Закрой эту книгу, пока не поздно!
Вдруг захочешь остаться в нарисованном нами мире? Он только внешне напоминает привычный тебе. Иногда здесь оживает даже обычный веник, что уж тут говорить про кроволюбных болотников, ядовитых комотов и многорукую вахйу – тоже хочешь с ними познакомиться?.. Нет?.. А придется!.. И не только с ними… Выручки особой не жди, благодарности – тем более. Нелегкое это дело, быть странником. Впрочем, неизвестно, сможешь ли ты стать одним из них, вот выучишься у Мастера, поднатореешь, выдержишь все испытания – тогда только и получишь долгожданный кэсальский клинок. Ну, что решил, идешь с нами?.. Смотри, тебя предупреждали…
Кто знает, может, и о тебе когда-нибудь напишут сагу? Сагу о подвигах, приключениях, дружбе и дальних дорогах… А пока что довольствуйся малым: ученическим мечом в руках, седыми вершинами впереди и живой снежинкой, танцующей на рукаве…
-А потом что? Что будет после?
-Откуда нам знать – из той страны покуда никто не вернулся, чтоб рассказать нам…
-А там точно что-нибудь будет?
-Будет… Будет обязательно. Сам посуди: мы думаем, чувствуем, помним, надеемся, мечтаем – и все это живет в нас... Вот скажи, разве можно понюхать память? Сложить мысли в мешок? Или потрогать руками мечты?
-Как же меч, о котором мечтаешь ты сам?
-Меч… Меч – просто символ. Мы – это ведь не только наши ноги и руки... Мы – это нечто большее. Мы любим, ненавидим, совершаем что-то хорошее или плохое, мы вечно за что-то боремся, вечно куда-то стремимся – неужели только ради того, чтобы умереть? Чтобы в один миг все исчезло как не было, а тело наше растворилось в земле? Мы каждый день выбираем между добром и злом, так неужели все зря?
-Не может такого быть…
-И не может такого быть, чтобы человек достойный и светлый так же бессмысленно лег в землю рядом с извергом и подлецом… Даже там, за краем, их пути разойдутся…
-Значит, мы будем жить вечно?
-Значит, будем. Вопрос – как?..
Глава 1
Зыбочник
-Ты сможешь! Беги!
Крик застрял в предрассветном воздухе, запутался в сосновых кронах.
Они и так бежали долго. Сквозь редкий темный лес, пересекая встречные поляны, по мерзлой опавшей хвое, вдоль обрывистого песчаного склона. До рассвета было недалеко: справа уже начинала светиться золотистая полоса горизонта. Только в противовес этому ровному золотому свету позади над верхушками деревьев небо горело багряным злым заревом - отблеском бушующего пожара. Казалось, жестокий ветер гнал за ними запах дыма – или это одежда уже успела пропахнуть гарью?..
Крики давно затихли за спиной, но она не сбавляла шаг. Сначала несла сына на руках, потом, обессилев, опустила на землю, тянула за руку, понуждала идти дальше. Он устал, замерз и хотел спать, против воли расплакался, когда совсем невмоготу стало поспевать за матерью. Тогда, наконец, она остановилась. Лес притих вокруг них, только ухнула, снимаясь с тяжелой ветки, сова.
-Потерпи, осталось немного! – прерывисто выдохнула мать: губы не слушались, даже слова мерзли на этом стылом воздухе. Она торопилась уговорить его, но мальчишка упрямился, вырывал руку, безуспешно пытаясь другой, такой же грязной ладошкой утереть непослушные слезы... Она опустилась перед ним на колени и обняла, так, словно пыталась влить в него свое дыханье, свои уходящие силы, все крошечные остатки своего тепла… Сквозь неистово колотящееся сердце в ее груди он не сразу различил новый звук: далекий, но быстро крепнущий перестук конских копыт. Она тоже услышала: всхлипнула уже в голос, прижалась мокрой щекой к сыну, застыла на целое мгновенье, и решительно отстранила от себя:
-Помнишь дорогу к Мастеру?
Он помнил.
-Прошу тебя, родной, беги к нему!
Он стоял. Испуганно и удивленно глядел на нее. Почему они не могут бежать вместе?.. Глухой перестук нарастал с каждым мгновением, было непонятно, откуда он исходит, неумолимый и грозный топот словно бы окружал их со всех сторон, выбивал страшное: «Не спастись… Не спастись…» Она оттолкнула сына, почти отбросила от себя.
-Беги!
Вокруг - лишь голые тонкие стволы деревьев… Некуда будет спрятаться…
-Беги же!!!
Показались всадники, передовой торжествующе закричал, указывая на беглецов, потом выхватил из ножен короткий темный клинок… Лошади ускорили бег…
Несмышленыш не понял, что нужно бежать от верховых прочь, что иначе - не спастись. Он не знал, что, когда лавина в горах сметает все подвернувшееся на своем пути, единственно разумное – это бежать от стремительно приближающейся гибели.
Всадники выплеснулись на обрыв сплошным черным месивом.
Он был глуп. Исхитрившись, сиганул отчаянно вверх, щепкой повис на поводьях разъяренной лошади и закричал. Закричал как только мог:
-Мама, беги!..
* * *
И внезапно проснулся. Сердце, обезумев, взвилось на дыбы: он не сразу узнал нависшее над кроватью лицо. Немолодой уже, с грубоватыми, отяжелевшими от времени чертами, с косматой, торчащей во все стороны бородой, склонившийся над ним отец в свете лучины сделался и вовсе неузнаваемым.
-Ты кричал. Прежний сон душу бередит?
В ответ он лишь кивнул.
-Вот что, Одинец, побудь-ка нынче дома. Сам управлюсь. А, ежели хочешь, могу и остаться.
-Вот еще, - сердито засопел Одинец. – Что я, маленький?! Вместе пойдем.
Отец покачал головой, помедлил, и погасил, наконец, трескучую лучину.
Отцом, говоря откровенно, Одинцу он не был. Да и Одинец – это было не настоящее имя. Настоящего своего имени Одинец не знал. Знал же немногое: что женщина из сна была его мать, что сон не лгал и спас его в тот день некто, кого Келсий и его жена называли Мастером. И что, когда ему, Одинцу, исполнится одиннадцать, этот Мастер заберет его к себе.
Пока же Одинец жил здесь, в лесу: на крохотном одиноком хуторе, отстоящем от ближайшей деревни на добрые три версты. Приемный отец его служил лесничим в этом глухом полузабытом угодье наместника Стольни. Келсий был широкоплеч и кряжист, с низким сипловатым голосом, выговаривал «о» так отчетливо, как никогда не позволил бы себе исконный житель здешней земли, бывал суров в наказании, но по обыкновению добродушен. Нелюдимый по природе, он нашел работу по себе: обходить и оберегать наместничий лес. Занятие это было малодоходное и часто опасное – забава ли, нужда, а больше всего жадность собирателей подати гнали в лес всю окрестную бедноту. Промышлявших запретной охотой крестьян он иногда отпугивал, иногда вроде бы не замечал, особо ретивых наказывал, исправляя в своем лесу всякое безобразие, учиненное ими или случившееся само по себе. Взамен Келсий мог беспрепятственно охотиться сам, и жить той жизнью, какой и хотел: размеренной и закрытой. Выходил в люди редко, разве в ближнюю деревню - провизией на зиму запастись, продать добытое на охоте, да еще пополнить запасы медовухи, пока жена не видит.
Приемная мать Одинца звалась Эрикой – «вереском» по ее родному наречию. Одинец не знал, откуда именно была она родом. Эрика лишь однажды упомянула, что в самом детстве привезли ее в Дайнгард из далекой страны, что страна эта много западнее земель королевства, что зима там теплее, а урожай, если повезет, собирают не один раз в год. Деревенские принимали их за мать и сына: Келсий привез молодую жену лет семь назад, незадолго до того, как очутился на его хуторе Одинец, вот и поговаривали, что с сыном взял. Они и впрямь казались родными: светлые глаза, пепельно-русые волосы, даже черты лица были чем-то неуловимо схожи.
Если Келсий был суров и нелюдим, Эрика была приветлива и общительна, готовила так, что ноги сами к столу несли. Ее крепкие руки, шершавые от мозолей и сноровистые, были равно привычны и к нелегкому домашнему труду, и к кропотливой вышивке. Ссоры и размолвки были на хуторе редкостью, и в том тоже была заслуга Эрики. А еще был у нее не то дар, не то особое, некогда взятое умение лечить всякие, даже самые тяжкие хвори разными травами. Разноцветные, с разным запахом, то диковинные, то самые простые травы эти нужно было уметь распознать, искусно собрать и особым образом приготовить. Одинцу они были интересны, потому что тоже были обитателями и сокровищами его леса. Он охотно помогал Эрике, запоминал и учился. К тому же здорово было передать иногда в деревню несколько пахучих полотняных мешочков с целебными сборами – «от сына лесника» - неважно, что не дорос, его в малолюдной деревне и так все уже знали.
От ночного холода Одинец зябко поежился и поплотней закутался в теплый мех. Спать ему не хотелось, еще снова приснится, чего доброго, жуткий сон… Если бы не он, жилось бы Одинцу и вовсе счастливо. Но сон злым неотступным мороком бередил душу по временам, понуждая всякий раз вспомнить: чужой он на лесном хуторе, пришлый, было у него другое прошлое, другие родители, другое имя. Келсий и Эрика прежде отмалчивались, повторяли, что не время ему, Одинцу, правду знать. Он перестал спрашивать. Смутный образ, почти стершийся из памяти голос, и словно живое прикосновение мокрой щеки, - вот все, что он помнил о матери. Отца же не помнил совсем… Не однажды спрашивал он лесника о своем прошлом. Мол, может, знает что о его матери, от кого и почему они бежали. Келсий молчал, качал головой:
-Сейчас от всякого бежать хочется…
Из-за печи донесся раскатистый храп. Прямо напротив едва заметно проступал из темноты и тишины просвет узкого окна. Скорей бы заря. Как рассветет – они оба отправятся в лес, надолго, по весне много какой работы отыщется. Если Одинцу повезет, может, и заночевать в лесу придется, хоть Келсий будет и не рад... Обычно он говаривал ворчливо:
-Времена нынче неспокойные, не то, что при короле Домникии, пусть небо примет его. Какой только нечисти не навидаешься, а в лесах – и тем более.
-Какой? – тут же спрашивал Одинец.
-Сам увидишь, - загадочно отмахивался лесничий.
Что времена были неспокойные, Одинец знал и сам. Недаром у купеческих телег ехало всегда несколько дюжих рослых парней, а чуть не при каждом дворе любого из окрестных селений держали одного, а то и двух псов, да чтоб побольше и позлее. С темнотой мало кто осмеливался за порог выходить. Уж на что Келсий бесстрашным был, так и он избегал, по возможности, заходить в лес далее, чем на день пути. И злых людей боялись, и нелюдей.
Много страшного рассказывали, и редкие гости, и Келсий порой. Не всему верилось, но слушать было интересно, тогда сердце восторженно ухало в груди. Испытать свою смелость хотелось снова и снова. А страх ведь, он, как Эрика говорит, сам себя кормит.
Одинец мечтательно улыбнулся, представив шепотные ночные кроны над головой, жутковатую таинственную тьму вокруг и веселый костер. Зря Келсий волнуется. В свои неполные одиннадцать лет он уже многое умеет, много больше чем сверстники, босоногие деревенские подлетки, глазеющие на него так, будто он, «хуторской», сам какой ни на есть зверь невиданный. Он-то, Одинец, может сам о себе позаботиться. Келсий учил его всему, что некогда от своего отца перенял: к пугливому оленю неслышно подобраться, звериный след разобрать, в лесу непогоду переждать, дорогу домой найти – хоть днем, хоть ночью…
Одинец погладил жесткий, остро пахнущий мех, в который завернулся едва не с головой. Мех под пальцами был словно живой, искристый, и сильный, как хозяин, которому принадлежал. Это - его первая, случайная тогда, победа. Первый зверь. Волк-одиночка, одинец, тот, у которого подругу убили, или который и вовсе ее не сыскал - вот и шастает один с тоски, злей и опасней других. Подобного - матерого и высоченного – зверя Келсий и сам не мог припомнить на своем веку. За ту счастливую меткую стрелу и стал сына Одинцом называть, а то прежде все ласково «малыш» да «сынок».
С того времени он вместе с отцом на зверя и ходит. На разного зверя. Бывает, на черного зверя, на дикого вепря. Тогда они берут особые копья, с перекладиной, чтобы раненый зверь до охотников не добрался. На птицу охотятся, на красного зверя, на мелкого, бывает, и на пушного. Тут нужны стрелы особые, чтобы мех не пробивать, не портить. Втихую, конечно, на пушного охотятся: кому охота последнюю монету в казну отдавать. Ни наместнику, ни уж тем более королю, с той монеты радости нет, а для простых, для деревенских, или для них вот, с Эрикой, с этой монеты горы золотые….
Одинец прищурился в предрассветных сумерках: отыскал в полутьме висевший у двери лук. Со своим легким, небольшим, но вполне настоящим луком Одинец справляется иногда даже получше отца. Келсий, бывает, отведет тетиву, охнет, за руку схватится – стареет. А зверь ведь тоже не лыком шит, у него и зубы, и когти, и смекалка своя, и лес он насквозь видит и знает, и быстрей человека бежит. У охотника всего-то – стрелы, нож да копье. Ну, и голова на плечах, если повезет…
За окном медленно светало. Одинец с надеждой уставился в кажущееся далеким низенькое окошко. Из хлева донеслось пробное, полусонное мычанье. Озимка еще решалась – звать ли Эрику или чуток потерпеть?..
Скоро проснется Келсий. Из неясно мреющего проема возникла Эрика, поднявшаяся неслышно, и подсела на край кровати.
-Не терпится?
Она взлохматила теплой рукой его волосы и улыбнулась. Одинец скорее почувствовал ее улыбку, чем увидел.
-Охотничек ты мой ненаглядный, следопыт…Вставай-ка лучше, коли не спишь, покорми Грома.
Громом звали охотничьего пса. Правда, имя получилось грознее его самого: обычный пес, когда-то здоровенный и мощный, а сейчас худой от старости, нескладный, с седыми боками, и лохматой, всегда унылой мордой. Было время, он неотступно следовал за хозяином, куда бы тот не направлялся, и не раз, по словам Келсия, выручал его из беды. Сейчас охотник лишь изредка брал его с собой на промысел: старый пес утратил и силы, и нюх, и чаще бывал обузой, чем помощью.
Наверное, иной прогнал бы бедолагу или забил – лишний едок, разве что лаять еще горазд, да и то сипло и немощно, никакого проку от такого пса. Но Келсий оставил Грома при доме. Сядет на крыльцо, достанет трубку. Гром подойдет, положит свою седую мохнатую морду хозяину на колени. Так и сидят…
На дворе, как обычно, оказалось много светлей. Одинец, с дымящейся миской в руках, постоял немного наверху высокого крыльца, подрагивая от веселого и мокрого воздуха, немедля приноровившегося пощекотать его под рубашкой, потереться сырым холодным боком у босых ног. Лето, счастливое и жаркое, было близко, но на рассвете и по ночам бывало еще довольно-таки зябко… Зыбкие кружева утреней дымки лишь кое-где угадывались в предрассветном лесу за забором: то здесь, то там висели клочками на кончиках веток, то серебрились едва заметно в сцеплении ветвей, а больше всего у самых корней могучих деревьев, проглядывали молоком сквозь густой подлесок. Этот час Одинцу был особо по душе – предрассветный лес вокруг, глухой и могучий, такой, что до вершин не доглядишься, разве на крышу карабкаться, был в эти мгновенья сдержан и тих, словно напрягся в ожидании… Казалось, везде происходит что-то невидимое глазу, таинственное и замечательное, какое-то самое волшебное волшебство, и если изловчиться, замереть и следить особенно зорко, непременно можно различить под тем вот, к примеру, молоденьким, чуть выше самого Одинца дубком такое же молоденькое неосторожное чудо.
Внезапно лес шевельнулся, - нет, не вздрогнул, а словно бы вздохнул единым затаенным вздохом, и Одинец понял, что где-то там, где он пока не бывал, где-то у края земли взошло, наконец, солнце. Здесь его еще не было видно. Лес долго будет скрывать свою радость, прежде чем засветится словно бы изнутри золотистым утренним солнцем. Но главное, конечно, то, что оно взошло.
Одинец улыбнулся ему, далекому, и шагнул с крыльца в утренний двор. Рассвет ведь – только мгновение, до него – предрассветные сумерки, и тотчас же сразу утро…
Завидев Одинца, Гром лениво вильнул хвостом, медленно поднялся, еще более медленно выбрался из своей огромной, почти в рост Одинца, конуры, и неторопливо принялся за свою похлебку. Пожалуй, чувство собственного достоинства он сохранил во всей полноте. Одинец дождался, пока Гром поест, и неуважительно потрепал его за ушами. Старый пес с обреченным видом позволил немного себя приласкать, вежливо вывернулся из рук и улегся у самого крыльца, выжидательно поглядывая на дверь из-под кустистых бровей. Радовался он только хозяину, остальных признавал по большому собачьему великодушию.
-Пойдем, пожалуй.
Келсий протопал с крыльца вниз по потертому временем сходу, застегивая на ходу бурый охотничий пояс. Утра все еще были холодны, и откуда-то из его бороды вместе со словами вырвалось облачко пара. Пес тихонечко взвизгнул со своего места и навострил уши. Каждый раз, когда хозяин шел на промысел, Гром не ласкался, не просился, чтоб взяли. Просто смотрел. Келсий заметил этот долгий взгляд и усмехнулся:
-Что, старый, с нами хочешь? Нынче и на тебя работа сыщется.
Пес, повизгивая, взнялся со своего места. От его прежней задумчивой томности не осталось и следа. Всем своим видом он давал хозяину понять, что по-прежнему молод и полон сил.
-Эх ты, сырца тебя бери..., - пробормотал Келсий. В его хриплом голосе послышались едва уловимые мягкие нотки. Что это была за таинственная «сырца» Одинец представлял себе с трудом. На его давнишний вопрос лесник ничего вразумительного не ответил, похоже, и сам не знал. Келсий присел приласкать пса, и тот немедленно растаял в его жилистых руках. Забавно было наблюдать за этими двумя – вроде душой поделились…
Лесничий обернулся к сыну.
-Поди съешь чего, Эрика приготовила…
Келсий никогда ничего не начинал на пустой желудок. Одинец был с ним согласен и тут же метнулся в дом.
* * *
…Гром бежал впереди, деловито обнюхивал придорожные кусты. Лес, отоспавшийся и полный сил, вроде бы улыбался, сиял тончайшими оттенками, и даже солнце стало в лесу разноцветным. У Одинца едва не рябило в глазах: где-то вспыхивал подсвеченный солнцем лист, где бабочка матово переливалась в солнечном луче… Солнце попыталось пробраться даже под линялые юбки старых напыщенных елей, сгрудившихся у обочины удивленным кружком: кажется, они были немало удивлены лиловой весницей, выпроставшейся из старой хвои у их корней. Цветок, ранее никому не заметный в глухой еловой тени, теперь вольготно распушил лепестки, нежась в пробравшемся к нему дерзком солнечном луче.
-Намедни дурень какой-то на оленя позарился на северной стороне. Наследил, накуролесил и бежать, как меня завидел, сырца его бери… Куда мне за ним, - неспешно шагая, рассказывал Келсий сыну. Одинец знал: вот так – неторопливо, словно бы устало опираясь на свое старое надежное копье, лесничий может идти без перерыва едва чуть не седмицу кряду. – Рогача найти надобно, жаль подранка.
-Большой ли? – Одинец выговаривал слова медленно и степенно, подражая манере Келсия, разве что не «окал» как тот. – Да и… может, не сильно-то ранен? Может так, задело чуток?
Странно было представить, что сейчас Одинец шел с Келсием по этому ослепительному лесу в поисках красавца-оленя, раненного чьей-то нелепой стрелой.
-Большой? – Келсий раздумчиво взлохматил седую бороду. - След с мою ладонь будет. И кому только вздумалось ходить на него весной - ни мяса, ни рогов на продажу…А ранен тяжко, посуди сам: все под гору движется, холмы обходит.
Одинцу нравилось, что Келсий с ним говорит на равных, как со взрослым. Одинец даже старался шагать так же размашисто и степенно. Только шаг не получался пока таким же широким как у отца. Потом свернули с проторенной тропки в лес, Келсий послал Грома вперед.
-Привычка у него появилась к старости. Ежели идем вдоль тропы, так я по лесу, а он по тропе бежит. Ишь, умный какой…
Гром послушно затрусил перед ними. И все-таки ему было легче, чем людям – пробираться сквозь подлесок, сойдя с тропы, стало много трудней. Впрочем, Одинец утешился попавшейся на глаза первой твердикой. Интересно, почему ягода, сорванная и съеденная тут же в лесу с грязной ладони, во сто крат слаще такой же, если ее принести в туеске домой?
-Так где ты следы заприметил?
-У старой просеки, где на глухаря охотились.
Одинец кивнул. Дело ясное, до просеки не так и далеко. Быстро справятся. Келсий и сейчас промахивался редко, наметанный был глаз. У него даже обыкновение было: на одного зверя – одна стрела. Одинец как-то вторую стрелу выхватил, видя, что отец не попал, натянул лук, но Келсий его удержал.
-Видать, этого зверя лес бережет. Пусть себе бежит.
И уж совсем не бывало такого, чтобы били зверя без угляду, ради забавы.
-Лес такому охотнику ворогом станет, - говорил Келсий сыну. – Не выручит, в трясину заведет, волкам на обед отдаст.
И Одинец этому верил. Сколько раз охотник на волосок от погибели был – а лес в обиду не давал. Все верно…
Лесничий остановился, поманил Одинца. Следы были свежие, даже вода не успела проступить… Они вели к низовьям, в густой подлесок, где на мягких ветках темнели пятна крови, петляли, терялись то во мху, то в палой листве, но вскоре показывались вновь. «Олень и правда маститый. Идет тяжко… - думал Одинец, шаг в шаг следуя за отцом. – Жаль, скоро домой возвращаться, мать, небось, и не ждет так рано». Наконец, Келсий остановился и молча указал рукой вперед, туда, где густо разросся нарядный по весне молодняк. Именно туда вели спутанные усталостью и страхом следы, там только что возник и стих осторожный шорох. Одинец еще раз зачем-то проверил, крепко ли древко копья, вытащил и задвинул обратно в ножны охотничий нож. Олень – он гордый, раз гибнет, сражаться станет вчетверо злей. Жаль его все же…
Внезапно старый Гром взвизгнул, протяжно и очень тонко, будто перепуганный щенок, и рванулся назад, к своим. Бравый охотник отчего-то переменился в мгновение ока. Безысходно скуля, всем телом старался прижаться к хозяйскому сапогу и беспокойно переминался с лапы на лапу.
-Эх, старый, отвык ты от охоты, сырца тебя бери… - одними губами прошептал Келсий. Потом знаками показал сыну, что им лучше разделиться, чтобы не упустить подранка. Вернее, не упустить его должен был Келсий, а Одинцу вменялось в обязанность оленя поднять, да так, чтоб бежал прямо на охотника, а не в сторону.
Сердце нетерпеливо звякнуло в груди, как те медные струны на лире сказителя, что нынешней зимой проходил через деревню. Одинец первым достиг молодняка, держа наготове копье, на ходу выбирал куда ступить - вон сколько хвороста под ногами. Дождей не было, все сухое…
И тут из-за кустов донесся новый, незнакомый звук. Совсем тихий, очень ровный, словно гул пламени в печи кузнеца, странное негромкое рычание. Но… разве олень…или хоть кто-то еще так рычит?!..
-Ке…Келсий…, - негромко выдохнул Одинец. Даже если бы и захотел, громче бы не получилось – удушливый страх оглушил его, заставил прирасти к месту. Что следы оленя вели сюда – это верно, он и лежал здесь, вернее то, что от него осталось. Но Одинец смотрел не туда. Впереди припал к земле зверь - не волк, не медведь, не секач… Одинец вообще никогда не видел такого: размером с дюжего шатуна, только ниже и шире, приземистей, из-за совсем коротких, кривых лап. Чудище было сплошь покрыто крупной, болотного цвета чешуей, под которой зримо перекатывались бугры мышц -тварь медленно, почти незаметно надвигалась на него, взрывая влажную землю невероятного размера когтями. Кое-где из-под чешуи нелепо дыбились клочки бурого меха. У Одинца перехватило дыхание: на плоской и толстой, в полтуловища величиной мохнатой морде, колышущимися наростами проступали мучнистые бельма – зверь был слеп…
Все случилось мгновенно: тварь, с невероятной, невозможной для нее на вид скоростью ринулась вперед…Одинец только успел замахнуться…
С истеричным перепуганным треском лопнуло копье, ломаясь об острую чешую, и Одинца придавило к земле непереносимой тяжестью. Тварь, горячим брюхом подмяв его под себя, рыла жуткими когтями землю вокруг. Копье сократило ее прыжок на пару ладоней. Он выпустил бесполезный обломок, силясь дотянуться до ножа… Чудовище слепо шарило по груди, подбираясь к горлу…Одинец пытался дышать, захлебываясь раскаленным вонючим дыханием зверя, а еще больше сокрушительной злобой, волнами исходившей от него. Сквозь буравящий уши монотонный рык, от которого, мерещилось, вибрировали теперь и небо и земля, ударил ножом под круглую впадину пасти, – но что короткий нож против такой громадины? Зверь, видимо, ощутил ранение и зарычал так, что Одинец на мгновенье оглох. Грудь и лицо заливала жгучая, как крапива, ядовито-оранжевая кровь зверя, глаза жгло, и Одинец с отчаянием гибнущего уперся в рыщущую тупую морду обеими руками, куда-то над мелким частоколом клыков… Его поволокло по земле…
Внезапно зверь дернулся и оглушающе взвыл, вскинул острозубую пасть, оседая. Одинец даже пошевелиться не мог, так крепко его придавило к земле. На него уставились два мертвых уже бельма: в одном торчал нож Келсия.
-Жив?!
Келсий торопливо спихнул тушу куда-то вбок, оттащил сына в сторону, ощупал, стирая рукой уже густеющие ядовитые капли... Одинец с трудом встал. Его мутило, молодые осины вокруг вели неспешный хоровод. Взглянул на чудище и тут же пожалел - к горлу подкатила удушливая волна. Келсий вовремя отвернулся, чтобы вытереть потемневший и липкий нож: Одинец упал на колени, и ему показалось, что желудок и все тело вслед выворачивается наизнанку… Наконец поднялся, старательно избегая глядеть влево.
-Что… это?
Келсий оторвался от изучения туши. В его глазах явственно проступала не улегшаяся еще тревога за сына.
-А пес его знает… Эй, где Гром?
Гром предусмотрительно сидел поодаль, в кустах молодого орешника. Подходить он явно не собирался. Одинец отлично понимал его чувства.
-И… Что делать будем?
-Сначала к ручью, обмоешься. Мало ли что за дрянь у этой твари в жилах…сырца ее бери…, - Келсий с чувством проговорил что-то еще, но Одинец не понял ни слова, - сжечь бы надо. Да не тут…Это тебе не простая зверушка, сырца ее бери…
Келсий сумрачно ткнул тушу обломком копья. Похоже, и ему было не по себе при мысли, что это только что жило и действовало, и очень даже старательно.
Одинец запоздало сообразил, как жив остался. Отец, рискуя быть изувеченным, исхитрился ухватить тварь одной рукой за загривок, не давая ей вцепиться в Одинца, а второй наносил удар за ударом, пока не догадался ударить в глаза…
-Здесь покамест оставим, - решил Келсий. – Придется из деревни звать…Эх, хорошо хоть, Мастер нынче в наших краях. Пусть поглядит…
Когда вышли из молодняка, Гром облегченно ринулся к ним, взлаивая на бегу от избытка чувств. Но, подбежав вплотную, остановился как вкопанный, сморщился, чихнул и с извиняющимся видом отступил назад. Одинец посмотрел на свои руки, с ржаво-оранжевыми разводами на них: там, куда попала кровь твари, вздулись мелкие крапивные волдыри. Келсий глядел на него с крепнущей тревогой.
-Чего стал? А ну, к ручью живо! – вскипел он и, не дожидаясь, поволок сына за собой.
* * *
Войдя в дом, Келсий не говоря ни слова, отодвинул с дороги жену и тремя решительными шагами достиг заветного короба, в котором хранилось всяческое забытое, но могущее пригодиться тряпье, не чинясь и не прячась, откинул громыхнувшую удивленно крышку и извлек из-под изношенной жениной поневы большой глиняный кувшин с узким горлышком. На глазах у оторопевшей Эрики одним глотком опорожнил едва ли не на половину.
-Ты что?.. – Эрика, наконец, пришла в себя и вцепилась в кувшин. Лесничий все-таки кувшин отдал, хмуро плюхнулся на скамью, переводя дух и мрачно посоветовал:
-А ты выйди, погляди.
Хмыкнул вслед выскочившей в сени жене, заслышав ее причитания и влажный треск оброненного кувшина.
-Сыночек, - Эрика в панике то пыталась обнять Одинца, уворачивавшегося от нее в своей волглой замызганной одежде, то порывалась тут же бежать за целебным сребролистом… -Что с тобой приключилось-то-о-о?!!
К счастью, дальше противных волдырей дело пока не пошло, и Одинец, не выдержав, перебил ее:
-Есть хочу!
Последняя реплика вызвала у матери заметное облегчение. Она повела его в дом, и Одинец, морщась от зудящих набухших точек, на ходу содрал с себя испоганенную в конец рубаху и швырнул ее подальше с крыльца. Подоспевший Гром, тут же принялся со всем усердием забрасывать ее землей.
В сенях они наткнулись на собравшегося уходить лесника.
-В деревню надобно, - почему-то нехотя отозвался он на суматошные расспросы Эрики, - сама после все увидишь. А после к Мастеру пойду. Совет надобен.
Услыхав, что Мастер придет сюда, Одинец обрадовался.
-Так ведь сюда вся округа сбежится! – всплеснула руками Эрика. Одинец не понял, почему это ее так расстроило.
-Ты, жена, дрянь эту покамест не видала…а в лесу, может, и не одна такая бродит… Хочешь не хочешь - сообщить надобно наместнику, или кому там…Сырца его бери…
Келсий сумрачно посмотрел на Одинца, так, словно взвешивал его «на глаз».
-Ты хоть Мастера-то спроси, - почти простонала Эрика. – Может, и обойдется…не прознают…
Сперва принесли зверя, и до ночи на некогда уединенном хуторе охотника побывало столько народу, сколько за всю жизнь Одинец не встречал. Пришагали, робея от предстоящего зрелища, даже несколько деревенских ребят – постарше Одинца. Последним он был особенно рад, хотя виду не подал. Светясь от собственной важности, он скупыми взвешенными фразами, растягивая слова и изо всех сил стараясь во всем походить на взрослого, поведал им историю их с Келсием подвига. Мальчишки таращили глаза и искренне восхищались. От их прежней высокомерной церемонности к «хуторскому» не осталось и следа, и Одинец был на вершине блаженства. Сейчас его радовали даже начавшие блекнуть волдыри.
Ближе к вечеру пришел и сам Мастер. Одинец, понятное дело, тут же намерился выскочить из дома. Эрика поймала его за рукав новенькой, кстати, рубашки, и выходить настрого запретила. Одинец, сгорая от любопытства, умостился на скамье, приткнувшейся под окном, незаметно приоткрыл ставни и всем своим существом прильнул к окну.
Мастера удалось разглядеть лишь сзади, да и то мельком. Разглядел, что тот ростом выше Келсия, что одежда на нем простая и вылинявшая, а длинные седые волосы собраны сзади кожаным ремешком.
Мастер наклонился поближе к их недавней добыче.
-Болотный крот, зыбочник… еще волком трясинным называют, - все эти прозвища Мастер произносил легко и просто, будто грибы в лесу разбирал. Он качнул головой. – А я ведь был уверен, что последнего извел...
-Трясинный, стало быть, волк? – удивился Келсий.
-То-то и оно… За мальчика не бойся…Обжегся, да и только…Хвала небу…
-Как подумаю, что быть-то могло…, - лесник отрешенно лохматил и без того лохматую бороду пятерней. Вскоре оба они отошли, и Одинец разочарованно слез со скамьи.
Он совсем не так представлял себе Мастера. Худой… Посох старый, кажется до блеска вытертый ладонями... Одежда… Келсий, когда «в люди» выходит, всегда старается получше приодеться… А этот… И волосы седые... – размышлял Одинец. - Ну чему от старика научиться можно?.. Как на словах натореешь оружьем владеть?..
К закату окрестности маленького хутора опустели. Люди расходились по домам, торопясь успеть до темноты – может, дела какие были, а, может, боялись теперь этого места. Келсий, уйдя с Мастером, возвратился домой, когда было совсем темно. Вид у него был еще более угрюмый и озабоченный. Он сел, долго молчал, не сразу заметил, что Эрика с Одинцом глядят на него во все глаза, потом хлопнул ладонью по столу и проговорил:
-Жена, ты бы хоть что поесть спроворила... Весь день на ногах.
Эрика засуетилась у печки. Принялись запоздало вечерять. И уже за едой как бы невзначай Келсий обронил:
-В окрестностях королевская охота случилась. Его величество узнал про нашу зверушку… Изволит завтра пополудни смотреть.
Эрика едва не уронила плошку с грибной похлебкой.
-Вот это да! – восхитился Одинец.
Но ни Келсий, ни Эрика отнюдь не выглядели счастливыми.
-Вот что. Завтра с утреца пойдешь в деревню, к дядьке Дану, - проворчал лесник. – Никак не могу у него наконечники для стрел забрать. Заодно попроси еще один для копья сделать. И чтоб до вечера здесь даже духа твоего не было.
-Почему это?! – Одинец потрясенно уставился на отца.
-Потому как, если не пойдешь, или не на той развилке свернешь и раньше времени назад явишься, пеняй на себя, - припечатал Келсий, и выразительно положил руку на свой охотничий ремень.
Одинец надулся и сник. Грибная похлебка, его любимая, с травами и смаженным луком, потеряла всякий вкус. Обида переполняла его до краев. Ведь не каждый день к тебе король наведывается… И ни на кого-то, а на него, Одинца, чудище напало. И он, а не кто-нибудь, его одолел! Ну, Келсий, конечно, помог... Немного…
Прежде чем лечь спать, Келсий поручил Грому стеречь их добычу. Гром стерег… После того, как хозяин пригрозил ему суровой неминуемой участью. Но выл всю ночь напролет. Келсий, правда, заснул, едва задул лучину. Одинец же долго ворочался, наконец, задремал, но под завывания Грома сны ему снились неясные и тревожные.
Спозаранку Одинца пробудила Эрика.
-Вставай быстрее. Отец давно на ногах. Еда на столе.
Разумеется, Одинец тянул время как мог. Едва переставляя ноги, поплелся во двор. Преодоление невероятного препятствия – пяти ступенек крыльца - далось ему таким огромным трудом, что он начал всерьез сомневаться, одолеет ли подъем назад. Дотоле спавшая в нем любовь к чистоте теперь воспряла со всей силой. Мылся он со всей тщательностью и усердием, несмотря на пупырышки, проступившие от холода по всему телу, и, кажется, даже сквозь ставшие почти незаметными волдыри. Где-то на середине этого сложного действа его прервал неласковый окрик Келсия, и сложную процедуру мытья пришлось прервать. Натянув рубаху прямо на мокрые плечи и в мгновение ока одолев все пять ступенек крыльца, Одинец примчался завтракать. Глядя на его взъерошенный расстроенный вид, она улыбнулась невольно, но все же строго приказала ему поторопиться. Едва Одинец поел, его тут же отослали в деревню.
