Хроника безумной войны-1

ХРОНИКА БЕЗУМНОЙ ВОЙНЫ

ПЯТИКНИЖИЕ



ХРОНИКА БЕЗУМНОЙ ВОЙНЫ-1

Книга первая

Дневники

с августа 1994-го по декабрь 1996 года,
с пояснениями через 15 лет


“И я последний бодрственно потрудился, как подбиравший позади собирателей вино-града, и по благословению Господа успел и наполнил точило, как собиратель винограда. Поймите, что я трудился не для себя одного, но для всех ищущих наставления...”

(Сирах, 33, 15-17).

“Христос Спаситель! Согрешил я, один согрешил пред Тобою больше всех – не презирай меня!”

(Андрей Критский.
“Великий канон, в понедельник
 первой седмицы Великого поста”).

9 августа, вечер

Новый дневник, пожалуй, надо начинать со слов высоких и праведных, чтобы задать всему нужный тон. А тут, кажется, и слова нашлись. Открыл на закладке Иоанна Златоуста и подивился неожиданному совпадению – мысли святителя как раз о таких словах:

“Что тверже, неизменнее и могущественнее слова? Словом мир сотворен и стоит: нося всяческая глаголом силы Своя; и однако же мы, грешные, обходимся со словом так легко-мысленно, небрежно. Что у нас пользуется меньшим уважением как слово? Что у нас изменчивее как слово? Что мы бросаем подобно грязи поминутно как не слово? – О, окаянные мы человеки! С какою драгоценностию так мы обходимся невнимательно! Не вспоминаем мы, что словом, происходящим от верующего и любящего сердца, мы можем творить чудеса жизни для души своей и для души других, например, на молитве, при Богослужении, в проповедях, при совершении таинств! Христианин! дорожи каждым словом, будь внимателен к каждому слову; будь тверд в слове; будь доверчив к слову Божию и слову святых человеков, как к слову жизни. Помни, что слово – начало жизни...”

Со слов Златоуста мы и начнем. Самим-то ведь не сказать лучше. Вот только удастся ли удержать в памяти его мудрый совет?

10 августа

Вчера выпал лесковский день. После дневника читал роман “Некуда”. Послушал – захватил-таки! – концовку радиопостановки “Тупейный художник”. А вечером, проверяя, как работают пять новых (!) телевизионных каналов (о них нам сообщили сборщики денег от фирмы, устанавливающей кабельную связь), я неожиданно натолкнулся на фильм “Очарованный странник”. Если еще учесть, что днем раньше и жена принялась читать первый том Лескова, то мое состояние понять несложно. Прямо символика какая-то! А может – знак того, что мы, россияне, потихонечку начинаем тянуться к забытому, незаслуженно обойдённому... Может, с этого и делает свои первые шаги Возрождение...

*   *   *

Михаилу Зощенко – сто лет. Еще один русский гений, которого тоже не удалось втоптать в грязь. Немногие смогли отразить “эпоху гнусности” – слишком сложна оказалась она для понимания. Зощенко в числе этих немногих... “Наш лесничий Белентьев очень любит, чтобы лесники отдавали ему честь... Гляди, братцы, какая несправедливость наблюдается в жизни. Хотел бы, например, человек при крепостном праве жить, а живет при советском правите-льстве...” Ну, что тут добавишь!.. Хотелось бы жить не там, – а живет. И жил до сих пор. И в сию пору живет. И один Бог знает, сколько еще проживет на наших русских просторах...

11 августа

– Нет, нет, ну что ты, мать; теперь уж хана... Вишь, ноги-то как опухли, опухоль-то куда пошла, – закатив штанины стареньких, но всегда чистых брюк, отец разглядывал на диване действительно припухшие ноги, щупал их от лодыжек до колен и сокрушённо покачивал головою. – Видать, всё уже, отходил, бляцкая муха...
Мать, с тряпкою в руке, согнутая в пояснице давнишним своим радикулитом, стирала пыль со стола, стульев и дверей, осердилась вдруг и, выпрямившись, сколько могла, стала по-среди комнаты:

– Ну что ты опять выдумываешь, Лёня! Всякое ведь бывает: опухнет да пройдет... Сиди себе да говори о чем другом, а то заладил про одно и то же...
Обращаясь уже ко мне, мать продолжила:

– Вот так вот всякий раз: и заладит, и заладит, просто спасу нет.
Прощупав одну ногу, отец, между тем, принялся за другую и вспылил на материны увещевания, повысил голос:

– Да ну тебя, Нина! Всё не верит... А опухоль больше стала... Вон куда пошла... Посмотри, и желтизны прибавилось...
Мать только рукой махнула, а Таня, появившись в дверях, попыталась перевести разговор на другое:

– Ты почему у нас – такой-то? Вот и ноешь, и ноешь, и себе вредишь, и нам настроение портишь... Ты ноги-то оставь в покое, поговори лучше о чем-нибудь другом... С Борей вон поговори... Человек специально к твоему дню рождения приехал из такой дали, а ты ему всё про свои болячки...

