любимые. не

После целой серии дождей солнце неожиданно выглянуло из-за туч. Это небывалое событие совпало с днем ее приезда, и настроение было приподнято с самого утра. Перебирая очередные документы, он в сотый раз удивился, к чему столько сложностей и почему именно ему приходится сидеть и разбираться с хитросплетением цифр, почему этим не мог заняться кто-нибудь другой, но не испытал того назойливого чувства раздражения, какое посещало его обычно, стоило только подумать о делах.
То и дело его взгляд падал на настенные часы, пытливо изучая медленное движение стрелки, никак не желавшей поторопиться, и как бы жара ни старалась выгнать его из дома, прилежно работал. Отвлечься пришлось лишь через несколько часов. Когда в распахнутом окне показался блестящий в ослепительных лучах солнца катер, весело подпрыгивающий на волнах и задорно мурлыкающий исправным мотором. Белое пятно с развевающимся подолом-первое, что он увидел, прежде чем бегом спуститься по лестнице и понестись по горячему песку навстречу прибывшей гостье.
Естественное это была, близоруко сощурившая глаза и тонкой полоской улыбающихся губ, перешагнула на твердую землю, опираясь на вовремя подставленную руку своего провожатого. А он несся, как маленький мальчишка и совершенно опешил, когда она, с несвойственной ей горделивой холодностью, трижды, по-русски, расцеловала его в обе щеки и совершенно хозяйским жестом распорядилась с вещами, коих, впрочем, было совсем мало.
Всю дорогу до дома по горячему песку он поглядывал на нее, словно изучая, отвечал на вопросы невпопад и жадно ловил ее редкие замечания, выцарапывал из неторопливого повествования то, что интересовала его больше всего остального. Мучило только одно: ощущение стены, рухнувшей между ними, словно «железный занавес».
Ее взгляд скользил по его загорелому лицу и совершенно выцветшим на солнце волосам, из-под которых блестели изумрудные магниты озадаченных глаз, ее не покидало ощущение отчужденности, и рука то и дело ловила убегающий подол сарафана, который то повисал неподвижной материей, то превращался в пиратский флаг, подбадриваемый ветром. У самого дома скинула сандалии и наконец-то ступила на чужую землю босыми ногами, замерла.
Он смотрел на нее с непониманием: здесь на этом далеком от всего мира острове, она вела себя, как инопланетянин, впервые оказавшийся на земле и пробующий ее на ощупь, то ли ждет, что вот-вот откроются врата ада, то ли исполняет ритуал, непонятный ему одному. Но земля не разверзлась, и они наконец-то попали в мягкую прохладу добротного дома. Словно невзначай, ее рука легла на полку, но он уловил то быстрое движение, каким она поднесла пальцы к глазам, желая удостовериться, что в доме прибрано, оглядела все вокруг то ли как любопытный гость, то ли как полноправная хозяйка, что повергло его душу в новые смятение, и чувство полного непонимания затопило его.
Но вот что странно-чем меньше он понимал происходящее, тем сильнее жаждал приоткрыть дверь в эту неразгаданную тайну-ее душу.
За обедом открыли бутылку вина, сидели на балконе и смотрели в морскую даль. Он уже почти осушил бокал, а она только пригубила, но как! Он почему-то запомнил этот момент и спустя долгие годы вспоминал, как о величайшей драгоценности: кончик языка на секунду высунулся, касаясь напитка, и она зажмурила глаза, словно пробуя на вкус свои ощущения, едва наклонила на себя бокал и сделала первый глоток, смакуя его в течение нескольких секунд, и посмотрела прямо ему в глаза, все с той же косой полуулыбкой облизывая губы.