Он шагал по лесной дороге, ведшей к ближайшему селению. Это была Старая, или, как ее еще называли, Верхняя дорога. Сейчас и заезжие, и крестьяне ходили все чаще по Нижней. Она была не такой разбитой, и не петляла точно перепуганный русак меж лощин и невысоких пригорков - телегу не провезти, да и конь, не приведи небо, ногу подвернет. Зато Верхняя дорога была куда светлее, и там, где расступался лес и не ершились чванливые, в человеческий рост, буквица и медовик, открывались глазу славные картины. По такой дороге пешему идти – в радость. Птички поют, солнышко светит…Комары, правда, досаждают. Но тут уж ничего не поделаешь. И откуда их столько? Ведь не лето еще!
Одинец сорвал ветку. Надоедливые создания то и дело жужжали у самого уха, садились на руки, вились у лица. Иногда ему упорно мерещилось, что эта кровожадная мелюзга нарочно издевается – и не кусает, чуя расправу, и спокойно идти не дает, дожидаясь, пока путник не выдержит, и в остервенении начнет махать направо и налево измочаленной кленовой лапой. Одинец, разозлившись, отшвырнул бесполезную ветку и ускорил шаг. Может, не идти ему к кузнецу? Отец, конечно, накажет…И Эрика расстроится…
Он раздумывал, а ноги несли все дальше. Дорога вывела из леса на поле, и нахальное комарье осталось, в конце концов, позади. В конце весны поле горело красками самыми яркими и сочными, точно все вокруг – и травы, и лес позади, и пыль под ногами и даже само небо было совсем еще юным, настырным и босоногим. Солнечная ладья скользила по небосводу, поднималась все выше и выше. Как раньше люди без солнца жили? Так и на весь свет обозлиться можно. Если кругом ночь стоит, то и сам сделаешься, поди, темным да злым. Зимой постучись в любой дом, предложи добычу. С потрохами съедят, не псы, так люди. А все – потому что зима, солнца нет. И Келсий говорит… Келсий… Вот бы знать, не что он говорит, а что думает… Почему остаться не позволил?!
Одинец шел по краю дороги, разморенной уже почти по-летнему припекавшим солнцем, и от нечего делать сбивал очередной найденной палкой головки разноцветных цветов. Потревоженные пчелы и бабочки ленивыми брызгами вспархивали в разные стороны. Один раздосадованный шмель вознамерился прекратить вражеское вторжение и, возмущенно гудя, ринулся в ответную атаку. Одинец, не мешкая, принял бой. Где-то он слышал, что великие воины могли одним мгновенным ударом меча рассечь надвое пчелу или кого-нибудь еще в таком духе. Вскинув оружие, Одинец немедленно попытался повторить их подвиг, за что едва не был угрызен немилосердным соперником. Пришлось спасаться бегством.
Бодро промчавшись по полю, Одинец влетел в реденькую березовую рощицу, где смог слегка перевести дух. Теперь ничего не оставалось, как выбираться снова на дорогу. От приключения он взмок, но зато в голове теперь роились разного рода отважные идеи. Короля необходимо было увидеть! На развилке Одинец выбросил свой «меч» и свернул вправо. Деревня была уже недалеко.
Та деревня, куда он направлялся, даже названия не имела. Десятка два жалких, теснящихся один к другому домишек с покосившимися заборами и замшелыми крышами, теснящимися друг ко другу под ласковым светилом. Издалека они напоминали толпу еще полусонных, намерзшихся за зиму медвежат, запоздавших почему-то встретить весну, и теперь вывалившихся оторопело из родного леса на свет и тепло – вон, даже пар от шкурки у одного пошел.
Дом кузнеца стоял поособку. Из трубы как обычно вихрился дымок. Одинец подошел к дому, взялся за тяжелое дверное кольцо и постучал.
-Дядька Дан! – крикнул он погромче. – Это Одинец!
Подождал немного.
-Дядька Дан!
Когда первый раз Одинец дядьку Дана увидел, поразился про себя, за что деда ветхого дядькой зовут, и как молот в руках держит. Сколько зим встретил дядька Дан, сказать было трудно. Вроде старый кузнец, на ухо туговат бывает, волосы седые, да и те за годы изрядно подрастерял, сам весь согбенный, диво, что плечи широченные, за спиной лопатки как крылья выпирают горбом…
-Какой я тебе дед?! – обиделся кузнец. – Разве дед удержит такой молот? А? То-то! Дядькой зови.
-Дядька Дан! – позвал Одинец еще раз.
Внутри царила тишина. Может, кузнец отошел куда? Ай да дядька! Как на руку!
-Че шумишь? Совсем ополоумел? Отдохнуть нельзя, ни днем, ни ночью! - только он повернулся с намерением поспешить обратно, послышались шаги, заскрипел замок, и наружу выставилась седая борода кузнеца. Одинец хотел было возразить, что ночью к нему еще никогда не заходил. Днем – это да, было дело. Даже помогал. Но говорить вслух этого не стал. Последнее дело – ссориться с кузнецом.
-Меня отец за наконечниками послал. Велел кланяться и просил еще один для копья сделать.
-Кто?
-Отец.
-Кто послал?
-Отец мой, Келсий, охотник, он…
-Не реви, я не глухой. И все помню. Заходи в дом, неча через дверь надрываться.
Одинец переступил через высоченный, в целое бревно, порог.
-Че стоишь как не родной? Садись.
-Я только забрать – и домой пойду.
-Тебе отец что велел? Чтобы до вечера не возвращался, верно?
-А вы откуда знаете? – Одинец вытаращил глаза.
-Вчерась он тута был, на ночь глядя.
Ясно… Постарался-таки Келсий…И вот ведь кузнец - Одинца спросонок не узнал, а наказ Келсия припомнил!.. Не мог, что ли и его забыть?!
-Садись, говорю, - продолжал кузнец. – Щас че-нить поищу. Угощать, стало быть, нечем…
Дом кузнеца был похож на него самого, - приземистый, мрачноватый и старый. Одинец покосился на затянутое паутиной окно. Что бы такое придумать? Ведь не встанешь, не убежишь… Пока Одинец разглядывал обиталище кузнеца, старик принес две здоровенные, видавшие виды глиняные кружки. Край одной был сколочен, видно, сбил ненароком кто.
-Ой, дядька, на дворе – жара, а ты – чай… - Одинец отодвинул раскаленную кружку, больше по размерам напоминавшую котелок.
-Это тебе не чай, а взвар мятный. Против жажды - лучше воды всякой. Пей, тебе говорят!
Пахло вкусно. Одинец послушно отхлебнул обжигающего варева, и как не старался, язык все-таки обжег. И насчет жажды кузнец перебрал. Одинца от горячего в пот бросило и еще больше пить захотелось.
-Что мне для отца передать?
-Вона спешит! – усаживаясь напротив Одинца за коренастый, на толстенный чурбаках, иссеченый стол, кузнец неодобрительно покачал головой. - У стены сверток лежит, видишь? А для копья я погодя сделаю, так и передай.
Кузнец подул на взвар, степенно отпил пару глотков и отставил кружку. Зевнул, чинно прикрыв рот.
-Че у вас там приключилось-та? Вся деревня ульем гудит. И, главно, все ко мне ринулись. То сижу без работы, а тут: кому – нож, кому – топор, и, главно, чтоб побыстрей. Как с цепи сорвались.
Одинец безнадежно вздохнул и начал рассказывать. Дядька не перебивал, и было так тихо, что Одинец слышал, как где-то в паутине жужжит, попавшись, слишком торопливая муха. Он уже потерял надежду успеть домой вовремя и теперь утешал себя красочным рассказом о вчерашних событиях. Кузнец сидел на кряжистой, под стать столу, лавке, привалившись к бревнам стены могучими плечами. Там, за домом, в кузнице, Одинец сам не раз видал, какая сила в них дремлет. Дядька слушал, задумчиво качал головой, гладил узловатыми пальцами окладистую бороду.
Одинец рассказывал долго. Даже сам себе удивлялся, как складно и красиво у него выходит. Лучше даже, чем сказки Эрикины, или уж точно не хуже. Накопилось многое на душе, под конец еще захотелось спросить…
-Дядько, ну чего он меня домой не пускает? Чем я так помешал? Как на зверя – так Одинец, как Грома с Озимкой кормить, так снова Одинец, а чуть что – «домой ни ногой, пеняй на себя»… Отчего так?!
Кузнец не ответил: оказывается, старик мирно спал, прислонившись к бревенчатой стене. Зачем рассказывал? Одинец горько вздохнул и залпом осушил свою кружку. Поставил ее на стол, еще раз взглянул на кузнеца… И тут его осенило. Стараясь не дышать, он приподнялся со скамьи. Кузнец спал. Одинец выскользнул из-за стола, тихонечко стянул со скамьи сверток… и, не веря своему счастью, попятился к двери. Тронул скрипучую, воровато оглянулся – в ответ ему донесся глубокий и мирный храп…
* * *
Что было сил, он несся обратно, от радости лишь ускоряя шаг. Экая удача! К Келсию до темноты он, понятное дело, на глаза не сунется. Притаится где-нибудь, никто и не заподозрит. А Келсий, раз ему так хочется, – пусть думает, что Одинец у кузнеца торчит. Дядька тоже наверняка не вспомнит, когда он, Одинец, ушел, да и был ли вообще… Вот только где бы схорониться?.. На чердак не полезешь: и пробираться рискованно, да и не удерешь с него незаметно… Вот! Невдалеке от дома каменистый взгорок есть, роста в полтора. Там не то, что он, - десять Одинцов поместится. А что далековато – не беда, Одинец глазастый.
Наконец, впереди замаячил просвет. Стали слышны голоса, и, вот это да! – лошадиное ржанье. Одинец перешел на шаг. Он осторожно пробирался к камням. До взгорка, правда, он так и не дошел. На пути перед ним, возле самых камней возник чей-то силуэт. Одинец мгновенно припал к земле – туда, где тень деревьев лежала плотней. Незнакомец поступил так же – бросился в сторону и схоронился за деревом.
И кого нелегкая принесла к его, Одинца, камням! Он пригляделся повнимательнее. Да это же мальчишка! Не выше Одинца, и не больше. Вот кого-кого, а мальчишки он не боится!
Одинец тут же выбрался из тени и решительно направился ко взгорку. Мальчишка тоже выступил из своего укрытия. Они пристально оглядывали друг друга. Хорошо еще камни, чьей-то прихотью набросанные здесь в незапамятные времена, надежно отгораживали соперников от происходившего на хуторе.
-Это мое место, - сказал Одинец.
-Я сюда первым пришел, - ответил мальчишка.
-А я здесь живу.
-А я могу тебя отсюда выгнать.
-Вот и нет.
-Вот и да.
-Вот и нет!
-Вот и да!
Иначе дело закончиться не могло. Силы оказались на равных. Противники сцепились в полном молчании (нельзя же было так по-глупому выдать себя!). Некоторое время у взгорка раздавалось только пыхтение, сдавленное ойканье и недвусмысленное шлепанье тумаков. В конце концов, вдоволь помяв друг дружку, но так и не определив, на чьей стороне правда, оба выбились из сил и раскатились в разные стороны у подножия тех же злополучных камней.
-Ты что здесь делаешь? – поинтересовался Одинец, с трудом переводя дыхание.
-Не твое дело, - последовал ответ.
-На короля, поди, пришел посмотреть?
-Было б на кого смотреть! – фыркнул мальчишка. – На волка, конечно.
-А это я с отцом его завалил.
-Врешь ты все, - мальчишка Одинцу явно веры не дал.
-Если говорю, значит – правда, - Одинец не собирался ничего доказывать каким-то там проходимцам. - А ты кто, вообще, такой?
-Я? Наследный принц!
-Чего? – вытаращил глаза Одинец. – Это сын короля, значит?..
Он пристально оглядел нового знакомого. Нелепая одежда, рыжие до красноты взлохмаченные волосы, а теперь еще и синяк под правым глазом…
-Врешь ты все, - убежденно произнес Одинец.
-Ничего я не вру, - насупился мальчишка.
-Тогда чего прячешься?
-От отца. Я тут тайком. Он не хотел меня с собой брать. А знаешь, как посмотреть хочется?!..
-Ладно, - снизошел Одинец. - – Наверх давай… И чтоб тихо…
В мгновение ока они взвились на камни и затаились там.
…Весь хутор сплошь был забит какими-то людьми. Они деловито сновали туда-сюда, заполняя все свободное пространство суетой и приглушенными разговорами. Даже лес, всегда спокойный и уверенный в себе, застыл в застенчивой немоте, словно бы пытался сжаться и отступить, сделаться незаметным. Его совсем не было слышно. Чудилось, даже воздух над хутором сгустился, переполненный ответственностью, важностью момента и страхом. То, что вокруг носился придавленный сутолокой страх, Одинец уловил сразу. Боялись, наверное, короля, и Одинец на всякий случай поплотней вжался в свой камень, хотя вроде бы их пока никто не обнаружил. Было безумно страшно, и одновременно безумно весело, так что хотелось вскочить и захохотать от восторга во весь голос.
В глазах пестрело от обилия красок. Он даже не представлял себе, что бывают такие оглушительно яркие цвета. Пестрые, испещренные всяческими диковинными узорами и увешанные переливчатыми побрякушками одежды. Сапоги, блестящие и таких невообразимых цветов, что Одинец всерьез задался вопросом, где водятся звери, из шкур которых их стачали… разлапистые, неуклюжие шляпы… Он с трудом представлял себе, как можно человеку с удобством передвигаться во всем этом красочном безобразии, похожем не на одежду, а, скорее, на оперение птиц. Многие из понаехавшего с королем народу действительно напоминали птиц: очень уж гордо вышагивали в своих смешных сапогах.
-Придворные, - пояснил мальчишка. – Этот, сухопарый и тощий, канцлер, вон тот толстяк, с усами торчком, – министр… по дорогам, в общем, министр… А вон тот, противный, как слизень, - секретарь, бумажки всякие строчит у отца…
-Ага, слизень, - не думая, повторил Одинец, вглядываясь в толпу. От обилия нового у него мутилось в голове. Многое, из того, что вполголоса вещал ему новый знакомый, было ему не понятно и смешно. Но письмописец слизня действительно напоминал – такой же бесцветный, словно бескровный, того гляди заколыхается, если тронешь… какие-то неважные, ненастоящие, что ли, придворные у короля… Что с них возьмешь? Ни по хозяйству помощи, ни на охоту сходить, в драке, если что, не заступят…
Ни Эрики, ни отца видно не было. Наверное, были на заднем дворе. Все равно они затерялись бы среди этой разноцветной толкотни в своей простой, неброской одеже. Гром, похоже, решил благоразумно переждать напасть в лесу, и Одинец был этому рад. Еще обидел бы кто… В дверях дома то и дело шастали чужие, бесцеремонные на вид люди, с надменными и растревоженными лицами. Они явно не удосуживались снимать обувь при входе, и Одинцу стало обидно за мать.
Потом его внимание привлекли особые из гостей. Все рослые, как на подбор, широкоплечие, статные, таких на все окрестные деревни вряд ли по два сыщется. У большинства лица были открыты, и все они показались Одинцу очень мужественными и сильными. Рядом с ними брала робость, и хотелось во всем походить на них. Такие ждать не станут – защитят слабого, обидчика покарают, возмогут любой приказ… Это были воины. Одеты они были не только в бело-черные, с короткими рукавами рубахи, но и в блестящие ребристые панцири. В своей блестящей броне они представлялись живыми наполовину. Им там, внутри, должно быть, туговато приходилось в погожий день. Впрочем, у некоторых воинов ни панцирей, ни шлемов видно не было, но Одинец смекнул, что они главнее остальных. «Беспанцирные» совсем уж по-хозяйски расхаживали по двору, и чувствовалось, что они свою силу знают. У них было самое красивое оружие. У кого-то луки за спинами, довольно затейливые, Одинец никогда таких не видал, и у всех мечи. В основном они были пристегнуты в ножнах к поясам, но вот один из «беспанцирных», высокий, с тонкой белой косицей на затылке, вытянул из ножен длинное лезвие, переливчатое в свете солнца, и Одинец забыл вздохнуть от восторга. Солдат довольно долго играл мечом, проверяя силу. Одинец как завороженный следил за всеми его движениями. Теперь он понял, почему бело-черные были главнее всех – у них были мечи…
-Ну так где ваш волк? – мальчишка, про которого Одинец успел позабыть, нетерпеливо завозился рядом.
-Тише ты.., - Одинец враз перешел на шепот. - Вроде, идет кто…
В сторону взгорка направлялось двое, Одинец юркнул назад, не успев толком их рассмотреть.
-Кто это? – одними губами прошептал Одинец.
-Кто поближе – глава гарнизона Вирсорий. А второго не знаю. Солдат какой-то, из отцовского гарнизона.., ага, сотник, - также беззвучно откликнулся мальчишка.
-Идут сюда…
-Бежим? – неуверенно шепнул мальчишка. Похоже, он испугался поболее Одинца.
-Заметят, - решил Одинец. – Замри!
Оба вжались в затянутые суховатым лишайником камни и напрягли слух. Солдат уже ходил внизу. Одинец затаил дыхание и от всей души пожелал, чтобы «наследный принц» поступил так же.
-Нет здесь никого, - донеслось до Одинца снизу. Это, похоже, был тот, что помладше.
-Показалось. Старею, видно, - это, наверняка говорил глава королевской охраны. Как его там по имени? Вер… Вир…
-Что ты об этом думаешь? – кажется, стражники вовсе не собирались возвращаться к своим. – Откуда только напасть такая? Я-то думал, все – бабкины сказки, мол, вымерли те чудища в незапамятные времена…
Вирсорий только вздохнул.
-Тот, кто был до меня, - знал об этом куда больше моего. Но ты ведь знаешь его судьбу... И судьбы всех, кто стоял за Домникия… И его судьбу...
-Тише, - оборвал его собеседник. – Ты неосторожен. И здесь могут быть уши. Я тебя про зверя спрашиваю. С ним-то что делать?
-Будь я на месте короля, - продолжил Вирсорий чуть тише, - я бы послал сюда сотню. Готовил бы специально, хотя как тут готовить, ума ни приложу… Прочесал бы лес, и наверняка нашел бы еще парочку похожих тварей. Люди бы немного успокоились. Они и так рождаются со страхом в обнимку. Но я не король, и Дэкен так поступать не будет. Для него это что, интересная зверушка, чудо природы…
Сотник фыркнул, а Вирсорий продолжал:
-У короля на уме сейчас совсем другое…
Глава королевского гарнизона перешел на шепот, и некоторое время Одинец ничего не различал.
-Не верю я в это, - услышал он, наконец, голос сотника.
-И я, разумеется, тоже.., - отозвался Вирсорий. Он явно не верил в то, что не верит, и быстро оборвал себя. - Пойдем, нас давно нет, еще заподозрит что… И не забудь подивиться погромче…
Они отошли, и Одинец с облегчением выдохнул.
-Не нравится мне этот Вирсорий, - со злостью проговорил мальчишка. – Если он так и дальше будет говорить об отце…
Одинец примиряюще отмахнулся:
-Ладно тебе… Тебя-то как по имени?
-С титулами или просто?
-На кой мне эти титулы твои?!
-Бесферий Раеций Лю…
-Чего?!
-Эээ…Ренат.
-А меня Одинцом звать.
-Это оттого, что все время один?
-Ну…Вроде того.
Они пожали друг другу руки, так и не вставая, потому что иначе их могли заметить со двора. Одинец осторожно глянул из-за ближнего выступа.
-Уезжают вроде…
Он торопливо пытался высмотреть короля, боясь, что так и не успеет его как следует разглядеть, но за всеми этими цветастыми одеяниями, за бряцающим оружием и доспехами, от которых невозможно было отвести взгляд, за тонконогими добродушными лошадьми, король рисковал остаться незамеченным.
Вдруг с заднего двора хлынула толпа народа, напряжение вырвалось оттуда почти заметной волной, и Одинец понял, что короля до этой минуты здесь не было, он глазел на зыбочника на заднем дворе. Сквозь плотное кольцо воинов, одетых в бело-черные одежды, и обступавшую воинов ватагу вельмож, Одинец, в конце концов, различил казавшегося, почему-то, потерянным короля.
Король был среднего роста и несколько полноват. Темно-рыжие волосы, густые брови, сросшиеся на переносице, придавали лицу выражение суровое и несколько надменное. Почему-то он показался Одинцу недобрым. Слуга подвел белого в черных широких пятнах скакуна, подставил руки, король сел в седло, что-то проговорил своим людям, брюзгливо и каким-то тусклым голосом…, тронул коня, солдаты пришли в движение, повскакивали в седла, засуетились придворные и слуги, и все гурьбой вывалились вслед за королем. Целиком это заняло времени не больше, чем требовалось обычно Грому для завтрака…
Одинец глядел, не мигая, вслед удалявшимся всадникам, и ему захотелось почувствовать себя …если не королем, то хотя бы Ренатом… Быть сыном короля, поди, куда лучше, чем сыном охотника…
-Что это за наряды на всех? – несколько ревниво спросил он Рената, - а на тебе?
-Охотничий костюм.
-Ха! – выдохнул Одинец. – И это ты называешь охотничьим костюмом? Ну сказал! Да в нем всю живность распугать можно!
Мальчишка насупился и зачем-то вытер подбородок тыльной стороной предплечья.
-Ладно, идем, - Одинец решил быть великодушным. – Покажу тебе волка.
-Уй, жуть какая! – Ренат наклонился поближе к оскаленной пасти.
-Я в кусты, думал, подранок… А он на меня как напрыгнет! Мы с отцом его едва одолели…
Внезапно Одинец переменился в лице.
-Бежим! – и схватил Рената за руку.
-Ты чего? – спросил тот уже на бегу.
-Сырца тебя бери! Отец! Он меня увидел… Я должен быть сейчас в деревне за семью замками! Ох, он меня точно убьет!
Одинец хотел еще добавить несколько крепких словечек, которые ему приходилось слышать от Келсия, но решил, что при знатной особе так выражаться непристойно. Хотя сейчас было и впору…Они остановились, лишь когда позади даже отдаленно не угадывалось жилья…
-Мне надо ехать, - сказал мальчишка. – Надо успеть вернуться обратно раньше отца. Не то будет мне… Сюда. Я у опушки коня оставил.
Одинец ему вновь позавидовал. Коня имеет…Это тебе не Озимка костлявая, один скелет скоро останется…Одинцу коня в жизни не видать, одно слово – роскошь.
На опушке действительно переминался с ноги на ногу невысокий, тонконогий конь. Заслышав хозяина, он приветственно фыркнул. Цвета он был замечательного: темно-рыжего, с золотистым отливом, как свежий мед…
-Слушай, - Ренат, по всему было видно, что-то перебирал в уме, - ты, потом, когда-нибудь…если работы не сыщешь, дай мне знать.
-Смеешься? Охотник без работы не останется.
Ренат призадумался огорченно. Вдруг просиял, стянул с пальца какое-то кольцо и на распахнутой ладони протянул его Одинцу.
-Держи, пригодится, - и с царственной гримасой добавил. – Стану королем, не забуду… Может, свидимся еще.
Сын короля запрыгнул в седло, ударил коня по бокам и совсем не царственно помахал Одинцу на прощанье, прежде чем скрыться за поворотом. Одинец повертел кольцо в руках. Он не очень разбирался в вещах подобного рода, но смекнул, что оно наверняка из золота. Верхняя часть кольца была скошено-плоской, не считая какой-то выступавшей витиеватой буквы, вроде палки с петелькой на боку. В грамоте Одинец был не силен. Да и буква была замысловато написана...
***
Он еще потоптался на обочине, раздумывая, куда бы направиться. Идти обратно в деревню или хорониться где-то до темноты уже смысла не имело, отец его увидел. Идти домой было боязно.
Ни на дороге, ни в лесу, ни на хуторе ни осталось ни души. Только следы бесчисленных ног и копыт, всякий мусор и грязь на истоптанном крыльце. Одинец медленно поднялся по сходу, постоял немного в нерешительности и осторожно тронул дверь.
Келсий с Эрикой сидели за столом и молча глядели на него. Одинец остановился на пороге, не зная, что же делать дальше.
-Доволен? – устало спросил охотник. – Решил поступить по-своему, так?
Одинец опустил глаза, почувствовав слабый укор совести.
-Жена, ну что мне с ним делать?.. Пороть – вроде бы уж велик… Сам-то что скажешь? – не дождавшись ответа, Келсий вздохнул и встал.
-Пойдем.
-Куда? – Одинец с опаской поглядывал на отцовский ремень.
-Желаешь, чтоб тварь эта до скончания времен на нашем дворе валялась?
Зыбочника сожгли за оградой, в прогалине у старой ольхи, предварительно трижды окопав кострище, и окраину щедро посыпав солью, отделяя от гиблого места все живое. Едва отыскали тщательно закопанную Громом одежду Одинца, задубевшую и потерявшую цвет. Потом собрали и вбросили в огонь даже поржавевшие комья земли, на которые попала ядовитая кровь чудища. Провозились до сумерек. Напоследок Келсий осыпал солью, и укрыл новой землей круглое пепелище.
-Зачем? – Одинец недоуменно следил за отцом.
-Чтоб белый свет не гневить, - отозвался ворчливо охотник.
Одинец помолчал немного и все же спросил:
-Келсий… А эти звери, такие, как он, отчего берутся?
Келсий, сосредоточенно проверявший края черного круга, только плечами пожал.
-Кто их знает… Живут ведь, сырца их бери…
Такое объяснение Одинца не устроило.
-А если живут – чем они хуже других? Ведь на медведя ты ходишь, и рад, а я дохой волчьей укрываюсь… Что же мы этих чураемся? Что в них особого? Разве смотреть гадко?
Вопрос сына поставил лесника в тупик. Он пепелище в покое, оперся на лопату и довольно долго молчал.
-Нет, не в том дело будет… Медведь, он что… Живет себе, лесом верховодит, детишек рожает… Волк с подругой сляжется, так и на всю жизнь, бывает… Живут и радуются… И нам на пользу… А ежели на человека нападут, так то, по разумению их звериному, что на врага… А, случается, и не тронут, и стороной обегут… Эти же…, - лесник вдруг брезгливо плюнул на круглый черный холм…- Эти злобой дышат, как воздухом… Им человека задрать – первейшее дело… Тем и живут… Может, оттого и страшенные такие, не знаю… И откуда берутся, не скажу, а только не от добра…
Келсий редко подолгу говорил. Но если говорил, то стоило слушать. Одинец задумчиво поплелся вслед за отцом к дому. Сумеречный лес за оградой вдруг показался чужим и жестоким. Ночевать там в ближайшие дни Одинец уже не хотел. Подле самого дома Келсий бросил через плечо то, о чем, похоже, все это время думал.
-Не от добра твари, и не к добру… Говорят, перед темными временами плодятся…
Разговор прервал радостный лай. Гром, разлученный с родным хутором, возвращался из леса домой. Извиваясь от радости всем худым телом, он взмыл на крыльцо и с разбегу ткнулся Келсию в ноги.
-Ну, этот точно от добра, - рассмеялся Одинец. Рядом со старым псом вечер показался светлей.
Укладывались спать, когда мать уже спала. Вдруг Келсий, припомнив, спросил из темноты:
-Кто это с тобой был? Что за малый?
Одинец уже с закрытыми глазами пробормотал от стены:
-Королевский сын.
-Кто?.. – тихий голос отца вдруг стал напряженным и резким. – Что балуешь? Что он спрашивал?!
Одинец удивленно заморгал из под дохи.
-Ничего…Так болтали… Про министров рассказывал, и что от отца сбежал на волка поглазеть…
-А о тебе ничего?
-Да не спрашивал он, говорю. Только имя мое знает, и что я сын охотника. Я сам сказал…
-Что ты еще сказал? – похоже, Келсий был сердит не на шутку. - Он звал к себе? Просил тебя о чем-нибудь?
-Ничего он не просил, - обиженно отозвался Одинец. Вроде родители ему лесник с женой, а тайны от него берегут, как от чужого. – Кольцо подарил, на память.
-Покажи.
Кольцо показывать не хотелось. Он нехотя вынул его из-под подушки и вылез из постели. Келсий въелся в кольцо глазами. Некоторое время смотрел так, словно его Одинцу зыбочник дал, а не Ренат. Потом отдал сыну.
-Завтра выбросишь, не нужны тебе подачки королевские, - строго, почти зло приказал он.
-Почему?! – забыв про спящую Эрику, вскричал Одинец. – Почему я должен его выбросить? О чем ты молчишь? Почему не говоришь мне?!
-О чем молчу – то мое право. А ты давеча показал: рано тебе что-то рассказывать.
И лесничий с нарочитым спокойствием отвернулся к жене, которая, похоже, видела уже третий сон.
Одинец обиженно зарылся в свою доху… Ну и не надо! Кольцо он, конечно, выбросить и не подумает…Все равно ему скоро одиннадцать. И Келсий ему тогда не указ. Его, Одинца, вообще тут не будет… На глаза навернулась злая слеза. Одинец хлюпнул носом и выругал себя за слабость. Так он никогда не станет воином, как те, что приехали с королем. Останется на всю жизнь мальчишкой сопливым, слюнтяем… Без роду, без имени…
-Ты что не спишь? – оказывается, Эрика тоже не спала, и теперь, осторожно оставив мужнюю постель пришла к Одинцу.
-Не спится, - на Эрику он не был в обиде, но все равно сердито отвернулся к стене. Там, у изголовья, на круглых бревнах даже в темноте были различимы глубокие царапины. Не умея писать, он как-то старательно выцарапал на дереве замысловатые, им самим придуманные узоры так, ему казалось, должно было выглядеть его имя. Нынешнее или настоящее…
-Послушай, - Эрика положила теплую мозолистую ладонь ему на голову Он по-детски, упрямо боднул материнскую руку. Но все же прислушался.
-Ты тут многого не надумаешь. Всему свое время. Будешь у Мастера, у него и спросишь. Он знает поболее моего. Потерпи…
***
Одинец ждал и ждал, нетерпеливо отсчитывая седмицы, потом дни… Совсем немного оставалось до дня его рожденья. Это не был тот день, когда его родила та, настоящая мать. Что тогда, был за день, он не знал. Это был день, когда его нашел Мастер, когда началась его жизнь в доме Келсия. А когда начинается жизнь, это и есть – рождение… Теперь его жизнь на хуторе подходила к концу. В двенадцатый день лета он родится в новую, пока ему неведомую.
-Келсий, - в который раз требовал он ответа. – Чему меня Мастер учить будет?
Лесник скреб колкую как репейник бороду:
-Ну… Мечом владеть, из лука стрелять… Воином будешь… Говорил же намедни…
Вот и все… Знать бы еще, каков он, этот Мастер…
Наконец срок исполнился. Одинец проснулся затемно, раньше отца с матерью. Мгновенье лежал, уставившись в темноту, в груди сердце гулко выстукивало взволнованный ритм. Сегодня…Лежать стало невмочь, он тихо поднялся и выскользнул вон из дома.
Было совсем еще рано, небо далеко вверху только-только собралось светлеть. В сумраке с трудом угадывался знакомый двор. За забором дремал лес. Было еще самую малость зябко и так тихо, что Одинец снова услышал свое неугомонное сердце. Одинец потянул носом воздух – он был еще по-ночному прохладным и влажным, привычный запах хутора – сладковатый от теплого Озимкиного стойла, острый – от влажных бревен крыльца, и вездесущее густое дыханье деревьев - сегодня этот едва уловимый запах показался ему особенно родным. Вот так бывает: думал-думал, обижался, что чужой, о прошлом гадал, а как пришла пора уходить, так оказалось, самый свой здесь Одинец…
В пальцы ткнулся мокрый нос. Интересно, хитрющий Гром чувствует, что Одинцу грустно, или просто есть хочет?
Одинец потянулся, спустился во двор, разделся по пояс и принялся умываться. Почти на ощупь в серых предрассветных сумерках. Вода в корыте, остывшая за ночь, сегодня почему-то не показалась холодной. Он слышал, где на груди проходила неровная белесая наискось идущая полоса – напоминание о часто снившейся ночи. Иногда Одинец сомневался, было ли все взаправду, или сон только, приблазниться всякое может … Шрам бессловно подтверждал тогда: было взаправду.
Умылся, оделся, принес воды из колодца, чтобы Эрике не пришлось носить. Покормил Грома припасенным с вечера лакомством –праздничным Эрикиным печевом, подумал, что это в последний раз, и ему стало немного грустно. Потом вспомнил, что во дворе уже давно лежит сухое дерево, принесенное из леса. Не долго думая, принес из сарая топор, собираясь колоть дрова.
-Оставь, - проворчал Келсий с крыльца. – Что посредь ночи не надумался? К столу иди. И…это… рубаху надень новую, что ли…И поторопись, слыхал?!
Одинец не вполне понимал, зачем нужно торопиться, когда целый день впереди. Собираться тоже не было нужды – они с Келсием были готовы к походу еще с вечера. После ужина мать позвала:
-Одинец, я тут тебе собрала.., пойди приглядись, не позабыла ли чего…
На лавке в сенях рядом с охотничьей сумкой Келсия притулилась застенчиво старая Эрикина наплечная котомка. Одинец прикинул на вес - она была полна, наверняка мать последнего не пожалела… Но спорить не стал. Правда, когда Келсий принес из сарая лыжи, тщательно обернутые чистыми тряпицами и обвязанные добротной бечевкой, все-таки вытаращил глаза:
-А это зачем? Куда их мне?
-Туда! Бери, говорят, - Келсий сердито сунул ему лыжи, и ушел в избу, ворча себе под нос.
-Пускай там… Чай, и наш сын тут не побирался…
Вчера Келсию вообще под руку было лучше не попадаться, он был непривычно раздражен, ворчлив и всем недоволен. Пришлось прибавить лыжи к котомке и луку. Можно было б и доху волчью прихватить, хватило б гордости, да великовата будет…
За столом было непривычно тихо.
Келсий в походном и Эрика в накинутом по случаю парадном платке в ярких маках молчали, молчал и Одинец. После завтрака вылез во двор, поглядеть, когда солнце взойдет. Во дворе было уже совсем светло, но на душе все равно гнездились сумерки - было неспокойно. Он уже не чувствовал себя дома, но еще не был в пути, как между ночью и утром застрял.
-Одинец, тебя отец зовет, - позвала из дома Эрика.
Отец сидел на кровати, сундук, стоявший у изголовья, был открыт.
-Пойди сюда. Думаю, тебе это пригодится… Я был тебе как отец… - Келсий помолчал и поправился. – Я был тебе отцом. Теперь у тебя новая жизнь… Будь тем, кем должен быть. И не забывай нас…
Келсий протянул сыну охотничий нож. Лезвие ножа все еще было острым, хоть кожаные узорчатые ножны потемнели от времени. Клинок пришелся по руке, не легкий, не тяжелый, - в самый раз. Одинец никак не ожидал, что у Келсия может быть нечто подобное, о чем он доселе не знал.
-Одно время я с ним не расставался, - проговорил Келсий, встрепенулся сердито. – Да бери же!
Одинец взял и поблагодарил. Выдвинул из ножен лезвие и почувствовал… Это было какое-то новое чувство, которого прежде он никогда не испытывал, и которому названия не знал. Это было славное чувство.
Наконец они вышли из дому. Одинец открыл калитку, сбитую из тонкой березы, в последний раз оглянулся. Эрика стояла в дверях их старого дома, махала рукой, улыбалась, зачем-то то и дело протирая глаза уголком цветастого платка… Она должна остаться одна на несколько дней, мужа ждать…
Пора было начинать путь.
Тогда впереди и вокруг вздохнул лес, словно бы единым затаенным вздохом, и Одинец понял, что взошло солнце. Где-то там, где он пока не бывал, где-то у самого края земли…
Одинец улыбнулся ему, далекому, и шагнул за калитку в рассвет.
