Охотник

Фёдор, к обеду вернувшийся из трёхдневного лесного похода, уже отдохнул и собрался задать корм овцам, как мать окликнула его: «Новость Алевтина велела передать, а я поостереглась». (Алевтина, материна золовка, работала продавщицей в селе и служила по сарафанной почте). Фёдор не отмахнулся, но и не остановился слушать, и мать вслед, торопясь, выговорила: «Учительница новая, Настасия, компьютер купила…» Фёдор, вступая на поветь, головы не наклонил – хряснулся о притолоку. Показалось, шатнулся старый дом, покривились косяки, выперло на вид (вот-вот обрушится) огромное щелястое бревно (про это бревно ещё дед говаривал, что оно недомёком в верхних венцах оказалось, место ему в основании – закладным быть).
Мать быстро поднесла холодный ковш, чтоб приложил ко лбу. Фёдор, не приняв, сбросил овцам сена, и вдруг, схватив с крюка рюкзак, полез в погреб. Там достал из бочки несколько кусков посолённого мяса, покидал в рюкзак. Мать кричала что-то – не слушал. Очутился на крыльце, потом на лесной дороге, ведущей от хутора к селу.
Дорога взбухла от недавнего ливня, ноги в литых резиновых сапогах вязли в глине – не прибавить шага. А воспоминания одно за другим. Когда учительница приехала, Фёдор помогал выгружать вещи: книги, перевязанные в стопочки, коробки… А к себе на хутор шагал, сам не знает почему, примерил её к своей судьбе. А потом дрова для баньки ей разделывал. У Семёновны, к которой Анастасия Станиславовна стала мыться ходить, безмужичье, так по справедливости, дрова – вскладчину.
Фёдор вспомнил: она постелила, разведя широко рукой, словно бы в танце, пригласила: мол, что с устатку на хутор ноги волочь, отдыхай – постель белая. И улыбнулась! Лицо её засияло от той улыбки, будто лучики по нему побежали, и таким родным сделалось… Но затворилась в маленькой комнате, и Фёдор не осмелился постучать.
Всё же Семёновна углядела, порадовала деревню. Крался, мол, охотник утром от Настасьинова крыльца – знать, поладили. А она проходила мимо, приветливая ко всем и серьёзная, и Фёдор напрасно искал на лице проблески родной улыбки.
Себя он знает. Он – часть леса. Так и будет. Он вспомнил: мать с отцом убегали в село на ферму, сестра в школу, а его, чтоб чего не случилось, придумали сажать в бочку. В ней можно было и есть, и спать, но он стоял, вытянувшись и ухватившись кончиками пальцев за край, всё долгое время. Его вынимали обессиленного, с неживыми глазами. Он долго не мог заснуть, маялся. Мать не стала переупрямливать, оставила на воле. И потом, когда он выбрал лес, мать тоже не мешала… Сам директор школы пришёл выговаривать за прогулы, и мать (отца не было уже), удерживая вздохи, кивнула на вымахнувшего под потолок Фёдора: «Сам ответит». Фёдор высказал ломким голосом, что экзамены он сдаст, но вот сейчас – охота, и ему нужно в лес. Директор, удивлённый, пристально посмотрел на него и вдруг согласился. Понял ли он всё? И Фёдор ещё не понял всё. Не зверь – волк или заяц, – но и не человек с ружьём… Охотник – другое, особое. Вот на эту особость он хотел бы сдать экзамен, чтоб охотником утвердить себя и в лесу, и в людях. «Мало нас таких, – взором охватывая все леса, понял однажды Фёдор. – А здесь один». И мрачнее тоже стал от этой мысли…
Фёдор знал, что мать встревожилась, когда ровесники его начали играть свадьбы, гнездоваться, а его, охотника, дни и ночи напролёт носило по лесу. Хороших девок вмиг разобрали. И мать, кажется, готова была принять и неровенку, лишь бы не видеть сына бобылём. И всею душою поняла, что с Анастасией ему такая жизнь пригрезилась, что без неё, как без крыльев. Но опять притупила тревогу, на него положилась: «Сам знает»…
…Фёдор поскользнулся и едва удержал равновесие. Но не внял дороге и споткнулся. Припав на одно колено, ощутил сочиво холодной глины, охватившей брючину. Поднялся, зашагал осторожнее, думая, как лучше ступить. На этой дороге он так часто вызывал в памяти её образ, что тот, кажется, поселился здесь среди деревьев и являлся без его воли. Вот в плотной и свободной одежде, в резиновых сапогах идёт она вместе с другими за брусникой. Охотник ведёт всех, а чувствует её: она прилаживается в ногу, чтоб не отстать и не торопиться, на ходу достаёт из рюкзака косынку и убирает под неё развевающиеся волосы. Он знает, что его, «вымахивающего словно лось», хвалят и хочет, чтоб она слышала и тоже восхищалась им. В болотистом лесу, он, кружась около, уступал ей лучшие кочки, примечал с затаённой радостью, что и не жадна, и на руку скорая. И не глупа: внезапно увидев змею, не вздрогнула и не вскрикнула. На месте застыв, взглядом позвала Фёдора. И он, враз очутившись рядом, успокоил, что уж – не опасный. «Вот лось, Анастасия Станиславовна, сейчас ярится. К самке, как ядро, летит со свистом. Глаз бешеный, красный… Окажись на пути – вдрызг разнесёт».
