Не дело в шляпе, а тело в корзине...

Когда ночами не спится и всякие мысли являются в общесте с какими-то долговязыми дядьками в черном,что бы,якобы, скрасить тебе одиночество, нельзя сдаваться ни перед чем, бороться нужно и добиваться своего. Вот и наша бабуля добилась таки и была счастлива еще долгие годы. Того же я вам желаю...                - Нет,Сказала она спокойно, спорить бессмысленно. Я решила твердо. Забирайте свою дурацкую плетеную корзину и скатертью дорога. Боже мой, откуда вы вообще набрались таких понятий? Давайте-ка отсюда, оставьте меня в покое. Мне есть чем заняться: кружево вот, вязанье, а всякие долговязые в черном с их дурацкими идеями мне без надобности.

Высокий молодой человек в черном стоял спокойно, не сходя с места. Баба Маня затараторила дальше:

— Вы что, оглохли, молодой человек? Ну если вам приспичило вести со мной беседу, то ладно, но, надеюсь, вы не будете против, если я, пока суд да дело, налью себе чашечку кофе. Ну вот. Будь вы чуток повежливей, я бы и вас угостила, но уж больно важным вы сюда заявились, в дверь постучать и то не удосужились. Не нравится мне мне это. Держите себя, видите ли, будто хозяин.

Баба Маня поискала у себя в подоле.

— Господи, куда я задевала шерсть? Вяжу себе шарф. Зимы-то все студеней и студеней, кости у меня как из рисовой бумаги, домишко продувается сквозняком — надо подумать о том, чем согреваться.

Долговязый в черном сел.

— Стул старинный, осторожней с ним, — предупредила бабуля. — Ну, если вы опять за старое, будете говорить то, что обязаны сказать, я слушаю вас внимательно. Только голос не больно повышайте и хватит глазеть на меня так странно. У меня прямо сердце как собачий хвост трясется.

Фарфоровые, в цветочках, часы на каминной полке пробили заключительный удар: три. Снаружи, в большой комнате, ждали спокойно, застыв у плетеной корзины, четверо мужчин.

— А теперь об этой корзине, — проговорила баба Маня. — Длины в ней больше шести фунтов, и по виду она явно не из прачечной. А те четверо, которых вы привели с собой, неужели они нужны, чтобы нести корзину? Она ведь легкая, как пушинка?

Молодой человек в черном, сидевший на старинном стуле, наклонился вперед. Что-то в его лице говорило, что скоро корзина станет не такой уж легкой. В ней будет какой-то груз.

— Смотри-ка, — рассуждала баба Маня. — Где мне встречалась такая корзина? Пожалуй, пару лет назад. Пожалуй… ага! Помню-помню. Точно. Это было, когда умерла соседка,подруга Фенечка.

Сурово поджав губы она отставила чашку с кофе.

— Так вот что у вас на уме? Я-то думала, вы мне что-то стараетесь продать. Ну погодите, вот вернется сегодня из университета моя маленькая Натуля, она вам выдаст по первое число! Я ей на днях отправила письмецо. Ни слова, конечно, что я не совсем бодрячком, но вроде как с намеком, что долгонько ее не было, пора бы уже повидаться. Она большом городе живет. Она мне почти как дочь, моя Натуля… Уж она-то с вами в два счета разберется, молодой человек. Вмиг духу вашего в моем доме не будет…

Взглядом молодой человек в черном сказал ей, что она устала.

— Ничего подобного, — раздраженно бросила бабуля.

Прикрыв глаза, он стал раскачиваться в кресле. Может, и правда ей неплохо бы отдохнуть? Хорошенько отдохнуть.

— Вот те, Великий Боже! Да эти пальцы, даром что тощие, состряпали сотню шарфов, две сотни свитеров и шесть сотен всякой мелочи! Подите-ка куда подальше и не возвращайтесь, пока я не спекусь, — вот тогда, может, с вами поговорю. — И бабуля Маня перешла к другой теме. — Послушайте лучше про Натулю. Уж такая хорошая девочка. Волосы светло-желтые, как метелки кукурузы, такие же нежные и мягкие.

