Остановка

                1.
   Днем я занимался тем, чем всегда обычно занимался, когда нечего было делать: я воровал книги.
   Для этого не требовалось ни ловкости, ни сноровки, ни каких-то специальных умений, и даже сердце уже не начинало биться чаще, когда я клал книгу в свою сумку. В магазине не было камер видеонаблюдения, но я все равно каждый раз замирал, когда видел надпись: "В магазине ведется видеонаблюдение". Черт. Ничего у них там не ведется, у них нет даже муляжей.
   Единственное - нужно было не попадаться на глаза продавщицам, которые время от времени проходили по магазину. Хотя, они так поглощены сортировкой книг, что, возможно, и не заметили бы вас.

                2.
   Когда я зашел в магазин, было еще слишком рано до назначенного времени. Я не был клептоманом или хронически безденежным писателем. Мне нужно было убить время, и я с детства не знал лучшего способа, чем книги.
  Передо мной вмагазин зашли двое: парень в короткой спортивной куртке и обесцвеченная блондинка с месяца три не крашеными корнями. Я тихонько чертыхнулся, когда чуть не налетел на стекло, и этот парень на секунду обернул ко мне свое тупое, гладко выбритое лицо и, смерив меня взглядом, не нашел во мне ничего, достойного его внимания. 
   Девушка недовольным голосом обратилась к парню:
   - Она меня уже заебала, эта овца!
   - Дак ****ь... Хули она моросит?
   Я понял, что дальше этой проблемы разговор не пойдет, и поспешил обогнать их, опять чуть не налетев на столик с новинками.
   Слева от входа была касса и дорогие подарочные альбомы в полиэтилене, направо тянулись полки, и почти посредине зала стоял большой стеллаж, закрывавший пол-магазина.
   Пройдя немного вглубь, я начал поиск.

                3.
   Смотришь в сторону кассы, ждешь, когда туда подойдет достаточно стареющих женщин с парой изданий "Школы стервы", молоденьких дур с Коэльо, и еще сбоку какой-нибудь семнадцатилетний писатель с томиком Буковски, и потом берешь книгу, словно внимательно ее рассматриваешь, а затем словно бы случайно роняешь ее в предварительно открытую сумку.Главное, после этого не свалять дурачка и не начать заниматься всякими глупостями, которые почитаются необходимыми людьми неопытными: начать изображать беззаботность, демонстративно напевать себе под нос и накручивать бороду на палец. Все это никуда не годится. Тем более, если у вас нет бороды, то выглядеть вы будете вдвойне глупо.
   Я взял пачку акварельной бумаги, и еще сборник Хлебникова. Я уже год не брал в руки красок, и поэтому эта шероховатая, вся словно в оспинах бумага напомнила мне о том, что я когда-то рисовал. На ощупь она была плотной, и почему-то лучше, чем я сам, возвращала меня на год или два назад, возвращала во всех подробностях того времени: работа ночным грузчиком, изматывающая не столько тяжестью ящиков, которые я таскал, а тяжестью разговоров окружающих, которые, находясь, как и я, на социальном дне, тем не менее желали того же самого, не больше и не меньше, чем те ребята, которые уже в 15 лет знали, на какой парковке они будут искать место, от общества которых я попытался сбежать, бросив университет. Потом был алкоголь, чтобы забыть эти лица, дневной сон, тяжелый, с каждым днем отнимавший все больше сил, снова алкоголь, чтобы разогнаться и разогнать тоску, которая накатывала на меня, когда я просыпался среди дня в пустой квартире. Потом я брал в руки краски, и рисовал, рисовал, рисовал. Я никогда и нигде этому не учился, а начал потому, что процесс рисования поглощал все мое внимание, и я не пил и не плакал, пока держал в руках кисть. Но потом, когда я уже не мог сидеть на одном месте, я одевался, выходил из дома, и шел куда-нибудь, все равно куда: например, кататься весь вечер на метро и читать. Потом, уже ближе к получночи, я шел на свою смену, опять пьяный, и поэтому мог некоторое не слушать и не замечать окружавших меня людей. Потом я трезвел, в руки возвращалась тянущая боль, отбиваемая алкоголем, и на меня накатывала пошлость и безысходность  всего вокруг. Так тянулась жизнь, изо дня в день, и выходные были самым тяжелым временем - в них я не мог найти себе места.
   Все эти подробности моего прошлого, которые так ярко вспыхнули от прикосновения бумаги, заставили меня погрузиться глубоко в себя, и я несколько минут стоял неподвижно, глядя в одну точку. Продавщица, проходившая мимо, по всей видимости, расценила выражение моего лица как задумчивый интерес к их продукции, и поспешила на помощь. "Вам что-то подсказать?".
   Я всегда терялся, когда мне задавали этот вопрос: хотелось или как-то намекнуть, что я не в отделе женского белья, и сам смогу сделать выбор, или послать человека на *** от невыносимого приступа раздражения, от вторжения в мои мысли. А на самом деле, хотелось, чтобы она поняла, что и она предлагает свою помощь неискренне, и мне она совсем не нужна, и это болезненное ощущение непонимания между людьми встало у меня в горле, и я лишь спустя несколько секунд смог выдавить: "Нет, спасибо, не надо".
   Я вдруг вспомнил, где я нахожусь и чем сейчас занимаюсь, и что молния на моей сумке расстегнута. Глаза продавщицы смотрели на меня холодно, без интереса, и поняв, что я действительно не собираюсь больше говорить с ней, она развернулась и ушла. Мне почему-то показалось, что именно из-за отсутствия искреннего интереса ко мне она не заметила моей раскрытой сумки. Это заставило меня усмехнуться, но внутренне что-то оборвалось от еще одного проявления полного безразличия, которое я встречал каждый день в лицах людей.

