Детство. Отрочество

Картины далекого прошлого все чаще и чаще неумолимо встают перед глазами и все сильнее и сильнее затрагивают ностальгические струны твоей души. Память в одно мгновение переносит тебя на десятки лет назад и вот ты уже не убеленный сединами человек, а беззаботный ребенок с непониманием и любопытством взирающий на окружающий тебя мир. Ребенок, в котором удивительным образом соединены воедино страх и бесстрашие, жестокость и жалостливость, любовь и жгучая обида из-за какого-нибудь пустяка, детская щедрость и детская жадность, наивная простата и хитрость маленького плутишки.

Я не буду придерживаться хронологического порядка описываемых событий, так как это не исторические хроники и не важна точная дата, просто так они высветились из моей памяти, почему эти эпизоды, а не другие - не знаю, наверно, они что-то значили в моей жизни.

Мне четыре года. Я с мамой и старшим братом приехали к отцу в Инту на Крайний Север, в небольшой в те годы шахтерско - гулаговский поселок, где основное население Зэки и НКВДэшники. Для непосвященных поясню: Зэки - заключенные, а НКВД-народный комиссариат внутренних дел (причем в этом названии меня просто умиляет слово народный: гнобить народ от имени этого же народа). Нас поселили в небольшой угловой комнате в одноэтажном доме барачного типа, где в одном коридоре ютились четыре семьи. О них я поведаю ниже ровно столько, насколько они в моей памяти были сопряжены с теми или иными событиями. Я плохо помню по тем годам своего старшего брата, так как в Инте в то время была только начальная школа и его, двенадцатилетнего отрока, отправили в школу -интернат в поселок Абезь, что примерно на сто пятьдесят километров севернее. Так что с 1942 по 1946 или 1947 гг, точно не помню, в этой угловой комнатушке жили папа мама и я - вместе дружная семья.

Бараки стояли в три ряда, спускаясь к речке, где на косогоре находилось небольшое здание именуемое детским садом, куда меня водили и в котором я иногда оказывался в небольшой затемненной комнатушке на пару с кем-нибудь за непослушание и недостойное поведение.

Я не был забиякой, но, видимо, легко поддавался на провокацию, а воспитатели не удосуживали себя проведением следствия: «Ага! Попался, который подрался!» - марш на часочек в эту ненавистную комнату, которая на зоне называется карцером, а мы, ребетня, именовали её чуланом. Попробовала бы сейчас в 21 веке воспитатель «лишить свободы» ребёнка - в лучшем случае скандал и увольнение, в худшем - потеря своей свободы, а тогда никому и в голову бы не пришло, что запереть в чулан - это лишение свободы. Вот такие были времена. Я немало на своём веку прочитал книг, в том числе и мемуарного характера, но что-то не припомню про детсад (или мне просто не попадались). Наверно, недаром мы до семилетнего возраста считаемся «ангелочками» ну, а что про этих херувимчиках можно интересного написать. Вот после семи, когда мы становимся маленькими дьяволятами, - другое дело. Но про наши дьявольские заморочки я уже писал в своих воспоминаниях о ГУЛАГе. Разве что может вспыхнуть в глубинах памяти дремавший до поры до времени эпизод или случай и попроситься на свет божий. Во времена моего детства никаких телевизоров, магнитофонов, видеомагнитофонов и другой техники не то, чтобы не было, мы даже слов таких не знали, поэтому основным досугом у нас была улица.

Улица! Улица! Наш второй ребячий дом. Улица - какое простое и в то же время слово, несущее в себе какой - то отрицательный заряд: уличный ребёнок, уличное воспитание, уличное влияние, уличная девка, ну что ещё, чтобы кого-то укорить или унизить? Михаил Задорнов часто изощряется в толковании различных слов и понятий. Вот и мне на ум пришло подобное, может всё просто: улица это то, что у лица, то, что мы видим перед собой: строения, образующие длинное замкнутое пространство, и мы - люди, снующие в этом пространстве туда-сюда. Нет, для нас дьяволят это пространство не только стиснутое домами, а далеко простирающее за дверью твоего дома, уходящее за посёлок в прилегающие тундру, лес, речку. Это пространство, где мы гоняли «попа», играли в лапту прятки, ножички, чижа, салки, девчонки прыгали по своим классикам. Это сельхозугодья, где мы незаконным образом лакомились капустой, брюквой, репой, морковкой, начиняя растущий организм витаминами. Наконец, это пространство, где проявлялись наши древнейшие инстинкты: борьба за территорию, которая может и должна прокормить твой род, борьба за лидерство, которое обеспечит тебе лучший кусок, в общем, борьба за место под солнцем, или в тени, чтобы не сгореть от этого самого солнца. Мы следовали этим инстинктам. Когда за тобой захлопывается дверь твоего дома и ты выходишь на улицу, то становишься членом сообщества, в котором свои правила, свои лидеры и ты подчиняешься этим правилам или становишься изгоем, если ты «маменькин сынок». У нас было два лидера, которые враждовали между собой - Антипов и Мантуров (фамилии изменены), 13-14 летние ребята - ловкие, драчливые, но не «отморозки» по современным понятиям. Мы, соответственно, были антиповцами и мантуровцами. Ни те, ни другие не могли просто так играть на чужой территории без риска быть поколоченным.

Наверно, жители любого населенного пункта России могут сказать: «Так ведь у нас в детстве было то же самое». В общем, наши мелкие стычки должны были когда-то вылиться в какое-то более крупное выяснение отношений. И оно назрело и произошло. Была назначена дата и место «Куликовской битвы». Это был отработанный песчаный карьер за речкой и одно из воскресений толи лета, то ли начала осени. Две команды (я был антиповцем) в количестве не менее 25-30 человек с каждой стороны пришли на «поле брани», договорились о правилах, а именно: лежачего не бить и только кулаки, никаких посторонних предметов. По команде во главе наших предводителей ватаги с воплем и криками бросились друг на друга. Прошло не более минуты, как мне кто-то расквасил нос, и я отправился на поляну для раненных, где уже сидел такой же окровавленный мантуровец и всхлипывал, утирая кровь и сопли. «Ага! - радостно завопил он, увидев меня - получил по сопатке. Так тебе и надо!» На эту картину «маслом» надо смотреть со стороны, как два окровавленных отрока сидят друг против друга, запрокинув голову, чтобы удержать кровь из носу, и с криком и всхлипыванием выясняют: кому же всё-таки из них досталось больше.

