Петр Тырлов

               
                Знакомство
- Ты был на выставке картин художника Петра Тырлова? – спросил меня старый знакомый Николай Павлов.
- А что, хорошая выставка?
- Много в ней спорного, но посмотреть интересно.
- Тогда надо заглянуть.
 И не откладывая дело в долгий ящик, направился к выставочному залу. Там было почти пусто, несколько ребятишек быстро, переходя от картины к картине, двигались по залу. Да еще в углу за столом сидел крупный пожилой мужчина и что-то писал в тетрадь.
   Стал и я рассматривать представленные полотна. Действительно, прав был Николай, спорного было много. Даже сами картины спорили друг с другом, как будто их выполнили разные художники в разных манерах, различной техникой. Особое внимание привлек портрет старой женщины, чистящей картошку, глубоко задумавшейся и печальной. На этикетке было написано: «Одна. Портрет матери». Что-то рембрандтовское, глубокое, философское было во всем облике этой старушки. Сразу вспомнилась и моя мать.
  Просмотрев выставку до конца, спросил у сидящего мужчины:
- А где живет художник?
- В деревне. А что, есть какие-то вопросы?
- Есть, но хотелось бы поговорить с автором.
- Так он перед Вами. Я - Петр Тырлов. И что Вас заинтересовало?
- Да многие работы интересные, но впечатление такое, что их писали разные художники.
-  Так ведь жизнь большая и не стоит на месте. Годы ушли на поиски своего почерка, своего видения мира. Увлекался разными художниками. Все это невольно отражалось и на картинах. Они хоть и разные, но мои дети, всех люблю. А Вы интересуетесь живописью? Тоже рисуете?
- Нет! Я - сотрудник музея и больше занимаюсь краеведческой работой. А о Вас у нас нет никакой информации. Может, Вы издали уже альбом репродукций своих творений, так мы бы с удовольствием приняли в музей.
- Да нет, это очень дорого, мне не по карману, - смутился он.
- Жаль. До свидания, творческих Вам успехов!
- Доброго Вам здоровья.
 Так, дружески попрощавшись, мы и расстались. Но дома, вспоминая выставку,  как-то было неприятно на душе от того, что ничего не узнал про художника. А ведь личность неординарная, это сразу чувствовалось.  Почему же нет у нас о нем никаких сведений? Надо еще раз встретиться с этим сельским самородком. Так решив, я и успокоился.
  Придя на работу, поинтересовался у коллег:
- Вы были на выставке Петра Тырлова? Есть у нас информация,  публикация о нем в газете?
- Да, была в «Вечерке» небольшая заметка с фотографиями.
- И что там пишут?
- Так,  в общих фразах, но хвалят. Теперь его «профи» невзлюбят.
- Почему?
- Так о них редко пишут, да и завидуют они другим, особенно самоучкам. Наверное, считают, что только они истинные таланты.
-  А я вот про Тырлова ничего не читал, но картины его мне понравились, хотя и не все. Например, портрет матери написан хорошо.               
- Вы расспросили бы Вадима Бубенкова. Он - профессиональный художник и занимается с самодеятельными. Сходите в ОНМЦ, там он часто бывает. Да и наверняка, у них можно получить полную информацию о Тырлове.
- А ведь верно! – и отпросившись у директора музея, поехал на трамвае в областной научно-методический центр.          
  Мне повезло - встретил Бубенкова. При нашей с ним беседе присутствовала методист по ИЗО, милая дама бальзаковского возраста, имя которой как-то не запомнилось. Рассказывая о Тырлове Вадим Семенович почему-то сразу взял обличительный тон:
- Петр, конечно, талантлив, но вытащила его Нина Михайловна Волошина. Как она нашла его в «тьмутаракани», не знаю, но она устроила его персональную выставку в фойе кинотеатра «Ударник», куда и профессионалы не попадали. Правда, это было давно, лет сорок назад. Напечатала статью о нем в областной газете, напечатала ему в типографии рекламы, даже отдельный плакат о его творчестве выпустила. Он принял все это, как само собой разумеющееся. Загордился. Михайловна ему и путевки на творческие дачи пробивала, и на выставки в Москву его картины возила. А как ее уволили, так про него и забыли.
- Ну, не скажите, Вадим Семенович! Не забыли и сейчас на семинары приглашаем, - прервала методист. – Но он никуда не едет. Сидит в своей, как Вы выразились, «тьмутаракани», и все тут. Бирюк какой-то.
- А можно посмотреть те афиши и плакат?
- Нет. Нет. С переездами все давно потерялось.
- А эту выставку Вы помогли устроить?
- Да сейчас уже не те времена, когда от нас что – то зависит. Были бы деньги, и откупай любой выставочный зал. Их сейчас уже несколько частных в городе. Скорее всего нашелся спонсор. А зал Союза художников его не примет, потому что профессионалы не любят самоучек.
- Хоть бы при мне это не говорили, - обиженно заметил Бубенков.
- Назовите хоть одного художника–любителя, который бы выставлялся там?
- Конечно, аренда дорогая, но ведь областные выставки там проходят.
- Это когда было? Лет десять назад.
  Видя, что спор повернул в другое русло, я ушел по-английски не прощаясь.
«Значит надо встретиться еще раз с Тырловым», - подумал я и поехал на выставку.
  Она работала, но Петра на ней не было. За тем столиком сидела смотритель - Лидия Андреевна, и читала какую-то толстую общую тетрадь. «Наверное, книга отзывов», - предположил я.
- Здравствуйте!  Мне бы Петра Тырлова увидеть. Я вчера с ним познакомился, да как-то быстро мы расстались, а хотелось бы продолжить разговор.
- Не скоро это удастся Вам. Заболел он, домой срочно уехал. Вот осталась его тетрадь с записями. Сижу, от нечего делать, читаю. Посетителей мало.
-  Жалко! Выглядел, вроде, здоровым.
- Да, неожиданно все это. Может, и прибаливал давно, но не говорил. Вот и в записях нет и намека на болезнь. Все свои размышления записывал.
- А можно я возьму у Вас тетрадь почитать до завтра, раз уж не удалось поговорить с самим художником.
- Возьмите. Как старому знакомому, доверяю. Только обязательно верните.
- Конечно, конечно.
 Положив в папку тетрадь, вернулся в музей и стал читать. Почерк был мелкий, с четкими буквами, написанными твердой, уверенной рукой. Чувствовалось, что писал Тырлов много и красиво. Мой почерк в сравнении с его походил на «куриные» каракули. Бегло пролистав тетрадь художника, понял, что это - дневник, который начинался в августе 1991 года.

                27 августа 91г.
«Ходил сегодня на этюды. Деревья стоят тихие, грустные, словно женщины, задумавшиеся о своей горькой участи. Впереди - тяжелое время, впереди - зима. А сейчас наступает осень. Она уже начинает властвовать: окрасила в красный цвет плоды   шиповника, пожелтила траву, листья берез. Дни солнечные, но холодные.  Безмолвие. И работается хорошо. Далеко где-то гудят трактора – идет уборка. Сколько дел нужно переделать, пока стоит такая погода. Урожай большой – трудись, человек!
  И художники чистят палитры, выдавливают на них чистые, яркие краски. Наступает горячая пора. Сколько буйных красок: желтых, красных, оранжевых, синих. Но ведь и зелень еще крепко держится.  Издалека доносится песня, поет Людмила Зыкина. Слов не разобрать, но что-то знакомое, близкое, родное, как сама наша земля, наша Русь.
  Вот уже и конец августа, скоро и «бабье лето». То тут, то там раздаются щелчки, редкие, по всему лесочку. Пока писал, не заметил, как на небе появилась тучка.  Она подкралась, и бьет редкими каплями по сухой траве. Но ветер быстро отнес ее дальше, и снова тишина. Только в небе иногда прогудит самолет, да по дороге прогрохочет машина.
  А какой воздух! Чудесный! Полон запахов сена, берез, земли. И легко, легко думается. О чем? Обо всем: хорошо, что есть осень и заботы связанные с ней; хорошо, что я живу на земле, все это вижу, чувствую, радуюсь, печалюсь…
  Из всех времен года ближе, дороже, понятней осень. В ней есть все: и тепло лета, и холод зимы, и весенние, бодрые утра, и грусть осени. Осенью человек пожинает плоды своего труда, сеет в землю зерна озимой ржи, пшеницы  для будущего. Значит, он уверен в нем, не страшится холодной, лютой зимы, а встречает ее смехом, песнями, свадьбами.
  А вокруг такая красота! Кажется, время остановилось, застыло от удивления, но вдруг, устыдившись своей сентиментальности, рванулось, вихрем сорвало кучу желтых листьев с деревьев, облило слезами дождя, и понеслось вперед, быстро все изменяя, перекрашивая в разные цвета. И опять тихо. Опять грусть во всем. Приходи, осень. Мы ждем тебя».
  Прочитав  это, я поразился тому, что написано было в дни переворота, путча ГКЧП, когда вся страна была напряжена  и ждала, что будет дальше. А тут - уединение и идиллия. Неужели его не волновали политические события страны? Или он уходил в лес, чтобы не видеть и не слышать мирскую суету? Странный человек!»