Танины слова вдруг подействовали на отца; он еще потер немного желтоватую опухшую ногу, но вот опустил ее с дивана и, нашарив разношенные широкие тапки, спрятал ступни ног в уютное нутро обувки. Отец взглянул на меня и опять покачал седой сильно полысевшей головою:

– Пухнут ноги, сынок. Видно недолго уж бегать по белу свету...

Трогательное было что-то в его притихшем голосе, он словно жаловался мне на свою старость, на то, что подошёл к последней черте, и мне захотелось хоть как-то подбодрить его. Мы уж с ним и раньше говорили о Вселенском Разуме. Когда-то, в далеком детстве, когда плыли на лодке, уж не помню, по какому случаю, отец с глазу на глаз сказал мне: “Сейчас в Бога не верят. И ты говори, что Его нет. А сам верь потихоньку...” И вот, пожалуй, полжизни спустя, уже я говорю отцу о Вселенском Разуме, загадочной мыслящей субстанции, из которой, по моей теперешней вере, возникла материальная Вселенная и в которую потом превратится снова... Я заметил, что отец слушал меня с повышенным вниманием, особенно о бессмертии души; верить, кажется, не очень верил, но слушал охотно. Об этом я и надумал поговорить с ним.

– А Таня-то, папка, права. Чем меньше веришь в выздоровление, тем больше вредишь себе. Ты, наоборот, верь, что опухоль спадет, и она спадет на самом деле.

– Да... спадет... – недоверчиво вздохнул отец и потер руками колени.
Я пропустил слова его без внимания.

– Я даже больше тебе скажу. Любую болезнь вылечить можно, если поймешь, что такое Вселенский Разум, поверишь в Него и будешь искренне верить.

– Это как вера в Бога, што ли?

– Так Вселенский Разум, если говорить просто, и есть Бог... Всё, что нас окружает, и мы сами – это и есть Бог, Вселенский Разум... Сейчас к этому и ученые многие пришли в своих выводах...

Отец задумался над моими словами и, кажется, не совсем всё понял; видимо, слишком мудрёно я начал свой рассказ; а может быть, какие-то другие мысли, более важные для него, отвлекали его в ту минуту. Неожиданно он спросил меня:

– Значит, у тебя есть о чем писать?
Удивленный вопосом, я перебил разговор и поделился с отцом пока еще тайной своей задумкой написать большой труд о том, о чем я безуспешно пытался объяснить отцу в нынешний приезд.

– Материала у меня книжки на три, если не больше.

Отец, как мне показалось, удовлетворенно кивнул головою, и я подумал: “Странно. Чего это он спросил о моей писательской стряпне ? Ведь никогда об этом и не спрашивал...” Не знал я, не знал в те дни, что говорили мы с отцом последние наши разговоры на этой грешной земле.

Мать, присевшая было на блестевший чистотой стул и прислушивавшаяся к нам, поняла по наставшей паузе, что волна очередной беседы прошла, погасла, виновато как-то улыбнулась, тяжело и согнуто поднялась с места и пошла, грузно и неровно прихрамывая, на кухню:

– Посмотрю, что там у Танюхи делается... Вы тут поговорите немного, да пельмени есть будем...

Но разговор наш, в самом деле, свернулся, увял, и мы неловко сидели друг перед другом на раскладном диване. Налетевший ветер пронес за окном желтые листья с десяток лет назад посаженных отцом тополей...

13 августа

Воспоминание об отце заставило меня в тот же день позвонить домой. Соседи побежали звать маму (они живут через стенку), а я что-то разволновался. Ходил по комнате да по кухне. Вдруг там что-нибудь плохо? Не дай Бог... Но вот автоматика вторично соединила наши телефоны, я кричу: “Аллё-аллё!”, а мать на том конце молчит, хотя я чувствую, что она уже слушает.

– Мама, это ты?

Молчание, потом:

– Валя?

Слышимость, вроде бы, хорошая. Неужели мама не расслышала? Может, уже не так хорошо со слухом?

– Мама, это я, Борис. Ты меня слышишь?

– Слышу, слышу... – как-то настороженно говорит мать; голос совсем-совсем слабый.

– Мама, здравствуй! Как здоровье? Как дела у Тани?
Мать начинает рассказывать: здоровье так: не хорошо и не плохо; Таню завтра выписывают: был у нее не брюшной тиф, а разболелась печень. Лекарства получила; сейчас ждет пен-сию...