Я не помню, по каким критериям определялся победитель, толи по количеству разбитых носов, толи вообще был выявлен победитель. Впрочем, победитель был. Какая бы ирония не скрывалась за словами «победила дружба», она, родимая, у нас и победила. После драки и антиповцы и мантуровцы вместе всей ватагой пошли домой и уже мирно, но с азартом, вспоминали эпизоды драки и кому сколько досталось. Не обошлось и без курьеза: всё-таки один из мантуровцев нарушил «кодекс чести», зажав между пальцами лезвие бритвы, полоснул ею одного парня, и рассёк ему на щеке не глубокую, но рану. Ребята быстро вычислили кто это был, и « разобрались» с ним хорошенько его отлупив. Итак, мы все «выпустили пар», Элька Антипов и Мантуров (имя забыл) через «кровь из носу», наверно, поняли древнюю, как мир, истину, что плохой мир всё-таки лучше хорошей драки. Страсти наши поутихли, или просто направились в другое русло, но вражды такой уже не было.

Улица! Улица! Если мне не изменяет память, была последняя декада мая 1945 года. Весна на севере в наших широтах в самом разгаре, сошел снег, всё чаще на небе блестит солнышко, но настоящего тепла ещё не хватает. У меня ангина. В детсад меня не отвели, и я сижу дома. Домработницы в этой маленькой комнатушке у нас еще нет, мать по какой -то причине на бюллетень не пошла, а может просто не пустили: всё - таки на дворе 1945 год. Меня запирают на ключ и перед уходом проводят инструктаж, что можно делать, а что нельзя. Нельзя подходить к двери и общаться с кем - либо через дверь, если кто - то будет стучать. Ни в коем случае не открывать форточку, дабы ещё сильнее не простудиться. Спички от меня прятали, и инструктаж по ним не проводился. Под окном на улице снуют ребята, занимая себя всякими играми. За окном в небе ехидно улыбается и подмигивает мне солнышко. У окна я с тоской и завистью смотрю на всю эту несправедливость. Ну, зачем родители напомнили мне о форточке? Я не выдерживаю, залезаю на подоконник и нарушаю запрет: открываю форточки, высовываю голову и начинаю общаться с ребятами.

«Слушай! А чего это ты сидишь дома, вылезай в форточку, поиграем, а потом назад залезешь» - мудро посоветовал один из пацанов. Надо же, как все просто. Как же я сам до этого не додумался? Говорят, если голова куда-то пролезла, то можно протиснуть и все туловище. Правильно говорят, но это, когда голова большая, а зад тощий. А если наоборот? Я не был толстым ребенком, но пропорции головы и зада все - таки, наверно, были не в мою пользу. Я немного протиснулся, половину корпуса удалось вытащить наружу, и - умный зад остался в теплой комнате, а глупая голова, с больным горлом на улице, в общем, я застрял. В толковом словаре сказано, что паника - это безудержный страх, охватывающий человека или группу людей. Вот эта самая госпожа Паника меня и посетила. Я начал дико орать и плакать. Куда-то подевались ребятишки, которые, видимо, не захотели или побоялись делить со мной ответственность за этот инцидент. Так прошло несколько минут пока какая - то женщина, проходящая мимо, не вытянула меня на улицу. Впихнуть меня назад в комнату она, наверно, не рискнула, боясь, что я упаду и поврежу себе что-нибудь. Этот эпизод никогда не исчезал из моей памяти. Женщина (кстати, знакомая моих родителей), которая вытащила меня из форточки, даже спустя несколько лет при виде меня, не могла сдерживать улыбку. Улыбаюсь и я, глядя уже из другого тысячелетия, на ребёнка, торчащего из форточки и орущего на всю улицу. Странно, но я абсолютно не помню, что было потом: где я был до прихода матери, заболел ли я сильнее или обошлось, ругали меня родители или нет - как отрубило. Но в форточки после этого я больше никогда не лазил.

Улица! Улица! Я редко когда смотрю передачу «Смак», но, когда это происходит, я в этих рецептах не чувствую никакого смака, наверно, потому, что подсознательно не забывается тот смак, когда ты с куском чёрного хлеба, намазанным каким-то белым американским салом и посыпанный солью, а иногда и сахарком, выносишь на улицу и он, этот кусок хлеба, приобретает именно на улице, и нигде более, такой смак, что у меня, пишущего эти строки, «текут слюньки». На улице же обязательно среди ребятишек найдётся попрошайка, который тут же подлетит к тебе и выпалит: «Дай укусить!» Ты не можешь ему отказать, чтобы не прослыть жадиной и, зажав кусок в руке, оставляя небольшую краюху, чтобы этот нахал не отхватил полкуска, снисходительно разрешаешь: «Кусай!» Он откусывает, заглатывает его побыстрее, как утка, чтоб успеть тут же отцыганить: «Дай еще укусить!» Но тут уже где - то внутри тебя нарастает протест и ты возражаешь: «Не дам!» Но этот прилипала всё равно от тебя не отстаёт и конючит: «Ну дай ещё разочек, ну не жидь?» (Вот так в головы малолеток уже закладывался антисемитизм) Я тогда не очень-то понимал полноту значения слова «жид», но помню, что оно у меня вызывало неприятное чувство. В общем, ты осознаёшь, что он всё равно не отстанет и проделываешь с куском ту же процедуру, оставляя маленькую краюху. После второго укуса он успокаивается, отлично сознавая, что третий раз - это уже явный перебор.

Американские консервы, которые нам поставлял «Второй фронт» и которыми НКВДэшники снабжались, я думаю, лучше, чем кто-либо другой, и из которых добывалось это самое белое сало, были все на ключиках. Эти ключики служили для нас валютой, и мы играли на них вместо денег об стеночку, в котёл, и ещё (уже не помню) в какие-то денежные игры. А сколько у нас было всяких медалей и наших и немецких, марок, бог знает каких стран - и куда это всё только подевалось. Правда, марки у меня хранились долго, бессистемно и, когда отец вышел на пенсию, он занялся филателией и обменял их на тематические по искусству, и флоре и фауне. Филателия занятие не из дешевых и отцу пришлось потом всё это прекратить, но у меня до сих пор хранится альбом с великолепными марками по искусству разных стран. В третьем нижнем ряду бараков, прямо напротив детского сада, один из жителей -охотник привёл из тайги, которая начинается уже десятью - двадцатью километрами южнее Инты, медвежонка пестуна. Построил ему будку, посадил на цепь, обозначил зону безопасности и поселил там медведя на радость и забаву нам детям. Мы часто поначалу навещали медвежонка, кидали ему еду, строили рожицы и напевали дразнилку:

Мишка, мишенька - медведь,
Научи меня реветь,
Если не научишь,
По уху получишь.