Глава 2
Усть- Кут близко
Шли они долго, так далеко Одинец никогда не ходил. Где-то останавливались на привал подзаправиться припасенным из дома. Где-то ночевали, в глазах рябило от троп, перекрестков и склонов. Вчера ночевали в сенях у знакомого Келсия, это Одинец помнил наверняка. Ночевать в темных сенях на сене среди ведер и новорожденных щенят было не так уж приятно, но там хотя бы было тепло. Гораздо теплее и суше, чем снаружи, где накануне спозаранку зарядил назойливый промозглый дождь. На утро следующего дня весь окоем затянули тучи, и в воздухе повисла надоедливая мелкая морось. От дождя скрывались, пока шли лесом - а так шли чаще всего. Но от пасмурного небосвода в лесу было сумеречно и неприветливо, поневоле вспоминался оставленный позади хутор. Он рисовался в памяти веселыми светлыми красками, чудилось, минуешь поворот – и дом тут как тут, такой родной и надежный. Совсем как тот замок, который Одинец углядел однажды на осенней ярмарке.
Замок был огромный, даже больше их хутора, почти совсем взаправдашний. Из прорезанных в стенах бойниц можно было помахать рукой Келсию и Эрике, ждущим внизу, можно было, если не струсишь, взобраться по шатким лесенкам внутри одной из двух башенок, украшенных флажками, и можно было немного постоять на зубчатом забрале, представляя себя королем перед решающей битвой… Ну, или хотя бы просто героем… жаль, только не стреляла пушка, из которой Одинец целился во врага. «Врагом» был низенький, щуплый и крикливый смотритель замка, довольно дряхлый на вид, но сноровистый. Его пронзительный голос преследовал Одинца повсюду:
-Стой! Куда! Кому сказал, нельзя! Ну, попадись ты мне, шалопай вредоносный!
«Герой», оскорбительно прозванный «вредоносным», да еще и «шалопаем», в ответ строил жуткие мины и отважно петлял по замку, ужом выскальзывая из лап захватчика, пока не был в итоге пойман отцом.
-Есть хочешь?
Одинец вздрогнул, вынырнув из воспоминаний, помотал головой. Келсий недоверчиво взглянул на сына, но решил, что уж тут сыну виднее будет. Так они и шли. Лес неприметно менялся, становясь не то глуше, не то мощней, а, может, просто Одинец был с ним незнаком. Зверья не было видно, птицы тоже попрятались от дождя, и по временам Одинцу представлялось, что весь мир вокруг – это сплошной лес от края до края, и на всей земле только он да Келсий нарушают своими шагами вязкую влажную тишину. Дорога шла то вверх, то вниз, превращалась попеременно то в узкую тропку, по которой разве что друг за другом идти, то в широкий утоптанный шлях, правда, люди им попались всего дважды, такие же неразговорчивые, как этот бесконечный лес. Порой вдали мерещился другой, еще более высокий лес, сквозь дождь казавшийся синим. Дождь, похоже, переставал лишь затем, чтобы набраться вновь, и припускал с новым усердием, скоро Одинец и вовсе перестал подымать голову от тропы, натянув по самый нос набрякший сыростью шерстяной плащ…
…Пару раз они проходили крохотные деревушки, одна другой молчаливей, и Одинец в надежде спохватывался: вдруг Келсий соберется устроить привал?.. Но в деревнях просить было нечего, люди в этих местах были под стать лесу: нелюдимые, осторожные не в меру, словно ждали беды.
-Да и кто по доброй воле в такой глуши селиться станет? – рассуждал по пути Келсий, жуя на ходу краюху, припасенную из дому. - Разве что нужда зайдет...
А к доброму человеку нужда заходить не станет. Одинец обиженно дожевывал свой кусок, плетясь за отцом… Вот и грозятся собак спустить, носа не кажут из-за двери. Хоть бы взглянуть, какие они на вид, может и не люди вовсе… Хлеб уже начинал черстветь…
Третья показалась тогда, когда Одинец не ожидал больше встретить людей. Приземистые широкие деревянные домики собрались у берега речушки, сгрудились поближе друг ко другу. На улице почти никого видно не было. Одинец лишь погодя понял, что тут вообще мало кто живет. Многие дома выглядели давно заброшенными, крыши некоторых прогнулись или же вообще провалились внутрь. Дверные рамы и сумрачные окна рассказывали лишь о пустоте и темноте, живущих в доме. Кое-где виднелись и дома, где определенно жили. Но Одинец не приметил ни одного недавнего сруба. Селиться здесь люди не хотели, видать, счастливым себя тут мало кто чувствовал. Одинец порадовался про себя за то, что Мастер живет не здесь.
Под вечер добрались до нового села. Это было побольше и поживее остальных, в нем даже постоялый двор случился. Только там они не задержались. Одинец было сунулся в дверь поглазеть на пирующих. В корчме обнаружилось несколько солдат из королевской армии – у них были бело-черные накидки-котты, такие же, как у воинов, приехавших с королем, но мятые и замызганные. Ничего больше рассмотреть он не успел: Келсий едва не за шиворот вытянул его из проема, свободной рукой прикрыл дверь.
-Цены у них что в покоях у Дэкена, - ворчал он на ходу, волоча за собой обескураженного Одинца. – Сырца их бери, этих солдат, и откуда только в этой глуши выискались…
К Келсию явно вернулось его сердитое настроение. Он ворчал до тех пор, пока они не прошли всю деревню. В самом ее конце еще виднелся в сумерках большой колодец, с покосившейся крышей, потемневший от времени и сырости. Место было отнюдь не радостное. Одинец открыл было рот для вопроса, когда за колодцем, в глубине между старыми деревьями, с похожими на бочки стволами, крекноватыми на вид, и кряжистыми ветками, сросшимися между собой в одну неприбранную вздыбившуюся крону, показался заброшенный дом. Одинец захлопнул рот, с тоской понимая, что именно в нем они и заночуют.
Развалюха с продавленной крышей и мрачными провалами окон приветствовала их раздраженным скрипом косой двери... За порогом царила темнота.
-Чего стоишь? – Келсий деловито прошел внутрь. Раздалось щелканье кресала, и в глубине показался неверный дрожащий свет...
По стенам затрепетали отброшенные светом черные разводы, в углу шевельнулась отсыревшая угрюмая тень. Дом был большой: в дальней стене должны были быть двери в смежный покой. Теперь вместо них глазел на вошедших мрачный провал в темноту, из которого пахло отсыревшей ветошью и паутиной. Одинец схватил отца за руку:
-Стой! Ты что, собираешься ТУТ в темноте спать?
Вместо ответа Келсий расстелил отсыревший плащ у затепленного очага. При свете заброшенная хата оказалась не такой уж страшной. Особенно после ужина, пускай и скудного. Перед тем, как слизнуть с ладони последнюю запоздалую крошку, Одинец припомнил запахи постоялого двора и грустно отправил ее в рот. Хоть бы Мастер этот кормил прилично …
-Пора гасить… Нечего всех кого ни попадя в гости звать…
Укладывались недолго. Одинец приткнулся тесней к надежной спине отца и тут же уснул.
Среди ночи Одинец проснулся от холода, и понял, что отца рядом нет. Вместо этого из-за входной двери доносился глухой шум, будто кто-то разбирал полуразвалившееся крыльцо. Интересно, зачем Келсию бродить там посреди ночи? Может, они не случайно остались здесь на ночлег? Внезапно снаружи все смолкло. Стало так тихо, что Одинец расслышал как в прорехах крыши отзывается ему эхом ветер… Потом ветер нырнул с деревьев вниз, и зарычал под дверью утробно и низко. Дверь задрожала, и Одинец испуганно шарахнулся в угол, к погасшему очагу. Там, снаружи, был не Келсий и уж точно не ветер… Рычание стало громче и злей: существо учуяло близкую добычу…
…Сердце зашлось в груди…Несчастная дверь отлетела в сторону, вырванная из косяка чудовищной когтистой лапой… В проеме, озаряемом всполохами зарниц, стоял зыбочник, вальяжно опираясь на уцелевший косяк чешуйчатым плечом…
-Сколько ты еще спать будешь? – гневно взрычало чудище и, взметая труху и щепки, рубануло хвостом о ветхий порог…
Одинец отяжелевшим языком пролепетал:
-Я же тебя убил, тварь…
Чудовище, против ожидания, умолкло и призадумалось: Келсий размышлял над ответом сына. Потом принялся его тормошить.
-Вставай, герой! Светает уже, задержимся - Мастер осерчает...
Над зыбочником, зашедшим погостить, смеялись долго. На время забыли даже про докучливую морось и боты, не успевшие просохнуть за ночь.
Лес неуклонно становится все глуше. Одинец больше не чувствовал себя уверенно. Прежде границы мира находились для него там, где были границы охотничьих странствий Келсия, эти же земли были пограничной чертой, иномирьем, то есть иным миром, по ту сторону от привычного ему.
-Чьи это земли? – спросил он у отца, чтобы развеять воцарившееся снова молчание. Келсий призадумался.
-Пес его знает… Там - Стольня наместником будет, там, - Келсий мотнул головой куда-то южнее, - Брум заправляет, а посередке… ничейные будут…
Королевские, короче…
Одинец не вполне его понял. Как это земли могут быть ничейными? Земля – она всегда земля…На нее всегда хозяин найдется…
-А почему король Стольне не поручит тут все в порядок привести? Или этого, Брума не позовет?
Отец только плечами пожал.
-Да куда ему, Стольне твоему, эдакую глушь поднять? Простору тут немеряно, это ж сколько сил да сколько золота сюда утечет? Да и на что ему горы-то – порода пустая, людей нет и прибытку никакого.
Только сейчас Одинец догадался, что такое темное и громоздкое, принятое им за новый лес, пряталось за пологом дождя. Неужели он скоро увидит настоящие горы? Одинец вытянул шею и принялся безуспешно всматриваться в кроны, затянутые дождем. Неужели горы так близко?
…И неужели совсем скоро начнется другая жизнь? Жизнь, где он обязательно станет воином, самым лучшим, и уж точно разузнает, кто же он есть на самом деле… Жаль, конечно, что в этой волшебной жизни не будут уже ни Эрики, ни Келсия, ни Грома… Но Одинец непременно вернется их навестить, когда станет героем…
***
Потом Келсий остановился. Лес над ними переговаривался с окрепшим ветром. Одинец предпочел бы идти дальше и поторопиться при этом – вдруг удастся успеть под кров к Мастеру до грозы?..
-Дальше один пойдешь, - прозвучало это буднично, что Одинец поначалу не вполне понял смысл слов. - Ступай прямо, дорога сейчас под гору поведет, и сразу тропка будет по правую руку. Пойдешь по ней до края леса.
-А дальше? – Одинец бездумно глядел себе под ноги. Собственный голос вдруг зазвучал как бы со стороны.
-Там увидишь, - Келсий сунул ему в руки лыжи и лук, которые до сих пор нес сам. Он почему-то тоже не смотрел на сына. - Я тут подожду на всякий конец, а ты ступай. Здесь недалеко.
Он подтолкнул Одинца, тот растерянно оглянулся, и отец еще раз указал ему столь знакомым охотничьим жестом: «Вперед!».
И Одинец зашагал дальше, отчего-то страшась обернуться, и неожиданно почувствовал себя оставленным. Набрякший от влаги песок поскрипывал под ногами. Вдоль дороги стояли древние суровые сосны. Далеко вверху они смыкали свои кроны, образуя собой длинный тенистый проход, ведший… Если бы Одинец только знал, куда он ведет…
Дорога действительно совсем скоро пошла вверх, и тотчас от нее отделилась едва приметная тропа. Лес вскоре начал редеть, впереди между деревьями замаячил близкий простор. Одинец покрепче сжал свои лыжи, потом подумал забросить их подальше в густой валежник, чтоб Мастер не засмеял. Но так и не бросил. Не хотелось обижать отца.
…Ветер ударил в лицо крупным дождем. На миг Одинец ослеп и потерял дыхание – он вышел на равнину. Справа и слева по сторонам сизой каймой виднелся отступивший лес, впереди открывались холмы – серо-зеленые, покатые, покрытые будто коврами густой травой, а за ними… Одинец стер с лица холодные струйки, и, не веря своему счастью, подался вперед – за холмами над зеленеющей дикой долиной высились горы. Совершенно настоящие, такие огромные, что приходилось задирать голову, чтоб рассмотреть вершины – даже сквозь дождь Одинец различил на них снег…
Подобного чувства он никогда прежде не испытывал. При виде этих величественных, нежданных гор он позабыл о промокшей насквозь одежде и разошедшемся ветре. Горы звали. Молча и непреклонно требовали к себе. Он всем существом слышал этот призыв.
И снова пошел вперед. Теперь уже наугад – тропа стремительно таяла в мокрой высокой траве. Это было похоже на то, когда бредешь выше колен в воде… Или с головой уже в ней… Одинец промок настолько, что кутаться в надоевший до смерти плащ больше не было смысла. Он сбросил его, встряхнул головой – мокрые волосы облепили лоб, и упрямо двинулся дальше, попросту волоча плащ за собой. Он решил направиться к ближнему холму, на круглом взлобье которого росла толстенная сосна, приземистая и широкая, в добрых четыре обхвата объемом. Одинец почему-то был уверен, что идти следует именно к ней. Впрочем, особенно выбирать не приходилось: это было единственное приметное место между непрерывно сменяющих друг друга холмов.
Он шел под дождем.
Он еще не видел, что с ближнего взгорья за ним наблюдают.
Поднимаясь на холм, Одинец еще несколько раз споткнулся о ненавистные лыжи и тихо процедил сквозь зубы излюбленное ругательство Келсия. Оно, кажется, вышло тоже мокрым и кислым.
Одинец не сразу приметил человека под сосной. Он сидел, склонив голову к удерживающим посох рукам. Одинцу было неловко будить спящего старика, но, стоило ему подойти ближе, тот распрямился, бросил на него быстрый взгляд из-под капюшона плаща и закутался поплотней. Лица его совсем не стало видно – капюшон, треплемый ветром, теперь закрыл едва не все лицо, лишь были видны борода и выбившаяся прядь длинных седых волос.
-Я пришел, - Одинец почти выкрикнул эти слова, не желая показывать охватившего его смятения. Голос стал высоким и тонким, так мелкий щенок-пустолайка в восторге и страхе тявкает на волкодава.
-Зачем?
Уж такого вопроса Одинец точно не ожидал. То есть как – зачем?..
-Учеником стать, - в голосе уверенности поубавилось… - Вашим…
-Да неужто? - отозвался Мастер и кивнул. – Садись.
Ветер почти заглушил последние слова. Одинец, недоумевая, огляделся вокруг и заметил широченный, не хуже лавки, корень, выступавший из-под рыжего настила опавшей хвои. Оказывается, там было значительно суше, почти как в шалаше. Он сел так, чтобы быть неподалеку от Мастера, но и не слишком близко. Тем временем Мастер поудобнее устроил меж коленей посох и, похоже, снова задремал. Неужели ему не мешал ливень и хлещущие порывы ветра? Одинец удивленно поглядывал на старика и ждал. Ничего не происходило, решительно ничего.
Вскоре ему захотелось устроиться поудобнее, но пересесть он все еще не решался. Теперь он уже беззастенчиво пялился на своего будущего учителя, рассматривал каждую мелочь, каждую складку одежды. Похоже, одежда была все та же, в которой он приходил к хутору…Может, у него и нет другой… Но зато сапоги хороши … Одинец задержался взглядом на замысловатом узоре голенища. Сапоги были действительно добротные, из хорошо выделанной кожи. В таких любое беспутье нипочем. Стоили наверняка немало, вот только смотрелись бы куда лучше, если бы не были такими грязными и пыльными. А еще Мастер носил меч. Одинец заметил его не сразу: меч спал у Мастера на коленях, укрытый полами плаща, лишь краешек навершия выставлялся наружу, но этот блестящий краешек вызвал в Одинце прилив уважения к наставнику. Если подобный меч носить способен, может, не так уж стар?..
Ветер утих, только дождь упрямо продолжал накрапывать… Одинец начал клевать носом, когда вдруг услышал, как кто-то, тяжело сопя и путаясь в мокрой траве, взбирается на холм. Этот кто-то, судя по всему, был не один…На холм карабкалась целая толпа. Темноволосый кареглазый мальчуган раздвинул пыхтящих добротно одетых мужчин, бросил стоящему ближе бородачу шапку и без колебаний подошел к Мастеру. Тот не изменил положения, остался сидеть как сидел, лицо его по-прежнему было скрыто плащом.
-Зачем ты пришел? – вопрос Мастера смутил мальчугана куда меньше, и тот, не колеблясь, протараторил:
-Я хочу охотиться на нечисть! Хочу стать странником!
Мастер ответил не сразу, помолчал немного, словно решение принимал, и, наконец, промолвил:
-Скажи людям твоего отца, что они могут возвращаться к нему.
В груди Одинца заворочался тяжелый валун и обвалился куда-то в желудок. «Чему учиться будешь?.. Ну… Мечом владеть, из лука стрелять…»… Ай да Келсий…Сырца его бери!... Хорошо хоть на Одинца ни мальчуган, ни Мастер сейчас не глядели.
Мальчишка что-то дальше говорил, но Одинец его словно не слышал. Вспомнил, как несколько ночей кряду ему снился трясинный волк, и как в лес боялся зайти седмицу. И что ж, с такими вот зверушками ему суждено теперь каждый день встречаться?.. Очень захотелось сбежать назад, на хутор, где все было так спокойно и просто...
-Страшно не будет? – слова Мастера долетели словно издалека.
-Нет, я храбрый. Я вообще ничего не боюсь. Главное ведь что? Людям помогать!
-И как же ты намерен им помогать?
-В лесах и на дорогах сейчас неспокойно. Люди прячутся по домам, и страх живет внутри них. Если я изгоню их страх, - значит, я – настоящий странник. Я вообще ничего не боюсь!
Мальчишка говорил так, как будто читал по книге, красиво и уверенно. Одинцу так в жизни не высказать.
-А тебе будет страшно? Что молчишь, я немых не беру.
Одинец не сразу понял, что вопрос обращен к нему, и, еще толком не очнувшись от оцепенения, кивнул. Да уж, ему наверняка будет страшно.
-Тогда тебе лучше сразу возвратиться..., – Мастер встал, и, повернулся к Одинцу спиной, сделал знак кареглазому следовать за собой. Одинец вспыхнул и отвел взгляд: неужели соврать не мог, не мог неужто держаться так же, как и этот черноглазый? А вот теперь не быть ему странником… Может, оно, конечно, и к лучшему будет… Вернуться обратно к Келсию, Эрике, к Грому... Ведь только что этого сам хотел, верно?
Но облегчения не было. Только досада и стыд. Нет, так все-таки, наверное, лучше… Одинец встал, медленно потянул свою котомку с земли.
-Ты куда собрался? Я велел тебе уйти?– не поворачиваясь, спросил его Мастер. Спиной, что ли, видел…
Одинец остановился, и Мастер через плечо бросил словно бы невзначай:
-Дальше со мной пойдешь.
***
Дождь в конце концов обессилел и стих. Загадочно скрипели уключины. Капли, тяжелые и грузные, срывались с весел, гулко ударяли по глади томной, осоловевшей после ливня реки. Река появилась почти неожиданно: широченная, совсем тихая, с почти черной глубокой водой, огражденная с боков дремучим сизым лесом, таким же молчаливым. Одинец щурился, тщетно пытался разглядеть ее концы сквозь теплую дымку, славшуюся над водой. Река, должно быть, стекала с гор, и здесь, в долине, набирала силу, разливалась, полнела, превращаясь едва ли не в целое море, и дух захватывало при мысли о том, сколько земель встретит она на пути.
Лодка, на которой они пересекали сейчас сонный плес, возникла так же неожиданно: Мастер волшебным образом извлек ее из-под скосившейся в воду корявой ракиты. Сейчас он греб сам, сидя спиной, и они по-прежнему не видели его лица. Только спину и руки из-под рукавов плаща: такой плащ Одинец видел впервые. Весла ровно ложились на воду, лодка приближалась к середине русла… С каждым новым взмахом Одинец все больше отдалялся от своего привычного мира. Звенко сидел рядом, поджав ноги под влажную скользкую скамью. Звенко - так звали кареглазого мальчишку. Они познакомились почти сразу - теперь им предстояло учиться вместе. Мастер больше ничего не спрашивал. Одинца это, надо признаться, вполне устраивало. Да, пожалуй, кому больше бы подходило прозвище «Одинец» - так это Мастеру…
Опасливо покосившись на Мастера, Одинец распутал завязки своего мешка. Конечно, Эрика собрала ему в дорогу все, что считала нужным, но отнюдь не то, что на самом деле таковым являлось. Пояс к выходной рубахе, весь в красных вышитых петушках, толстенные колючие носки из жаркой Громовой шерсти… И все-таки, на сердце стало светлей.
Яблоки… Только они и уцелели на дне котомки. А ведь выходили – Одинец сокрушался, что и половины Эрикиных припасов не осилят… Он несколько поколебался, размышляя, стоит ли предлагать яблоко Мастеру, но не осмелился его беспокоить. Передал яблоко Звенко, последнее оставил себе.
-Откуда яблоки в червене? – удивился Звенко, с аппетитом откусил большой кусок, но поморщился:
-Безвкусное…
Одинец смолчал. Рядом с домом охотника росла всего одна яблоня. Вокруг был лес, который отстаивал рьяно свои права на солнце и тепло – плодовые деревья медленно заболевали и гибли. Последняя оказалась самой стойкой, но и она плодоносила плохо, всего несколько яблок, они созревали поздно, накануне первых заморозков, зато могли пролежать всю зиму и вкуса не потерять. Самому Одинцу яблоко показалось на редкость вкусным. От слов Звенко и еще из-за этой самой яблони чуть слезы не навернулись на глаза… Мнилось, посуху, может, и доберешься назад, к дому, а вот реку такую вброд не перейти…
Только он и сам назад не собирается…
Одинец упрямо насупился на отдалившийся, почти растаявший в тумане берег. Звенко, вон, не боится, сопли не роняет, будто девка какая…Пусть река течет себе куда хочет…Одинец все выдюжит.
***
-Если так дальше кормить будут, то я согласен…, - промычал Звенко с набитым ртом. Мастер оставил их в корчме перед объемистой миской с дымящимися мясными лепешками и целым кувшином молока. Одинцу казалось, что ничего более вкусного он за свою жизнь не пробовал. Тем не менее, миска не успела еще показать дно, когда он понял, что больше не в силах проглотить ни кусочка.
-А на что согласен? – рассеянно спросил Одинец, глазея по сторонам. Здешняя корчма ему нравилась: нелюдная и пахло вкусно... Из-за последнего стола в углу выглядывало мохнатое чучело черного медведя. Медведь был большой и расположился так удачно, что мстилось, и впрямь сидит, того и гляди, пива затребует.
-Как на что? На испытание, конечно, - Звенко потянулся за новой лепешкой. И как в него столько вмещается?.. Тут до Одинца дошел смысл сказанного, и он едва не подавился молоком.
-Странником стать – это тебе не кувшин молока выдуть, - продолжал разглагольствовать Звенко. – Здесь отвага нужна, здесь робкому - смерть…
Одинец все-таки подавился.
-Какое еще испытание? – просипел он от кружки. – Я ничего такого не знаю!
-А, так это немудрено, - последняя лепешка покинула миску. – Мастер тоже не лыком шит, не станет всякому рассказывать… Испытание это таинственное и жуткое… И оглянуться не успеешь, как сгинешь без вести…
-Ну нет, врешь ты все, - Одинец со стуком отставил кружку. – Мне бы Келсий сказал.
-Не знаю, кто там твой Келсий, а только сам он ничего не знал. С ним-то, небось, Мастер в друзьях не ходит…
-Ну да, а с тобой прямо брататься надумал, - разозлился Одинец.
-…А с моим отцом они тысячу лет знаются!
-А вот я сам пойду и спрошу у Мастера про это твое испытание! – Одинец ринулся к дверям. Вслед ему донеслось язвительное:
-Давай, давай, посмотрю, как он тебя за это…
Одинец не стал дослушивать, выскочил вон из корчмы.
Мастер как раз шел ему навстречу. Одинец замялся на ступеньке, опустил глаза. Пялиться в упор на Мастера он не решался.
-Что стал? – раздался над головой вопрос.
-Я… узнать хотел… Правда, что мы испытание должны будем пройти, чтобы учениками стать… Вашими..., - спросил Одинец почему-то у сапог Мастера.
-Разумеется, - кашлянул Мастер на ветру. – И не все его проходят…
-Господин! – донесся до них пронзительный голос. Голос принадлежал пузатому осадистому мужичку, ростом он доходил Мастеру до плеча, да и то от силы. То, что это был здешний староста, Одинец догадался сразу. Наверное, все деревенские старосты похожи: с виду дородны и повадки одни и те же.
-Господин, вот птичка… ваша…, - староста, пыхтя, как чугунок на огне, едва не бегом преодолел двор. На вытянутых руках неся круглую железную клетку так, словно бы она раскалилась докрасна.
-Вот…Кормлю, пою как велено…, - староста нервно отдернул руку от прутьев. Одинец присмотрелся повнимательней. В клетке сидела серенькая неброская птичка. Мелкая, несуразная, ужасно чванливая, с неряшливо торчащими перышками, с хохолком на непропорционально большой голове и крохотными коготками на изломах крыльев. Птичка отчаянно шипела и, кажется, плевалась.
-Не могу больше с ней!... – стенал староста. Словно соглашаясь, птичка извернулась неким противоестественным образом и цапнула его сквозь прутья решетки за палец. Странно… у птички, похоже, были зубы…
-Почему бы нормальную птичку не завести – сокола, ворона, пугача, – как раз по Вашему делу сгодится,… или нетопыря, на худой конец?
Мастер наградил старосту кратким выразительным взглядом. Тот немедленно стушевался и обреченно протянул ему клетку.
-Вы бы… не выпускали ее, - запинаясь, посоветовал староста, видя, что Мастер открывает затвор дверцы. – Тут же дети…
Последовал умоляющий жест в сторону Одинца. Одинец заворожено следил, как злобное зубастое создание выбирается из клетки, и, мелко перебирая когтистыми лапками, взбирается к Мастеру на плечо… При этом птичка, только что разъяренно кусавшаяся, ластилась к нему и нежно ворковала…Староста облегченно перевел дух и протянул Мастеру клетку:
-Насовсем? Да?
-Дня через два вернется, - на корню зарубил Мастер крепнущую надежду и совсем уже зловеще добавил:
-Пусть готовятся…
Что-то шепнул птичке и та, взмахнув взъерошенными крыльями, вспорхнула с его плеча, бросилась было в сторону старосты. Бедняга с воплем уронил клетку, прикрывая руками лысину. Птичка, удовлетворенная результатом содеянного, ухмыльнулась крошечной зубастой пастью и унеслась с победным кличем в сторону гор.
-Ну что? Подтвердили мою правоту? – спросил Звенко, когда они вышли из селенья.
По правде, Одинец был немало удивлен здесь очутиться. Он-то был уверен, что человеческого жилья им больше не встретится.
Теперь они шли по предгорью. Тропа петляла, то и дело возвращалась вспять на новом витке. И с каждым новым витком сверху открывался все больший простор, словно они поднимались по гигантской лестнице.
-Ну так что? – не отставал Звенко.
-Будет тебе испытание, - буркнул в ответ Одинец.
-А какое?
-Тебе Мастер разве не сообщил? Вы ведь с ним друзья будете, - огрызнулся Одинец. Знать бы самому, какое… Возьмет Мастер, выведет какое-нибудь страшилище - и делай что хочешь. Что сможешь… А если не сможешь?..
Измученный догадками, Одинец украдкой посматривал на Мастера. Потом выдохся и решил, что ничего путного не надумает. Надо просто подождать. Может, это испытание не такое уж и страшное…
Довольно быстро он перестал думать и об этом. Рядом пыхтел Звенко. Ему тоже нелегко давался подъем. Прежде Одинец никогда не поднимался так высоко. Ноги стали невообразимо тяжелыми, и, вскоре, делая новый шаг, он всякий раз сомневался, сможет ли снова оторвать ногу от земли. Иногда он оглядывался назад и невольно представлял, как сладко было бы припустить что есть духу вниз по тропе.
Склона горы, к которому они всходили, не было видно – все загораживали вцепившиеся в него сосны. Каждый поворот становился только началом нового витка, и Одинцу начинало казаться, что они ходят замысловатым извилистым кругом, и вершин, если те вообще есть, они никогда не увидят.
Удивительной была тишина: ветра не было никакого, он улегся еще после дождя. Журчание воды по камням было первым звуком за долгий подъем. Здесь деревья раздвинулись, уступив место узкому крутому руслу горного ручья. Вода стремглав бежала меж огромных валунов, набросанных как попало, очень прозрачная и холодная даже на вид. Но более вкусной воды он никогда не пил.
У ручья они передохнули немного и стали карабкаться вверх. Как Мастер находил дорогу среди казавшихся одинаковыми белесых глыб, оставалось только гадать. Они карабкались следом, раздумывая, не началось ли уже испытание.
На уступ они вышли внезапно и остановились. От высоты захватило дыхание. Русло ручья изломанным отвесным сходом уходило вниз из-под ног и терялось где-то между деревьев далеко внизу. Слева шумным стремительным потоком со скалы слетала вода, катясь по горному склону бурлящей и пенящейся рекой. Далеко вверху, за водопадом, возвышаясь огромным навесом над густыми сине-зелеными кронами, выступало широкой чашей плато. Странно было то, что снизу, из долины, его совсем не было видно. С уступа, на котором они стояли, распахивался взгляду удивительный серебристо-зеленый простор. В дымке можно было различить туманную цепь далеких гор (они проступали слева, на севере и отсюда напоминали холмы), долину внизу и даже ленту реки. Одинец был уверен, что именно по ней они давеча переправлялись.
Наверняка не все птицы залетали на эту высоту. На миг Одинцу самому захотелось стать крылатым: зеленеющая бездна внизу и пасмурное небо вокруг тянули сорваться в полет. Мир оказался гораздо больше и невероятней, чем он даже мог себе представлять.
-Теперь недалеко, - сквозь шум водопада расслышал Одинец слова Мастера. Не понимая, обернулся. За спиной взлетала в небо отвесная стена горы, зеленая от кустарника и невысоких разросшихся деревьев. По этому склону могла взобраться разве что та зубастая пичуга…
В следующий миг Мастер исчез. Одинец в немом удивлении покрутил головой: никого.
-Ты тут полжизни торчать будешь? – из-за незаметного выступа в скале высунулся раздраженный Звенко. Одинец спешно сунулся следом и угодил прямо в водопад. Только не в саму воду, а в неширокий проход за ней. Ощущение было такое, словно кто-то выгрыз в скале длинную нору, достаточно широкую, чтобы по ней плечом к плечу спокойно могли пройти двое. От времени камень стерся, став почти гладким, потемнел, и местами как зеленой краской покрылся тонким слоем яркой не то плесени, не то мха. Одинец на ходу пытался разглядеть за шелковистым водяным занавесом деревья, уступ, который они покинули только что, но ничего не было видно. Занавес отражал только небо, оставаясь бледно-голубым…
Оглохший от грохота, мокрый и зачарованный, он выбрался следом за Звенко из-под падуна на крохотную поляну. Диковинный веселый кусочек леса, неведомо каким ветром занесенный на эти скалы. Под ногами вспыхивали иссиня-лиловые колокольчики – таких больших и ярких он не встречал там, внизу…
А дальше Одинец увидел тропу наверх… Вернее, сначала он увидел Звенко где-то у себя над головой, а еще повыше серую высокую тень – там шел Мастер.
-Догоняй! – крикнул Звенко с тропы, и эхо повторило его чуть насмешливый окрик еще несколько раз. Одинец смерил взглядом расстояние до идущих, и все его существо охватило необоримое желание остаться на этой замечательной синей поляне… В следующий миг он уже карабкался по тропе.
Целый день напролет решительно все оказывалось не таким, как он ожидал. Скала, на вершину которой можно было разве взлететь, приветствовала путников узенькой, но вполне удобной тропинкой, идущей по ее склону. Тропинка круто уходила вверх, и подниматься по ней было бы боязно, если бы не густые кусты и низкорослые деревца, отделявшие путника от пропасти внизу. Одинец не особенно вглядывался в красоты вокруг, и единственное, что запомнил, это бесчисленное количество коротких крутых троп, невесть откуда возникавших под ногами, и которые он ни за что не смог бы отыскать вновь.
Путь завершился нежданно: Одинец поискал под ногами тропу, не нашел, уткнулся взглядом в сплошной вытертый ветром камень, и только тогда поднял голову.
-Звенко!..- тихонько позвал он, чтобы не потревожить насмешливое эхо. Перед ним высилась скала, вокруг были только кусты и пропасть за ними. Вместо ответа появился Мастер и легко, будто кутенка, забросил его на уступ. Чудной этот был старик… Одинец еще глаза его заметить успел: ярко-зеленые, цвета молодой листвы, а, может, еще ярче, глаза эти смотрели внимательно и колко, и от этого пронизывающего насквозь пристального взгляда Одинцу стало не по себе.
Одинец думал, что с уступа перед ним откроется вожделенное плато, а вместо этого все заслонили толстенные, в два обхвата, изогнувшиеся от ветхости елки, в мрачный сумрак которых они немедленно углубились. Это был самый древний лес из всех, когда-либо виденных Одинцом. Такие могучие, косматые, седые кокоры росли разве что в Эрикиных сказках. Тропа услужливо изгибалась вокруг них, петляла, кое-где пришлось даже перелезть через комель, разлегшийся на пути.
-Места здесь, однако… - прошептал Звенко Одинцу. Они шли все дальше в сердцевину леса, в самую глушь. Здесь даже птиц слышно не стало. Лес молчал, и Одинцу показалось, что лес напуган. Начинало смеркаться, и Одинцу хотелось ускорить шаг: ночевка в заброшенном доме была не из приятных, но коротать ночь в эдаком лесу тем более не хотелось. Солнце наверняка только клонилось к закату, но в лесу темнело много быстрей. К досаде, Мастер не торопился, хоть и шагал размашисто, но степенно, и по всему выходило, что ночь застанет их в пути. Вскоре дорогу преградило лоснящееся от времени поваленное дерево. Тропка ручейком обтекала выпроставшиеся из земли корни, и невольно Одинец представил, что не дерево это лежит, а толстобрюхое чудище шарит раскинувшимся в стороны кривыми лапами, того и гляди, ухватит и утащит подземь... Даже бесстрашный Звенко подобрался поближе к Мастеру, пока обходили выпученные узловатые щупальца.
Тропа все тянулась и тянулась, а потом вдруг неожиданно скользнула в другую, более широкую и вытоптанную, почти дорогу. Все чаще встречались матерые кондовые сосны, чудилось, они добрыми витязями стали меж унылых елок-упыриц.
Темнело быстро, еще немного – и дорогу должна была затянуть слепая мгла. Но уже сейчас под деревьями было непроглядно темно, даже редкое дыхание ветра смолкло, и лишь четко слышались собственные шаги да пыхтение Звенко, волочившего на плече увесистый куль. Внезапно ветер ожил вновь, вздохнул, рванулся навстречу старым знакомым и на радостях растрепал плащи.
-Усть-Кут близко, - проронил Мастер через плечо. Где-то вверху едва приметная зарница выплеснулась за края пушистых облаков… Наверное, близилась гроза. Одинец еще подумал, что совсем скоро все и начнется. Он протянул руку к поясу, дотронулся кончиками пальцев до рукояти ножа. Он все-таки слишком устал, чтобы опять волноваться...
Их встречал частокол. Сбитый из разномастных, то тонких, то объемистых лесин, он был высоким и ничем не примечательным. На ближнем столбе, самом высоком, белело нечто… Звенко охнул, оторопело уставился на это «нечто». Одинец вгляделся и понял его удивление: на ближнем из столбов мрел призрачно-белесым светом череп… Череп был не людской и не коровий, он не принадлежал ни одному из знакомых Одинцу зверей… Крупный и широкий – шире мешка Звенко, череп обнажил в пугающей ухмылке клыки, меньший из которых был с Одинцов кулак, поглядывая пустыми глазницами на подошедших смельчаков. Звенко издал звук, более всего напомнивший Одинцу крик сипухи: Мастер на этот звук обернулся, глянул на череп, на Звенко и лишь головой покачал. Он явно не верил, что они смогут пройти испытание.