Я дал поговорить с матерью тёще. Со стороны понял, что мать и ее то Валей называет, то Полиной Дмитриевной... Видимо, плохо слышит...
Тёща положила трубку:

– За хлебом с тросточкой ходит...

Не было радости от разговора. Предчувствия в какой-то части оправдались. Что уж хорошего, если человек с бодожком в магазин ходит: он у нас там не близко; немолодыми ногами нескоро дойдешь... И за что нас судьба так жестоко раскидала по свету?..

*   *   *

В один из минувших дней по телевидению выступил Солженицын. Говорил о российском государственном строительстве. Назвал ленинскую национальную политику – идиотизмом. В ней – корень нынешних раздоров. Идеал устройства по Александру Исаевичу – губернии.

– В дополнение ко всему, – добавил он, – это сократит и чрезмерно раздутый штат бюрократического руководящего аппарата...

Где-то накануне Солженицын прошелся по нынешней Москве: управленцев стало столько, что никогда никакие реформы пойти не в силах.

Говорят, было выступление писателя по земельной реформе. Я слышал только отклик, если не ошибаюсь, – Ю. Буртина. В принципе соглашаясь с отечественным пророком, публицист  сделал очень точное замечание: сейчас власть на всех уровнях настолько прокоммуни-стическая, настолько она против рыночных реформ, что остаётся одно средство двигать вперед преобразования – устранять неокоммунистов от власти силовым путем, президентскими указами. Кажется, тут есть доброе зерно. К тому же, это и рычаг для Президента. Не выпол-няются указы – снимать с постов местных князьков и назначать людей, не боящихся нового... Прав Буртин:  сегодня выборы дадут тех же самых неокоммунистов... Ельцину как-то очень аккуратно надо заменять управленцев... “Как-то”, конечно, легко сказать; трудно сделать. Но делать-то надо, иначе реформы наши затянутся на сто лет. Ведь до сих пор главные проти-воречия “эпохи гнусности” не решены. Как было противоречие между общественным характером труда и частно-управленческим способом распределения, так оно и осталось (грабительскими налогами аппаратчики по-прежнему сохраняют старую, советскую систему распределения; конфликт с “МММ” – тому подтверждение). И как было противоречие между классом рабо-тающих и классом управленцев , так оно и есть, если еще больше не обострилось (прива-тизация, как показывает жизнь, приблизила к системе распределения лишь единицы тру-жеников; в большинстве своем народ остался в стороне от распределения благ – как не вспомнишь тут недавно говорившего об этом  Станислава Федорова).

И получается прелюбопытнейшая картина: из-за неготовности общественного сознания активно вмешиваться в процесс окончательно назревшего реформирования России опять-таки вся  ответственность ложится на Президента. Ему, как Петру Первому, надо поэнергичнее закатывать рукава. Раньше этому мешала возможность возникновения гражданской войны, противостояние общества до недавнего октябрьского столкновения. Жизнь своим мудрым “демократическим откатом” положение изменила, остроту вражды притупила, за стол подпи-сания Соглашения многих лидеров усадила.

В стране возникла новая обстановка. Очень осторожно Президенту и можно, и должно начинать – как это там по “Борису Годунову”? – “со временем и понемногу снова затягивать державные бразды...”

14 августа

Достоевский как только в свое время не изголялся над Лесковым, как только не ирони-зировал, пытаясь принизить значимость лесковских произведений, как только не отме-жёвывался от своего конкурента, но прошло время, настала другая эпоха, и мы видим, что по духовному родству и Достоевский, и Лесков  ближе, чем братья. Они конкуренции друг другу не составили, они лишь дополнили друг друга; писали про одно и то же, но настолько по-разному, что “одно и то же” кажется как бы даже противоположными: вот лесковское, а вот достоевское.

А между тем в каждой своей вещи и Достоевский, и Лесков старались выявить таинстивенную вселенскую диалектику в человеке – невероятный сплав двух противо-положностей: Добра и Зла (именно к такому показу стремился в конце своей жизни и Гоголь, за что и получил звание сумасшедшего). Отмеченный выше художественный метод, – пожалуй, высшее достижение человеческого сознания, и владеющие таким методом истинные гении, пророки. Как мы сейчас понимаем, и Лесков – в немногочисленной группе сверхлюдей.

Душа каждого лесковского героя – Вселенная, в которой на грани жизни и смерти взаимодействуют между собою Добро и Зло. Впрочем, после “нечеловеческих” испытаний Злом, герои все же приходят к Добру, к раскаянию за свои грехи, или непокаянно погибают, как Катерина Измайлова или Додичка.

