Веселей не придумаешь

             РАССКАЗ
               
 
         Крайний Север даёт человеку крайне сильные ощущения, среди которых порой сердце давит чувство одиночества, оторванности от мира. Ощущения это во сто крат обостряются в пору полярных ночей, диких морозов и «чёрной» пурги,  способной корчевать фонарные столбы в заледенелом городе, ломать  деревья в тундре, камни ворочать в горах.
        Именно такая «чёрная» пурга несколько суток бесилась над заполярным городом, куда приехал Прохор Петрович Перегуда – новый редактор газеты.   Было ему – тридцать восемь. Энергичный, лёгкий на подъем, он семью свою пока оставил на «материке» – ждал, когда квартиру выделят. 
        Затяжная пурга с непривычки изумила Прохора Петровича: в темноте полярной ночи за окнами – сутки напролёт! –  так свистело, так хрипело и улюлюкало, что ни конца, ни края ни этой свистопляске не предвиделось. И  потому, когда вернулась тишина, – Перегуда ушам не поверил.
        Небеса над городом разоблачились, яркие звёзды кинжальным светом пробили темноту над контурами далёких гор. А затем вдруг стало происходить что-то невероятное: на дома,  на тундру потекли буйные потоки лунного сияния, похожего на сухой фантастический ливень.
       Проснувшись от необычайной тишины и лунного светопреставления, Прохор Петрович какое-то время лежал, зачарованно оглядывая скромную комнату, ставшую  похожей  на беломраморный апартамент богатого дворца. Улыбаясь, он лежал и слушал странные звоны, какие бывают при наступлении полнейшего покоя  – будто комар под ухом  «камаринскую» пел.
       А потом Прохор Петрович услышал нечто такое, что заставило его насторожиться.
       Заунывный  волнообразный вой зарождался где-то в утробе многоэтажной каменной громады.
      «Не понял. - Вытянув шею, Перегуда посидел на кровати. -  Что это? Кто? Собака?»
        Приглушённый вой приближался – тонким буром пробуравливал этаж за этажом. Вой становился нудным, раздражающим.
        Поморщившись, Прохор Петрович указательными пальцами уши «запыжевал». Вой немного  отдалился, но всё-таки царапал за живое, нервировал.
         «Какой-то странный вой, - отметил Перегуда. - А может, не собака? Может, волк?  Да ну…  Хотя всё может быть. Говорят, что в этом городе когда-то один чудак держал медвежонка в квартире, по улицам водил, веселя и пугая народ. Так почему бы волка в доме не держать?»
        Сон пропал.
        Поднявшись, Перегуда щёлкнул выключателем. Лампочка под потолком яростно вспыхнула и перегорела, утробно охнув. 
       «Хорошо, хоть не лопнула!  - Прохор Петрович вздохнул.- А то разлетелась бы мелкой стеклянной крапивой – поди, собери. А где же у них запасная?»
        Жил Перегуда – временно – в квартире своих друзей, уехавших в отпуск почти на полгода. Чиркая спичками, он поискал запасную лампочку. Не нашёл.
        Непонятый вой где-то на нижних этажах прекратился, и Перегуда, забывшись, предался лирическому созерцанию. Луна к той минуте разгорелась уже – дальше некуда. Яркие лунные зайцы лежали повсюду – на полу, на стене, на столе – среброткаными коврами и салфетками. Выходя из облаков над городом, луна-ткачиха увеличивала своё рукоделие – махровые, светлые кисти колыхались  по тёмным углам.
          Подойдя к рабочему столу, редактор улыбнулся.
         Луна «переписала» все черновики – они теперь казались белее белого. «Красота на Севере! – подумал Перегуда. – Только здесь такое чудо света можно увидеть!»
       И вдруг опять проклятая собака или волк – или кто там? – стали душу выматывать продолжительным воем.
        Сердито сопя, Прохор Петрович встал на табуретку,  озаренную луной, вывернул перегоревшую лампочку, похожую на погремушку – обрывки вольфрамовой нити шуршали.
        «Вольфрам, - неожиданно вспомнилось, -  в переводе с немецкого – «волчья пена». Неужели волчара живёт у кого-то? Надо бы узнать, да, может, написать об этом».
         Не отыскавши запасную лампочку, Перегуда    отправился в магазин, находящийся во дворе, – благо, нынче есть такие заведения, что работают круглосуточно, и в них, рядом с апельсинами из Марокко, можно купить  хоть чёрта в ступе.
         В магазин, а точнее сказать, в павильон, после «чёрной» пурги пробиться было не так-то просто: по всему двору лежали огромные снежные заструги, оловянными глыбами сверкающие под фонарями. Перегуда поначалу раза два провалился по пояс, а потом упал с вершины сверкающей заструги. Постоял у павильона, отряхнулся, думая: «Как дурак на мельнице в муке испачкался!»
         На двери павильона зазвенел колокольчик, оповещая о вошедшем покупателе. Заспанная продавщица подошла к весам и широко зевнула – золотыми фиксами похвасталась. На прилавке рядом с весами – лежал чей-то пакет забытой «собачьей радости».
           -Алкаши несчастные, - прошептала она, глядя на собачий корм. - Про себя не забудут,  а собака страдай.