Душевный порыв, охвативший его от головы до пят, был совершенно закономерен, по крайней мере так казалось тогда, но уже позднее найти объяснение своему поступку не смогли ни он, ни его память. Колоссальным усилием воли ему удалось остаться на месте и задавать ей вопросы, на которые девушка отвечала, каждый раз меняясь в лице. Теперь ей явно доставляло удовольствие и его общество, и тема разговора. То щурясь, то широко распахивая глаза, она крутила бокал перед своим лицом изредка прикасаясь к его изумрудно-красному содержимому, а он как зачарованный слушал ее, впитывая оттенки интонации и каждый отдельный звук несомненно чистейшей русской речи своим отвыкшим за долгие годы ухом.
Его внезапно поразила живость и энергия, струившиеся из блестящих глаз, и, отлучившись на минуту, он оставил ее лишь ради того, чтобы взглянуть на себя в огромное зеркало ванной комнаты: на первый взгляд, он был лишь капельку старше ее, но изумруды потускнели, и в них не было той детской живости, какой могла похвастаться она, а на лбу пролегла еще не глубокая морщинка. Да и вообще каждый мускул на лице словно знал свое дело, как каждый их тех, кто на него работал, в точности исполнял свои обязанности. Ему приходилось напрягаться даже для банальной улыбки, о которой пришлось забыть за какие-то несколько лет.
Когда он вернулся, она уже писала, торопливо скользя согнутой в локте рукой по девственно-белым листам блокнота, выводя мелкие неровные буквы простой шариковой ручкой, и он неожиданно рассмеялся, вырвал ручку у нее из рук и поднял к свету: он не видел таких уже несколько лет. И снова рассмеялся, совершенно искренне улыбаясь и небу, и морю, и песку.
А она почему-то вскочила и прижала его смеющуюся голову к своей груди. Смех резко оборвался, и он разжал ладонь, роняя свою «драгоценность».
-Не пугай меня,-прошелестели теплые нотки ее голоса, а руки сильнее прижали его, словно маленького, заболевшего ребенка к широкой и кажется русской груди. Ее пальцы три раза очертили над ним в воздухе крест, а объятия разжались лишь через несколько минут.
Она нагнулась, чтобы поднять ручку, а он во второй раз подавил в себе безрассудный порыв, и не шевелился еще несколько минут после того, как она снова занялась своими делами.
После они работали: она на балконе, а он в кабинете, периодически приподнимая голову и ища взгляда друг друга, улыбаясь: он почувствовал, как оживает лицо. Вечером пошли купаться, увязая ногами в песке и спотыкаясь, чтобы лишний раз ухватиться друг за друга. Лежали на песке и смотрели в бездонный колодец голубого неба, вспоминая, думая, рассуждая…
Она стянула сарафан через голову, обнажая молочно-белую кожу, неторопливо направилась к кромке воды и так же медленно вошла в нее, постепенно все больше и больше погружаясь в воду, а он почувствовала ком в горле.  Еще секунду назад шла, а уже плывет, лихо загребая руками морскую воду, а осколки брызг разлетаются в разные стороны.
Вернулась ближе к берегу, остановилась по пояс в воде и плеснула в его сторону, приглашая, а он все медлил, не решаясь разрушить гармонию момента, и последовал только после ее настойчивых просьб.
К вечеру они остались на острове одни, катер, который ее привез, исчез в голубой дали, а они носились друг за другом по берегу, орали до одури, валялись на песке и смеялись, смеялись, смеялись. Он неожиданно вспомнил, что умеет шутить, вспомнил свое детство и много еще чего вспомнил, а она сидела рядом, положив голову ему на плечо, улыбалась и слушала, слушала, слушала, не перебивая, а его рассказ становился все ярче и эмоциональнее. Он размахивал руками, таскал ее по всему дому, чтобы показать, какого цвета были облака или трава в его воспоминаниях. А потом они бродили по острову, и теперь уже она, заставляла его нюхать листья деревьев, слушать землю и щупать шершавую кору дерева…
Когда они вернулись домой, и он снова уселся за работу, она направилась на кухню, по-хозяйски загремела посудой, зажурчала водой в кране… то чай, то кусок рулета появлялись перед ним на столе, но он успевал уловить только острый локоток, полноватую руку и тонкую кисть с музыкальными пальцами, бережно оставляющую блюдце и уносящую старое.