                4.
   Зайдя за небольшой стеллаж, пестрящий безвкусным обложками, я подождал, пока уйдет мамаша, то ли из ненависти, то ли от тупости покупающая своему ребенку тетрадь с Ранетками, и сунул папку с акварельной бумагой в сумку. Затем, посмотрев на часы, я понял, что все время пребывания в магазине, выбора и воровства книг - все это заняло у меня минут сорок. Я хотел убить как можно больше времени, но знакомые имена на полках и давно выученное расположение этих полок ничем не зацепили моего взгляда, и я довольно быстро прошел через весь магазин. 

                5.
   Выйдя на улицу, я снова почувствовал холод. Этим словом обозначалось все, что было вокруг: небо, с утра затянутое сплошными тучами, мокрый асфальт, голые деревья, оглушительно гудение машин, лица и обрывки фраз проходящих мимо людей - все это связывалось чувством холода в единое, цельное, неразрывное ощущение.
   Времени все еще было очень много. Я решил дойти пешком до ближайшего макдоналдса и перекусить там, чтобы скоротать ожидание. Когда я завернул за угол, в лицо мне ударил ветер, и пришлось идти, наклонясь вперед и чуть пришуривая глаза, чтобы они не слезились от ветра. 

                6.
   В маке я взял картошку и маленькую колу. Я ел, испытывая сильнейшее чувство стыда: я всегда себя так чувствовал, когда покупал себе еду. Мне казалось это чем-то вроде подлости, которую я совершал каждый день, и с каждым днем это чувство не ослабевало. Я знал, что настоящей причиной являлось мое одиночество, и если бы кто-то был рядом со мной, я бы и не задумывался над этим вопросом, но именно это и давило на меня. Когда я сидел в забегаловках и ел в одиночестве, я острее всего чувствовал какую-то вывихнутость жизни, жизни всех вокруг и себя самого.
   Я неожиданно вспомнил одного своего знакомого, который удавился шарфом на дверной ручке от того, что не мог больше есть конфеты. Он так и написал в предсмертной записке. Почти все считали его законченым психом; он писал прозу под Кафку и, говорят, покупал через знакомых грибы из-за границы. Он был замкнут, общался неохотно, его врядли кто-то понимал, и никто не принимал всерьез. Но сейчас, сидя и поедая то, что мне есть не хотелось, я вполне понимал его решение и то чувство, с которым он затягивал шарф вокруг своей шеи. 
   Мои размышления прервало странное событие. Я сначала не понял, что происходит, но, поняв, начал наблюдать с искренним интересом. В мак зашла девушка в белом платье и фате, и с ней еще несколько подруг. Что она делала здесь? Я сидел достаточно далеко от этой компании, чтобы не слышать ни слова из их речи, и поэтому мог наблюдать только выражения их лиц и жесты.
   Невеста была нехороша собой: не толстая, но горда более полная, чем этого следовало ожидать от девушки, выходящей замуж. Ее лицо с припухлыми щеками и нелюбопытными глазами поворачивалось то в одну, то в другую сторону, словно ища чего-то. Вся компания стояла посреди зала и не делала попыток встать в очередь, или найти свободный столик.
   Чем можно было объяснить это появление? Я меньше всего предполагал, что с этим местом у нее могут быть связаны теплые воспоминания, но выглядело это именно как прощание с чем-то родным и близким, с чем-то, что составляло большую часть жизни (судя по ее фигуре, это вполне могло быть так). Я поймал себя на мысли, что придаю такое большое значение такому незначительному эпизоду, но я не мог отделаться от ощущения абсурдности - а, значит, какой-то необъяснимой правдивости всего происходящего. Это странное появление выходило за рамки каждодневного человеческого бытия, и поэтому оно само по себе было чем-то большим, чем об этом думали окружающие. 
   Девушки стояли там недолго - минуты три - а затем вышли. Этот момент почему-то ярко отпечатался у меня в памяти: невеста выходила последней, и ее белое подвенечное платье, такое нелепое в этом месте, стало для мемня символом того, что я искал всю жизнь и не мог найти.