         -Лампочки есть? – спросил Перегуда.
         Молодая кутафья – неуклюжая, безвкусно одетая девушка – вяло  пожала плечами. В  этот поздний час ей всё было «до лампочки». 
          -Кажется, нету.
          -Вы посмотрите. - Редактор хмыкнул. - Я же не Пушкин, при свечах сочинять.
          -Свечки? - Продавщица опять зевнула. - Свечки есть. Вам сколько?
          -Да не нужны мне свечки. Я же не в церковь пришел. – Прохор Петрович насупился. – Мне лампочка нужна.
           Молодая кутафья опять зевнула, и шаркающей походкой уплывая куда-то за шторку. Там зазвякало стекло, пакеты зашуршали.
          -Вот, - показала она, возвращаясь. - Но только матовая.
          Прохор Петрович повеселел.            
          -А кто её матом покрыл? И за что? – пошутил он, собираясь уходить.
           -Сдачи…- напомнила девушка.
           Перегуда вернулся к прилавку и  посмотрел на пакет  «собачьей радости». 
            -Это, может быть, его собака воет? - вслух подумал Прохор Петрович. - Он будет водку жрать всю ночь, а псина с голодухи будет выть, нервы мотать.
          -Так вы бы взяли да отнесли, - подсказала продавщица.
          Редактору подсказка не понравилась.
           -Вы что прелагаете? Чтобы я среди ночи бегал по этажам, слушал, где собаки воют?
           -Ну, не хотите – не слушайте. Мне-то что? - пробубнила сонная девица, присаживаясь на табуретку около весов и опуская голову, будто желая взвесить куриные свои мозги. (Так подумал Перегуда, раздражаясь).
          Во дворе он постоял, оглядывая тёмную громаду спящего дома, многопалубным кораблём причалившего к берегу озера, откуда круглосуточно парила  и растекалась по воздуху какая-то гниловатая гадость – завод по длинным трубам уже давно справлял свою нужду в это озеро, когда-то чистое, поившее людей. Старый, потрескавшийся дом, находящийся в полу   аварийном   состоянии,   торчал   на   окраине города –
было видно тундру, залитую лунным молоком; сахарные головы далёких гор поблёскивали на горизонте. За тёмными соседними домами в тишине вдруг почудился приглушенный выстрел, будто мороз натурально палил из ружья. (Бродячих собак отстреливали, узнал редактор  позже).
        Северное сияние – огромным павлиньим хвостом – распушилось над горами. Морозный «павлин», разгораясь, пробежал над стылыми хребтами, широко раскрылатился под небесами в тундре, и там его, красавчика, будто охотник поймал – только цветные перья полетели, нежно истаивая в вышине.
        Вернувшись, Перегуда сел работать при свете новой лампочки. Только, увы: через минуту-другую собачий вой возобновился – тонкий, нудный, хватающий за душу.
       Он сердито швырнул самописку. Прошелся по комнате, сожалея о том, что не купил коньяку – выпил бы сейчас, заснул бы сном безгрешного младенца, так ни одна собака не добудилась бы.
         Остановившись, Перегуда прислушался. Вроде как затихла псина? Да, затихла. Он снова сел за стол, взял самописку. И тут же снова подскочил – как будто сел на шпильку.
         «Чёрт возьми! Да это что  ж такое?! Пойти, что ли, утихомирить?  – Прохор Петрович оделся, не сразу попадая в рукава грубоватой вельветовой куртки. – А может быть, она в пустой квартире бесится? Может, хозяин работает в ночную смену? Или срочно уехал куда-то? Бывают же такие случаи».
        Он постоял на пороге, держась за дверную ручку. Затем  усмехнулся, покачав головой, и медленно стал раздеваться – противный вой затих.

                *       *       *            

          Познакомились они у магазина, к тому времени уже заметённого по самую крышу – узкий тоннель был прорублен в синеватых сугробах, спрессованных ветром.
         Вахромей Давыдов, глядя прямо и весело, протянул ему крепкую руку. Представился.
         -Мы соседи, - сообщил он, кивая на кирпичную громаду. - Вы на седьмом, а я под вами – на четвёртом.
          -Приятно познакомиться, – штампованной фразой ответил Прохор Петрович, поймав себя на том, что в сущности, ничего приятного в этом знакомстве пока что нет.
            Намереваясь двигаться дальше, он отвернулся.
            -Товарищ редактор! Минутку! - Вахромей смущённо потоптался по снегу. Под собачьими пудовыми унтами заскрипело морозным крахмалом. - До получки не  займёте? Я отдам. Железно.
            Перегуда усмехнулся.
           -А сколько вам нужно для счастья?
           -Да мне… на полбанки.
           -Не густо.
           -Нет, я, правда, с получки отдам.
           Редактору чем-то понравился этот крупный, крепко сбитый человек, смотревший прямо и весело. Собираясь вынуть портмоне, Перегуда сказал:
           -Пойдёмте в магазин, а то здесь холодно.
           -Дубарь капитальный! – согласился Давыдов, шагая следом. - Но я привык.
          -Давно здесь? – уже в магазине спросил редактор.