Он наткнулся на нее, завернутую в большое полотенце с распущенными мокрыми прядями волос, пахнущих шампунем , еще блестящей от воды кожей, и долго не могу разойтись с ней то случайно, то намеренно шагая в ту же сторону, пока ей ни удалось пройти мимо, толкнув его плечом…
Ужинали в молчании, только улыбаясь друг другу уголками губ. На ней был тот же сарафан, а кожа слегка покраснела от пребывания на солнце, на щеках играл здоровый румянец, и ему было просто приятно смотреть на нее, пышущую здоровьем и молодой красотой.
После еды вышли на снова вышли на балкон, вдвоем сели на диван, и он разлил остатки вина в бокалы. Она опять сидела, поджав под себя ноги и смотрела в призрачную даль, ее грудь мерно вздымалась при дыхании, и он молчал, смотрел на нее жадным взглядом, но молчал и не двигался.
Ветер шевелил короткие локоны,  забрасывая их на лицо, и она поправляла его, каждый раз пронося локоть в сантиметре от его лица, теплый кот ласково мурлыкал в его груди. В очередной раз не удержался и коснулся  высохшими губами ее кожи, заставляя застыть на мгновение и одарить его глубоким взглядом, приводящим в смущение.
В течение часа держал ее за руку, перебирая тонкие пальцы и поочередно целуя каждый, а когда на остров также внезапно спустилась тьма, забрал ее с собой в мягкий полумрак спальни и больше не садился за работу до самого её отъезда.
***
Она сидела рядом с ним, и ветер развевал волосы, взгляд его был устремлен вдаль, туда, где вот-вот должен был показаться их остров. Поминутно клал руку  ей на колено, словно желая удостовериться, что это не сон и удовлетворенно улыбался.
Она в сотый раз окинула его взглядом, с истинно женским трепетом выискивая изменения: несколько глубоких морщин, подкрашенная седина на висках, в теле нет той юношеской мягкости, мышцы налились свинцом. Да и она постарела: уже сейчас видны признаки увядающей молодости. Внутренняя гармония отражалась в ее спокойном лице, не тронутым налетом усталости, в коварной игре бесенят в глубине озорных глаз, в каждом движении, в дыхании и ненавязчивой игре, которую она вела, шептала ему на ухо, щекотала дыханием шею, отвлекая от дела, но он не отмахивался, только пожимал ее руку и в тысячный раз опускал руку на знакомое колено.
За те годы, что остались далеко-далеко позади, она изучила его настолько, что могла бы написать целую книгу о несимметричном расположении родинок на его теле и количестве женщин, с которыми ему довелось иметь «близкие отношения», о привычке пить чай и рандомном выборе сорта алкоголя, о его жене  и родительской «опеке». Но больше всего глав занял бы его характер. Целые десятилетия им удавалось разыгрывать концерты на экранах телевидения и в его особняке, для его жены и на глазах у его отца. Она проходилась на его счет в прессе, он угрожал ей и несколько раз бил, но стоило посторонним выскочить из комнаты, чтобы не стать свидетелем убийства, как она страстно целовал ее и извинялся. Извинялся везде и каждый раз был как первый. Она рыдала, и он смеялся над ней, но стоило его жене благоразумно удалиться, как они в миллионный раз сливались в мокром от еще не высохших слез поцелуе.
Это была борьба. Борьба не на жизнь, а на смерть. Борьба с целым миром за право наслаждаться друг другом хотя бы несколько недель в году, не разыгрывая спектаклей. У нее не было мужа, но то и дело рядом появлялись какие-то мужчины, которых, видит Бог, он убил бы, но ни разу не сказал ни слова. Он был женат, но собственную жену придушил бы, если бы только это имело какое-то значение. У нее не было детей, потому что все свободное от работы время она посвящала ему, единственному ребенку, который не хотел делить ее ни с кем и никогда. А он никогда не хотел, чтобы та рабски покорная женщина, являвшаяся его супругой, рожала ему наследника.
