Бог тайги. О прозе Алексея Иванова

Очередная книга, которую я прочитал в стремлении освоить современную российскую литературу, — роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Этот текст, написанный в 1995 году, увидел свет в 2003-м. Так что роман хорошо известен и мой отзыв, конечно, не претендует на какой-то «первооткрывательский» статус. Хорошо известен и сам Иванов — мне рекомендовали прочесть его некоторые мои друзья, но у меня как-то не было желания.


Итак, перейдем к делу. Сюжет романа — скажем так, в первом приближении — заключается в том, что в одну из обычных школ города Перми (сам Иванов прожил в Перми большую часть жизни) устраивается работать учителем географии некто Виктор Служкин. У него есть жена, дочка, близкий друг. Вокруг этого, в основном, крутится начальное повествование.


Первые страниц сто я читал с интересом и большим вниманием — Иванов очень точно и динамично описывает разнообразные сюжетные узлы жизни своего героя: кризис в его отношениях с женой, пьянки с другом по фамилии Будкин, конфликты с недисциплинированными учениками, встречи Служкина с его перовой любовью Леной, а также его же романтическое увлечение некоей Сашей и т.д. Все это и многое другое, чего я не упомянул, завязывается в какой-то интересный клубок событий.       


Потом, после этих первых ста страниц, моя увлеченность этой книгой стала несколько понижаться. Как бы это сказать, повествование становится каким-то голым, холостым, что ли. Кстати, у одного нашего писателя и философа XIX века (которого все как-то подзабыли, а он очень интересный), В.Ф. Одоевского, была повесть, герои которой действовали как говорящие автоматы. Но это была сознательная установка автора — он вообще подразумевал этим, что его герои — демоны в человеческом обличье. У Иванова же такой установки не было. И поэтому — у читателя возникает определенная усталость.


Каковы самые главные недостатки этого романа, с моей точки зрения? Я скажу о них, но подчеркну, что вторая, заключительная, его часть эти недостатки словно искупает. Но они все же есть. 


Героев Иванова можно назвать отсутствующими героями. Все, что мы о них знаем, - это их слова и поступки, и больше ничего. Конечно, по последним мы можем что-то понять, но, все-таки, роман — это не пьеса и читатель вправе ожидать больших подробностей. Особенно это относится к главному герою Служкину. Кто он? Откуда он? Что у него за душой? Каковы мотивы его действий? Это непонятно. Обо всем этом автор романа умалчивает. Причем я сомневаюсь, что он делает это специально, скорее всего, - у него просто так получается.


Второй недостаток, непосредственно связанный с предыдущим. Герои Иванова не думают. В буквальном смысле. То есть, чтобы в «Географе...» были фразы типа — он подумал, он передумал и т.д. - всего этого нет. Все это почему-то остается за кадром. В итоге, роман просто тяжело читать. И как люди, понимающие, что без мышления (хотя бы самого простого) человек невозможен, и как русские читатели, воспитанные на Толстом и Достоевском, у которых огромное внимание уделяется именно внутренней стороне личности героев, мы, опять-таки, ждем большего. 


В итоге, странице где-то к 200-ой, я прихожу к мысли, что роман мне не интересен. Я начинаю думать — ну к чему это все? И Служкин этот, плывущий по течению жизни и ничем, в сущности, не примечательный, кроме как на ходу придумываемых им пословиц типа: «И чувства добрые я литрой пробуждал»? К чему?      


А еще — описания окружающего мира. Они почему-то тоже начинают доставать. Вроде как, это ведь хорошо и правильно. Но мне все время казалось, что Иванова научили так описывать в каком-нибудь писательском кружке. Как описывать? С «закавыками». Вот, рассуждает писатель, время подошло, нужно описать что-нибудь с «закавыкой». Например, вот так: «После работы Служкин пошел не домой, а в Старые Речники. Район был застроен двухэтажными бревенчатыми бараками, похожими на фрегаты, вытащенные на берег. Прощально зеленели палисадники. Ряды потемневших сараев стояли по пояс в гигантских осенних лопухах. Служкин вышел на крутой обрыв Камы и поверху направился к судоремонтному заводу. Высокая облачная архитектура просвечивала сквозь тихую воду реки. Алые бакены издалека казались рябиновыми листьями. Узкая дамба подковой охватывала затон с ржавым ожерельем понтонного моста на горле...» (Алексей Иванов. Географ глобус пропил. - СПб, 2001. с. 23).


