Светопреставление. Историческая эпопея

                Незабвенным учителям:
                Андрею Белому,
                Алексею Николаевичу Толстому,
                Клеменсу Марии Брентано
                и Валентину Пикулю
                посвящает автор эту книгу

 ПРОЛОГ

 Рвалась связь времен.
 Куры кричали петухами.
 Немец смотрел в трубу на солнце и видел там темные пятна.
 Появилась новая страшная секта: носили портки навыворот, смущали умы.
 Горел первопрестольный град.
 Скакали, как оглашенные, пожарные на бочке: свист, гогот…
 Попы-расстриги сверкали глазами, скалили зубы из-под цыганских черных усов:
 -Ждите, - говорили, - скоро САМ  препожалует – ликом светел,
 в руке сабля, через плечо кавалерия!
 Бежал юродивый, блекотал козлом, тряс прошлогодними репьями в волосах.
 На чугунке страшно гудела машина: У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у…..!

 Глава 1

 В дыму и в чаду, вскоре, однако - прояснение вышло.
 Будошники закричали; проскакала-процокала копытами гривастых
 битюгов казачья сотня; прошел с музыкой полк солдат; покатилися пушки.
 
 На площадях читали манифест:
 «… Поелику предвидится божественное светопреставление ... параграфов уложения ... монаршим соизволением ... Всем выходит воля!
 И не только одним сословиям, но и иным».

 Заёкали сердца.
 Забухали барабаны.
 Грозным посвистом ответили флейты.

 Глава 2

 Вышел Кузьма Егорыч за ворота.
 - Стой! Стой! -  закричал страшно пробегавшему мимо мастеровому.
 - Куда народ валит!?
 - Воля! – крикнул на бегу мастеровой, - Воля всем вышла! Ослабажденье всеобчее!
 - Как, воля? – засомневался Кузьма Егорыч. – По какому случаю?
 - По случаю БАЖЕСТВЕННАВА СВЕТАПРЕДСТАВЛЕНИЯ!
 Бухнула пушка сто один раз.
 Заплакал Кузьма Егорыч, махнул рукой, пошел в кабак.

 Глава 3

 Встал багровый закат.
 Проснулся Кузьма Егорыч. Рявкнул.
 Вбежал мальчишка в холщевой рубашке, вытер подолом сопли.
 - Чево изволите?
 - Квасу подай. Чево зубы то скалишь? Дам вот в зубы то.
 Пил ледяной квас. В животе бурчало.
 - Ишь моду завел: зубы скалить.
 
Пронеслось по дому, по углам-закоулкам тихим шелестом:
 - Проснуться изволили. Гневен.
 - Охо-хо-хо-хо! Скушно.
 Веселились вчера с гостиннодворцами, купцами-гильдейцами. Дым, кураж.
 Чиновника какого то обрили, музыканту Даниле голову хреном мазали.
 Девка какая то паскудная кричала: - Хамы! Я мадемуазель де Лузиньян!
 И ее в окошко выкинули. Даром, что кабак в полуподвале.
 
 - Митка! Митька-а-а-а-а-а! Ирод окаянный! Где ты есть?!
 - Чево? (явился, рыжая бестия).
 - Што нынче на дворе – вечер, али утро?
 Хмыкнул Митька, сощурился.
 - С утра вчер был!
 - С утра! Вечер! – эх, Митька, Митька – драть тебя некому…

 Глава 4

 На плацу генерал стоял.
 Михайло Алексеевич звать его, Белосельский по фамилии.
 Стал Михайло Алексеевич речь держать:
 - Солдаты! Не думайте, что, коли воля нынче проистекла, то экзерциции и вахт-парады воинские отменяются!
 Ибо армия – оплот государства.
 А оный незыблем пребывать обязан!
 Но в задних рядах засмеялись нехорошо, сомнительно.
 Ибо сказано: - Не только одним сословиям, НО И ИНЫМ.

 Глава 5

 Прискакал ротмистр фон Курц, привез повеление Михайле Алексеевичу: ехать ему в Обдорск воеводою.
 И печать стоит.  И подпись.
 Заплакал старый генерал, поник седою головой.
 - Братцы, - сказал, - солдатушки! - Ни я ли вас учил ноги уставно подымать, артикулы мушкетом выкидывать, исправно цареву службу справлять?!
 Но слезы отер красным обшлагом, повернулся на каблуках на северо-восток и скомандовал себе: - Шаго-о-ом! Марш!
 Зашагал в Обдорск.
 Ускакал ротмистр фон Курц.
 Тряслися серебряные аксельбанты.