На острове с того дня не изменилось практически ничего. Они вылезли из катера и сняли обувь, шли по обжигающему песку и держались за руки, как влюбленные подростки. Она по традиции одевает тот сарафан, в котором была в первый день, отмеченный судьбой и Амуром. Они неторопливо возвращаются на балкон, пьют вино, а потом долго целуются , сидя все на том же диване, потому что на других ей неудобно поджимать под себя ноги.
На пляж идут, обвив друг друга за талию, смотрят в голубое небо, он целует ее щеки, и на много метров пустоты звоном отлетает искрящийся в солнечных лучах счастливый смех. Плавают недолго, все больше лежат, обнявшись, в мелководье. Он старательно хмурит брови, а она смеется и разглаживает их пальцами, в то время как его пальцы исследуют ее губы, с маленьким шрамом, о котором он совершенно не знал в тот первый раз, но тогда еще не знал о многом, что достойно упоминания, если уж речь идет о ней.
Теперь они готовят вместе, и от этого на кухне жуткий бардак. Они сосредоточено режут овощи на салат. Его рука сжимает ее, и, хотя этот способ готовки занимает больше времени, ему приятно раз в несколько минут целовать ее открытую шею и ощущать мурашку, разбегающуюся из-под губ.
Приятнее всего, что нет никого на много километров вокруг, и никто не мешает им. Она все так же молча ест, только теперь сидит значительно ближе к нему и смотрит на него уже не так по-детски просто, но взглядом опытной обольстительницы, и он мечтает, чтобы этот ужин наконец-то закончился.
-Грешная наша любовь,-неожиданно звучит ее мягкий голос, и он замирает.
Ему миллионы раз клялись в любви, но из ее уст он слышал какие угодно слова кроме этих, хотя и сам произносил их в известные моменты, не столько по зову сердца, сколько из-за чрезвычайного возбуждения. Но теперь это признание тяжелым грузом ложится на их души, и он молчит, не отвечая, словно не расслышал или не понял, словно это относится не к нему, а к кому-то другому.
В его голове плавятся все мысли, и внезапный прилив сил, заставляет задуматься о том, какое влияние она порой оказывает на него. За все те годы, что она идет с ним нога в ногу, не чураясь ни его положения в обществе, ни его официального брака, не боится ни осуждения, ни порицания он никогда, пожалуй, не думал о том, что происходит в ее душе. Первый и последний раз, когда его внезапно сильно заволновал этот вопрос был тогда… в тот день… и канул в лету.
Он отставил тарелку в сторону и поднял ее на руки, впервые за долгие годы нарушая заведенный порядок. Они сидели на кровати в спальне и говорили, говорили, говорили обо всем. О чем только могут говорить два взрослых человека, небезразличных друг друга, а потом долго обнимали друг друга, шептали на ухо слова любви и смеялись, и любили друг друга, как будто сегодня не закончится никогда, а завтра не наступит вовсе.
С утра ему не спалось и, обнимая ее одной рукой, он разглядывал сонное лицо и перепутанные вследствие вчерашней ночи волосы. Она почти никогда не открывала глаза, если он смотрел на нее так, хотя он прекрасно знал, что сон уже покинул ее, и ласковая улыбка выдала ее крохотный обман, когда его рука заскользила по родным изгибам тела, а губ уткнулись в шею.
-Давай заведем ребенка?-произнес он, и в ту же секунду увидел в ее глазах ту девочку, которая впервые оказалась тогда в этой постели, напуганную, но счастливую с кристально-чистыми слезами на ресницах.
-Давай заведем ребенка,-эхом повторила она, прижимаясь к его груди.