Кулаки гл-6

    Татьяна Даниловна закончила читать мои записи. Она распрямилась - наши взгляды встретились. Я с волнением наблюдал за её реакцией. Я, вдруг, понял – она смотрит не на меня – она смотрит и видит что-то своё - далёкое … дорогое и только ей одной понятное. Этот её взгляд – это дорожка к себе самой – к той самой девчушке из двадцать девятого и … сорок пятого …
   
    «Можно и так. Занятно вышло, - всего-то пару вечеров поговорили, а ты самую суть уловил. Молодец, спасибо тебе. Мы с дедом зимними вечерами свою историю друг дружке перечитывать будем. Что-то интересное вспомним, - для тебя запишем».
Улыбнулась и успокоила: «Не волнуйся, Анатолий, хорошо написал, без выкрутасов – самую малость нафантазировал. А может так и было, только я не вспомню, - тебе со стороны видней. Всё правильно понял, но одно уточнение внести придётся. Тут нет твоей вины. Это моя промашка - не успела обо всём рассказать, да и встречаемся мы с тобой от случая к случаю на нашей скамеечке.
Дело вот в чём - братишек и сестричек в нашей семье было не семеро, а десятеро. 
Ещё две сестрички-близняшки: Оля и Глаша. Им в ту пору годик с небольшим исполнилось, и старший брат Ванечка.
Оля толстушка спокойная, даже медлительная. Через высокий порог ползком перелазила. На четвереньках доберётся до двери и давай кряхтеть – карабкается через порог, ножку старается забросить. Не получается. Она головой вперёд нырнёт, а потом попка и сама перевалится.
Глаша та, наоборот, - худенькая, шустрая, на месте не усидит ни минуты. На ножки не встала, а, как мячик, подпрыгнула в один день и покатилась, не разбирая дороги. Сначала по дому, потом по двору. Откуда только мы её не доставали. Курятник к неё любимое место был, а Петя самый лучший товарищ. В гнездо заберётся, калачиком свернётся и похрапывает. Петух к ней никого не подпускал. Крепко подружились. По дому на косолапых ножонках вихрем летала.
Подбежит к Оле, толкает её в торчащую над порогом попку: – « иди … иди …» - подсказывает сестрёнке. А Оля ручкой отмахивается от неё, как от мухи назойливой и в ответ, нахмурив бровки, грозно так шипит: - «кушу … кушу».
Где она услыхала это «кушу»?  Но получалось натурально и так забавно. Карапуз бесштанный, на ногах не стоит, во рту два зуба, а туда же – «кушу …».      
    Деревенские, когда война началась, а папу призвали в Трудовую Армию, рассуждали меж собой: - «Вымрут Данилины детки от голода, як мыши в пустом амбаре. Как пить дать - вымрут».
Мы не вымерли. Ошиблись сельчане. Братик старший погиб, Ванечка. Он, аккурат, в сорок первом ИВАТУ закончил, как и ты, Анатолий, в своё время.
Добровольцем Ванечка на войну пошёл.
Помню, как он домой явился, попрощаться. Загорелый, стройный, красивый, сильный. От города Зима тридцать километров отшагал, напрямик через лес.
    Соседская Верочка чуть с ума не сошла от горя. Они с малолетства любили друг дружку. Пожениться собирались тем летом.
Бедная, она так и не смирилась с тем, что Ванечка пропал без вести. Ездила, искала, допытывалась, писала во все военные инстанции. Вместе с нашей тётей Лидой, папиной родной сестрой, выяснили, что попал брат в десантники и воевал всё больше за линией фронта. По фашистским тылам, с такими же сибирскими парнями, громил врага в его логове. В самое пекло забрасывали ребят. Героями умирали. Другого пути не оставалось. Вернуться с победой или умереть, как настоящие воины.
В последнем «треугольнике» Ваня так и предупредил: - «Не пишите и не хороните раньше времени. Адреса постоянного нет. Был ранен … легко, поправился, завтра на фронт. Это письмо потому и отправляю, что в госпитале нахожусь, а через пару дней в часть. Писем не ждите. Писать нет возможности».
  … А мы выживали, - изо всех сил старались не подвести маму. Мал мала меньше, но никто не хлюздил, не увиливал, не скулил. Пищали, конечно, чего уж там греха таить – поскуливали втихаря. Но нас мама строго настрого предупредила: – «За воротами чтоб я ни звука не слыхала о том, что в доме холодно или голодно. Стараться надо, терпеть надо. Война. Здесь не стреляют, слава Богу. Так что никаких соплей на людях».
    А тут, как назло, захворали наши сестрички Оля и Глашенька. Война, ни лекарств, ни докторов. И так совпало, на наше счастье, фельдшер в деревне оказался, по случаю. Такая редкость по тем временам. К нам заглянул, - дыхание послушал, температуру измерил, молоточком по спинкам постучал … Головой покачал, и как гром средь ясного неба, объявил: «Корь!»
Сунул каких-то порошков маме в руку, на прощание только плечами пожал и наказал маме: «молитесь» - так прямо и сказал - «молитесь …».
    Мама вечером протопила печь, положила сестрёнок поперёк широкой родительской кровати, укрыла чёрной вязанной шалью и долго молилась. Стояла на коленях у иконы Божьей Матери, смотрела сквозь слёзы, никого не замечая, и молила о помощи. Мы притихли и тоже … молились.
А утром мы всей семьёй собрались у русской печи и со слезами радости на глазах наблюдали такую картину. А мама смеялась и приговаривала: - «Ой, а мы больных-то забыли предупредить, что им постельный режим прописан. Где же искать наших баловниц, куда они подевались»?
    А баловницы нагишом, без малейших признаков недомогания, а скорей наоборот, от избытка здоровья и «зверского» аппетита уплетали картошку в мундире.
Оля сидела на полу и кряхтя удерживала в руках картошину размером с её голову. Беззубым ртом она умудрилась прокусить кожуру, а цепкими пальчиками расковырять отверстие на подобии дупла. Насупив брови, она бурчала под нос: «ди … кушу …».
 В это время Глаша, раскачиваясь на кривых ножках, балансировала на широкой лавке у печи. Из чугунка, стоящего на тёплом припечеке, Глаша вылавливает картошину за картошиной и бросала на пол. Видать, решила до отвала накормить сестричку и ещё сделать запасы впрок.
    Дошла молитва! Услышал Боженька мамину просьбу, отступила болезнь, сбежала из-под маминой намоленной шали. Через неделю и Оля затопала по избе, радуя нас своими успехами. Мама не нарадовалась на малышек, и мы в них души не чаяли - любили близняшек и чем только могли поделиться - угощали. Каждый из нас, что-нибудь вкусненькое, да приберегал для сестричек.

    Благодаря Оленьке и Глашеньке мы каждый день смеялись до слёз. Радость посреди горя – это больше, чем сытно покушать, хотя, одно другому не мешает.
 Мы были в ответе за наших сестрёнок. О себе забывали, всё для них, для любимых, родных, для самых беззащитных. В их глазах не было ни тревоги, ни страха. Они не знали обид, страха, вражды, предательства. Сестрички, не помышляя о том, изо всех сил помогали нам держаться и, в конце концов, выстоять.
     А нашей Мамочке после войны Орден вручили - «Мать-Героиня».