 Глава 6

 И было это вечером в пятницу.
 А самые то чудеса начались утром в субботу.
 Парикмахер Григорий Аверьянов, из Парижа и Лондона, с дипломом первой степени, бывший Его Величества Короля Английского и Курфюрста Ганноверского Лейб-Цирюльник, сидя в своей лавке ждал посетителей.
 
 Но, поскольку в связи с предстоящими катаклизмами, никто из обывателей ни стричься, ни бриться не хотел, Аверьянов, сидя в оной же лавке, задремал.
 В один час двадцать минут пополудни он внезапно был разбужен страшным ударом в дверь. (Дверь вылетела из петель – закачалась вывеска «И КРОВЬ ОТВОРЯЮТЪ»).
 
 На пороге стоял САМ.
 Как и предсказывали попы-расстриги, САМ  был ликом светел, держал в руке саблю, через плечо имел муаровую кавалерию.
 И в камергерский мундир был облачен он.

 Глава 7

 Некто Иоганн Альбрехт Венцеслаус фон Матрикуль, ревельский барон, был человек представительный: имел мызу, дом на Вышгороде и мундир гвардейский королевства польского.
 Кроме того, он имел лошадь, пуделя и парик, мукой пудреный.
 Обладая такими достоинствами, он был принят даже у графа (того …, ну как его?)
 И являлся на балы.
 
 На балу же произошел с ним казус.
 Одна из дам красивейших, княгиня N* уронила на паркет, воском до зеркального блеска натертый, конверт розовый, духами благоухающий.
 Барон фон Матрикуль будучи человеком, до некоторой степени, тонким, тот конвертик поднял и княгине изящно преподнес.
 
 Однако, к немалому баронову изумлению, княгиня, побледнев и, почему то, к князю N* обратившись, воскликнула:
 - Ах, барон, Вы ошиблись! Это письмо не мое!
 Но барон, честный, как всякий остзейский барон, и даже – высоких принципов, стал настаивать.
 Лицо же князя N*, тем временем, покрывалось пятнами.
 Грубо вырвал он конверт из рук барона, выхватил листок и прочел:«Darling Elise, целую твои руки. Жду ответа, как соловей лета! Твой до гроба, Альфред де Соскин».
 Князь был изумлен, ибо княгиню звали не Elise, а Sophie.

 Глава 8

 Спит Кузьма Егорыч и видит сон.
 Будто он не Кузьма Егорыч, купец гильдейский, а Президент Бурмистерской Палаты.
 На груди его – золотая цепь, на голове – белый парик завитой, на ногах – золотые башмаки.
 И в красном он кафтане.
 
 И будто сидит он на собственной свадьбе с девицей Вилкиной.
 Девица же Вилкина – дочь миллионщика Вилкина, провиантского подрядчика.
 Пьет Кузьма Егорыч вина заморские, есть пряники тульские - печатные, из самого Парижа с фельдегерем присланные.
 - Горько! Горько! – гости кричат.
 Вытирает губы Кузьма Егорыч, поворачивается к невесте.
 Глядь, а намест ее (тьфу, бесовское наваждение!) Митька сидит.
 В платье белом, в фате подвенечной и с регалиями.
 
 Плюнул Кузьма Егорыч, перекрестился.
 Глядь, а рядом уж не Митька, а такое, что и вымолвить совестно.
 Само страшное, мерзкое.
 В руках – шарманка.
 Шарманка заныла, гитара затенькала:

 - Wenn ich ein bettelman war
 Kam ich zu dir
 Sah dich bittend an
 Was gabst du mir?

 - Если бы я был нищим
 Я пришел бы к тебе
 И у тебя спросил бы
 Что ты дашь мне?

 - Der pfennig hilf mir nicht
 Nimmt ihr zuruck
 Goldner als goldner glanzt
 Allein dein blick.

 - Деньги мне не помогут
 Возьми-ка их назад
 Лучше подари мне
 Свой ласковый взгляд.

 В тоске оглядывается Кузьма Егорыч, ищет глазами иконостас, а оно знай на шарманке наяривает.
 - Кто ты? – спрашивает Кузьма Егорыч.
 И, под переборы гитарные, оно отвечает:
 - Я, вить, невеста твоя. Али не признал?
 Обомлел Кузьма Егорыч.
 И проснулся.

 Глава 9

 Митька на лавке сопит.
 В окошке – темень.
 А за дверью (мать честная …, страсти то!) кто то шевелится, повизгивает.
 Кузьма Егорыч заскучал животом, громко затосковал:
 - Оно. Дожидается.
 Гром ударил – ливень по листьям.
 Молния ударила в крыльцо.

