мимости

по заблуждениям бродя,
сбивая с сигаретки пепел…
мой друг,
художник мой,
река моя,
души задумчивой и нежной пленник…
цветок
полей нетронутых,
непроходимых,
укрытых от страстей пустых
росой
из звездных волн
застывшего восходом горизонта…
полуулыбкой тайною
и взглядом
проникновенным…
сферным…
дерзким,
циничность клейкую срывая
на дно попутных урн
французским матом…

на цыпочках котурн
кружиться мир,
себя не чая, мимо…

и ты
сама собой
красиво.




 Она шла по осенним улицам, цепляя взглядом упавшие в лужи фонари. Она целовала листву свежим холстом. Она пыталась понять, ведя шепот по строкам потрескавшихся страниц этой каменной книги, себя в себе сейчас и дальше в этом воздухе этого дня. Прикосновение звало куда-то за горизонт нежным и жутким, не предлагая покинуть ощущаемого. Она перешла мост, глубоко вдохнула и чиркнула спичкой.
 Пепел сыпался вниз, разбиваясь там о каменную твердь берегов, и растворялся в волнах, уплотняя холодную плоть принесшей с собою мыслью.
 Взгляд то опускался вниз, то поднимался, зависая над шпилем Петропавловки, то прогуливался по крышам Зимнего, пропадал где-то сзади, вновь появлялся, оценивая мимости, и вдруг…вдруг остановился, замер, затаил дыхание…
 Странный человек, мужчина средних лет, в военной форме с золотым эполетом, сидел за летним столиком и сосредоточенно всматривался сквозь пенсне в страницы пожелтевшей газеты, периодически прерывая свое занятие эмоциональным обращением к кому-то напротив. Странным было то, что господин находился за огромного размера стеклом, будто парящим над брусчаткой тротуара, а напротив не было никого – только букет желтых роз и сигарета в белом мундштуке, медленно тлеющая на краю фарфоровой пепельницы.
 Господин продолжал удивлять. Его подчеркнуто выразительный и краткий смех вдруг резко менялся на кричащую строгость, тут же отступающую перед ироничной улыбкой. Минуту спустя он разразился бурным негодованием: смял газету, бросил ее на землю, вскочил и стал усердно топтать отменно вычищенными лакированными туфлями. Затем извиняюще поклонился перед тем кем-то напротив и, поправив китель, гордо сел за столик и продолжил беседу.
 Она не слышала речи, но по выражению его лица, взгляду, жестикуляции поняла, что перед ним сидела дама. Разговор, как виделось, был приятен, и присутствие начинало смущать. Она сделала шаг, но…Что-то произошло. Ход мыслей поменялся, появилась раздражительность, даже злость. Похоже, возник спор, весьма нелицеприятный,  стремительно переросший в конфликт, на пике которого господин достал револьвер и уверенно поднес к своему виску. В этот момент он вдруг повернулся…
 Их взгляды встретились. Разбив стекло, границы, законы, он бесцеремонно ворвался внутрь и занял, казалось, все уголки ее молодой жизни. Вторжение ослепило, пошатнуло сознание, увлекая в пропасть. Но равновесие сохранилось. И даже пуля, харкнувшая кровью на стекло, не смогла исключить смысл продолжить путь.
 Она зашла в кафе.
 Небольшое помещение, с приглушенным светом и слегка затемненными окнами, учтиво подало руку и пригласило к столику с видом на улицу.
 Мысли собирались в порядок с большим трудом, пытаясь скрыться за углами домов, в окнах, переходах, падая с крыш и мостов, абсолютно игнорируя смену взгляда. Ворвавшийся образ не отпускал. Его насыщенный тенями холод и жуткая сосредоточенность с каждым шагом все больше и больше давили на тело. Но она не сопротивлялась. Она знала, что в конце концов эта воронка вытолкнет ее на поверхность и она сможет зацепиться за что-нибудь там на берегу. Так и произошло. Зеркало разбилось, и из-под посыпавшихся осколков возник очень милый человек. Это был официант, учтиво улыбающийся и деликатный в предложении. Он уже оценил состояние и поставил на стол стакан воды. Она выпила залпом.
- Вам лучше? – поинтересовался он.
- Возможно, – несколько мутно произнесла она.