          -Скоро год.
          -А сами-то откуда? 
          -Из Тамбова. - Мужчина усмехнулся. - Тамбовский волк.
          -А здесь? Чем занимаетесь?
          -Да так – на подхвате пока. Жду, когда место на заводе освободится. Мне обещали.
          -А как насчёт семьи?
          -Нормально. - Давыдов подкинул широкие плечи. - Мои скоро приедут. Будет веселей.
          Помолчав, Перегуда ответил откровенностью на откровенность:
          -Я тоже своих скоро буду встречать.
          -Ну, это здорово. А то здесь одному…
          -Да, да, конечно. Одному нигде не сладко.
           Отчего-то комплексуя, Перегуда подождал, когда новый знакомый уйдёт, и лишь потом купил бутылку дорогого коньяка, который с недавних пор стал по карману и всё больше соблазнял редактора.
          Через неделю Вахромей деньги вернул, свято соблюдая золотое правило заёмщика: будешь отдавать – всегда займут. Забирая долг, Прохор Петрович вновь отметил прямой и сильный взгляд «тамбовского волка». И в голове промелькнуло: «Неплохо бы очерк написать про него. Сильные духом на Севере, или что-нибудь вроде того. Колоритный мужик. Бабы любят таких».
                *       *       *

         Вахромей Иванович Давыдов был широкоплечим, рослым «тамбовским волком» с гордо посаженной головой, с тёмно-зелёными глазами чуток навыкате. Лицо его отличалось занимательной особинкой: одна губа от сентиментальной мамочки  досталась – эдакий толстый вареник. Другая, нижняя – «подарок» от отца – вытянута в нитку. Когда-то в Тамбове своём Давыдов работал в военизированной охране – сокращённо «вохра» – и с той поры все близкие и все друзья звали Вахромея не иначе как Вохра. Всю зиму на голове Давыдова сидела  собачья шапка – чёрная мохнашка, скрывающая крупный лоб, которому даже крупный мыслитель позавидовать мог бы. Причём этот лоб у него был не просто привлекательным фасадом – Вахромей со школы много читал; склонен был созерцать, философствовать; ну, а потом, как это часто бывает, жизнь пошла зигзагами и петлями, закрутила мужика, так завертела, что вся философия вылетела вон из головы. Первый серьёзный удар по мозгам пришёлся на ту пору, когда отряд военизированной охраны, где работал Давыдов, был приставлен к товарным вагонам, в которых перевозились горы всякого добра. А время тогда на дворе было разбойное – Советский союз только что развалился. Ворюги, точно тараканы, со всех щелей  полезли. Товарные вагоны в тупике для этих «тараканов» были очень лакомым куском. Кое с кем из ВОХРы новые дельцы и прощелыги находили общий язык: по ночам потрошили вагоны и втихую делились с охранниками. К Вахромею тоже несколько раз подкатывали на этот счёт. Подкатывали в буквальном смысле – на шикарных иномарках. Говорили, что и он, скромный охранник, если захочет, в самом скором будущем запросто может гонять на таких вот крутых, сверкающих тачках. Но Вахромей не соглашался – наотрез. И не потому, что понимал: воровская верёвочка не могла долго виться (горе-охранников взашей прогоняли со службы). Нет, просто он был по-другому воспитан, и при всём при этом стрелял не хуже снайпера – бубнового туза мог продырявить метров за тридцать. И вот однажды он продырявил, да не кого-нибудь, а птицу высокого полёта; точнее говоря, птенца – великовозрастного сынка  одной высокой птицы. И хотя тот выстрел был не на поражение, а на испуг – чуть пониже спины – Вахромею стали дело шить такими белыми нитками, что только слепой не заметит. Короче говоря, он сколько-то годочков отпахал на дядю, отпыхтел на сибирских лесоповалах. Домой пришёл не сломленный, однако замкнутый. В глазах у тамбовского волка – так его прозвали в таёжных дебрях – нередко загорался тот ожесточённый зелёный огонёк, который можно встретить у настоящего зверя. Вахромей был молчун по натуре, но когда маленько принимал на грудь – становился необыкновенно разговорчивым, даже красноречивым.
        Однажды редактор увидел его в таком красноречивом  настроении. Они в тот день столкнулись на площадке у лифта – на первом этаже. Задумчиво глядя куда-то в пол,  Давыдов так заговорил, как будто он с редактором битый час беседовал уже.
         -…Север не любит слабаков! Он слюни подтирать не будет ни тебе, ни мне. Это даже к бабке не ходи. На Севере  можно легко сделать два дела: ты или найдёшь  себя, или  совсем потеряешь. Правильно я говорю?
          Перегуда был смущён этим пространным монологом, адресованным куда-то в пустоту мирового пространства.
         -Правильно, - громко сказал он. - Здравствуйте.
          Теперь Давыдов слегка сконфузился.
         -А! Сосед? - Он поправил собачью шапку, сверкающую обрывками вьюги. - Здорово, товарищ редактор!  Как жись?
          -Отлично. От других. А как у вас?
          Вахромей вскинул крупный кулак, в котором был зажат  собачий поводок.
          -Но пасаран! Какие наши годы? Всё путём!