За частоколом виднелись силуэты каких-то строений, Одинец туда особо не вглядывался, впереди завиднелась высокая изба, к ней, видно, и вел их Мастер. Потянуло дымком, и сквозь узкое окошко с трудом пробился наружу слабый лиловый отсвет. Мастер остановился у двери, пропуская вперед. Одинец взялся за рукоять, выдвинул нож и, готовый ко всему, первым зашел внутрь.
Но к этому он был не готов. Первое что увидел – так это бордово-огненную косматую тварь с неестественно острым подбородком и выпученными глазами, уже готовую наброситься на него... Одинец в ужасе отпрянул было назад, и лишь потом сообразил, что это - намалеванная личина, повешенная на противоположную двери стену. Да вон, на той стене еще три таких будет… Не по себе Одинцу было глядеть на перекошенные объемные маски, от которых к тому же тянулись трепетавшие черные тени, но тут настороженный слух уловил шорох, и Одинец бросил быстрый взгляд влево, в сторону очага. Очаг был огромный и широкий, едва ли не черный от копоти, в полстены длиной, в нем трещало и гудело пламя… Лиловое пламя… У камина, скрестив ноги, сидела девочка, Одинец мельком на нее посмотрел и вновь уткнулся в ярко-сиреневое пламя в очаге...
-Садитесь к огню, - приказал Мастер. Увидев Мастера, девочка встала: Звенко вздрогнул, когда ее тень протянулась через всю комнату к его сапогам.
-Пришло время вам троим узнать, в чем будет заключаться ваше испытание, - Мастер так и не зашел внутрь, остался стоять в проеме.
-Как троим? – удивился Одинец.
-Она… тоже? Она же девка! – возмутился Звенко. – Девчонка-странник?! Смех один! – он предусмотрительно отодвинулся от подступившей тени, но ее обладательница лишь упрямо дернула головой:
-Смейся, раз смешно, - сказала вполголоса она. – Мне все равно.
Мастер продолжил, словно бы и не слышал:
-Ваше последнее испытание начнется поздно ночью. Сейчас я зажгу свечу… - он прошел к стоявшей на лавке неприметной прежде свече, вытянул руку, отчего-то помедлил мгновение и, наконец, коснулся фитиля. Свеча послушно зажглась. Будто поняв необычность содеянного Мастером, снаружи всполох подходившей грозы озарил всю округу, первые капли вновь начавшегося дождя ударили по настеленной крыше.
-Когда догорит свеча, - начал Мастер, на миг прервался: раскат близкого грома прокатился едва ли не над самой печной трубой. - Когда догорит свеча, вы возьмете каждый по светильнику…
Одинец скосил глаза в указанную сторону, он не удивился бы, если бы эти обычные на вид закопченные светильники на поверку кусались…
-Вы выйдете из дома... Пойдете по той же тропе, по которой сюда пришли, и у поваленного дерева повернете направо. Испытание закончится, как только вы коснетесь белого камня каменной аллеи, он будет последним. Теперь слушайте внимательно. Запомните три вещи… - Мастер прикрыл дверь, чтобы шум дождя не заглушил его речь:
-Первое... Каждый должен справиться с испытанием сам. Вы можете идти поодиночке или же вместе. Но не должны не помогать другому, даже если он будет об этом просить… Кто ослушается – может этой же ночью отправляться, откуда пришел. Второе… Если вам хоть немного дорога жизнь, не сходите с дороги…
Даже сквозь опущенный капюшон Мастера Одинец ощущал его взгляд, и казалось, что, погляди Мастер еще мгновение, и плащ Одинца начнет дымиться...
-И третье. Не гасите фонари…
Мороки со стен ухмыльнулись нагло и хищно. Одинца пробрала резкая дрожь, хотя в избе и не было холодно. Мастер, к несчастью, кажется, это заметил.
-Пока не поздно, вы можете отказаться от испытания…
Звенко хмыкнул, шепотом предложил:
-Эй, девчонка, это к тебе относится…
В ответ она лишь фыркнула, сердито пробурчала что-то себе под нос. Никто не отказался от испытания, и Мастер кивнул:
-Что ж…, - Мастер взялся за ручку, распахнул дверь и напоследок оглянулся. –Да… И воды принесите.
Еще одна молния осветила его силуэт в проеме, и вот они остались одни. Некоторое время все трое как заколдованные смотрели на закрывшуюся дверь.
-Видели, как он… свечу зажег?.. – проговорил первым Звенко. Никто ему не ответил. Одинец вместо этого прикидывал, сколько еще продержится огонек. По всему видать, свеча догорит глубокой ночью. Одинец поежился: бродить снова под дождем не хотелось. Новая зарница вырвала из темноты за окнами страшный частокол. Дождь пока лишь усиливался.
-Несладко нам придется, - прошептала девочка.
-Ты и здесь можешь остаться, - не думая, предложил Одинец, а Звенко ехидно усмехнулся.
-И не надейся! – отрезала она.
Одинец повнимательнее вгляделся в новую знакомую. Ничего примечательного в ней, впрочем, не нашел: курчавые завитки, в свете таинственного пламени казавшиеся красными, выбивались из аккуратно собранной косы, на правой щеке темнел недавний развод сажи, а вздернутый нос говорил о том, что характер у его хозяйки далеко не покладистый. Когда мальчишки подсели к огню на теплый от очага пол, девочка встала, и, обиженно поджав губы, перебралась к свече, на лавку в дальнем углу избы, под особенно уродливую носатую страшилу. Кроме лавки, пустого ведра да котелка с парой старых плошек в доме больше ничего не было. Одинец лишь плечами подернул: пусть себе дуется невесть на что. Они со Звенко уходить от камина не собирались: жаркий прогретый воздух расслаблял и убаюкивал, даже лиловый, он трещал обнадеживающе, словно обещал, что все будет хорошо…Внезапно глаза сами собой запросились на лоб: пламени наскучило быть одного цвета, оно начало светлеть, приобретая почти привычный подсолнухово-желтый оттенок. Видимо, присутствие Мастера делало вещи вокруг особенными… Одинец оглянулся на стены: страшилища уходить не собирались, разве вид у них стал еще более ехидный. Одинец уверил себя: это потому, что посветлел огонь…
-Ну вот, - с видом знатока заключил Звенко. – Так-то лучше... Все налаживается.
Пламя тут же обиделось, и стремительно зазеленело, выбрав сочный оттенок молодой листвы. Звенко обескуражено смолк.
-Что-нибудь из еды здесь найдется? – после долгой паузы выдавил из себя Одинец.
-Что ты у меня спрашиваешь? – вскинулась девчонка в углу. - Вы же здесь самые умные!
-Но ты же здесь дольше нашего, - возразил Одинец, обозвав ее про себя воображалой.
-Есть немного сыра, - стушевавшись, призналась она.
-А у меня – хлеба, - вспомнил Одинец и принялся вытряхивать на пол содержимое своей котомки.
-У меня нет ничего, - расстроено протянул Звенко. Одинец украдкой покосился на его упитанный заплечный мешок. - Сейчас бы действительно чего-нибудь горячего, я насквозь вымок, пока сюда добрался.
Одинец согласно чихнул.
-Так возьми ведро и сходи за водой, как Мастер велел, - посоветовала девочка. – А у меня ежина и драголюб с собой… Ну что ты на меня так смотришь? – с нервной насмешкой обратилась она к Одинцу. – Если вы так боитесь выйти наружу, то и я могу сходить.
-Он же не сказал, куда идти, - так же нервно отозвался Звенко. – А я не знаю куда.
-А что тут знать? – быстро парировала девчонка. – Мне сказали, за избу направо, через погост напрямик, там за деревьями и ручей уже...
-Через погост? Это тебе Мастер сказал? – дрогнувшим голосом поинтересовался Звенко.
-Да нет, - отмахнулась она, - не Мастер. Другой, который меня сюда привез, он и сказал. Я его не очень рассмотрела.
С этими словами она деловито сунула Звенко в руки ведро.
-Ага, верить всякому… Может, там и ручья никакого нет, - отрезал Звенко и торопливо всунул ведро Одинцу.
Больше ведро отдавать было некому. Одинец смерил взглядом вредное создание с косой, и понял вдруг, что ей самой безумно страшно идти. Может, еще страшнее, чем Одинцу. Только она изо всех сил это прячет.
-Ну так что, трусите? – с отчаянием в голосе воскликнула девчонка.
Одинец молча повернулся, чтобы зажечь светильник. Вышел за дверь, подумав на ходу: «Если и она будет учиться у Мастера, то мне тут делать явно нечего». Он ненавидел чай всеми силами души…
Гроза разбушевалась вовсю, здесь, в горах, Одинцу мерещилось, что небосвод над ним трещит по швам, сейчас расколется и рухнет вниз. Тьма вокруг была непроглядная, лишь молнии прорезывали все насквозь, но от их беспрестанных вспышек и хлещущего ливня мир вокруг казался погруженным в безумно кружащийся вихрь. В вихре то и дело вспыхивали и исчезали вновь причудливые, искаженные всполохами предметы: одинокий убрус мертвенным мороком трепыхался по ветру, сквозь шум бури доносились непонятный душераздирающий клекот, хитрым карликом высунулось из-под ступеньки корявое полено…По спине побежали струйки дождя, озноб пробрал до костей… Одинец пожалел было, что не взял плащ, впрочем, без него бежать будет сподручней… Сцепил зубы, спрыгнул с крыльца и, размахивая пустым ведром, свернул за избу. Между ней и соседней был длинный пустой проход, Одинец поднял светильник повыше: в конце виднелась покосившаяся калитка.
«…За избу направо, через погост напрямик…». Погост?.. Одинец только сейчас про него вспомнил. Из кого погост? Из учеников, которые не прошли испытания?..
Ветер перед ним услужливо распахнул перед ним калитку, и Одинец поневоле обернулся: очень уж не хотелось идти дальше. Позади между избами мелькнула быстрая тень…
-Сырца это все бери…, - пробормотал он сам себе и вышел на погост. Сразу решил по сторонам не пялиться, и без того страшно. Шагал как можно быстрее, но краем глаза все равно различал в темноте странные, нелепые фигуры… Наверное, надгробия…
В лес он почти вбежал, размахивая перед собой ведром словно ратник на брани. Спасло его то, что ручей действительно отыскался сразу – тусклое мерцанье светильника тонуло в кромешной тьме, его едва хватило, чтоб рассмотреть под ногами сплетенье корней, бегущую из-под него ленту воды и плотную стену каких-то кустов вокруг. Ручей вытекал прямо из скалы, у подножия Одинец обнаружил выемку, куда удобно было пристроить ведро… Сердце в груди бешено требовало поторопиться…
Обернулся, вглядевшись в лес. Ему почудилось некое движение. Наверное, показалось…Наверное… В этот момент позади судорожно лязгнуло ведро. Одинец посветил на звук, но ведра не обнаружил. Молния и гром ударили разом, так что земля загудела, из зарослей, подсвеченное всполохом, громыхая, выкатилось помятое ведро. Одинец вцепился в него, что было силы запустил в заросли фонарем, и, не собираясь выяснять, кто или что тут такое водится, понесся обратно к дому.
Не помня себя, ногой распахнул дверь, влетел внутрь и облегченно привалился к дверному косяку.
-Ну, ты и напугаешь тоже… - выдохнул Звенко.
Девочка мельком глянула в пустое ведро.
-С таким итогом за водой мог бы и не ходить. Дождичка испугался? – Потом ахнула:
-Что ты с ведром сделал?..
-А что…
Все трое в немом ужасе уставились на то, что совсем недавно было ведром: измятое, продырявленное, искромсанное, оно выглядело так, будто его кто-то только что ожесточенно грыз…
Одинец провел рукой по вымокшим взъерошенным волосам и аккуратно поставил ведро в угол.
-Надеюсь, Мастер не сильно рассердится… - неуверенно промямлил Звенко.
-Рассердится? – Одинец затрясся уже не от страха и не от холода. – Да меня там чуть не сожрали вместе с этим ведром!
Вновь вспыхнула молния, все трое вздрогнули, услышав скрип двери.
-Ты чего дверь оставил незапертой? – спросил Звенко почему-то шепотом.
-Ее не закроешь. Даже засова нет.
-Слушайте…, - Звенко выразительно поглядел на них двоих. – Давайте ее чем-нибудь подопрем. А то мне как-то… М-ммм…
-Боязно? – немедленно съязвила девочка.
-Неприятно, - процедил сквозь зубы Звенко.
-И чем ты собираешься ее подпереть?
-Скамьей, например. Она довольно увесистая. Одинец, держись за этот край. Длань луны, тяжелая… Эй, ты, помочь не собираешься?..
Втроем они подтянули скамью к двери.
-Так лучше… - пробормотал Звенко. Он вытер пот со лба и для верности уселся сверху. Двое остальных устроились обручь.
-У нас дров мало, - наконец подала голос девочка. Это было похоже на правду, синевато-зеленый огонь медленно угасал.
-Я за ними никуда выходить не буду, - отрезал на это Одинец.
-Может, дрова внизу, в подвале? Там, в углу вход в погреб есть... Видите, сбоку петли?
Оставаться без огня в пустой избе никто не хотел. Звенко отвалил крышку подполья и заглянул внутрь.
-Здесь совсем темно.
-У нас есть светильники, - вспомнила девочка.
-А если он и этот потеряет? Их же беречь надо!
Одинец нагнулся к темной дыре в полу. Спускаться вниз не хотелось. Оставаться в темноте с одной свечой – тоже.
-Точно там дрова лежат? В погребе?– спросил он для верности.
-Да вон, видишь, вроде на полено похоже...
Грубо сколоченная лестница пружинила и скрипела. Одинец для верности ухватился за края отверстия. Он насчитал шесть дряхлых очень скрипучих ступенек, прежде чем оказался в самом низу.
-Одно! – крикнул Одинец, когда пристально оглядел все вокруг. Звук был глухой, как в подземелье. Впрочем, там он и находился. Внезапно полено едва не выскользнуло из рук.
- Вы слышали?
-Что? – сразу всполошился Звенко наверху.
Одинец помолчал.
-Мыши, - с задержкой проговорил он, про себя подумав, что становится трусом. Все-таки он поспешил выбраться из подвала со своей скудной добычей, остальные спешно захлопнули крышку. Свеча не догорела даже до середины…
Сели ужинать прямо на полу: стола не было, а скамья подпирала дверь.
-Послушай, - обратился Одинец к девочке. – Как хоть тебя звать?
-Наконец-то вспомнили! – фыркнула она. – А то все: «Эй!», «Ты!», «Послушай!»…
-Не хочешь – не говори. – Одинец пожал плечами. – Подумаешь…
-Меня зовут Эдриа, - поспешила ответить девочка. – А что тебя Одинцом зовут, я уже поняла.
-А я - Звенко, - радостно встрял Звенко. – Я не так далеко отсюда живу…То есть жил… Мой же отец Мастеру друг. У отца много земель, он гелмер, сейчас к наместнику с отчетом поехал А мать - дома с братьями. Только старшего с прошлой осени нет. Его взяли в королевский гарнизон, представляете? Мама им так гордится… «Ах, твой брат, твой брат…». Ладно, вот стану странником – еще посмотрим…
Одинец подсел к очагу и пододвинул прогоревшие поленья поближе друг ко другу - последнее полено нужно было беречь… Ему совсем не хотелось делиться своим прошлым. Да и нечем было делиться. Эдриа тоже молчала.
-Я вот что предлагаю, - сказал он, наконец. – На самом деле только полночь минула. Ждать долго, а Звенко и так уже носом клюет…
-Кто? Я? - встрепенулся задремавший мальчишка.
Одинец вместо ответа подошел к свече, вынул нож и сделал на ней два сечения.
-Это зачем? – полюбопытствовала Эдриа.
-Двое лягут спать, один останется следить за свечой. Когда пламя дойдет до черты, будем меняться.
-И кто будет сторожить первым? – спросила Эдриа.
-Я буду, - вызвалась она же, посмотрев на уснувшего Звенко.
-Ладно, я сторожу вторым, - Одинец зевнул, и лег поближе к гаснущему пламени… Васильково-синему…
Проснулся Одинец оттого, что Эдриа тормошила его за плечо.
-Ты чего? – сонный, он скосил глаза на свечу. - Что так рано?
-Да тише ты! – прошептала Эдриа. – Послушай только…
Одинец сел и потер глаза. А потом услышал, как кто-то дважды постучал. Тишина.
И снова стук, на сей раз – три удара.
-Ну в дверь стучат. Пойти открыть? – спросонья предложил он.
-Я еще жить хочу, - прошептал Звенко. Он сидел рядом, вцепившись зачем-то в свой заплечный мешок. – Уж будь добр, сиди где сидишь…
Эдриа его решительно поддержала.
Стук продолжался.
-Кто стучит? – громко выкрикнул Одинец.
Все трое замерли. Стук тоже прекратился.
-Ведь нам это не могло показаться… всем троим…, - попытался рассуждать Звенко, его голос немного дрожал.
Стук возобновился, становясь все громче. Вся дверь начала трястись.
-Длань луны…, - простонал Звенко. – Почему на ней нет засова?..
Снова все стихло. Глухая тишина повисла в воздухе. Весь дом, затаив дыхание, ждал.
И снова удар в дверь,
И новый следом…
Дверь заходила ходуном, словно бы кто-то с другой стороны пытался открыть ее изо всех сил.
-Я сяду, пожалуй, на скамью…, - прошептал Звенко. Он был белым как мел. Это было видно даже в тусклом отсвете очага, где рдело последнее малиновое полено…
-Я тоже…, - пискнула Эдриа. Они бросились к проему и навалились на скамью, не позволяя двери открыться.
-Т-с с! – внезапно шепнул Одинец. – Вы слышали?
-Что?!
-Нет, показалось... Нет-нет, вот опять…
Это был новый звук. И на сей раз доносился он из подвала. Шорохи, глухой шум. С гулким стуком там что-то падало и ломалось.
-Может, мыши? – с надеждой предположил Звенко. Но даже он в это верил с трудом.
-Но ведь… Там не было никого…Одинец?.. Ты…там что-нибудь видел?.. – Эдриа умоляюще поглядела на него.
-В подвале – нет. Но я видел чей-то силуэт у деревьев, когда ходил за водой.
-Ты умеешь успокаивать…, - выдохнул Звенко.
В подвале тем временем творилось нечто, чего там совсем не должно было бы быть. И новый звук был еще страшнее. Поскрипывали ступени. Что-то или кто-то было уже на лестнице…
Одинец, недолго думая, наступил на крышку погреба. Так, чисто на всякий случай… Хоть крышка и без того была тяжелой…
Скрипнула верхняя ступенька. Скрипнула – и замерла.
Замерли и они. Звенко еще упирался спиной в скамью. Эдриа чуть подалась вперед, в сторону Одинца. Одинец стоял на месте, держался за нож и думал, не лучше ли убрать ногу, покуда еще не поздно…
Все было тихо.
-Оно… ушло? – выдавила в конце концов Эдриа.
Все трое вздрогнули. Оно не ушло, оно усердно пыталось проникнуть наверх. С силой выдыхало в щель меж полом и люком, и вместе с воздухом взлетала потревоженная пыль. Послышалось нетерпеливое поскабливание...
От нового удара в дверь Звенко проехался по полу, но тотчас же навалился на скамью с удвоенной силой. Эдриа пришла ему на подмогу.
Сейчас они поняли, что попали в ловушку. И что будет, когда погаснет свеча?..
Тем временем непогода медленно исчерпывала свою ярость. Редкие капли дождя тяжело срывались вниз со скатов крыши, всполохи молний удалялись и слабели, и только порывы ветра доносили дыхание удалявшейся стихии. Один из таких порывов принес с собой глухой трубный гул, схожий не то с завыванием ветра, не то с волчьим унылым воем. Входная дверь успокоилась. Из подвала послышался тихий свист, потом все стихло и там. Наступила тишина. Мертвая зловещая тишина, прерываемая лишь их собственным частым дыханием.
-Свеча…, - вздохнула Эдриа.
Свеча догорала.
-Светильники, - вспомнил Одинец, прислушался. – Дождь, и тот, кажется, стих.
-Хоть это неплохо, - безрадостно донеслось со скамьи.
Одинец зажег оставшиеся два фонаря, поглядел на догоравшую свечу, бесшумно вынул нож. И еще раз с благодарностью вспомнил Келсия.
-Иди первым, - сказала, поглядев на его приготовления, Эдриа.
-Что, боишься?
-Нет, - тут же ответила она и шагнула к двери. - Вот еще! Отдай нож, сама пойду.
Но тут же прекратили спор. Огонек свечи качнулся, моргнул, и в следующий миг она погасла.
-Пора.
Звенко оттянул край скамьи и распахнул дверь, Одинец одновременно с Эдрией выбрались за порог. Снаружи никого не было.
-Духи…, - прошептал Звенко. – Без них не обошлось…
-Иди ты со своими духами, - пробормотала Эдриа.
-Ну и пойду, пустите! – неожиданно обозлился тот, и, растолкав их, ринулся в темноту.
Звенко шел по тропе первым, вытянув руку с фонарем далеко перед собой, но света все равно не хватало. Одинец пристроился следом, без светильника идти было еще хуже. Зато у него было оружие. Эдриа шла последней.
-Хоть бы облака расступились… С луной было бы посветлее, и не так…
Звенко не стал продолжать. Эдриа отозвалась из-за спины:
-Сегодня новолуние. Луны не будет.
Постепенно глаза привыкли к темноте, и Одинец начал различать неясные очертания ближайших деревьев. Тут же споткнулся обо что-то и едва не сшиб Звенко с ног.
-Нам надо дойти до поваленного дерева, а там – налево, - подчеркнуто-спокойно напомнила Эдриа.
-Сам знаю, - так же спокойно отозвался тот.
-Ты всегда все знаешь, - вспыхнула она. Одинец устало вздохнул: наверное, все девчонки такие… Неужели ее Мастер примет в ученики?
-Вот оно, дерево, - Звенко высветил фонарем огромный поваленный ствол.
Одинец, позабыв глядеть под ноги, немедленно поскользнулся на влажной от прошедшего дождя земле, чем навел панический ужас на Звенко.
-Смотри под ноги! – возмутился тот. – Пойду я лучше посередине… Что за гиблое место!
Но тут же остановился.
-Все. Хватит. Это выше моих сил. С меня довольно.
-Она может, а ты – нет? – спросил Одинец, кивнув в сторону упрямого фонарика, удалявшегося все дальше в лесную глубь.
-Мне все равно. Я не могу.
-Тогда возвращайся в дом. На этой дороге не потеряешься. И дверь получше запри.
Звенко дернулся. Где-то со стороны донесся унылый вой.
-Теперь волк, - сказал Одинец скорее самому себе. – И что за волк такой, что в начале лета надрывается?..
Но на Звенко это подействовало, они двинулись дальше. Свет фонарика впереди резко скользнул куда-то вниз. Одинец, спотыкаясь и оскальзываясь в темноте, помчался к тому месту, где пропал огонек.
-Эдриа? Ты где?..
Звенко подходить не спешил.
-Звенко! – проорал ему Одинец, беспомощно тыкаясь в темноту. – Что ты там застрял? Эдриа!
-Я здесь, - донесся ее голос откуда-то из-под ног.
-Не расшиблась?
-Да нет, вроде бы…
-Что с твоим фонарем?
-Разлетелся вдребезги.
-Выбирайся наверх!
-Думаешь, я не пытаюсь?! – ее голос сорвался. – Кажется, это какая-то яма, я даже до края не могу дотянуться…
-Зачем с дороги сошла? Подождать не сподобилась? – непонятно зачем возмутился Одинец.
-Я думала, я правильно иду…
-Думала она! – презрительно отозвался подобравшийся Звенко.
После короткого молчания до Одинца долетело:
-Только, пожалуйста, не оставляйте меня здесь…
-Я сейчас спущусь, - крикнул он, пытаясь забрать у Звенко фонарь. Тот отдернул руку:
-Ты все забыл? Не сходить с дороги…
-Предлагаешь оставить ее здесь?
-Она сама виновата.
-Сырца тебя бери! Она, конечно, вздорная девчонка…
-Эй, вы где? – надрывалась Эдриа снизу.
-Сейчас! – раздраженно отозвался Одинец. Звенко не сдавался.
-Мастер сказал: каждый должен справиться…
-Плевал я на твоего Мастера! – взревел Одинец и вырвал-таки у Звенко злосчастный светильник, и, зажав кольцо в зубах, начал спускаться.
-Ну и иди! Я тебя предупредил! – бросил ему в спину Звенко, огляделся, вздрогнул, когда качнулась соседняя ветка.
-Птица. Это просто птица, - как можно громче проговорил он.
-Где ты? – промычал Одинец в яму. С фонарем в зубах говорить было несподручно.
-Здесь…
-Все в порядке?– зацепившись свободной рукой за корень, посветил на голос Одинец.
-Дай мне руку.
Одинец на всякий случай спросил:
-А ты точно Эдриа?..
-Ты будешь стоять там до утра или все-таки вытащишь меня отсюда?!
-Она самая, - кивнул сам себе Одинец, снова взял в зубы фонарь и протянул ей руку.
Вытащить Эдрию оказалось делом непростым, Одинец дважды чуть было не слетел вниз. Наконец она нащупала какую-то опору, подтянулась, и дело пошло быстрей.
-Спасибо, - просипела Эдриа уже наверху, с трудом переводя дух. Схватилась за его плечо:
-Там… глаза…
Одинец обернулся, но ничего не заметил.
-Пойдем-ка отсюда на дорогу, - с деланным спокойствием произнес он. – Держи мой фонарь. Звенко, ты где?
Им никто не ответил.
-Теперь еще он! – всхлипнула Эдриа.
-Здесь я, -Звенко вышел из-за поворота. – Только держитесь от меня подальше. Вдруг вы – это вовсе не вы…
-Ой, хватит! – взвизгнула она.
-Тогда фонарик отдай, - потребовал Звенко, и, получив светильник обратно, несколько успокоился.
По тропе, узкой и извилистой, они шли гуськом. Свет фонарей казался ничтожно-жалким. Темным плотным пологом нависал над дорогой ночной лес, безмолвной воронкой тропа затягивала в неизвестность и мрак. Черные кривые ветви тянулись к самой дороге, и мстилось, что пробираются они не по лесу, а где-то глубоко под землей, так что над головой проступают не ветви, но корни исполинских деревьев.
Одинец очередной раз споткнулся.
-Слева, - пробормотал он.
-Что?!
-Нет, это я так…
Они двинулись дальше. Одинец сильно нервничал: не то ему это грезилось, не то весь лес вокруг всполошился. Опять завыл волк, закричала сова, зацокала ночная птица… А потом все стихло...
Чудилось, они шли целую вечность…Идти становилось трудней, словно бы лес нехотя пропускал их вперед, прикидывая, не сжать ли силки. Здесь было тяжело дышать, воздух казался затхлым и густым – в эти дебри не проник даже ливень. По сторонам стволы сцепились так туго, что, если бы и захотели, путники не смогли бы сойти с глухой узкой тропы. Одинцу подумалось вдруг, что идет он один, и ни Звенко, ни Эдрии рядом нет. Темнота вокруг показалась вечной.
Тогда он ощутил… Это было как неясное ожидание… Ожидание невозможного – радости ли, беды, Одинец понять не мог… Это был не то трепет, не то смятение, словно без разрешения он коснулся великой тайны, и было страшно оттого, что перед этим неведомым можно предстать только в одиночку…
Неожиданно деревья шагнули в стороны, и над головой взлетело высоченное, свежее ночное небо. Простор обрушился так стремительно, что захватило дух, и холодный воздух едва не обжег лицо.
-Ой, - послышалось слева. Одинец уже почти забыл, что Эдриа рядом. – Там кто-то стоит.
-Проклятый дождь… Я насквозь промок! Холод жуткий… Мы дошли? – спросил Звенко у Эдрии, заметив, что она остановилась. – Это – белый камень?
- Сам посмотри, - Эдриа подняла его руку с фонарем повыше. - Тут везде одни камни.
Действительно, вдоль тропы, которая теперь превратилась в широкую дорогу, двумя прямыми рядами стояли не то стройные окаменевшие деревья, не то даже в темноте светлые камни, напоминавшие древесные стволы.
-Длань луны! Что тут под ногами набросано?.. – Звенко запнулся и едва не расшиб себе нос. Одинец опустил глаза и с удивлением различил под ногами широкие белесые плиты, проступавшие из темноты.
-Сколько же лет этому месту?.. Одинец медленно шел вперед, искал глазами белый камень аллеи. Странно, Одинец не спешил его найти. Лес отступал от аллеи, редел, и везде вокруг явственно ощущалось пространство. Одинец догадался, что они выходили к краю плато.
Разумеется, он не был здесь раньше, как никогда прежде не бывал в горах. Но место это делало Одинца счастливым. Родное, будто знал его всегда раньше, но потом почему-то забыл. Им почти полностью завладело радостное волнение, будто бы в паре шагов мог находиться его дом.
Неподалеку причитал и ругался Звенко. Похоже, ему это место не приглянулось. Эдриа с ним спорила. Одинец не особо вслушивался. Впрочем,
хорошо, что они были с ним… И разве так уж важно, кого Мастер примет в ученики? Одинец подумал вдруг, что сюда они обязательно должны были придти вместе…
Мысль о Мастере сердито вырвала его из радости. Сразу вспомнилось все: и ужасы нынешней ночи, и жуткая дорога в глуши… Спокойствие испарилось. Главное, самое страшное испытание еще ждало впереди…
Стало холодно. Он вдруг почувствовал, что продрог: на этой высоте наверняка должно быть холодней, чем в долине. И ветер, не сдерживаемый древним лесом, здесь чувствовал себя вольготно…
Тогда Одинец почувствовал внезапную тревогу. Первое, чему научил его Келсий: охота – это умение видеть и слышать, и лишь потом – стрелять. Одинцу не раз приходилось бывать в ночном лесу. Но это был ночной приумолкший лес. Таким он и должен был бы быть. Таким он как раз таки и не был. В подлеске за каменными стволами Одинцу чудились едва различимые шаги и шорохи. Справа треснул сучок. Чуть подальше с листьев упали капли, не потревожил ли кто ветку?
-Справа…, - прошептал Одинец идущим за ним.
-Проклятье, - тем временем ругнулся Звенко, - Мы словно по погосту шагаем, мне все время мерещится, что сейчас кто-то выпрыгнет из-за очередного камня… На кой пес мне все это сдалось? Чего я сюда пришел?.. Хватит! – крикнул он вдруг неизвестно кому. - Ненавижу это место! Прочь, слышите? Пошли прочь!
-Тише…, - зашипели на него Одинец с Эдриа.
-Вот что…, -Звенко сбавил шаг. – Я не пойду дальше.
-Не иди. - Эдриа отчаянно вырвала светильник у него из рук. – Тебя же никто не заставляет!
-Возвращайся, раз трусишь, - Одинец зашагал первым вглубь каменной аллеи. Плиты были ровные и светлые, так что он мог догадаться, куда ступать.
-Не могу… Не хочу, понятно? – вслед ему промямлил Звенко, но на негнущихся ногах поспешил за Одинцом. – Фонарик отдай!
После слов Звенко Одинцу начало казаться, что по обеим сторонам дороги действительно возвышаются безмолвные, суровые древние надгробия, наполовину скрытые мхом и плющом. Стало страшно…Это место было действительно странным…
- Белый камень…, - выдохнула Эдриа.
Впереди призрачным богатырем выступал из темноты огромный валун. На его фоне темнела чья-то высокая стать. Накинутый капюшон скрывал глаза, отбрасывая тень на все лицо. Одинец ощутил такой страх, какой вряд ли испытывал прежде. Рядом что-то простонала Эдриа. Звенко отступил на шаг назад, за их спины. Хотелось одного – бежать. Но Одинец сделал шаг навстречу, и одному ему было ведомо, каких усилий это стоило.
-Пропусти нас! – дрогнувшим голосом произнес он.
Незнакомец стоял. И молчал.
Одинец сделал еще один шаг, и вновь налетела волна удушливого страха. За всю свою жизнь он не видел столько невероятного, чем за эту ночь … Из здешнего ли мира было существо, стоящее перед ними?..
Эдриа вытянула руку с фонарем:
-Пропусти нас…
Ее голос дрожал еще больше, чем фонарь.
-Пропусти! – повторила она уже громче.
Незнакомец отбросил капюшон. И словно бы стал еще выше.
-Итак, вы добрались…, - проговорил Мастер. – При этом кто-то из вас нарушил все три мои запрета. Вы уже знаете, кто останется, а кто должен уйти. Я предупреждал вас.
Эдриа с отчаянием взглянула на Одинца. Увы, она поняла все только сейчас…
Мастер вытянул руку и указал на Звенко.
Глава 3
Титэ и прочие
-Одинец! Слышишь?! Вставай!
Одинец что-то пробормотал, отвернулся. Потом только, сообразив, что Эдриа ему не приснилась, нехотя повернулся к ней:
-Что еще? – выдохнул он, толком не отойдя ото сна.
-Ты так весь день проспишь. Остальные уже давно на ногах! - воскликнула она, встряхивая накидку, отяжелевшую от утренней росы, а может, дождя. – Тут такое!
Одинец огляделся и в ужасе подскочил на месте. На него из ближнего угла пялилась чудовищная клыкастая морда с выпученными алыми глазищами. Присмотревшись, он понял, что это всего лишь личина – одна из тех незабываемых, что следили за ним вчера отовсюду. Теперь, брошенная в углу, она оказалась не такой уж страшной. Да и вообще утром избу словно подменили: маски переместились со стены в ближний угол и валялись там, сложенные как попало. Вместо них прибавилось лавок: они разместились у стен избы. Двух столов, сомкнутых вместе, здесь тоже вчера не было. Закоптелый камин давно погас. Одинец даже немного расстроился, таким обыденным оказалось все при утреннем свете.
Но вот совершенно обычный запах съестного, будораживший воображение, был весьма кстати. Одинец зевнул и немедленно почувствовал голод. Недолго думая, прямо босиком отправился на увлекательный запах. Запах становился все сильней и привлекательней – вероятно, варилась каша или похлебка с грибами.
Узкая дверь, та, что притаилась справа за огромным камином, сейчас была полуоткрыта. Одинец осторожно заглянул внутрь: это оказалась совсем маленькая закопченная кухонька. Прямо перед ним до самых толстенных древних стропил высились не очень стройные ряды разномастных полок, утыканных всевозможными горшками, чугунками и плошками. К стене приткнулся ненадежного вида потертый стол с рассыпанной по нему крупой и варварски покромсанными грибами. Печь справа обдала Одинца жаром: с этой, кухонной, стороны на ней готовили. За ней маячило маленькое окошко, но его почти не было видно из-за пара, валившего от очага: на обыкновенном желтом огне кипел объемистый котел, прикрытый явно не принадлежавшей ему помятой крышкой. Котел, по всей видимости, был в дурном расположении духа – ворчал, плевался во все стороны выкипающей жижей и всем своим видом давал понять, что ремесло ему не по нутру. Пахло из него при этом отнюдь не дурно. Но едва Одинец шагнул внутрь, как в темном углу под окном заворочалось нечто большое, зашипев, подняло обжигающую крышку котла, и оттуда вырвалось целое облако дыма.
-Так, кто тут шляется? Марш отсюда во двор!
Кто-то, орудовавший за похлебкой, был почти не виден в дыму, но зато этот кто-то был очень внушительных размеров, а в голосе – низком и властном - слышалось намерение подойти и немедленно разобраться. Поэтому Одинец не стал медлить и стремглав вылетел из избы. После сумрачной избы на миг ослеп от яркого солнца.