Не знаю, может быть, кому-то такого рода пассажи по душе. Но я в них вижу, при всей их слаженности, просто инерцию литературного языка. Смесь классической литературы XIX века и соцреализма. Палисадники зеленеют — прощально... Ржавое ожерелье понтонного моста... Самое главное, что, читая такого рода вещи, я просто не всегда могу понять, какова реальность, которую они описывают. Стилистика загораживает объект. Средство не достигает цели. В этих описаниях Иванова есть своя прелесть, но, когда ты читаешь их чуть ли ни на каждой странице и с той же самой схемой исполнения — обязательно какое-нибудь сравнение, метафора («закавыка»)... Их слишком много (как их было нарочито неудобоваримо много, например, в стихах Маяковского и Есенина).   


Вот с таким примерно грузом претензий я добрался до середины текста. А потом — в нем что-то изменилось. В нем проявилась какая-то неожиданная и непредсказуемая — по сравнению со всем предыдущим — глубина.


Прежде всего, это относится к Служкину. В главе 34 читаю, как Служкин рассказывает Будкину о своей борьбе с главным хулиганом 9-в класса по фамилии Градусов. Будкин говорит, что нужно просто «придушить их, как свиней». И вот что отвечает учитель: «Не могу я, как ты не понимаешь! Я человека ищу, всю жизнь ищу – человека в другом человеке, в себе, в человечестве, вообще человека!… Так что же мне, Будкин, делать? Я из-за них даже сам человеком стать не могу – вот сижу тут пьяный, а обещал Татке книжку почитать!...» (там же. С. 191) 


Эта фраза пробивает очень сильно. Но остается вопрос — почему Служкин раскрывается так поздно, на 191 стр.? Почему раньше он предстает перед нами как некий закупоренный человек?


Дальше — больше. В главе 45 Служкин в разговоре со своей школьной подругой отвечает на вопрос, почему он не хочет отомстить жене, изменившей ему с Будкиным (кстати, пикантность ситуации еще и в том, что Служкин, который понимал, что его жена с ним несчастна, чуть ли ни сам способствовал их сближению). Отомстить, то есть, самому завести с кем-нибудь «роман». Здесь открывается кредо главного героя: «Да не хочу я мстить, Ветка... Я просто хочу жить как святой... Я для себя так определяю святость: это когда ты никому не являешься залогом счастья и когда тебе никто не является залогом счастья, но чтобы ты любил людей и люди тебя любили тоже. Совершенная любовь, понимаешь? Совершенная любовь изгоняет страх. Библия» (там же. С. 254).
   

Это тоже — потрясающе (и тоже — поздно). Иванов, конечно, вряд ли имеет в виду религиозную святость (моральный облик Служкина никак в нее не укладывается). Но — некий внутренний принцип жизни, культурно соотнесенный с Библией. Это кредо учителя вдруг совершенно по-новому открывает все предыдущее повествование. Перед этим ты читал и, в конечном итоге, не очень хорошо понимал, что здесь к чему. А тут все ясно — перед нами человек, пытающийся жить в соответствии с неким духовным принципом, можно сказать — юродивый, тайный смысл поступков и реакций которого почти никто не понимает. Жалкий, смешной, закрытый. Все это, конечно, неожиданно придает роману интерес и глубину.


Правда, тут же появляется вопрос — каков же, все-таки, этот духовный принцип? Служкин его излагает и делает это красиво, но мне, например, этого недостаточно. Под такими обтекаемыми словами могли бы подписаться самые разные люди. В них может померещиться намек на все, что угодно — от философии стоиков (которые любили говорить о духовной независимости) до хиппи или той же Библии. В том-то и дело, что Иванов на протяжении всего романа дает очень скудную информацию о внутреннем мире своего героя. А она, для его понимания, - жизненно необходима. Я думаю, что автор «Географа...» просто боится связать себя с той или иной определенностью. Это — распространенное явление среди современных людей. Указать на то или иное мировоззрение — страшно, ведь придется брать за него ответственность перед собой и другими.


Поэтому идеологию Служкина приходится реконструировать. Скорее всего, речь идет о современном интеллигенте, который, будучи воспитан на образцах мировой и русской культуры, хочет сохранить этот свет в темноте повседневной жизни. Он отнюдь не консервативен (чего стоит терпимое отношение к похождениям жены), и всеми силами старается утвердить ценность человека, стремится уважать и любить его. Я бы сказал, - уважать и любить в современном мире. Насколько это вообще возможно. И терзается о том, правильно ли он делает, не преувеличивает ли он значимость этих принципов (в ущерб себе и своим близким), а, с другой стороны, - не предает ли их. Перед нами обычный человек, который хочет остаться человеком. И я, например, осознав все это, проникся бесконечной жалостью к нему. Потому что и я, возможно (как и большая часть людей), похож на этого Служкина.


Впрочем, это еще не все. Такую реконструкцию я совершил во второй части романа на том материале, который я процитировал выше. И она мне понравилась. Но — автор «Географа...» словно специально (хотя я в этом сомневаюсь) «наращивал» «дешифровки» своего героя. Сначала подкинул читателям фразы о человеке и святости. А потом, уже почти в конце текста — обрушил последнюю «дешифровку».   