          -Семья-то ещё не приехала?
          -Нет пока. Жду в этом месяце.
          -А как насчёт работы?
          -Какой работы?
          -Ну, вы же говорили, место на заводе должно освободиться?
          -А! - вспомнил Давыдов. - Ну, это уже скоро…
          -Хорошо. Я рад за вас.
          (Вахромей вдохновенно заливал ему и насчёт работы и насчёт семьи, но редактор ещё не знал).
          Они зашли в кабину, исписанную всякими глупостями.  Лифт со скрипом вверх пополз.
          Глаза Давыдова повеселели, когда он показал на потолок лифта.
          -Вас там не качает? На седьмом-то небе?
            -Не замечал.
            -Во, метёт, зараза! -  Вахромей  снежинки стряхнул с воротника. -  Старожилы не припомнят такого…
           -Старожилы только на то и существуют, чтобы ничего подобного не помнить, – пошутил Перегуда.
           -Ну, бывайте здоровы! - Давыдов вышел на своей площадке. - Скучно будет – забегайте в гости.
            -Непременно, - пообещал Прохор Петрович. - Есть у меня одна мыслишка. Надо посидеть, поговорить.
            -С удовольствием!
            Двери лифта закрылись.
            «А где же собака? - подумал редактор, вспоминая поводок в руке Вахромея. - Может, по лестнице поднялась? Бывают же такие псы, которые не любят ездить на лифтах. А очерк надо будет написать. Возьму диктофон, посидим за рюмкой часок-другой, расслабимся».

                *       *       *            
 
        Заполярный город был небольшой, компактный – шапкой можно накрыть. Поэтому неудивительно, что Перегуда вскоре вновь столкнулся с Вахромеем. Встретились причём ни где-нибудь – в магазине собачьих принадлежностей, куда редактор заскочил погреться. На  прилавках и на стенах красовались многочисленные ошейники, намордники, поводки, сверкающие карабины-защёлки; пушистые коврики, миски и даже элегантные комбинезоны для особо изнеженных собачьих персон.
       Вахромей стоял возле прилавка, что-то выбирал. Заметив редактора, он вскинул чуть припухшие глаза.
        -Читаем, читаем вашу газетку!
       -Да нечего особо-то читать, – скромно ответил Перегуда, потирая кончики ушей.
       -Как это «нечего»?
       -Цензура душит.
       -А-а! Значит, в наморднике ходите? – Вахромей глазами показал на прилавок.
        -Что-то вроде того.
       Редактор с некоторым удивлением рассматривал «тамбовского волка». Раньше он встречал его то в полутёмном подъезде, то на улице под фонарём – не очень-то разглядишь. Но самое главное – постоянно встречал навеселе, на взводе. А сейчас – трезвые, спокойные глаза Вахромея поразили необыкновенной какой-то, колодезной глубиной. Это были глаза потаённого трагика – так показалось редактору. Впрочем, показалось лишь на несколько мгновений.
       Давыдов, смущённый тем, что его рассматривают, словно картину, поспешил заговорить.
       -Как, по-вашему, какой из этих поводков прочнее?
       -Помилуйте! - хмыкнул редактор. – Откуда мне знать? Я никогда ни на каком поводке не сидел. 
        -Так вы ж говорите – цензура душит?
        -Ну, не настолько же, – уклончиво ответил Перегуда. -  А что за собачка у вас?
        -О! Там целый волкодав! - Вахромей развел руками. – Такую собаку можно по рельсам пускать, как трамвай.
       Прохор Петрович покачал головой.
      -Она и трезвонит у вас не похуже трамвая. 
      Давыдов смутился, опуская глаза. Но тут же повеселел.
      -Есть такой анекдот. Может, слышали? Мальчик с папой идут в магазин. Мальчик всю дорогу ноет и ноет: «Папа, чипсов хочу! Папа, чипсов хочу!» Папа слушал, слушал –  надоело. Присел на корточки, погладил мальчика по голове и нежно так, сердечно говорит: «Сынок, я тоже чипсов хочу. Но денег хватит – только на водку!»  - Басовито расхохотавшись, Вахромей наклонился к редактору и, дыша перегаром, признался:  - Вот так и у меня порой. Денег хватает только на водку. Вот она, собака, и воет по ночам! – Признаваясь в этом, Вахромей поцарапал широкую грудь, словно бы намекая, что речь идёт не о собаке – о душе.
      Незаметно уклоняясь, чтоб не дышать перегаром, Прохор Петрович посмотрев на часы.
      -Ну, мне пора. - Он поднял высокий воротник  дублёнки.  - Редакционная машина сломалась, как на зло.

                *       *       *
               
          Волкодав – или кто там был у него? –  через несколько дней снова завыл, заскулил среди ночи. И продолжалось это до той поры, покуда кто-то из жильцов не выдержал – забарабанил по батарее. Собачий вой не сразу, но прекратился. А  через несколько минут – как бы исподтишка, неназойливо – вой опять стал заползать в тишину, как червяк заползает в большое подпорченное   яблоко.
       Терпение у Перегуды лопнуло.
