Сенкью, мистер Стекль!

Разбирая документы Бирюченского дворянского собрания, я натолкнулся на бумаги  о связи нашего края с далекой Аляской. Это оказалось столь интересно, что поиском утраченных связей я посвятил несколько лет. Так родилась эта маленькая повесть.
Кстати - 31 октября (18 по старому стию) исплняеся 143 года со дня продажи Аляски США.

«СЕНКьЮ , МИСТЕР СТЕКЛЬ!»

 Андреевский флаг свисал безжизненным мокрым полотнищем. Над архипелагом Александра шевелилась  низкая облачность. Стоял полный штиль, предбурье, и капитан парусно-парового шлюпа «Предприятие» граф Игнатьев приказал запустить машину. На обвисшие мокрые паруса скоро начала оседать угольная копоть, выталкиваемая котлом из узкой высокой трубы. Механики – пленённые в недавнюю Крымскую кампанию англичане – запустили машину на полную мощь: им не терпелось ступить на американский берег.
Граф Игнатьев застыл на мостике, стараясь не потерять фарватер. Бывалый мореход очень дорожил своим кораблем, ведь, в свое время, вместе с Отто Евстафьевичем Коцебу он хаживал вокруг света ещё на том, первом «Предпрятии», чье имя и унаследовал новый корабль.
Рейс был обычным, коммерческим. Зафрахтованный купцами Рябушинскими паровик шёл на Аляску за очередной партией пушнины. Среди пассажиров, кроме купеческого приказчика, плыли артисты труппы Иркутского театра, иеромонах Феофан, дюжина неведомых бритых искателей приключений с визгливыми девицами и семеро бородатых раскольников. Последние желали новой жизни в Русской Америке.
И уже совсем рядовым можно было бы считать это плавание, если бы не следовал этим бортом скромный казенный курьер, штабс-ротмистр Константин Мефодьевич Полупанов. Видели иногда мельком лишь его денщика, дюжего солдата Африкана, пробегавшего по палубе с громадным лужёным чайником. Пожалуй, даже капитан не знал о содержимом ротмистрского саквояжа, несмотря на предварительный досмотр. Иначе учтивость капитана вряд ли распространялась столь далеко, что он всякий раз приглашал офицера в свою каюту к столу. Впрочем, всегда безответно
Но если бы , в силу своей близости к Богу,  Иеромонах Феофил смог заглянуть в душу военного курьера Полупанова, то нашёл бы в ней смятение и упадок, ибо совсем не гордыней можно было объяснить скрытое поведение курьера. Ведь в саквояже, опечатанном и закрытом на висячий замок с секретом, были бумаги Канцелярии Его Императорского величества о продаже Русской Америки молодым и нахальным английским колонистам.
Константин Мефодьевич не был детально знаком с доверенной ему почтой, но, в целом, содержание её знал. Истинно русский патриот, он не мог понять царского поступка – нелепого на первый взгляд и похожего на оскорбление всех российских предпринимателей, обосновавшихся в Новом Свете. Курьер рад бы выбросить проклятый баул за борт, если бы не был послушным мидовским служащим. И чем ближе подходил паровик к Новоархангельску, тем явственнее вставала перед ротмистром недавняя картина посещения им родительского гнезда в селе Веселом, Воронежской губернии. Воспоминания эти хоть как-то смягчали угнетенное состояние курьера.

Б

Август минувшего, 1866 года, выдался погожим, спелым. В старом барском саду тупо стучали о травяной ковер краснобокие яблоки. Полосатый шмель, похожий на отцовский колпак, упрямо бился с улицы в стекло. Сам отец, отставной поручик Мефодий Власович, потчевал сына домашними наливками:
-Ужен и не чаяли увидеть тебя нынче, говорил он, раз за разом поправляя халат на узкой волосатой груди. – Дело за тобой государево, это понятно, да ведь и нас, стариков, забывать нельзя.
Только что переступивший родительский порог. Константин слабо оправдывался, враз разомлев от пыльной дороги, жары и материнских пирогов. Он пока не сказал, что отпуску имеет всего три дня, ч впереди у него длинная дрога через океан. Не хотел с порога огорчать стариков. Видел, что дома так не сладко – хозяйство хирело, постройки рушились:
-Крестьяне наши, Костя, уходят. Вместе с землей уходят. Вот намедни и садовник клин чернозёма выкупил, некому теперь за деревьями приглядывать. Как дал государь людишкам волю, так и пошёл разброд в хозяйстве. Осталось у меня на барщине два десятка временнообязанных крестьян, да и е копят деньжата на выкуп своих наделов.