Медведь потихоньку рос, мы к нему привыкли, посещали уже не так часто, и всё шло своим чередом, пока одной «загадочной русской душе» не захотелось засвидетельствовап своё почтение Михаилу Михайловичу Топтыгину и пожать ему лапу. Пожал! Сколько в нем осталось этой самой души, а сколько её вытряс товарищ Топтыгин, можно только догадываться. Случай, вообще говоря, оказался смертельным, но не для «загадочной души», а для медведя. После этого инцидента хозяину пришлось его пристрелить. Жаль! Жаль медведя.

Километров в 30-40 южнее Инты находится станция Кожим, в то время небольшой посёлочек, стоящий на одноимённой реке. В Кожиме была всего одна шахта или рудник, точно не знаю, а начальствовал там Романенко Александр Иванович - он был шахтёр с Донбасса и во время войны его командировали на север строить шахты и добывать уголь. Отец дружил с ним и был связан по работе, так как занимал должность начальника ГОСГОРТЕХ надзора. Романенко часто бывал в Инте, у него была сожительница -спецпоселенка, которую мы все называли Емельяновной. Она меня любила, баловала и однажды взяла с собой в Кожим погостить. Связь между Интой и Кожимом помимо пассажирского поезда осуществлялась ещё с помощью дрезины, или как все мы её называли - Калужанкой. Запомнилось мне это событие по двум эпизодам. В Кожиме был только один мальчик, моего возраста (напомню, что основное население в те годы были зеки), естественно, с ним некому было поделиться опытом уличной жизни. Я взялся его обучать. Во - первых он не знал почти никаких игр, во - вторых оказалось, что он совсем не умеет кидать камни: кидал он их по-девчоночьи, что позорило статус мальчишки. Я стал его обучать кидать по - мальчишечьи. Научил! Сижу за столом, около окна, уплетаю еду, приготовленную Емельяновной и вдруг звон - оконное стекло вдребезги и камень величиной с кулак плюхается рядом с моей тарелкой. Ни у кого не возникло никакого сомнения, кто это сделал: все видели, кого я обучал кидать камни. Через некоторое время пришли родители этого мальчика, поругали меня за то, что я «научил» его кидаться камнями и спросили, не видел ли я их сына. Искали его, чуть ли не всем посёлком до самого вечера: ходили, кричали, звали, пока не нашли. Малый так перепугался за содеянное, что убежал к реке, спрятался под мостом и сидел там не откликаясь ни на какие призывы.

Второй случай не на шутку перепугал Емельяновну и Александра Ивановича. Как я умудрился во время еды, играя вилкой, проткнуть себе где-то в глубине нёбо, одному богу известно, но когда у меня изо рта хлынула кровь, и я закричал и заплакал, они разве что в обморок не упали. Не помню, как им удалось остановить кровь, рана оказалась не глубокой, но, думаю, не раз они пожалели, что взяли меня с собой. А я и сейчас с внутренним содроганием смотрю на 6-8 летних детей, которые держат в руках вилку. Вскоре, после окончания войны, Александр Иванович уехал на родину восстанавливать Донбасс. Сижу с ребятами у соседнего барака на скамейке и во что-то играем, а может просто болтаем ногами и языком. Чем мне не угодил большой драный кот, который крутился под ногами, разве сейчас вспомнишь, в общем, я его пнул ногой, и кот обиженно отошёл в сторону. Прошло немного времени, и кот опять появился рядом, я, чувствуя свою вину перед ним, взял его на руки и стал гладить, кот замурлыкал, зажмурил глаза от удовольствия и - молниеносное движение и его клыки впиваются мне в переносицу, рывок и он спрыгивает с груди и удирает. Я завопил, погнался за ним, но у него четыре лапы, а у меня только две ноги. Сколько я потом его не выслеживал, он ни разу не подпускал меня близко, прятался. Так кот отомстил своему обидчику, а еще говорят, что у них плохая память. Может у кошек и плохая, но только не у котов. Последнее о чём мне хотелось бы поведать из моей барачной жизни, так это о событии потрясшем не только нас жителей бараков, но, пожалуй, весь посёлок и застрявший в моей памяти на всю жизнь. Одним из наших соседей по коридору была семья украинцев: мужчина средних лет, работавший на небольшой должности в органах НКВД, его жена и их 12-13 летний сын Юрка, хороший малый, никогда нас младших ребят не обижавший, а даже наоборот защищавший от чужаков. В соседнем подъезде тоже жила семья, шестилетний малыш которых был нашим всеобщим любимцем. Когда его спрашивали, как тебя зовут, в ответ слышали: «Лёка». Так мы все и звали нашего любимца - Лёка. Ну как можно оставлять заряженным охотничье ружьё, как можно хранить это ружьё доступным до 12-13 летнего ребёнка, как, вообще, всё это может быть, что не должно быть никогда! Но это было. Был гробик, стоящий у подъезда, были леденящие душу крики, обезумевшей от горя матери, бьющие по мозгам удары барабана похоронного оркестра, мы, небольшая стайка соседских ребятишек, с затаённым страхом и растерянностью, стоящие недалеко от гробика, в котором такое знакомое и в то же время уже какое-то плохо узнаваемое обескровленное личико Лёки и люди, много людей и слёз. Лик смерти впечатлителен, особенно в детском возрасте (наверно, он у каждого свой), образ его долго может беспокоить нашу душу, не давать покоя воображению и даже детский ум начинает пока ещё робко, но осознавать, что смерть это навсегда-навсегда. Но не обескровленное личико Лёки олицетворял этот Лик, потому что в 10-11 летнем возрасте в пионерском лагере на Печёре другой гробик сфотографировался в моём мозгу, заполнил какую-то ячейку памяти и сидит там до сих пор. Мы играли в прятки, я куда-то бежал и неожиданно с разбегу воткнулся руками в телегу, которая оказалась на моём пути. Лошадь медленно, понуро опустив голову, тащила повозку; на телеге сидела с вожжами в руках женщина в телогрейке, хотя было лето, рядом с телегой шла тоже в телогрейке другая женщина, так же понуро опустив голову и держась одной рукой за край телеги, а моё лицо оказалось, буквально в полуметре от гробика, в котором было синее - синее лицо ребёночка. Я испугался, мне стало жутко, этот испуг долго не отпускал меня, телега медленно удалялась, я остался стоять в оцепенении. Женщины практически не отреагировали на моё вторжение, не обмолвив ни слова, только посмотрели на меня каким-то безразличным взглядом. Я и сейчас вижу этот «катафалк», этот гробик, этих женщин, наверняка зэчек, одна из которых, скорее всего та, что шла рядом и была матерью этого младенца. Прошли годы, но я и сейчас не могу понять, что было больше в глазах этих женщин: то ли горя, то ли равнодушия, ведь женщина - заключённая наверняка знала, что власть всё равно навсегда отнимет у неё ребёнка. Выстрел, унёсший жизнь Лёки, послужил как бы разделом между прошлой барачной жизнью и новой: на другой улице, в другом доме, другими соседями и другими событиями. Мы вскоре получили двухкомнатную квартиру с балконом, с паровым отоплением, с тёплым туалетом в бревенчатом двухэтажном доме. Почти сразу же получили квартиру и родители Лёки и на 40 дней мама Лёки собирала нас, бывших соседских ребятишек , в этой новой квартире.