— Как сейчас вспоминаю день, уже двадцать лет тому, когда умерла ее мать и оставила эту крошку на мое попечение. Вот почему мне так ненавистны вы, ваши корзины и все прочее. Ну что хорошего в том, что люди умирают? Молодой человек, мне это не по вкусу. Помнится…

Баба Маня замолкла, ощутив болезненный укол воспоминания. В воображении возникла сцена четвертьвековой давности....- голос отца.

— Маня, — говорил он, — как ты собираешься жить? С мужчинами у тебя отношения не складываются. Я имею в виду постоянные отношения. Тебе только бы вскружить голову и бросить. Нет чтобы остепениться, завести мужа, детей.

— Папа, — тут же прервала его Маня, — я люблю смеяться, порхать и петь, но я не из тех, кто выходит замуж. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что мне не найти мужчину с той же философией, что у меня.

— Какая же это «философия»?

— Что смерть глупа! Она и в самом деле глупа. Смерть забрала маму, когда она больше всего была нам нужна. Это, по-твоему, умно?

Папа поглядел на нее, и его глаза помрачнели и застлались слезами. Он похлопал дочь по плечу.

— Ты, как всегда, права, моя дорогая. Но что же делать? Смерть приходит за каждым.

— Отбиваться! — крикнула Маня. — Дать ей под дых! Бороться! Не верить в смерть!

— Не получится, — промолвил папа печально. — Каждый из нас в этом мире одинок.

— Где-то нужно начинать, папа. Я начинаю мою философию здесь и сейчас, — объявила Маня. — Глупость, что и говорить: живет человек каких-нибудь пару лет, роняют его потом, как влажное семечко, в землю, а вместо ростков — один дурной запах. Разве это дело? Миллион лет пролежит, а толку никому никакого. И человек-то был хороший, порядочный — по крайней мере, старался.

Прошло несколько лет, и папа умер. Маня помнила, как уговаривала его этого не делать, но он все равно умер. Тогда она сбежала. Она не могла остаться с папой, после того как он превратился в хладный труп. Он стал отрицанием ее философии. Она не присутствовала на похоронах. Она не сделала ничего, только открыла антикварную лавку-магазинчик в фасадной части их старого дома и годами жила одна, пока не появилась Натуля. Маня не хотела принимать девушку к себе. Почему? Потому что Натуля верила в смерть. Но ее мать была подругой Мани, и та дала обещание помочь.

— До Натули многие годы в части доме не обитал никто, кроме меня, — продолжала баба Маня , обращаясь к человеку в черном. — Замуж я не вышла. Не нравилось мне это: проживешь с человеком двадцать — тридцать лет, а потом он возьмет и умрет на твою голову. И вся моя философия развалится как карточный домик. Я тогда пряталась в свою раковину. Шугала всех, кто при мне хоть словом упомянет о смерти.

Молодой человек слушал терпеливо, вежливо. Потом он поднял руку. Щеки его блестели, а глаза как будто знали заранее, что она скажет. Он знал про нее и последнюю войну, 1941 года, когда она не открывала газет. Он знал о том случае, когда она огрела зонтиком по голове и прогнала за порог покупателя, который непременно желал поведать ей о сражении в смоленском лесу!

Да и молодой человек в черном, сидевший на старинном стуле и улыбавшийся, знал о том времени, когда заговорило радио, а баба Маня прилипла к доброму старому радиоприемнику. Без вторжения новостей: катастроф, убийств, кончин, отравлений, несчастных случаев, жути. Музыка, изо дня в день одна и та же. Шли годы, баба Маня пыталась преподать Наталье свою философию. Но та заняла твердую позицию насчет… определенных предметов. С бабулей она не спорила, уважала ее образ мыслей и никогда не затрагивала в разговоре… мрачные темы.

Обо всем этом молодой человек знал.

Баба Маня фыркнула.

— Считаете себя очень умным, да? Откуда вам все это известно? — Она пожала плечами. — Ладно, если вы надеетесь уговорить меня на эту дурацкую плетеную корзину, то считайте, оплошка с вами вышла. Прикоснитесь ко мне хоть пальцем, и я плюну прямо вам в физиономию!