– И сам видел, Фёдор? – спросила звонко.
– На этих вот кочах и было.
Скрыл, конечно, что сгузал тогда до мокрых порток.
В лесу у каждого лицо яснеет, а у неё так высветилось, что хоть зажмуривайся охотник. Или ближе, ближе клонись, как к прозрачному ручью в солнечный день. Будто впервые познал Фёдор, что глаза – красивы. И говорят… Но нет в них ответа ему, и будто льдинка проявилась во взоре… Отошёл.
…Фёдор вспомнил про компьютер. И опять чуть не свалился, уже на ровном месте: лес кончился, и началось поле. Тёмная туча, рысью мчавшаяся по верхушкам деревьев, вдруг грузно осела. Тяжёлые хлёсткие струи хлынули из неё, подстёгивая. Фёдор рванул через рытвины и канавы, мимо огородов, к крайнему дому – учительскому.
На стук открыла. Тонкие брови взметнулись удивлённо: «Фёдор? В дождь?»
Он взглядом её всю охватил, будто обнял. Она узкой, смуглой с тёмными прожилками рукой утёрла мокреть, слетевшую с его капюшона.
Фёдор, вдруг оробев, выговорил:
– Думал, может, мясо вам… Есть у вас мясо?
– Мясо? – недоумённо откликнулась она.
– Да! Мясо есть у вас? – настырно повторил он.
Она растерялась. Но, видя, что он не собирается уходить, отступила.
Фёдор оставил в сенях дождевик и сапоги, через маленькую прихожую осторожно прошёл в комнату, сел на стул, приставленный к небольшому обеденному столу, осмотрелся. Компьютера не было и следа.
Фёдор понимал в технике. Телевизор, снегоход, бензопила – во всём разбирался. На живинку, правда, не чувствовал, как, например, дружок его, Колка Мазин. Тот без винта и колёс жить не может, а хватись петуха заколоть – с бутылкой к соседу бежит…
…Всё, как было в тот раз и как должно быть у неё: диван с клетчатым покрывалом, письменный стол с лампой, полка с книгами, тяжёлые занавеси на окнах. Он вдруг подумал, что если бы поженились, то для него определилось бы место здесь, а для неё – в дедовом доме с печью и половиками.
Она выглянула из кухни и сказала, что поставила чай. Он пошутил, что хорошо бы и водочки, и обрадовался, когда нашёлся «остаток» – чуть выше полбутылки. Она посмеялась, что не умеет пить и разносолов нет, и он вызвался приготовить мясо по-охотницки – еда и закуска в одном блюде. Вам бы, Анастасия Станиславовна, пропитаться досыта, а то, смотрите, сухота заберёт вас в нашем крае.
