Лошадка

ЛОШАДКА.

 Самое страшное испытание для человека-это одиночество и нерастраченная нежность и любовь. Что может быть хуже этого? Даже смерть по сравнению с ней кажется праздником, избавлением от тоскливых дум и тяжелых воспоминаний, облегченным вздохом утомленной от безысходности души и долгожданным покоем для измученного, истерзанного болью сердца. Вы хотите спросить, к чему это я? Что ж, слушайте.


Живут у нас в деревне два пожилых человека баба Вера-Штакетник и ее сосед Охотник, это их прозвища и надо сказать, что эти прозвища они друг другу и дали, причем их дома и стоят рядом, бок о бок. Они оба одиноки, и каждый одинок по-своему. Вот возьмем, к примеру, бабу Веру. Старожилы говорят, что была она девкой красивой, видной и много парней тогда по ней сохло, но выбрала она Антона, и даже назначили день свадьбы пятое августа. А двадцать второго июня началась война, та самая унесшая двадцать миллионов не в чем не повинных людей. Война, которая нарушила тысяча планов и разлучила навсегда тысяча семей, разбросав людей по свету, как пепел праха. Война, от ужасов которой еще долго будет содрогаться земля, и глаза людей будут непроизвольно наполняться слезами при виде кинохроники тех лет. И вот перед самой свадьбой, второго августа, Антон ушел на фронт и дал слово своей невесте обязательно вернуться. Не вернулся. Как ушел на фронт, так ни одного письма, ни одной весточки, ничего. Даже фотокарточки его не осталось.

Ну что оставалось ей делать? Ждать. Она и ждала. И запросы в военкомат делала, и куда только не писала, но там везде отвечали одно и то же, мол, неизвестно где. Пропал без вести. А после войны, как жизнь обустроишь? Да никак. Мужиков считай, и нет вовсе, да и те, что были, или пацаны малые, или старики, или инвалиды, которым война покромсала или тело или душу, а кому-то и тело и душу. Да последних и тех расхватывали, кто был порасторопней. А баба Вера и не пыталась. Любила своего Антона и ждала его всю жизнь, ведь никто не сказал, что он погиб, а значит, рассудила она, может статься, что Бог даст, он и вернется. Сколько раз такое происходило, говорили что погиб, ан, нет, возвращается живой, здоровый. Если всему что говорят или пишут верить, то можно сума сойти, так рассуждала баба Вера и ждала. Ждала. Год за годом, как тысяча женщин по всей истерзанной Руси. Но ждала напрасно. Антон не вернулся.
Война проклятая, своей мрачной, не знающей жалости рукой, разорвала две судьбы, так и ни дав им возможности познать любовь и насладиться семейным счастьем.

Иной раз вижу, как она стоит, на дорогу смотрит, прикрыв рукой от солнца глаза, у меня прям, сердце сжимается, даже мне, постороннему, больно глядеть на человеческое одиночество и горе, так каково же, думаю, ей? А она посмотрит, посмотрит, вздохнет тяжело, опустит седую голову, покрытую платком, да и пойдет восвояси. Поди, разберись, что у человека в душе твориться, правду люди говорят – чужая душа потемки, тут со своей ладу не дашь, болит, а с чужой… А сколько таких по всей России с осиротевшими душами да покалеченными судьбами? Поди, посчитай. Не сосчитаешь.

А как баба Вера детей любит? О-о, что вы, стоит кому то зайти к ней из ребятни, дом перевернет, а без гостинца не отпустит, что-нибудь обязательно даст и те души в ней не чают, сядут у нее во дворе, как стая воробьев и слушают ее рассказы, а рассказы у нее добрые, душевные, что еще ребятне надобно. Если какая мамка ребеночка во дворе или на улице не видит, так она и голову ломать не будет над тем, где он, знает, у бабы Веры, как у Бога за пазухой и спокойна за чадо. Да и дети ее не обделяли своим вниманием, то по хозяйству помогут, то в огороде, то подделать что-нибудь по дому, в деревне дети сызмальства к труду приучены. Да и взрослые помогают, а как же иначе? Как не помочь человеку, мы ж не нелюди. Кто дрова привезет, кто огород пропашет да мало ли чего еще, в деревне работы выше крыши. Но она всегда отнекивается, мол, не надо, сама справлюсь, неудобно ей, что людей зря беспокоит, стесняется. А какое, скажите мне на милость, это беспокойство, это же приятно человеку доброе сделать, и упаси Боже, если вы думаете за вознаграждение или еще за что, ни в жизнь! Человек сам получает удовлетворение оттого, что помог кому-то, а уж тем более бабе Вере.

Совсем другое дело Охотник. Пришел человек с фронта, орденов полная грудь, пять лет в окопах грязь месил да вшей кормил, не поверите, ни одной царапины за всю войну! Пришел, а семьи  и нет вовсе. Жена умерла при родах, и ребеночка спасти не удалось. Вот и получается: воевал человек, мечтал о встрече с семьей, приехал, а встречает его осиротевший дом с черными глазницами окон с забитыми крест накрест досками. И тишина. Говорят, поначалу он несколько дней в дом войти не мог, во дворе ночевал, а потом сходил на кладбище, люди показали, где семья-то похоронена, вот только после этого посмел в дом то войти. Вот и получается взрослый человек, и сирота, и душа выкорчевана так, что уже на место и не вставишь никогда. Он уж после и не женился, хотя баб было пруд пруди, не мог или не хотел я не знаю, не спрашивал, да и как об этом спросишь, это же рану человеку бередить надо, хотя такие раны до самой спасительной смерти кровоточат и болят. Болят, уверяю вас, просто человек сам об этом не знает, душа то всегда болит, он и привыкает к этой самой проклятой боли и думает, что так и должно быть.