-Воротился бы ты, сынок, домой насовсем, - просительно сказала мать, ставя на стол вазу с яблоками и поддерживая разговор.
-Не встревай, Ольга Петровна! – старый барин заметил усталость сына и закончил: -Костина судьба на государственной стезе. Отдохни. Сын, а завтра нанесем визит в дворянское собрание.
…Визит этот был обставлен пышно! Ещё бы! Не всякому уезду дано похвастаться своим человеком при особе Государя императора. По случаю приезда Константина Мефодьевича в собрание съехали все дворяне с женами. Встречу провели в зале городской гимназии при стечении почётных граждан, гласных думы, земской интеллигенции. Наш герой даже несколько опешил от такой встречи. Он был посажен за стол президиума на фоне трехцветного знамени и целый час слушал выступления земляков-дворян, просивших его донести до монарха рассказ об их заботах из-за освобождения крестьян. О том. Что нужно строить новую земскую больницу, что…
«Уездные заботы, - с печалью думал про себя Константин Мефодьевич. –Да знали бы земляки, о чем боль голова у императора! Турки вн опять шевелятся, социалисты какие-т объявились, англичане грабят Русскую Америку…До уездной ли библиотеки тут, когда сами же помещики тянут с продажей земли крестьянам, и от этого вспыхивают крестьянские бунты».
Но ничего этого не сказал землякам. Он лишь поблагодарил их за гостеприимство и пообещал все их заботы донести до высокого начальства.
Откланиваясь при расставании, Константин Мефодьевич вынужден был задержаться по просьбе рослого сухого человека с бородкой и в пенсне, который представился учителем естествознания уездного училища:
-Сенатский регистратор Петр Петрович Ельчанинов, имею честь… Я слышал, вы в скором времени будете в Северной Америке. Не сочли бы вы за труд доставить нам чучело песца с Аляски? Я понимаю. – заторопился учитель, заметив нетерпение офицера, - что это сопряжено с неудобствами. Но ведь многие наши земляки уже помогли кабинету естествознания. Вице – адмирал Филипп Кононович Юдин доставил гагару, действительный член Императорской академии наук Акинфий Елисеевич Азаров пополнил нашу коллекцию чучелами питона и кобры. Перечень не мал, уверяю вас, а вот из за Полярного круга ничего нет.
-Хорошо, хорошо, - легко согласился Полупанов, - с первой же оказией я перешлю вам песца, коли сам не смогу привести.
-Премного благодарен! – учитель поклонился, едва не переломившись…
Дома расплакалась матушка, провожая в дорогу, а отец положил в коляску к ногам денщика дорожный саквояж:
-Береги барина, прохвост, потчуй его в дороге сытно и в меру. С Богом!

В

«Стоя в Миннесоте и обращая взор к Северо-Западу, я вижу русского, который озабочен строительством гаваней, поселений и укреплений на оконечности этого континента как аванпостов Санкт-Петербурга, и я могу сказать: «Продолжай строительство аванпостов вдоль всего побережья и даже до ледовитого океана – они тем не менее станут аванпостами моей собственной страны, монументами цивилизации Соединенных Штатов на Северо-Западе». Константин Мефодьевич вспомнил сейчас эти слова дипломата из Вашингтона Вильяма Стюарда, произнесенные им еще пяьть лет назад на приеме у Президента при вручении верительных грамот русским послом Эдуардом Стеклем. Тогда откровенные притязания американцев на Аляску явно покоробили российских дипломатов. Сегодня же всё изменилось
Полупанов знал, что сделка уже совершилась. Лишь в 7 миллионов 200 тысяч долларов обошлась она Штатам. Россия же потеряла несоизмеримо больше. Но и сейчас ещё многочисленное население русских фортов и факторий не знает об этой сделке, а ведь все подданные Российское империи подлежат эвакуации уже в этом году.