Семье Юрки М. после недолгого разбирательства предписали в 24 часа покинуть Инту.
В 1947 году в Инту приехала мамина сестра тётя Фрида с сынишкой Юркой, который старше меня всего на пять дней. Муж тёти Фриды, отец Юрки, погиб на фронте и ей вдове с малолетним ребёнком было очень не просто жить и работать в послевоенном Горьком. Мой отец в Инте был не последним человеком, как я уже писал, он занимал должность начальника ГОСГОРТЕХ надзора комбината «Интауголь» и, конечно, мог устроить и устроил на работу тётю Фриду. Естественно, сначала они жили у нас, сколько по времени я не помню, пока тёте Фриде не выделили комнату с подселением. Можно себе представить какой бедлам мы устраивали с Юркой в квартире.

Наша домработница, толстая тётя Настя ругала нас, разнимала, утихомиривала, мы смотрели на неё может невинными, может виноватыми, а скорее всего наглыми глазами, потому что подытоживала она своё воздействие на нас коронной фразой: «Что зенки-то свои выпучили, окаянные»!

Очень много общего у ребят в разных концах страны: те же или похожие игры, улица, разборки, девочки, драки из-за девочек, мы смотрели одни и те же фильмы, которые помню до сих пор. Мать работала какое-то время в клубе кассиром, и я имел возможность смотреть их бесплатно по 3 - 4 раза каждый. В конце сороковых начале пятидесятых годов на экранах в основном крутили трофейные фильмы, первые кадры так и оповещали: этот фильм взят в качестве трофея Красной Армией. У нас такие авантюрные и приключенческие фильмы , где герой, как правило, супермен не ставили и смотрели мы их с широко открытыми глазами. «Тигр Акбар», «Невидимый идёт по городу», «Охотники за каучуком», «Индийская гробница», «Маленький погонщик слонов», «Долина гнева», «Мститель из Эльдорадо», четырёх серийный «Тарзан» с Вейсмюллером, чемпионом мирг по плаванию в заглавной роли - вот далеко не полный список этих лент. Не мало мелких травм было у нас при раскачивании на верёвках в подражании Тарзану (лианы, слава богу,у нас не росли), а эти Тарзаньи вопли, так раздражавшие взрослых? Но было и то, что отличало нас северных мальчишек от других - это долгая холодная зима. Лютые морозы иногда загоняли нас в помещения, благо было куда, ведь у нас по тем временам был великолепный дворец спорта. Ну, а когда мы, даже не смотря на морозы, отдавали дань улице, то в нашем распоряжении было обилие снега для строительства крепостей, санки, коньки, лыжи. Не редко во время пребывания на улице, во время игр слышалось: «Ой, ты отморозил себе нос (или щеку)». Это означало, что у тебя на носу (щеке) появилось белое круглое пятно, но никому в голову не приходило тут же бежать домой - мы остервенело, тёрли варежкой это пятно ,пока оно не покраснеет, и продолжали свои игры. Коньки в конце сороковых годов у ребят, в основном, были «снегурки», это уж потом, чуть позднее их заменили коньки на ботинках. А « снегурки» надо было крепить к валенкам верёвками и намертво закрепить их зависело от двух факторов: умения и качества верёвки. Так вот, неоспоримым качеством обладали не верёвки, а тонкие ремешки из оленей кожи, очень крепкие и коми оленеводы, ими без всяких гвоздей крепили нарты. А где нам можно было достать эти ремешки? Попросить у них? Просили, так они не давали. Оставался только один путь - уворовать, что мы, правда, с большим трудом, и часто безрезультатно, но пытались сделать.

Дело в том, что на нартах, или около нарт, как правило, лежала собака лайка, и пока оленеводы занимались куплей - продажей, можно было срезать ремешок. Но как, если там собака — сторож? Несколько ребят дразнили и отвлекали лайку, а самый ловкий и отважный стремительно подбегал, а иногда и скрытно подкрадывался, отрезал ремешок и что есть мочи драпал подальше от места преступления. Вот так с детства детвора обучалась воровству, и так до сих пор в России все у всех воруют. тёрли варежкой это пятно ,пока оно не покраснеет, и продолжали свои игры. Коньки в конце сороковых годов у ребят, в основном, были «снегурки», это уж потом, чуть позднее их заменили коньки на ботинках. А «снегурки» надо было крепить к валенкам верёвками и намертво закрепить их зависело от двух факторов: умения и качества верёвки. Так вот, неоспоримым качеством обладали не верёвки, а тонкие ремешки из оленей кожи, очень крепкие и коми оленеводы, ими без всяких гвоздей крепили нарты. А где нам можно было достать эти ремешки? Попросить у них? Просили, так они не давали. Оставался только один путь - уворовать, что мы, правда, с большим трудом, и часто безрезультатно, но пытались сделать.

Дело в том, что на нартах, или около нарт, как правило, лежала собака лайка, и пока оленеводы занимались куплей - продажей, можно было срезать ремешок. Но как, если там собака — сторож? Несколько ребят дразнили и отвлекали лайку, а самый ловкий и отважный стремительно подбегал, а иногда и скрытно подкрадывался, отрезал ремешок и что есть мочи драпал подальше от места преступления. Вот так с детства детвора обучалась воровству, и так до сих пор в России все у всех воруют.