                14 сентября 91г.
  «Надо начинать готовиться к осенней выставке. Опять придется уговаривать своих собратьев по кисти дать хоть несколько новых работ. Каждый год одна и та же канитель, одни и те же ответы:    «Некогда было писать. Давай сделаем весной, может, за зиму что и напишем». Если за год ничего не создали, то зимой тем более не напишут.  Вот и приходится выставлять все свои этюды, даже слабые, чтобы заполнить стены. А потом обиды: « Ты задавил нас своими картинами».
  Как можно называть себя художником и писать картины так редко? Слова «самодельный художник», как меня назвала со сцены РДК зав. отделом культуры Песенкова, награждая Почетной грамотой, больше подходят к ним. Рисовать – это не только Божий дар, но и потребность души выразиться в натюрморте, пейзаже, портрете. Талант хиреет от редкого употребления. Через количество приходит и качество.
  Как-то в Доме творчества Союза художников «Старая Ладога», возвращаясь с этюдов, так захотелось быть только живописцем, чтобы ничто не отвлекало от этого дела. За месяц, проведенный там, сразу почувствовал творческий рост. А дома опять нелюбимая работа, назойливые друзья, повседневная суета и редкие минуты творчества. Но все же за год до пятидесяти картин, этюдов, рисунков легко набирается. Не все удачные, но с десяток хороших работ можно с чистым сердцем выставлять на суд зрителей». 
  Какие разные записи. Одну писал поэт, а другую критик. А всего две недели разница. Вот так, наверное, и с картинами у него происходит - влияет настроение. Поэтому они так не родственны по духу, по исполнению. А может, так у всех творческих людей?


                28 сентября 91г.
  «Какое счастливое время мы провели с Витей Пупковым и Славой Чаковым на горном озере Зюраткуль. Какая красота, уже тронутого осенью, этого уральского места, где растут в основном ель и береза. Темно-зеленые ели на фоне разноцветной листвы берез, стога сена, горная речка Сатка, вытекающая из озера, сами просятся на холст. За пять дней успел написать двадцать четыре этюда.  Большинство очень удачных.
   Решили каждый год приезжать сюда в начале сентября, как нам порекомендовала директор базы отдыха, где мы проживали. И школьники уже на занятиях, и отдыхающих почти никого, только ремонтная бригада.
  Я как будто снова побывал в детстве. Все было хорошо знакомо: и лесные чащи, и стога сена, и горные речки с чистейшей холодной водой, и многочисленные лесные тропинки, ведущие неведомо куда. А сколько грибов! Написал два натюрморта с ними, когда в один из дней шел дождь, и на пленэр нельзя было выйти.
 А какие прекрасные закаты на озере! Один лучше другого. Но из-за недостатка времени, так как очень быстро темнеет, писали на небольших картонках. Может, пригодятся для солидной картины. Сюжет подсказал местный старик, который подошел ко мне, когда писал я озеро на фоне гор. Посмотрел и говорит:
- А знаешь, сынок, почему наше озеро так называется?
- Да как-то не задумывался.
- «Зурат» по - башкирски «мертвый», а «куль» - «озеро». Видишь хребет Зюраткуль, а перед ним Круглая гора. Живёт в народе легенда,, что выехал на берег озера древний башкир, в нем отражение хребта и той круглой горы, и ему представилась такая образная картина: мертвый богатырь, по -ихнему «батыр», лежит у края могилы-озера. Он и воскликнул: «Зураткуль!» То есть озеро мертвого батыра.
- А почему тогда хребет назвали «Зюраткуль»?
- По озеру. Присмотрись, ведь правда, горы похожи на лежащего на спине богатыря?
- Вообще-то, похоже.
- Мне эту легенду рассказали старики, когда я был молодым.
- А почему озеро сдерживает плотина, а не природный берег?
- Это в годы войны плотину построили пленные румыны и дезертиры из узбеков. Городу и комбинату нужно было электричество, и решили построить электростанцию на реке Сатке. А чтобы был постоянный напор воды, подняли уровень озера, перегородив плотиной русло вытекающей речки. Где сейчас база отдыха, там стояли бараки. Некоторые сохранились и до сих пор. Соорудили и сливные шлюзы, и огромный лоток, длиной почти пять километров, чтоб речка не могла сменить русло, а напрямую текла к электростанции. Много здесь поумирало узбеков и румын. Зимой морозы страшные, ниже сорока градусов, а их заставляли работать с бетоном.
- Так озеро было намного меньше?
- Да! Прибрежные леса не успели вырубить, их залили водой. Видишь по берегу вымытые корявые пни и стволы?
- Вижу, но думал, по весне паводком их принесло.
- Нет. Поедешь на рыбалку, а внизу в воде лес стоит. Даже страшно становилось.
- А за плотиной дорога куда ведет?
- Она ведет вкруг озера, а если прямо по тропе идти, то выйдешь  на покосы на склоне хребта.
- Интересная история. Спасибо, дед, за интересный рассказ.
- Да не за что. Хоть поговорил с тобой. А рисуешь ты хорошо, похоже.
- А вон еще мои друзья стоят, тоже художники.
- Смотрел и их рисунки, но у тебя как живое получается.
 На том и расстались мы с ним, а мне пришло на ум написать картину про озеро и назвать – «Сказ об озере Зюраткуль».