Иногда, кажется, и забыл, ан нет, кровушка то капает, душа помнит и успокоиться не дает, так и мается человек весь свой век. Раньше Охотник каждый день на могилку к своим ходил, после работы. Каждый день дождь, снег, метель все нипочем было, но потом поговаривают, что жена его, Настя, во сне к нему пришла и сказала, чтобы не ходил часто, сказала, что бы он успокоился, что нет в том его вины. Вот после этого он стал ходить все реже и реже, а теперь только по праздникам. Ведь раньше как было придет с кладбища, и видеть ничего не видит, и слышать ничего не слышит, как не живой ходит, люди втихаря дежурили возле его дома по очереди, боялись, чтобы чего худого не случилось. А что делать, в таком состоянии и руки на себя наложишь только бы забыть. А потом… Отпустило, наверное, а может и нет. Хотя такое не отпускает, такое если уж взяло, то до самого конца. Это тоже ведь не жизнь, а пытка сплошная, ее еще выдержать надобно и не свихнуться.

Я как-то пришел на кладбище, батю своего навестить, смотрю, Охотник там сидит возле своих, и что-то говорит, улыбается, новости им рассказывает о жизни своей горемычной. Из деревяшек куколок наделает да приносит на могилку в подарок ребеночку и сказки разные ему рассказывает, надгробье поглаживает, как будто ребеночка по голове гладит. Или кусочек небольшой сахарку положит и говорит, что бы Илюшка непременно его поел, мол, детям сахар необходим для здоровья и Насте говорит, что бы та проследила. Он больше, конечно, с ребеночком говорил. Наверное, от этого у него на душе легче становилось, вроде как один, а вроде и нет.

А иногда сядет рядом с надгробьем, обнимет его и песенки поет, колыбельные. Я слышал однажды, до сих пор забыть не могу ту песенку, как он ее тянул… То ли песня то была, то ли вой души, заполненная беспробудной тоской, и сколько боли в песни этой было. А я стоял не далеко, слушал и чуть сума не сошел, горло от слез сдавило ни вдохнуть, сердце так сжало, думал, лопнет, и тоска такая нахлынула на душу, боль то какая, ни приведи Господи! Я так и ушел, забыл даже зачем пришел, только после этого, песенка та долго меня еще преследовала, разрывая душу.

Я вот как-то привез Охотнику дрова, смотрю, его дома нет, ну я открыл калитку, выгрузил поленья, нашел топор и стал потихонечку колоть и складывать дрова за домом под навес. Уже темнеть начало, смотрю, проходит, меня не видит вовсе, прошел, потом на ступеньках останавливается, поворачивается ко мне и говорит так тепло: «А Илюшке-то моему лошадка понравилась, еще просил одну сделать, так что пойду мастерить, я ж ему обещал к завтрему сделать, надо успеть». И вошел в дом, а я стоял, как чумной, слезы текут, горло давит так, будто шея узкой стала. Так и простоял во дворе не помню сколько, все в ушах его слова звучали про Илюшку и лошадку, даже сейчас, столько лет прошло, вспоминаю, и говорить не могу. Больно. Душа тесной становиться. Да. Боли такой и врагу смертельному не пожелаешь.

Приехал как-то в нашу деревню в сопровождении областного руководства генерал, подъехали они к дому Охотника, генерал вышел, вошел в дом – нет никого. Соседи рассказали генералу историю Охотника и где его найти, поехали они на кладбище, генерал взял с собой бутылку водки, два стакана, кое-что из закуси, своим приказал оставаться на месте, а сам направился к могилке. Идет по кладбищу, слышит смех, подходит, а это Охотник сидит, что-то рассказывает и смеется негромко. Подходит генерал, Охотник его увидел, удивился и радостно так говорит:
- Василий Макарыч, проходите, я вас со своей семьей познакомлю. Это жена моя Настенька, она нам сейчас что-нибудь на стол сообразит. А вот этот непоседа, сынок мой, Илюшенька, смешливый просто ужас. А лошадок любит страсть как, у него уже, наверное, цельный табун их, а ему все мало. Ладно сынок, не горюй, батя тебе их еще смастерит. Вот улыбается, много ли ему нужно для счастья? - Посмотрел гость на могилку, стоит, плачет как ребенок, слезы текут, он их и не вытирает, стоит и сказать ничего не может, а что скажешь? Горе. Оказалось в войну, наш Охотник спас этому генералу жизнь, вот он и приехал проведать своего спасителя. И предложил Охотнику переехать жить в куда то под Москву. А Охотник посмотрел на генерала и говорит:
- Куда же я поеду, Василий Макарыч, У меня же тут жена, сынок Илюшка, куда же я без них, нет, спасибо, но я без семьи никуда. Лучше вы к нам в гости приезжайте, Илюшка подрастет, на рыбалку вместе сходим, места у нас богатые, рыбы много, да и сынок давно просится, надо уважить его просьбу. – Так и уехал генерал с тяжелым сердцем, и наказ дал нашему руководству, что если будет какая помощь нужна Охотнику, то что бы звонили прямо ему, без промедления. Хороший видать человек, раз забросил все свои дела и приехал проведать боевого друга, это скажу я вам, тоже не часто увидишь.

Охотник как-то мне говорит: «Знаешь, какая самая главная заповедь в жизни у каждого человека должна быть? Не делать людям худого. Одно это уже есть добро, а если сможешь в жизни кому-то помочь, тогда считай, что не зря на свет родился». Может так оно и должно быть, людям худого не делать и не желать, тогда и боль любая отпустит. Может быть. Уж очень мне в это верить бы хотелось, а то, как же с болью такой жизнь прожить. Немыслимо.



                Белгород. 2005г.