Крыша

- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
- Непременно так, полюбить прежде логики, как ты говоришь. непременно, чтобы прежде логики, и тогда только я и смысл пойму. Вот что мне давно уже мерещится. Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жить любишь. Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасен.
(Ф. М. Достоевский «Братья  Карамазовы»)


Паршивая осень. Такому озорному гуляке, как я, который лудит исключительно в скверах, парках и на лавочке у твоего  подъезда, не простудиться  этой промозглой осенью просто невозможно. И я с головокружительным успехом простудился. Голова гудит,  челюсть  ноет, сопли стекают  из носа на клавиатуру ноутбука, а  монитор весь закашлян слюнями.

 
Как я  так низко пал? Как я из статного борца со злом превратился в шмыгающую развалину, а голова,  когда-то  полная светлых мыслей,  теперь наполнена соплями, болью и страданиями?! Естественно, я был пьян в этот холодный, дождливый день. Не сильно, но достаточно, чтобы мне было комфортно под холодным дождем.  В кофейне заказал большущую кружку кофе  и втихаря  разбавил ее ишимским бальзамом из фляжки. В любом напитке должен быть алкоголь  - таково мое убеждение. После  двух кружек бальзамированного кофе мне уже вообще ничего не страшно было, ни дожди, ни ветры, ни ураганы и все стихии были мне отныне  покорны, ибо я сам уже был пьян,  как чертова стихия!

Я вышел в дождь. Сигареты разваливались и тухли под косыми струями, я ни черта не видел -  очки заливало дождем. Когда ударился сослепу в какого-то гигантского жирдяя, понял что понты,  конечно, хорошо, но очки бы лучше снять, а то грохнусь еще в открытый канализационный люк, как какой-нибудь сраный Шурик из кинокомедии Гайдая и переломаю себе к ***м все ноги – помирать на дне люка, отнюдь не моя хрустальная мечта. А сняв очки, я понял, что район, в который забрел, мне чем-то памятен… «Обожди-ка, Данила, - сказал я себе, - если пройдешь во двор, там продуктовый магазинчик будет, а рядом  та  самая  многоэтажка» - и я  прошел во двор, мимо продуктового, к той многоэтажке.

В новых районах с  этими высотками я вообще никак не ориентируюсь, мне милее мои пятиэтажные, хрущевские дворы, но давным-давно, еще до службы  в армии, у студента дневного  отделения филфака,  небритого рас****яя, склонного к задумчивости, Данилы, была причина таскаться тут пьяным и искать незапертый выход на крышу. Тогда  домофоны были не в такой моде,  и проникнуть в подъезд не было проблемой. Десятки тысяч километров искатал я на лифтах! Один раз застрял часов на пять. Хорошо, что тогда у меня был с собой портвейн и сигареты, так что время я провел весело, только кислороду не хватало и от духоты меня вывернуло всем выпитым. И в один из мрачных осенних дней я нашел все-таки незапертый ход на крышу! Не сказать, чтобы это меня очень обрадовало,  потому что крыша мне нужна была, чтобы с нее сигануть вниз и таким красивым образом распрощаться с этим бессмысленным и жестоким миром. Я подумал тогда:  «Ну, вот и конец тебе пришел, Даня».

У меня  снова была с собой бутылка портвейна. (Я в ту пору вообще безбожно бухал. Если вы думаете, что я сейчас много пью, то  вы наивные оленята из диснеевского мира – вот тогда я пил! А сейчас так, просто дезинфицирую гортань и утоляю жажду.) Так вот, у меня была бутылка портвейна и причины, которые мне тогда казались вескими, чтобы покончить со всем этим балаганом, который называют жизнью. И песни нирваны и дорз в плеере.

Меня бросила возлюбленная самым позорным образом, я сочинял горестные стишки и слал их ей эсэмэсками – в ответ телефон молчал. Но горе мое было даже не в этом. Какая-то тупая депрессия омрачала мои мозги уже долгие месяцы. Она подкрадывалась медленно, незаметно. Словно гнилой зуб во рту,  который сперва незаметно так ноет, ноет, а потом разваливается и невыносимо, до умопомрачения  болит и остается его только вырвать. Также и тут было. Эта чернота в душе все росла и росла, сгущаясь и отвердевая, а потом моя любовь  бросила меня и я  понял, что жизнь  - это вообще не мое. Все мироздание казалось мне каким-то радостным карнавалом, все его участники на своих местах, каждая, даже самая мелкая сволочь при деле, один я тут не пришей к ****е рукав, как-то затесался. У всех есть цели в жизни, какие-то таланты, какие-то, пусть и мелкие, но победы, а я вот,  неудачник,   ничего толком не умею и не побед у меня нет, ни поражений. Нет ничего  даже, в чем бы я мог победить  или проиграть.