                5 октября 91г.
 «Вернусь к озеру Зюраткуль. Прошло уже много дней, а я все переживаю ту поездку с Чаковым через озеро на лодке. Нам все хотелось побывать на том полуострове, напротив поселка. Издали мы видели там какую-то огромную скалу среди леса.
-  Как нам перебраться на ту сторону? – спросили мы у начальника лодочной станции и объяснили, с какой целью нам туда нужно. Выслушав, он сразу расположился к нам дружелюбно, рассказывая про красивые места там, и выдал нам на прокат лодку, взяв по десять рублей и еще мой паспорт, так как Слава свой не взял. Уложив этюдники, холсты, продукты, стали решать, кто сядет на весла.
- Я не умею грести,  к тому же  расстояние большое, - честно признался я.   
- Тогда придется мне, - вздохнул Чаков.
- А ты хоть умеешь?
- Да приходилось.
Он  сел на весла, я - на корму за рулевого, и тронулись в плавание. Утро было тихое, солнечное, вода спокойная, так что мы довольно быстро переплыли озеро и двигаясь вдоль  каменистого берега, стали искать, куда причалить и где спрятать лодку. В одном месте заросли ивняка заходили прямо в воду, в них мы и заплыли. Подтянули лодку на берег и привязали к кусту, немного замаскировав. Мы боялись, что кто-нибудь уплывет на ней, а мы останемся в незнакомом месте без плавсредства. А пешком идти назад очень далеко.
  Пошли осматривать места, и, отойдя метров на сто от берега, увидели, сквозь стволы берёз, поляну, уставленную стогами сена. А выйдя из леска и подойдя к ним, ахнули от красоты. Действительно, стоило сюда плыть. Перед нами вырос тот скалистый кряж, весь поросший елями и березами.  Удивительно было видеть почти отвесные скалы и растущие на них деревья.
  Молча сняли свои этюдники и торопливо стали устраиваться писать. У меня был большой холст 70х75см. Даже не задумываясь, успею ли записать такой холст, принялся компоновать  карандашом композицию, и нетерпеливо писать, вернее, впитывать эту красоту.
 Три часа непрерывной работы так вымотали меня, что почувствовал - надо остановиться, иначе испорчу уже написанное. Основное было схвачено, оставались несколько мест на небе и на траве, но их можно было дописать дома.
- Все!  Баста, Слава! Давай перекусим, уже нет сил.
- Давай доставай продукты, я тоже устал.
 До этой минуты мы не проронили ни слова, так увлеклись работой.
- Ничего ты накатал! - как-то удивленно и завистливо проговорил Чаков, подходя и осматривая мою работу. Но я не обратил внимания на его тон, устало раскладывал сухой паек из рыбных консервов, хлеба, помидор, яиц и соли. В термосе был горячий чай.
 Пообедав и немного отдохнув, решили пройти еще дальше, у нас оставалось еще по холсту, но уже маленькому. Пройдя еще метров двести вперед, мы остановились, не зная, какую сторону писать. Хоть не уезжай, а пиши целую неделю, не сходя с места. Во все стороны открывались прекрасные пейзажи. Встали здесь и уже за час написали. Больше ни картонок, ни холста не было, и только сейчас заметили, что небо начинает хмуриться и дует ветер.
- Надо домой добираться, как бы дождь не пошел, - с тревогой сказал Слава. Мы стали торопливо складываться и направились к лодке.
- Ну, слава Богу, все на месте. Только вот волна пошла. Ты как? Осилишь? - спросил я.
- В крайнем случае, будем меняться.
  Пока плыли вдоль берега, было нормально. А как вышли на водный простор, стало страшно. Ветер гнал довольно высокую боковую волну и Слава напряженно греб. Под нами было глубокое озеро.  Я старался не смотреть на воду, отгоняя грустные мысли.
  Когда-то в молодости, начитавшись книг про моряков, тоже хотелось поплавать по морям и океанам. А теперь такого настроения уже не было, хотелось одного -  поскорее добраться до берега. Еще  издали нас заметил начальник лодочной станции и вышел на причал.
- Как резко переменилась погода. Видно, рыбаки знали, что сменится давление, никого нет. А то ведь полно сидят на лодках, - такими словами встретил он нас, помог выгрузиться и привязал лодку. Занесли весла к нему в избу, забрали паспорт и, поблагодарив, уставшие пришли в домик, в который поселила нас директор базы отдыха.
  Пупков распластался  на койке и спал, не раздеваясь.
- Ну, вставай! Посмотри, какая там красота, а ты не поплыл, - разбудил его Чаков. 
- У дураков ума нет, своего не дашь. Стоило из-за этого плыть в такую погоду. Я вон написал два этюдика и хватит.
 Но потом, рассмотрев наши произведения, все же согласился, что красивые там места. А Слава весь вечер подходил к моим работам, долго рассматривал и качал головой.
- Ты что качаешь головкой? – спросил я его. – Не нравится что-то? Скажи.
- Почему у тебя лучше получилось? Вроде одно и то же писали, а у тебя живее, и по композиции интересней.
- Да просто холст был такого размера. Мне тоже хотелось писать на вытянутом формате. И ты хорошо закомпоновал (это уж я для поддержки его духа, а с композицией он не справился, может потому, что торопился).
- Ведь я талантливей тебя, об этом мне многие говорят, а тут обмишулился.
- Вы ж с Виктором мои ученики, должны перерасти учителя.
- Точно, точно, Петр! Я тебя всегда считаю своим учителем. Это ты научил меня писать этюды. Помнишь, вместе ездили в лески, и я становился сзади, чтоб смотреть, как ты начинаешь, как ведешь всю работу и как заканчиваешь. А до этого я не мог писать с натуры, - подхватил разговор Виктор.
- А тебя Слава водил на Крутике, где ты начинал свои первые робкие этюды. Там ты тоже называл меня учителем, - напомнил я Чакову.
- Ну, это когда было. Теперь я без тебя, без твоей помощи работаю и удачно. Только в этот раз не повезло, - недовольно ответил Слава.
- Чаще писать надо и на больших холстах, чтоб не мелочиться. Писать широкими мазками, обобщая. Главное, схватить настроение, воздух, цветовую гамму.               
- Заговорил, «учитель», - пробурчал Слава и вышел.
« Не к добру такие разговоры», - подумал я, а вслух сказал:
- Давайте жить дружно! 
  Подведя таким образом черту, пошел ставить чайник. Может, за чаем помиримся.»



                16 марта 92г.
  «Наконец, с большим трудом открыли районную выставку картин художников-любителей. Столько пришлось потратить нервов, времени, чтоб уговорить дать несколько своих работ на этот смотр. Каждый раз даю себе слово, что последний раз организую эти выставки, и каждый год снова берусь за этот неблагодарный труд.
- Тырлов для своей славы старается, - так заявила зав. отделом культуры Песенкова. Это вместо помощи, ведь на организацию, оформление, рекламу, подарки участникам, грамоты и дипломы отдел не выделил ни копейки. Все пришлось делать самому и на свои деньги.
  А тут еще и Пупков с Чаковым заняли какую-то враждебную позицию. Долго тянули с привозом картин, да и выставили по пять работ. Убил столько времени на уговоры гены Кайзера, чтобы хоть одну работу сделал. Принес за два дня до открытия листок бумаги, небрежно бросил на стол:
- На! Надоел ты со своей выставкой.
- Гена! Да ты просто молодец! Какой прекрасный рисунок тушью. Прелесть!
- Всю ночь сидел. Сам оформишь, у меня ни рамки, ни стекла нет.
- Конечно, конечно. А может, ты еще один рисунок сделаешь? Два все же будут. Вон Чаков с Пупковым по пять картин выставили.
- Ладно, подумаю.
 И вот так на каждую выставку приходиться уговаривать Гену. А рисунки у него действительно хорошие. Вот только одно в нем плохо – бесплатно ничего не хочет делать. А от выставок какая польза? Хотя его работами всегда интересуются и спрашивают: 
- Сколько стоит, Геннадий, Ваш рисунок?
- Не продаю. На память детям оставлю, а то нечего будет показывать потом.
 Действительно, за десять лет нашего знакомства у него накопилось двадцать – двадцать пять работ, не больше. Талантливый художник, но все с выгодой. Оформительской работой занимается постоянно,  всегда находит «левый» заработок, и делает все скрупулезно, старательно. Видно поэтому и полно у него заказчиков.
  А для меня вся эта наглядная, или как выражался знакомый парторг: «ненаглядная» ты моя…, агитация», - просто как наказание какое-то. Столько времени, сил, красок приходится тратить на пустозвонные лозунги и призывы. Кто их читает? Но для отчета начальству она нужна, и выделяют немалые деньги на это (которые очень кстати пришлись бы  нашему брату-художнику).
 Вернусь к выставке. Открытие прошло довольно удачно, и народу было много, и теплых слов признательности сказано не мало, и небольшой дружеский «посидельчик» с водкой прошел в нормальной атмосфере. Ждем теперь Бубенкова из ОНМЦ, как он воспримет наш скромный труд. И хорошо бы, если приехала Нина Михайловна, которая давно не была у нас.  Так перед ней виноват за то, что много сделала для меня, а я как-то не сумел ее ничем отблагодарить. Не могу я лебезить перед начальством. А вот у Чакова это получается».
    Может все это и интересно, но не для музея. Мне нужна биография, а не рассуждения художника. Может для художников это и полезно почитать. Я же увидел, что даже в этой «тьмутаракани» нет дружбы между талантливыми людьми. А вообще-то и в мегаполисе можно чувствовать себя очень одиноким человеком, что имеет подтверждение в жизни многих знаменитых людей.
  Очень тяжело человеку, особенно талантливому, когда его не понимают, и он все время ищет родственную душу.