 Глава 10

 Настежь двери и … встало в дверях!
 Ножкой шаркнуло.- Шикукин, Иоанн Леопольдович, надворный советник.
 Из-за плеча, из ливня и в молний свете – карло возник:
 Из одного кармана огурец соленый торчит, из другого – помидор.   
 - На-ко ся, огурчик пожуй!

 Глава 11

 Шикукин, на черный фрак (или: цвета наваринского пламени – с дымом?) рассолом капая, подмигивал фамильярно, целоваться лез, гыкал страшно, как из бочки.
 - Я, вить, - в откровенность пустился, – собственно, турецко-подданный.
 Фамилия моя – Шикук, а «ин», мне для руссицизма приставили.
 И дай ты мне, друг любезный, двести рублей …
 Будто из ничего бумага появилась.
 Как во сне, отслюнявил Кузьма Егорыч ассиганации.
 
 Тут грохнуло что то, и исчез Шикук.
 Повертел Кузьма Егорыч бумагу:«Обязуюсь вернуть подателю сего двести рублей, взятые мною на нужды охранного дела.»
 И подпись стоит (неразборчиво).
 И печать с орлом.

 Глава 12

 В зеркало глянувши, лондонский и парижский парикмахер Аверьянов, обнаружил у себя за спиной некоего господина.
 - Шикукин, тайный советник, - представился господин.
 - Позвольте справиться, не вы ли будете барон фон Матрикуль, эстляндский помещик?
 - Нет-с, я парикмахер Аверьянов, из мещан Тамбовской губернии.
 - А как же, по паспорту, вы – Бомбовский, известный социалист? Вот и в виде на жительство у вас написано: «Приехал из Брюсселя с целью убить генерала Белосельского посредством подорвания бомбою».

 - Только, должен вам сказать, генерала Белосельского в столицах нет.
 Он в Обдорске - воеводою.  Обдорск же  в нижнем течении Оби.
 - Но кто вы?! – с отчаяньем в голосе воскликнул парикмахер. 
 – Как вы узнали, что я не Аверьянов, а Жорж Бомбовский?!
 Вы, наверное, из 3-го отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии?!
 Да, это я убил камергера Соскина, чтобы в его мундире перебраться через границу!
 В его кармане я нашел письмо, и, как благородный человек, передал его по адресу! (правда, для этого мне пришлось убить  барона фон Матрикуля!).
 Под его видом я проник в дом графа (того …, ну как его)!
 Да, это я убил парикмахера Аверьянова и замаскировался под него!
 Но я дорого продам свою жизнь!
 
 И он схватил остро отточенные ножницы.

 - Успокойтесь, - тихо произнес Шикук и медленно растаял в воздухе.
 - Запомни сегодняшнее число!
 - А какое сегодня число?
 - Год 2 500 003, януария 87 числа!
 Исчез Шикук.
 Не Шикук, - просто Кукиш.

 ЭПИЛОГ

 Вот так провалился задуманный социалистами-революционерами теракт против генерала Белосельского.
 
 В данном случае русская политическая полиция оказалась на высоте.
 Но зададимся вопросом, что изменила бы казнь одного генерала-усмирителя в общей картине бытия самодержавной империи?
 На место одного сатрапа приходит другой …  И все.
 Нет, индивидуальный террор – не решение проблемы.
 Оторванные от народа герои-одиночки типа Бомбовского (Кстати, прототипом его послужило реальное лицо - эсэр Моисей Бомбович) -  не способны изменить ход истории.
 Как бы высоки ни были их помыслы, их путь – путь усыпанный напрасными жертвами.
 
 Автор далек от оправдания таких пауков-кровососов на теле трудового народа, как помещик Матрикуль или камергер Соскин.
 Но вспомним и скромного парикмахера Аверьянова, ликвидированного Бомбовским в конспиративных целях.
 
 Нет, не за героями-одиночками будущее! Мы то с Вами, Любезный Читатель, знаем это!
 Еще на миг приподнимем Подол Истории, чтобы узнать, чем закончился этот захватывающий роман.

 Итак:

 Генерал Белосельский вызван из Обдорска и назначен камер-юнкером.
 Кузьма Егорыч Калабашкин женился на девице Вилкиной.
 Жорж Бомбовский кончил трагически.
 Не вынеся душевного потрясения на балу, когда он по ошибке передал письмо княгине N*, вместо княгини Z*, он сошел с ума.
 Жандармы застали его в парикмахерской, где он, сидя на полу, меланхолично поедал, кусок за куском, хозяйственное мыло.
 После каждого куска он говорил:
 - Матрикуль, - это раз, Соскин – это два, Аверьянов – это три … 
 Нет, не так! Аверьянов – это раз, Матрикуль – это два …
 И он тянулся за следующим куском мыла.