Константин Мефодьевич понимал что рано или поздно Аляску Вашингтон попытался бы оттяпать у России. Но, как он думал – если и продавать, то не за такую же смехотворную цену! И себя, дипломатического курьера, он нынче почитал за откровенного предателя интересов Родины. И от этого не хотел показываться на людях. Избегал встреч с капитаном.
И ещё он знал, что нынешний рейс «Предприятия» - последний коммерческий рейс россиян в свои владения. Аляска продана со всем движимым и недвижимым имуществом и е запасы пушнины, что скопились на складах и в факториях, тоже отошли новых хозяевам края. Иссякла река мягкого золота, целых 125 лет обильно и без сбоев пополнявшая казну Российской империи.
А года два назад земляк Константина Мефодьевича, из бирючан, промысловик Сазон Чернобровкин донёс губернатору Русской Америки Дмитрию Петровичу Максутову о богатых золотых россыпях и жилах в отрогах Аляскинского хребта. Строго-настрого запретил вельможа распространять сведения об этом, а само сообщение нарочным курьером отправил в Петербург. И пока лежащее втуне несметное сокровище тоже отходило теперь к Соединённым Штатам. Да мало ли чего получали американцы по этой сделке! А главное – терялась частица русской души, частица могущества державы. Уходила целая эпоха российской истории, и в могильную её яму в числе первых принуждён был бросить ком аляскинской земли Константин Полупанов.
…На виду Новоархангельска туман рассеялся. И город выплыл, как Китеж из небытия. С десяток парусников покачивались в гавани. Вдоль неровных улочек на задворках кипела зелень, бабы полоскали белье на помостках. Изредка, словно нехотя, вякал соборный колокол.
Стоял Петровский пост. Но над трубами домов пластались дымы – хозяйки готовили свои постные обеды.
«Предприятие», никем не встреченное, прткнулось к причалу, несклько раз выдохнуло из трубы дым и притихло. Ухнули в воду якоря. Неторпливые портовые рабочие перекинули на борт трап, и все многочисленное население парохода ступило на берег. На борту остались пятеро англичан-механиков под охраной лопоухого конопатого солдата с плоскоствольным ружьем.
Пока Полупанов проходил шатким мостком на берег. Африкан уже успел найти подводу. Подпрыгивая на нервностях, крестьянская телега с разбойного вида мужиком скоро мчала чиновника к городскому почтамту.
Солнце окончательно распеленалось, согнав ошметки туч за сопки. Засиял недалекий океан, но стоило лишь офицеру отвернуть от воды, как ему тут же показалось, что он очутился в родном городе. Те же дома под гремящими железными крышами купеческих гнезд. Те же неопределенного вида бродячие собаки на улицах. Длинные лавки у заборов с сидящими на них бабами в расписных понёвах. И даже слюнявый дурак на соборном крыльце очень напоминал знамениго бирюченского Фильку- вещуна.
Матушка-Расея!
Почтмейстер Гаврилов был непреклонен. Застегнувши сюртук на все пуговицы, он разглаживал свою раздвоенную бороду и вердил, словно заученное:
-Без ведома его высокопревосходительства господина губернатора запускать телеграфную машину не смею.
-Ну так пошлите за губернатором!
Послали. Благо – губернаторский дом в минуте хотьбы. И , пока ждали вельможного разрешения, Полупанов с интересом изучал телеграфный аппарат. Блестевший медью и лакированным дубом. Он внушал уважение. Однако было сомнительно, чтобы посредством него можно было говорить с Вашингтоном и Санкт-Петербургом.
-Можно, -подтвердил Гаврилов и почему-то перекрестился: - Господин Стекль уже два справлялся о вашем прибытии.
-Так какого же рожна вам еще надобно, если сам посланник спрашивал?
-без ведома его высокопревосходительства, господина губернатора, не велено. – опять уныло затягивал почтмейстер.
Наконец посыльный воротился.
-Сейчас сами изволят, - запыхавшись, сообщил он. Гаврилов выставил посыльного за дверь, подвинул к столу высокое кресло с дубовыми подлокотниками и сдул с него пыль.
Дмитрий Петрович Максутов пожаловал в домашней одежде, без андреевской ленты. Невысокий, среднего телосложения, он был быстр в движениях, разговорчив.:
- С чем пожаловали, сударь? Признаться, не могу понять того интереса, с которым посланник домогается вашего приплытия. Уж не новые ли льготы жалует нам государь император?