Молодой человек улыбнулся,а бабуля снова фыркнула.

— И хорош скалиться, как хворый пес. Для кокетства я слишком старая. В свое время нагулялась досыта, а теперь и не вспоминаю.

Послышался какой-то шум. Часы на печи пробили три. Баба Маня уставилась на них. Странно. Ей казалось, они уже били три — пять минут назад. Ей нравились эти старые часы. Матовый костяной фарфор, циферблат обвешан позолоченными нагими ангелочками. Приятный тон. Как соборные колокола, только маленькие и тихие.Это была память из прошлой жизни...

— Вы собираетесь и дальше здесь сидеть, молодой человек?

Он собирался.

— Тогда, с вашего разрешения, я немного вздремну. Самую чуточку. Только не вставайте со стула. Там и сидите. Не вздумайте ко мне подбираться. Я просто на крохотную секундочку закрою глаза. Вот и ладно. Вот и ладно…

Уютное, спокойное время дня, для отдыха как раз то, что нужно. Тихо. Только тикают часы, неустанные, как летом сверчки. Только старая комната пахнет деревянной мебелью и намасленной кожей кресла и плотным рядом стоят на полках книги. Уютно.

-Вы ведь не собираетесь встать со стула, а? Лучше не пытайтесь. Один глаз у меня открыт, я за вами слежу. Да, слежу. Угу… Хмм…

Такая легкость. Лень. Погружение. Почти как под водой. О, как уютно.

Кто там шныряет в темноте, пока у меня закрыты глаза? Кто целует меня в щеку? Ты, Натуся? Нет. Нет. Показалось, наверно. Я просто сплю. Господи, да, меня уносит куда то сон. Уносит, уносит, уносит…


-А? ЧТО? О! Минуту, я только надену очки. Ну вот!

Часы снова пробили три. Да что это они? Нужно отдать их в ремонт.

Молодой человек в черном костюме стоял в дверях.

— Уходите, молодой человек? Так скоро? Тем лучше! А то вернется Натуся и вам не поздоровится. Сдаетесь, так ведь? Не смогли меня убедить? Верно, у меня ослиное упрямство. Я из этого дома ни ногой, как бы не так. И не трудитесь возвращаться, молодой человек, все равно ничего не получится.

Молодой человек с неспешным достоинством поклонился.

Он не собирался возвращаться. Никогда.

— Отлично, — заявила баба Маня. — Я всегда говорила папе: победа будет за мной. Буду сидеть у окошка и вязать еще тысячу лет. Легче эти стены унести, чем меня из них вынести.

Молодой человек в черном моргнул.

— Ни дать ни взять кот, сцапавший птичку! — крикнула баба Маня. — Убирайтесь. И свою дурацкую корзину не забудьте!

Четверо мужчин тяжелыми шагами вышли за порог. А баба Маня обратила внимание на то, как они несли корзину. Она была не тяжелая, однако они покачивались на ходу.

— Эй-эй! — вознегодовала она. — Вы что, украли что-то из моего магазинчика? Книги? — Она встревоженно огляделась. — Нет. Часы? Нет. Что же тогда у вас в корзине?

Молодой человек в черном, повернувшись к ней спиной и беспечно насвистывая, двинулся вслед за четверкой носильщиков. У дверей он обернулся, жестом предлагая ей открыть крышку и заглянуть внутрь.

— Любопытно? Мне? Да боже упаси! Прочь отсюда! Убирайтесь!

Молодой человек в черном нахлобучил на голову шляпу, обозначая этим движением решительное «прощайте».

— Прощайте! — заключила баба Маня. — Прочь!

Дверь хлопнула. Хорошо. Ушли. Чертово дурачье с их бредовыми идеями. Бог с ней, с корзиной. Если что-то и украли, ладно, главное — убрались прочь.

— Смотри-ка, — обрадовалась баба Маня. — Да это же Наталия, приехала из университета. Ну наконец. Хорошенькая — загляденье. А походка какая. Но, господи, что-то она сегодня бледненькая и какая-то странная. Еле ноги передвигает. Почему бы? Выглядит расстроенной. Бедняжка. Устала, наверно. Надо собрать ей побыстрее перекусить и чая с пирогом.

