Мастера

 Наступает час, минута, секунда, когда уже всё. Если бы стать вдруг немного моложе. Это было бы очень объективно по отношению к дереву. Ведь если так подумает что-нибудь еще, или – кто-нибудь еще, то у него, возможно, будут шансы, чтобы вообразить. Но с деревом уже не будет ничего нового, лишь что-нибудь – еще более старое, или зубастый рот пилы, или сухость, скелетность, и еще некоторое время – жизнь после жизни, в забытьи.
 Обыкновенный человек никогда не дойдет до такого состояния. Это все равно, что представить, что молоко кипит, но не выкипает, и если представить, что кипеть ему – еще год, то что же сказать о людях, которые за краем – навсегда, да и то – эти слова ничего не выражают.

  Мы спросили у одного писателя, что он об этом думает, и он долго говорил, и даже потом написал целую статью, которую, правда, повесил лишь в Интернете. Не то, чтобы оно его задело. Но он просто был стандартен – слышу звон, да не знаю, где он. Большинство писателей выходит из ботаников и, хуже того, из натуралистов. Конечно, в наши дни трудно представить себе такое занятие, как ловля бабочек с сачком. Но потенциально – это так. И даже когда происходит смена кожи, и наш очкарик вдруг (весь в каплях пота)  называет себя хищником, разве трансформируется сущность. Нет, про очкариков – это  лишь для того, чтобы подчеркнуть весь диссонанс. Мастер – это именно самотрансформирующееся существо, и главная цель, пожалуй… нет, не отсутствие цели. Это альтернативно, но беспонтово. Главная цель – не жить, но и не умереть. Если сказать о свободе, то это будет слишком банально. Само слово некогда что-то и выражало. Но Система вдруг осознала, что лучшая защита – это не нападение, и не отрицание, и даже не игнорирование, как было в последнее время, а именно – сверхсогласие. В какой-то степени и ком-он-ё выходит из этой оперы. А также – вся эта масса фантастов, юношей и девушек, ринувшихся сочинять. Нет, это не ботаника. И не литература, сброшенная в горшок. Нет, это – как раз именно это. Клетка, которая впрыснула в себя антибиотик.

 Мы сидели в одном баре, и я не знал, что это за город, да и город ли. Да и вообще – на Земле ли. Хотя последнее – это уже для рифмы. Рядом находились какие-то водоемы, и оттуда летели комары с носами, что шест у Сергея Бубки. Звезды были мутноватыми, мыльными. Мне казалось, что они поют о начале бытия. В принципе, так и было. Они пели, ибо все они – всегда в прошлом.

 -Любые слова не имеют значения, - сказал Иван.
-Значит, только вино, - ответил Марк, - это единственная вещь, о которой можно говорить вечно.
-Помимо Системы.
-Все верно, - ответил Марк, - ведь в мире нет ничего, кроме системы. Ты и сам – это она и есть. Не зря Бога ищут внутри самого человека.
-От себя не убежишь.
-Но я уже давно убежал, - заметил Иван.
-Значит, ты будешь мешать, - ответил я.
-Я же уже говорил, у меня никогда не болит голова, когда я смешиваю.
-Вообще, это как-то аморально, - произнес Марк, - аморально не вставать наутро без головной боли. Нет, я не говорю, что любые горюче-смазочные материалы смогут вывести меня из равновесия надолго. Ибо если я пью водку, то пью, конечно же, много. Если садиться пить, то нужно пить непременно водку, и даже если она и не очень по качеству, меня это особенно не пугает. Главное – не мешать.
 -Сколько ж тебе надо водки? – спросил я.
-Это – вопрос риторический. Другое дело – сколько мне надо, чтобы хоть немного разогреться.
-Литр? – спросил Иван.
-Нет, зачем же. Ноль пять.
-Ну, так это ерунда, - сказал я.
-Так я ж не говорю, что вообще – ноль пять, - уверенно парировал Марк, - ноль пять – это для поднятия настроения.
-Хочешь сказать, что после этого ты становишься чистым листом, и строки катятся по твоим мозгам произвольные, желтые.
 -Нет. Но после разогрева я могу более четко прислушаться – один ли я дышу в собственном разуме, или же Оно – всегда со мной.
-Куда б оно делось? – удивился я.
-Но ты, например, любишь утверждать, что свобода – это два зрения, два мозга, две головы, да и вообще, много личностей, которые ты коллекционируешь.
 -Коллекционируют коллекционеры, - ответил я, - для меня это было лишь стадией. Но если ты встал на путь Мастера, все прочие личности могут тебе повредить. Система заразит их, одну за одной, и так они будут действовать против тебя. Это все равно, что много детей, все младенцы, но все хотят тебя съесть, хотя и любят.
 -Почти, что загадка, - сказал Иван, - так что?
-Что?
-Что?
-Я не люблю эти прозрачные, сутулые, пивные дрожжи. Никакое пиво не имеет стати. Хоть ты обруч на него надень.
 -Значит, водки? - спросил я.
-Мне кажется, в этом кабаке нет водки, - сказал Марк.
-Но у тебя в кармане есть бутылка.
-У меня нет в кармане бутылки.
-Но ты должен внушить себе и нам, что у тебя в кармане – бутылка водки.
-Она теплая, - нашелся Марк.
-Ты отмазался, - сказал я, - ладно, надо сказать официанту, что нам нужна водка.
-Водка, водка, - обрадовался Иван.
-Значит, ты считаешь, что и Бог, и Дьявол – это одно и то же? – спросил Марк у меня.
-Да нет. Нет, то есть. Линейно, это почти, что так. А не линейно, это и так, и не так.
-Но с кем было бы интересней выпить?
-Знаешь, ни с кем, - ответил я, - они не будут со мной пить.
-А ты предлагал?
-Нет, это было неуместно. Бог слишком иной, а Дьявол – это что-то типа директора, ну и представь, ну и подойдет осмелевший подчиненный низшего звена к директору, и скажет – Эй, Гена, давай, Вась, вмажем!
 Нет, он даже и не оценит, что это было круто. Он может и не наказать. Понимаешь, он тебя проигнорирует. И даже в тот момент, когда я уже чувствовал себя достаточно в роли, чтобы говорить о своей значимости, я знал, что я к нему не подойду. Другое дело – кто-нибудь немного ниже, но весь в шипах и иголках.
 -Иван.
-Ваня да, Ваня может.
-А где он? За водкой пошел?
-Нет, за водкой официант пошел?
-Да ну.
-Кажется, он пошел девочек найти.
-А здесь есть девочки?
-Не знаю. Посмотрим.