     «Что за хамство?! – подумал он, покидая квартиру. – Ну, завел ты игрушку себе, так ты, будь добр, следи за ней. Что это за издевательство над людьми? Возьми, надень намордник, в конце концов!  - Редактор хмыкнул, вспоминая щекотливое замечание Гёте: «Собака в наморднике лает задом». 
        Побродив по этажам, Прохор Петрович    остановился  около железной обшарпанной двери. Прислушался. «Кажется, здесь? Но здесь как будто тихо».
        Он вызвал лифт и, выйдя на мороз, хотел сориентироваться по горящим окнам. Однако все окна громадного дома были темны. И, тем не менее, вой продолжал доноситься откуда-то.   И опять Перегуда стал ходить по этажам, наступая на окурки, пробки, фантики,  и тоскливо думая, что поскорее бы дали квартиру – она должна быть в престижном доме; там эти собачьи проблемы отпадут.
       Определив, где воет проклятущий пёс, Перегуда решительно позвонил: несколько раз надавил на грязную кнопку – будто клопа душил с остервенением. Вой за дверью прекратился. Но Прохор Петрович не уходил – нашла коса на камень. Он позвонил ещё раз, и ещё. Никто не открывал. Зато неожиданно скрипнула соседняя дверь. 
        На площадке появился длинноногий юноша. Был он поджарый,  косматый, словно бродячий пёс, у которого – вместо репейника – бляхи-мухи металлически мерцали, густо налепленные на джинсовый, изрядно  потёртый костюм.  Странный паренек был. Чуть пошатываясь, он прошёл в тёмный угол, где на батарее стояла пепельница – консервная банка. Закурив, паренёк широко раскрытыми блестящими глазами посмотрел куда-то сквозь стену. 
        -Что, батя? Не спится? – хрипловато спросил.
        -А тебе, сынок? – скрывая раздражение, спросил Перегуда, показав на соседнюю дверь. – Не мешает собака?
        -А мне всё фиолетово! – Паренёк хохотнул. - Значит, сука эта спать вам не дает? Ха-ха!  А вот ему эта сука даёт!
         «Э-э! – насторожился Перегуда, присматриваясь. – Он, кажется, того – или укололся, или наглотался каких-нибудь чёртовых колёс».
         Докурив сигарету, паренёк склонился над перилами, бросил окурок и сплюнул в колодец пролета.
         -Слушай! - возмутился Перегуда.- Юноша бледный со взором горящим! Ты же не в свинарнике!
         Закрывая двери за собой, обкурившийся отрок пробормотал:   
         -Я не в свинарнике, и ты здесь не хрюкай.
         -А ну, постой! Сопляк! Стой, говорю! - Неожиданно для себя Прохор Петрович так рассвирепел, что готов был с лестницы спустить этого нахального юнца.
         Скрипя зубами, нервничая, он сходил в магазин, купил «успокоительного» – шкалик с тремя звёздочками.
 
                *       *       *
      Перед Новым годом Прохор Петрович перебрался в  престижный дом, находящийся в центре, – дом улучшенной планировки.  Обрадовался, конечно. Улыбаясь, походил по комнатам, оклеенным цветными фотообоями: в широкой спальне стройные осенние берёзы дремали в багреце и золоте; на кухне стая перелётных птиц тянулась куда-то на Юг; в просторном зале замер водопад,  с потолка до пола   струящий серебро. Всё это грело душу и настраивало на лирический лад. Он позвонил жене, хотел сказать – пускай контейнер с вещами отправляет, да и сама с парнишкой пускай сюда летит. «Новый год встретим вместе! – мечтал Перегуда. - Соскучился уже. Здесь одному тоска, хоть волком вой!» Но дозвониться в тот час Прохор Петрович не смог – жены дома не было. «Ладно, завтра позвоню, - подумал он, - а пока схожу на старую квартиру, там остались кое-какие манатки».
        Квартира друга – по сравнению с новыми хоромами редактора – выглядела более чем скромной, хотя её жильцы на Крайнем Севере батрачили уже  бог знает сколько.
        Ильюха Тучин – сорокалетний, крупногабаритный металлург, вернувшийся из отпуска, – был похож на «утомлённое солнце»; заморский загар на лице успел побледнеть после поездки в среднюю полосу России – на родину. Кроме того, Ильюха не гнушался обильных возлияний во время отпуска. Жена его, уставшая от длительного ничегонеделанья, не догуляв последние три-четыре дня, на работу вышла, поэтому хозяин маялся один у телевизора, пивком себя отпаивал.
        Они посидели на кухне, покурили у открытой форточки.
        -Смотрю, ты стал смолить? – заметил Ильюха.
       -Есть такое дело. - Перегуда улыбнулся, глядя на сигарету. - Вот семья приедет – брошу. Моя терпеть не может табака.
        -Ну, и как тебе Север?
        -Да ничего. Терпимо.
      Они поговорили о том, о сём. Говорил Ильюха в основном: по-детски восхищался  заграничным житьём-бытьём,  где всё  было «для человека». Показывал альбомы, начинённые цветными фотографиями раскалённых пляжей с пальмами, бананами и обезьянами, сидящими то на плече Ильюхи, то на руках жены. (Детей у них не было). Потом хозяин стал потрясать новыми какими-то штанами, куртками, купленными за границей. А потом он перешёл к отечественным «товарам повседневного спроса» – достал из холодильника початую бутылку русской водки.