Случай произошедший со мной уже в двухэтажном бревенчатом доме (возраст точно не помню, толи 9, толи 10 лет) послужил мне хорошим уроком и оставил глубокий след и долгую обиду в моём сознании. В те годы почти вся страна была военизирована и выражалось это в частности в том, что многие профессии имели свои формы. Была и у горняков своя: чёрный китель с петлицами, на которых крепились звёздочки, обозначающие ранг служащего. Мой отец был горным директором второго ранга, (о чём есть запись в его анкетных данных) с одной большой звёздочкой, что в переводе на военный язык соответствовало званию майора. Еще у него на кителе было несколько значков, и один из них был из слоновой кости с шахтёрской символикой тех лет: точно не помню, то ли перекрещенные кайло с молотом, то ли отбойный молоток и ещё что-то, главное он у него был давно ещё с Караганды, где отец отрабатывал после окончания Ленинградского Горного института - и он им очень дорожил. Как сейчас вижу китель, висящий на плечиках, около него расстроенный отец и я, которого он подозвал к себе. «Ты не брал значок с моего кителя?» - обратился он ко мне. Вопрос меня даже удивил. Ну зачем он мне, не представляющий для меня никакого интереса, и, на мой взгляд, не симпатичный даже значок. « Нет, папа, не брал» - ответил я. «Точно не брал? Ну-ка посмотри мне в глаза» - настаивал он. Я посмотрел на него глазами честного человека и повторил: « Не брал». Я действительно не брал этот злополучный значок. Вот это: «посмотри мне в глаза» было у моего отца, по его глубокому убеждению, действенным способом поиска истины. Поимев не малый собственный жизненный опыт, я смело могу сказать, что это, мягко выражаясь, - ерунда. Сколько раз мне приходилось сталкиваться с порочными и лживыми натурами, которые с таким невинным взглядом смотрят тебе в глаза, что прямо-таки самому становится неловко за своё сомнение в отношении этого человека, а потом оказывалось, что сомнения всё-таки были не безосновательны. В o6щем отец отпустил меня и он с матерью стали искать его по всей квартире. Перетряхнули всё, но так и не нашли. Почему отец решил, что значок мог пропасть только в нашей квартир и нигде более, я понять не могу. «Лёва?» - вопрошала к нему мать - может он пропал не здесь, а где-то ещё?» « Нет, - упрямо твердил отец - этого не может быть, я точно помню, что он у меня был». Ну, кого ещё можно обвинить в пропаже как не ребёнка и отец опять позвал меня. « Ну-ка посмотри мне в глаза - снова начал тиранить меня отец - признавайся, куда ты дел значок?» Все мои отговорки, что я этого не делал, на отца не действовали и тут я допустил роковую ошибку: я смалодушничал. Чтобы он от меня отстал, я сказал, что да, я его взял и отдал такому-то парню и назвал имя знакомого мальчика старше меня на 2-3 года. Отец не поленился найти его и устроить нам очную ставку. Вот тут мне действительно было стыдно смотреть в глаза этому парню. Что я бормотал в своё оправдание - не помню, но правильно гласит народная мудрость, что ложь это как снежный ком, катящийся с горы и превращающийся в лавину, которая может накрыть не только лжеца, но и ни в чём не повинных людей. Разгневанный моей ложью отец по-настоящему выпорол мне задницу тонким кожаным кавказским ремешком, да так что даже мать не выдержала и бросилась отнимать его от меня. После экзекуции меня заперли в комнате, запретив выходить из неё, а на двери отец повесил плакат: « не верьте ему, он - врунишка!» Я просидел в этой комнате около недели, приходили гости, читали эту надпись, мне было стыдно и жутко обидно: ведь я действительно не брал этот злополучный значок. Но в нашей жизни всё когда - ни будь кончается, закончилась и эта история. Спустя многие годы я иногда напоминал отцу про этот случай, он, видимо, всё-таки чувствовал себя немного виноватым, мне было обидно, но это не мешало любить своего отца и по большому счёту быть ему благодарным: наверно, после этого у меня появилась сильная неприязнь к вранью. По моему глубокому убеждению, каждый человек имеет право на свои какие-то личные тайны, но если уж ты открыл свой рот - не ври. Правда, существует ложь во спасение, но у неё другая природа. Не помню, с какого возраста, но каждое лето я по две или три смены проводил в пионерском лагере, сначала в Красном Яге, а потом в Кедровом Шоре и стояли эти лагеря на полноводной северной реке Печёре, примерно в 300 км южнее Инты. С теплотой вспоминаю это время. Общение, которое в пионерском лагере все 24 часа в сутки, отличается от школьного классного и я бы назвал его, естественно, с большой натяжкой, школой выживания для подростка. С одной стороны нужно иногда противостоять «синдрому толпы», который почти всегда проявляется в тесном коллективе и выражается порой явно в неблаговидных поступках, например, призыв шкодить. С другой стороны нельзя проявлять и отчуждённость - она вызывает подозрительность, и ты можешь стать изгоем со всеми вытекающими отсюда последствиями и никакие призывы воспитателей и пионервожатый: «Ребята, давайте жил дружно!» - тут не помогут. Не редки случаи, когда родители приезжали и забирали досрочно своих чад из лагеря. Я полностью прошёл эту « школу выживания» и, когда был призван в армию, для меня это не было стрессовым состоянием в смысле общения и поведения в коллективе, от которого тебе никуда не деться - не повернёшься и не уйдёшь Я чувствовал, где нужен компромисс, а где и надо дать отпор - тем более я был не из слабого десятка.

 Событий, осевших в памяти о время пребывания в пионерских лагерях, осталось не так уж и много. Вот перед глазами картина, в которой 10-11 летние очумевшие мальчишки (по - другому назвать их и не могу) с гиканьем и улюлюканьем гоняются за подраненной птицей, то ли галкой, то ли вороной и не успокаиваются пока не забивают её насмерть. Видит бог, я не участвовал в этом позорном побоище. Я не мало думал о природе проявления подобной групповой жестокости, вразумительного ответа для себя так и не нашел: ведь те же самые ребята потом поймали подраненную сову, принесли её в палату, где мы спали, жалели её, кормили, затем отпустили на волю.