                Новая встреча
  Дочитав тетрадь до конца, понес ее Лидии Андреевне, как и обещал.
- Нашли, что-нибудь полезное для себя? – спросила она с улыбкой.
- Да нет. Наверное, надо поговорить с самим Тырловым. Как его здоровье? Что слышно?
- Звонила по телефону его жена. Спрашивала, сколько еще продлится выставка. Я ответила, что еще недели две будет работать. И просила ее, если Пётр поправиться - пусть приедет на закрытие. Сделаем обсуждение, пригласим Вадима Бубенкова.
- Тогда мы созвонимся, и я тоже приду на эту встречу. Может, тогда состоится наш разговор. Судя по записям в тетради, он человек интересный.
- Да и меня его записи тронули своей искренностью.
  На том мы и распрощались, не зная, что встретимся раньше. Лидия Андреевна мне позвонила несколько дней спустя и сообщила, что пришел молодой человек и принес раннюю картину Тырлова, еще 1969  года.  Если с ним поговорить, то, возможно, он  подарит её музею. Это меня обрадовало. Я тут же приехал на выставку. 
  Лидия Андреевна разговаривала с каким-то мужчиной, которого я бы не назвал «молодым человеком». Но, видимо, для неё он выглядел юнцом.
- Вот, знакомьтесь, Саша, наш научный сотрудник музея Илья Степанович, - представили она меня. - Быстро Вы прибыли, мы не успели наговориться с молодым человеком. Теперь отдаю его Вам.
- Здравствуйте! Речь шла о какой-то ранней работе Петра Тырлова. Где же она?
- Прочитал о выставке его работ и привез из дома его картину. Петр Иванович дарил её еще моим родителям на какой-то юбилей. С ремонтом, с переездом она немного повредилась. Я ее протер, очистил от пыли, хотя и рамка незавидная, да и стекло треснутое. Думал, можно добавить ее к выставке Тырлова.
   Он развернул полиэтиленовый мешок и поставил на пол картину. Это был натюрморт, написанный в той манере, которая присутствовала в ранних работах, представленных на выставке. Ярко, сочно были написаны пучок редиски, луковицы, огурцы и раскрытая книга, будто с рецептами, как приготовить вкусный салат.
  И сразу сработало чувство «музейщика» - выпросить для музея. «Рамку и стекло можно  заменить. Картина написана темперными красками. Значит можно сделать паспарту и прикрыть порванные края», - мысли быстро пронеслись в моей голове. К Саше же обратился невозмутимым тоном:
- Вид у нее, конечно, не выставочный. Её в порядок надо приводить. Может, Александр, Вы отдадите в музей, там ей и место.
- Так это подарок родителям. Даже не знаю, что и сказать.
- Вам надо будет купить рамку, стекло, да еще найти мастера, который возьмется все хорошо оформить, а за это тоже придется платить. Картина столько не стоит, сколько Вы истратите на обновление. Да и написана она темперными красками, и они могли от сырости начать портиться.
- Ну, хорошо! – поколебавшись, сказал Саша и протянул мне картину.
- Мы запишем в книге поступлений Вашу фамилию, имя, отчество. Вы - войдете в историю нашего края, – говорил я, а в душе  ликовал от удачного приобретения.
  В музей возвращался, как на крыльях. «Вот и у нас будет висеть работа Петра Тырлова», -  думал я. И когда через два дня наш реставратор принес мне уже переоформленную картину, то директор музея Клавдия Нестеровна Быстрова только ахнула от восхищения:
- Какая прелесть! Спасибо, Илья Степанович, за такое приобретение. Повесим её в мой кабинет, там у меня есть свободный простенок.
 «Вот так всегда: добывать я, а висеть будет у нее в кабинете», - негодовал я в душе.
- Заведите карточку учета, запишите в книги, составьте акт приемки, – дала ценные указания Клавдия Нестеровна и унесла с собой картину.
«Попробую что-нибудь у самого художника выпросить, тогда у себя в кабинете повешу», – решил я и успокоился.


                Книга отзывов
 Надо было узнать точную дату закрытия выставки и, выбрав свободный час, зашел в выставочный зал.
- Лидия Андреевна, Вы не в курсе, когда будет закрытие выставки Петра Тырлова ?
- Даже не могу сказать. Не от меня это зависит, все в руках директора выставочного зала, вся информация у него.
- Та-ак, ясненько! А что это еще у вас за тетрадь лежит?
- Да «Книга отзывов», но пришлось вот положить у себя на столе. Там такое начали писать, что  читать неприятно.
- Интересно! Можно взглянуть?
- Да не жалко. Ну есть же люди, везде хотят напакостить.
  Я открыл тетрадь и прочел первые отзывы. Все написано спокойно, в основном благодарности за доставленное удовольствие, дальше несколько страниц были в том же духе, а вот в конце, действительно, страницы были заполнены возбужденными репликами. Писали уже не о картинах, а шла полемика на предмет того, кто дурак. Стал искать причину такого поворота и наткнулся на отзыв какого-то художника Синтюшкина, который записал: «С такими работами стыдно выставляться! Студенты первого курса нашего ВУЗа лучше рисуют!»
  Запись была перечеркнута и рядом категоричный ответ: «Хоть ты и художник, но ничего в искусстве не смыслишь! Работы прекрасные! Желаю Петру Тырлову и дальше радовать зрителей своими картинами!»  Ниже стояла неразборчивая подпись.
  И пошел спор о том, кто из них прав, притом не стесняясь в выражениях, перечеркивая отзывы друг друга.
- Вот это да! Таких отзывов я еще не встречал.
- Я сначала не обращала внимание на то, что там записано. Вижу, что часто присаживаются за столик и пишут, а когда вчера заглянула в тетрадь, так прямо ахнула. Даже стыдно будет показать такое безобразие художнику, ведь он не виноват в бескультурье людей.
- По-моему, ничего страшного в этом нет. Это даже хорошо, что его работы вызвали такой эмоциональный спор. Здесь ведь есть отзывы и профессиональных художников, притом положительные.
- Да как-то неловко получается. Такого у нас не было. Если выставка не нравится, то и отзывов мало, а если хорошая, интересная – то и отзывов много, и только благодарственные.
- А вот смотрите, какой интересный отзыв:
« Часто приходилось бывать в современных выставочных залах, много видел работ профессиональных художников, которые умеют очень хорошо рисовать, но думают очень скудно. Некоторые, будучи членами Союза художников, выполняют многие работы зачастую автоматически – лишь бы выставиться, таким образом, подтверждали свое членство. Выставка эта хороша уже тем, что самодеятельный художник отдает себе отчет в том, что он делает. А главное - душа, и еще раз душа!! Порой, не рассчитывая на «смазливую» похвалу. В добрый путь Вам, дорогой художник!! В путь, хорошо усыпанный терниями, но к великому  «Я»!! 
                Художник из Ленинграда В.Медведев»
   Или вот этот: «По картинам видно, что Тырлов - любитель природы. Смотришь на картины и видишь не картины в рамах, а ощущается сама природа. Особенно в картинах «Вечернее отражение», «Вечер». В «Вечернем отражении» возникает ощущение, что стоишь перед озером и дышишь свежим воздухом. А картины «Сараи», «Одна»  напоминают мне места, в которых я провела свое детство, и бабушку, томящуюся в ожидании письма или приезда детей и внуков. Картины написаны в ярких тонах, как будто художник взял их у самой природы. Вы извините, если написала наивно, но так хотелось передать то, что я видела, когда смотрела ваши картины. Пишите, пожалуйста, больше природу. Спасибо за доставленное удовольствие.   Водитель троллейбуса А.Примакова».
- Но ведь это все было написано до того зловредного отзыва.
- Ну и что! Это нисколько не умаляет достоинство этих отзывов. Люди от чистого сердца написали, что им понравилось, да и те споры тоже интересно будет почитать Тырлову. Не переживайте!
- Да мне жалко этого хорошего больного человека. Как бы его не расстроили эти злопыхания.
  Успокоив, как мог, Лидию Андреевну, вернулся в музей и занялся своей работой, мысленно все еще пребывая на выставке и как-то по-новому воспринимая художника. Видимо, отзывы зрителей переменили  мое чисто эгоистическое желание выпросить еще одну картину для музея. Теперь понимал, что это талантливый мастер, хоть и не получивший образования в Академии художеств. «Сколько их заканчивает ежегодно, а на выставках редко встретишь новое имя», - рассуждал я.
- Что задумался? – неожиданно раздался за спиной голос Клавдии Нестеровны.
- Да, так, о своем.
- Повезло тебе, парень! Поедешь в командировку в южный район. Там археологи обнаружили древнее поселение. Сделаешь несколько фотоснимков. Может, выпросишь какие-то экспонаты. Ты у нас самый удачливый в этом деле. Собирайся. Деньги получишь в кассе. Командировочная у меня на столе.
«Вот здорово!» - радостно подумал я  и побежал собираться.