       -Дёрнешь?
       -Нет, спасибо. У меня ещё дела.
       -А я маленько дёрну, пока моей бензопилы здесь нет. За границей, блин, заколебала в доску: «Не пей, не пей!». Я говорю, в отпуске, имею право. Нет, говорит, ты позоришь облик советского человека. Ха-ха. Я говорю, окстись! Где он, твой советский человек? На рынке? Или где-то среди киллеров? – И вдруг Ильюха замолчал, наливая в рюмку. Глубоко вздохнул. - Ты Вахромея знал? Мужик из нашего подъезда. Вохра.      
       -Что значит – «знал»? – удивился редактор.
       -Так он застрелился.
        Перегуда вздрогнул. Сигарета выпала под ноги.
        -Как – застрелился? Когда?
          -Да уж с неделю как похоронили.
          Медленно встав из-за стола, Прохор Петрович поднял сигарету, потоптался по тесной кухоньке. Тёмный галстук расслабил  на белом вороте.
         -Вот ни хрена себе! – Перегуда был ошеломлён. Сигарету в губы сунул другим концом – обжёгся и отплюнулся. – Тьфу! Ну, это надо же!.. А мне он показался крепким мужиком…
         -А кто тебе сказал, что стреляются одни только слабые? - Тучин достал вторую рюмку. - Выпьешь? За помин его души.
        -Давай. – Прохор Петрович двумя руками стиснул седоватые виски. - Жалко. Хотел я о нём написать. И чего это он?.. 
         Тучин посмотрел в окно. Пожал мускулистым плечом.
        -Кто его знает.  Он же поддавал по-чёрному.
        Посидели, помолчали за столом.
        -А где похоронили-то?
        -Да здесь.
         -Так он же из Тамбова? Нет?
         -Ну, да. Только очень дорого везти. Тут закопали. В вечной мерзлоте.
          Прохор Петрович в наполненную рюмку посмотрел.
         -В России так теперь. Жизнь дорогая, а подохнуть  – ещё дороже.
         -Не говори! - Ильюха покачал головой. - Я съездил в родные края, прослезился.
          Выпили, не чокаясь. Послушали, как ветер возле форточки свистит.
           Перегуда, не находя себе места, опять покружился по кухне. Постоял возле окна, по нижнему краю обшитого морозными кружавчиками. Понуро посмотрел на горы, вдалеке подкрашенные робким солнечным светом; изнуряющая полярная ночь отступала – солнце по утрам уже показывало свой золотой гребешок из-за туманного горизонта.
          Внизу, во дворе, на фоне  снега замаячил тёмный, крупный  пёс –  кто-то прогуливал породистого лохматого «жеребчика».
         -А где его собака?- вспомнил Перегуда.
         -Какая собака?
         -Ну, у него же был там  какой-то волкодав. Он мне всю душу измотал. Как начнёт скулить ночами, выть…
           Тучин взял папиросу, шумно дунул в бумажный мундштук.
         -Он жил один. Там никого волкодава не было. 
         -Один?! 
         -Ну, говорю же тебе. – Ильюха удивлённо посмотрел на друга. - А чего ты глаза растопырил?
         -Нет, погоди! – Перегуда был обескуражен. – Вахромей  жил один? Без собаки?
         -Ну, что ты заладил? – Тучин спичку вынул из коробка. -  Он жил один. С бабой своею давно развелся на материке. Здесь хотел на работу устроиться, только это не просто. Кругом теперь  сплошные сокращения. Ну, Вахромей решил занялся этим… отстрелом  бродячих собак. Ну, а потом и себя заодно отстрелил.   А своей собаки у Вохры не было. Я заходил к нему несколько раз.
        На кухне стало тихо.
        -Странно. А кто же там выл по ночам?
         Тучин в недоумении посмотрел на него.
         -А кто там выл? Я сколь живу, не слышал.
         -Выходит, что с недавних пор. - Перегуда лоб наморщил. - Вы пока в отпуске были, я чуть с ума не сошёл. Думал, собака у него ночами воет.
        Пожав мускулистым плечом, Ильюха отрешённо уставился куда-то в дальний угол.
        -Чёрт его знает! - задумчиво сказал. -  Ведь он же был стрелком, потом охотником. Охотился на вабу.
       -А это что за зверь?
       -Это не зверь.
       -А что это?
       -Подражание волчьему вою.
 
                *       *       *             
 
         Ночью Перегуда не мог уснуть – Вахромей стоял перед глазами. Стараясь отвлечься, Прохор Петрович сел за стол, хотел над статьёй поработать. Но работа не шла на ум. Он сидел, сосредоточенно смотрел на чистый лист бумаги – и снова и снова вспоминал Вахромея, прямые, смелые глаза его, которые при встрече постоянно вспыхивали огоньками искусственной радости. Значит, бодрился, крепился мужик. И всё-таки что-то сломало его.
