Письмо другу

Раньше мне казалось, что для того, чтобы пойти в театр или музей, непременно нужна компания, компаньон. Человек, с которым потом можно будет обсудить увиденное, обменяться мнениями. Так я думала, потому что в такие места всегда ходила одна. Так уж складывалось. И от переизбытка чувств, меня распирало и трещали швы моей души, из которых сочились эмоции.

 Я тщетно пыталась пересказывать, насколько хватало моего красноречия, то, как восхитительна была игра артистов, как реалистичен, до невероятности, сюжет. Но разве возможно пересказать спектакль? То же и с художественным музеем. Бродишь в почти пустом зале (провинция все же), стук от твоих каблуков будит смотрителей, и ты виновато и боязливо смотришь в их полные укоризны сонные глаза. Тебе где-то даже неуютно в этих залах, среди пристальных взглядов с картин. Некоторые задерживают на себе мой взгляд, но отпускают, потому что манит следующее полотно с другими глазами, и так, перебежками от взгляда к взгляду, от полотна к полотну, от сюжета к сюжету, ты доходишь до последней картины и торопливо идешь в обратный путь, к выходу, сказав «спасибо» работникам музея. Потом на вопрос мужа: «Понравилось тебе? Что произвело большее впечатление?» Я молчу, пожимая плечами, потому что в той «перебежке» взглядом я не могу выделить что-то одно, особенное. Может быть, его там и не было — особенного? А может быть, все  было особенным. Особенным был сам факт посещения музея и соприкосновения с искусством. И оно, это посещение, тебя тоже потрясло, только очень тихо, очень вкрадчиво и душа твоя тоже трещит от переизбытка эмоций, но — разве можно пересказать картину, картины?

 Так думала я раньше.

Но теперь, когда у меня появился, наконец-то, компаньон, вручив цветы артистам, обойдя все залы музея и выйдя на улицу с тем переизбытком — я поняла, что мне не хочется ничего говорить, не потому что нечего, а потому, что этот человек все видел сам, и у него тоже — переизбыток, и он тоже наслаждается им, так же, как и я. Мы идем неспеша по тротуару, и молчим, но не каждый о своем, а вместе — об одном. Нам есть о чем теперь. Это особое чувство, драгоценное, когда есть с кем молчать, молчать о том, что переполняет. Все же у искусства — волшебная сила!

Но мысли бродят и кружат в голове уже вторую неделю, складываясь в строки и сюжет. Куда-то их нужно отдать, с кем-то поделиться. Так рождается оно,

Письмо другу
(фрагмент)

«Я тебе говорила, что мы с мужем ездили в художественный музей?
Ну, так вот: теперь, уже в позапрошлую субботу, мы отправились  в музей. Как давно я там не была. Уже года три-четыре. В предвкушении встречи, даже волновалась немного.
Нужно было в эти четыре года написать несколько десятков стихов, прочитать несколько сотен, а может быть и тысяч их, чтобы оказаться потом в музее и понять то, что прежде было сокрыто от меня.

Знаешь, в этот раз,  я поняла о картинах одну интересную вещь - они очень похожи на стихи.
Есть огромные — многомазковые, многоштриховые, многоцветные, как стихи – многословные. Есть маленькие, но прорисованные до каждой малейшей детали, с выверенными линиями и правильными оттенками, почти классика — ямбы и хореи.
 
Встречаются и  пошлые, отвратительные даже, как бездарные рифмованные НЕстихи, с большим количеством уродливого натурализма, вскрытых гадких желаний…

Некоторые — сатирическое отражение нашей реальной жизни. Это особый дар — отразить просто, почти по-детски, серьезное, важное, грустное настоящее.
 
Помпезные, чопорные, восторженно-торжественные полотна кажутся мне холодными, скучными и чужими, как поэмы о революции и прославлении ее вождя. Сразу хочется отойти.
 