                Разговор в поезде
  Перед тем, как ехать на вокзал, я заглянул к Лидии Андреевне.
- Еду в район, где живет Тырлов. Я мог бы передать ему  ту тетрадь с записями. Появился бы повод встретиться с ним.
- Даже не знаю как и поступить. А вдруг Вы потеряете ее? А мне потом будет очень неудобно перед Петром Ивановичем.
- Даю стопроцентную гарантию, что сохраню. Если не  встретимся, то я верну ее Вам. Ведь я Вас никогда не подводил.
- Ну, хорошо. Надеюсь на Вашу порядочность.
  В хорошем настроении уселся в купе ночного поезда, чтоб утром  из города Железногорска начать добираться до археологической экспедиции. В купе сидела только одна пожилая, безвкусно одетая женщина. На лице у нее была простоватая, деревенская улыбка.
  Когда поезд отошел от перрона, и колеса начали отсчёт километров, стали знакомиться. Оказалось что, со мной в купе ехала заведующая отделом культуры того самого района, где жил Петр Тырлов, Нина Васильевна Песенкова.
  Чуть было не спросил ее о художнике, но во время вспомнил, что писал о ней в тетради Тырлов. Надо было заводить нейтральный разговор, как будто я ничего не знаю.
- Нина Васильевна! В вашем районе археологи раскопали какое-то древнее поселение, и Вы, наверное, в курсе этих событий. Расскажите, что они нашли.
- Ой! Трезвону с этими раскопками. И до этого раскапывали курганы, но ничего сенсационного не находили. А тут стали везде писать, что уникальное открытие. Ездили мы с работниками администрации. Смотрели эти раскопки, эти кучи земли. Показывают какие-то черепки, обломки глиняной посуды, и с гордостью заверяют, что нашли городище, которое искал Гитлер на Тибете. И это у нас, в наших степях. По-моему, выдумывают все, чтобы славу нажить.
- Но там же ведут раскоп учёные.
- Да студенты одни ковыряются. Из палатки вышел какой-то бородач, даже не  представился, кто он такой, и давай нам рассказывать сказки про древний город. А сам все подводит разговор к тому, чтобы мы оказывали им помощь.
- В каком плане?
- Людьми, техникой, продуктами.
Меня как-то расстроило, что мало находок, и перевел разговор.
- Нина Васильевна! Я еду туда в командировку, можно в Вашем отделе культуры отметить командировочную, а то у археологов, наверное, и печати нет.
- Конечно можно, - как-то устало проговорила она, и на этом мы закончили разговор.
  Я вышел из купе, чтоб попутчица могла расположиться на ночлег и смотрел в ночное окно, видя огни приближающегося какого-то города. Мне довелось много поездить. Особенно любил такие ночные часы, когда большинство пассажиров спят. Стоять, смотреть в ночное окно, чувствуя стремительный бег поезда, везущего меня к неведомому, новому. Что день грядущий нам готовит? 
  Вернувшись в купе, увидел, что Песенкова уже спит, а у меня не было желания спать. «Надо было взять с собой в дорогу какой- нибудь детектив, - подумал я и вспомнил о тетради Тырлова. -Прочту еще последние записи».  Раскрыв тетрадь, наткнулся на знакомую фамилию «Бубенков» и стал читать:
«С Вадимом Семеновичем Бубенковым мы познакомились на туристической базе «Озеро», где методист Нина Михайловна проводила областной семинар самодеятельных художников в октябре месяце. Снег еще не выпал, была пора поздней осени. Нас собралось со всей области человек пятнадцать.
  Вадим Семенович много писал этюдов темперными красками на больших листах картона. Мы смотрели за ходом работы, получали наглядные уроки мастерства. Творил он в ярком, декоративном стиле, который мне не очень нравился. Для меня мастерство старых русских мастеров было пределом совершенства, да и большинство самодеятельных художников стараются подражать им. Хочется, чтоб в картине был воздух, настроение, прописаны детали.
  А суровый стиль живописи шестидесятых годов двадцатого века, которым увлеклись многие профессионалы, был пригоден для больших панно, для оформительской работы. Хотя все художественные выставки были заполнены картинами именно этого направления, а придерживающихся манеры старых мастеров, считали несовременными, отсталыми от жизни.
  В тот период нашего знакомства Вадим Семенович общался в основном только со своими старыми знакомыми художниками. Позднее Нина Михайловна, собрав нас на другой семинар, повела в его мастерскую. Она показалась такой тесной, маленькой, потому что все было заставлено, завешано картинами, этюдами. Может, это он так подготовился к нашей встрече, чтобы полнее показать свое творчество. Эта импровизированная выставка показала весь спектр его пристрастий, его увлечений. Чувствовался хороший, интересный мастер, всю жизнь посвятивший живописи и графике.
  Потом мы ближе познакомились на пленэре, и я проникся к нему еще большим уважением, так как он разговаривал с нами как с равными, а не как мастер с учениками. И на выставках он всегда старался найти положительные моменты в картине, а на недостатки указывал тактично.
  Приезжал, и неоднократно, к нам в село, и мы ходили вместе на этюды. Я очень ему благодарен за все добрые наставления и за его простоту».
  Вот ведь как получается - Бубенков обвиняет Тырлова в неблагодарности, а Петр Иванович в душе очень даже признателен ему за профессиональные советы.  Где – то ведь я читал и про Песенкову. Вот, вот в этом воспоминании о художнике Ракове:
«Уже работая в районном Доме культуры, стал слышать от Макашева про своего земляка, члена Союза художников России Николая Павловича Ракова. Фамилия мне была знакома, но с самим художником не встречался. И вот по подсказке Макашева уговорил зав. отделом культуры Песенкову пригласить с персональной выставкой нашего земляка.
  Получив её согласие и узнав адрес, поехал в мастерскую к Николаю Павловичу. После непродолжительного знакомства и разговора он с легкостью согласился, сказав, что через неделю приготовит все картины для выставки, упакует их. Выпросив автоклуб, через неделю приехал к нему. Действительно, все было уже упаковано, и мы с шофером быстро все погрузили. Договорились с Николаем Павловичем, что выставку откроем через неделю, и просил его приехать на вернисаж, обещая собрать побольше его земляков, чтоб встреча прошла сердечней.
  И вот в назначенный день, утром, он на стареньком «Москвиче» подъехал к Дому культуры, когда я как раз заканчивал развеску его картин. Всех нужных людей пригласил заранее, в том числе и Песенкову, ведь ей, как заведующей культурой района, надо будет открывать выставку, сказать добрые слова в адрес художника.
  Николай Павлович осмотрел экспозицию, остался довольным и стал помогать мне вешать последнюю работу. В зал вошла Песенкова, не поздоровалась, даже не поинтересовалась картинами, а кратко сказала:
- Я поехала по библиотекам района, - и закрыла дверь. Раков удивленно спросил: 
- Кто это?
И узнав, что это заходила зав. отделом культуры, схватился за голову :
- Петя! Беги отсюда! Разве можно работать с таким начальством?
  Выбор начальства не от нас зависит. Разве мог я ему объяснить, что такое отношение у нас в порядке вещей. Я давно уже заметил, что в культуре работают самые безкультурные люди, чиновники с холодной душой. А культуру несут талантливые люди, подвижники, всю жизнь отдающие любимому делу и привлекающие к себе подобных.
  Конечно, собрались все приглашенные, вернисаж прошел в теплой, дружеской обстановке. Николаю Павловичу было сказано много похвальных слов. Он, уезжая и пожимая мне руку на прощание, ещё раз сказал:
- Петя! Беги отсюда!»
   На соседней полке в купе спокойно спала вершитель судеб работников культуры района. А я поначалу принял ее за колхозницу, пока не назвала свою должность.
 