       Отложив бумагу, ручку, Прохор Петрович выпил коньяку «за помин его души». Походил по комнатам – тёплым, просторным. Посмотрел на большие цветистые фотообои – на перелётных птиц, летящих в сторону милого Юга. Постоял у окошка, окованного стылым серебром.
        В благополучном «буржуйском» доме было тихо, сонно. Ущербная луна сияла вдалеке – ледяною глыбой с лазурными оттенками. А вблизи, на площади, помигивали разноцветные лампочки на деревьях – новогодние украшения.
         И вдруг в этой абсолютной тишине Прохору Петровичу пригрезился тонкий, пронзительный вой, острый, как бритва. Прохор Петрович уши пытался затыкать, но бесполезно. Вой преследовал его, то приближаясь, то отдаляясь куда-то в бесконечные пределы заполярной тундры.
        Нахмурившись, Перегуда снова приложился к рюмке и вышёл покурить на площадку.
         Дом был элитный, предназначенный, в основном, для всевозможных городских чиновников. В подъезде – вахта, ковры на лестнице, металлические пепельницы на длинных «журавлиных» ножках. На подоконниках – цветы в горшках, коврики возле дверей. Всё тут было цивильное, модное. И люди здесь жили  цивильные, благополучные, одетые в изящные костюмы и элегантные платья. (Тёплые казённые машины поджидали  всегда у подъездов).        Странное дело: сам стремясь к хорошей, не безбедной  жизни, Прохор Петрович в глубине души почему-то недолюбливал всех этих сытых и отлакированных деньгами. Он уже заметил: почти что всякий «мыльный пузырь» на Севере, обзаводясь капиталом, разрастался до размеров воздушного шара – парил по-над грешной землей, ног под собою не чуял.
        Размышляя на эту тему, Прохор Петрович даже прикурить забыл – тискал в зубах сигарету. Потом, закурив, он услышал, как внизу, возле подъезда, приглушённо зарокотал мотор, раздался приглушённый хлопок двери, шаги зашуршали по лестнице. 
         Это был Аркадий  Хабибулович Ласкорин, сосед по площадке, приятный, общительный человек, с которым Перегуда познакомился в тот день, когда переехал на новое место.
          Возвращаясь откуда-то после банкета, Ласкорин  пребывал в самом добром расположении духа. Задержавшись на площадке, сосед узнал редактора. Улыбнулся, подавая руку. Они постояли, покурили за разговором о погоде, совсем обнаглевшей в последнее время.   
         -Пишете вы хорошо,  - вдруг начальственным тоном похвалил Аркадий Хабибулович. - Но скажите, почему это у вас нередко всё в тёмных тонах получается? Жизнь, она ведь, брат,  весьма и весьма разноцветная.
         Перегуда терпеть не мог фамильярности и потому нарочито раздельно, твёрдо ответил:
            -Всё это, брат, весьма и весьма относительно.
           Удивлённо зыркнув на редактора, городской чиновник  усмехнулся, колыхая пузцом, округло выдававшимся из-под какой-то дорогой «боярской» шубы.
          -Пойду, - вздохнул он, кивая на дверь, - надо ещё собаку прогулять. Такая у меня обязанность.
          Перегуда молча кивнул, закуривая вторую сигарету.
          Через минуту Аркадий Хабибулович снова мимо прошёл – с белой кудрявой болонкой на поводке. Болонка была одета в специальный собачий костюмчик, в специальную обувь. Совсем недолго прогулявшись по двору – мороз давил под пятьдесят –  Ласкорин вновь остановился возле редактора. Закурил.
          -Что? – понимающе спросил. – Муки творчества?
          -Да так что-то… не спится. - Перегуда с грустью разглядывал кудрявую болонку. -  Отлично упакована.
         -Ну, а как же? Если ты завёл себе животину, значит, надо за ней следить. – Выбросив окурок в пепельницу, Ласкорин присел на корточки, погладил болонку по голове. - Я в прошлом месяце летал в командировку в Германию. Что там творится, боже, мой!  Вы не были в Германии? Так я вам доложу. Там даже собаки живут намного лучше, чем мы здесь.
          -Неужели? – Перегуда хмыкнул. - Вот уж никогда бы не подумал, что вам здесь плохо.
          Сосед почесал болонку за ушами.
          -Я в данном случае не о себе. Я говорю о народе.
          -Ну, да, конечно! - подхватил редактор. - Как я сразу  не понял?
          Не замечая сарказма – или просто не желая замечать –  городской чиновник продолжал.
          -Бездомную псину, к примеру,  там вы не найдёте днём с огнем.
        -Что? Всех отстреляли?
        -Вот-вот! – Ласкорин отчего-то развеселился и потыкал пальцем в сторону редактора. - Вас хлебом не корми, дай пострелять. Нет, голубчик. Нет. Собак там не стреляют. Добропорядочные арийцы завели питомники для них.  Представляете? А в питомниках, там такой рацион, я вам должен сказать…
        Насупившись, Перегуда слушал, слушал, а потом  бесцеремонно  перебил:
        -Вам нужно в обязательном порядке съездить в джунгли Гайаны, - посоветовал он. - Там, у индейцев племени ваи-ваи самый грандиозный в мире культ собаки. Вполне серьёзно. Я сейчас пишу статью об этом, скоро прочитаете. Там, например, когда щенки рождаются, их купают в настое секретных трав, который придаёт щенкам силу и долголетие. А если мамка-собака, например, не может почему-то вскармливать щенят – этим занимаются индейские женщины.