-Чего он сразу не сказал, что двух возьмет… Теперь вот новый топчан кропать…
-Ага, а троих – так это два топчана делали бы... Давай, давай, сокол ясный, нечего на Мастера спущать… дел и так невпроворот, не стогни без толку..., – у самых ступенек спорили два ученика.
-Пусть Роут подвинется, у него топчан шире…, - фыркнул тот, что был пониже ростом: коренастый, с массивной челюстью и непривычно коротким «ежиком» блеклых волос. С одного взгляда Одинец понял, что с таким лучше быть в мире.
-Да и… - продолжил было коренастый, но Эдриа, выскочившая из избы следом, столкнулась с ним, едва не упав в объятья. Второй спорщик, смуглый и стройный, залился задорным смехом.
-Куда бежишь, красавица? На кого глядишь? Я же здесь!
Коренастый невежливо заржал, Эдриа отпрыгнула в сторону, багровая от стыда.
-Ну вот… Чем я тебе не угодил? – смуглый скорчил обиженную гримасу, - и статен, и смел, и лицом удался!...
-Ага, и топчан у него неплохой, - доброжелательно подсказал коренастый. – Он добрый, уступит тебе,… может быть…
-Эй-эй! – искренне возмутился тот, - а я где спать буду по-твоему?! Ты, Айт, от работы не отлынивай! К тебе бросилась, вот ты и бери!
И вновь заулыбался, давая понять, что оба шутят. Тот, кого он назвал Айтом, вместо ответа прикрикнул на новичков:
-В дом давайте, нечего тут старших от трудов отрывать! – и едва не сам впихнул их в дверь соседней избы.
Дом, как и тот, в котором они с Эдрией проснулись утром, был сложен из толстенных – в целый обхват – бревен, совсем почти светлых, словно бы и построен был недавно. Разве что печь выдавала свой возраст: темная, шершавая, местами облупившаяся, ребристая от проступавшей кладки, кое-где со следами давнишней побелки, с копотными подпалинами вокруг горнила, она решительно, по-хозяйски громоздилась в центре дома, а вокруг скромно приткнулись к стенам узкие топчаны. Поверх них брошены были то непонятно с кого снятые шкуры, то вполне обычные плотные покрывала вроде тех, которые делала Эрика. Одинец снова зевнул. Его, измученного ночными подвигами, непреодолимо клонило ко сну, и он отнюдь не отказался бы прикорнуть на одной из этих коек, но интерес был сильней. Одинец с затаенным восторгом разглядывал светлые стены: на них было развешены разновеликие ножи, несколько вполне настоящих мечей, тулы с торчащими стрелами, разогнувшиеся неснаряженные луки и еще одна, тяжелая с виду штуковина, похожая на странный, наполовину железный лук, наподобие тех, что были у королевской охраны. Интересно все-таки, какими это стрелами она стреляет? На стене Одинец их не нашел. Света было как всегда не много, хотя и побольше, чем в доме лесника. Одно тесное окошко располагалось справа от входа над чьим-то широким топчаном, выходило на восток, и сквозь него весело пробивались в дом настырные солнечные лучи. Другое, то, что виднелось в глубине меж двух дальних топчанов, было северным и от него было мало проку.
Внезапно внутри заворочалась какая-то полузабытая, недовольная мысль. Одинец вздрогнул:
-А где Звенко?
Эдриа ответила неохотно, словно пойманная мысль и ее успела куснуть неприятно.
-Ушел. Еще утром. Его Мастер провожал, вот, только недавно вернулся. Я бы подошла к Звенко, но они с Мастером разговаривали, и … В общем, не стала я подходить: еще подумали бы, что подслушиваю...
Одинец бездумно обвел взглядом увешанные оружием стены. Сейчас они показались ему выше и строже. Странно получилось со Звенко, нехорошо будто. Ведь он все сделал вроде бы правильно… И чего-то ему, Одинцу, ждать от этих суровых стен?..
В сенях послышались шаги, кто-то негромко бранился низким ворчливым тоном:
-Ты только глянь, во что мой плащ обратили! Вы на нем что, всем миром клюквой потчевались?
-По замыслу это была кровь. Ты же сказал: «Садор, свет души моей, сокол мой ясный, возьми любой!». Вот я и взял, - нетерпеливо объяснял его товарищ. - Да посторонись, Тинхис, не пройдет!
В дом внесли очередной приземистый, сбитый из толстых брусьев, топчан. Тот, кого звали Тинхисом, белоголовый, высокий и довольно-таки объемный на вид, потребовал незлобным баском:
-Садор, что прикажешь мне теперь с этим плащом делать? - Слова он выговаривал нарочито, словно медлил сказать, и особенно тянул «о», отчего по говору напомнил Келсия.
-Я могу его выкрасить в красный цвет, - топчан грянули об пол так, что вверх с ударом поднялось целое облако пыли. Садор, которым оказался уже знакомый им черноволосый и улыбчивый спорщик, чихнул себе в локоть.
-Эй, прибылые! Ежели без дела, то можете и подсобить, - уже из сеней раздался его дозволяющий возглас. Новички поспешили за ним.
Во дворе Садор заботливо перекладывал ветошью приснопамятные личины, перевязывал потуже, заметив пытливый взгляд Одинца, пояснил:
-В следующем году пригодятся. Иди, спроси у Айта еще пеньки…
-Несу уже, без тебя догнал, – отозвался, подходя, Айт, тот самый, давеча радушно раскрывший Эдрии объятия. Следом к ним подошел белоголовый, под мышкой он теперь нес череп вчерашнего неведомого чудища.
-Видал? – подмигнул здоровяк Одинцу и удовлетворенно погладил череп. – Хорош, правда?
-Ага, – подтвердил задумчиво Одинец, он еще помнил вчерашнее. – Где нашел?
-Это не я его, это он меня нашел. Прошлой зимой. Едва справился, - просто ответил тот, и взял череп за передние клыки. – Садор, коли ты тут все укладываешь, устрой заодно и моего птенчика… А плащ красить даже не вздумай!
-Ну-таки вчера каково было? Страшно? – вопрос предназначался явно Одинцу.
-Ага, - повторил Одинец. – Особенно пламя в очаге и эти… личины ваши…
Эдриа молча кивнула в знак согласия и выразительно покосилась на череп.
-Пламя - моя затея, – довольно проговорил крепыш с «ежиком», кто принес пеньковую бечеву. – Ладно, так и быть, научу… Меня, кстати, Айтом зовут.
Голос у него был резкий, вроде низкий, как у взрослого, но словно бы изготовился вот-вот сорваться на взлет. Одинец на всякий случай решил удивления не выказывать.
-Айт, ступай-ка ты лучше к Ойкэ - подмоги другой топчан сбивать. Ему не с руки за двоих потеть…
-Лучше бы Мастер того паренька взял, - буркнул недовольно Айт, но с белоголовым, явно старшим, препираться не стал. – Брус для бани тесать надо, нам крепкие руки нужны, а не девчоночьи…
Засунув руки за пояс разношенных неопределенного цвета штанов, он не торопясь прошествовал куда-то за избу. Белоголовый неодобрительно покачал ему вслед головой и поспешил утешить Эдрию:
-Вздор мелет. Того хлюпика я бы никогда в Усть-Кут не позвал. А ты вот молодцом держалась, не глянь, что девка… Нет, не зря Мастер тебя в ученики принял…
-Я бы тоже того коротышку не взял, ненадежный больно, - поддержал Садор, закрепляя последний узел. – Тинхис, подай ведро…
Эдриа благодарно улыбнулась обоим.
-Вошкин пес!.. Это что ж вы с ведром-то сотворили?.. – здоровяк продел пальцы в дыры на покореженном ведре. – Мы ж не для того жестянщику столько монет платили! Да когда Брант это увидит… И чем ты ведро так изжевал?
-Успокойся, Тин, это не я, это Брант его и жевал, - хихикнул Садор. – А у жестянщика мы два покупали, аккурат для того, чтоб ты, сокол мой непамятливый, не скорбел попусту...
-А кто такой Брант? – поинтересовался Одинец. Ему стало забавно, кого побаивается здоровяк Тинхис со своим вертким приятелем.
-Брант? Старший брат во-он того…, - Одинец оглянулся. У ворот ходил рослый, на голову выше толстяка, парень с огненно-рыжими, перевязанными как у Мастера волосами, и легко, одной рукой, словно бы играючи, вынимал из земли вбитые колья частокола, с которого вчера прибылым так мило «улыбался» череп…. У Одинца вытянулось лицо. Если уж это – младший брат, то каков же старший…
-Эй, Роут! А как там завтрак?
Рыжий богатырь обернулся и сокрушенно помотал головой.
-Сие науке не известно! – послышался ответ. – Вы же знаете, кто кухарит!
Айт и еще один незнакомый Одинцу ученик пронесли в дом только что сбитый последний топчан. Ничего примечательного в новом пареньке не было - худой, почти тщедушный на вид, с волосами, торчащими во все стороны наподобие старой щетки. Видно, парнишке с утра потребовались все усилия, чтобы уложить волосы на косой пробор, но это у него так и не получилось.
Раздался высокий мелодичный не то клекот, не то перестук. Одинец прислушался, размышляя, что за странные птицы здесь обитают, но остальным услышанный звук явно был знаком:
-Ну, наконец-то! – просиял Садор блаженной улыбкой. - А ну, прибылые, бегом завтракать!
Завтракали под навесом среди сосен, за оградой, обнимавшей жилые избы, за грубо сколоченным внушительных размеров столом. Об удобстве тут никто особо не заботился: сидели на двух узких лавках по обеим сторонам стола. Да и лавками их назвать было трудно, так, доски, брошенные на пару осадистых чурбаков. Мастер и старший ученик, похоже, это его звали Брантом, сидели по концам стола, друг напротив друга, на чем-то, отдаленно напоминающем нормальные стулья. Одинцу, сидевшему посредине, было хорошо видно обоих, и украдкой он внимательно их разглядывал.
Мастер сегодня был одет по-иному. Полотняная светлая рубашка из доброго льна, крепкий широкий пояс из странной кожи с полустертым червлением, седые волосы распушились мягкими волнами по плечам и теперь в веселом сосновом сумраке казались просто русыми. Одинец понял, что Мастер вовсе не стар, и теперь он совсем не походил на бродягу, скорее напоминал солдата, но не из простых, а из таких, что стояли подле самого короля, молчаливые и сильные, которым хотелось и не стыдно было бы подчиниться. Таким же был и старший ученик. Высокий как Мастер, но, пожалуй, даже шире его в плечах, с темными, почти черными волосами, стянутыми сзади плетеным ремешком. Он точно был Мастера младше, ведь у него же не было бороды, но насколько – сказать Одинец не брался. Только увидев старшего ученика, Одинец понял, почему Тинхис волновался за ведро, а остальные старались убрать все получше: с этим темноволосым суровым на вид Брантом наверняка шутить следовало осторожно. Или лучше было вообще не шутить. Одинец случайно сошелся с ним взглядом и едва поборол в себе желание немедля вскочить из-за стола и начать что-то делать. Глаза у старшего ученика были пронзительно серые, яркие как по стальному серое небо весной при перемене погоды, да и смотрел он не понять как – не то жестко, не то весело, не то словно волк перед прыжком, лучше сравнения Одинец не выдумал. Зато сразу понял, что именно с таким, как Брант, ему хотелось бы подружиться… Если тот, конечно, пожелает… Да и неясно было пока, кого здесь вообще в друзья ждать…
Хоть Одинец еще не вполне пришел в себя и спать тянуло неустанно, настроение его заметно улучшилось при появлении на столе упитанного чугунка с кашей. Каша была странная на вкус, несколько пригоревшая, но там явно были грибы и какие-то незнакомые Одинцу травы, что все-таки делало ее вполне съедобной. Едва он успел за всеми зачерпнуть вторую ложку, как чугунок тут же исчез: Тинхис, сидевший напротив Одинца, перехватил его взгляд вослед удалявшемуся чугунку и подмигнул:
-Много съешь – отяжелеешь, бороться станет не с руки, - Одинец в который раз подивился, какой у Тинхиса был низкий, почти рокочущий голос, одновременно мягкий и теплый, отчего тот против воли напоминал Одинцу добродушного белобрысого медведя… Если такие вообще водились…
-А здорово вчера получилось! – выпалил тот самый, похожий на щетку, паренек. – Небось, струсили?!
-Да не то, чтобы очень, - соврал Одинец, - зато вымокли до нитки…
-Ну, грозу мы не заказывали, - подмигнул ему рыжий. – Но как все-таки к месту пришлась, а? – он оглушительно ляпнул по столу широченной ладонью. – Кстати говоря, светильником ты кидаться мастак – вон, ровнехонько в Бранта заехал…
На этих словах Одинцу захотелось залезть под стол.
-А вот этого ты мог бы не уточнять, - мягко парировал старший. Странный у него был голос – вроде говорил мягко, но как-то не по себе делалось. Одинец, не поднимая глаз, принялся внимательно изучать шершавую, посыпанную хвоей столешницу. Только ссоры со старшим учеником ему не хватало…
-Уить-уить-уить! – вдруг раздалось над ухом, Одинец подпрыгнул: это заверещал взъерошенный паренек, хитро приложив ладони ко рту, и тут же разразился тонким смехом, довольный своей шуткой.
Ему тут же одиноким волком отозвался Айт, с другой стороны высокопарно зацокал Садор.
-Ух! У-у-ух!.. – басовитой совой заухал здоровяк Тинхис.
Одинец с восторгом наблюдал за ними. Теперь было ясно, отчего ночью всполошился лес…
Перед Одинцом возникла маленькая плошка с чаем. Вот это действительно было в радость. Одинец не знал, кто готовил кашу, но за чай повара можно было похвалить: травы подбирал он умело и собирал, по всему видать, вовремя. Одинец, наконец, заметил, что между шумящими кронами сосен светит солнце, а прямо на глазах у сидящих по столу важно шествует толстый лиловый жук.
Кстати, жука заметил не только он.
-Цып-цып-цып, мой маленький…иди к папочке..., - ворковал смуглый, (и где только за зиму успел загореть?), все-таки пронырливый с виду Садор. Садор вызывал у Одинца смешанные чувства: с одной стороны, с ним явно можно было ждать приключений, а с другой… уж слишком хитрый был у него взгляд…А, может, кареглазые всегда кажутся хитрей?
Похоже, жук полагал так же. Он остановился, задумчиво поводил усиками, размышляя, стоит ли двигаться дальше.
-Ну иди же, иди, хороший мой, - уговаривал Садор, незаметно подводя ладонь к незадачливому гостю. Все забыли про чай и заворожено следили за обоими. Даже Мастер отвлекся от разговора с рыжим братом старшего ученика, и, посмеиваясь в усы, наблюдал. Он тоже не знал, зачем Садору жук.
Тут жук почуял неладное. Садор с молниеносной скоростью выбросил ладонь, пытаясь настигнуть уже улетающую жертву. От неожиданности Эдриа ахнула, подскочила, и выплеснула весь оставшийся чай на колени рядом сидящему Одинцу. Старший отвесил Садору звонкий подзатыльник, правда, особого стыда на физиономии того не отразилось.
-Спасибо, Эдриа..., - процедил сквозь общий хохот Одинец. Теперь он окончательно проснулся. Эдриа залилась краской и что-то пробормотала.
-Нет! – взвыл Одинец, - не надо меня вытирать!!!
За столом стало еще веселее. Рыжий Роут явно оценил ее рвение, за что был тут же награжден затрещиной от сидящего рядом Мастера. Ушам Одинца сразу стало горячо, и он порадовался, что не расслышал слов рыжего.
-А теперь вот что, - голос Мастера на всех здесь, по-видимому, действовал одинаково: все смолкли как по команде, а прибылые, наконец, перестали мучительно краснеть, уловив, что речь пойдет о важном.
-Гвэйн и Эдриа, вы оба хотели попасть сюда, но вы также должны твердо представлять себе, для чего вы здесь.
Одинец с Эдрией переглянулись, услышав новое имя.
-Ваш враг – не просто враг. Вам придется драться не с обычным противником.
Вокруг стало совсем тихо, теперь говорили только сосны и он.
-Для того, чтобы одержать победу, вы должны стать совершенными воинами - такими, которых любой монарх захочет иметь в своей свите, которых будут бояться, и о которых станут травить байки в кабаках… Но я вас учу не для этого. Ваше дело – помогать и защищать.
На этих словах Мастер невесело усмехнулся.
-Только для этого зачастую требуется много больше уменья и сил. Поэтому каждый день и каждый час старайтесь научиться тому, чего не умели вчера.
Мастер обвел взглядом притихших учеников и снова обратился к прибылым.
-Пока вы здесь, в Усть-Куте, вам будет легче – у вас будут учителя. Не только я – все, кто сейчас рядом с вами – ваши наставники.
Одинец покосился на Садора.
-Вас становится больше, - продолжал Мастер, - и с этого года прибылых я буду поручать ведовым. Ведовым назовется один из старших учеников, который всегда будет рядом с младшим, до тех пор, пока не сам не пройдет испытания и не оставит Усть-Кут.
Мастер едва заметно улыбнулся новичкам.
-Я уверен, что с ведовыми вам будет легче начать этот новый для вас путь. Ведовой станет вашей семьей, вашим лучшим другом, вашим старшим братом, и приложит все усилия, чтобы научить вас всему, что знает сам…
Здесь Мастер вздохнул и закончил:
-А теперь Садор выпустит жука из кармана, очень быстро уберет со стола и присоединится к нам на площадке, то есть на «погосте»... Ты, Брант, так площадку прозвал?..
Площадка за избами была небольшой, едва ли в половину полета стрелы, скрытая со всех сторон теми же богатырскими тянущимися вверх соснами и разлапистыми елями. Над елями впереди сплошной стеной нависала молчаливая гора, переходила в другую… Великаньим строем они расходились вправо и влево, куда хватало глаз доглядеться за вершины елей, и заслоняли полнеба. Хоть вокруг площадки все было зелено, на ней самой травы вовсе не было, лишь земля, где бурая, где истоптанная усердными ногами в легкую серую пыль, в некоторых местах прикрытая сухими проплешинами выцветшей соломы. Здесь было несколько приподнятых над землей гладких бревен, таких блестящих посередке, будто их долго полировали. В дальнем правом углу этой странной поляны Одинец разглядел прибитые к деревьям несколько плоских щитов с червленой сердцевиной. В левой стороне выпирали из земли рядком низенькие пузатые чурбаки, постепенно превращаясь в столбцы. Те становились выше и тоще, и в конце завершались несколькими, в рост Одинца, или даже чуть повыше, прочными на вид балясинами, на которых стоймя уместиться мог разве журавль. Где-то на дальнем конце, под деревьями, виднелись какие-то сооружения из столбов и перекладин, с развешанными между ними воровинами.
Ученье начиналось незатейливо, Одинец даже разочаровался: подумаешь, какое же это ученье, босыми ногами махать да приседать… Но удивлялся он недолго. Вскорости все – взмахи, растяжки, прыжки, скольжение - пошло быстрей, так быстро, что Одинец почти уверился: сейчас взлетит. В тот момент, когда он уже безнадежно отстал от остальных, все внезапно остановились и замерли, кто как стоял. Поначалу Одинец обрадовался передышке, вольготно раскинулся в своей стойке – ни дать, ни взять тонконогий бачан на кочкарнике солнцу радуется, но затем разведенные руки начали неметь и тянуть к земле с такой силой, будто на каждой лежало по увесистому бревну. Он мужественно старался держать эти бревна сколько мог, по рукам от плеч к локтям постепенно начала разливаться боль. Одинец стиснул зубы. Струйка пота защекотала шею. «Это что ж за придумка такая?! Я же воином, а не деревом стать должен!» - возопил к небу Одинец и осторожно скосил глаза на Эдрию, пыхтевшую слева. Посмотрев, как она покраснела от натуги и, пошатываясь на одной ноге, пытается сдуть с мокрого носа невесть откуда возникшую муху, Одинец слегка приободрился и, собрав последние силы, твердо решил держаться до конца. В следующий момент силы кончились, он с досадой опустил нестерпимо горящие руки, утешившись тем, что Эдриа опустила их на мгновение раньше. Предательски подлые мышцы болеть немедленно перестали. Мгновение Одинец наслаждался блаженным покоем, а после забыл и про это, пораженный тем, что все без исключения, даже худышка со щеткой на голове, как ни в чем не бывало продолжают изображать статуи. Особенно впечатлял рыжеволосый брат старшего ученика, который непонятно почему стоял вниз головой. Одинец с ужасом понял, что в жизни не сможет повторить подобного. Откуда-то слева донесся жалобный вздох: Эдриа думала о том же. К рыжему подошел Мастер и вместо похвалы заметил сухо:
-Ну что ж, отличиться отличился, а на одной так выдюжишь?
Вместо ответа рыжий убрал руку с земли и остался стоять на одной, правда, кряхтя и слегка покачиваясь. У прибылых глаза полезли из орбит. Но тут Мастер одним пальцем осторожно его коснулся, и тот, не удержавшись, рухнул-таки на землю, отдуваясь как взмыленный конь.
-Если понравилось, можешь так каждое утро стоять, - Мастер окинул рыжего осуждающим взглядом. – Прибылых покорил, только самому вряд ли на пользу пойдет.
Так замирали еще трижды, но Одинец теперь был умней, и ко всякому хлопку навострился становиться поудобней. Потом заданье поменялось, Одинец с восторгом понял, что начинается, наконец, настоящее дело. Правда, хитрым приемом бросить на землю коренастого Айта ему так и не удалось, это Айт бросал его раз двадцать, а то и больше, и почему-то со скучающим видом. Зато Эдрию свалил сразу, как только поменялись напарниками, и как уходить от удара, если бьют справа в лицо, сразу ухватил, за что заслужил даже похвалу Мастера. Эта часть учения понравилась Одинцу гораздо больше, только потом темп снова возрос, и, как не старался, достать верткого, возникавшего отовсюду Садора он уже не смог. Тому, похоже, все было нипочем, и когда Одинец, мокрый насквозь, вконец перестал понимать, куда нужно бить и нужно ли бить вообще, задание поменялось снова. Двух старшим Мастер приказал сражаться деревянными мечами, стоя на бревне. Это задание было бы легким, если бы каждый не держал на плече палку, а на палке не висели бы два ведра, полные воды. Одинец открыл было рот в надежде поглазеть на такой поединок, но тут его самого с Тинхисом загнали на второе бревно, к счастью, без ведер, только с мечами. Одинец опрометчиво засомневался, сможет ли удержаться увалень Тинхис на отполированной едва не до блеска балясине, и выдержит ли вообще она его. Устав карабкаться на бревно в сотый раз, Одинец понял, как жестоко ошибся, и засомневался, стоит ли карабкаться туда вновь: Тинхис стоял на бревне так же спокойно, как стоял бы внизу, и улыбался с неизменным добродушием. С соседнего бревна послышался яростный вопль: похоже, Эдрии удалось спихнуть «щетку» вниз. Тот, раздосадованный и злой, чудилось, взъерошился, еще больше.
-Эй, ты-то что здесь забыла?! - закричал он, держась за ушибленное колено.
-Не твое дело, - отрезала Эдриа, красная как маков цвет, скрестив руки и подняв подбородок, чтобы казаться еще выше с высоты бревна.
-Здесь девкам не место! Уходи откуда пришла!
-Не уйду. Сам уходи!
-Смотри, еще наплачешься – некому будет сопли утирать!
-Эй ты, - вмешался, подходя, Одинец, - свои подбери!
«Щетка» насмешливо сморщил веснушчатый нос:
-Ой… Подружку испугали… А может, невесту?
-Од…, Гвэйн, не слушай…, - Эдриа соскочила с бревна, но слишком поздно: оба уже катались по земле, так, что пыль стояла столбом. Эдриа металась вокруг них, пытаясь по очереди схватить то Одинца, то его противника, который, как запоздало заметил Одинец, только с виду представлялся ему болезненным худышкой. В момент, когда Ойкэ оказался наверху, Одинец вдруг понял, что из захвата ему не выбраться, и что было сил изогнувшись, укусил «щетку» за руку пониже локтя. Тот дико взвыл и немедля съездил Одинцу по уху. В следующий миг сверху на них низвергся поток холодной воды. Ее было столько, что оба захлебнулись и немедленно раскатились в стороны, отфыркиваясь и тщетно пытаясь отряхнуться. И прямо над головой прогрохотал голос Мастера:
-Встаньте оба!
Одинец поднялся на ноги следом за своим обидчиком. Оба держались: Одинец - за ухо, «щетка» - за прокушенную руку. Донельзя смущенная Эдриа немедленно возникла рядом.
-Не успел придти, уже драки устраиваешь?!
Одинец сердито засопел, но ничего не ответил. Вокруг него и «щетки» быстро собирались лужи стекавшей воды. За спинами зачинщиков оба старших, гремя пустыми ведрами, пожали друг другу руки.
-Ойкэ, а ты за это время ничему не научился? Ты забыл, что я тебе говорил? Повторить?
-Нет, - «Щетка», то есть Ойкэ, поспешно замотал головой. Мастер прищурился.
-Пожмите-ка теперь руки друг другу.
Одинец гневно вскинул на него глаза.
-Или отправляйтесь обратно. Решайте. Быстро.
Они медленно протянули друг другу руки, глядя исподлобья, едва дотронувшись, отдернули вновь.
-Свободны, - Мастер повернулся было, чтобы уйти. – Ах да! Забыл сказать, - и он указал рукой на старших. – Гвэйн, Эдриа, это ваши ведовые.
Такого знакомства прибылые явно не ждали.
***
Учение закончилось. Одинец остался стоять, выжимая рубашку.
-Гвэйн!
Одинец не сразу понял, что Эдриа зовет его. Новое имя – как новый наряд: то там топорщит, то тут жмет… Зачем же его Мастер все-таки переименовал?
- Гвэйн, - Эдриа неуверенно замялась.
-Чего тебе?
Гвэйн понял, что рубашку не отжать, и попросту стянул ее с себя. Эдриа немедленно залилась краской и, отвернувшись, пролепетала:
-Может, тебе рубашку дать? У меня есть про запас…
-Ага, буркнул Гвэйн, - и портки. С цветочками.
Еще хорошо, что с собой Эрика положила ему на смену другую рубаху и штаны, а не то - так и ходи мокрый, всем на потеху.
-Дай тогда рубашку, я постираю, - Эдриа стояла совсем уничтоженная, и Гвэйну стало немного стыдно.
-Ладно, постирай, - Гвэйн протянул ей измаранную рубашку, и, подумав, добавил:
-Спасибо.
-Тебе спасибо, - неловко прошептала Эдриа.
Тут рядом появился старший ученик, уже избавившийся от ведер, и протянул руку:
-Ну что ж, прибылый, давай знакомиться… Брант, твой ведовой.
Гвэйн кивнул, пожимая большую и очень твердую ладонь:
-Очень приятно. Ответь мне на два вопроса. По каким дням тут учения и когда, наконец, наступит время обедать?
Ведовой неодобрительно взглянул на него сверху вниз и очень вежливо объяснил:
-Учение здесь всегда. А обед – его ты еще не заслужил.
Такого ответа Гвэйн явно не ожидал.
-Брант! – позвали из дома. - Тебя Тинхис зовет!
-Скажи, я сейчас.
-Он сказал, что если ты скажешь «я сейчас», ответить, что завтра тоже кашеварить будешь, и вообще что он ждет тебя уже битый час.
-Ладно, - махнул рукой старший, несколько зловеще добавил Гвэйну:
-С тобой позже поговорим.
И немедленно поспешил прочь. Эдриа в надежде оглянулась – ее ведового пока видно не было. Гвэйн успел переодеться, а она - постирать злополучную рубашку, когда в дверях спальной избы появился рыжий силач.
-Эдриа! Так ведь тебя зовут?
-А… Вот и твой.., - шепнул Гвэйн. – Мне уйти?
-Скажешь тоже…, - проворчала она, глядя широко распахнутыми глазами на вошедшего. Да, если Тинхис не соврал, и рыжий приходился Бранту младшим братом, то этот младший от старшего не далеко ушел.
-Будем знакомы. Напомню на всякий случай: я – Роут, - сказал он и широко улыбнулся, протянув руку сначала Эдрии, потом Гвэйну. – Добро пожаловать в наше Лесное Становище.
Глядя куда-то ему в пояс, Эдриа решительно спросила:
-А учение здесь каждый день?
-Учение? – переспросил Роут. Гвэйн мысленно уже знал, каков будет ответ.
-Вот дела!- Роут развел руками, показавшимися им огромными, как мельничные крылья. -Первый день в Усть-Куте – и уже из кожи вон. Расслабьтесь, - он отмахнулся от прибылых как от пискливых птенцов. - Успеете еще, давайте лучше посмотрим, что у нас сегодня на обед …
Мягко сдвинул обоих с пути и настежь распахнул дверь трапезной.
-Входите! - широкий приглашающий жест был достоин самого короля Дэкена.
-А…Брант не узнает? – осторожно поинтересовался Гвэйн.
-Ни в жизнь! – отозвался Роут, снимая крышку с ближайшего чугуна, и Гвэйн понял, что уж Эдрии-то действительно повезло.
Обед, оказывается, тоже ждать себя не заставил, и проходил под знакомым навесом из еловых ветвей. Трапезная, как объяснил Роут, здесь предназначалась для готовки, да разве что в ливень или холодами ученики собирались там.
Прежний Одинец – или новоиспеченный Гвэйн – безразлично водил ложкой по каше. Каша была та же, что и поутру, только пригореть успела еще больше. Есть ее не хотелось: он совсем недавно в трапезной набил себе желудок, пользуясь приглашением Роута, который, кстати, с не меньшим энтузиазмом отправлял в рот ложку за ложкой. Ну да, этому богатырю сколько не клади, все мало… Зато предельно честная Эдриа, которая и близко не притронулась в трапезной к будущему обеду, теперь быстро уминала подстывшее и пригорелое месиво. Кашей это Гвэйн называть уже не решался. Рыбу и хлеб он уже давно съел, разваренную крупу желудок вмещать отказывался.
-Что кочевряжишься? – толкнул его под бок Айт и отправил очередную ложку в рот. – Другого не будет, здесь тебе не постоялый двор.
-Я сыт, - буркнул в ответ Гвэйн и перевел взгляд на Роута, который только что взял себе добавку. Мастер встал и хлопнул по столу ладонями как раз тогда, когда тот отправил в рот первую ложку.
-Теперь – быстро спать, - скомандовал Мастер. – Всю ночь с ума сходили, а завтра кэлегот ждет... Останутся убирать Брант, Гвэйн… и Роут, раз уж он еще не доел.
Роут подавился, замотал головой, но возразить ничего не сумел: вязкий прогорклый комок застрял в горле.
-Да я же вчера весь день мыл! – запоздало возмутился он, когда за столом остались лишь они втроем.
-Вот и сегодня поделишься с нами вчерашним опытом, - Брант бросил ему полотенце, составил в стопку миски и отправил в трапезную за кипятком.
Роут сбежал, как только были перемыты миски, и до того, как пришло время отскабливать с главного котла твердую жженую корку толщиной с мизинец. Гвэйн заикнулся было, что пусть тот, кто так готовил, чугун и скоблит, и тут же получил подзатыльник от Бранта. Только тогда, разглядев размазанный по штанине ведового гриб, Гвэйн сообразил, что готовил именно Брант…
С котлом Гвэйн провозился долго, и сам стал не чище: гарь теперь разводами красовалась на новой, выходной, кстати, рубахе, на щеках и руках.
-Та-ак, - протянул ведовой, критически осматривая поле сражения с котлом. – Значит, посуду мыть тебя тоже учить надо?..
Когда так говорила Эрика, она потом заканчивала все сама… Гвэйн исполнился надежды.
-Домоешь после сна, - заключил ведовой. - Теперь - марш спать!
-Не пойду! – взвинтился Гвэйн. – Что я, маленький?
-Да, - коротко ответил Брант и вытолкнул его из трапезной. – На вечер работы невпроворот.
Под надзором Бранта Гвэйн тоскливо поплелся к общинной избе, откуда доносился чей-то громоподобный храп, уже в сенях припомнил слова Мастера и призадумался:
-Брант… А этот… Кэллегот… опасный зверь, да?
Брант вроде как закашлялся, потом серьезно кивнул:
-Еще какой! Завтра сам узнаешь... Давай, давай. Ложись и спи.
Слева, отделенный от входа перегородкой, на которой висели плащи, стоял боком к стене новый на вид, довольно длинный, но узкий и совсем твердый топчан. Под него Гвэйн забросил впопыхах котомку, переодеваясь после памятного «ученья» в сухое, лыжи и лук. Завидев лыжи, Айт, некстати очутившийся рядом, заметил, что по лесу летом в них несподручно будет. Лучше, мол, вплавь, по реке. И зачем только их ему Келсий всунул?!
Присев на жесткое, кажется, из долгунца покрывало, Гвэйн от нечего делать принялся разглядывать сонную избу. Справа от входа изголовьем к стене стояли три топчана. На ближнем, широком и длинном, что под окном, покоился Роут, вольготно развалившись по постели и занимая собой все свободное пространство. Солнце стояло в зените, и топчан под окном почивал в полной прохладе. За ним следовал высокий топчан поуже, но такой же длинный, он был пока пуст, третий от входа занимал, кажется Айт – из-под грубого зеленого покрывала виднелся знакомый «ежик» и доносился тот самый зверский храп. Четвертый по счету лежак расположился напротив печи, приткнувшись к стене боком – на нем, свернувшись калачиком, посвистывал «щетка». За «щеткой», с северным окном в изголовьях стояли еще два топчана, последний – в самом углу, почти незаметный из-за печки, - это были владения Садора, извернувшегося там в какой-то замысловатой позе и Тинхиса, высившегося на своем ложе как мелодично похрапывавший холм. Впрочем, тут первенство было, несомненно за Айтом. И как только остальные могли спать?
Вспомнив про Эдрию, Гвэйн заозирался вокруг, и ведовой, уловив его беспокойство, молча указал куда-то в левый угол за печь. На цыпочках заглянув туда, Гвэйн обнаружил только выпроставшуюся из-под покрывала рыжую косу – Эдриа умудрилась завертеться в него с ног до головы и теперь напоминала огромную улитку. Гвэйн осторожно, чтобы не потревожить Садора и Тинхиса, которого, впрочем, потревожить, наверное, было довольно трудно, выбрался из-за печи и вернулся на свой топчан. Понуро проследил, как Брант укладывается на топчане напротив, и жалобно протянул:
-Так я спать не хочу…
-Тогда не мешай спать другим, - проворчал Айт со своего топчана. Гвэйн лег, вздохнул…подушка оказалась совсем никудышной – маленькой, плоской и твердой, он долго и безнадежно ее вертел, перекладывая и так, и эдак, умащивался поудобнее и незаметно для себя самого уснул.
-Гвэйн… Ты спишь? – кажется, всего через мгновение шепот Эдрии прервал его сон.
-Нет, - наконец пробормотал он.
-Я тоже…, - чистосердечно призналась Эдриа. Гвэйн фыркнул и вновь попытался уснуть.
-Гвэйн…
Уймется она хоть когда-нибудь?
-Гвэйн…, - голос Эдрии странно задрожал. - Там…под кроватью Бранта… Там кто-то есть…
-Глупости, - буркнул Гвэйн, но все же прислушался. Действительно, из-под сапог Бранта вскоре послышался глухой шум, поскребывание и негромкое сопение. Гвэйн еще не забыл зыбочника, и сердце против воли подскочило куда-то к горлу, заплутав в нем и забившись как птица в силке. Он потянулся бы к ножу, но для этого надо было сперва добраться до заплечного мешка, засунутого глубоко под топчан. Копошение под топчаном ведового не прекращалось, вдобавок слух различил, как там, в темноте, заработали чьи-то, похоже, мелкие, но довольно острые зубы.
-Брант…, - решившись, наконец, позвал он тогда полушепотом. – Брант…У тебя под кроватью кто-то есть! Да проснись же!