В гостях у художника
  Утром на вокзале нас ждал автоклуб, и мы через полтора часа были уже у здания администрации района.  Нина Васильевна даже распорядилась, чтобы шофер отвез меня на раскопки, что было очень любезно с ее стороны. И вот я, оставшись один, стал рассматривать с пригорка, на котором меня высадил разговорчивый шофер Паша, панораму раскопок. Вид был внушительный. Я  спустился к работающим там ребятам, и спросил, где найти  руководителя.
  Нашел и познакомился с археологом, ведущим все эти работы, представился, даже показал все свои документы, чтоб не подумал, что я имею личные интересы. Но из разговора с ним, понял одно - раскопки идут полным ходом, а вот находки были очень скромные. Выпросить мне ничего не удалось. Пофотографировал  и вернулся в райцентр, чтобы отметить командировку, да и узнать адрес художника.
  В отделе культуры все формальности быстро решились, благодаря Нине Васильевне. Она обрадовалась, когда я подтвердил ее рассказ о раскопках.
- Я же Вам говорила! Все это выдумки ученых.
- У меня еще одна к Вам просьба.
- Пожалуйста, говорите.
- Мне надо встретиться с Петром Ивановичем Тырловым.
- А он - то здесь причем?
- У нас проходит его выставка, хочется с ним побеседовать.
- Ну и там он уже пролез! Все славу себе набивает, все не угомонится. Вредный у него  характер. Все по-своему старается сделать, - вспыхнула гневом Нина Васильевна.
- Что же он плохого сделал?
- Приходит ему Почетная Грамота аж от самого министра культуры. За что? Мы не просили  о такой награде, не ходатайствовали. Значит как-то обошел нас, через областной научно-методический центр. Я полгода держала в сейфе эту Грамоту, принципиально не вручала ему.
- А может он заслужил?
- Хотя бы и так! Почему я не в курсе. Я ему показала  эту Грамоту издали и убрала, сказав:  «Вот заслужишь – вручу».
- И что же он?
- А он засмеялся. Сказал, что так сохранней будет.
  Я только удивленно посмотрел на Песенкову, и у меня пропало всякое желание дальше разговаривать  с ней. Выйдя в коридор, направился к выходу, но тут меня окликнула женщина, которая ставила печати в командировочное удостоверение.
- Вы зайдите в музей. Скорее всего Петр Иванович там. А музей здесь недалеко, за углом.
- Что ж она его так ненавидит?
- А кого она любит? Разве только себя, да и то через день. А Тырлов ведь правду в глаза говорит. Кому это понравится?
- Спасибо Вам!
- Не за что.
  Музей нашел быстро, мне и самому не терпелось посмотреть сельское собрание экспонатов. Наверное в одной комнате свалили беспорядочно предметы быта  и называют это музеем.
 С улицы здание музея выглядело неплохо. Двухэтажное строение местного купца с множеством окон, украшенных резными наличниками. Хотя и коснулись его различные переделки последующих советских хозяев, но все равно здание, назло всему, сохранило старинный аромат зажиточности и спокойствия. В современных постройках этого нет. Строят, торопятся, как будто на пару – тройку лет, а там опять перестроить под вкусы новых хозяев.
  А этот дом стоял прочно, видно купец строил для жизни нескольких поколений. С крыльца лестница сразу вела на второй этаж, и мне еще понравились старинные крепкие, тяжелые входные двери, к удивлению легко открывающиеся.
«Надо же! Даже это сохранилось от купца», - подумал я, поднимаясь по скрипучим деревянным ступеням.
  Навстречу из кабинета ко мне вышла молодая женщина, которая сразу же спросила: - Вы музей смотреть будете? У нас вход платный, три рубля.
- Даже не знаю, - растерянно сказал я, оглядываясь по сторонам. - Мне хотелось бы встретиться с Петром Ивановичем Тырловым, хотя и музей тоже не мешает  посмотреть. Я - сотрудник областного краеведческого музея. В командировке в ваших местах.
- Очень приятно. Проходите. Петр Иванович действительно сейчас у нас. Он Вам все и покажет. Может, чай с нами выпьете?
- Нет. Спасибо. А вот музей ваш посмотрю с удовольствием.
«Как все же в селе встречают просто, как старого знакомого, - подумал я. - У нас - холодно, хоть и вежливо, как еще одного надоедливого посетителя».
 Вышел Петр Иванович, и мне он показался совсем и не крупным, а старым, седым  мужчиной. Он сразу меня узнал, видимо у него хорошая зрительная память.
- Вы были на моей выставке и спрашивали откуда я. Что же привело Вас в наши края?
- В командировке я. Ездил на раскопки археологов. Вот решил к вам заглянуть, Петр Иванович. Вы оставили на выставке свою тетрадь, я попутно завез ее Вам. Лидия Андреевна просила передать. Заодно и привет Вам от нее.
- Большое спасибо! Я все вспоминал, где мог оставить дневник. Думал, что выронил где-нибудь дорогой. Спасибо!
- Простите! В поезде делать нечего, и я читал Ваши записи.
- Да ради Бога. Здесь нет военной тайны. Просто иногда записываю свои мысли. Проходите, посмотрите наш музей.
- А Вы здесь работаете?
- Работал. Теперь на пенсии. Пройдемте, я покажу Вам весь музей, а в нем десять залов.
  Я с неподдельным интересом стал рассматривать все экспозиции, слушая пояснения Петра Ивановича. К моему удивлению здесь так много было собрано, и неплохо оформлено: экспонаты по истории района, по быту жителей, об участниках Великой Отечественной войны.
- Какой большой труд вложен в собирание всего этого, - высказал я восхищение.
- Да, пришлось пятнадцать лет отдать этому детищу. Начинал с небольшой коллекции и постепенно зал за залом оформлял своими руками из подручных материалов. Денег, как всегда, на музей не выделяют.
- А когда же Вы картины пишите? Ведь такая большая выставка в нашем городе.
- Так это тоже накапливалось многие годы. Писал всегда, когда было свободное время, а продавалось мало, вот и лежали штабелями дома.
- Так что Вас больше привлекает – живопись или музей?
- Художником мечтал стать с детства. Долго и упорно учился. Больше на своих ошибках да по книгам. В общем самоучка. А в музей попал совершенно случайно. Остался без работы и освобождалось место директора музея. Я решил попробовать себя и на этом поприще, тем более, что часто посещал музеи в других городах. Примерно представлял работу «музейщика», а оказалось, что он, «музейщик», сидел во мне давно.
- А почему мало Ваших картин здесь висит? Все картины других авторов.
- Да это художники дарили мне. Вернее мы обменивались картинами. Вот и подумал: зачем им дома пылиться? Пусть люди смотрят, сравнивают разные техники, разное мировосприятие. И подарил всю коллекцию музею.
- А нашему музею Вы не подарите хоть одну картину? – спросил я с надеждой.
- Да пожалуйста. Но чтобы Вам не везти отсюда, подарю после закрытия моей выставки у вас, ту, которая Вам понравится. Приходите на закрытие. Лидия Андреевна Вам сообщит о дате.
  Для меня его слова были как сладостный бальзам, так как исполнялась моя мечта. И как-то неожиданно даже для себя спросил:
- А у Вас есть еще дневники, кроме этой тетради?
- Да! Еще две сохранились. Дневник стал вести в армии, но не постоянно, а с большими временными пробелами. Когда хотелось что-то записать на память. Вот и накопил целых три общих тетради. А что Вас там заинтересовало?
- Трудно даже сказать что, но читалось с интересом и легко. Будто слушал Ваши рассказы.
- Ну, хорошо. Я Вам дам те две тетради, а Вы их вернете мне на выставке. Или оставите Лидии Андреевне. Она - серьезный, ответственный человек, еще нашей, старой закваски.
- Договорились!
  Тырлов вынул из своего старенького портфеля две общие тетради и протянул мне. Я положил их в сумку. Мы дружески пожали друг другу руки и я направился к автобусной остановке. На душе было празднично: командировка прошла не напрасно.