       -Вот это сервис, - улыбнулся Аркадий Хабибулович,  приоткрывая дверь своей квартиры. - Нам ещё учиться да учиться.
       -Именно об этом я и говорю, - продолжал редактор. - Вы  непременно слетайте туда, если вам глубоко не безразлична собачья жизнь… Кха-кха… нашего народа.
       Городской чиновник, замерев на пороге, метнул в Перегуду сердитую молнию взгляда.
       -Что вы сказали?
       Прохор Петрович кивнул на болонку.
       -Я говорю, она у вас не воет по ночам?
       -Нет.
       -А вы? - спросил Перегуда, поднимая грустные глаза. - Не приходилось? От веселой жизни, веселей которой не придумаешь…
       Теряя благодушие, Аркадий Хабибулович пристально, чугунно посмотрел на редактора и, ничего не ответив, стал энергично закрывать задвижки – с той стороны двери.
        И Перегуда ушёл к себе.
        Уединившись, он испытал небольшое чувство раскаянья и угрызение совести: «Соседа зачем-то обидел. Зачем? Ведь он мужик хороший, мировой мужик, можно сказать, несмотря на то, что отлакированный. Ну, при чём тут сосед? Ни при чём. Да, маленько барствует на дармовых деньгах, так что ж теперь? Всяк живёт, как может, и умирает, как хочет. Правильно?» Он сердцем чуял, что неправильно и всё-таки пытался переубедить себя. Оправдывая сытого чиновника, он и себя ненароком думал оправдать. Никто, мол, не виновен в том, что случилось с Вахромеем. Нет, виновен. Как ни крути, а всякий, разбогатевший за счёт вёрткого ума,  виновен в том, что кто-то умирает в нищете. Хотя вопрос, конечно, философский. Никто тебе на блюдечке золотое яблоко не даст, надо на дерево лезть – под облака. А мы – чего греха таить! –  зачастую предпочитаем рыться в желудях, как поросята. Разве не так?
       Отстраняясь от такой дремучей философии, где сам чёрт ногу сломит, Прохор Петрович снова хлопнул стопку трёхзвёздочных «снотворных капель». Не раздеваясь, прилёг поверх одеяла. Забылся. Но не надолго.
        Вдруг опять перед мысленным взором замаячил «тамбовский волк» с гордо посаженной головой. И опять где-то в ночном покое померещился протяжный, заунывный вой – будто иглой ужалил, заставляя резко подняться. 
       Прекрасно понимая, что это наваждение, что в этом доме всё будет спокойно до утра, Перегуда не мог унять своё сердечное волнение. Бесцельно  слоняясь по тёплой, но пустой квартире, он остановился возле цветных фотообоев  – возле птиц, улетавших на Юг. Потом подошёл к телефону, подумал: «У них там ещё вечер. Позвонить?»
      Снявши трубку, Прохор Петрович тут же засомневался. Во-первых, ему не хотелось жену расстраивать, которая по голосу сразу догадается, что он уже «хороший». А во-вторых…
       Он посмотрел на стол – на фотографию жены и сына. 
      -Нет, ребята, вы не приезжайте, - заговорил он, опуская  трубку.  - Я скоро сам приеду. Всех денег всё равно не заработаешь. Да и потом – обещали одно, а на деле получается другое. Сидеть на поводке или в наморднике – это не по мне, ребята, вы же знаете. Так что брошу я всю эту лавку с товаром. Что такое газета? Секундная стрелка на циферблате истории. Кто сказал? Не помните? Вот и я забыл. Ну ладно, будем спать, ребята. Спать. Утро вечера мудренее.
       Ночь была тихая, только лишь изредка за окном постреливал мороз, а может быть, бродячих собак  отстреливали.

                *       *       *
       Через несколько дней, когда отбуянила очередная пурга,  Прохор Петрович неожиданно встретился с городским чиновником в аэропорту. «Отлакированный» сосед был сдержанно вежлив, глубокомыслен.
       -Улетаете? - спросил он.
       -Улетаю, - как-то очень, очень грустно откликнулся Перегуда, держащий одну руку за спиной. - А вы откуда знаете?
       -Наслышан. Здесь мир тесен.
       -А вы? 
       -Жену встречаю.
      -Да! Мир, действительно, тесен! – вдруг весело воскликнул Прохор Петрович, вынимая руку из-за спины. - И я встречаю –  жену и сына!
      Чиновник растерянно посмотрел на шикарный букет, горячо трепетавший в руке Перегуды.
      -Так вы же сказали, что улетаете?
      -Это вы сказали! - Прохор Петрович засмеялся и шутливо пальцем  погрозил. - Нет! Не дождётесь!
      Они вышли на улицу – встречать прилетевших.
      Мороз ещё кусался, пощёлкивал задорными зубами, но уже над белыми полярными просторами – всё выше и выше вставало и день ото дня распалялось долгожданное красное солнце.