А вот какое-то каля-баля. Замысловатые орнаменты, невероятные кульбиты кисти и цвета. Подхожу ближе, всматриваюсь. Отхожу, пятясь, к противоположной стене спиной, честно пытаясь уловить, ну хоть какой-то смысл. Тщетно. С одной стороны, что-то в этом есть, во всяком случае – тщательность и немыслимый труд автора, с другой — совсем другое измерение, непонятное, непостижимое моим мозгом. И вот, примерившись так и эдак, напрасно разгадывая замысел, понимаю, что это каля-баля - понятно только самому автору — его какое-то настроение, какие-то переживания, мечтания в тот момент. Все встает на свои места. Видимо, у меня, в данный момент, не такое настроение, а возможно, что таких эмоций мне и не испытать никогда. 

Прохожу дальше и сразу ловлю на себе пристальный, умный взгляд. Конечно же, это — автопортрет. Такие картины всегда полны достоинства и смысла, искренности и тайны. Это рассказ о себе. Это не фото, это то, во что вложена душой — душа. Это то, что не видит никто, это почти второе «Я». Некое зазеркалье души, понимание себя. Стою долго, говорю с портретом глазами.

Сюжетные картины интересны, понятны, почти предсказуемы.  Ухватившие момент жизни целой деревни на празднике Масленицы;  семьи за большим столом: папа, мама, сын и маленькая хохотушка-дочка с озорными глазами; одиночество женщины, смотрящей в, заплаканное осенним дождем, окно…

Натюрморты с роскошными цветами, сочными фруктами и разной утварью, спокойны и приятны глазу. Также и пейзажи, тоже — вечная тема.
Они занимают особую нишу, как стихи о природе, временах года или любви. Всегда были, есть и будут.

  Живопись, это особое искусство, красками, линиями и тенями, даже оттенками, пишущее жизнь. Недаром, правильно говорить не «рисовать», а «писать». Я  ходила и читала их в буквальном смысле слова.

  И вот среди всего этого многообразия, вдруг вижу маленький прямоугольник почти в уголочке зала постоянной экспозиции музея.

Не верю своим глазам: неужели Левитан?

Подхожу ближе. Так и есть!

Рамка выполнена с эффектом оконной рамы. Но не скучного, современного пластика, а деревенского, маленького оконца.

А в "окне": небо синее с зефирными облаками, поле разнотравное, колышущееся, теплое,  а за ним — лес густо-зеленый, мохнатый и бархатный, серьезный и мудрый, как глаза моего деда… 
Картина такая маленькая, что в огромном зале могла бы потеряться. Могла бы, но другая, а эта притягивает и не отпускает от себя. Это — шедевр!

Я опустилась на диванчик и смотрела через это крохотное «окошечко» туда, вдаль, в прошлое, в настоящее и незыблемое. Вот она та жемчужина, которая наполнила радостью сердце,  потому что прекрасное - всем понятно, на все времена — прекрасно и вечно, что бы там не писали и не малевали другие…

Вот так и в стихах бывает, кто-то нальет столько воды, нагородит столько городушек, а приходит гений и четырьмя строками все скажет. Просто, ясно, ярко, чисто и звонко, понятно, как весенний родник, как трава, как небо, как солнце, как придорожный камень, как утренний бриз. И каждое слово-мазок, выверены, просты и гениально-прекрасны.

    Понятны каждому: и тем — улыбчиво-краснощеким с Масленицы, и тем, родным, пьющим чай за семейным ужином, и той одинокой и надеющейся, у окна, и даже тому, с настроением каля-баля, и тому, кто написал пошлость…

    Начитавшись-напитавшись этим чудом, я уношу с собой то — особенное, то, что последние две недели не отпускает, переполняет и сочится. Подставляй ладони, это — для тебя!
Прости за патетику.
До встречи!»
04.10.2011 г.

Речь в репортаже идет о картине Исаака Левитана «Полдень», конец 1880-х