Вторая тетрадь
  Уже лежа на второй полке купе вагона, слушая стук колес, стал рассуждать: «Когда же все успевает Тырлов? Ведь работа в музее - не единственное место его работы. До этого он работал в районном Доме культуры и тоже немалое время. И находил время писать картины, ездить на семинары, на этюды, организовывать выставки. А ведь еще и семейные заботы. Интересно, сумел бы я вот так увлеченно заниматься каким-нибудь творчеством, и все в нерабочее время? И так времени свободного нет. А может, просто ленюсь?»
 Опять ехали ночью, и все попутчики мирно посапывали на своих местах. Мне не спалось и решил почитать одну из тетрадей. Включив фонарь над головой, раскрыл с первой страницы:

23 января 1966г.
«Тишина над полем зимним.
Светит все холодным светом.
Лес вдали в тумане дымном
Манит темно-синим цветом.
И осинок ствол зеленый
Всколыхнул мечтой о лете.
Красотою опьяненный,
Пел, забыв о всем на свете.
Стою в карауле. Два часа свободного времени. Январь. День тихий, безветренный, с легким морозцем. Хожу по своему участку между рядов колючей проволоки и от хорошего настроения даже написал вот такие стихи. По одну сторону - военный объект, по другую - березовые и осиновые колки подступают почти к проволоке.
  Делал на три дня в фойе полкового клуба выставку своих работ и работ других художников части, нашей изостудии. Вот уже два месяца собираемся в моей клубной мастерской и рисуем то друг друга, то какой-нибудь натюрморт. И выставка явилась отчетом нашей работы, а то замполит стал косо посматривать на наши сборища:
-Вдруг они чем-то нехорошим занимаются. 
Теперь приводит офицеров и с гордостью показывает:
- Вот какие у нас есть таланты. А вы не можете ленинские комнаты красочно оформить.
  Выставка прошла успешно. Много было сказано и хорошего, и критического, и плохого. В общем, равнодушных сердец было мало, а это главное. В книгу отзывов  сделано много записей, где почти все хвалили меня, мои работы. Ребята не обижаются, говорят, что если бы я не вовлек в рисование, то они бы просто просидели у телевизора. А так вспомнили свое детское увлечение, отвлекались от армейской повседневности.
  Вчера с Шаровским, он в штабе писарем служит, получили увольнительную в Омск. Взяли свои рисунки, этюды, наброски и пошли в Дом художника. Заходим. Длинный коридор и двери с фамилиями художников. Все незнакомые. Вдруг выходит коренастый пожилой бородатый мужик в свитере. Мы к нему:
- Вы художник?
- Да!
- А Вы могли бы дать нам консультацию по нашим работам? Мы тоже рисуем.
- Пожалуйста, проходите, раскладывайте свои творения. Быстро просмотрев, твердо сказал:
- Выбросите это из головы. Художников из вас не выйдет. Вы уже взрослые, а так рисуют дети. Даже лучше, если занимаются в художественной школе. Перспектив у вас нет.
  Мы уныло собрали свои работы и вышли в коридор. Смотрим, еще один художник выходит из мастерской. Мы к нему с той же просьбой. Он приветливо принял нас, также разложили на полу свои «шедевры». Пока он внимательно разглядывал их, я огляделся в мастерской, которая была завалена холстами в рамах, и без них. На всех стенах висели красивые (мне показались прекрасные) работы. Как пейзажи, так и портреты, натюрморты. Чувствовалась академическая школа.
 - Ну что вам сказать? - задумчиво произнес мастер. – Конечно, талант у вас есть. А то что вы рисуете, служа в армии, где мало свободного времени, это похвально вдвойне. Работать надо еще больше, если имеете желание стать художниками. Количество непременно перейдет в качество. Вы меня приятно удивили. Я как-то не думал, что в армии увлекаются рисованием. Молодцы! Ошибок, конечно, много, но не в них дело. Вы их потом сами заметите. Больше рисуйте с натуры. Вот все эти рисунки скопированы у других авторов, - и показал на работы Шаровского. - А вы ищите свое, свой неповторимый мир, свое видение, свою манеру. Вы молоды, и все еще у вас впереди.
  Вышли мы от него окрыленные. А когда уже шли по улице, Шаровский не выдержал и спросил:
- Ну? И кому же из них верить?
- Последнему. Он внимательно рассмотрел наши «шедевры» и дал нам шанс выбиться в художники.
- Но я ведь не умею рисовать с натуры. В свободное время срисовываю из «Огонька» то, что мне понравится, а у тебя на занятиях я читаю книжку. Мне просто приятно быть в вашем обществе.
 - Да ладно! Ведь никто нас силой не заставляет быть художниками. Все от нас самих зависит. В этом он прав.
Вот хожу по зимней тропе, протоптанной часовыми, и все вспоминаю тот разговор. Красота кругом так и просится на полотно, а по памяти уже и не воспроизведешь такого. По–моему, только один Айвазовский мог по памяти воспроизвести увиденный им пейзаж  или сюжет».
  Прочитав это, я сам задумался о своей службе в армии и незаметно уснул, убаюкиваемый монотонным стуком колес. Проснулся от громких голосов проводницы и пассажиров. Все уже встали и сдавали постельные принадлежности. Поезд подходил к нашему городу.


Выставка Бубенкова
  Вернулся из командировки очень удачно - в пятницу к обеду я был уже дома.  День отъезда и день приезда считаются командировочными, значит до понедельника я свободен. Спокойно напечатал фотографии на принтере, чтобы не с пустыми руками явиться пред грозные очи директрисы.
  В понедельник, отчитавшись, пришел в свой отдел. Николай Павлов, как-то загадочно улыбаясь, подал мне  газету «Вечерку». В глаза бросился подчёркнутый им заголовок «Юбилейная выставка Бубенкова». Ниже была фотография и довольно большая статья.
- Вот в субботу было открытие в Выставочном зале Союза художников. Я не был, но статью прочитал. Может, вместе сходим?
- Давай, сразу после работы. Пока прочту газету.
- Как командировка?
- Нормально. Уже отчитался.
- Прекрасно. До вечера.
  Статья написана в самых теплых, дружеских тонах. В ней было сказано много добрых слов в адрес семидесятилетнего юбиляра. На фотографии Бубенков выглядел еще очень бодро, и трудно было поверить, что ему уже так много лет.
  Мне не терпелось поскорее посмотреть его выставку. Как-то  незаметно я стал любителем живописи. К чему бы это? И найдя предлог отлучиться на час, помчался к Выставочному залу - благо он был рядом. Купив билет, поднялся на второй этаж, и встретил ту же самую картину, что и на выставке Тырлова – почти пустые  залы. Ходила небольшая группа с экскурсоводом, да сам Бубенков водил мужчину невысокого роста, коренастого и, размахивая руками, что – то рассказывал.
  Меня он не замечал, да и, наверное, не помнил. Выставленных работ, выполненных в разной технике, было много, но почти половина графики. Сразу чувствовался мастер своего дела. Но почему-то я быстро устал и вернулся в музей. «Вечером вместе с Павловым посмотрим», - решил я и стал вспоминать, какая картина произвела на меня большее впечатление. И не вспомнил.
  Достал одну из тетрадей Тырлова и  открыл почти на середине. У меня такая дурацкая привычка - начинать читать или с конца, или с  середины, чтоб уловить, о чем пишет автор. Мама меня всегда упрекала в неусидчивости. Я не виноват - таким родила. 

                6 июня 1966г.
«Выполнил два натюрморта. На первом изобразил балалайку на яркой пестрой скатерти, на теплом охристом фоне и лист белой бумаги с красным карандашом. Очень красочно получилось. Хотел показать звонкость, русскую душевность балалайки. Вроде все это удалось передать.
  В другом натюрморте изобразил скрипку, поставив ее на серый холст и фон сделал серый, ближе к синему. Хотел выразить в этих строгих цветах классическую музыку. Мне кажется, что получилось удачно. Надо кому-то показать, не объясняя замысел, поймут или нет.
  А вот  над портретом  гитариста надо еще поработать. Это не совсем портрет, вернее сценка, когда солдат берет гитару и начинает что-то петь - вокруг собираются ребята. Кто-то подпевает, кто-то задумался о доме.  Я это часто наблюдаю - Иван бугров вечером в ленкомнате играет на гитаре. Сделал наброски, а в цельную, интересную композицию никак не завязывается.
 Как удачно получилось с тем сержантом, что стоит, оглядываясь на отстающих солдат, а мимо идет строем рота. Все в походном снаряжении - с автоматами, скатками шинели через плечо. И небо, как перед грозой. Всем понравилась эта картина. Хоть и небольшого размера, но впечатление, как от монументального панно.
  Но больше всего мне по душе  писать пейзажи. Эх! Скорей бы домой! Там у нас такие места красивые.
                Не та природа здесь. Не та!
                Вот дома - это красота.
                Все дома лучше, все милей,
                Все сердцу ближе и родней».
  Чтение пришлось прервать, так как подошел Николай Павлов и предложил сходить на выставку прямо сейчас:
- Клавдия Нестеровна уехала на совещание, мы можем на часок сходить полюбоваться творениями Бубенкова.
- Пойдем.
  И вот мы уже вдвоем с Николаем ходим по огромным залам и кратко перебрасываемся репликами, впечатлениями. Когда все осмотрели и вышли на улицу, то я не выдержал и спросил:
- Ну как?
- Серьезный мужик, много натворил.
- Это понятно, итог почти всей жизни. А что понравилось?
- Рисунки карандашом. Я таких хороших работ, выполненных простым карандашом, не видел. Виртуозная техника.
- А живопись?
- Да нормальная живопись.
- А какая картина запомнилась?
- Трудно сказать, так много, что и не вспомнишь.
- А я вот вспоминал, вспоминал и ничего такого, чтобы сильно затронуло, удивило, не вспомнил.
- Потом, может, всплывет в памяти. Нормальная выставка, впечатляет.
  На этом мы прекратили обсуждение, так как пришли обратно в музей и занялись своими делами. И тут  до меня дошло то, чего не смог выразить сразу. Ведь и у Бубенкова тоже нет единой техники, и он менялся с годами и работал в разных манерах. Мне почему-то казалось после выставки Тырлова, что это удел самоучек, а тут маститый художник тоже показал, не сознавая того сам, свои поиски и колебания.
 «Ну и чем же они отличаются один от другого?» – невольно возник вопрос. Вспомнил Петра Тырлова в его музее, которому он отдал столько сил и энергии, и все же находил время заниматься живописью. «А может, надо отдаваться только одному делу, а все остальное считать ненужным?» - размышлял я.