Я думаю, что иногда проявление жестокости происходило от того, что в те годы нам вдалбливали в голову только два понятия: вредно и полезно. Волк - вредно, надо убивать; ворона - вредно, надо уничтожать; рабочие всех стран - друзья, остальные враги и т.д. и т.п. Бедная ворона (скорее всего это была она) попала под категорию - вредно. Отступая немного от «лагерной» темы, хочу заметить, что я не редко, особенно в отроческом возрасте, приносил домой всякое зверьё и птиц: у меня побывали куропатки, сова, заяц и даже молодой подраненный орёл. Надо отдать должное моим родителям: они никогда категорично не запрещали мне это, мудро полагая, что чем бы дитя не тешилось, лишь бы не шкодило и не хулиганило. Эйфория общения с живностью у меня длилась не долго, и уже через недельку-другую я относил их в школьный «живой» уголок. Один из заездов, по-моему, в Красный Яг, закончился тем, что почти в конце смены я умудрился сломать руку и родители получили своё дитя с загипсованной конечностью. С тех пор моя правая рука значительно сильнее левой. Лето 1951 и 1952 годов мне, жителю севера, посчастливилось провести на Чёрном море в Лоо близ г. Сочи. Поэтому там отдыхали дети только из Москвы, Воркуты, Инты и Магадана. Нас было человек 12-14 интинцев, разных возрастов и разбросаны мы были, естественно, по разным отрядам. Я с двоюродным братом и ещё двое одногодок Стае и Серёга были в одном отряде и держались мы всё время вместе. Меня, конечно, ошеломило буйство субтропической природы, необъятная даль водного пространства и ежедневно палящего солнца, на севере строго дозированного, обилие фруктов и ягод, некоторые из которых доселе мною невиданных, например, алычу и ежевику, которые росли в изобилии в ближайшем лесном окружении лагеря и которыми мы поначалу постоянно лакомились. Но это всё эмоции, а мне хотелось бы рассказать об одном эпизоде, характеризующим то время и нас 13-14 летних представителей того времени. Был 1952 год, вторичного посещения Лоо.

Пионервожатым (или воспитателем) был мужчина лет 25-30 не более. У него на животе сбоку пониже пупка красовалось коричневое пятно диаметром не менее 3 см со странным белым пятнышком в середине. Нас, отрядовцев, это пятно просто гипнотизировало. Почему мы не задали вопрос самому хозяину пятна о его природе, я и сейчас не могу определённо ответить, наверно, где-то в душе боялись получить простой банальный ответ и снять интригу. А интрига заключалась в том, что мы втайне обсуждая и споря, всё-таки пришли к коллективному решению - это след от пули. Трудно искать какую-либо логику в мысль и поступках 13-14 летних подростках. Но по большому счёту она всё-таки была, но об этом ниже. Итак, след от пули. Теперь второе. После отбоя, когда мы все оказывались в кроватях и у большинства глазки мирно засыпали, наш подозреваемый частенько поднимался и уходил куда-то в ночь. Ну, зачем 30 летний мужчина ходит куда-то по ночам? Сейчас я не задумываясь сказал бы, что на свидание с противоположным полом, что, в общем, так и было, но это сейчас, а тогда мы после тайных обсуждений, споров и всяких доводов вынесли свой приговор - он шпион. След от пули и уход по ночам - что нам ещё надо - конечно шпион! А как бороться со шпионом? Можно не напрягать своё воображение, угадать очень трудно. Мы решили сбежать от шпиона всем отрядом в горы.  Я писал о синдроме толпы - вот типичный случай: практически весь отряд, хотя были и сомневающиеся и не согласные, при удобном случае, где-то в середине дня осуществил задуманное. Мы рванули в горы толпой, как стадо баранов, и бежали пока не устали и не наткнулись на кукурузное поле. Кукуруза была молочно-восковой спелости, что для нас, конечно, было лакомством, тем более надо было пополнить запас растраченный при беге энергии. Вот тут-то, пока мы набивали свои желудки кукурузкой, наш «шпион» и настиг своих «баранов». Не помню как шли переговоры и выяснение отношений, но, видимо, перекусив большинству уже не хотелось никуда бежать без еды, без воды, без непонятно где ночлега и, в общем, всё у нас было без, включая и мозги. Он пригнал нас назад в лагерь, разбирательства особого не припомню, так как на всё про всё ушло 2-3 часа без каких-либо последствий; да и лагерному начальству, скорее всего не хотелось поднимать шумиху. А теперь про наш, не поддающийся вроде бы никакой логике поступок. Уже спустя десятилетия начинаешь понимать, что к чему. Это был 1952 год - год « разоблачения» врачей - вредителей. Я писал ранее в воспоминаниях о ГУЛАГе об аресте в Инте врача хирурга, как английского шпиона. В общем, над страной навис смог подозрительности и шпиономании. Куда же было деваться нам 13-14 летним подросткам от этого смога? Мы дышали им, как и вся страна.

Сергей Дыгерн был моим дружком и до Лоо, но после пионерлагеря мы сдружились ещё больше, но не надолго. Серёга был шебутной и немного авантюрный малый, всё время стремился к лидерству, а я, вроде бы признавая его лидерство, далеко не всегда шёл за ним, и он, чтобы упрочить его не придумал ничего глупее и несуразнее, на мой взгляд, как приставанием ко мне с предложением: «Давай подерёмся!» Я отнекивался, просто не представляя себе как можно выяснять отношения с другом дракой. Но всё-таки я опять смалодушничал и уступил: «Ладно, чёрт с тобой, если ты так настаиваешь, давай подерёмся».  В моём решении не малую роль сыграло то обстоятельство, что в его приставаниях часто звучало слово «боишься», что для подростка является самым настоящим катализатором в его необдуманных и спровоцированных поступках. Пошли мы с ним куда-то за сараи, стали в боксёрские стойки, и он начал на меня свои атаки. Я стоял на месте, только поворачиваясь к нему лицом, когда он порхал вокруг меня словно бабочка, и гораздо чаще его атаки натыкались на мой кулак, чем его доставал меня. Как мы закончили драку, я не очень-то помню, наверно, устали оба, но мужичонка, который каким-то образом оказался свидетелем нашего поединка и с интересом наблюдавший его, не пытаясь нас разнять, пальму первенства отдал мне к великому огорчению Серёги. Так сильно охладилась, а может и закончилась наша дружба. А если бы он меня побил, что я стал бы после этого с ним дружить? Впрочем , очень скоро вся семья Серёги уехала из Инты и вернулся он назад после смерти матери, с отцом, по-моему в 1957 году и поселился на нашей лестничной площадке. Естественно, я с ним встретился, но дружба как-то не получилась. Мы выросли, и Серёга оказался в моих глазах каким-то серым малым, и мне с ним было просто не интересно.