- Скажу вам по секрету, - продолжил он, слегка наклонившись, - они завтра будут у нас. Вы только не подумайте, что это своего рода хвастовство – упаси, Господь! Я просто влюблен, и волнение, волнение… Прекраснейшие стихи! Какое очарование суффиксов и окончаний! Вы знаете, я искренне молился той злополучной зимой. И, слава Богу, что все разрешилось столь приятным образом. Даже трудно представить, какая трагедия могла произойти! Россия, бедная Россия! Сколько горьких осадков выпадает на ее многострадальную плоть… И какой дух! Какие таланты, гении выходят из-под ее пера! И Александр Сергеевич ярчайшее тому подтверждение. Как вы считаете?
- Александр Сергеевич? - не совсем понимающе переспросила она.
- Да, да, всенепременно, наш дорогой Александр Сергеевич.
- Пушкин? – уточнила она, пытаясь удержаться на нисходящей волне.
- Он самый, Александр Сергеевич Пушкин, – учтиво ответил тот.
- И что же он…- начала было она, уже ощущая прикосновение берега.
- Они завтра будут у нас. Понимаете, это такая честь, мы все находимся в большом напряжении нервов и пытаемся…Нет, нет, простите. Я, должно быть, отнимаю ваше время своими разговорами, которые вашему положению совсем и не к чему. Но трудно-с, очень трудно-с устоять. Как ведь не поделиться с кем-то такой радостью?! Вы уж простите еще раз. С вашего позволения…
- Постойте,- удержала она, уже почувствовав почву под ногами.- Вы говорите, что завтра сюда придет Александр Сергеевич Пушкин?
- Совершенно так-с. Очень, очень надеемся, – любезно подтвердил тот.
 На какое-то время возникла пауза. Почва оказалась влажной и холодной. Она встала и, извинившись, вышла на улицу.
 Зимнее туманное утро, похрустывая под ногами, настойчиво предлагало спешить. Не замечать, и не думать. Только взгляд. Устойчивый взгляд, поглощающий все и ничего, направленный вдаль и внутрь, всегда и сейчас под эти странные звуки немой музыки… Только он и она. И все ее через него - все элементы, детали, слова, тени…Мимо окон домов, переулков, поворотов улиц, на одном ровном дыхании, без кресел и сна, без белой ряби на малиновом плаще, без стука часов и бокала с вином, и записи потом, когда-то в дневнике, и даты под ней…
 Она чиркнула спичкой, остановившись возле обледеневшего фонаря. Пепел упал на снег.
 Подошел бродяга, что-то спросил, поплелся дальше…
 Хотелось пить.
 Какие-то люди в потрепанной, чумазой одежонке, скопившись возле красного здания, беспокойно и безропотно, пытались отогнать назойливый холод скудельной надеждой о милости.
 Босяк доплелся до старика в шляпе и уже стоял, прикуривал, сгорбив дрожащими руками свое раздавленное дыхание. И не замечал. Не замечал никто: ни этот плачущий ребенок, ни этот мужик, в раздумьях присевший на камень, ни этот оборванец в белой рубахе и тот, что нервно подплясывал от холода, ни эти лошади там, в дали, ни этот грязный снег, в несгибаемом стоне отражающий небо – никто, никто не замечал, казалось, не замечая друг друга и себя, не слышал, не застывал в завороженности и почтении, не оставлял путь, мысль, зная, что это он, тот самый воздух, который необходим, без которого все остальное – прах. Знал, конечно же, знал. Но было холодно, и хотелось есть. Хотелось жить, хотелось не верить, что это все вокруг здесь и сейчас именно так, без надежды на сон и права на выбор. И он, этот старик в шляпе и с папкой под мышкой, потому и просто рядом, мимо идущий, не в книге бытия отдельной главой, а равной частью, забыт, бит – воздух!
 Она села в трамвай. К окну. Куда-нибудь. Туда, где весна...
 Красный рассвет отражал в воде мертвые лунные камни. Было пустынно, тихо и робко, словно готовилось к чему-то невиданному, притаилось, улавливая каждое движение, звук, шорох, пытаясь распознать и успеть, ухватить тайный миг…миг, когда столь редкое явление вдруг выплеснется из огненных окон в пруд и нарушит законы, и откроет дверь, сорвав печати и штампы…сквозь белые решетки и грязь умытых рук, не сгорая в жалкой печи отрицаний, мимо бреда желудочьих снов и бумажной возни, суеты, головы, что «по вере своей» откатилась в чашу…кровь…
 Крики, крики, крики!
 Трамвай взглянул отрешенно, скучающе вздохнул и покатил дальше.
 Она осталась одна. За исключением тех двоих, что сидели позади, влюбленно, с букетом желтых цветов, гармонично отражающих вышитую на черном букву.
 Накрапывал дождь. Осенняя листва  падала на фонари. Потрескавшийся холст лежал возле уставших ног. Без слов. Без сна. Только он и она. Не закрывая окон. Закат. И что-то еще…

2005г