 Звезды уже фиолетились, ближе к полуночи. Я сначала думал, что мы где-то у моря, но сейчас это нельзя было подтвердить. Если бы до моря было километров 10-20, мы бы непременно отправились туда. С другой стороны, это всегда было в стиле погони за ощущениями. Какая-нибудь новая искра, которая родилась на самом острие. Вроде как, море – через километр, но ты решил не переходить черту. Ты вообще к нему не подойдешь, так как считаешь его живым и думаешь, что вы – в разводе.
 
 Официант приносит водку, Ивана все нет.
 Сверху  - лед, внутри – жидкое, холодное сердце. Мы сейчас будем пить сердце. Водки много. Ее еще не открыли, и она там стучится, тянет руки.
 Наконец, Иван возвращается. Он ведет девочек. Становится ясно, что мы остановились где-то на трассе, в кабаке с нумерами, здесь обычно ночуют дальнобойщики и армяне-перевозчики-картошки. Девочки, по идее, тут должны быть и без этого.
 -Привет.
 Они знакомятся – как всегда, в таких местах, намазаны, будто акварелью, разными цветами. Полный диссонанс. Сумочки, куда помещаются две пачки. Одна – для сигарет, другая – для презервативов.
 
  -Напьемся, да? – спрашиваю я.
 -Да, уж, - отвечает самая юная, познавшая жизнь на колесе камаза.
 -Он – артист, - говорит Иван, показывая на меня.
-Да, - отвечаю я, - хотя, мы все артисты.
Они смеются.
-И вы – тоже артистки.
Они еще громче смеются.
-Не, мы не артистки, - находится она.
-Кто же? – удивляется Марк.
-Мы – принцессы цирка.
-О! Вот! – обрадовался Марк. – А еще бывают артисты погорелого театра.
-Да? Это вы, что ли?
-Нет, - отвечаю я, - у нас все нормально. Наш театр просто так не сгорит.
-Да нет, может сгореть, - сказал Иван.
-Ладно. Пить-то будем?
-А девочки на столе будут танцевать? – осведомился я.
-Тут нельзя, - говорит самая старшая, плотная, будто метательница ядра.
-Да ладно, тут все можно, - отвечает Марк, - нам – все можно.
-Да, да, - как бы вздыхаю я.

Мы начинаем разливать водку, и она точно источается из ледника. Точно так берут свой разгон реки. Это уже потом, ближе к морю, куда они зачастую впадают, их течение становится мутным и нервным, потому что впадение – это и смерть, и новое рождение, и даже – старость, после которой уже нет памяти. Так начиналась вселенная. Была тьма, и не было ничего. А когда тьма постарела, то решила переродиться. Насчет того, что все мы возвращаемся во тьму, откуда пришли, то я с этим не согласен – в этой точке зрения нет знания. Это – просто фраза. Наподобие той, что говорят о футболе дилетанты – двадцать два дурака за одним мячом бегают.
  Девочки, безусловно, сейчас же скиснут, и это нужно понимать и не усугублять. Иван, он сделал рывок, но он, на самом деле, не чистый спринте. На стометровке в литробол, правда, не всякий его обойдет. Но я думаю, он на средние дистанции бегает. Если ж сразу так скоро не начинать, то можно вытянуть и марафон. И это – класс, безусловно.
  Все курят. Девочкам весело. Их развлекает, главным образом, Марк. Они – хорошие, работают не по тарифу, а так – на энтузиазме, из любви к искусству.
 -Все мастера прохладны, - говорит Иван.
 -Да, - соглашаюсь я.
 Мне бы ничего не стоило собраться, бросить этот балаган, и поехать дальше. Можно было предположить, что оно – все-таки где-то рядом. Черное, глубокое зеркало, впитавшее в себя мысли и души. Мы бы проехали мимо постов, и нас бы никто не остановил. Пьяным за рулем лучше всех ездит Марк.
 Потом…. Нет, потом – это уже из разряда описания пути. Путь есть у каждого, даже у того, кто это отрицает. Пока же, во всяком случае, так подсказывает интуиция – двигаться не нужно. Время немного запнется. Начнут врать часы. Будет казаться, что уже утро, а на часах будут все те же без пятнадцати двенадцать. Веселые хранительницы дорог будут танцевать на столе, сбрасывая с себя одежду, а холодное сердце водки будет перетекать. В воздухе будет висеть тонкая нить, будто сотканная Мойрами. Из бутылки – в бокал. Из бокала – на дно души.