Смотрите, какие трудные пути к Богу (а это и есть к Добру) прошли Павлин и Люба в повести “Павлин”: швейцар, неумолимо обирающий жильцов ради боготворимой домо-владелицы, потерявший голову муж своей воспитанницы, Павлин становится “молчальником”, живущим ради спасения души бывшей жены; воспитанница швейцара, перенесшая ради своих прихотей замужество со стариком – воспитателем, разврат, пьянство и т. п., Люба кончает жизнь в женском монастыре, замаливая свои грехи.

Пожалуй, вся идея повести умещается в слова Павлина, которые он написал Любаше незадолго до смерти ее гулящего мужа: “Не унывай: не нам, слабым, а святому апостолу Павлу ангел сатаны был дан в плоть его, но он его победил, и ты победишь его силою, ибо уже и недолго остаётся”.

Но слова Павлина имеют глубочайший философский подтекст, и чтобы понять его, надо заглянуть в Евангелие, что мы сейчас и сделаем. Павел пишет коринфянам (Второе послание, 12, 7-10):

“Бог позволил ангелу сатаны мучить меня по плоти своим жалом, чтобы я не зазнавался тем, что получил такие великие откровения. Я три раза умолял Господа удалить из меня это жало, но Он отвечал мне: “Тебе нужна лишь Моя благодать, и пусть Моя сила проявляется в твоей слабости”. Поэтому я и хвалюсь с такой  радостью своей слабостью, чтобы во мне была сила Христа. Ради Христа я доволен и слабостью, и бедами, и преследованиями, и трудностями, потому что, когда  я слаб, тогда я силен”.

Не понятно ли сейчас, почему Лесков показывает героев в такой страшной духовной слабости – убийство, беспробудное пьянство, наглый обман, разврат? Чем слабее человек, тем он сильнее... Если, конечно, встанет на путь праведный, придет к раскаянию, к Добру и Богу...

Понятным становится и другое – отчего Лесков был до сих пор в таком жестоком загоне. Материалистическое, бездуховное сознание минувшей поры этого великого писателя просто не замечало – за ненадобностью...

15 августа

С утра поговорили с женой о реформах: застопорились полностью. Основные противоречия кризиса как были, так и остались. Нынешние акционерные общества – лишь видимость разгосударствления собственности: народ отстранен от управления и, понятно, от распределения. Единственно, что удалось добиться, так это относительного согласия, при-мирения.

Валя приметила:

– И то потому, что управленцы довольны, что реформы не идут...
Но ведь рыночные-то отношения надо продвигать! Иного выхода нет. Сейчас бы побыстрее облегчить бремя налогов. При такой наглой обираловке жить нельзя. Выжить можно, лишь обманывая сверхжадное государство... И свою совесть – усмехнулся бы Лесков.

*   *   *

С газетой дела пришли к развалу. Не можем выплатить компьютерщикам и типографии где-то с миллион рублей. На счет деньги поступают отвратительно. Да хоть бы и так, но только бы поступали... Набрав нужную сумму, стали рассчитываться с клиентами. 290 тысяч выслали Захарову (компьютерная фирма) – прошли. А днем раньше перечислили типографии – 510 тысяч. То есть, вроде бы, долг  покрыли. Но вышла ужасно неприглядная вещь. Мы заверяем директора типографии, что деньги перевели, а деньги... вернулись. Налоговая инспекция сняла инкассо с нас какой-то там налог (Боже, еще за что-то!!), который мы, вроде бы, не заплатили  с нашей зарплаты (но ведь зарплату мы не получаем уже с мая месяца!). Вернули деньги, и никто не соизволил поставить редкцию в известность. Какая  величайшая наглость и какое шариковское невежество! Ведь из-за этого хамства налоговой инспекции – нас теперь самих наглецами и болтунами считают: в типографии денег нет и нет, а мы клятвенно заверили, что выслали... Ну, как можно работать в таком государстве – жадном, невежественном, хамском, гнусном?!.. Кажется, уже всё вопиет о необходимости коренных перемен... Терпения нет никакого...

*   *   *

В труднейшее для себя время погадал по “Книге перемен”. Выпала 58 гексаграмма:
“Счастье уже на пути к вам, оно развеет нынешнее подавленное настроение. Эта гексаграмма имеет отношение ко всему, что связано с органами речи. (Надо думать, и литератруная, издательская деятельность? – Б. Е.). Не пренебрегайте добрым советом друга и остерегайтесь дурно отзываться об окружающих. Очень благоприятный период для всего, что касается пения и торговли. Не нервничайте по поводу того, что вы всё равно изменить не в силах. Сохраняйте спокойствие; счастье, удача уже на подходе...”
Что же? Перенос над пропастью? Спасет Вера?..

(Продолжение следует)