Глава «По обе стороны реки» - самая большая в романе, почти сто страниц, при том, что другие главы имеют в себе от силы пять-десять страниц. И эта глава, действительно, не только по количеству, но и по качеству, оказывается самой важной в книге. Именно она, совершенно неожиданно, дает нам тот самый ракурс видения романа, который и имел в виду изначально Иванов. И который он почему-то скрывал до этого, слегка путая читателя (а, может, - путаясь и сам).


В ней рассказывается о походе 9-в с их учителем в тайгу. Тайга для Иванова\Служкина (кстати, в этой главе повествование ведется от первого лица, что немаловажно в понимании близости между главным героем и автором) — это не то чтобы самое главное в жизни, а просто — сама жизнь. Тайга — это бог, религия, церковь, сакральная территория. Описывает ее Иванов с огромной любовью и здесь я уже снимаю свои претензии к описаниям — потому что здесь они не носят дежурного характера.


Тайга — это также история, дух предков, которые жили, творили, воевали и умирали здесь, оставили свои следы, завораживающие Служкина и его учеников.


Тайга в романе Иванова — это истинное место, истинная жизнь. А все остальное — жизнь ложная. Тайга — своеобразный монастырь. То, что вне его, - дело сатаны. Поэтому жизнь Служкина «в миру» - в городе, работа учителем, семья, все это неизбежно, но глубоко ложно. Эта жизнь ему скучна. И даже нам, читателям, скучно, в конечном итоге, о ней узнавать. В ней ничего не происходит, хотя событий, интриг, перипетий — очень много. Но все они идут по кругу и никуда не приходят. И Служкин в этой мирской жизни — не в своей  тарелке, живет наполовину, посмеивается, говорит пословицами и загадками. Просто задыхается. А дышит — только в тайге.


Вот, например, что Служкин думает о том, что школьники, устав к концу похода, дают себе зарок больше никогда не пускаться в такие предприятия: «Я лежу и слушаю. Конечно, обалдели все  и от меня,  и от такого похода. Всем домой хочется. Половина  клянется, что  больше ни в жисть из  города не вылезет. Но  все это -- пустые обещания. Все они,  и даже Демон, через месяц снова придут ко  мне и начнут канючить: давайте  схо-одим, Виктор Сергеич... Сейчас все хотят одного: тепла, уюта, покоя. Но отрава бродяжничества уже  в крови. И  никакого покоя  дома они не обретут. Снова начнет тревожить вечное влечение дорог -- едва  просохнет одежда и отмоется грязь  из-под ногтей.  Я это знаю точно. Я и  сам  сто  раз зарекался  - больше ни ногой.  И  где  я сейчас?» (там же. С. 325 — 326).


Итак, он «сам сто раз зарекался». Вот вам и предыстория героя. Остается только вопрос — снова и снова — почему это не было сказано автором раньше? Насколько выиграл его текст с таким вот умолчанием? Мне кажется — не намного, а, скорее, просто проиграл. Нужно было выкладывать карты сразу. Если такое умолчание было сознательным, то это стратегическая ошибка, если случайным — досадный недосмотр, но последствия все равно сказались. Может быть, стоит больше доверять своему читателю? Может, не стоит держать его «в черном теле», в недоумениях о том, кто есть Служкин вплоть до почти 300-й страницы, при том, что в романе их не больше 400-от? Всякий ли читатель выдержит такую аскезу?      


Вся эта проявившаяся вдруг «внутренняя схема» очень напоминает один великий фильм - «Сталкер» Тарковского. Тайга — это зона, место реальных или хотя бы ожидаемых чудес. Служкин — это сталкер, весь смысл жизни которого в том, чтобы ходить самому и проводить «духовно жаждущих» людей в эту тайгу-зону, открывать ее закономерности. Да, сходство, пожалуй, самое прямое. Но только, можем ли мы себе представить, что вся первая серия фильма «Сталкер» будет рассказывать о жизни этого человека вне зоны, без связи с ней и почти без упоминания о ней? Само же путешествие по зоне было бы только во второй серии, даже — в конце ее? То, что Служкин, в конце концов, очень похож на сталкера — в этом нет ничего страшного, ничего «плагиатного», естественно. Это нормальное черпание из сокровищницы коллективного бессознательного. Проблема только в некоторой не очень удачной художественной репрезентации этой «схемы».    


Конечно, для Иванова\Служкина важна не сама по себе тайга (как и для сталкера важна не сама по себе зона), а то, что она делает с человеком. Что же она делает? Она заставляет его предельно обнажиться, сбросить городскую маску, стать настоящим. Тайга помогает человеку стать собой. И — полюбить другого человека. Этот простой, но жизненный месседж учитель и хочет донести до учеников, но не как учитель, а просто как человек, не уроком, а самой жизнью.