-М-м…, - Ведовой, в противовес ожиданиям, не вскочил, не потянулся к ножу, даже прислушиваться не стал. Вместо этого молча, не размыкая глаз, запустил руку под лежак и вытащил на свет брыкающегося пушистого зверька с длинным толстым хвостом и чуть вытянутыми ушами. На кончиках ушей смешно трепыхались крохотные кисточки.
-Пусс-ти! Пусс-ти! – верещал зверек. Не то и впрямь говорить умел, не то просто звук был схож…
-Пустить-то я тебя пущу,- миролюбиво, и оттого, почудилось, несколько зловеще проговорил Брант, - Но учти, Титэ, на сметану можешь больше не рассчитывать…
В ответ зверек сложил лапки так скромно и жалостливо, что Гвэйн только глаза вытаращил. Сомнений в том, что зверек отлично понимает Бранта, не осталось. Из-за печки высунулась Эдриа – у нее было такое лицо, какое, наверное, обычно бывает у девчонок, когда они видят что-то маленькое, пушистое и необычайно милое на их взгляд.
- Так что оставь в покое сапог…, - закончил Брант и разжал пальцы. Титэ приземлился на все четыре лапы, улегся, свернувшись клубком, на чью-то рубашку, забытую не особенно заботливым хозяином на полу, и лишь изредка приподнимал ушки, настороженно поглядывая на Бранта.
-Давно бы так, - протянул тот и тут же заснул. Если бы после кто-нибудь ему об этом напомнил, он очень бы удивился.
Гвэйн прикрыл глаза, улыбнулся про себя новому знакомому, подосадовал на пугливое сердце и почти сразу же провалился в крепкий как остуженный кисель сон.
…Этот треклятый котел отдраивался по крупице. Гвэйн очень боялся опоздать на учение и, последними словами честя про себя ведового, старался изо всех сил. Песок и размокшая жижа летели во все стороны, новая рубаха давно перестала быть новой и стала куда хуже той, которая сушилась перед входом в дом, но Гвэйна это уже не заботило.
В результате он все-таки опоздал. На площадке позади изб все уже выстроились за Мастером врассыпную, старшие – братья и Тинхис - позади младших, с настоящими мечами, остальные - с палками, Брант позади всех. Возле поленницы стояла кадка, из которой торчали еще две дюжины таких же. Гвэйн выхватил первую попавшуюся и пристроился за спиной ведового, из-за всех сил надеясь, что Мастер опоздания не заметил. Зато опоздание заметил ведовой, обернулся и укоризненно покачал головой. Гвэйна обожгли обида и стыд: ведь сам же поручил мыть эту гадость, будто девке какой! Но тут, повинуясь невидимой команде или единому вдоху, все сдвинулись с места. Гвэйн тут же забыл о своих переживаниях, изо всех сил стремясь исхитриться, в точности повторить все шаги и взмахи, даже дыша в такт.. Ведовой, не долго думая, пристроился сзади. Гвэйн стиснул зубы, но скоро забыл и о нем.
Больше всего это напоминало танец. Очень странный – не то медленный, не то заводной, наполненный скрытым могучим смыслом, который Гвэйн пока что уловить не мог. Танец завораживал, придавал если не радости, то сил и даже ощущения собственной мощи. Гвэйн никогда не танцевал прежде и считал деревенские пляски занятием пустым, но этот - особый танец ему положительно нравился. В нем каждый кусочек тела постепенно оживал, и ликовало сердце.
Темп рос, и на мысли постепенно оставалось все меньше и меньше времени. Наконец Гвэйн перестал думать вообще, живя одним жестом и одним дыханием с Мастером и остальными. Тогда на какой-то миг помстилось, что тело движется само, легко и стремительно, почти летит. Это был замечательный танец. Гвэйн настолько погрузился в него, что не ощутил, как замедлилась скорость, как остановились прочие. Остановился сам, когда обнаружил, что все на него смотрят. Огорченно вздохнул: больно быстро все кончилось.
-Молодец, не отстал, даже дыхание не утратил, - усмехнулся Мастер. Остальные рассматривали его кто с завистью, кто с восторгом. Разумеется, Гвэйн не мог видеть взгляда, которым обменялись Брант за его спиной и Мастер, зато успел разглядеть промелькнувшее в глазах учителя удивление и еще что-то, похожее на гордость. И это было лучшей похвалой.
Мастер сделал знак рукой, старшие отложили мечи и взялись за деревянные. Он отозвал Айта, остальные с завистью поглядели ему вслед: стоять против Мастера было лучшей наукой и большей честью. Гвэйн возликовал и взмахнул в воздухе своей палкой, присматривая себе напарника.
-Ну, что стал? - раздался из-за спины голос ведового. – Разворачивайся, и начнем.
Гвэйн сглотнул, оборачиваясь, стал поустойчивее. Он предпочел бы Садора, или Тинхиса, или даже «щетку»… Интересно, ему всю оставшуюся жизнь стоять против этого или только сегодня?..
-Нападай.
Гвэйн медлил. Пострадавшее ухо еще давало о себе знать, получать новые тумаки не хотелось.
-Чего ждешь? Вперед!
Гвэйн вздохнул, замахнулся посильней. Ему показалось, что ведовой даже меча не поднял. Палка вырвалась из ладоней и откатилась в сторону.
-Быстро бьешь, это хорошо, - оценил ведовой. – Повтори.
Гвэйн послушался, но палку сегодня он явно выбрал не ту. Еще дважды она своенравно выпрыгивала из рук, и он, сколько не бился, ничего не мог с этим поделать. В четвертый раз ему показалось, что вместе с палкой на землю полетит и рука.
-Эй, ну поосторожнее, я же тебе не отбивная! - взвыл где-то неподалеку Садор, стоявший против Роута, и Гвэйн мысленно с ним согласился.
-Все никак не поймешь? – нетерпеливо спросил ведовой. – Если бы я увел его резче, то вывихнул бы тебе руку. Ты неправильно держишь меч.
-Да? – Гвэйн раздосадовано уставился на злополучную палку. – Ну и как правильно?
Краем глаза он заметил, что остальные уже давно фехтуют.
-Смотри, - Брант переложил меч в левую руку и показал ученику. – Вот так ты левой своей должен держать, ясно?
Ясно-то было, но палка, то есть «меч», снова полетела из руки.
-Что ты вцепился в него, словно тонешь? – ведовой бросил ему сбежавшую палку. – Меч держи легче, не так пальцы сжимай.
Все повторилось с начала. Мимо них на средней скорости прогарцевал Роут - за ним с криком неслась Эдриа, что было сил размахивая своей палкой…Точно помелом козу из огорода гнала… Толстая медная коса мелькнула вслед.
-Не глазей по сторонам!
Ведовой явно вознамерился его замучить. Когда же они займутся настоящим делом?!
-Будем работать, пока не поймешь…
Тогда Гвэйн понял, что сегодня фехтовать он не начнет вообще.
Прошло немало времени, и Гвейн почувствовал скорое приближение сумерек. Остальные, усталые и довольные, шатались по площадке, делая вид, что продолжают сражаться, старались отдышаться и лениво помахивали своим «оружием», а Гвэйн все еще учился держать «меч». Теперь он его почти ненавидел.
-Брант, - позвал Мастер, отпустив измотанного и гордого Айта. Ведовой огорченно развел руками:
-Ну что, теперь уж сам давай, - и помчался в дальний конец площадки.
В первый миг Гвэйн не поверил своему счастью. Неужто наконец удастся посражаться хоть с кем-нибудь?! Едва он это подумал, задание поменялось снова. Неимоверно долго они занимались всякими глупостями: пытались поймать на лету свои палки, подцепить их босыми ногами с земли, или вовсе удержать на пальце. Единственная польза от этого кроме новых синяков была в том, что он проголодался хуже зверя лесного. Настолько, что теперь готов был съесть даже кашу, пережаренную в третий раз ведовым. Но ее пока никто не предлагал.
Обернувшись в сторону того однажды, Гвэйн едва не остолбенел: на дальнем конце площадки Брант с Мастером работали ровно, без устали, молниеносно принимая, отражая, нанося удары и уходя от них. Оба противника двигались с невероятной скоростью: не то что удары, руки не всегда было можно рассмотреть. При этом казалось, что оба просто играют, так легко, что казалось: даже он, прибылый, осилит не медля такое повторить. Подобного Гвэйн никогда не встречал, он даже не подозревал, что можно сражаться так. Стремительно, красиво, легко…
-Ух ты, - ошеломленно протянул он и едва успел отскочить в сторону – палка Эдрии тоже обладала скверным характером.
К вящей тоске Гвэйна, Мастер Бранта все-таки отпустил, и тот без колебаний направился к своей прежней жертве.
-Давай повторим, - довольный недавним боем, кивнул ведовой.
И опять ненавистная палка не желала оставаться в руке. Теперь Гвэйн ненавидел не только ее. Взмокнув и обозлившись, он даже начал подозревать, что ведовой нарочно измывается над ним - не то силу, не то власть кажет. Когда Мастер крикнул, что ученье завершено, Гвэйн решительно прошагал мимо ведового к наставнику и попросил того найти, что же он, Гвэйн, делает не так. Брант дернул плечами, но смолчал, и не ушел с площадки, пока Мастер не закончил объяснять. И неужто ужинать не хотелось?
-Ну ты даешь, парень, - уже в избе, плюхаясь на пустой пока топчан брата, рыжий Роут восхищенно хлопнул себя по бедру. - Будет из тебя толк, это я говорю!
Польщенный, Гвэйн нарочно напустил на себя безразличный вид.
-А забавно сегодня плясали! Мне понравилось!
Роут ошеломленно переглянулся с Айтом, расстилавшим неподалеку свой топчан. Тот замер, так и не сев.
-Так ты так ты думал, это мы танец танцуем?
-А что, - упрямо не сдавался Гвэйн, - ведь похоже!
Ошеломленное молчание кончилось, изба грохнула согласным хохотом, и Гвэйн понял, что ляпнул-таки что-то не то. Мгновенно лицо и уши начали пылать, он исподлобья следил за всеми, не зная, то ли смеяться, то ли сбежать, потому что подраться со всеми явно было нельзя.
Смеялись все. Особенно старался веснушчатый «щетка», тот едва не катался по своему топчану, для пущего вида схватившись за живот. Не смеялся разве что Тинхис да Эдриа, но ее из-за печки не было видно.
-Ладно, - Роут оборвал общее веселье, вытер глаза и ободряюще кивнул красному и нахохлившемуся Гвэйну.
-Не обижайся, парень, ты просто не понял. Этот танец с первого раза не у всякого выходит. Я вот полтора года бился, и то Мастер хвалил. А Тину и все три пришлось…
-Да уж, - пробасил здоровяк, качая сокрушенно белой головой.
-Даже у брата не с первого раза пошло, сам говорил…
Каждое новое слово Роута словно на крыльях возносило Гвэйна все выше и выше… Даже если его ведовой ...
-Только у него вот сразу получилось, - и Роут мотнул рыжей головой в сторону «щетки». Тот горделиво выпятил грудь. Сиянье вокруг Гвэйна тотчас померкло. – Правда, потом разве через год повторил, - хитро подмигнул Роут. – Такой вот хитрый танец.
-Да и не танец это вовсе, - откликнулся басовитым эхом Тинхис со своего топчана. – А если и танец, то пореже тебе бы его танцевать. Когда не на ученье, а в живе.
-Это почему? – встрепенулся Гвэйн.
-А потому, - Тинхис взбил то плоское и твердое, что называлось его подушкой, и за него ответил Роут.
-Потому что это не танец, а бой, понимаешь? Все то, что понадобится нам в поединке с врагом, один на один, и, может, насмерть. Все выпады, приемы, движения и шаги. Все, чему учит нас Мастер. Только медленно, понял?
Гвэйн кивнул. Угу, если это медленно, то что тогда быстро? Роут улыбнулся восхищенно.
-Поэтому, не зная, с ходу, этот танец, как ты говоришь, сделать нельзя. Наверное, ты не думая, повторял за Мастером? Но это значит, что в роду у тебя все были воины, не иначе. Причем отличные!
Гвэйн снова кивнул, потом спохватился и замотал головой. Не знать, кто ты, стыдно, но врать – еще противнее. Все снова рассмеялись. Вдруг подал голос «щетка».
-Ага, ты еще скажи, что у него в роду все странниками были! Даже мамка с мечом бегала!
Роут поймал Гвэйна уже в прыжке, силой усадил на топчан и на всякий случай придержал за плечо.
-Ну, ну, значит, еще не все силы на ученье ушли, раз так сигаешь, - с хитрой миной проговорил он. - Вот скажу старшему брату, возьмется за тебя всерьез!
По ту сторону избы «щетка», багровый, как опущенный в кипяток рак, забился в дальний угол своего топчана, потирая затылок – рука у Тинхиса даже на вид была тяжелой.
-Тихо вы оба, нешто бычки бодливые? – по обыкновению миролюбиво протянул он, густо, словно намазывал мед на толстый ломоть хлеба.
-Нет, у них просто в роду все воины! – осклабился Садор из своего угла. Все снова загоготали.
-А ну спать давайте, - снова прогудел толстяк, зевая, и немедля завалился на свой топчан. – Так и ночь пройдет!
-А тебе бы вечно дрыхнуть, Тин! – шутливо ткнул его Садор голой пяткой и завалился следом. – Вот - вот так все самое интересное и прохрапишь!
-Ничего, - пробормотал Тинхис, явно уже засыпая, - и на мою долю достанет!
-Ну ладно, - Гвэйн сполз с топчана. – Пойду пройдусь перед сном. Посмотрю, что тут да как у вас…, - и, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью.
Он не заметил, как за спиной у него снова переглянулись. Из-за печки показалось встревоженное лицо Эдрии.
Славно было, что остальные, наконец, угомонились. Усть-Кут был безлюден и тих. Но это была странная тишина. Наверное, именно такая и должна быть в горах. Звучащая, прохладная и мудрая. Ветра здесь почти не было – все покрывали собой горы, чудилось, что прятали Усть-Кут на своей груди… Лес здешний был сдержан и даже строг, но всю торжественность испортила сипуха, что промахнула толстым пятном через сонный двор и дурашливо разболталась на весь лес, торопясь встретить ночь.
Это было странное чувство – сумерки, спустившиеся быстро, все никак не могли обратиться в нее до конца. Мнилось, что вечер вокруг - еще не настоящий, светлей и веселее обычного. Где-то вдалеке, на солнечном багряном западе, солнце только начало садиться, но за плотным массивом гор этого не было видно, и темнота сюда подходила быстрей.
Усть-Кут, как оказалось, состоял всего из нескольких строений, широко обнесенных прочной на вид деревянной оградой. Она было не высока, и через нее не трудно было, верно, пробраться внутрь, но Гвэйн знал, зачем она сделана – лесное зверье, которое в этих местах уж точно бегало в избытке, в доброе время уважало чужие владенья… А в неплодные и злые времена – так и частокол не схоронит.
Две главные избы стояли обручь: спальная, из которой он вышел, и общая или трапезная. Между ними был памятный с ночи проход с калиткой в конце. Обе избы входом были обращены на восток, забор огибал их со всех сторон, ревностно берег от подступавшего леса. К трапезной был пристроен обширный сарай. По левую руку за оградой был навес с кострищем, где все ели от цветеня до самого грудня.
Гвэйн спустился с крыльца и прошел между избами на площадку, где сегодня проходило «ученье». В спускавшихся сумерках она гораздо больше напоминала то страшное поле, по которому намедни ночью он шагал к ручью. Домик, в котором жил Мастер, располагался справа, был совсем небольшим, ничем не огорожен, и почему-то имел два крыльца. «Преторий», - указал Садор таинственно на второе крыльцо. Что это было за место, Гвэйн покуда спрашивать не спешил. Слева за деревьями должна была находиться баня, которой так гордился Роут: обе избы - основательные, высокие, сложенные из этих странных огромных бревен, были построены много лет назад, гораздо раньше, чем в Усть-Кут пришел Мастер, баню же ученики строили сами. Так же как и отдельный дом наставнику, когда обитателей в Усть-Куте прибавилось.
Ручей находился где-то за площадкой, едва не у самого подножия каменных стен. Выход на площадку был закрыт - все калитки вокруг изб здесь замыкались на ночь. Да и мало ли, может Мастер захочет из дому выйти, воздухом подышать… Гвэйн потянул носом воздух - он был чуть влажным и пряным. Многих трав и деревьев здесь Гвэйн не знал – запахи таили загадку, и безумно тянуло удрать в лес без задержки – даже не глядя на подступившую ночь. Уж в горах-то зыбочник ему не указ… Да и место здесь явно было особое – тихое и какое-то надежное, что ли…
Выйдя за ограду Усть-Кута, Гвэйн блаженно вздохнул. Он всегда любил лес, а этот лес был какой-то особый, более древний, более живой, что ли. Усть-Кут вскоре исчез за деревьями, Гвэйн вышел на небольшую поляну, - там росли совсем еще молоденькие, только вылезшие из шишек ели и странные, незнакомые ему прежде остролистые цветы, они не закрывались на ночь, не то лиловые, не то сизые, трудно было понять полустертые сумраком цвета. Впереди и по сторонам смутно улавливался скрытый лесом простор: на редкость свеж и чист был здешний воздух. Какой-то душистый, упругий, бодрящий…Да, новый дом определенно начинал ему нравиться…
-Гуляем на сон грядущий?
Неведомо откуда взявшийся ведовой бесцеремонно вырвал его из счастливых мыслей.
-Ага, - Гвэйн с опаской кивнул. – Хочу посмотреть, что тут да как…
-Посмотришь. Обязательно. Но не сейчас, - ведовой был предельно вежлив, но что-то подсказывало Гвэйну, что лечь пораньше Брант явно не смог, и, скорее всего, из-за самого Гвэйна. – Идем домой.
-Да нет, спасибо, - Гвэйн изо всех сил попытался изобразить хорошие манеры. – Я еще поброжу здесь с часок…
-Нет. Сейчас мы идем домой, - ведовой оставался вежлив и тверд.
-Хочешь, иди сам, а я хочу еще погулять, - попытался объяснить ему Гвэйн.
-Мало ли, что ты хочешь, - отрезал Брант. – Нельзя тебе в лес соваться!..
Гвэйн почувствовал себя оскорбленным.
-Думаешь, я заплутаю? Я что, леса не знаю что ли?!..
-Этого - нет, - безапелляционно оборвал его ведовой. – Назад бегом, марш!
-Ага, сейчас, побежал! – вскинулся Гвэйн и на всякий случай отступил на шаг. – Ты тут что, самый главный?!
-Нет, - ласково протянул тот. – Просто твой ведовой. Забыл?
-Забудешь тут.., - проворчал Гвэйн. – Ну что ты пристал, сказал же – погуляю и приду!
-Я сказал, марш домой! Никаких прогулок!
-Почему?!
-Нельзя!
-Почему нельзя?!
-Потому что я так сказал!
Продолжать спор не имело смысла. Теперь прогулка стала для Гвэйна делом чести. Он круто развернулся и гордо зашагал в лес.
...В следующий миг он почувствовал, что земля вылетает из-под ног…
-Пусти-и-и! – взвыл Гвэйн. Это было подло. Каким-то невероятным образом ведовой исхитрился его поймать и теперь нес над головой на вытянутых руках, так, что, сколько не брыкайся, достать его было нельзя, разве на изнанку выкрутиться.
-Пусти, не смей! Поставь меня обратно! – изо всех сил орал Гвэйн, но это было все равно, что кричать верстовому столбу. Деревья то и дело задевали его ветвями, он попытался ухватиться за них. Но тут ветви кончились, и Гвэйн с ужасом понял, что вот прямо сейчас его доставят в Усть-Кут самым унизительным образом, на глазах у всех… в первый же день…
-Пусти-и! – тоскливо взвыл он, пытаясь рассмотреть, куда его несут.
Ведовой обогнул Усть-Кут с тыльной стороны и скинул свою «ношу» в лопухи за нужником, так что, вскочив, Гвэйн с разгону влетел прямо в объятья выходившей оттуда Эдрии.
-Да он!.. Да он!.. Да я все равно…
Эдриа испуганно шарахнулась от разъяренного Гвэйна.
-Только попробуй, - шепнул ему ведовой, проходя мимо, и на прощание ободряюще потрепал по спине. Гвэйн едва не задохнулся от злости.
-Ты... Роута не видел? – с безнадежностью в голосе поинтересовалась Эдриа, едва пришла в себя от внезапности. Гвэйн помотал головой, рыкнул:
-Пошли!
Он яростно потянул ее за собой, сам толком еще не зная, куда. Остановились около общей избы, заозирались беспомощно, но тут его осенила идея: сбоку, к северной стороне крепилась утлая деревянная лесенка наверняка на чердак. Ее Гвэйн заприметил еще поутру. Чердаком, скорее всего, пользовались нечасто – вгляделись в темноту - там не было ничего, кроме нескольких охапок соломы да старого тюфяка. Уселись на солому: от тюфяка разило плесенью. Впрочем, главное – на чердаке не было Бранта. Пусть опять в лес бежит, раз ему дела другого нет, Гвэйн – вот он, тут как тут, но из лагеря, как Брант и желал, ни ногой.
Сидели молча некоторое время, обхватив одинаково колени, и уткнувшись в них подбородком, каждый сопел о своем. Так и заговорили внезапно, в один момент, с той неожиданностью, что сидевшая в глубине чердака тщедушная пташка встрепенулась и с неподдельным интересом уставилась на них.
-Нет! Ты представляешь?!
-Ты только подумай!
-Что он о себе возомнил!
-За кого он меня держит?!
-Я у одного Мастера учиться ехал…
-Уж лучше совсем без ведового, чем с таким… Босяк!..
-А вместо Мастера – этот… росомаха злобная…
-Балагур! Забавник!..
-Тоже мне, думный-суворый! На хромой козе не подскакать!..
-Ветер один в голове! Болтун!..
-Все ему работать, да работать!..
-Об одной только еде и думает!..
-Он везде! Будто и не спит вовсе…
-Ничему не учит, всюду от меня прячется…
-И все я делаю не так!...
-Что ж, если коса у меня, так и со счетов списать можно?!.
-Лучше б вовсе меня не замечал …
-Почему я за ним бегать должна?..
-Засыпал меня поручениями по уши!...
-Ни подсказки от него, ни задания!..
-Только я одно сделаю – он другое придумал, сырца его бери!
-Я его серьезно спрашиваю, а он хохочет…
-Едва не уморил перед ужином, так еще и недоволен остался…
-И отмахнулся, будто я шутку какую сказала!
-К Мастеру пойду, так ему все и выскажу!..
-Надоел – мочи нет!
-Мне бы лучше твоего ведового!
Последнюю фразу выдали хором и испуганно смолкли, только сейчас вспомнив, что сидят не по одиночке… Сидящая прежде неприметной небольшая пташка клацнула зубастой пастью: это именно ее давеча Мастер отпускал из клетки… Эдриа взглянула на зубастую птичку, часто заморгала и судорожно сглотнула. С трудом оторвавшись от созерцания прелестного существа, перевела взгляд на Гвэйна, на звездное небо в чердачном проеме… Помолчали еще немного.
-Ну… Пошли, да? – наконец неуверенно предложила она. – Может, ищут уже…
-Угу, - обреченно кивнул Гвэйн.
Перед тем, как скользнуть в спальню, необходимо было выяснить расположение противника. Ползком пробравшись под кухонное окно, Гвэйн облегченно махнул Эдрии, чтоб шла в избу. Покидая кусты под окном, он понял, что, в принципе, им обоим немало посчастливилось – если бы ведовые сидели не в кухне, то наверняка услыхали бы много нелестного о себе.
-Что ты все время на улицу смотришь? Ждешь кого? – недовольно поинтересовался Брант, отстранил брата плечом и прошел на крыльцо, чтобы вылить воду с ушата. Сегодня оба не торопились с мытьем посуды: впечатлений за день хватило – не отмашешься.
-Скорее, не жду, - Роут взглянул на стопку вымытых мисок, довольно вздохнул и расположился поуютнее за столом. – Там, случаем, моей малышки не видно?
-Да вон она, подходит…
-О-о, чтоб… - Роут неожиданно подскочил, так, что скамья угрожающе закачалась.
-К общей избе вместе с моим оболтусом..., – окончил Брант. – А давно бы им спать пора…
Поглядел на брата, усмехнулся:
-И кто кому из вас ведовой? Не разберу никак.
-Понимаешь ли…, - начал было Роут решительно, но прервался, вспомнив, что котел еще не опорожнен с ужина, и подсел поближе к нему. Сомнений быть не могло: на дне чугуна действительно было чем поживиться.
-Все дело в разности мировоззрений, - продолжил он уже с ложкой в руках. – В моей малышке сидит навязчивое стремление все делать правильно… Слишком серьезна, на тебя смахивает… Хочешь?
Брант покачал головой, хмыкнул сердито:
-Да-а, моему бы такого стремления побольше… Этот не только «правильно», он вообще никак и ничего делать не хочет! Лентяй!
-Не лентяй, а трезво мыслящий парень, - поправил его брат. – Понимает, что в один день науку не сотворишь! – Роут наставительно погрозил брату ложкой. Тот думал о своем, сидел вплотную к очагу и мрачно разбирал кочергой приглушенные угли.
-Каждый день на счету…В начале особенно важно ничего не упустить…, - выговаривал он головешкам, те пристыжено тускнели и обрастали пеплом. – А этот – еще и норов показывает!
-Куда ни глянь – всюду она!– Роут на всякий случай проверил, не скрыто ли в котле второе дно и прогудел куда-то в него:
-Вот настырная уродилась!
Брант отставил в угол кочергу и заключил:
-Несерьезно он относится к ученью. Чувствую, хлебну я с ним еще…
-Ну, ничего, это мы исправим со временем! – осклабился Роут и полез в закрома. Брант благодарно кивнул, не подозревая, что последняя реплика адресовалась не ему.
-Осталось с прошлой ярмарки, - Роут уже выудил из-под стропила, куда только он один и мог дотянуться, некое подобие кожаной фляги. - Купленное, кстати, на свои заработанные! Будешь? Здесь, правда, немного…
-Когда это ты заработать успел? – Брант нахмурился.
-Ну, тогда чай допивай, раз не хочешь…, - Роут невозмутимо пожал плечами, и остаток содержимого фляги исчез насовсем.
-Мне иногда кажется, что у этой девчушки на все есть готовый вопрос, - скрестив руки на груди, благостно рассуждал Роут. - Все оттого, что слишком серьезно относится к жизни… Слышишь?.. Брат, не куксись, сам виноват, я честно предлагал… Хочешь, чая могу заварить...
-А, - отмахнулся Брант. – Делай что хочешь…
И, глядя, как Роут раздувает в очаге только что погашенное пламя, решительно стукнул кулаком по колену:
-Врешь! Я еще сделаю из него человека…
Глава 4
Охота на кэлегота
-Не могу! Не встану, и не проси! – Гвэйн отвернулся к стене и попытался снова уснуть. Ноги, руки, каждая крохотная частица тела болела так, будто за ночь он превратился в неповоротливое деревянное полено. Брант безжалостно стащил «полено» за ногу с топчана.
-А я и не прошу. Меня бы вчера спросил, так нет, Мастера ему подавай! Встать!
-Уж лучше Мастера, чем тебя, - буркнул Гвэйн себе под нос. К несчастью, Брант это услыхал и погнал ученика на утреннюю борьбу так, как разве что пастушья собака гонит обратно в стадо непослушную овцу.
День обещал быть не хуже вчерашнего: солнце веселилось вовсю, в небе ни облачка, и спозаранку уже начинало припекать. Сосны вокруг стояли навытяжку – этакие солнечные гиганты ¬- оплот неведомого короля, всегда готовые стеречь и защищать… Еще бы, им не надо было на площадку…
Разминались как и вчера. Гвэйн вовсю зевал, и, казалось, даже зевать было в тягость. К вящей досаде, утреннюю борьбу вел его ведовой: Мастер, видно, спал себе в своей избе. Эх, счастливец, этот Мастер… Вот ему-то никто не указ, хочет – может почивать сладко сколько вздумается… Тело ныло и упрямилось, грозя развалиться на мелкие кусочки, и пришлось призвать на помощь всю гордость, чтобы заставить себя работать хоть как-нибудь…
Только мышцы чуть-чуть согрелись и перестали отзываться болью на каждое движение, ученье кончилось, и Гвэйн довольно потер ладони: самое время перекусить. Но к его разочарованию вместо положенного завтрака Брант разделил всех учеников поровну. Вернее, почти поровну: с одной стороны оказались Брант, Тинхис, Айт и Гвэйн, с другой – Садор, Ойкэ и Эдриа. Лишь сейчас Гвэйн сообразил, что Роута не видел ни на учении, ни в избе.
-Та-ак… Где Роут? – Брант задал тот же вопрос, и Гвэйн понял, почему во время разминки его ведовой то и дело хищным взглядом окидывал окрестности и становился постепенно все мрачней. Садор задумчиво ответил за всех:
-Ну… Раз в трапезной его нет, значит, и в Усть-Куте – тоже…
-Я за ним всю жизнь бегать не буду! Догонит на скорой тропе…
Гвэйн слегка позлорадствовал про себя: хоть кому-то этот злыдень не указ! Ничего, пускай подождет, чай, не красна девица на зорюшке… «Щетка» за спиной Гвэйна едва слышно шепнул Айту: «Уж скорее догонит за завтраком…».
Только Гвэйн собрался разузнать, что значит «скорая тропа», как раздался хлопок, и все одновременно, толкаясь и хохоча, высыпали из ворот, бросились бежать и почти сразу же разделились: четверка во главе с Брантом устремилась вниз по склону, сбежала с холма и свернула вправо, а оставшиеся помчались дальше по тропе. Оглянувшись всего через мгновенье, Гвэйн не заметил даже Эдрии, его тут же подтолкнул бегущий последним Айт:
-Давай-давай, неохота последними в Усть-Кут вползать.
Если вчера голос Айта походил на крик ощипанного петуха, то сегодня поутру звучал вполне обычно.
Четверка быстро растянулась по склону: ведовой норовил уйти в отрыв, Тинхис иногда оглядывался на сопевшего Гвэйна и пытался придержать пыл передового, зато Айт наступал на ноги Гвэйну и шипел раздраженной рысью. Гвэйн поначалу держался довольно бодро, когда они бежали под уклон, по тропинке и дальше – не то по вытянутой поляне, не то по заброшенной пашне. Хотя откуда здесь было взяться пахарям?.. Потом силы начали исчезать, и с ними стремительно таяла гордость, что может держаться наравне с остальными. Темп никто не сбавлял, и вскоре Гвэйн начал задыхаться. Вдобавок проклятущее поле, и то показало норов: сверху – гладкое как водная гладь, оно оказалось неровным и бугристым, с затерявшимися среди травы кочками. Гвэйн держался из последних сил, мужественно твердил себе, что скоро бег кончится… Потом, на мысли «Провались оно все, и Усть-Кут, и Брант, и этот бег поганый!..» споткнулся о кочку и рухнул в траву.
-Что, выдохся, хлюпик? – коренастый Айт выдернул его из зарослей, раскрасневшегося, словно Эдриа только что облила его целым ведром чая. Гвэйн замотал головой в знак протеста, хоть давно сбившееся дыхание и пылающие щеки говорили обратное. Тинхис на реплику Айта обернулся, хлопнул Бранта по спине:
-Твой ученик скоро готов будет. Зеленью осталось сдобрить и подавать с кашей.
-Ничего, потерпит, сейчас проще будет, - откликнулся ведовой, не поворачивая головы. И хоть бы кто дыхание участил…
Гвэйн не особо замечал мир, что, задыхаясь, проносился мимо. Непрерывная смена направлений, возвышенности, быстро сходящие на нет, и плавные низины, тут же выбрасывающие бегущих обратно, к солнцу, ручейки и овраги, через которые легко было перемахнуть с разбегу, поперечные тропки, внезапно выплескивающиеся из-под ног… Плато, на котором скрывался Усть-Кут, шло вверх невысокими уступами, слоилось как чага на березе, и каждая округлая ступень была достаточно широка, чтобы ее захватили деревья, и чтобы под ними можно было промчаться, не задумываясь, где же край… Плато было много больше, чем это представлялось снизу…
Проще стало лишь в одном: когда берег сбегавшей по камням речки вновь отдалился, темп бега сбавился. Но иначе было бы не пробежать по перекинутому через отток замшелому стволу, и не пробраться по узкому проходу-норе между стенкой обрыва и плотным длинным навесом из хитро сцепившихся раздавшихся древесных корней… Ни в рост не встать, ни ползком – так и беги себе в три погибели, будто животом скорбен… А еще не проползти вдоль двух опор-падунов низкого длинного мостка, наверняка специально сваленных ради этого учения… Гвэйн уже остерегался смотреть на рубаху, жалел, что вообще надел: остальные были умнее и одежку решили сберечь, в Усть-Куте оставили... Неужто предупредить не могли? Вот хотя бы такой заботливый ведовой… Но куда там - Брант несся впереди точно заведенный, оглядывался и только недовольно порыкивал на ученика, да еще Айт позади подталкивал в спину.
«Что утопну, что сгорю…Сырца его бери…», - как говаривал частенько Келсий, когда нужно было выбирать, да все не с руки. Где он, Келсий, видал бы только, как над его приемышем измываются… Одинец горевал, пока червяком пробирался под очередной преградой, потом приложился теменем об очередную корягу и потерял мысль.
Мимо промелькнула вторая четверка. Именно четверка: впереди всех гордо несся рыжеволосый Роут. «Щетка» даже не взглянул в сторону Гвэйна, и последний был тому только рад: кому охота собственную слабость выдавать?.. Гвэйн мельком взглянул на растрепанную отдувавшуюся Эдрию, в выше колен вымокших штанах - и бежать стало легче… Будто кто силами поделился…
-Отстали…, - крякнул Брант и еще пуще припустил.
-Давай, давай, - очередной раз взвыл позади Айт, и Гвэйн припомнил потерявшуюся было ополовиненную мысль… Нет, как только его сюда занесло?.. И запетлял между молодых, по сравнению с остальными - всего в один-то обхват, деревьев. Ноги теперь не болели, кажется, их уже вовсе не было. И сердца в груди больше не наблюдалось… Может, оно уже выпорхнуло тайком, умаявшись колотиться как бешеное?
-Понести? - поинтересовался словно приклеившийся к спине Айт.
-Сам справлюсь, - просипел Гвэйн. Впереди снова замаячила река… Как это они умудрились к ней выйти опять? Или это была другая? Реку преодолели быстро: просто перепрыгнули на другой берег, благо, что к нависшему над водой исполинскому дереву была привязана лениво болтающаяся на ветру веревка… Правда, веревка оказалась влажной и оттого чрезвычайно скользкой: когда Гвэйн, не удержавшись, соскользнул вниз, то понял, почему Эдриа была вдобавок еще и мокрой.
-До Усть-Кута рукой подать, - утешил Тинхис. Белоголовый увалень ничуть не запыхался, разве малость порозовел. – Зато мы уж наверняка первыми придем…
Тинхис ошибся: Роут со своей тройкой давно уже были в Усть-Куте, бодрые и гордые чрезвычайно. Одна лишь Эдриа, уже переодевшаяся, вымученно улыбнулась Гвэйну с крыльца трапезной. Гвэйн смахнул с лица струящийся пот и безучастно махнул рукой в знак приветствия…
С удивлением он вдруг обнаружил, что тени от сосен за воротами не стали длинней. А ему-то казалось: полдня бежали…
-Ну?.. – рыкнул Брант. Глядел он на Роута хуже, чем Келсий на приемного сына, когда тот однажды едва хутор не подпалил. – Где все утро пропадал?