Девушка поднялась на  веранду. Хлопоча на кухне, бабуля слышала ее медленные шаги. Что такое с девочкой? Не идет, а прямо-таки ползет. Дверь распахнулась. Наталия стояла в комнате, держась за дверную ручку. Почему она не входит? Странная какая-то.



С опущенной головой, шаркая ногами, она вошла в гостиную.

— Ну вот! Я тебя жду не дождусь! У меня тут побывало чертово дурачье с корзиной. Пытались сбыть мне какой-то ненужный товар. Как я рада, что ты дома. Сразу почувствовала себя уютно…

Баба Маня заметила, что девушка уже добрую минуту не сводит с нее глаз.

— Что стряслось? Хватит глазеть. Погоди, я принесу тебе чашку молока. Вот она, да что ж ты пятишься?.. Детка, не кричи! Не кричи, родная! Остановись! Будешь так кричать — сойдешь с ума. Встань с пола, не жмись к стенке. Девочка моя! Да что ты свернулась в клубок? Я тебе ничего не сделаю… Господи, не одно, так другое…  детка, что стряслось?..



Девушка стонала, пряча лицо в ладонях.

— Детка, детка, попей водички. Попей. Ага, ну вот.

Наталья широко раскрыла глаза, что-то увидела, закрыла; она корчилась и дрожала.

— Бабуля,родная!

— Хватит! Что с тобой?

Наталия принудила себя открыть глаза и выкинула вперед пальцы. Они исчезли внутри бабы  Мани.

— Что за глупые выходки! Убери руку! Убери, говорю!

Девушка осела в сторону и задергала головой, ее золотые волосы тряслись и посверкивали.

— Тебя здесь нет,бабуля. Тебя нет. Ты мне снишься.

— Ты не спишь.

— Ты умерла!

— Замолчи, детка!

— Это не ты, такого не может быть.

— Господи! Дева Мария!…

Она взяла руку Наталии. Рука прошла сквозь ее руку.
— Этот… жулик! Враль проклятый! Ворюга! — Ее худые руки сжались в бледные жилистые кулаки. — Мерзавец в черном. Он его украл, украл! Уволок, ей-богу уволок! Но как же…

Она не находила слов. Гнев перехлестывал через край. Бледно-голубые глаза метали искры. Она брызгала слюной, потом умолкла.

— Детка, вставай! Ты мне нужна. Вставай, живо!

Девушка лежала и тряслась.

— Часть от меня здесь! — объявила вдруг баба Маня — Но с остальной, клянусь дьяволом, придется разбираться. И срочно. Принеси мой платок!

— Я… боюсь, — шептала Наталия.,но бабка ее уперла кулаки в бока:

— Меня?

— Да.

— С какой стати? Что я — того....? Ты меня знаешь почти с рождения! Нашла время сопли распускать. Живо на ноги, а то по носу схлопочешь!

Наталия встала, размазывая слезы; глаза ее бегали в поисках пути спасения.

— Где твой мотоцикл?

— У гаража… бабушка.

— Хорошо.  А теперь… — Она пристально оглядела один конец улицы, другой. — В какой стороне морг?

На неверных ногах, цепляясь за перила, Наталия спускалась с веранды.

— Что ты задумала, бабуля?

— Что? — Бабка ковыляла за ней; бледные, обтянутые кожей челюсти тряслись от ярости. — Как что — конечно, забрать назад мое тело! Забрать назад! Езжай!



Мотоцикл взревел, Наталия, глядя на мокрую извилистую дорогу, вцепилась в руль. А бабка пыталась раскрыть зонтик.

— Торопись, детка, торопись. Быстрей, пока они не вспороли мое тело и не накачали всякой дрянью, как у них, в похоронных бюро, принято. Куда оно будет годиться, распотрошенное!

— Ой, бабуля, ну не заставляй меня, отпусти! Ничего хорошего из этого не выйдет, — вздыхала девушка.

Старуха только хмыкала.

— Приехали.