                7.
   Когда я вышел из мака, на улице моросил дождь. Я спрятал голову в свой глупый капюшон и направился к остановке. Дешевые кеды, которые я убил за полтора месяца, хлюпали по лужам, ногам было холодно.
   Остановившись, я посмотрел на свою обувь: резиновый ободок подошвы во многих местах отклеился от материи, и именно туда попадала вода. Я стоял и ждал автобуса, стараясь не сильно двигать ногами и вообще менять положение своего тела: ветер усиливался и пронизывал меня почти со всех сторон.
   На остановке прямо передо мной стояла девушка - про нее я точно мог сказать, что она толстая. Она курила длинную тонкую сигарету, чуть отставляя руку с ярким маникюром. Затем она начала поправлять волосы. Они были прямые, длинные, и вдобавок немного намокли от дождя, и не было никаких оснований опасаться, что они могут развалится и упасть скомканными патлами на лицо, но она поправляла их, поправляла с какой-то маниакальной жадностью, слева и справа, слева и справа. Я был словно загипнотизирован этими непонятными действиями, я смотрел на ее двигающиеся руки и на ее волосы, которые никак не меняли своего положения от этих действий. Потом она остановилась, а я все никак не мог взять в толк, что же она пыталась сделать. 
   Наконец, подошел автобус. Удивительно, но там даже были свободные места. Я сел в конце салона и стал смотреть в окно.
   Гляда на проплывающие мимо здания, на людей, идущих по улицам и на мокрое небо, я думал о том, что привело меня сюда, как я оказался в этой ловушке. В какой момент жизнь начала разваливаться на грязные куски одинаковых воспоминаний? В какой момент во мне что-то надломилось, и я потерял равновесие, потерял нить, связующую мои дни? Может быть, когда я только начал в одиночку бесцельно слоняться по улицам, когда впервые ощутил, что одинок, одинок в обществе и наедине с самим собой. Когда-то далеко в детстве я боялся, что умрут родители. А потом бояться перетсал, но вместе с этим страхом я потерял что еще, очень важное...   

                8.
   Когда я очнулся, салон был пуст. Автобус остановился, и я вышел на улицу.
   Странно, подумал я. Я приехал совсем не туда, куда должен был приехать: около дороги небольшой пустырь, на котором стоит бетонная конструкция остановки, а дальше начинаются деревья. И вокруг никого не было. Я обернулся, и автобус тоже куда-то пропал, пропал беззвучно и незаметно.
   Но там, откуда он исчез, открывался вид на поле, полное желтых одуванчиков. Непонятно было, откуда они взялись здесь в это время года, но эта картина резко кольнула мне в сердце самым ярким воспоминанием из детства: по утрам я убегал из бабушкиного дома и  топтал это поле одуванчиков, залитое солнцем и утренней росою. Я вдруг ясно понял, где я нахожусь, и пошел по полю вперед, хлюпая разваливающимися кедами. 

                9.
   По статистике городских дорожных происшествий, смерть в автобусной катастрофе является наименее вероятной.

                15-18 сентября 2011 г.