                Закрытие выставки
   За работой незаметно пролетела неделя и тут позвонила Лидия Андреевна, сообщив, что закрытие выставки состоится в субботу в десять часов утра. А я еще не прочитал все записи Тырлова. Вечером дома, усевшись на мягком диване, открыл последнюю тетрадь, чтоб хоть бегло познакомиться с ее содержанием.

8 июня 1967 года
  «Жену с дочкой проводил к теще и настроился на подготовку к вступительным экзаменам в художественный институт. Надо подготовить все документы, а главное - подготовить домашние работы: живописный портрет, рисунок обнаженной натуры, композицию и не в одном экземпляре, а работ десять надо. А тут еще работа в клубе, показ кинофильмов, отвлекают. Времени перед экзаменами остается мало.
  Взялся за «Автопортрет», чтоб натурщика не искать. Углем нарисовал композицию и прошелся черной тушью тонкой кистью по основным линиям.
Когда высохло, то тряпочкой смахнул уголь и получился рисунок тушью. Это чтобы уголь не грязнил при писании красками.
   Еще подготовил один холст для композиции «Сосед пришел». Было в запасе и другое название – «До дна». Ситуация мне хорошо знакомая, когда приходит друг или сосед с бутылкой водки. И начинается пьянка. Сюжет похож на работы художников-передвижников, но в современном варианте. Так называемый – критический реализм. На современных выставках таких  картин я не видел».


14 июня 1967 г.
 « С утра договорился с парнем, с Утелеем Уразовым, чтобы он попозировал  обнаженным для рисунка, а он не пришел. Ожидая его, я сел писать «Автопортрет». Так увлекся, что удачно закончил. А писал всего часа четыре. Теперь у меня есть два рисунка головы, живописный портрет, пейзажные этюды. Остался рисунок обнаженки и композиция. Просто удачный сегодня день. И никто не отвлекал, не мешал.
   Уже вечером попробовал прописать композицию «До дна» по методу И.Е.Репина, когда он работал над картиной «Воскрешением дочери Иаира». Одной сангиной, в разбеле и в протирку прошелся по всему холсту. Это так интересно и результативно. Все сразу стало на свои места и сам сюжет только выиграл от такой скромной палитры».

17 июня 1967г.
  «С утра работал над картиной «До дна» и хорошо продвинулся. Еще дня два надо над ней поработать. После обеда разгружал уголь в школе. Пришел, умылся, поужинал и - на работу в клуб. Вернулся домой уставший и сразу завалился спать».

21 июня 1967г.
«Подготовил почти все работы и документы. Остались одни фотографии, но это можно и в Ленинграде сделать. Скоро уже надо будет выезжать, ведь экзамены с 1 июля. Что-то жена с дочкой не едут».
   Дальше шли записи о неудачной попытке поступить в Ленинградский художественный институт, о возвращение к постылой работе завклубом и киномехаником. Да! Душа рвалась к труду художника, а приходилось заниматься совсем другим делом.
Сколько же раз он поступал в институт? Проглядев бегло всю тетрадь, насчитал три провальных попытки, и только с четвертой он поступил на заочное отделение художественно-графического факультета педагогического института. Упорный мужик!
   И еще меня удивили довольно удачные стихи, которые писал Тырлов в разные годы. Видимо, талантливый человек - талантлив во многом. Конечно, у Петра Ивановича талант намного скромнее, чем у Леонардо да Винчи или Микеланджело, но все же Бог его не обидел. Даже немного позавидовал ему.
  Незаметно подошла и суббота. На встречу с Тырловым я собирался с каким-то волнением. Я боялся обсуждения его картин, вспомнив о тех неприглядных записях в книге отзывов. Все же старый, больной человек. Может переволноваться, опять заболеть.
  Но все эти тревоги были у меня только до прихода в выставочный зал. Там царила дружеская обстановка, так как собрались в основном друзья-художники, такие же, как и Петр Иванович, любители живописи, которые давно знают друг друга. И Бубенков был в хорошем настроении, громко разговаривая, переходил от одной группы к другой. И в своей речи, когда дали ему слово, Вадим Семенович говорил о подвижническом труде Петра Тырлова, желал ему и дальше творить на радость землякам.
   В общем, критики не было, только одни похвальные отзывы и пожелания дальнейшей творческой работы. Петр Иванович как-то смущенно воспринимал эти знаки внимания и в заключение кратко поблагодарил.
   Друзья стали накрывать «шведский стол», выставляя бутылки водки, стаканы, вилки, раскладывая закуску, перебрасываясь шутками. А я подошел к Петру Ивановичу и, отдав ему тетради, поблагодарил и не удержался от вопросов:
- А Вы были на персональной выставке Бубенкова?
- Да! Большая удачная выставка, отражающая все его поиски, этапы творчества.
- А Вам какая картина Вадима Семеновича больше всего нравится?
- Мне нравится графика, а его живописные работы, выполненные в «суровом стиле», как-то не очень. Хотя это мое сугубо личное мнение. У профессионалов другие критерии оценки.
- Но ведь и Вы работали в этом стиле?
- Да. Было такое поветрие, что заразится им было легко, но не было удовлетворения от картин. Стал искать свою манеру и вернулся к технике старых мастеров. К сожалению, найти свой неповторимый почерк, свое лицо, я так и не сумел.
- Наверное, надо было отдаться живописи полностью, не разбрасываясь на другие увлечения?
- Жизнь - это такая трудная штука, такая непредсказуемая, что планировать ее я не научился. Да и вырос в глухой деревне, не имел художника-наставника, доброго учителя. Все приходилось достигать своим умом, по крупицам, спотыкаясь на ошибках. Путь трудный и долгий. Там, где у мастера можно научиться за час, приходится своим умом доходить годами.
  Вот сейчас в нашем селе есть детская школа искусств, есть замечательный педагог. Дети рисуют смело, технично, талантливо, а вот дальше, когда взрослеют, все куда-то исчезает. Художниками становятся единицы, да и те уходят в коммерцию. Трудно быть верным своему таланту.
- А Вы не жалеете о том, что не стали профессиональным художником?
- Иногда жалею. Но жизнь невозможно начать сначала. Как прожил – на то воля Божья.
- Здесь собрались только художники-любители или есть и профессионалы?
- Из профессионалов только Вадим Семенович, потому что он является консультантом по ИЗО в ОНМЦ, а все остальные  работают по различным профессиям. Тут и врачи, и учителя, и пенсионеры. Даже есть полковник милиции.
- Как же вы все подружились?
- Да на семинарах, на областных выставках. С кем-то вместе учились в педагогическом институте. Переписываемся. А вообще-то нас всех сдружила Нина Михайловна, энергичная, неугомонная. Жаль, что ее отстранили от работы с нами.
- За что же?
- Да наверное, сама виновата. Не умела скрывать свои чувства. Иногда говорила слишком прямо и в лицо, а это начальству не нравится. Но все мы вспоминаем ее добрым словом.
-  Вы обещали подарить нашему музею картину, - напомнил я, а сам уже присматривался, какую бы выпросить.
- Помню, помню. Давайте это сделаем после фуршета, а то друзья уже зовут нас.
  Мы пошли к столу, где шел шумный разговор.