Наталия бессильно привалилась к рулю, но баба Маня уже соскочила и семенящей походкой поспешила вдоль подъездной аллеи туда, где четверо носильщиков выгружали из блестящего черного катафалка знакомую ей плетеную корзину.

— Эй вы! — напала она на одного из них. — Поставьте корзину на землю!

Носильщики едва ее заметили.

— Посторонитесь,уважаемая, — сказал один из них. — Мы делаем свою работу. Не мешайте, пожалуйста.

— Там в корзине мое тело! — Кричала баба Маня и размахивала зонтиком.

— Знать об этом не знаю, — отозвался второй. — Пожалуйста не стойте на дороге. Груз тяжелый.

— Эй, — обиделась баба Маня, — да будет вам известно, я вешу всего-навсего пятьдесят...

Носильщик скользнул по ней взглядом:

— Меня ваш объем бедер не интересует,дама. Мне бы домой, ужинать. Жена меня убьет, если я опоздаю.

Четверка носильщиков двинулась вперед,а бабка последовала за ними в вестибюль и в препараторскую.

Корзину ждал человек в белом халате, с довольной улыбкой на длинном лице и нетерпением во взгляде. Его жадное ожидание, да и весь он в целом не понравились. Поставив корзину, четверо носильщиков ушли.

Человек в белом халате, очевидно санитар морга, поглядел на бабу Маню и произнес:

— Прошу прощения, но здесь неподходящее место для пожилых.

— Да-да! Хорошо, что вы так думаете. Я с вами целиком согласна, но этих типов не убедишь. В точности это я и старалась внушить молодому человеку в черном!

Санитар удивился.

— О каком молодом человеке в черном вы говорите, мадам?

— О том, который с нехорошими замыслами проник в мой дом.

— У нас нет сотрудников, подходящих под это описание.

— Не важно. Как вы только что проницательно заметили, здесь неподходящее место для посетителей. Я не хочу, чтобы я находилась здесь. Я хочу, чтобы я находилась дома. Чтобы стряпала для гостей, которых ожидаю в воскресенье, ведь на носу Пасха. Нужно кормить внучку, вязать свитеры, заводить часы…

— Не сомневаюсь,что вы большой философ и большой филантроп, но меня ждет работа. Доставили тело. — Последние слова он произнес с заметным смаком, перебирая свои ножи, иглы, банки и прочие принадлежности.

Баба Маня рассвирепела.

— Коснитесь этого тела хоть кончиком ногтя, и я сотру вас в порошок! — И зонтиком....

Санитар отстранил ее в сторону, как дряхлую маленькую моль.

— Будь добр, — обходительнейшим тоном попросил он санитару, — сопроводи эту... к выходу.

- А ну, кругом и марш отсюда!,-крикнула баба Маня.

Санитар обхватил ее запястия:

— Сюда, пожалуйста, гражданочка.

Ее руки, как бы… выскользнули. Она даже удивилась. На старости лет — и вдруг открыть в себе новый талант.

— Видели? — Она была довольна своей ловкостью. — От меня так просто не избавиться. Отдавайте-ка назад мое тело!

Санитар небрежно откинул крышку корзины. Вглядевшись раз, другой, третий, он понял, что тело внутри — это… кажется… да возможно ли?.. похоже… да… нет… пожалуй… не может такого быть, но… Он вскрикнул. Обернулся. Выпучил глаза.

— О!, — осторожно начал он. — Э-э… эта бабка. Она… она… ваша родня?

— Самая дорогая. Поосторожней с ней.

— Сестра-близнец, наверное? — Он с надеждой хватался за хрупкую соломинку логики.

— Нет, глупости. Это я — вы слышите? Я!

Санитар обдумал ее слова. Потряс головой.

— Нет, такого не бывает. — Он продолжал перекладывать свои инструменты. — Выведи ее и... Позови остальных, пусть помогут. Я не могу работать, когда рядом крутится какая-то.... с причудами.
— Я с места не сойду, — сказала она и повторяла это всякий раз, когда ее, как шахматную фигуру, переставляли из препараторской в хранилище, потом в вестибюль, потом в приемную, потом в ритуальный зал, где она окопалась в кресле в самом центре переднего помещения. В серую тишину тянулся ряд скамей, пахло цветами.