Роут приблизился к нему на безопасное расстояние, участливо покивал:
-Понимаю… Это неприятно. Продул, братец, а так старался… Но ты не расстраивайся, еще поднатаскаешь своего прибылого, глядишь, и быстрей бегать станет…если раньше не помрет…
-После поговорим, - Брант круто развернулся и пошел в дом: что толку спрашивать с такого ответа…
-Меня выжимать можно, - тем временем простонал Гвэйн и плюхнулся на ступеньку рядом с Эдрией. Та деликатно отодвинулась, чтобы не вымокнуть самой.
-Не садиться!- раздался суровый окрик. Оба вздрогнули и перепугано вскочили. У Гвэйна вытянулось лицо: его ведовой, чудилось, обитал везде. Везде вокруг Гвэйна.
-Брант! – раздался со стороны калитки знакомый голос Мастера. - Поди-ка сюда.
Гвэйн немедленно рухнул на прежнее место. Эдриа опасливо взглянула за угол:
-Смотри-ка, Мастер вернулся.
-Вернулся? – удивленно переспросил Гвэйн.
-Ну да, его ведь всю ночь не было.
Гвэйн, забыв усталость, поднялся со ступеньки, высунулся следом за Эдрией из-за угла. У калитки стоял Брант, разговаривал, покачивал скрипевшую на петлях дверку. Гвэйн поплотнее прильнул к бревнам стены, вновь исподтишка глянул за угол. Мастер действительно уходил: вид у него был усталый, одежда мокрой и с грязными отметинами, а через всю щеку алел невесть откуда взявшийся свежий порез.
-Да…, - только и протянул Гвэйн, устало опускаясь на прежний насест. Он-то думал, что Мастер из Усть-Кута не выходил, в доме отсиживался…
Подошедший Роут дружески кивнул:
-Ребятки, не переживайте. Это только начало…
Потом поправился.
-В смысле, начинать - всегда нелегко…
-Вот-вот, - подтвердил неслышно подобравшийся Садор. - Добро пожаловать в Усть-Кут. Отсюда вам две дороги. Или в странники…
-Или?..
-Ну… Зачем же так мрачно мыслить? – Роут потрепал Гвэйна по плечу. -Брысь с порога. В дом не пройти… Так, что там у нас с завтраком?..
Жизнь начинала налаживаться. Во-первых, им дали время на роздых, пока готовился завтрак, пусть нехитрый, но, наконец-таки, не пригоревший и сытный, что само по себе было совсем неплохо. Во-вторых, за завтраком Мастер окинул взглядом прибылых и сердито обратился к Бранту:
-Твоя работа? Я тебя не просил их загонять. Ты хоть понимаешь, что надорвать их мог?
Ведовой не спорил, и Мастер закончил уже спокойнее:
-Если ты забыл, напомню: они только вчера пришли, и в следующий раз будь добр это учесть.
-Понял, - ведовой, резко став более серьезным, коротко кивнул, и Гвэйн решил, что справедливость на этом свете все-таки существует.
Потом Мастер распределял обязанности на нынешний день и на завтра. Гвэйн прикорнул на столе, вытянув натруженные ноги, и блаженно вздохнул: настроение заметно улучшилось. Сейчас, когда желудок был полон, оказалось, что Усть-Кут ему даже нравится… Пожалуй, жить здесь было можно: и люди, в общем-то, неплохие, и лес потрясающий... Словно соглашаясь с его раздумьями, с соседней кудлатой сосны сорвалась и гулко грохнулась оземь здоровенная шишка, размером с два кулака… Гвэйн поежился. Если такая, да на голову… Может, в этой шишке семена еще остались?… Вставать было лень, и Гвэйн приметил для себя место, где она лежала.
-На охоту завтра пойдет Ойкэ. Возьмешь с собой Гвэйна.
Гвэйну показалось, что его – второй раз за утро – выдернули за ногу из-под теплого покрывала, погнали взашей по скорой тропе.
-Я один справлюсь, - подал голос Ойкэ. Похоже, он тоже не был особенно счастлив.
-Я сказал, - устало, и оттого сердито отрезал Мастер. – Ойкэ и Гвэйн.
-Давно пора! Не сидеть же нам на одной каше, - долетел до Гвэйна голос его ведового.
Гвэйн мысленно согласился: на каше Бранта можно было разве сидеть, но никак не есть ее. Только идти на охоту вместе с Ойкэ не хотелось ни капельки. Вот, если бы можно было выбирать… Интересно, с кем бы он согласился пойти?.. С Роутом и Садором было бы весело, с Тинхисом – спокойно, с Брантом… Здесь Гвэйн содрогнулся и решил, что, может быть, Мастер был еще милосерден.
Правда, моя пол в общей избе, Гвэйн усомнился в мудрости решений наставника: что же это такое, девчонку поставил мишени править, а Гвэйн здесь тряпкой разводит…
-И под топчанами тоже, - встрял из-за спины Брант и протопал обратно в сени. Гвэйн сделал вид, что ничего не слышал. Там, под топчанами, пауки свили целые гнезда паутины. Это ж сколько сил у них ушло на такую работу! Что же он, в один миг ее разрушит? На виду все чисто – и будет с него.
Гвэйн вынес грязное ведро, вылил в лопухи у нужника, облегченно вздохнул и вытер руки о штаны. Усталость навалилась всерьез, он поскорее юркнул в избу и, счастливый, завалился на топчан…
Проспал он недолго. Когда внутрь с хохотом и криком ввалились сначала Роут с Садором, потом - Ойкэ, и напоследок Айт, кто-то бегал туда-сюда, кто-то вопил на крыльце, спать стало мучительно неуютно. Вдобавок явился еще и ведовой, постоял у изголовья и поинтересовался:
-Это ты, малыш, так чисто вымыл?..
Сон как рукой сняло. Недавно вымытый пол был похож на распаханную свежую целину: только засеять осталось.
-Да я…, - ошеломленно начал Гвэйн.
-…Или еще не начинал?
-Но я…
-Вымоешь как следует.
Гвэйн сердито засопел ему вслед, отбросил покрывало.
-Ого, - Роут произнес это так, будто случайно наступил на ногу соседу. – А я-то…
-«А я…», «а я…», - передразнил его Айт. – Лучше помоги ему ведро доволочь, парень – от земли с вершок, и братец твой еще измывается...
-Ничего, малыш, сейчас подможем, - Роут уже с крыльца громыхнул ведром.
-Я не малыш! – вслед ему прокричал Гвэйн.
-Разумеется, - Айт усмехнулся. Он стоял на коленях и выуживал из-под своей кровати завалившуюся за нее кружку. Из-под топчана разве «ежик» виднелся. – Это мы все просто очень, очень большие.
Как не было обидно Гвэйну, прозвище «малыша» закрепилось за ним тем же днем. И этим он тоже был обязан своему ведовому.
***
Штуковина была странная. Напоминала обрубок какого-то толстого дерева, черного с едва приметным красноватым отливом и гладкого, как лезвие ножа. Высотой, пожалуй, с самого Гвэйна, штуковина была подвешена на крепкую толстую воровину, вылинявшую от солнца и дождей. Внутри это диковинное изделие было явно полым, но слишком тяжелым для пустого бревна. Да и не могло обычное дерево так звучать… Гвэйн осторожно постучал по штуке пальцем, и она гулко отозвалась «Уить-уить-ть…». Вчера Гвэйн принял странный, одновременно и глухой, и раскатистый звук за крик незнакомой ему птицы. Догадался лишь сегодня, когда мимо трапезной проходил и видел, как Айт переворачивает эту штуку и стучит по ней легким деревянным бруском. Гвэйн догадался, что эти звуком, настолько мягким, что никогда не отличить его от звуков леса, и настолько громким, что звук этот может пронизать окрестности далеко вокруг, ученикам подавался сигнал к сбору. При этом навряд ли кто-то чужой догадался, куда это звук ведет… Что же, интересно, внутри этой выдумки? Гвэйн покачал ее на веревке, и, когда в деревянной утробе затрепыхались рокочущие, шелестящие звуки, подполз под нее и начал цеплять ножом плотно сомкнутые створки. Нож даже не сразу проникнул внутрь, так крепко были они сжаты, но удалось обнаружить щель, и дело ускорилось…
А потом нож выдернули у него из рук и самого за ноги выволокли из-под висящей диковины.
-Да что же это такое, - вопросил возмущенный Брант безмятежно бегущие облака над головой. – Каждый год прибылых достаю из-под била!
И, уже обращаясь ко Гвэйну, прикрикнул:
-А ну, марш отсюда! Да не в дом, на обед давай!
Под навесом уже толпились ученики, вытягивали головы в ожидании Мастера: здесь не принято было без старшего садиться за стол. «Щетка» довольно осклабился при появлении Гвэйна:
-Что, задал тебе ведовой? Будешь знать! Будешь лезть под било - сам станешь билом.
-Так это мальца просто интерес взял, верно? – Тинхис усмехнулся, и вышло это у него куда добрее усмешки Ойкэ. – А било Мастер с Брантом смастерили, давненько, еще и Садора в учениках не ходило…
-Что ж он так не спешит-то, Мастер, ведь желудок к спине прилипнет, - Роут кругами ходил вокруг стола, заворожено преследуя взглядом дымящийся упитанный чугунок со смаженой рыбой. Под столом кругами ходил маленький Титэ, то и дело озабоченно задирал к верху нос: не исчез ли дивный запах?
-Ну наконец-то! – воскликнул Роут, завидев Мастера с братом. – Гвэйн, бегом, в трапезной подсобишь…
-Било-било, славное будет бил-ло! – пропел вслед Гвэйну Ойкэ, усаживаясь за стол.
На кухне Роут выдал Гвэйну целую охапку деревянных ложек, хитро прищурился:
-Чего хмурый?
-А, - почти по-взрослому отмахнулся Гвэйн. – На охоту не хочется.
-Вот чудеса, сын охотника, а на охоту не затянешь! Здесь каждый ходит, - Роут, перед тем, как снять с огня котел с кашей, запустил внутрь черпак и нетерпеливо начал дуть на горячее варево. Гвэйн шепотом спросил.
-Роут… Сколько здесь надо учеником быть?
Роут фыркнул, не отняв ложки ото рта, так, что брызги полетели во все стороны.
-Ты здесь второй день только, а уже считаешь. Сколько – это решает Мастер. Я здесь восемь лет и, думаю, годика три еще пробуду. Не все умею пока…
-А Брант?
-М-мм… Готово, - решил Роут с пятой ложки. – Брант? На год больше. Только из него ученик получше меня. Он скоро уйдет, если испытание выдержит. Какое – об этом пока не знает никто… Брант – первый ученик у Мастера.
-Что?.. Опять испытание?..
-Это-то уж будет настоящее. Не нами придуманное.
-А какое? – Гвэйну живо представилось, что может придумать Мастер, если остальные смогли устроить такое в предыдущую ночь. Может, со змеем летучим скажет сразиться? Представив Бранта, наматывающего на руку змеиный хвост, и вдалбливающего чудищу, как правильно нужно хватать добычу, Гвэйн ухмыльнулся:
-А как скоро будет испытание? Может, ему уже пора?
Роут вновь расхохотался, с прищуром посмотрел на прибылого и понес несколько полегчавший котел к столу.
Оказалось, что сегодня не только обед, но и завтрак были вкуснее вчерашнего. Хоть – увы! – разнообразием блюд никто здесь не увлекался.
-Еще немного, и я кашу возненавижу, - шепнула Гвэйну Эдриа. – А от нее, между прочим, еще и поправляются…
-Угу, - отозвался Гвэйн. – Рассказывай. С моим ведовым поправиться ни мне, ни тебе не светит…
И точно, едва кончился обед, как Брант заловил ученика на попытке незаметно испариться из трапезной:
-Идем. Пора на учение.
-Так только же поели!
-Ничего, стерпишь.
Убеждать ведового было все равно, что просить деревянное било погодить чуток. Бранту показалось мало жертв, он еще и Эдрию прихватил:
-Тебе тоже полезно будет.
Она, в отличие от Гвэйна, возражать не стала. Подхватилась, да еще и вид на себя напустила: «погибну, но выдержу»… Гвэйн вздохнул: уж лучше бы Брант ей достался в ведовые, они бы сразу сработались…
Правда, на площадке Брант шага не задержал.
-Мы что, не здесь учиться будем? – поинтересовался Гвэйн.
-И здесь будем, - ответ заставил Гвэйна пожалеть о заданном вопросе.
-…Но не сейчас, - помедлив, окончил Брант. Он направлялся к домику Мастера. Сам дом был небольшой, но то, что располагался он на неком подобии взгорья, придавало строению нежданную высоту. Даже крыльцо, вроде бы обычно сбитое, казалось куда более высоким, чем в общих избах. Брант поднялся первым, распахнул дверь:
-Заходите.
Прибылые внезапно заробели, он прикрикнул:
-Ну, чего встали? Долго мне дверь нараспашку держать?.. Тоже мне, гости званые… – и, ладонью придержав шагнувшего было внутрь Гвэйна, предупредил:
-Чтоб мне безо всяких, понял?..
-Да что ж я такого…
Брант, не слушая, подтолкнул внутрь:
-Иди, иди, малыш…
-Никакой я не малыш! – раздалось яростное в ответ. Брант хмыкнул и закрыл за собой дверь.
Домик изнутри был самый обыкновенный, ничем не примечательный. По правую руку шла легкая деревянная стенка, уже начавшая темнеть, и ничем не напоминавшая исполинских бревен, из которых были построены общие избы. З стенкой, должно быть, и находился таинственный «преторий». Прямо напротив входа располагалась еще одна дверь, плотно закрытая, куда более крепкая, чем входная. Около этой внутренней двери слева стояла широкая ровная как стол кровать с толстыми ножками. Подушки на ней видно не было, а простое грубое покрывало застелено было не в пример тщательнее, чем покрывала на топчанах в спальной избе. Следом за кроватью краснела маленькая аккуратная печь. Видно было, что она совсем еще юная, очень ровная, безо всякой щербинки. Интересно, Мастер сам ее складывал?
Больше всего места в этой комнатенке занимал обширный, просто сработанный стол, поставленный из-за величины наискось – одним углом к печи, другим под самое окно, что выходило на учебную площадку, еще один угол задиристо выпячивался почти до середины комнаты, словно желал безотлагательно выяснить отношения с входящим. Грозный вид несколько портили довольно тонкие ножки: стол походил на силача, мужественно, но с трудом удерживающего на спине тяжеленные книжные переплеты и свернутые трубки разнообразных свитков. Свитки взобрались также на полки: видно, поняли, что на столе им будет слишком тесно. На безукоризненно чистой, очень гладкой столешнице оставалось совсем немного свободного места, ровно столько, чтобы можно было открыть лежавшую посреди книгу. Вернее сказать, объемистый манускрипт в кожаном облачении, с медными углами и застежкой.
-Та-ак… Эргаст нам и нужен… Садитесь на лавку…
Только сейчас прибылые заметили невысокую скромную скамью, примостившуюся справа от входа. Ведовой уселся за стол, на узкий стул с непривычно высокой, будто бы горделивой спинкой, по-хозяйски растворил застежку фолианта. Книга ворчливо скрипнула переплетом, Гвэйн еще успел заметить, что первые несколько страниц были подпалены.
-Раз уж вы сюда пришли, извольте учить все, что положено, - Брант принялся листать порыжевшие от времени страницы. - А старина Эргаст вам в этом поможет…
Ведовой говорил о книге как о старом приятеле, и Гвэйна это сразу смутило. Значит, с этим Эргастом хлопот не оберешься…
-С чего же для вас начать…, - проговорил себе под нос Брант.
-Во! – выпалил Гвэйн, указывая на одну из страниц. - Вот так страшилище!.. Давай, про него расскажи… Или нет, лучше про этого, я его знаю, нынешней весной завалил!
Нарисованное на странице чудище действительно походило на зыбочника.
-Ага, - Брант усмехнулся. – Ты как сын охотника, таких десятками валил и оружейникам на кольчуги продавал… Рано вам про болотного крота слушать, а про волколака – тем более. И не тычь пальцем, книга ценная, а руки у тебя грязные… Вот, к примеру… Это - журы…
Журы больше всего напоминали огромных слизней, вроде тех, которые ворочаются под полусгнившими бревнами, только гораздо больше и совсем прозрачные. Жили они во влажных строениях, или наведывались в захламленные старые дома, где посырей, оставляя за собой липкий влажный след и острый запах. Ничего ни страшного, ни опасного в них не было: только выглядели не ахти как и пахли протухшим чесноком. Да, пожалуй, еще смущали хозяев своими звуками: там, где появлялись журы, всем непрерывно мерещилось журчанье струек воды.
Потом Брант показал им нирутов. Эти особенно понравились Эдрии: она тут же умилилась и обозвала их «миленькими кроликами»
-Ага, только с зубами побольше и пучеглазые, будто кто по темени огрел, - невежливо заметил Гвэйн, перехватил неласковый взгляд ведового и прикусил язык.
Еще были вараки. Встречались чаще всего на просеках. Люди также могли принести их из леса вместе с собранным хворостом, приняв за обломанные сучья. Правда являлась, только когда «сучья» эти начинали суматошно носиться на задних отростках как на корявых ногах и недовольно ворчать, подражая людскому говору. А если только попадали в огонь, способны были устроить настоящий пожар, разбегаясь от пламени в разные стороны.
-А это - комоты…, - Брант перелистнул страницу. Гвэйн поднял глаза к потолку: слизни, сучья, кролики, теперь еще и эти, рыжая помесь Титэ и какого-то разъевшегося бескрылого нетопыря… Нет, чтобы про кого-нибудь поинтереснее рассказать. Что, жалко ему?.. Незаметно под столом Гвэйн потер ладони, повернул к себе. «И руки у меня вовсе не грязные», - мысленно возразил он на замечание ведового.
-…Комоты - создания сами по себе безобидные, ежели их не трогать, - Брант рассказывал, не заглядывая в книгу, заложив пальцем хрусткую страницу и прикрыв глаза. При этом он умудрялся еще раскачиваться на задних ножках тощего стула. – Живут всегда поодиночке в дуплах деревьев или в расселинах скал. Трудности начинаются, когда такой вот одинокий комот заберется в человеческое жилье: с того момента он будет непоколебимо уверен в том, что дом принадлежит ему, а люди в нем – надоедные постояльцы.
-А что, прогнать его разве нельзя? - пожал плечами Гвэйн. Он зачарованно следил за мерными покачиваниями стула: стул оказался стоек, только жалобно покряхтывал в такт, не теряя хрупкого равновесия.
-Так просто комота не сгонишь, - возразил ведовой. – Он может неделями не сходить с одного места, питаясь мошками и всяким сором. А руку протянешь – цапнет как молния, и опять сиднем сидит. Это с виду они толстые и не поворотливые.
Мохнатый рыжий бочонок с приплюснутой мордой и круглыми совиными глазищами совсем не походил на молнию. Странно было, что эта подушка вообще двигаться могла…
-Кстати, когти, и особенно зубы, у них с отравой, и для человека смертельно ядовиты…
Комот на картинке горделиво приосанился: из-под толстых пушистых щек недвусмысленно выглядывали две пары крохотных острых клыков.
-А противоядие? – Гвэйн быстро перебирал в уме испытанные средства… - Угольник, горечь-цвет, борун…
Ведовой окинул его цепким взглядом:
-Это все неплохо. Только приготовить его не успеешь…
Открылась дверь в дальнюю комнату.
-Закончили? – Гвэйн не ожидал, что Мастер все это время был в доме. – Пора на дневное учение.
Выходя, Мастер тут же затворил за собой дверь, так, что Гвэйн даже не успел рассмотреть, что за ней находилось.
-Да…, - уже на крыльце невесело протянул Гвэйн. – С одного учения на другое…
Эдриа вздохнула в ответ: ступеньки были высокими, а ноги после вчерашнего нестерпимо болели …
То ли устал от Брантовской науки, то ли после тропы сил не осталось, но на дневной борьбе у Гвэйна не получалось решительным образом ничего. Вчера еще легкий танец за ночь словно забылся, стал чужим и мудреным, голова гудела, дыхание сбилось, а руки тряслись, хоть палка тяжелой не была.
Когда разбились на пары, Мастер послал к нему Ойкэ. «Он нарочно?» – казалось, это можно было прочесть по лицам обоих, и Ойкэ, и Гвэйна.
-Отрабатываем защиту, Ойкэ, Роут, не забудьте показать ее прибылым. И помните: странник в спину не бьет, но и сам свою не подставляет без особой нужды... Понятно?
-Понятно, - вполголоса проворчал Гвэйн. – Странник живет недолго.
Рядом стоящий Роут прыснул от смеха. Брант обернулся, и Роут тут же состроил внимающее серьезное лицо.
-Напоминаю: по голове не бить, глаз не выбивать. Перед вами не враг. Начали!
Ойкэ взглянул на Гвэйна. Приподнял брови домиком: мол, сейчас покажу тебе и защиту, и как она делается... Улыбнулся одним уголком рта – ничего хорошего в этой улыбке Гвэйн не прочел и покрепче ухватился за шест. Отбил первый удар. Потом пропустил. И еще. Потряс отбитыми пальцами, отступив на шаг.
-Хватит! - крикнул с края площадки Мастер, и почти все остановили поединки, не разобрав, к ним ли этот возглас относился или к кому другому. - Брант, хватит щепки ломать, дров хватает. Возьми новый шест и иди ко мне.
И снова нарочный бой Мастера с Брантом напоминал безудержный танец, стремительный и завораживающий. На это действительно стоило посмотреть... Ударить, осторожно, прощупывая противника... И еще… Потом распознать чужой замысел, уйти, отразить выпад...Удар… Блок... Новый удар... Быстро… Еще быстрей, так что не разобрать уже и глаз не отвести…
Это был удар в живот: Ойкэ постарался. Вторым ударом ухо Гвэйна запылало не хуже вчерашнего. И ведь видел, вражина, что Гвэйн не был готов… Гвэйн сжал зубы и уже готов был броситься вперед: он не собирался оставлять обидчика безнаказанным, но Мастер каким-то непостижимым образом успел оказаться вблизи.
-Ойкэ, довольно, я говорил, по голове не бить, не лезь на рожон. Гвэйн, не лови ворон. Ты в порядке? Отойди, сядь. Роут, становись на его место.
Оставшееся время Гвэйн просидел на бревне, с горечью глазея на остальных. Птенец желторотый…. Девчонка – и та… В доме охотника было все по-другому. Там он был своим, наравне с Келсием. Вся ребятня в округе завидовала… Снова вспомнился хутор – с Громовой будкой, которую вместе с Келсием делали, с любимым взгорком, с которого так славно было съезжать на салазках, с кольцом Рената, заброшенным в ближайшее озерцо… И зачем его, Гвэйна, сюда потянуло?
Из невеселых мыслей вывел Роут. После учения вместе отправились в сарай, нужно было для чего-то освободить все имевшиеся там корзины. Дело оказалось непростым: стоило отворить дверь, как куча разного добра, нужной и ненужной рухляди вывалилось наружу.
-Кажется, нам помощь нужна…, - глубокомысленно изрек Роут. И добавил шутливо:
-Тебя как, малыш, не завалило?
На подмогу явились Эдриа и Садор. Эдриа – по собственному желанию, Садор – по принуждению Мастера. Это была долгая и не очень-то благодарная работа: Гвэйн не сомневался в том, что скоро в сарай вернется первоначальный хаос. Но попадавшиеся на глаза вещи порой оказывались на редкость необычными.
-Поосторожней с этим. Нет, это не полено, это бивень меридона… Просто пришлось распилить пополам, иначе бы не поместился… И вообще, для трофеев предлагаю построить отдельное помещение. Тут и мы, и до нас нагребли… Эдриа, мой тебе совет, не трогай эти… Фу-у…
Эдриа ахнула и часто заморгала из-за высокой, забитой всяческой утварью полки, - еще немного, и она была бы с ног до головы облеплена черной вязкой слизью, если бы не успела вовремя спрятаться.
-Это споры фелогуста, - торопливо пояснил Роут. – Храним, потому что они в мазь лечебную хороши… Ты не тревожься, они почти не ядовиты, разве что отмываться бы долго пришлось... О, я предлагаю рога скальника повесить в избе.
Роут невероятным даже для него усилием принялся выдергивать из-под прочих предметов чудовищных размеров рога. Рога вытянулись в полсарая шипастым гребнем с частоколом вертикальных наростов.
-Отличная мысль! А то одежду повесить некуда! – домовитая Эдриа приободрилась и наверняка уже знала, где и как именно следует пристроить находку. Ведовой вежливо отстранил ее подальше от груза.
-Спасибо, Эдриа, мы сильные, сами выдюжим…
Втроем выволкли рога на двор. Гвэйн недоумевал, каким образом можно было завалить их хозяина.
-Это не мы, - отдуваясь, пояснил Роут. Скальников, наверное, больше не осталось. Рога тут лет сто валяются…
Почти тут же Эдриа с визгом вылетела из сарая, в одно мгновение хлопнула дверью и заперла засов.
-Там… Там зверь! – выдохнула она, задыхаясь как после скорой тропы.
Садор, не мешкая, схватил с земли колун для дров, Гвэйн вооружился древними проржавленными граблями, Роут засучил рукава и взялся за увесистый бивень, впрочем, по нему было видно, что не побоится и голыми руками зверя взять.
-Открывай и прыгнешь в сторону, - грозно кивнул он Эдрии. Она глубоко вздохнула, и дверь стремительно распахнулась.
Вначале они не увидели ничего. Но потом из темноты сверкнули глаза, Эдриа, и не подумавшая спрятаться, взвизгнула и вспрыгнула на чурбак для колки дров: на полу сарая стучал нижней челюстью оживший череп непонятно какого существа. Кто вдохнул жизнь в останки поверженного некогда волота, стало ясно при свете: стоило Гвэйну ткнуть в глазницу черенком от грабель, как череп откатился в одну сторону, а Титэ с возмущенным визгом припустил в другую. Роут, который понял все гораздо раньше, не выдержал и разразился громогласным хохотом.
Веселились долго, особенно Садор. Эдриа ограничилась усталой снисходительной улыбкой, обижаться на Титэ было себе дороже, а на всех остальных дуться было бы глупо.
-Та-ак… Работаем… Молодцы! – ведовой Гвэйна искренне просиял, увидев наполовину разгруженный сарай. – Могу помочь, если надо…
-Пожалуй, можешь, - немедленно отозвался Садор, - вот, например, эти милые рога занеси в трапезную, а мы тут пока…
-Вы в своем уме? – Брант, кажется, не был уверен, стоит ли смеяться… - Там еще только их не хватает! Да ни одна стена такой вес не выдержит!
Остальные переглянулись. Данное соображение никому до сих пор в голову не приходило.
-Так если…
-Никаких если! Давайте-ка их обратно, и это все приберите, - последовал приказ и Брант первым деловито ухватился за сероватый отросток рогов.
В итоге рога скальника вместе с двумя половинами распиленного бивня, черепом мантикоры, чешуей гаргульца и двумя шкурами некоей левкрокоты оставили почивать в сарае, только сложили в одно место. В сопровождении Бранта заканчивали гораздо быстрее, чем начинали… А «ничейный» череп Эдриа повесила повыше на ржавый огромный гвоздь в углу. Видно, подальше от любителя сметаны…
Сразу после того, как разобрались с сараем, снова напал неугомонный Брант.
-Завтра на охоту идешь.
-Будто сам не знаю, - пробурчал Гвэйн, но уже чтобы наверняка не услышали.
-Из лука стрелял?
-А то! – сердито отозвался Гвэйн. За кого его принимает вездесущий ведовой? На дичь он как, спрашивается, с Келсием охотился?..
-Ну, раз так, принеси лук, который над твоим топчаном висит. И стрелы с тулом.
Лук, о котором говорил Брант, был из двух пород, потертый от времени. Натянув его, ведовой неожиданно бережно погладил гнутую спинку, словно бы с лаской потрогал тетиву. И, когда жила запела низким, напряженным тоном, протянул Гвэйну.
-Ну-ка, испробуй. Осилишь?
Лук был побольше и покрепче того, который Одинец принес в Усть-Кут, но много меньше и легче того, что висел над топчаном ведового. Гнулся славно, чем далее – тем труднее, без рывков. Гвэйн кивнул.
-Конечно, осилю... Мой лук не хуже.
«Даже получше», - хотелось добавить, но он сдержался. Может, чтобы не злить и без того хмурого ведового, а еще оттого, что не знал, чем же именно был лучше старый лук, сработанный для него Келсием.
-Ладненько, теперь давай стрелы выберем. Вытяни руку, в которой лук удерживаешь… Что, правой? Честно?.. Та-ак… Вот эти должны подойти, потом еще сделаешь. Пойдем, посмотрю, как ты в стрельбе, хорош ли.
На ходу Гвэйн вытянул стрелу из тула, подивился. Это сколько с такой возиться надо: ровненькая, гладенькая, перышко к перышку…
-Брант, - несмело окликнул он. – Зачем столько времени на обычную стрелу тратить? Поломается, потеряешь в лесу – обидно будет.
-Можно, конечно, не возиться, - не поворачиваясь, отозвался Брант. – Будут потом руки в занозах. Надо это тебе? Бывает, один выстрел может жизни стоить. Лучше уж посидеть подольше, но знать, что стрела тебя уж точно не подведет. Ну, и глядеть приятно…
Брант остановился на площадке, провел краем сапога черту.
-Становись здесь. Целиться будешь в ближний прибитый к сосне дощатый круг. Стрелы есть, лук есть… Чего ждешь?..
Но, стоило Гвэйну натянуть лук…
-Стой, стой… Ты это чего всей пятерней натягиваешь? И вообще, как стрелу держишь? Дай покажу…
Все это до смерти напомнило Гвэйну вчерашнее. Интересно, даст ли его ведовой хоть одну стрелу выпустить?.. Держать как показывал Брант, было неудобно, непривычно. Еще и руки после тренировок чуть не в голос противились… Диво разве, что стрела сорвалась в сторону?.. Мало того, Ойкэ, шедший с двумя ведрами от ручья, застрял напротив и с интересом принялся наблюдать за стрельбой. Вторая стрела слетела с тетивы и уткнулась в сосну, пальца на три выше круга…
-Чего ты горячишься? Спускай как бы невзначай, не дергай… А тебе, Ойкэ, что здесь надо?
-Так…, - пожал плечами Ойкэ и вновь оторвал от земли тяжелые ведра. – Сам не пойму, на что здесь смотреть…
Брант проследил за Ойкэ, вынул три стрелы:
-Вот, смотри внимательно…
Стрелы Бранта ложились одна в другую, любо-дорого глядеть, у Гвэйна они танцевали, упрямились, но все же, без насмешливого взора Ойкэ, все чаще приближались к центру. Когда, наконец, очередная стрела вошла точно в червленый центр, Брант протянул руку, чтобы взять лук:
-Уже лучше, малыш, отдышись.
Гвэйн замотал головой:
-Я не малыш! Мне уже одиннадцать! – и приладил новую стрелу.
-Я сказал, хватит. Собери стрелы. И сегодняшний вечер, вместо того, чтобы глазеть в потолок, потрать-ка лучше на парочку новых стрел.
Разумеется, Гвэйн вынужден был потратить на изготовление стрел все свободное время, за что был донельзя благодарен своему ведовому. Уже смеркалось, когда заклекотало било. Гвэйн немедленно соскочил с крыльца, отбросил в одну сторону – нож, в другую – незаконченную стрелу, и припустил к навесу. Прочие тоже проголодались, даже Мастер не замедлил придти. Потрясающий запах НЕ каши пронизал, казалось, насквозь весь лес.
-Где Эдриа? – уже за столом поинтересовался Мастер, пока Роут, разложив всем печеную рыбу и похлебку, разливал из кувшина в приземистые деревянные кубки травяной настой. Рука Роута едва заметно дрогнула:
-Э-э…, - протянул Роут, взглянул сначала на пустое место между Брантом и Гвэйном, потом себе под руку, где мгновение назад возникла чуткая мордочка и начала облизывать стол.
-Сколько раз говорить, Титэ за столом не место, - Мастер за холку поднял зверька с лавки и аккуратно спустил вниз.
-Ага, вот и пропажа, - заулыбался тем временем Роут подошедшей Эдрии. - Ну, малышка, лицо у тебя… героическое… Снова на чудищ охотилась?
Эдриа сдержанно улыбнулась, взяла дымящуюся плошку:
-Так оно и есть. Одно только что повстречалось.
-То-то мне недавно почудился твой вскрик, - понимающе усмехнулся Айт.
-Это был не мой вскрик, - мягко ответила она, отбросила за спину слегка растрепавшуюся косу, и вежливо заняла свое место. За столом на мгновение все примолкли: из-за сарая только что показалось чудище. Вид у него был грустный и помятый: рогатый череп понуро смотрел в землю, вывернутый наизнанку зимний тулуп был всклокочен, а само чудище двигалось рывками и явно остерегалось ступать на левую ногу.
-Извините, - выдохнуло чудище и повернуло оскаленную пасть в сторону Мастера. – я тут… несколько задержался…
-Ничего, - ободрил его Мастер кратким кивком. – Присаживайся. Есть прямо так будешь?
-Ох…, - вздохнуло чудище голосом Садора и сняло с себя череп. Здесь уже все про еду позабыли: под левым глазом Садора багровел находящий синяк.
-Эдриа, - воззвал Садор под дружный хохот. – Красавица моя, за что?..
-А скажи на милость, за что ты выскочил на меня в таком виде?.. - Эдриа покосилась на Айта, который только что скрылся в конвульсивном смехе под столом. - И потом… Ты же сам вчера мне показывал, как правильно бить нужно…
Садор прохромал к своему месту, обнаружил, что еды больше не осталось: Роут только что окончил выскребать котел себе на добавку.
-Это нечестно, я пострадавший! – протянул Садор. Его взгляд был прикован к краюхе, которой Роут дочищал дно.
-За стращание моей малышки тебе есть вообще не положено! – мстительно заявил Роут. Потом подумал и смилостивился:
-Но, как друг с другом, могу уступить… половину…м-м…треть порции.
Окончив трапезу, Мастер встал, за ним поднялись братья.
-До первых звезд все свободны. По знаку собираемся у костра.
Садор досадливо потрогал набухавший синяк.
-Хочешь, подскажу, как от него избавиться побыстрей? – теперь Гвэйн настроен был на добродушный лад.
-Ну…, - протянул Садор. – По правде сказать, ты меня очень выручишь…
Брант возвратился к столу и выразительно помахал оставшимся грязной плошкой.
-Не-е-ет! Только не это! Я же ра-а-анетый! – заголосил Садор тонким голосом, и тут же предложил:
-Вот пусть Тин, например, вымоет! С его стороны очень благородно помочь другу сердечному…
-Тинхис и так весь день на кухне.
-Да уж, неплохо, неплохо… Есть можно было - моя школа! – Садор гордо выпятил грудь. – Или вот, например, голубь сизый наш, Айт, чем плохо моет?
-Какой я тебе голубь сизый? – ощетинился Айт.
-Давай-давай, нечего тут лындать! – встрял Ойкэ, уловив, куда ветер дует.
-Говорю тебе, - Садор мученически закатил глаза. – Я – ранетый!
-Раненый, - иронично поправил Брант.
-Да и вообще, Дора, - прогудел чистосердечно Тинхис, - чем тебе синяк-то помешает?
-Мой большой друг, тебе этого не понять, - вздохнул Садор и покровительственно похлопал Тинхиса по могучему плечу. - Это - для более высоких умов.
-Ну…
Гвэйн в который раз удивился этим двоим. Тинхис послушно поднялся собирать посуду, как вдруг незабвенный ведовой определил:
-Оставь, Тин, пусть прибылые потрудятся.
Гвэйн вспыхнул и сразу сник. Мнилось, так сильно он не уставал еще никогда. А тут еще это… Он с завистью поглядел вслед Эдрии, ретиво бросившейся на кухню и погрузился в мрачные раздумья…
-Эй! Там тебя подруга кличет! – к особому выговору Тинхиса он еще не до конца привык. – Ступай подмоги!
