Август-5

АВГУСТ
(Из книги "Времена года")
(Окончание)

О судьбы Божии! О славный план
Всеобщей нашей жизни! Если б только
Господней воли мы не нарушали
Своею волей, страстной и растленной!
Когда б свои задумки и стремленья
Умели и желали бы сверять
С Божественными судьбами – своими,
Своих родных, друзей и не друзей,
С Божественными судьбами народа,
С которым мы кровинка от кровинки,
От плоти плоть и от души душа!
Как жизнь бы наша двинулась свободно!
Каким бы счастьем мы светились, точно
Подсвечники с горящими свечами
В нас вставлены всесильною рукой!
Но с сатанинской желчью и упорством
Нечеловеческим мы не желаем
Об этом думать даже, а не то чтоб
Сверять свои разрозненные планы
С Божественными планами любви.
И сами же от этого страдаем,
И сами же смириться не хотим...

И год прошел. И наступило лето.
Но странным был уж сам его приход.
Черёмушники, яблоньки и клёны
Весною расцветали раньше срока
И раньше срока лепестки роняли.
Ранетки и рябины налились
С какою-то поспешной быстротою
Зелёными незрелыми плодами.
И травы на газонах в рост пустились
С такою ярой силой, что, что таджики
В своих оранжевых рабочих робах
Косили их уже не первый раз.
И раньше времени прошли дожди,
Шумливые, с короткою грозою.
И шампиньоны, нарушая сроки,
В садах и на газонах появились,
И даже там, где раньше не росли.
Всё так! всё так! должна же быть награда
За вразумленья свыше, что недаром,
Конечно же, недаром получил я
За все мои смятенья и грехи!
Вот доброе начало, вот вступленье
К несостоявшейся охоте третьей,
Ведь должен я пройти свой многолетний,
Испытанный и щедрый путь грибной.
Но вот, но вот, сначала даже в радость,
Пошли деньки с таким теплом желанным,
С таким весёлым и лучистым солнцем,
Что с самого рассвета до заката
Во все свои силёнки птицы пели,
А пляжи возле рек и водоёмов
Настолько были людом позабиты,
Что можно было в миг иной подумать,
Уж не на юг ли ты попал... Недаром
Шутили остряки: «На юг мы раньше
Стремились, чтоб получше загореть,
А нынче к нам южане приезжают...»

Однако благодатная теплынь,
В раскидистых объятиях которой
Весь мир благоухал и наслаждался,
В какой-то незаметный глазу миг
Перешагнула тайную границу,
И обжигающе-палящий зной
Уже томил и травы, и деревья,
Зверьё и птиц; и те же шутники
Невесело смеялись: «Нет, без юга
Нам и на этот раз не обойтись,
Вот только не загар нам будет нужен
А море, чтоб от зноя отдохнуть...»

И кто-то уезжал, но мы-то, в целом,
На каменной уральской сковородке,
Как будущие грешники в аду,
Поджаривались так, что начинало
Палёным пахнуть.
Солнечный огонь
Сжигал траву на городских газонах,
И даже поливальные машины,
Все в дело брошенные до единой,
Траву от выгоранья не спасали.
Ещё, собравшись в парках и садах,
Деревья общей массою держались,
Но крайние из них теряли свежесть,
Шуршали жухлою листвой при ветре,
А уличные липы-тополя
Струили в воздух смолянисто-дымный,
Горелый запах.
Впрочем, это только
Могло казаться, потому что город,
Перегружённый торфом, сам дымился
То там то сям, как будто поле боя
В картине-полотне Бондарчука
По полотну-роману Льва Толстого.

Недели две развергшееся пекло
Палило наш уральский бедный край.
Ни днём ни ночью не было спасенья.
А как-то утром вовсе белым дымом
Весь город занесло – угарным, едким,
Хоть в пору одевай противогазы,
Да только где их нам, сермяжным, взять?

За городом торфяники горели.
Леса вокруг торфяников. Массивы
Лесные где-то в северных районах.
На Яме Ганиной Державный храм
Сгорел дотла. Чуть раньше загорелся
И Камень Денежкин – подумать только! –
Хранимый всей страною заповедник...

А между тем, страна уже сама
От едкого пожара задыхалась.
И если раньше, в прошлые года,
Безжалостные очаги огня
Дальневосточную тайгу крушили,
Да кое-где сибирские леса,
То нынче, в обезумевшее лето,
От тех, уже привычных очагов
По всей России искры разлетелись,
И самые суровые пожары
В краях и областях вокруг Москвы
С непостижимой злобой полыхали.
Дотла сгорали хлебные поля,
До головёшек и печей кирпичных
Деревни, что стояли тут веками
И помнили нашествие монголов.
Сгорали деревянные мосты.
Столбы с электропроводами. Люди,
Которые покинуть не успели
Горящих изб. Машины, трактора.
Склады с боеприпасами. Цистерны
С бензином, керосином и другими
Нефтепродуктами. Огня стихия
Неслась к Москве. Уже стоял в столице,
Подобием осеннего тумана,
Дым от пожаров, плотный и опасный.
Столица задыхалась.
Президент
С великим опозданьем объявил
Аврал по всей стране.
Но не хватало
Бригад пожарных, техники, воды.
Пожар вовсю пылал и не сдавался...

Когда-то, двести лет тому назад,
Ну, может, чуть побольше, в стольном граде,
Захваченном в те дни Наполеоном,
Решились москвичи на шаг последний,
Чтоб вытурить нахального врага, –
Москву они сожгли. А мы-то что?
А мы-то что, читатель мой, хотели?
Своей беспечностью, своею ленью,
Своим духовным гнусным разложеньем,
Своею волей, горестно-безумной,
Своим непониманьем воли Божьей,
Засеявшие по Руси пожары
И их пожавшие, –
что мы хотели?
Сжечь навсегда московских оглоедов?
Или себя навеки погубить?

В разгар пожарного столпотворенья,
Когда еще Россия полыхала
И полыхали жаром небеса,
В посёлках наших, городах и сёлах
Прошли молебны с крестными ходами.
И мне случилось на таком молебне
Покаяться. Со всем честным народом
Молился я, чтоб страшная жара
Спасительной прохладой обернулась;
Чтоб на огонь и высохшую землю
Пролились долгожданные дожди.
Молился я, чтоб был прощён мой грех
Гордыни позапрошлогодней; чтобы
Мне удавалось собственную волю
Пред волею Божественной смирять.
И чтобы никаких не строить планов
По поводу гостей далёких наших,
А чтобы эти планы, эти судьбы
Один лишь только Бог осуществлял.
Он любит нас, и потому Он лучший
Осуществитель бренных жизней наших.
И, уж признаюсь, я еще молился,
Чтоб страсть моя грибная поутихла,
Как приутихла к авторучке страсть.
Пусть эти вечные мои кумиры
Предельно перед Богом потускнеют
И никогда Его не заслонят...

Пока я так молился, что-то в мире
Произошло. Горячий душный вечер
Вдруг стал иным. Забытою прохладой
Повеяло. По небу облака
Поплыли, в тучи чёрные сгущаясь.
И я ещё до дома не дошёл,
Как доджик сыпанул, алмазно-крупный,
Вечерним низким солнцем озарённый.

О, Боже! –  сколько новое Твоё
Прощение мы, люди, помнить будем?