Воспрошая это, губернатор взгромоздился в кресло и велел Гаврилову:
-Готовьтесь телеграфировать посланнику в Вашингтон.
… и вдруг Константин Мефодьевич понял, что губернатор не знает совершенно ничего о продаже Аляски. И ему стало невероятно жалко этого уже далеко не молодого человека, вложившего в некогда дикий край душу и здоровье. Это он способствовал закладке новых поселений и возведению церквей, он с архиереем приводил в православие местные народцы, и теперь по стойбищам и кочевьям все чаще можно слышать русскую речь и найти малышей с русскими именами. Курьеру стало жалко жену губернатор, принцессу Марию, которая на этой земле стала супругой и матерью. Ведь для из детей Аляска – уже Родина!
И ещё. Полупанова ожгло сознание собственной вины перед сотнями застигнутых врасплох русских промышленников с их многочисленными домочадцами. Как-то внутренне сжавшись, он передал узкий голубой пакет из баула губернатору.
Привычным жестом, с добродушным выражением лица, Максутов взломал печати. В это время чахоточный телеграфист открыл крышку аппарата и сел на ключ. Электричество тоненько звякнуло на контактах – связь работала устойчиво.
Максутов развернул лист, и глаза его побежали по белому полю. Он прочёл текст раз, другой…МИ вдруг, словно увянув, начал шарить рукой у бедра и сползать с кресла. Гаврилов испуганно подхватил губернатора под мышки и гаркнул Полупанову:
-Воды, ротмистр!
Телеграфист оказался расторопнее, он и влил в почерневшие губы вельможи жидкость из глиняной плошки. Максутов пришёл в себя, угрюмо занял прежнее положение:
- Я ведь мог вас сейчас запросто застрелить, господин Полупанов, кабы был при мундире с пистолетом… Вы уж простите старика, но для меня сей императорский Указ равен приговору. Не мыслю жизни вне Аляски. Это же профанация - отдавать за бесценок сказочно богатый край!... Впрочем – на всё монаршая воля. Телеграфист! Делайте свое дело. Добивайте старика губернатора.
Ключ равнодушно застучал, телеграмма в Вашингтон шла при траурном молчании собравшихся. Наконец тест депеши ушел по адресу. И через минуту завертелся обратный барабан с белой лентой.
«Максутову. Готовьтесь спуску Российского флага 18 октября сего 1867 года. Стекль», - прочел телеграфист и подал ленту губернатору. Невидящим взглядом обведя комнату, Максутов прошептал: «…спуску Российского флага…». Добавив ещё что-то, он внезапно собрался и твердо заговорил:
-Сейчас конец мая. Сроку нам – четыре месяца. За это время надо собрать наших людей со всей Аляски, зафрахтовать судна для эвакуации. Господин Полупранов, вы можете следовать дальше в Вашингтон, а можете остаться тут в качестве моего чиновника по особым поручениям.
- Я остаюсь, - легко согласился офицер.
-Тогда сегодня же извольте отбыть на материковую часть и снять наших людей с промыслов по Юкону, Каюкуку, опечатайте с полной описью склады и лабазы и всё это по акту передайте американской администрации. В вашем распоряжении парусник «Якутъ». Возьмите дюжину казаков – и действуйте. К концу сентября жду вас в Новоархангельске.

Г

И уже в этот же день штабс-ротмистр вновь качался на морской волне. Попутный южный ветер торопил корабль, казаки на палубе резались в кости. Африкан пришивал погоны на совеем мундире: в канцелярии губернатора был к их приплытию приказ о производстве нижних чинов, в котором значилось, что «рядовой Африкан Мокеев Букатов производится чином в младшие урядники». По такому случаю разошедшимся за игрой служивым он выставил полужбан рому.
Константин Мефодьевич в каюте елозил с капитаном карандашами по карте. Капитан, вояка с обожженной щекой, совсем недавно участвовал в обороне Петропавловска –на- Камчатке. Он говорил, указывая на устье Юкона:
-Дальше залива поднимусь всего версты на три. Осадка у «Якута» высокая, морская. А в конце августа ждать вас буду в заливе Коцебу
( пусть земля будет пухом Отто Евстафьевичу).
