ЧУДО, или Чудодейственная музыка

Валерию Гергиеву и Денису Мацуеву посвящается

Из вагона вышла мама с маленьким мальчиком. Они остановились, будто ожидали кого-то. На перрон высыпали пассажиры с какими-то непонятными предметами. Люди сновали, суетились, двигали коробки, бросали сумки и очень осторожно и аккуратно обходились с черными странными чемоданами, не похожими на обычные дорожные. Мальчик указал на них пальцем, видимо, прося объяснения. Мама нежно опустила руку сына и сказала:
— Это музыканты, а в руках у них футляры для инструментов, небольшие — для скрипочек, побольше — для виолончелей…
Мальчик произнес что-то неестественно-тягуче.
Рядом остановился взъерошенный, небритый человек и вопросительно посмотрел на малыша.
— Он не слышит, — будто извиняясь, объяснила мама.
— Я глухой, — твердо, но распевно проговорил мальчик, и ничто не дрогнуло в его лице, будто говорил он о росте или красоте.
— Хочешь, я научу тебя слышать музыку? — неожиданно спросил малыша взъерошенный мужчина.
Мама испуганно воскликнула:
— Это невозможно! Вы же понимаете…
— В жизни нет ничего невозможного, — перебил ее странный человек и обратился к мальчику, приблизив к нему небритое лицо.
Волосы его были всклочены, как у колдуна, а глаза — добрые и искрящиеся, как у волшебника. Слова он произносил так, чтобы его можно было понять по губам:
— Приходи на репетицию оркестра в театр.
Мальчик вопросительно посмотрел на незнакомца.
— Это правда? — засомневался малыш.
— Совершеннейшая правда. Приходи. Мама пусть тоже приходит. Ей понравится.

Репетиция затягивалась, дирижер еле заметно нервничал.
— Не придут… Не придут… — бесконечно повторял он, складывая ладони и поднося их к лицу. Он то метался по сцене, то останавливался, то потирал нос, лоб, щеки, то чесал затылок, то снова ходил взад и вперед.
— Я пришел, — услышал распевный голос дирижер.
«Так звучит виолончель», — отметил он про себя и, спрыгнув со сцены, подошел поближе к малышу:
— Садись в первом ряду и смотри. Сначала ты все увидишь, а потом услышишь. Понял?
Мальчик кивнул, и они с мамой сели.
— Это оркестр, — пояснила мама. — Все эти люди — музыканты, в руках у них — инструменты, каждый инструмент издает свой звук… — и мама осеклась, не зная, как объяснить, что такое звук.
Небритый мужчина поднялся на сцену и остановился перед оркестрантами. Сделав несколько непонятных движений руками, после которых музыканты, сидящие полукругом, вытянулись и сосредоточились, он гибкими пальцами указал в одну сторону, и смычки коснулись струн, а потом заскользили по ним, как фигуристы по льду, затем указал в другую, и там другие музыканты тоже пришли в движение.
Мальчик видел, как люди колдовали над своими инструментами: будь то труба, барабан или что-то другое, — но ничего не слышал. Сначала он напрягался, пытаясь в глубокой тишине уловить хоть какой-то звук, но все было тщетно. Взгляд его перебегал от музыканта к музыканту, от инструмента к инструменту, но ничто не прерывало тяжелого молчания, стоящего густой завесой в ушах и голове. От отчаяния малыш даже хотел заплакать, но вдруг взгляд его от музыкантов и инструментов переметнулся к дирижеру. Взъерошенный человек в черной рубашке размахивал руками, делая замысловатые движения… И вдруг в этих, казалось бы, непонятных взмахах и верчениях рук мальчик увидел что-то ясное, красивое и понятное, но более его восхитили пальцы. Гибкие, пластичные, белые, они будто что-то писали в воздухе, и по ним можно было читать. Еле уловимые движения приобретали новый язык.
Как-то, когда оркестрантов еще не было на сцене, эти руки коснулись клавиш рояля. Пальцы нежно гладили белые и черные пластины, так это делает мама, когда касается головы сына или проводит по его лицу. Мальчику показалось, что он слышит нежность и слышит ее так, как она звучит, как передает ее мама в своих движениях. Он уже не сомневался в том, что это тоже музыка, только он ее воспринимает не ухом, а душой.
С каждой репетицией оркестра для малыша раскрывалось все больше и больше нового и неизведанного, а когда он сел сбоку и увидел лицо дирижера, то стал ощущать и настроение того, что
звучало.
Однажды на репетицию ворвался большой человек, молодой, красивый, энергичный. Он напоминал лося, вырвавшегося из леса на снежный простор равнины. Могучее тело животного остановилось и замерло, как перед каким-то, ведомым только ему рывком. Музыкант сел за рояль, и тот будто вспыхнул ярким светом от сладостного предвкушения. Руки пианиста мгновенно превратились в два неизвестных существа, мечущихся с невероятной скоростью по бело-черным клавишам. Они то бегали друг за другом, словно наперегонки, то одно перескакивало через другое, словно пыталось обогнать соперника, и эта гонка на короткой дистанции клавиш напоминала безумную пляску то ли восхитительных фей, то ли обезумевших колдуний, а пять ножек каждого сумасшедшего существа прыгали, скакали, ударяли по клавишам, будто желали сделать что-то невероятное, чего еще не было, но что может произойти, если хочешь совершить чудо.
Малыш бросал беглый взгляд с рук на лицо музыканта и видел те чувства, которые не встретишь на лицах обычных людей, и он начинал воспринимать картины нового неведомого ему мира. Он будто понимал то, что ощущал и что хотел передать пианист, для которого уже не существовал обыденность, потому что он находился в иных сферах, желая поведать другим об этом необыкновенном чуде. Закончив свое соревнование на клавишах, руки оторвались от беговой дорожки, но одна в страстном порыве взметнулась вверх, словно крыло птицы в прекрасном полете.
Мальчик увидел, как вспорхнули и руки мамы в счастливых аплодисментах, а потом стыдливо опустились на колени.
Репетиции оркестра стали частью жизни малыша. Это было интересно и увлекательно. Он многое научился видеть и понимать, но по-прежнему не слышал ни одного звука. Тем не менее он не отчаивался, ожидая свершения чудес.
Неожиданным потрясением для мальчика явилось известие о том, что оркестр уезжает на гастроли и репетиций больше не будет. В жизни маленького человечка будто что-то оборвалось, как лопнувшая на скрипке струна. Дни стали серыми и грустными, его все печалило и немного раздражало, единственной радостью были воспоминания репетиций оркестра и картин танцующих в темноте рук дирижера, всплывающие в памяти, как свет испытанного счастья. А пальцы, чудесные маленькие балеринки, все крутили и крутили восхитительные фуэте и исполняли различные пируэты.
Однажды мама очень спокойно заговорила. «Значит, что-то случилось и меня не хотят волновать», — догадался мальчик.
— Я уже взрослый, — немного возбужденно проговорил он. — Я все пойму.
Но слезы предательски наворачивались на глаза.
— Не волнуйся, пожалуйста, не волнуйся, — успокаивала мама, — у меня хорошая новость. Оркестр приехал, и нас приглашают на концерт.
— Репетицию, — поправил малыш маму.
— Нет, на концерт, нам оставили пригласительные билеты у администратора… только надо празднично одеться.
— У меня нет костюма! — расстроенно крикнул мальчик и грустно добавил: — А у тебя — вечернего платья… На концерт… по телевизору… ходят в праздничной одежде.
Мама смеялась и плакала, и малыш видел, как она счастлива.
— Я договорилась с подругой… у тебя будет костюм, а у меня — вечернее платье. С нами пойдут тетя Вера с Надюшкой. Не будешь возражать? Они нам принесут соответствующую одежду.