— Здесь нельзя сидеть, — сказал один из служащих. — Это — место, где тело будет дожидаться завтрашней церемонии.

— Именно здесь я останусь, пока не получу того, чего требую.

Бледные пальцы ее теребили без того растрепанный кружевной воротничок, челюсти были сжаты, одна нога, в ботинке на пуговицах, отбивала агрессивный ритм. Всякий, кто приближался, получал удар зонтиком. А когда ее хватали, она как-то… выскальзывала.

Шум в конторе дошел до ушей главного и он неспешным шагом двинулся вдоль ряда скамей на разведку.

— Тише, тише, — обратился он шепотом к служащим и приложил к губам палец. — Не забывайте, где вы находитесь. Что тут такое? О,милая моя, могу я быть вам полезен?

Баба Маня смерила его взглядом:

— Можете.

— Чем могу служить?

— Ступайте в заднюю комнату, — распорядилась она.

— Д-да.

— И скажите тому юному энтузиасту-исследователю, пусть оставит мое тело в покое. Я - незамужняя. Мои родинки, шрамы, прочие подробности, в том числе изгиб лодыжки, никто не должен видеть. Нечего ему там высматривать и выщупывать, тем более отрезать и вообще коверкать.

Зав. моргом, пока не видевший связи между тем и другим телом, не знал что и подумать. Он смотрел на сумашедшую бабку пустыми, беспомощными глазами.

— Он водрузил меня себе на стол, как голубя, вот-вот распотрошит и нафарширует! — объяснила тем временем ему она.

Зав. поспешил туда, чтобы проверить. Последовало четверть часа безмолвного ожидания, пока анатом с санитаром испуганно перешептывались за закрытыми дверьми, сравнивая свои наблюдения. Наконец зав. морга вернулся, заметно побледневший.

— Ну? — спросила баба Маня.

— Э… вот. Непорядок полный. Вам нельзя… здесь… сидеть.

— Нельзя?

Главный по моргу уронил очки, поднял.

— Вы создаете нам сложности.

— А как же! — взбеленилась бабка. — Клянусь святыми святыми! Разуйте глаза, как вас там, и скажите…

— Но он как раз откачивает из тела кровь.

— Что?

— Да, да, уверяю вас, да. Так что лучше вам уйти, сделать ничего нельзя. Кровь вытекает, вскоре в тело накачают свеженький формальдегид. — Главный нервно хохотнул. — Наш санитар также делает небольшое вскрытие, чтобы установить причину смерти.

Вскипев, баба Маня вскочила на ноги.

— Он меня режет?

— Д-да.

— Он не имеет права.

— Ну, мы иногда позволяем…

— Сию минуту идите туда и скажите, пусть этот Потрошитель вернет мою благородную кровь в мое благородное девственное тело, а если он оттуда что-нибудь вынул, пусть пришьет назад, чтобы работало как часы; а когда тело починят, я должна получить его обратно! Слышали?

— Но я ничего не могу сделать. Ничего.

— Ладно. Вот что я вам скажу. Я буду здесь сидеть все две сотни лет. И как только кто-нибудь подойдет близко — плеваться своей плазмой прямо ему в левую ноздрю!

Взвесив эту мысль в своем слабеющем мозгу, главный застонал.

— Весь наш бизнес пойдет прахом. Вы этого не сделаете.

Но баба Маня весело улыбнулась:

— Неужели?

Главный устремился по темному проходу между скамей. По пути он сделал несколько телефонных звонков. Через полчаса перед моргом заревели моторы. По проходу вдоль скамей, вслед за потерявшим самообладание главным, поспешили трое специалистов морга.

— В чем затруднение?

В ответ они выслушали несколько отборных ругательств.

Началось совещание, а санитару было указано приостановить работу по крайней мере до той поры, когда будет принято решение. Санитар вышел из препараторской и, покуривая большую  сигарету, стал ждать; на его губах играла приветливая улыбка. Бабка уставилась на сигару.

— А пепел вы куда стряхивали? — в ужасе спросила она.

Санитар только непроницаемо скалился и пускал дым.