Так я стоял на этой крыше, смотрел  вниз, пил портвейн, курил и даже, по-моему, ни о чем толком и не думал. Стоял и плакал, о том, какой же я разнесчастный сукин сын, как это все несправедливо и неправильно, и что нет ни одной понимающей мое горе души на свете, и что всем будет похуй если я подохну и мир дальше будет скакать и петь, а мой изувеченный труп будет только вызывать отвращение у патологоанатома.  Хотя, нет, не так: у него мой труп вызовет, наверное, только скучную зевоту, такой я бездарь.

Я долго там стоял и пялился в никуда, пока у меня не кончился портвейн. Потом я  стоял еще и у меня кончились сигареты. Потом  кончился заряд в плеере. Стемнело уже, и я вытер слезы и потопал домой. Не знаю, что это было.  Для самоубийства тоже нужно мужество. Благослови Господь мое малодушие!  После этого я вообще, окончательно убедился в своем ничтожестве, затосковал и стал подобием зомби: просыпался, выпивал бутылку портвейну и флягу пива и обратно ложился спать и так в течение нескольких месяцев. Меня отчислили, а там и армия, и как-то в армейских сапогах все мои депрессивные терзания забылись.

И вот, спустя офигеть сколько лет, я  снова стою на этой крыше. Смотрю на беспросветное, серое небо, меня поливает дождем, но знаешь, мой дорогой читатель, что? Я люблю эту бессмысленную, глупую жизнь.  И мне немного жаль того депрессивного, небритого дурака, который семь лет назад лил тут слезы от того что нет ему места в мире, а потом лил слезы дома от того, что не  смог спрыгнуть вниз. Он, конечно, дурак, но он тоже должен был быть. Это хоть и глупые, но все же благородные терзания непонятой, неприкаянной души. Они тоже  должны иметь место в  жизни. Если  бы я себя сейчас встретил семилетней давности, то первым делом надавал бы этому  кретину по мордасам за такие богомерзкие мысли о суициде, а после сказал бы что-то вроде: «Дружище, жизнь, конечно, поганая и злая штука, много чего еще будет в ней какашек на пути, но помирать – это совсем не повод.  Ты говоришь, что ничего не добился, ничего не умеешь – да тебе сколько лет-то? Ты совсем еще салага, все великие свершения еще впереди! Толстой начал писать,  когда ему было за 30, Генри Миллер твой любимый также, Буковски вообще лет в 50! Про***** эта тебя бросила? Да и *** бы с ней! У вас все равно  ничего  общего не было, сам вспомни. Успеешь ты еще натрахаться и стишков радостных про любовь написать! Иди, учись, не пей этот сраный портвейн, и коктейли из полторашек тоже бросай пить, а то потом будет желудок болеть. Побрейся, приведи себя в порядок и покоряй этот мир!» - жаль, что мне тогда никто подобного не  сказал. Хотя,  я бы не послушал, мне тогда тоже много умных вещей говорили, как жить и что делать, а я как-то все мимо ушей…

Я  это все к тому, что отдельные читатели считают мое мировоззрение декадентским и посты вроде «Такая жызнь», дескать, пропитаны обреченностью и жизнь я считаю бесполезным,  рутинным занятием, на подобие сидения в очереди в паспортном столе, что после прочтения остается только лечь, сложить руки на груди и помереть. Ни в коем разе я так не думаю,  дорогие мои, впечатлительные читатели. Жизнь, конечно, говно, но пожить стоит – такое мое  убеждение. Зачем? *** его знает. Чтобы, наверное,  понять зачем… Иногда вот, бывает, пишу-пишу всякую ересь, а под конец – хуякс и мораль получается ко всему написанному. Так  же и в жизни, может, если вглядеться повнимательней, смысл сложится из общего событийного хаоса… не знаю.

Ну, здесь-то мораль вам ясна:  не  шляйтесь под дождем, особенно осенью! Я  вот заболел теперь, ****ец,  эти сопли, кашель, таблетки жру горстями…. Аккуратнее, осенью заболеть – это на раз-два…