Он принёс из сеней рюкзак, выбрал кусок посочнее. Вместе прошли в кухоньку. Здесь тесно, и невольно встречаются, перекрещиваются взгляды… Дух жаренины пьянит. И она вдруг стесняется лёгкого облегающего халата с не застёгнутой внизу, у коленей, пуговицей, но не может уйти, потому что он припластал пятерню к горячей сковороде и вынужден сесть, сунув руку в ведро с холодянкой…
Оттого, что он сел, выставив углом длинные ноги, не занят и смотрит на неё, кажется, что стало ещё теснее. И он вдруг осознаёт, что в его взгляде есть призыв. И видит ответ в её взгляде.
Охотник выпрямляется. Шаг – и обнять. Но она услышала шум и повернула голову к окну с пёстрыми короткими занавесками, неплотно задёрнутыми. Фёдор раньше этот шум уловил и значенье его угадал, но не отвлёкся. А теперь широкими быстрыми шагами выскочил в коридор к наружной двери. Точно! Не отворить! Закорючили с улицы, вражины.
Поторкал раму в узком коридорном окне – не снять. Нет выхода! Она, очутившись рядом, проговорила: «Может быть, окликнуть, так и откроют». Он, не ответив, резко развернулся и, неловко ступая, пошёл в комнату. На столе рядом с бутылкой и стопками расположились уже и сковорода с мясом, и тарелки, и хлеб. Он сел, налил. Подождал, пока она сядет и возьмёт стопку, и выпил. Нюхнул хлеб и положил, не откусив. Исподлобья следил, как пригубливает и ставит стопку она: берёт вилкой мясо и кладёт в рот. Вспомнил про недавний миг… И прояснить всё захотел до самого донышка.
Над чем деревня ребячилась, диковала, ни зазора, ни позора не видел Фёдор. Чисто! И она не приучена оглядываться на шепоток. Тут они едины, и разве что в шутку спросить можно: мол, всё равно вам, Анастасия Станиславовна, что люди скажут. Но знал Фёдор, что подкарауливать без причины не пойдут: нет шелухи без семечек. Сразу про компьютер не спросил, а вот сейчас… Но она опередила: «Из-за компьютера балуются, наверно… Я ведь, Фёдор, компьютер купила». Сказала и вилку положила. На Фёдора посмотрела. Улыбается – всё просто. Фёдор смотрит, не отводя глаз. И тоже вдруг всё просто! Стопку выпил, рукой её плечо задел мимоходом: пойдёмте-ка, Анастасия Станиславовна, поглядим, что за повадки у этого зверя.
Она провела в спаленку. По стене – казённая кровать с железными спинками, подушка чуть холмится под пикейным покрывалом. У окна – зелёная парта. На ней компьютер: пустой квадратный глаз вылупил, короткий толстый хвост в окно упёр.
Она пристроилась на ученическом деревянном стуле, включила технику. Фёдор, присев на кровать, слушал объяснения, силясь всё разом понять. И она, умница, мелочами не запутывала, суть преподавала. В пользовании чуть похитрее матрёшки, посмеиваясь, решил Фёдор. Лица её он не видел, только край щеки. Не обернувшись, будто обращаясь к экрану, она сказала: «Я ведь и приехала, чтоб на компьютер денег собрать. Здесь жить дешевле. А теперь уже и…».
То ли она не договорила, то ли Фёдор не дослушал? Встал, тяжело ступая, пошёл в комнату, сел к столу, склонил голову над пустой стопкой. Она явилась с постельным бельём в руках и стала стелить на диване, наклоняясь и выпрямляясь. И сила нелёгкая, не своя, вдруг понесла охотника. Поднялся, шагнул к ней, охватил, прижал к себе, дурея. И она, хоть не повернулась, но подалась и замерла. Его воля. И он, грубея, повернул её лицом, навис. Она подняла глаза – он взглянул в них… Нет! Нет ответа! Опомнился. Оторвал себя от неё, шатнулся к стулу, сел.
Где-то гулко выстукивали часы. Тишина тяжелела, давила. Фёдор выговорил: «Молоток дайте». Принесла.
В сенях охотник ударил по стеклу, просунул руку наружу, нащупал на месте замка ржавую подкову, отдал хозяйке. Наклонившись к её волосам, сказать хотел, что…  Не смог. Шагнул с крыльца.
– А мясо-то, Фёдор?
– Ешьте, – не оглянулся на её недоумённое лицо.

1998