Староста у котла, или Как меня исключили

Более пятидесяти лет назад, накануне ноябрьских праздников, осень была дождливой и ненастной.
Я это хорошо запомнил, потому что вместе с другими студентами-первокурсниками провёл её на хлопковых полях,
далёкого от столицы района, на самом юге Таджикистана.

До определённого момента память подсовывает какие-то пёстрые, как лоскутное одеяло, обрывки цветных картинок –
состав на узкоколейке, вместо вагонов открытые платформы, по обеим сторонам железнодорожного пути живописные,
кинематографически-неправдоподобные скалы.
Нас везут к месту назначения – на сбор урожая.

Затем перед моим мысленным взором проплывают охваченные багровым закатом верхушки карагачей,
тесно нависших над местной танцплощадкой, чубатые высокие парни, улыбающиеся под визгливый голос гармошки.
Повсюду слышна немецкая речь – в колхозе живут и работают ссыльные переселенцы.

Слегка выпивший тракторист Эдуард дружески хлопает меня по плечу:
– Ну ты, Рафтик, – он именно так, шепелявя, выговаривает моё имя, –
ну, ты, Рафтик, скажи своим девчатам, чтобы не уходили. Рано ещё.

Перед этой неправдоподобной и никак заранее непредполагаемой поездкой на село был месяц столь же странных занятий.
Я ежедневно, сидя в читальном зале публичной библиотеки, склонялся над большой конторской тетрадью,
в которую тщательно вписывал конспекты ленинских и сталинских работ, пытаясь постичь
логику трудных для незрелого шестнадцатилетнего ума сочинений.

В столицу я приехал из провинции.
Писал стихи, мечтал о возвышенном и считал себя способным стать журналистом.
Был наивен и весьма ограничен в знаниях, как и большинство тогдашних выпускников,
не пытавшихся ступить и шагу в сторону от накатанной дорожки школьной программы.

Помню, один из моих первых столичных дружков, из семьи свободомыслящих интеллигентов, искренне потешался над моими сентенциями, вроде того,
что «Есенин прославился не стихами, а пьянством», а «Алексей Константинович Толстой – всего лишь граф, которого в литературу пускать нельзя».

Зато я умел азартно выступать на собраниях и смело резал «правду-матку» в глаза всяким «двурушникам и отщепенцам».
Ни секунды не колебался я тогда в господствующей идее, был задирист и легко воспламенялся.
На первом же собрании группы меня выбрали старостой, что убедительно доказало ещё раз правильность моего поведения и избранного пути.
При всём при этом о реальной жизни вокруг я имел самые смутные представления.

Итак, в октябре, в самом его начале, наш курс выехал на сбор хлопка.
Первый месяц работы на полях запомнился мне однообразием бело-зелёного пейзажа, ранними побудками,
длинными вечерними возвращениями к месту ночёвки.
Однажды меня отпустили на два дня в город.
Добрался на попутных машинах, переоделся и – в центр, в море праздничных столичных огней.

Навстречу по аллее шла однокурсница, дочь известного профессора, из-за болезни не поехавшая на полевые работы.
Она шла под руку с молодым человеком и смеялась.
Я окликнул её, она почему-то не ответила на приветствие.
В тот же вечер я написал «обличительные» стихи, в которых были такие строки:

Я вернулся с хлопка, злой, усталый,
Серый от едкой пыли,
Ноги с трудом отмеряли кварталы,
Руки в нарывах ныли.

Ну, словом я представал в стихах хоть и несчастной, но героической личностью,
весьма гордой тем, что с честью были выдержаны испытания.

А дальше по сюжету стихов следовало разоблачение:

Я встретил её, нарядно одетую,
На ярко освещённой аллее.
Думал, обрадуется встрече нежданной,
Спросит: « А как ребята?»,
Но она лишь плечом повела жеманно
Под смех кавалера-фата.

Всё, о чём я сейчас рассказываю, – это лишь исходные данные для решения задачки,
которую затем поставила передо мною жизнь.
Прежде всего об «обличительных» стихах.
Впечатления они не произвели, но надолго стали предметом насмешки над их незадачливым автором.
И даже через несколько лет после описываемых событий не мог избавиться я от язвительной пародии,
которую сочинил один из наших остроумцев:

Я вернулся с хлопка, злой, усталый,
В сапогах по самые уши.

Но главное – не в этом. Расскажу всё по порядку.
Миновал октябрь.
Наступила дождливая ноябрьская пора. Конца нашей хлопковой страды всё не было видно.
Накануне ноябрьских праздников пронёсся слух, что ввиду чрезвычайного положения,
катастрофического недовыполнения республикой плана, мы, студенты, будем встречать годовщину
Великой Октябрьской социалистической революции на колхозных полях. И встречать её – ударным трудом.

Вскоре этот слух подтвердился.
Приехал представитель из какого-то высокого партийного ведомства.
Он был солидный, толстый, в гимнастёрке и галифе.
В день его прибытия я, на свою беду, не вышел в поле, а остался на полевом стане исполнять работы помощника повара, что мы, ребята, делали по очереди.

Представитель окинул взглядом полевой стан, поморщился и остановил на мне пристальный взгляд.
Я ему сразу же не понравился, это было ясно.
 - Кто таков? – спросил он начальственным тоном
Я доложился по всей форме:
 - Староста группы Рафаил Маргулис.
 - Что?! – он налился кровью и начал топать ногами. – Староста?
Староста – у котла! Вон отсюда! В поле немедленно!
В то время, как вся республика встала на трудовую вахту в честь…
Я поспешил удалиться.

Вечером меня вызвали к декану.
Представитель сидел на кровати, по-прежнему в своей полувоенной форме, скрипел новенькими ремнями
и созерцал меня сверлящим взглядом.
 - Сколько сегодня собрал? – спросил он тяжёлым, предвещающим грозу голосом.
Я ответил. Цифра была скромной, но вполне соответствующей моим возможностям.
– Мало, дружок, мало! – смущённо сказал декан.
– Да это же настоящий саботажник! – воскликнул представитель. –
Гнать его надо в три шеи!
И, обернувшись ко мне, добавил:
 - Иди! Я беру тебя на особую заметку. Ты понимаешь?

Уже наступила предпраздничная ночь. И в эту ночь я провинился вторично.
Пока я, униженный и оскорблённый, изливал свои обиды одному из друзей,
курс подняли на ночной сбор в честь праздника – была такая форма «ударной» работы, а, верней, изощрённого издевательства.

Когда, вдоволь наговорившись, мы с моим собеседником возвратились с прогулки на полевой стан,первым, кого я там увидел, был мой недоброжелатель.
 - Ты! Опять ты! В то время, как все трудятся в честь великого праздника…
Можешь ехать домой.
Ты исключён из университета!

Утром я собрал свои пожитки и поплёлся по размытой дождями меже к дороге, чтобы поймать попутную машину.
Навстречу ехал на тракторе знакомый по танцплощадке немецкий парень Эдуард.
– Куда собрался, Рафтик?
Я объяснил своё незавидное положение.
– Мать их! – выругался Эдуард и погрозил кулаком в пространство.
Потом развернул трактор и сказал:
– Садись! Подвезу до дороги.

Он вёз меня и громко проклинал неведомых обидчиков.
А я молчал, горько переваривая свой первый настоящий урок политграмоты.

Сколько ещё их будет в жизни!

                Р.Маргулис