеком неорганизованным: физический труд презирал, оздоровительную гимнастику игнорировал. Беспорядок в быту был ему привычен, и образовавшаяся разруха в доме нисколько его не тревожила.
Ссыльному семейному быту Ульянова и Крупской советскими писателями было посвящено множество творений.
Особенно талантливо описал эту семейку Даниил Хармс: ВИУ и НКК по вечерам выходили на берег речки. Садилось солнце, чернело небо, блестела вода. Вдвоем они запевали "Интернационал". Голоса уплывали вниз по течению, отдавались эхом от изумрудного леса на том берегу... Получалось омерзительно!
Поелику не было свидетельств, что семья пела больно баско, Хармс дал единственно правильную характеристику их революционному завыванию.
То, что петь не умела, но очень старалась, Надежда Константиновна никогда не скрывала. А, вот, Владимир Ильич считал, что у него хорошо поставлен голос, хотя пел он еще омерзительнее, чем жена.
Как-то товарищ Кржижановский признался:
"Если хотите испоганить хорошую песню, пригласите Старика. Он всех переорет, зажует мелодию, съест текст и отрыгнет "невазбовчивыми выквиками".
Зато Надежда Константиновна могла похвастать тем, что, в отличие от некоторых революционеров, Владимир Ильич не впадал в спячку, не поддавался апатии, а в промежутках между постелью и едой, между постелью и постелью напряженно читал, думал не по одному разу и даже что-то черкал в книжках.
Иногда его чрезмерная активность пугала Надежду Константиновну. Она же обещала Марии Александровне, что перевоспитает её сына, запретив ему окончательно участвовать в рискованных игрищах социал-демократического толка.