Поэтому, например, первое, что с ним происходит, - он напивается водки с тем самым хулиганом Градусовым (который вообще становится чуть ли ни его ближайшим другом). Путешественники из-за этого проезжают нужную им станцию. Выругав Служкина, они перестают называть его по имени-отчеству и называют просто Географ. А также перестают ему подчиняться (но, в критические моменты, он, конечно, берет всё на себя).


Сплавляясь на самодельном катамаране по сибирским рекам, девятиклассники   проходят через все — дождь и снег, заторы из поваленных деревьев, дикую усталость, бесконечные внутренние конфликты из-за того, кто должен быть главным среди них. Наконец, они сами, без Служкина, берут опаснейший порог на реке Ледяной. Служкин превращается в некоего забытого всеми бога-отца, который вроде как есть, а вроде как и отсутствует.


Сам он, тем временем, безумно влюблен в ученицу Марию. Однажды он почти склоняет ее к сексу, но она пугается. Потом, позднее, она осознает свою любовь к нему и уже готова пойти на всё... Но здесь уже Служкин вдруг понимает, что, на самом деле, делать «это» не нужно. Что это испортит весь поход.


В конце похода, сидя ночью на пороге деревенской пекарни, главный герой подводит итог всему, что произошло: «Я  думал,  что  я устроил  этот поход из своей любви к Маше.  А оказалось, что я  устроил его просто из  любви. И  может,  именно любви я  и хотел научить отцов -- хотя я ничему  не хотел учить. Любви к  земле, потому что легко  любить  курорт, а дикое  половодье,  майские  снегопады и  речные буреломы любить трудно. Любви к людям, потому что легко любить литературу, а тех,  кого ты встречаешь на  обоих  берегах реки,  любить  трудно.  Любви  к человеку,  потому  что  легко  любить херувима,  а Географа, бивня,  лавину, любить трудно. Я не знаю, что у меня получилось. Во всяком случае, я как мог старался, чтобы отцы стали сильнее и добрее не унижаясь и не унижая». (там же. С. 361 — 362)


Вот оно — окончательное откровение Служкина. Вот он — внутренний монолог главного героя, которого так не хватало на протяжении всего романа.  Но, несмотря на этот (с моей точки зрения) недостаток, монолог этот все равно потрясающий. Все в нем сказано верно, но, в сущности, сказать так (или почти так) может любой. Однако Служкин (и стоящий за ним сам Иванов) — не любой, он заслужил то, чтобы думать такие мысли и говорить такие слова. Перед нами — итог не просто похода, но и всего романа, всей жизни Служкина (а, может быть, и его создателя). 


«Допоходное» существование главного героя — призрачно, фальшиво, неуверенно и он сам это чувствует. Поход — очищение от грехов. Возвращение к природе — то есть, к тайге, к детям, к спонтанной любви. Очистившись, Служкин снова оказывается в пустоте обыденной жизни...


Таков этот роман в моем его прочтении. И я лично совсем не пожалел о том, что его прочитал (несмотря на все указанные недостатки). Наверное, Иванов — не совсем «мой» писатель, наверное, я люблю более философскую прозу, более рефлексирующую. Также, в связи с этим, я хотел бы пожелать Алексею Викторовичу (надеюсь, что это не будет с моей стороны наглостью, я делаю это, являясь обычным читателем) большего доверия к сфере идей. Я уверен, что эти идеи у него есть и их много, но он почему-то себя сдерживает, ограничиваясь описанием чувств и поступков своих героев. Иванов должен принять эти идеи в себе и открыть их более полно, а не загадками.   


Как бы то ни было, я не сомневаюсь, что перед нами — один из самых талантливых российских авторов, один из тех, кто по праву продолжает сегодня  традицию нашей великой классики (без подражания и занудства, с другой стороны).


Главная проблема современного человека, которую пытается решить Иванов, - это проблема духовного выживания. И его решение в том, чтобы человек нашел себе «зону» (в смысле фильма Тарковского). Мы же можем только порадоваться, что сам писатель ее нашел. Что, по-видимому, и определило его как писателя.


А еще мы можем задуматься о другом, — что в нашей жизни является или могло бы быть такой «зоной»? Я лично, когда подумал об этом, пришел к мысли, что моя «зона» - это творческое вдохновение, это для меня и есть «пространство чудес», на которое я отправляюсь как сталкер, когда пишу рассказы, и провожу туда других людей, читателей, и они, быть может, в чем-то меняются. Более конкретно и зримо, моя «зона» - это моя страница на сервере Проза-ру.


Да, получается, что так. А где — Ваша «зона»?             
            








1 октября 2011 года,
Колтуши