Мой отец, спасибо ему, собирал домашнюю библиотеку, и со временем она стала одной из лучших в Инте. Я начал приобщаться и приобщился таки на всю жизнь к чтению, уже к окончанию школы Гюго, Марк Твен, Жюль Верн, Золя, Мопассан, О Генри, Цвейг, Майн Рид , Дюма, Фенимор Купер, Вальтер Скотт, По, Конан Дойл, Свифт, Драйзер, Джек Лондон ,наконец, Русская и Советская классика - вот неполный перечень авторов, которые, увы, даже во вред учёбе не мало занимали моё время и которые не могли не повлиять на мой душевный мир и на моё мировоззрение. Я ещё не читал «Испанской баллады» Лиона Фейхтвангера, это будет немного позже, но именно в этом романе устами главной героини было сформулировано одно из основных кредо моего мировоззрения: «Унция мира стоит больше, чем тонна победы». В общем, не читающий, воинственный и авантюрный Серега был не для меня.

После поездки на юг, а в 1951 и 1952 годах у меня это было пребывание в пионерлагере в Лоо, мы не сразу возвращались в Инту, а заезжали в Горький к родным. В городе Бор, который находится на другом берегу Волги, проживал родной брат отца дядя Зяма, мы поехали к нему в гости и переправлялись через Волгу на пароме. В тёплый летний день сидим с двоюродным братом на верхней открытой палубе рядом с мужчиной и женщиной средних лет. Это сейчас я понимаю, что они были средних лет, а в том 13 летнем возрасте все кому за сорок в наших глазах были если и не стариками, то где-то рядом. Мужчина держал руку женщины ладонью вверх и, как мы поняли, гадал ей по руке. Мы два пионера, двое воинствующих атеистов, с нескрываемой ухмылкой наблюдали эту картину, подносили свои ладони к лицу и с той же ухмылкой разглядывали их. Это не осталось незамеченным мужчиной. Вдруг он взял одновременно мою и Юркину руки в свои, секунд десять ему хватило на то, чтобы осмотреть наши ладони. Затем он посмотрел на Юрку и сказал: «У тебя отец погиб на фронте». Мы смутились. Так оно и было. Если бы это было простое угадывание, то он сильно рисковал: ведь он тоже самое мог сказать и мне и вся его репутация лопнула бы, как мыльный пузырь. Он оставил наши руки и опять направил своё внимание на соседку. Я не могу сейчас описать то чувство, которое меня тогда охватило - то ли смущение, то ли растерянность, но впечатлило это меня так, что впечаталось на всю жизнь. С тех пор я отношусь ко всякого рода предсказаниям и к людям владеющих этим даром с каким-то страхом, и не думаю, что всё это предрассудки и ерунда. Стараюсь никогда не гадать на себя и близких, считая, что гадание / предсказание/ открывает ту самую калитку, от которой начинается дорога к свершению предсказания. Предпочитаю не открывать эту калитку.

В 1953 году была ещё одна возможность поехать в Лоо, мой двоюродный брат Юрка поехал, а я отказался. Я чувствовал, что это моё последнее пребывание в пионерском лагере, что море я ещё увижу, что с севера мы рано или поздно уедем, и я решил провести свой прощальный пионерский сезон на Печёре. Леса в верховьях Печоры - самая настоящая тайга. Само название «Кедровый Шор» говорит о том, что место изобилует кедровыми деревьями. Нам устраивали походы за шишками, мы приносили их в лагерь, выщелучивали орешки после обработки шишек теплом от костра, чтобы стекла смола и они раскрылись - и лакомились ими. У нас были чёрные рты от черники, которая росла в изобилии в этих лесах, ловили бреднем мелкую рыбёшку, водившуюся в оставшихся после весеннего паводка небольших мелких озерцах, приносили на кухню поварам целую корзину «мелочевки» и угощались потом этой жареной вкуснятиной. Запомнилось мне э» пребывание   в  лагере   и  тем,   что  я  там  впервые  достиг  кое-каких  «   спортивных результатов»: смешно, конечно, но я стал чемпионом по петушиным боям на бревне, что получил в качестве приза торт. Естественно, в его поедании приняло участие немало ребят.   В  те  времена  закрытие  пионерлагеря  сопровождалось  большим  пионерским костром. Огонь костра завораживает, я смотрел на его пламя, на рассыпающиеся треском и уходящие вверх искры, которые, наверно, и превращаются в мерцающие ночном небе звёзды, смотрел и не понимал, что вместе с ними уходит и моё отрочество где-то совсем рядом меня поджидает юность. В 1954 году мне исполнилось 16 лет, получил паспорт и вместе с двоюродным братом поехал по туристической путёвке г Кавказу  -  красоты   Грузии,   Армении,   Абхазии   надолго   остались   в   моей  памяти.  Запомнились мне и такие вроде бы тривиальные моменты в жизни человека, как походы баню. Ни в двухэтажном бревенчатом доме, а о бараках и говорить нечего, не было ванн естественно, все ходили в баню кроме шахтёров, которые мылись в своих душевых по окончании работы. Отец, разъезжая по шахтам, часто мылся тоже там, в душевых, тем более если ему приходилось опускаться в забой, поэтому я ходил в баню с кем-нибудь из ребят и редко с отцом. Но это как бы присказка, а сказка в том, что моющийся контингент представлял собой картинную галерею. Напомню, что не малая часть гражданского населения Инты в те времена были спецпоселенцы, то есть люди прошедшие лагеря наколки на теле были одним из атрибутов лагерной жизни, особенно у блатных приблатнённых. Были приличные изображения и надписи, слегка не приличные и совсем неприличные. Сейчас татуировки тоже в моде, но тематика, содержание рисунков надписей сильно разнятся. Современные тату в основном орнаментальные, а тогда Марк Энгельс, Ленин, Сталин в разных сочетаниях украшали грудь мужиков, полуголые и голые женщины, кочегар с лопатой на ягодицах и пр. и пр., тексты от тривиальных: «в забуду мать родную» до оригинальных, например, запомнилась наколка: на одной ноге «не спешите на работу», на другой - «не опоздайте на обед». Текст, по-моему, остроумный отражающий отношение к подневольному рабскому труду. Отложилась в памяти и смерть Сталина.