Капитан перекрестился и понюхал табаку в расписной миниатюрной шкатулке моржовой кости.
Полупанов согласно кивнул головой. А про себя прикинул, чо управиться в три месяца с эвакуацией территории, равной Франции, Англии и Испании, вместе взятым, буде ой как непросто! Но капитану сказал:
-На том спасибо. Главное – в срок будьте в условленном месте.
… К Юкону поднимались несколько дней. На всем побережье бушевала зелень. Громадный безлюдный край проплывал за бортом. В проливе у острова Унимак увидели грандиозный лесной пожар. На берегу у кромки воды суетились алеуты, призывно махали руками. Но корабль к берегу не пристал: забрать всех погорельцев было невозможно, да и время торопило.
Из-за недостатка времени решили выходить на берег у первой же русской фактории, в заливе у устья реки Кускоккуим. Начальник фактории, пехотный капитан Устинов, принял радушно, но разразился страшным матом, когда узнал причину экспедиции Полупанова. Он наотрез отказался дать ей коней для поездки вглубь материка:
-Бери собак! – зло сказал капитан и захлопнул за собой дверь контры. Через десять минут из окошка её вылетела пустая бутылка, а за нею и хриплая песня:
-Нынче времечко военно,
От покоя удаленно,
С предводителем таким
Воевать всегда хотим!
Старый вояка глушил в вине державное предательство. Н уже на следующей фактории, в ста двадцоти верстах по реке, Полупанов получил и коней. И повозки. И началось печальнее продвижение по краю. Весть о продаже Аляски повсюду воспринималась враждебно. Колонисты снимались с обжитых мест и направлялись в путь, в залив Коцебу, к вместительному «Якуту».
В самом сердце Аляскинского хребта Полупанов и Африкан отклонились от маршрута каравана и подались прямо на север. Еле приметная тропка была столь непригодна для движения, что коней целыми верстами приходилось вести в поводу. Офицер махнул рукой на карту и ориентировался лишь по вершинам сопок. Он ни разу не ходил этой дорогой , но по рассказам того, к кому теперь торопился, узнавал путь.
Через сутки миновали окруженный отсроверхими лиственницами форт Николаевский. Всполохнутые известием Полупанова, николаевцы тоже начали собираться к исходу.
Ещё несколько суток двигались офицер и денщик и наконец вышли на берег студеной, до синевы прозрачной реки. Она была столь чиста, что в воде легко различались крупные рыбины, стоящие под камнями и мерцали загадочные блестки.. Всего десяток шагов сделал по её каменистому дну Африкан, и выхватил крупный золотой самородок. Солдат было увлекся, но офицер не велел. Путь ещё не закончен.
Ещё два дня пробирались через завалы и заломы и вышли к крошечному поселению из трех рубленых изб, лабаза да часовенки. Посередине поляны, на высоченном шесте . едва шевелился российский флаг.
Громадный дымчатый пес яростно кинулся на пришельцев. На лай из крайней избы вышел до бровей заросший дюжий дядька. Он приставил ладонь ко лбу и долг разглядывал всадников:
-Никак – Константин Мефодьевич? Да уймись ты, Каин – свои ведь!
Каин виновато тявкнул и завертел хвостом. Хозяин обнял офицера, коротко кивнул денщику. Коней отвел под навес. Гостей пропустил перед собой в избу.
Это была заимка, на которой уже почти двадцать лет жил земляк Полупанова, некогда бирючеснкий аптекарь Сазон Чернобровкин. Дворянин, умница, после смерти жены он отказался от света и ушёл в монахи. Десять лет скитался он от пустыни к пустыни, пока не оказался на Аляске. Знание фармакологии помогло ему оценить северные природные богатства, и Сазон окончательно осел здесь. На многие сотни верст. Как лекарь, пользовал он больных и за все эти годы так и не побывал в родных местах. И лишь шесть лет назад в Новоархангельске случайно встретился с земляком, тогда ещё корнетом Полупановым. Сазон к тому времени вернулся в свет и первым сообщил земляку , а заодно и губернатору, об истинном сокровище края – золоте.
И теперь, утоляя голод на новости, он забрасывал земляка вопрсами, сокрушался печальным вестям. Потом перешли на новоархангельские дела, а Константин Мефодьевич все никак не решался вставить в разговор главное слов. И когда наконец, произнёс: «Аляска продана», Сазон споткнулся на половине своей фразы, покрутил косматой головой и упал на лавку.