Сумерки господствовали вокруг. Спать хотелось ужасно. Гвэйн сполз со скамьи. Видимо, следовало собрать посуду. Ему показалось, что каждая миска весила как десять. Наконец, ценой неимоверных усилий, удалось сгрести их в одну шаткую стопку. Гвэйн стянул ее со стола и, понурившись, поплелся на кухню.
-Ты там, часом, не заснул? – раскрасневшаяся Эдриа, вооружившись щеткой и повязав платком медные завитки, возилась за очагом, на котором лениво побулькивал невесть откуда взявшийся пузатый котел. И как она его подняла в одиночку?
-Вода уже вскипела! – Эдриа очень сосредоточенно запихнула выбившуюся прядку под платок и сердито добавила:
-Ты хоть видишь, сколько тут всего?!
Гвэйн проследил за ее широким жестом и едва не подпрыгнул.
-Ты что?!.. Все это перемыть собралась?!
-А ты как думал? – в глазах Эдрии удивление граничило с непреклонной решимостью. – Нам же велели посуду помыть как следует!
Возмущению Гвэйна не было предела. Он медленно обвел взглядом заляпанные чем-то, запыленные полки с такими же запыленными и закопченными горшками, чугунками и мисками…Всем этим, однозначно, не пользовались очень, очень давно. Кое-где в углах гнездилась паутина…
-Может, ты еще и очаг отскоблишь? – со всем возможным сарказмом полюбопытствовал он, и тут же прикусил язык.
-Очаг? – Эдриа, похоже, сарказма не поняла, немного поколебалась и огорченно покачала головой:
-Нет, пожалуй. Времени может не хватить. Очаг – завтра.
Вода в котле забулькала весьма решительно, и перед Гвэйном со всей неотвратимостью предстала грядущая безрадостная перспектива. В сонном, неверном свете очага и единственного фонаря над утлой дверцей кладовки будущее и вовсе мнилось безрадостным.
-А как же кэлегот? – цепляясь за него, как утопающий за соломинку, протянул он.
-Ничего! Успеем! – Эдриа уже обмотала тряпицей ладонь и бодро взялась за ручку котла. – Ты так и будешь столбом стоять? Хорошо, хоть Тин помог, а то я б тут до утра возилась в одиночку!
-Ага, уже Тин… Тоже мне, хозяйственнички, - проворчал Гвэйн, в самом мрачном расположении духа берясь за ручку котла, и тут же сердито отдернул руку, забыв про нагретый металл.
-Знаешь, что? – у Эдрии, кажется, заканчивалось терпение. – Не хочешь, не берись! Сама сделаю!
Гвэйн хотел было заметить, что такой подход представляется ему весьма резонным, но смолчал, и угрюмо потянул с очага пузатый котел. Он уже понял – коль с девчонкой связался, так уж жди проблем… И все бы им чистить да мыть!
…Когда Эдриа деловито увенчала стопку чистых мисок, тех, что остались от ужина, десятой плошкой, а Гвэйн все еще вяло ковырял третью, в кухню протиснулся Роут. Внутри сразу стало тесно.
-А, ребятки! Стараетесь? Молодцы!
Мелькнув довольной улыбкой, он погрузился в методичный поиск по близлежащим емкостям.
-Ничего совсем не осталось? – на широком лице Роута пронеслась легкая тень огорчения, и он полез в кладовую. Как-то хитро повертел замок, тот легонько щелкнул и открылся, щеколда мягко отошла в сторону – все говорило о многолетнем опыте и сноровке.
Гвэйн и Эдриа переглянулись: обоих начал разбирать смех. Непонятно было, что видел Роут в темном тесном закутке, вероятно, искал по запаху, ворочаясь, словно в берлоге медведь.
-Роут, а вы когда их моете? – подала голос Эдриа. Горшок в ее руках, по-видимому, знал только руки гончара, и с той достославной поры закоптился на полке до полной неузнаваемости. Из кладовки высунулась рыжая голова.
-Перед праздником, в смысле, как повернет к лету… А, эти? Эти мы вообще не моем. Они тут еще до нас были. Зачем они вам?
Мысленно Гвэйн с ним согласился.
Тем временем, умудрившись ничего не разворотить и даже сильно не потревожить, ведовой Эдрии с видом победителя подцепил в кладовке какой-то туесок. Вежливо прикрыл за собой дверцу, вернул щеколду на место, ловко защелкнул замок и пристроился со своей добычей на колченогом табурете, заняв длиннющими ногами все свободное пространство между столом, за которым застряли прибылые, и входом.
-Хотите?
Гвэйн и Эдриа одновременно помотали головами в знак отказа.
-Ну, как хотите, поздно будет, - Роут запустил руку в туесок и выгреб сразу едва не все его содержимое в широченную ладонь. Кажется, это были лоскутки сушеного мяса. Они довольно быстро исчезли, и, закинув руки за голову с самым удовлетворенным видом, Роут подмигнул прибылым:
-Развлечь вас что ли?.. Вот, например, полезно послушать следующую нравоучительную историю…
Потом они много смеялись. Даже Эдриа, увы, тщетно пытавшаяся сохранить хоть толику серьезности позабыла о своем трудовом рвении.
-Можно тебя на два слова? – в дверном проеме неожиданно нарисовался Брант. Прибылые, не сговариваясь, схватились за брошенную было посуду. Роут просиял блаженнейшей из улыбок.
-О, понимаешь, я тут немного занят, - выразительным жестом он обвел поле развернувшегося сражения за чистоту, - ребятам помочь нужно! Давай чуть позже?
-А давай сейчас, идет? – Брант был непреклонен. – У тебя весь день «чуть позже»!
-Ну, - Роут бессильно развел руками, - что поделать!
-Что ж, отлично, - Брант решительно втиснулся в кухню. - Поговорим здесь!
Гвэйн и Эдриа почему-то заработали быстрее, всем своим видом стараясь показать, что их здесь нет. Ведовой Гвэйна скрестил руки на груди и сверху вниз вперился в сидевшего перед ним Роута.
-А скажи мне, пожалуйста, дорогой мой, - нарочитая вкрадчивость Бранта пугала больше всего (правда, младший брат явно был привычен). – Где ты был сегодня утром – вместо завтрака, разминки и половины тропы?
Роут поудобнее уселся на своем табурете и с завидной невозмутимостью поднял на брата светлый, по-детски наивный взгляд.
-Дорогой брат, ты же знаешь, я люблю прогуляться на рассвете!
Про себя Гвэйн поразился его смелости.
-До полудня? – Брант, казалось, стал еще выше и грозней.
-Ну что ты! – Роут был сама любезность. – Я просто слегка задержался. Там, видишь ли, такой вид с уступа над Лервой!..
-Вид, значит, - Брант понимающе закивал головой. – А третьего дня дождь проливной, а на прошлой неделе на тебя случайно нируты напали – причем «всем скопом», в конце весны в хвойном лесу и именно на тебя!
Роут сокрушенно вздохнул.
-Может, у них брачный период?
-Брачный период, если ты помнишь, если ты вообще открывал когда-либо описание Эргаста, у них в начале холодов, - терпение Бранта стремительно таяло, - а у тебя что за период, скажи на милость? Тоже брачный?!!
Недостатком голоса ведовой Гвэйна не страдал. Посуда на полках вздрогнула, прибылые машинально втянули головы в плечи.
-Дорогой мой брат, - Роут с праведным укором возвел глаза горе;, - зачем так кричать? Тут все-таки прибылые!
-Вот именно, - процедил Брант, - а ты у нас, кажется, еще и ведовой, не так ли?
Эдриа опустила голову еще ниже.
-Сегодня утром твой отличный пример явно бы не помешал!
-Брат, - Роут ободряюще похлопал Бранта по плечу. – Не переживай. В следующий раз вы придете первыми!
Гвэйну померещилось, что его ведовой издал скрытое рычание.
-Безусловно.
-Но, Брант! Роут действительно нам помог! – выпалила вдруг Эдриа. Гвэйну осталось только удивляться, откуда у этой занудной девчонки столько отваги. – Мы как только свернули налево от той ели, так почти сразу к дому и выбрались!
Брант как-то сразу вытянулся. Черты лица его стали жестче.
-Да она путает, там не ель была, а сосенка, - искренней, открытой улыбке Роута не поверить было нельзя. Брант не поверил.
-Какой-какой ели? – вежливо уточнил он. Роут бросил на Эдрию страдальческий взгляд, но раскрасневшуюся в пылу самопожертвования девочку остановить было невозможно.
-Двуглавой, как птица-берунда. Мне про них рассказывали …однажды… Там, за этой елью, тропка, оказывается, налево есть…
-Ну-ка, ну-ка, покажи, что там у тебя, - каким-то волшебным образом Роут возник у Эдрии за спиной, и героически забрал у нее из рук щетку и древний на вид чугунок. -Э нет, тут тебе самой не справиться, тут мужская сила нужна!
И заскреб чугунок так, словно хотел протереть в нем дыру. Впрочем, с его телосложением в это верилось легко. Эдриа просияла было от радости, и, болтая, потянулась за следующим, но, взглянув на лицо Бранта, запнулась, стушевалась и умолкла с горшком в руках. С мгновенье напряженную тишину нарушал только жалобный скрип чугунка под щеткой Роута. Чугунок ясно молил о спасении.
-Значит, вот как? – Брант заговорил совсем тихо, но слышно его, наверняка, было и совам за заплотом в лесу. – Забыл уже, в чем Мастеру клялся? Забыл, как я его умолял?
Чугунок тоскливо взвизгнул. Ему явно приходилось не сладко. Прибылые, замершие между братьями, как между наковальней и молотом, изо всех сил старались превратиться в ничто.
-Меня ты можешь обманывать, - почти шепотом проговорил Брант, - а его – не смей! Он этого не заслужил.
Круто развернувшись и едва не снеся плечом гору выдраенной посуды, ведовой Гвэйна шагнул было в проем двери, но все-таки задержался и на прощанье бросил через плечо:
-Припомню…
Хлопнула утлая дверь, и зловещее слово повисло под светцем как уродливый ночной мотылек. Горшок выскользнул из объятий Эдрии и с утробным «бульком» плюхнулся в котел. Все облегченно выдохнули, сбрасывая виноватое оцепенение.
-Он что, Мастеру пожалуется, что ты путь срезал? – Гвэйн почему-то задал вопрос шепотом. Роут с плеском сунул несчастный свой чугунок в корыто с изрядно уже помутневшей водой.
-Не-а. Он гордый. Да и Мастера огорчать не станет.
Рыжий богатырь задумчиво повозил чугунком в мутной воде.
-Хотя что я такого сделал? Всего-то немного путь скоротил…
Гвэйн, памятуя об утренних страданиях, тоже считал, что Роут поступил человеколюбиво.
-Ой, извини, пожалуйста, - повинно встрепенулась Эдриа, - я не поняла.
-А, ребятки, - похоже, мрачное расположение духа Роуту было не в крови. - Не переживайте!
Извлеченный из воды чугунок оказался намного привлекательней, чем был до того. Не удосужившись вытереть, Роут гордо водрузил его на верхнюю полку.
-Нет, ну каков, а?!
Гвэйн и Эдриа как по команде воззрились на чугунок.
-Каков у меня брат?! Орел, право слово! – в голосе Роута звенела неподдельная гордость. – За всем следит, обо всем заботиться…, - он с довольным видом плюхнулся на свой колченогий трон, рвение к уборке в нем однозначно погасло.
-Просто клад! Эх, мне до него…
Роут присвистнул, закатив глаза. Гвэйн засмеялся, хоть так и не понял, говорил ли Роут всерьез. По нему это вообще понять было трудно.
-Он всегда такой…мрачный? – подходящее слово не сразу пришло на ум. – Сказал, что припомнит…
-Ну, это навряд ли, - хмыкнул весело Роут и повел плечами. Про себя Гвэйн подумал, что если дальше так пойдет, то годика через два Роут, пожалуй, старшего братца на плечо положит да и понесет. Вот бы на это посмотреть!
-Раньше, конечно, мог по ушам надавать, и не только..., - Роут ухмыльнулся и водрузил длиннющие ноги на и без того не очень чистую печную приступку. Эдриа сглотнула. – И надо сказать, было за что….было...
Судя по довольному выражению на лице, Роут предался приятным воспоминаниям о прежних свершениях. Потом, видимо, вспомнил о прибылых, оторопело замерших над посудой, прервался и поспешил заверить:
-Да вы не бойтесь, ребятки, он у меня, вообще-то, смирный!
***
Гвэйн заволок на кухню пустую кадку и с трудом запихал ее под шаткий стол, на уголке которого, упав лбом на сгиб локтя, прикорнула измученная Эдриа. Очаг погас, на кухне властвовало дремотное оцепенение. Гвэйн с ненавистью оглядел вражеский стан: горшки, чугунки и миски надменно взирали на него с полок, матово посвечивая в полумраке отчищенными боками. Все разом вздрогнуло, когда на кухню с криком ворвался Садор:
-Вы что тут, заснули, драгоценные мои? Али посуду по третьему разу драите?..
И остолбенел, в суеверном ужасе обводя взглядом шеренги блестящих горшков.
-Золотенькие мои, - выдохнул он сдавленным шепотом. – Там уже все уходят…
И по-кошачьи отпрыгнул в сторону, едва не снесенный прибылыми, пронесшимися мимо.
-Чур, я стреляю первым! – во всю глотку орал Гвэйн, забыв про безмерную усталость и ненависть к посуде. В сени втолкнулись вдвоем с Эдрией:
-Где мой лук? – заспанная Эдриа судорожно шарила под новоприобретенным топчаном.
-Он у тебя вообще был? – резонно заметил Гвэйн, запихивая в тул побольше стрел.
-Представь себе! – сердито донеслось из-под топчана. – Завтра же устрою здесь уборку!
-Я завтра на охоте, - поспешил напомнить Гвэйн, пристегивая к поясу нож: если уж идти на этого кэлегота, то во всеоружии.
-Отлично! Значит, после охоты, - Эдриа начинала ему кого-то смутно напоминать.
-Вот! Наконец-то! – она победоносно потрясла откопанным луком.
-Ну-ну… Мило… На войну собрались? – Айта, опершегося на косяк плечом и с интересом наблюдавшего за их сборами, они как-то раньше не заметили.
-На Кэлегота, - буркнул Гвэйн, поудобнее пристраивая тул за спиной.
Эдриа покосилась на Айта:
-А ты его голыми руками ловить собираешься?..
Айт насмешливо прищелкнул языком:
-Да нет, зачем же… Вот, корзинка имеется..., – и для наглядности помахал перед прибылыми здоровенной кошницей.
-Он такой маленький? – разочарованно протянула Эдриа. – А больно кусается?..
Айт переменился в лице, выдохнул что-то непонятное (за это «что-то» Эрика не приласкала бы ни Келсия, ни Гвэйна, в бытность его на хуторе) и вылетел на двор. Уже на пороге впечатался в Бранта, снова ругнулся и выразительно ткнул куда-то в сторону печи.
-Вон там – твои… Иди! – и с еще большим выражением постучал по лбу кулаком.
Брант ринулся внутрь и тоже опешил: прибылые стояли навытяжку, вооруженные до зубов (Эдриа – с кухонным ножом, Гвэйн – с собственным), с луками наперевес.
-Ну и?.. – похоже, даже у Бранта не хватило слов.
-Мы готовы, - решительно доложила Эдриа. – Где он? Идти далеко?..
-Он – это кто? – осторожно переспросил старший ученик.
-Зверь твой, Кэллегот. Ты сказал, он опасный, - поддержал Эдрию Гвэйн. – Хоть скажешь, как выглядит?..
Поведение ведового Гвэйну совсем не понравилось: тот как-то яростно хрюкнул и сполз под топчан, вероятно, искать собственное оружие. Потом выпрямился, по-прежнему без него, вежливо снял с ученика лук и с самым серьезным видом пояснил:
-Сегодня он тебе не понадобится… Эдриа, нож можешь смело вернуть на кухню. Перочинного, чтобы стебелек срезать, вполне хватит...
***
У края леса, рядом с навесом, догорал костер, посылая в небо к далеким кронам стайки красноватых мотыльков… Все уже собрались вокруг него, - кто на скамьях за столом подремывал, кто на огонь таращился, кто просто стоял, ожидая. Мастер тоже был здесь.
-Все собрались? Где Роут?
-Мне что, всю жизнь за ним бегать?.. – вспылил неожиданно Брант, нарвался на взгляд Мастера, замялся и смолк. В это время Роут уже подходил к прочим. Брант немедленно сделал вид, что младшего брата у него нет, и вообще никогда не имелось. Так и вышли, погасив пламя: Роут – за Мастером впереди, Брант – в хвосте маленького отряда, остальные – гурьбой между ними.
-А это они всегда так? – осторожно поинтересовалась Эдриа у шагавшего рядом Тинхиса. И печально шепнула Гвэйну:
-Ох, не надо мне было про эту ель болтать…
-Частенько, - раздумчиво пробасил тот, и прибылые испуганно оглянулись на братьев, не слышали ли? – Раз в седмицу исправно…
Потом поймал их смущение, добавил:
-Дак это у них дела семейные, бывает… Мастер вона – Роута и брать не шибко-то хотел, мол, братьев чтоб в учениках не ходило. Роут сам сказывал, чтой-то они там с братом намудрили – тогда уж и согласился… Только гневался страшенно…
-Провели они его, не сказали, что братья, вот он и завелся, - к разговору подключился Айт, и Гвэйн снова бросил настороженный взгляд на ведового – тот шагал позади всех, мрачнее грозовой тучи, и, кажется, ничего не услышал. – Меня так Мастер тоже брать не хотел. Потому что не он меня, как всех других, выбрал, а это я к нему сам, собственной задницей, напросился! – в Айте ясно говорила неподдельная гордость и довольство собой. – Куда ему деться-то было, когда я сам про все разузнал и почти до самого Усть-Кута доперся! Мне-то главное – меч заиметь, и я – странник! Вот так вот!
-А что, наши простые тебе не по нраву? – встрял в разговор «щетка». -Непременно меч старого Эсга ему подавай!
-Да уж побыстрей тебя заимею!
-Заимеет, как же, - насмешливо протянул «щетка» и прыгнул в сторону от возможного тумака.
Мастер очень вовремя обернулся к шагавшему за ним Роуту:
-Прибылым все рассказали?
-Нет, - вспомнил Роут. – Сейчас расскажем.
С этими словами он споро перебрался к прибылым в конец отряда, Брант напоказ перешел к Мастеру.
-Так кто такой старый Эсг? – первым делом потребовал ответа Гвэйн.
-О-о, - протянул возникший откуда-то Садор.
-Да-а…, - многозначительно добавил Роут.
-Точно, - подвел черту шагавший перед Айт, и все трое погрузились в некое задумчивое молчание.
Гвэйн переглянулся с Эдрией, та лишь молча развела руками: кто ж их разберет…
Ночь приближалась к своей середине. Одинец знал, что где-то над призрачной цепью северных гор, Ледяная Дева светилась задумчиво на темном небосводе: подруга всех путников показывала, где край мира. Жаль, ее отсюда было не увидать…
Они двигались напрямки, куда-то на северо-восток. Дороги как таковой не было, для всякого чужака вокруг басовито шумел первобытный несеченый лес. Приходилось перелазить через упавшие стволы, переходить бурлящие горные ручьи, выступавшие над землей древесные корни, нырять под густые сплетения ветвей.
Одинец машинально перешагивал с коряги на корягу и думал, что попадать впросак становится для него делом привычным. Что, не мог ведовой ему раньше сказать?.. Надо было дурнями их перед всеми выставить?.. Эдриа шагала рядом, что-то разглядывая под ногами, потом легко толкнула его в бок:
-Послушай, ты не знаешь, почему я их вижу?
-Кого? Толпы бешеных кэллеготов? – раздраженно поинтересовался Гвэйн.
-Да нет же, корни деревьев… И траву, и ночные цветы… И… Ай!.. Живность всякую…вредоносную… - Эдриа прихлопнула комара и задумчиво почесала щеку.
Гвэйн отвлекся от гневных размышлений и задался тем же вопросом: ведь действительно, он тоже все это видел, и еще хвою на соснах, всю до единой иголочки, и белку, притаившуюся у дупла, и низко растущую ветку сосны, которая едва не хлестнула его по лицу… Сосна вытянула одну из своих корявых рук прямо над самой тропой, словно запрещая путнику двигаться дальше. Приметные коряги, огромные серые валуны, раскиданные каким-то восторженным великаном еще до начала времен, купы древних могучих стволов, сцепившихся меж собой не то в борьбе, не то в страстном томлении, залихватски торчащие пни… Окружающее было таким же четким, как при дневном свете, даже еще резче, словно все скрытое и неуловимое теперь лежало как на ладони…Разве что цвета стали приглушенней и мягче…Гвэйн недоверчиво потряс головой: слишком уж это напоминало ему одну из тех былин, что Эрика, сидя за прялкой, напевала ему зимними вечерами. Кстати, это была его любимая сказка…
-Подходим, - голос Тинхиса выдернул Гвэйна из воспоминаний. Роут тоже встрепенулся и торопливо начал объяснять:
-Так вот, про кэлегот…
-Давай, я им объясню, - перебил его Садор. Роут отмахнулся и начал сам:
-Есть такая травушка, под названьем кэлегот…
-Это мы уже знаем, - вставил Гвэйн и пнул с дороги старую шишку. Признаться, не то, что дороги - тропы как таковой здесь не было, один лишь древний лес, мохнатый, скрипучий и дикий, подступал к самим стопам. Только теперь он совсем не был страшным, как накануне, а, наоборот, казался просторным и даже светлым.
-Отвар из кэлегота называют кэлсав, - нетерпеливо прервал Роута Садор.
-Да, да, я об этом сейчас им скажу, не мешай, - Роут оттеснил его в сторону, но Садор мгновенно возник с другой.
-Я бы не сказал, ты бы и забыл. Они ведь, болезные, даже не догадали, когда за ужином кэлсав выпили…
-Ну да,- кивнул Гвэйн. – Я думал так, чай…
-Вот видишь? – победно вопросил Садор рыжего приятеля и, не дожидаясь ответа, принялся его урезонивать:
-Ты же, как ведовой, должен был им сразу растолковать, что да как…
-Не становись похожим на Бранта, это вредно, - Роут скрестил на груди руки и, насупившись, напустил на себя умно-грозный вид. Не выдержав, Садор с Гвэйном захохотали в голос. Даже Эдриа прыснула тихонько в кулачок, так похоже Роут повторил брата. Тем временем они вышли вслед за Мастером на очередную прогалину и здесь остановились. Эдриа смекнула, что про прибылых Роут опять забыл, и решилась напомнить:
-Так что там с кэлсавом?
-Кэлсавом?.. Ну… Его хватает дня на три, иногда – на пять, смотря по умениям его приготовившего…
-Так вот, - продолжил Садор, как только смог спихнуть Роута с тропы. – Сия досточтимая и, согласитесь, весьма полезная травка растет, как назло, не у дома, а в самой чащобе, да еще не как прочие порядочные цветики-былинки, а лишь при тонком растущем месяце…
До Гвэйна донесся голос Мастера:
-…тогда встретимся здесь же, на этой поляне… Гвэйн пойдет с Эдрией (откуда-то из среды учеников короткий смешок), леса не бойтесь. Здесь тихо, далеко зайдете – отыщем…
-В два счета! – весело подтвердил Садор. – Нам тут каждое дерево давно родное, каждый цветик, каждый кэлегот…
-Готов поспорить, что смешок, который я только что слышал, принадлежит Ойкэ, - проворчал негромко Гвэйн.
-Забудь, - прошептала Эдриа в ответ.
-Этот вредоносн… наиполезнейший сорняк… - Роут, наконец, справился с Садором, - …имеет цветки мелкие, листья зеленые, шелковистые на ощупь. Увидите – айда туда, цветочек из земли не тянете, а срываете пониже, под самый корешок. Инвентарь не терять, за лукошко отвечаете головой. Наука мудреная, но может, что и отыщете.
-Только не кого-нибудь, - подал голос Садор из-за объемной спины Роута.
А потом все куда-то исчезли. Так внезапно, будто растворились в ночи. На поляне сиротливо остались стоять прибылые, оба с корзинами в руках, оба – недоуменные и потерянные.
-Идем, что ли…, - неуверенно предложила Эдриа.
-Куда?
-Кэлегот собирать…
Гвэйн только хмыкнул.
-Я уж лучше здесь, на поляне постою…Знаешь, сколько цветов с такими приметами в мире есть?..
-Нет, пойдем. Может, тут только один такой цветок растет…, - в голосе Эдрии звучала несбыточная надежда.
…Разумеется, такой цветок тут рос не один. Обнаружилось, что лес вокруг наводнен разных размеров и оттенков ночными травами, едва ли не половину из которых Гвэйн не прежде не встречал. Помянув про себя добрым словом и рыжего громилу с болтливым Садором, и ведового, который наверняка станет придираться, Гвэйн вздохнул и принялся выбирать те, что знал.
Ночные травы пахнут не так, как те, что любят солнце и теплое небо. Ночники духовиты: хоть запах у всех разный, но затейливый – вроде бы и послабей прочих, но слаще и пьянит… Такого раздолья Гвэйн не ждал: с Эрикой всего-то несколько раз ходили на ночь глядя – не много трав ночью взять можно, да и те - разве на ощупь да по запаху, а тут… Все как на ладони, не хуже чем днем, ну, почти не хуже…
Справа доносился шум, будто медвежонок через заросли ломился: Эдриа навряд ли прежде бывала подолгу в лесу. Гвэйн старался не терять ее из виду: все-таки не парень, мало ли что учудит… Мельком сунулся к ней в лукошко – оно было до краев уже полно всевозможным зельем, что хоть вмале напоминало описание, оставленное Роутом. В основном, все это было совершенно бесполезно…
-А это, например, зачем? – грозно поинтересовался Гвэйн, подцепив из вороха трав первый попавшийся стебель. Перспектива в который раз стать всеобщим посмешищем терпения не прибавляла.
-Ну, пахнет вкусно…
Подобный ответ могла дать только девчонка.
От усердных поисков их оторвал Тинхис и отправил назад к поляне, под разлапистую дряхлую ель, покосившуюся настолько, что, мстилось, вот-вот упадет. Месяц подкатился к самой ее верхушке, зацепился и повис, еще больше клоня к земле.
-Наконец-то не опоздал… Ну, много сумел найти? – к Гвэйну подошел ведовой, по-хозяйски склонился к корзине.
-Это что у тебя?..
-Белолист и желтоголовик, - если с нутром неладно станет… Волода, ласточник…, - чеканил названия Гвэйн и поплотнее перекладывал связанные пучки трав. – А в Эдрииной корзинке – еще и медовник – этот хорошо раны заживляет, если с остальными травами приготовить,
-И целый один кэлегот, - встрял в разговор «щетка», выхватив из-под руки Гвэйна тот самый блеклый цветочек, что «вкусно пах»… Гвэйну осталось только закончить: -Копытка – если простынешь ненароком, а… Еще тигон. Я из него чай люблю.
-Та-ак…, - голос Бранта не предвещал ничего доброго. – Лекарь ты наш ненаглядный! Далеко ходил?..
-Зачем же. Прямо здесь и собирал.
-Значит, решил на месте травки пощипать, а кэлегот собирать нам оставил? – Брант уже в знакомой Гвэйну манере говорил как Мастер, ровно, лишь несколько повысил голос. Вокруг прибылых сгрудились прочие ученики. Эдриа понурила плечи и спрятала корзинку за спину, Гвэйн же, напротив, выставил свою напоказ, встал напротив Бранта, упершись ладонями в бока и, глядя, как ему казалось, уничтожающе свирепым взором, осведомился:
-А нам хоть кто толком объяснил, как этот ваш кэлегот искать? «Листья зелененькие, цветки мелкие…», - передразнил он. - Да с таким видом половина трав будет!.. Эй, за что? – взвыл Гвэйн, когда тяжелая рука ведового отвесила ему подзатыльник.
-За тон, - коротко ответил ведовой и процедил:
-Та-ак… Где Роут?..
Роут исчез. Наверное, это было его отличительной чертой, исчезать вовремя. Как пичуга чувствует приближенье ненастья и укрывается от дождя. Ну… как очень большая пичуга…
-Уже второй раз за день – это слишком! - в сердцах рявкнул Брант.
-Что – второй раз? – поинтересовался ступивший на прогалину Мастер. Брант выдохнул и покачал головой:
-Второй раз без обычной чреды нужник драить просится … Придется уважить…
Гвэйн лишь около самого Усть-Кута с облегчением выяснил, что речь шла о Роуте.
Едва ввалились в избу, Гвэйн ринулся к топчану и тут же заснул. Даже не слышал, как храпит повернувшийся на левый бок Айт, как Эдриа шумно вытряхивает соринки со своего покрывала.
Большую часть ночи перед Гвэйном проплывали стрелы, красуясь своим стройным оперением, отполированные до болезненной рези в глазах. Целые горы стрел… И Брант, по пояс в мелких белых медово пахнущих цветах, который к тому же весь сон уверял Гвэйна, что стрел хватит ему только на первый урок…
Встали как обычно, в сумерках, под знакомый звук диковинного била. Первым – по обыкновению своему – Брант, и сразу разбудил Гвэйна. Гвэйн откатился к стене лицом, поныл, прося еще немного обождать. Ведовой вздохнул, покачав головой, заботливо поправил сползшее во время беспокойного сна покрывало… И, легко рванув от стены, опрокинул топчан.
-Да ты что, совсем…, - взвыл Гвэйн, путаясь в покрывале и остатках сна.
-Совсем – что? – сладко поинтересовался Брант и без промедления вытолкал ученика на крыльцо.
Вслед за ним выбралась Эдриа. И когда косу поправить успела?.. Вся собранная, будто и не ложилась… Впрочем, ее-то с топчана не скидывали…
На крыльце оказалось, что вокруг совсем светло. Здесь, в Усть-Куте, утро, как и вечер приходило быстрей. И холоднее… Эдриа, поежившись, взглянула на Гвэйна. И оба немедленно отпрыгнули друг от друга.
-Твои глаза… Зеленые… Как мох. У меня что, тоже?
Под ногами протопал еще полусонный Титэ. Взглянул недовольно: что посеред прохода стали? Взгляд был того же ослепительно зеленого оттенка, и Гвэйн подумал, что, кажется, начинает сходить с ума.
-Брант?.. – простонал он с порога. Нарисовавшийся в дверях ведовой усмехнулся.
-Это от кэлсава. Еще пару дней зелеными побудут. Но ведь тебе это не помешает сегодня заниматься усерднее?
К облегчению Гвэйна, затем их пути разминулись: для всех началась пробежка, за исключением Гвэйна и Ойкэ, отправившихся на промысел.
-Удачи, малыш! – крикнул вдогонку Гвэйну Роут. Брант вместо напутствия показал кулак, мол, смотри у меня. Гвэйн не остался в долгу, показав язык широкой спине ведового.
Это было самое молчаливое утро из тех, которые Гвэйну довелось встретить в Усть-Куте. Ойкэ не обмолвился ни словом, Гвэйн же, в свою очередь, беседовать с Ойкэ не собирался, деловито осматривал лесные тропки, прикидывал, кто здесь недавно прошел. Но следы были большей частью старые, засохшие, с нечетким обвалившимся краем.
Он в который раз поразился здешним местам – думалось, на плато расположилось полмира. Вот и сейчас они шли уже через лиственный лес, такой же старинный и высоченный, как и все на этом плато, и, наверное, поэтому без особого подлеска. Деревья были незнакомые: в несколько раз выше любого дуба, стройнее чем сосны, с темно-коричневыми, могучими изножиями и почти черными стволами, гладкими как ноготь и только с легкой сеткой красноватых борозд. Здесь было особенно тихо. Наверное, потому, что кроны находились далеко вверху. Гвэйн подобрал украдкой опавший лист: он был крепкий, кожистый, буро-зеленый с красноватой прожилью. Наверняка, под такими деревьями не страшен любой ливень. Но листья затянули небо сплошным навесом, и даже если бы солнце еще с утра не раздумало выходить на люди, здесь все равно было бы сумрачно, уныло и немного душно. Гвэйн с некоторым злорадством подметил про себя, что ни один здравомыслящий зверь не попадется им по пути, потому что в этом лесу, через который вел его Ойкэ, охотников было видно далеко вокруг.
Им повезло много позже, когда сгустился подлесок, разросшись странным на вид толстым орешником, и в крохотной лесной ложбинке они заметили двух косуль, щиплющих низинную сочную траву. Охотники подходили с подветренной стороны, и, пока не приблизились, Ойкэ сквозь зубы шепнул:
-Убери лук, мазила. Я сам справлюсь.
Гвэйну хотелось сказать в ответ нечто колкое и хлесткое, чтобы впредь Ойкэ не осмелился так разговаривать. Как назло, в голову ничего такого не приходило. Тогда он отделился от Ойкэ, поособку скрадом начал подбираться к поляне. Уже по пути подумал, что мог бы обозвать Ойкэ самого мазилой: вечером на ученьи Ойкэ метал нож даже хуже прибылых. А ведь он-то пришел в Усть-кут много раньше их! Гвэйн с обидой взглянул на Ойкэ, но тотчас забыл про все: и про обиду, и про насмешки, и про вчерашнюю борьбу. Потому что сейчас охотились не они одни.
Серо-огненные глаза Гвэйн увидел сразу – раскосые, горящие, с вертикальной темной чертой вместо зрачков, глаза смотрели не отрываясь в затылок Ойкэ. А вот остальное Гвэйн различал с трудом, как сквозь тонкий осколок слюды: невиданный зверь отражал все, что было вокруг: кору дерева, на ветви которого притаился, зеленые ветки, листья, трепещущие от ветерка… Он словно вбирал в себя все цвета и предметы, и лишь по их кривому отражению да по этим раскосым жестким глазам можно было догадаться: зверь был здесь.
-Ойкэ…, - Гвэйн выдавил из себя хриплый придушенный шепот, который сам едва различил. Но Ойкэ был поглощен охотой так же, как ближайшая косуля молоденьким дубком, не видел и не замечал ничего. Он поймет слишком поздно… Зверь сделал еще один крадущийся напряженный шаг, по-кошачьи переступил, готовый напасть. Гвэйн явственно различил, как между ветками заметался, забил по прозрачным бокам гибкий яростный хвост… Оставалось только надеяться, что зверь подождет, пока он, Гвэйн, сдернет сплеча, неповоротливый лук, наложит непривычно гладкую тщательно выделанную стрелу... Держал он лук, конечно, неправильно, так, как привычно было, не так, как учил вчера Брант. И был только один выстрел, промашка - другой попытки может уже не быть… Ойкэ, наконец, взглянул в сторону Гвэйна, сначала мельком, потом пригляделся, удивленно округлил глаза. И повернул на Гвэйна снаряженный лук…
-Только попробуй, - сквозь зубы пригрозил Ойкэ. Гвэйн не расслышал слов, но отлично догадался о смысле. Как было ему объяснить, что целятся вовсе не в него?..
Время кончилось, и, когда зверь в прыжке оторвался от нависшей над землей широкой как змеиное брюхо ветки, Гвэйн спустил тетиву. Два лука разогнулись почти одновременно. С воем зверь слетел вниз, стройный прыжок изломался, и хищник, на лету теряя прозрачность, свалился на землю в шаге от Ойкэ, загребая мохнатыми лапами прошлогодние бурые листья. Гвэйну вдруг померещилось, что он на миг стал этим зверем. Стало почему-то тяжко дышать, и по телу побежала мгновенная не то судорога, не то струя странного острого пламени. Перед глазами закружились, заплясали стволы, ветки и Ойкэ с пустым луком в руках… Падая, он успел еще удивиться небу, просунувшемуся-таки между крон… Оказывается, в этом лесу было довольно светло…Даже слишком…Пронзительно бело и ярко…
Грань. Шаг в рассвет Главы 1-4
© Copyright: Мария Мироненко Ирина Лой, 2011
Свидетельство о публикации №211100801546
Свидетельство о публикации №211100801546
Рецензии