В то время Сталин был везде: он заполнял всё пространство, он смотрел на нас десятков тысяч портретов, бюстов, барельефов, статуй, (у нас в квартире тоже висел гипсовый барельеф Сталина), от его проникновенного взгляда нельзя было нигде никому укрыться. Сталин - «вождь и учитель всего трудового народа», «как нас учит ТОВАРИЩ  Сталин», «когда нас в бой пошлёт тов. Сталин», в общем. Сталин, Сталин и ещё раз ТОВАРИЩ Сталин. Я принадлежу к поколению людей, за которых всё решал тов. Сталин, ну, а потом партия.   Помимо   всего   сказанного   для   нас   подростков   тов.   Сталин   был   ещё   по совместительству и « лучшим другом всех детей». Поэтому не мудрено, что для на безбожников,  он  подсознательно  был  «богом».   И  вдруг  «бог»  оказался смертным.  Школьный зал, в углу большой портрет Сталина в траурных лентах, по периметр шеренги учеников и плачущие учителя, правда, не все. Сильнее всех рыдала почему-то учительница русского языка и литературы по прозвищу Мэги (стыдно, конечно, но имя отчество не помню), экзальтированная 33 - 35 летняя особа, страстно влюблённая поэзию Маяковского и - одинокая. Может быть, именно одиночество и явилось причиной столь бурного проявления чувств при потере «отца и учителя». Многим казалось, что с смертью Сталина наступит, чуть ли не конец света, но прошло совсем немного времени: все увидели, что, как ни странно, жизнь продолжается. Кстати, во время похорон Сталин чуть не погибла моя двоюродная сестра Инна, дочь дяди Иосифа, который в то время жил в Инте. Её спасли солдаты, находящиеся в кузове одного из грузовиков, стоящих вдоль движения толпы, - прижатая к борту машины, она была уже почти в бессознательном состоянии и молодые ребята-солдаты затащили за руки красивую молодую девушку в кузов грузовика.

Не постесняюсь поставить себе в заслугу две вещи: никогда не курил и не матерился. Мой характер нельзя назвать твердым, но как бы ребята не предлагали мне закурить, как не подтрунивали надомной - я всегда говорил нет. Ну, а со временем ко мне перестали приставать и предлагать, зная, что это бесполезно. Особое отношение у меня и к матерщине. Я никогда не слышал от своего отца и от старшего брата, как сейчас говорят, ненормативную лексику. Может это и являлось главной причиной моего неприятия сквернословия, и я старался избегать компаний и дружить с ребятами, которые не могут связать двух слов без мата. В общем, моя натура органически не воспринимала, да и сейчас не воспринимает мат. Существует фольклор, в частности анекдот, и в определённой компании, в определённом месте, можно позволить себе некоторую вольность в этом вопросе и не более. На телевидении несколько лет назад была передача-диспут о правомерности применения не нормативной лексики. Сама постановка вопроса мне просто непонятна: мат - иначе сквернословие, в своём названии содержит ответ. Цитирую Словарь Русского языка: «скверна»- нечто гнусное, мерзкое, порочное». Ну, как можно отстаивать гнусность, мерзость и порок?

И последнее о чём мне хотелось бы поведать это о событии, которое произошло, когда мне было то ли 11, то ли 12 лет, точно не помню, но что абсолютно точно – была весна, время ледохода. В северных широтах, благодаря крепким морозам, лёд на реках толстый, мощный, разливы обширные, вода поднимается высоко даже на малых реках, так как Печора течёт с юга на север и когда на юге лёд взламывается, север ещё скован льдами. Речка Инта впадает в Усу, а та в Печору, то есть относится к её бассейну. Ледоход уже ослабевал, деревянный мост через речку на этот раз выстоял и не был снесён льдинами, когда же его сносило, пригоняли заключённых (пусть вас не коробит слово «пригоняли» - власти их за людей не считали) и они быстро восстанавливали мост. Потом был построен капитальный железобетонный, но это уж потом, а тогда по этому деревянному безлюдному мосту шёл по каким-то своим делам 16-17летний Борис Дыгерн, старший брат моего дружка Серёги, о котором я поведал выше. Мы, безмозглые отчаянные мальчишки, около берега, где течение слабое и некоторые льдины дрейфовали, прыгали на них, немного проплывали, а потом перепрыгивая с льдины на льдину, возвращались на берег. Как меня из тихой заводи вынесло на стремнину, я не заметил, но льдина, на которой я стоял, стремительно приближалась к мосту. Я растерялся, мне бы пригнуться, чтобы проплыть под мостом (так стояла высоко вода) и был бы шанс где-то ближе к берегу, перепрыгивая с льдины на льдину, достичь его. Но куда там - я вскидываю руки и хватаюсь за край моста, льдина стремительно уходит из под ног, и я зависаю над бурлящим ледяным потоком, тщетно пытаясь подтянуться и залезть на мост. Страх сковал мои руки, я дико заорал. Сколько бы я смог провисеть в зимнем пальто, взывая о помощи, пока не разжались бы обессиленные пальцы рук, и темная ледяная стихия не поглотила бы ещё одну не состоявшуюся жизнь? Но по мосту шёл Борис Дыгерн, он услышал мои вопли, подоспел и затащил меня на мост. Видимо, линия жизни на моей ладони не такая уж короткая, а может, хватило той жертвы, которая была пережита моими родителями, когда в семимесячном возрасте умерли двое братьев-близнецов и бог не стал отбирать ещё третьего. Борис не сразу рассказал моим родителям об этом случае, но когда они узнали - не ругали меня, отец как-то осторожно побеседовал со мной, я дал слово, что больше никогда не буду кататься на льдинах, и сдержал его. Да мне, помимо данного слова, хватило того ужаса, который я пережил. Только много лет спустя начинаешь понимать на какой грани я находился между жизнью и смертью, но тогда я быстро оправился от этого инцидента и, кажется, я даже не поблагодарил своего спасителя, и сейчас, когда мне уже за семьдесят, я хочу пожелать ему долгих лет жизни, если он ещё жив, а если нет, то пусть согреет его душу моя память о нём, а мои потомки, которым я дал жизнь, прочитав эти строки, скажут спасибо тому, кто не дал исчезнуть в этой далёкой северной речушке Инте моей жизни.

Прошли десятилетия, и на склоне лет всё больше и больше начинаешь сознавать, что жизнь божественна, но безбожна коротка.

ЭДУАРД БРАНДИН ТУЛА 2011