-Так что, Сазон Евсеевич, собирайтесь с нами: корабль ждет.
Сазон ничего не ответил и принялся угрюмо накрывать на стол. Помогала ему смуглая женщина, молчаливая расторопная:
-Жена, - коротко пояснил Сазон. – В прошлом году напали на заимку индейцы. Ну, пожгли малость, пограбили. Меня подстрелили. Кинули в сарай, а ухаживать за мной её оставили, Павлинку. Конечно, у них её иначе величали, да я сам окрестил её , однако. И обвенчал с собой заодно. Сынок вот у нас, Павел. Спит в зыбке, пострел.
В этот день больше не разговаривали. Но утром. Когда Константин Мефодьевич вышел на поляну размяться, к изумлению своему увидел на флагштоке звездно-полосатый флаг.
-Быстро же ты веру сменил, - упрекнул он Сазона.
-Не веру, - сурово поправил земляк, - всего лишь флаг. Ну – куда я со своей Павлинкой? Она ведь до сих пор слова русского не заучила. А Павлуша? .. Выращу из него старателя, однако.
Делать на заимке было больше нечего. Когда уже оседлали коней, Сазон вынес шкуру изумительного голубого песца:
-Прими в память, Мефодьевич. Не поминайте меня лихом на Святой Руси. А я ту молиться стану за вас со всем вашим потомством.
Грустно было расставание. И весь путь до соединения с основной экспедицией Полупанов молчал. И утешением ему от случившегося был лишь голубой песец, которого офицер решил непременно подарить чудоковатому учителю естествознания.
Расшатанный и скрипучий «Якутъ» , перегруженный сверх всякой меры, 16 октября бросил якорь на виду у Новоархангельска. Обожженный солнцем Полупанов поспел к сроку. Все, кто решили вернуться из колонию в Россию, были налицо. Еще немалое количество судов прибывало в русскую столицу Аляски на вспомогательных судах.
Русский посланник в САСШ (Северо-Американские Соединенные Штаты – так тогда называлась страна) Эдуард Стекль радушно расцеловался с Полупановым:
-Верите ли – все очи проглядел, вас дожидаючи здесь,. в Ситке?
-Где-где ? не понял Полупанов.
-А, - махнул рукой посланник, - это Новоархангельск так именуестя на американский манер.
-Быстро они себя хозяевами почувствовали!
-Да уж, - согласился Стекль, - И гарнизон свой уже разместили в городе. Такое отребье, доложу я вам!...И губернатора своего уже назначили. А послезавтра вступят в полное владение Аляской.
… И вот оно пришло – 18 октября 1867 года. У флагштока на городской площади лицом к лицу выстроились два гарнизона солдат. Невдалеке, на дощатом помосте поддерживая под руку бледную принцессу Марию, стоит русский губернатор Максутов. Рядом в кресле, пыхтя сигарой, ерзает новый американский губернатор. Прочувствованно, со слезой, речь держи государственный секретарь САСШ Вильям Стюард:
-Перед лицом истории я говорю: Аляска попала в хорошие руки. И смею надеяться, что продажа её Россией не осложнит, а лишь укрепит отношения между двумя великими мировыми державами. И сейчас, в эту историческую мину, я говорю доброе слово человеку, преуспевшему в этой операции. Этот человек – посланник Российского императора Эдуард Стекль. Сенкью, мистер Стекль! Спасибо за Аляску!
Грохнули русские6 пушки. Начальник Новоархангельского гарнизона подошел к мачте и потянул шнур. Дрогнув, трехцветный флаг медленно поплыл вниз. Соборный хор начал торжественное пение. Солдаты опустились на колено и сняли головные уборы.
Миг – и стройный, чуть развязный начальник американского гарнизона Ситки взметнул в небо звездно-полосатое полотнище. Винчестеры американских солдат трижды кашлянули салютом.
Максутов смахнул слезу и открыл крышку карманных часов.
Часы стояли.