Снова мальчик видел знакомый фасад театра, парадные лестницы, холлы, но в этот день, в отличие от дней репетиций, когда в театре было пусто, все кипело, как в водовороте бурной реки, и было красиво и празднично, а люди, пришедшие на концерт, напоминали гостей с первого бала Наташи Ростовой. (Мама любила дедушку Толстого и читала его толстую книжку себе вслух, и малыш «слушал» по губам мамы удивительную историю о войне, любви и жизни, а первый бал Наташи взволновал его, мальчика, не меньше, чем героиню.)
Наконец яркий ручеек нарядных людей потянулся в зал и начал заполнять его искрящимися волнами. Было тихо и торжественно. Мальчик с мамой и их друзьями сели в первом ряду, чуть сбоку, чтобы хорошо видеть дирижера.
Наконец-то на сцене появились музыканты. Волнение малыша росло: он ждал дирижера. Спустя какое-то время (а мальчику оно показалось вечностью), небритый, но гладко причесанный по такому важному случаю маэстро в черном фраке и белой рубашке с бабочкой вышел из боковой кулисы и стремительно направился к дирижерскому пульту. Дойдя до середины сцены, он поклонился слушателям, а его рука подала еле заметный тайный знак малышу, и тот, не в силах сдержать взорвавшийся вулкан чувств, восторженно захлопал. Тысячи мотыльков-ладоней затрепетали в полете аплодисментов, мальчик увидел не только хлопающие руки мамы и Надюшки, но и огромную стаю бабочек-монархов, взлетевших, как по мановению волшебной палочки маэстро.
Огромной черно-белой птицей ворвался на сцену и пианист, руки которого уже были готовы к новому соревнованию в неистовой гонке по клавишам рояля. Он поклонился ликующему залу и волшебно улыбнулся малышу, и тот от переполнившей его радости вскочил с места и захлопал еще сильнее, приветствуя музыканта и не слыша, как ревет восхищенный зал.
Музыканты сели и приготовились. Дирижер повернулся к ним лицом, сложил руки, словно те обменялись магическими объятиями. На мгновение все замерло. Ожившие пальцы маэстро взметнулись в воздух и там начали свою живописную пляску, как это делают восхитительные балеринки в вихре чарующего танца.
Оркестранты будто в волшебном сне начали колдовать над инструментами, а музыкант-птица, сидящий за роялем, творил движениями рук невообразимую сказку.
Закончился музыкальный фрагмент, и наступила секундная пауза, которая отделяет одну часть произведения от другой. И вдруг в глубочайшей тишине раздался звонкий детский голос:
— Мама, я слышу! Я слышу музыку!
Возглас, как радостный крик впервые взлетевшей птицы,  прозвучал в каждом уголке огромного зала. Искрящимся эхом, как раскаты праздничного салюта, он пролетел по всему пространству и повис в воздухе.
От неожиданного восклицания зал будто втянул в себя воздух и замер в предчувствии чего-то невероятного. Дирижер растерянно повернулся, и каждый увидел, как животворное сияние вспыхнуло в его глазах, лицо засветилось, и радость, счастье, восторг вместе со слезами беззвучной музыкой брызнули в застывшую тишину. И зал взорвался овациями, будто понял, какое чудо произошло. Бурные аплодисменты продолжались нескончаемо долго и были адресованы тому, кто научил слышать музыку даже глухого.

29-30 сентября 2011г.