Совещание закончилось.

— Бабуля, признайтесь честно: вы задумали выселить нашу службу на улицу?

Она обвела взглядом их хищные лица:

— О, я бы не прочь.

Санитар вытер вспотевшие щеки.

— Так! Вы можете получить свое тело обратно.

— Ага! — вскричала баба Маня. И предусмотрительно осведомилась: — Целым?

— Целым.

— Без формальдегида?

— Без формальдегида.

— С кровью?

— Да с кровью, боже мой, с кровью, только забирайте его скорее и уходите!



— Вот это по-честному. Согласна. По рукам!

Обернувшись к санитару,главный щелкнул пальцами:

— Да не стойте тут как болван. Делайте дело!

— И поосторожней там с сигарой, — предупредила гордая Маня.



— Полегче, полегче. — Поставьте корзину на пол, чтобы я могла ступить внутрь.

Она не стала особенно разглядывать тело. Заметила только: «Вид натуральный». И упала навзничь в корзину.

Кожу защипал арктический мороз, к горлу подкатила тошнота, голова закружилась. Словно сливаются две капли жидкости. Вода пытается просочиться в дорожное покрытие. Дело не быстрое. Трудное. Словно бабочка старается втиснуться обратно в брошенную сухую оболочку куколки!

Люди из морга наблюдали за усилиями удивительной бабки. Главный очень волновался. Он тискал себе пальцы, размахивал руками, словно надеясь помочь. Санитар, настроенный явно скептически, следил за происходящим с ленивым любопытством.

Просочиться в холодный продолговатый камень. Просочиться в статую, древнюю и застывшую. Втиснуться.

— Оживай, чертова кукла! — прикрикнула на себя баба Маня. — Поднимись хоть чуть-чуть.

Тело приподнялось, корзина зашуршала.

— Где твои ноги, красавица!

Тело начало вслепую обшаривать корзину.

— Смотри! — крикнула баба Маня.

Тело ощутило тепло комнаты, возникший откуда-то препарационный столик, к которому можно прислониться, хватая воздух.

— Двигайся!

Тело сделало скрипучий, неуверенный шаг.

— Слушай! — отрывисто скомандовала она.

В отвыкшие слышать уши полились звуки. Хриплое, нетерпеливо-настороженное дыхание санитара (он был потрясен),Запах перегара и хныканье главного, собственный резкий голос.

— Иди! — крикнула она.

Тело сделало шаг.

— Думай!

В старом мозгу зашевелились мысли.

— А теперь — говори! — приказала наша фокусница.

Тело с поклоном обратилось к санитару:

— Очень вам обязана. Спасибо.

— А теперь, — заключила она, — плачь!

Из ее глаз полились слезы совершенного счастья....



И теперь, каждый день после четырех, если вам вздумается навестить бабу Маню, достаточно подойти к ее странному магазину и постучать в дверь. На ней висит большой траурный венок. Но это ничего не значит. Бабка Маня оставила венок на месте. Чувством юмора она не обделена. Вы стучитесь в дверь. Из-за двух засовов и трех замков до вас долетает пронзительный отклик:

— Кто там — человек в черном?

Вы смеетесь и говорите: нет-нет это я, и больше никого.

Она смеется и приглашает: «Входите, быстро», распахивает дверь и тут же захлопывает у вас за спиной, чтобы следом как-нибудь не проскользнул человек в черном. Потом отводит вас в комнату, наливает чашку крепкого чая и показывает новейший из связанных свитеров. Она не такая проворная, как в молодости, и не так хорошо видит, но все же она молодцом.

— А если вы будете хорошо себя вести, — баба Маня отставляет в сторону свою чашку, — я вас кое-чем порадую.

— Чем же? — спрашивает посетитель.

— А вот чем. — Бабуля довольна своей уникальной особенностью и получает удовольствие от шутки.

Деликатным движением ее пальцы расстегнут белое кружево воротничка и блузки и на мгновение приоткроют то, что находится под ним.

Это длинный аккуратный шрам, оставшийся после.....

— Неплохо зашито, даром что мужской рукой, — признает она. — О, еще чаю с пирогом? Пожалуйста.....