Россияне потянулись к пристани. Но уже через пару минут американские военные начали в открытую грабить их багаж. Русские схватились за ружья. И тогда новый губернатор Аляски выплюнул сигару:
-Пусть убираются без помех, - велел он адъютанту, и тот не без труда установил порядок. Погрузка на суда прошла относительно спокойно. И долго еще не пожелавшие возвращаться на Родину русские махали с берега паками во след уходящим на запад судам под Андреескими флагами.
И на м самом пароходе «Предприятие» возвращались в Петербург Стекль и Полупанов. Посланник. Сложивший свои полномочия в Вашингтоне, спешил за новым назначением. Своему бывшему помощнику он теперь говорил:
-Вы ещё молоды, Константин Мефодьевич и ожидает вас блестящее будущее. Аттестацию я представлю. А пока заедьте в отпуск, к батюшке – отпуск вы вполне заслужили.
Они стояли на верхней палубе и смотрели на спокойное море, редкий каприз погоды для этого времени года. А внизу прямо под ними из иллюминатора доносилась песня:
-С предводителем таким,
Воевать всегда хотим.
За его добры дела
Прокричим ему «Ура!»
Это пьяный капитан Устинов заливал горе. И летела из иллюминатора в океан очередная бутылка из под виски с пестрой американской наклейкой.

Д

Лопались на яблонях почки, сады вспыхивали жизнеутвержающим весенним светом. Согбенный батюшка угрюмо встретил у крыльца бричку с сыном, молча впереди него прошел в кабинет. Сын недоуменно уставился на отца:
-Или ты не рад мне,. батюшка?
Старый барин молча сунул руку в ящик бюро и достал затертую газету:
-Читай, - сунул в руки.
Константин Мефодьевич развернул еще прошлогодний номер «Воронежских губернских ведомостей» «Богатейшая провинция Аляска продана Северо-Американским Штатам за символическую цену. К сему прискорбному акту причастен немец, посланник, действительный статский советник Стекль. Бумаги о продаже Аляски доставлены были в Новоархангельск ротмистором Константином Полупановым. Губернатор Аляски Максутов обратился к Е.И,В. жалобой на самовольные действия и происки Стекля, проведшего эту сделку в обход царского двора. Будем молить Бога , чтобы Государь не оставил святую российскую землю на поругание».
-И что из этого? – не понял Константин Мефодьевич.
-А то!, - взвился отец и выхватил газету, - Мне теперь т позора носу высунуть нельзя. Со мной соседи не здороваются! И имени свое я уже продал княгине Юсуповой – съедем с матушкой в Курск, к твоему старшему брату. Он пока родиной не торгует. И тебе советую сей же час отправляться восвояси.
Сунулась было мать защитить сына, но старый барин так прицыкнул на неё, что Ольга Петровна поспешно скрылась.
Константин Мефодьевич со злостью впрыгнул в бричку:
-Гони в уезд! – велел Африкану.
И надо же было случиться, что угодил как раз на заседание городской думы! Н едва лишь ротмистр вошел в залу и поприветствовал гласных , как те гуськом потянулись мимо него к выходу. Земляки не признавали Константина Мефодьевича за своего! Офицер попытался было объясниться с городским головой, но т лишь сомкнул пухлые руки за спиной и поспешил скрыться.
Удивил и учитель Ельчанинов. Сухо поздоровавшись с ротмистром, он отказался принять шкуру песца. Дескать, у них уже есть чучел из Сибири, ничуть не хуже.
Константин Мефодьевич махнул на все рукой и зашагал по улице, перекинув песца через плечо. Шел он, не зная куда, и скоро оказался у городского собора. На крыльце храма дремал нищий Филька-вещун. При виде офицера он шевельнулся и заверещал на всю площадь:
-Будь ты проклят, Каин! Да падет гнев Господен на твое волосатее темя!
Константин Мефодьевич молча накинул на плечи нищего своего великолепного песца и ступил под своды храма. Молился истово и долго, и отбыл в столицу, так не заглянув больше к родителям.
Уже ближе к вечеру Африкан обернулся с козел к барину и с сожалением сказал, не глядя потянув коней кнутом:
-А зря я, вашбродь, не остался на заимке у того медведя Сазона Чернобровкина!
«Я тоже зря не стался» - подумал офицер изадремал.
-Но, милыя! – гаркнул Африкан. Кони припустили, оставляя позади версты необозримой империи, еще недавно чуть не опоясовавшей мир.